CC BY
62
С.И. Белов
МИНИМИЗАЦИЯ РИСКОВ ВНЕДРЕНИЯ ТРАВМИРУЮЩИХ СЮЖЕТОВ В
ИСТОРИЧЕСКУЮ ПАМЯТЬ
Аннотация
статья посвящена вопросу минимизации рисков разрушения национально-гражданской идентичности, порождаемых внедрением в историческую память травмирующих сюжетов. Целью представленного исследования является выявление методов минимизации ущерба идентичности при внедрении травмирующих сюжетов в историческую память ее носителей. В рамках достижения обозначенной цели решаются такие и задачи, как обобщение и анализ выявленных экспертных позиций, выделение основных проблемных аспектов процесса травмирующих сюжетов в историческую память, выработка комплекса рекомендаций по минимизации связанных с ним рисков разрушения национально-гражданской идентичности. Структура основной части исследования включает в себя 7 блоков, 6 из которых посвящены наиболее значимым факторам, порождающим риск энтропии национально-гражданской идентичности. В рамках 7 блока рассматривается вопрос об использовании максималис т-ских подходов при решении вопроса о внедрении в историческую память травмирующих сюжетов. В заключении сделан вывод о том, что внедрению в историческую память любых сюжетов, потенциально способных разрушить консолидирующую общество картину прошлого, должно предшествовать планирование, основанное на научном моделировании его возможных последствий. Спрогнозировать риски можно путем проведения массовых опросов, фокус-групп, экспертных интервью и «мозговых штурмов». В структуру подачи информации следует заранее включить блоки, призванные нейтрализовать
S. Belov
MINIMIZATION OF RISKS OF IMPLEMENTATION OF INJURY SITES TO HISTORICAL MEMORY
Abstract
this article is devoted to the problem of minimizing the risks of destruction of national-civic identity, generated by the introduction of traumatic plots in the historical memory. The purpose of the presented research is to identify methods of minimizing the damage to identity when introducing traumatic plots into the historical memory of its carriers. Within the framework of achieving this goal, tasks such as summarizing and analyzing identified expert positions, highlighting the main problem aspects of the process of traumatic plots in historical memory, developing a set of recommendations for minimizing the associated risks of destroying the national-civic identity are being addressed. The structure of the main part of the study includes 7 blocks, 6 of which are devoted to the most significant factors that generate the entropy risk of national-civic identity. Within the framework of the 7th block, the question of the use of maximalist approaches is considered when deciding the question of introducing traumatic plots into the historical memory. In conclusion, it was concluded that the introduction into the historical memory of any plots potentially capable of destroying the consolidating society of the past must be preceded by planning based on the scientific modeling of its possible consequences. It is possible to forecast risks through mass surveys, focus groups, expert interviews and brainstorming sessions. In the information delivery structure, blocks that are designed to neutralize or neutralize the negative effect should be included in advance. Activities designed to prevent the erosion of identity, should be carried
или нивелировать негативный эффект. Мероприятия, призванные не допустить размывания идентичности, следует проводить как до начала внедрения травмирующих сюжетов, так и параллельно этому процессу.
out both before the introduction of traumatic plots, and parallel to this process.
Ключевые слова:
историческая память, коллективная память, политика памяти, национально-гражданская идентичность, травмирующий сюжет, компенсаторный сюжет, исторический миф.
Key words:
historical memory, collective memory, memory policy, national-civic identity, traumatic plot, compensatory plot, historical myth.
Существующая в массовом сознании относительно устойчивая версия истории играет в современном обществе роль основы национально-гражданской идентичности и культурной преемственности поколений [1, с. 91; 2, с. 26; 26, с. 38]. В силу данных обстоятельств разрушение единой картины прошлого приводит к размыванию идентичности, в результате чего ранее единый народ перестает ощущать себя таковым. Закономерным результатом этого становится рост экстремизма в политической и религиозной формах, широкое распространение национал-шовинизма и сепаратизма. Люди, лишенные собственной исторической и культурной идентичности, автоматически превращаются в целевую аудиторию для идеологов политических и религиозных радикалов [3, с. 22, 23].
На практике чаще всего к разрушению единой картины прошлого приводит внедрение в нее сюжетов, травмирующих историческую память народных масс. В качестве примера имплантации такого рода сюжетов можно привести развенчания «культа личности» И.В. Сталина на XX съезде КПСС. Правящая партия собственными устами обозначила период, в течение которого были достигнуты основные успехи советской власти (ликвидация неграмотности, индустриализация, победа в Великой Отечественной войне, создание ядерного оружия, производственных и научных основ для покорения космоса), как эпоху кровавого террора. Простым гражданам была предложена модель, объясняющая реальность по принципу «достижения благодаря партии и вопреки Сталину, поражения благодаря Сталину и вопреки партии». Однако столь сложная и противоречивая модель изначально не имела ничего общего с мифом - по определению упрощенной моделью восприятия действительности. Впоследствии травмирующее воздействие XX съезда было закреплено появлением интеллектуальной продукции, дово-
дившей посыл секретного доклада Н.С. Хрущева до логического завершения: первый том «Архипелага ГУЛАГ» был подобен первой горсти земли, брошенной на крышку гроба советского мифа [4; 5].
Несмотря на очевидную значимость проблемы внедрения травмирующих сюжетов в историческую память, степень изученности соответствующей темы остается достаточно низкой. В научной литературе, посвященной вопросам мемориальной политики и формирования национально-гражданской идентичности, данный вопрос исследуется преимущественно косвенным образом, в контексте изучения более общих тем или в рамках разработки смежной проблематики.
В работах В.Э. Бойкова [6] