CC BY
64
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 12. ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАУКИ. 2019. № 1
Сергей Игоревич Белов,
кандидат исторических наук, ученый секретарь Музея Победы (пл. Победы, д. 3, 121170 Москва, Россия), e-mail: belov2006s@yandex.ru
ПРОБЛЕМНЫЕ АСПЕКТЫ РАЗВИТИЯ ПОЛИТИКИ ПАМЯТИ В РОССИИ (РЕЗУЛЬТАТЫ ОБОБЩЕНИЯ ЭКСПЕРТНЫХ МНЕНИЙ)
Представленное исследование посвящено теме проблемных аспектов в реализации российской политики памяти. Работа основана на дескриптивном анализе экспертных интервью. Оценка эффективности мемориальной политики производится экспертами с прагматических позиций: в качестве ее основных задач позиционируются создание позитивного образа России на внутри- и внешнеполитической арене, формирование и укрепление национально-государственной идентичности и консолидация общества. Попытки использования политики памяти как инструмента урегулирования международных отношений путем уступок оцениваются экспертами негативно. Выстраивание национальной политики памяти предполагается исключительно на основе «памяти победителей». Обращение к дискурсу «памяти побежденных» рассматривается как деструктивный подход, чреватый серьезными политическими рисками. К числу последних относятся размывание российской идентичности, партикуляризация общества, рост социальной аномии, увеличение влияния политических и религиозных радикалов. В качестве основных «болевых точек» мемориальной политики России выделены ее конъюнктурный характер, противоречивость содержательной стороны, игнорирование зарубежного опыта и наличие устаревших элементов в инструментарии воздействия на целевую аудиторию. Проблемным моментом является также существование в массовой культуре России таких паттернов, как тема победы героя «вопреки системе», физическая и моральная антиэстетика при демонстрации «своих», выдаваемая за реализм.
Ключевые слова: политика памяти, мемориальная политика, политический миф.
Sergey Igorevich Belov,
Kandidat of Historical Sciences, Scholarly Secretary, Victory Museum (PloshchadPobedy 3, 121170Moscow, Russia), e-mail: belov2006s@yandex.ru
PROBLEMATIC ASPECTS OF THE DEVELOPMENT OF RUSSIAN POLITICS OF MEMORY: A SUMMARY OF EXPERT OPINION
This study is devoted to problematic aspects in the implementation of the Russian politics of memory. The methodological basis of the work is a descriptive analysis of expert interviews. The effectiveness of the politics of memory is evaluated by the experts from a pragmatic point of view: its main tasks are seen as the creation of a positive Russian image in the domestic and foreign policy arenas; the formation and strengthening of nation-state identity; and the consolidation of Russian society. Attempts to use politics ofmemory as an instrumentfor settling international relations via concessions are assessed negatively by the experts. The building of a national politics of memory is assumed solely on the basis of the "memory of the winners." An appeal to a discourse on "the memory of the vanquished" is seen as a destructive approach fraught with serious political risks. Among the latter are the erosion of Russian identity; the particularization of society; the growth of social anomie; and an increase in the influence ofpolitical and religious radicals. The article further emphasizes the principal "sore points" of Russian politics of memory: its opportunistic nature; the controversial, complex nature of the content side; a disregard for foreign experience; and the presence of outdated elements among the tools for influencing the target audience. Another problem is the presence in Russian mass culture of such patterns as the theme of the hero's victory "in spite of the system" and the physical and moral anti-esthetics in demonstrations of "our own" [svoi] being passed off as realism.
Key words: politics of memory, war memory, political myth.
Политика памяти представляет собой одно из основных направлений работы государства и общественных институтов в рамках формирования идентичности граждан. Существующая в массовом сознании относительно устойчивая версия истории играет в современном обществе роль основы национально-гражданской идентичности и культурной преемственности поколений. Разрушение же единой картины прошлого приводит к утрате людьми собственной идентичности, в результате чего ранее единый народ перестает ощущать себя таковым. Закономерным результатом такого положения дел становится рост политического экстремизма в формах национал-шовинизма и сепаратизма. Люди, лишенные собственной исторической и культурной идентичности, автоматически превращаются в целевую аудиторию для идеологов политических и религиозных радикалов1.
События последних 27 лет на постсоветском пространстве служат наглядным тому подтверждением. И Российская Федерация не является исключением в данном отношении. Отсутствие объединяющего исторического нарратива и распространение на рынке научно-популярной литературы произведений недобросовестных
1 Вяземский Е.Е. Историческая политика государства, историческая память и содержание школьного курса истории России // Проблемы современного образования. 2011. № 6. С. 90.
публицистов обеспечили формирование идеологической базы для создания ряда конфликтов внутри России2. Два вооруженных конфликта в Чечне, события в Кондопоге, Минеральных Водах, Пугачеве, Бирюлеве и на Манежной площади - в каждом из этих случаев радикалы обосновывали свои действия путем апелляции к фальсифицированной и политизированной версии национальной истории3.
Несмотря на очевидную важность мемориальной политики для российского общества, один из ключевых аспектов данной темы — проблемы реализации политики памяти — остается достаточно малоизученным. Тема политики памяти исследуется по большей части на концептуальном уровне (работы В.А. Ачкасова4, Ю.С. Васютина, Е.С. Пановой5, Д.Г. Горина6 и Т.В. Растимешиной7). В контексте общих вопросов символической политики и роли исторического сознания в формировании идентичности тема была раскрыта О.Ю. Малиновой8, К.Ф. Завершинским9, Т.В. Евгеньевой10, Т.Н. Самсоновой, В.В. Титовым11. Проблемы реализации политики
2 Евгеньева Т.В., Титов В.В. Образы прошлого в российском массовом политическом сознании: мифологическое измерение // Политическая наука. 2017. № 1. С.120-137.
3 Карзубов Д.Н., Пономарев Н.А. Социальный протест в Пугачеве: результаты конфликтологического анализа // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. 2016. № 2. С. 22, 23.
4 Ачкасов В.А. «Политика памяти» как инструмент строительства постсоциалистических наций // Журнал социологии и социальной антропологии. 2013. Т. 16. № 4. С. 106-123.
5 Васютин Ю.С., Панова Е.С. Историческая память: институционализация в общественном сознании и в государственной политике // Среднерусский вестник общественных наук. 2016. Т. 11. № 3. С. 104-112.
6 Горин Д.Г. Политика памяти в условиях социально-политической трансформации: особенности России // Среднерусский вестник общественных наук. 2012. № 2. С. 98-104.
7 Растимешина Т.В. Культурное наследие в российской политике государственной памяти // Власть. 2012. № 10. С. 60-64.
8 Малинова О.Ю. Актуальность прошлого: история, память и политика идентичности // Дискурсология: методология, теория, практика. 2016. Т. 1. № 10. С. 156-166.
9 Завершинский К.Ф. Символические структуры политической памяти // Символическая политика: Сб. науч. тр. Вып. 1: Конструирование представлений о прошлом как властный ресурс / Отв. ред. О.Ю. Малинова. М.: ИНИОН РАН, 2012. С. 149-163.
10 Евгеньева Т.В. Образно-символические репрезентации советского прошлого в современной политике // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2015. Т. 11. № 3. С. 16-31.
11 Самсонова Т.Н., Титов В.В. К вопросу о становлении национально-гражданской идентичности российской молодежи в условиях глобальных социокультурных трансформаций начала XXI века // Вестник Московского университета. Серия 18. Социология и политология. 2017. Т. 23. № 3. С. 156-173.
памяти получили освещение на страницах исследований А.А. Лин-ченко, Е.В. Беляева12, А.И. Миллера13 и В.Э. Бойкова14. Однако их работы были построены преимущественно на использовании дескриптивного анализа, что породило потребность дополнить сделанные ими выводы путем обращения к социологическим данным. Из числа зарубежных авторов к теме недостатков российской политики памяти обращались Т. Снайдер15, И. Прайзел16 и К. Пэтроун17. Их исследования отличает высокая информативность, но в то же время для их работ в целом характерен ценностно ориентированный подход.
Данная работа основана на дескриптивном анализе неформализованных экспертных интервью. В серии из 15 экспертных интервью приняли участие специалисты в области политологии, истории, патриотического воспитания и организации работы с молодежью, причастные к систематической реализации программ мемориальной политики. Выборка была сформирована при помощи метода «снежного кома» и изучения материалов электронной научной библиотеки «e-library.ru». В 5 случаях интервью проводилось напрямую (с респондентами, проживающими в Москве), в 10 — при помощи сервисов видеосвязи (в ходе общения с экспертами из регионов). 7 опрошенных экспертов имеют опыт работы в сфере реализации политики памяти свыше 10 лет, еще 4 — свыше 7 лет. 3 эксперта имеют степень доктора наук, 5 — степень кандидата наук.
В рамках представленного исследования анализируются и обобщаются конвенциональные позиции, выраженные опрошенными экспертами. За счет этого на обсуждение выносятся лишь тезисы, в отношении которых эксперты выразили солидарную позицию. Указанные тезисы взяты в кавычки. Данный поход позволил отсеять дискуссионные точки зрения, ограничить влияние субъективного фактора и специфического опыта, связанного с работой в конкретном регионе либо определенной социальной среде.
12 Беляев Е.В., Линченко А.А. Государственная политика памяти и ценности массового исторического сознания в современной России: проблемы и противоречия // Studia Humanitatis. 2016. № 2. С. 21.
13 Миллер А.И. Роль экспертных сообществ в политике памяти в России // По-лития: Анализ. Хроника. Прогноз: (Журнал политической философии и социологии политики). 2013. № 4. С. 114-126.
14 Бойков В.Э. Состояние и проблемы формирования исторической памяти // Социс. 2002. № 8. С. 85-89.
15 Snyder T. Memory of Sovereignty and Sovereignty over Memory: Poland, Lithuania and Ukraine, 1939-1999 // Memory and Power in Post-war Europe: Studies in the Presence of the Past / Ed. J.-W. Müller. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 39-58.
16 Prizel I. National Identity and Foreign Policy: Nationalism and Leadership in Poland, Russia and Ukraine. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.
17 Petrone K. The Great War in Russian Memory. Bloomington: Indiana University Press, 2011.
Целью данного исследования является выделение проблемных аспектов реализации политики памяти с точки зрения экспертов-практиков.
Как отмечают эксперты, одной из базовых проблем российской политики памяти является ее конъюнктурный характер. Интерпретация событий прошлого на официальном уровне, закрепляемая в структуре исторического нарратива18, может кардинально меняться в зависимости от тактических задач внешне- и внутриполитической повестки. Идеальная модель политики памяти предполагает преемственность подходов к трактовке ключевых (в первую очередь травмирующих) эпизодов национальной истории, даже если на научном уровне они становятся поводом для дискуссии.
«Необходимо четко понимать, что интерпретация прошлого должна носить устойчивый характер. По крайней мере, ее не следует менять в зависимости от политической конъюнктуры. Такого рода трансформации исторического нарратива в итоге лишь подрывают доверие масс к "официальной" истории. Новые подходы могут и должны выноситься на обсуждение внутри сообщества профессионалов-историков. Но для "массового употребления" нужна устойчивая картина событий прошлого» (интервью № 2).
«Давайте обратимся к примеру других стран. Большинство американских историков и все официальные лица США последовательно оправдывают применение ядерного оружия против Японии. Турки яростно отрицают геноцид армян, несмотря на все внешнеполитические издержки. Японцы либо оспаривают факт "нанкинской резни", либо доказывают, что ее масштабы слишком преувеличены. И это объясняется вовсе не аморальностью. Просто люди хорошо осознают, что признание ответственности за реальные или мнимые военные преступления, скорее всего, приведет к гибели ключевых политических мифов, формирующих национальную идентичность» (интервью № 4).
«Те же немцы не просто стараются избавиться от ярлыка агрессора, но и получить статус жертвы. Темы ковровых бомбардировок союзников, депортации этнических немцев из стран Восточной Европы, насилия над мирным населением со стороны солдат союзников (в первую очередь представителей Красной армии) активно педалируются на всех уровнях. Теория "чистого вермахта", опровергнутая на научном уровне, продолжает поддерживаться в сегменте массовой культуры как государством, так и общественными организациями. Цель политики памяти, как бы цинично это ни прозвучало, сводится
18 Под «историческим нарративом» в данном случае подразумевается конструируемая посредством повествовательного дискурса картина событий прошлого, существующая в рамках массовой культуры.
в первую очередь к формированию позитивной основы для общенациональной идентичности и созданию положительного имиджа страны на международной арене» (интервью № 13).
По мнению экспертов, российские политики демонстрируют принципиально иной подход к выстраиванию мемориальной политики. Ярким примером тому может служить резкая и кардинальная смена позиции официальной Москвы по отношению к катынскому инциденту в период нахождения на посту президента Д.А. Медведева. Российские власти собственными руками существенно укрепили антиобраз СССР, во многом нивелировав результаты собственных усилий по формированию позитивного образа Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Параллельно действия Москвы дали весомый повод польским политикам для предъявления требований моральной и материальной компенсации. Реакция на эти требования со стороны Кремля еще более показательна: была предпринята попытка акцентировать внимание на том, что граждане СССР также являлись жертвами советского режима, ответственного за гибель польских пленных в Катыни, и потому находились в том же положении, что и расстрелянные поляки. Фактически политическое руководство России заявило о том, что Советский Союз в 1930-40-х гг. мало отличался от той же нацистской Германии. Это не просто напрямую противоречило патриотическому дискурсу, но и наносило удар по советскому символическому наследию — одному из базовых элементов современной российской идентичности, предложить адекватную замену которому истеблишмент до сих пор не смог.
«Решение полностью признать польскую позицию по Катыни можно оценивать как угодно, но факт остается фактом: мы фактически расписались в том, что Советский Союз являлся "империей зла". О какой освободительной миссии Красной армии может идти речь, если мы признаем, что СССР в массовом порядке уничтожал тех же поляков по политическим мотивам» (интервью № 2).
«Наша позиция по Катыни подразумевает, что это преступление было совершено Советским Союзом на государственном уровне. А значит Россия, как правопреемник СССР, также несет ответственность за эти деяния» (интервью № 8).
«Пытаясь предупредить претензии со стороны Польши, наши политики акцентировали внимание на том, что именно советские граждане больше всего пострадали от сталинского режима. Что мы в итоге получили? Каким оказался образ страны накануне начала войны? Не "страна героев, страна мечтателей, страна ученых", а натуральная "тюрьма народов". Вполне естественно, что после этого люди верят в миллионы красноармейцев, сдавшихся в 41-м немцам без единого выстрела» (интервью № 14).
Как считают опрошенные эксперты, к числу существенных недостатков российской политики памяти следует отнести также противоречивый, сложный характер ее содержательной стороны. Транслируемая в сознание масс картина событий прошлого априори носит характер политического мифа: авторы трактовок национальной истории вынуждены упрощать описание и оценку реально имевших место событий, адаптируя материал к уровню восприятия целевой аудитории. Данный подход предполагает, помимо прочего, использование четкой дихотомии: тот или иной исторический деятель не может быть одновременно героем и злодеем, большинство среднестатистических реципиентов просто не смогут осознать дуализм его судьбы.
«Проблема нашей мемориальной политики заключается в том, что мы до сих пор не смогли выработать примиряющий, простой по содержанию и потому доступный для понимания каждого дискурс исторического нарратива. В зависимости от условий конъюнктуры, мы обращаемся к разным, во многом взаимоисключающим трактовкам отечественной истории. В результате в национальной исторической мифологии возникают противоречия, что вполне логично порождает ее нестабильность» (интервью № 1).
«На страницах учебников мы пытаемся рассказать детям, как люди, написавшие четыре миллиона доносов, героически спасли свою родину от нацистской Германии. Естественно, что у большинства людей в этой ситуации возникает когнитивный диссонанс» (интервью № 3).
«И современная массовая культура, и культура традиционная приучают человека к четкому разделению ролей. Есть "хорошие парни", а есть "плохие". И когда мы пытаемся донести до среднестатистического россиянина (американца, европейца, китайца — без разницы) мысль о том, что в реальности все было куда сложнее, то в лучшем случае встречаем лишь недоумение. Механизмы сте-реотипизации, категоризации и казуальной атрибуции неизбежно загоняют любой сложный образ в "прокрустово ложе" привычных архетипов» (интервью № 7).
Однако ряд исторических сюжетов, в первую очередь связанных с недавними конфликтами, малопригоден для однозначной интерпретации. Изображение одной стороны противостояния исключительно в негативном ключе, а другой — в сугубо положительном контексте способно привести к частичной реанимации старого политического конфликта даже в том случае, если его реальные причины устранены. Роль движущего фактора в данном случае могут сыграть либо эмпатические связи между родственниками (потомки участников конфликта могут пожелать «отстоять честь
предков»), либо идеологическое родство/преемственность между современными политическими структурами и существовавшими в прошлом институтами. В качестве наглядного примера в данном случае можно привести кампанию по демонтажу памятников конфедератам в Вирджинии, породившую череду массовых протестов. Показателен также пример Украины. Культивация местными властями антисоветских настроений способствовала развитию праворадикальных и ультралиберальных движений, представители которых рассматривают немалую часть политического истеблишмента Украины как наследников КПСС, а сохранивших элементы советской идентичности граждан — как «пятую колонну». Неслучайно победа Евромайдана была ознаменована массовым уничтожением памятников В.И. Ленину.
«Все события, информацию о которых человек может получить из уст современников или их детей, нужно трактовать очень аккуратно. Они могут иметь личное значение для огромного количества людей. Человеку будет по большому счету безразлично, если он прочитает о том, как какого-то крестьянина в XVI в. насильно лишили земли. Но на рассказ своего деда о том, как их семья была раскулачена, он отреагирует совершенно иначе...» (интервью № 5).
«История внутренних конфликтов — это настоящее "минное поле". Здесь нельзя допускать перегибы, выделяя одну сторону конфликта. Долгие десятилетия противоречия между Севером и Югом в США сглаживались благодаря компромиссной, романтизированной концепции "проигранного дела" южан. Но в итоге произошла ревизия истории, на конфедератов навесили ярлык "неправой" стороны, и в результате мы получили возможность наблюдать массовые протесты в Вирджинии» (интервью № 9).
«События на Украине — прямое следствие того, что местные власти отказались от идеи создания объединяющего нарратива и выстроили национальную историю вокруг неконвенциональных идей - антисоветизма и образа России в качестве врага. Особенно печально, что при этом эксплуатировались сюжеты из новейшей истории страны. Большинству украинцев глубоко безразлично, кто с кем сражался в XVII в. под Конотопом. Но если заходит речь о твоем прадеде, воевавшем в отряде Ковпака или, напротив, в рядах мельниковцев, оценка событий прошлого начинает обретать личное значение» (интервью № 11).
Существуют способы обойти ограничение, навязываемое упрощенным, вульгарным характером мифопамяти. В частности, американские историки длительное время успешно избегали четкого деления участников гражданской войны 1861-1865 гг. на героев и антигероев. Достичь этого удалось при помощи внедрения концепта
«Обреченного дела Юга» и позиционирования конфедератов в роли борцов за права штатов перед диктатом федерального центра. Также был использован такой прием, как конструирование идеализированных образов отдельных генералов-конфедератов (наглядным примером тому может служить закрепленное в массовом сознании представление о Р. Ли). Высокую эффективность показала также легитимация действий конфедератов через дискурс защиты «родного дома». В то же время были приложены значительные усилия для создания пантеона героев-северян, олицетворявших борьбу за национальное единство и отмену рабства. За счет этого обе стороны обрели в глазах массовой аудитории героический ореол. В итоге вместо дихотомического деления в массовое сознание была имплантирована монолитная и позитивная картина событий прошлого: обе стороны сражались за американские ценности, но в силу трагических обстоятельств были вынуждены направить оружие друг против друга. Разрушить это равновесие смогла лишь масштабная ревизия образа Р. Ли и прочих символических фигур Конфедерации в новейшей американской историографии.
«При освещении внутреннего конфликта лучше всего позиционировать в качестве героев представителей обеих сторон. Прекрасным примером благотворности этого подхода могли служить Испания (до принятия в 2007 г. "Закона об исторической памяти") и США (до начала кампании по демонтажу памятников генералам-конфедератам). Нужно демонстрировать, что люди по обе стороны баррикад любили свою страну, но по-разному смотрели на пути достижения общего блага» (интервью № 10).
«Когда речь заходит об отображении истории гражданской войны или иного события, потенциально способного расколоть аудиторию, ни в коем случае нельзя героизировать определенную сторону конфликта. Как решили эту задачу в Штатах? Был сделан акцент на том, чтобы подчеркнуть трагедию раскола, бесперспективность и аморальность решения внутренних вопросов вооруженным путем. Особенно удачна в этом плане тема членов одной семьи либо друзей, оказавшихся по разные стороны фронта. Обе стороны нужно персонализировать через образы конкретных героев, воплощающих базовые ценности и идеалы, присущие данной культуре... Большой эффект может оказать педалирование темы взаимного уважения между лидерами воюющих сторон. Ощутимый эффект в плане эмоций дает обращение к теме ухода за раненым врагом или спасения беглых военнопленных. Мотивы рядовых участников событий лучше отвязать от политической подоплеки и "очеловечить". Показать, что по обе стороны баррикад многие солдаты вступали в армию не по идейным соображениям,
а по принуждению, и отличались от противников лишь цветом формы» (интервью № 12).
«Лучший пример подачи истории гражданской войны — это традиционная американская историография. Обе стороны конфликта были представлены в ней в выгодном свете. Каждая защищала определенную часть ценностей демократии и была представлена яркими героями. Преступления и подвиги двух сторон освещались в равном объеме, благодаря чему никто не считал себя оскорбленным» (интервью № 15).
Однако в российской практике ни данные ограничения, ни зарубежный опыт их преодоления не учитываются. В настоящий момент до среднестатистического россиянина пытаются донести целый ряд противоречащих друг другу посылов относительно событий прошлого. Помимо того, игнорируется потребность в формировании яркого образа врага в случае дихотомической подачи материала. Даже при наличии четкого деления «свой — чужой» архитекторы российской политики памяти обезличивают образ врага, лишая его негативных маркеров.
«Деление на своих и чужих подразумевает, что члены конкретной корпорации так или иначе поддерживают друг друга. Однако советское общество, отображенное, например, в экранизации "Детей Арбата", предельно партикуляризировано. "Свои" здесь — это в лучшем случае члены семьи и близкие друзья. Гуманизированный образ противника в лице оккупантов (вспомним хотя бы "Утомленных солнцем—2") более привлекателен, чем череда персонажей, представляющих советский режим. т.е. в качестве "чужих" выступают люди, находящиеся с героями по одну сторону фронта» (интервью № 9).
«Когда зритель приходит в кинозал, ему, как правило, уже предлагают четкую систему координат. В голливудских блокбастерах нет исламистов, сербских полевых командиров или северокорейских генералов, которым бы хотелось сочувствовать. Даже в фильмах, демонстрирующих врага с человеческой стороны (например, через демонстрацию семейной жизни), всегда присутствуют четкие маркеры. Во многих российских кинофильмах, и в особенности телесериалах, эта система координат помещает на темную сторону почти исключительно представителей советского режима. Немцы в них — это просто солдаты с оружием в руках. У аудитории зачастую нет особых причин их ненавидеть, воспринимать в качестве настоящего врага (в том смысле, который вкладывал в этот термин Карл Шмитт)» (интервью № 14).
«Историю войны нельзя передать без создания полноценного антиобраза врага. Именно он создает образ возможного буду-
щего, ожидавшего побежденных, и тем самым раскрывает суть конфликта, демонстрирует мотивацию советских людей к сопротивлению. В большинстве наших художественных произведений полноценный антиобраз врага либо отсутствует, либо находится в тени еще более мощного антиобраза сталинского режима» (интервью № 15).
В целом же можно отметить, что основными пороками мемориальной политики России на сегодняшний день являются ее конъюнктурный, изменчивый характер, наличие внутренних противоречий в содержательной стороне, игнорирование зарубежного опыта и присутствие устаревших элементов в инструментарии воздействия на целевую аудиторию. Также необходимо подчеркнуть, что оценка качества мемориальной политики производится экспертами с прагматических позиций: целью политики памяти, с точки зрения опрошенных специалистов, является продвижение позитивного образа прошлого России на внутри- и внешнеполитической арене, формирование и укрепление национально-государственной идентичности. Попытки использования политики памяти как инструмента урегулирования международных отношений путем уступок оцениваются экспертами негативно. Выстраивание национальной политики памяти предполагается исключительно на основе «памяти победителей». Иные подходы рассматриваются как чреватые чрезмерными политическими рисками.
ЛИТЕРАТУРА
Ачкасов В.А. «Политика памяти» как инструмент строительства постсоциалистических наций // Журнал социологии и социальной антропологии. 2013. Т. 16. № 4. С. 106-123.
Беляев Е.В., Линченко А.А. Государственная политика памяти и ценности массового исторического сознания в современной России: проблемы и противоречия // Studia Humanitatis. 2016. № 2. С. 21.
Бойков В.Э. Состояние и проблемы формирования исторической памяти // Социс. 2002. № 8. С. 85-89.
Васютин Ю.С., Панова Е.С. Историческая память: институционализация в общественном сознании и в государственной политике // Среднерусский вестник общественных наук. 2016. Т. 11. № 3. С. 104-112.
Вяземский Е.Е. Историческая политика государства, историческая память и содержание школьного курса истории России // Проблемы современного образования. 2011. № 6. С. 89-97.
Горин Д.Г. Политика памяти в условиях социально-политической трансформации: особенности России // Среднерусский вестник общественных наук. 2012. № 2. С. 98-104.
Евгеньева Т.В. Образно-символические репрезентации советского прошлого в современной политике // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2015. Т. 11. № 3. С. 16-31.
Евгеньева Т.В., Титов В.В. Образы прошлого в российском массовом политическом сознании: мифологическое измерение // Политическая наука. 2017. № 1. С. 120-137.
Завершинский К.Ф. Символические структуры политической памяти // Символическая политика: Сб. науч. тр. Вып. 1: Конструирование представлений о прошлом как властный ресурс / Отв. ред. О.Ю. Малинова. М.: ИНИОН РАН, 2012. C. 149-163.
Карзубов Д.Н., Пономарев Н.А. Социальный протест в Пугачеве: результаты конфликтологического анализа // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. 2016. № 2. С. 22-36.
Малинова О.Ю. Актуальность прошлого: история, память и политика идентичности // Дискурсология: методология, теория, практика. 2016. Т. 1. № 10. С. 156-166.
Миллер А.И. Роль экспертных сообществ в политике памяти в России // Поли-тия: Анализ. Хроника. Прогноз: (Журнал политической философии и социологии политики). 2013. № 4. С. 114-126.
Растимешина Т.В. Культурное наследие в российской политике государственной памяти // Власть. 2012. № 10. С. 60-64.
Самсонова Т.Н., Титов В.В. К вопросу о становлении национально-гражданской идентичности российской молодежи в условиях глобальных социокультурных трансформаций начала XXI века // Вестник Московского университета. Серия 18. Социология и политология. 2017. Т. 23. № 3. С. 156-173.
Petrone K. The Great War in Russian Memory. Bloomington: Indiana University Press, 2011.
Prizel I. National Identity and Foreign Policy: Nationalism and Leadership in Poland, Russia and Ukraine. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.
Snyder T. Memory of Sovereignty and Sovereignty over Memory: Poland, Lithuania and Ukraine, 1939-1999 // Memory and Power in Post-war Europe: Studies in the Presence of the Past / Ed. J.-W. Müller. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 39-58.
REFERENCES
Achkasov, V. A. " 'Politika pamiati' kak instrument stroitel'stva postsotsialis-ticheskikh natsii," Zhurnal sotsiologii i sotsial'noi antropologii, Vol. 16, No. 4, 2013, pp. 106-123.
Beliaev, E. V., and Linchenko, A. A. "Gosudarstvennaia politika pamiati i tsennosti massovogo istoricheskogo soznaniia v sovremennoi Rossii: problemy i protivorechiia," Studia Humanitatis, No. 2, 2016, p. 21.
Boikov, V. E. "Sostoianie i problemy formirovaniia istoricheskoi pamiati," Sotsis, No. 8, 2002, pp. 85-89.
Evgen'eva, T. V. "Obrazno-simvolicheskie reprezentatsii sovetskogo proshlogo v sovremennoi politike," Politicheskaia ekspertiza: POLITEKS, Vol. 11, No. 3, 2015, pp. 16-31.
Evgen'eva, T. V., and Titov, V. V. "Obrazy proshlogo v rossiiskom massovom politicheskom soznanii: mifologicheskoe izmerenie," Politicheskaia nauka, No. 1, 2017, pp. 120-137.
Gorin, D. G. "Politika pamiati v usloviiakh sotsial'no-politicheskoi transformat-sii: osobennosti Rossii," Srednerusskii vestnik obshchestvennykh nauk, No. 2, 2012, pp. 98-104.
Karzubov, D. N., and Ponomarev, N. A. "Sotsial'nyi protest v Pugacheve: rezul'taty konfliktologicheskogo analiza," Izvestiia Tul'skogo gosudarstvennogo universiteta. Gumanitarnye nauki, No. 2, 2016, pp. 22-36.
Malinova, O. Iu. "Aktual'nost' proshlogo: istoriia, pamiat' i politika identichnosti," Diskursologiia: metodologiia, teoriia, praktika, Vol. 1, No. 10, 2016, pp. 156-166.
Miller, A. I. "Rol' ekspertnykh soobshchestv v politike pamiati v Rossii," Politiia: Analiz. Khronika. Prognoz: (Zhurnalpoliticheskoi filosofii i sotsiologii politiki), No. 4, 2013, pp. 114-126.
Petrone, K. The Great War in Russian Memory. Bloomington: Indiana University Press, 2011.
Prizel, I. National Identity and Foreign Policy: Nationalism and Leadership in Poland, Russia and Ukraine. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.
Rastimeshina, T. V. "Kul'turnoe nasledie v rossiiskoi politike gosudarstvennoi pamiati," Vlast', No. 10, 2012, pp. 60-64.
Samsonova, T. N., and Titov, V. V. "K voprosu o stanovlenii natsional'no-grazh-danskoi identichnosti rossiiskoi molodezhi v usloviiakh global'nykh sotsiokul'turnykh transformatsii nachala 21 veka," Vestnik Moskovskogo universiteta. Seriia 18. Sotsiologiia ipolitologiia, Vol. 23, No. 3, 2017, pp. 156-173.
Snyder, T. "Memory of Sovereignty and Sovereignty over Memory: Poland, Lithuania and Ukraine, 1939-1999," Memory and Power in Post-war Europe: Studies in the Presence of the Past, ed. J.-W. Müller. Cambridge: Cambridge University Press, 2002, pp. 39-58.
Vasiutin, Iu. S., and Panova, E. S. "Istoricheskaia pamiat': institutsionalizatsiia v obshchestvennom soznanii i v gosudarstvennoi politike," Srednerusskii vestnik ob-shchestvennykh nauk, Vol. 11, No. 3, 2016, pp. 104-112.
Viazemskii, E. E. "Istoricheskaia politika gosudarstva, istoricheskaia pamiat' i soderzhanie shkol'nogo kursa istorii Rossii," Problemy sovremennogo obrazovaniia, No. 6, 2011, pp. 89-97.
Zavershinskii, K. F. "Simvolicheskie struktury politicheskoi pamiati," Simvoliches-kaiapolitika: Sbornik nauchnykh tredov, Vol. 1: Konstruirovanie predstavlenii o proshlom kak vlastnyi resurs, ed. O. Iu. Malinova. Moscow: INION RAN, 2012, pp. 149-163.
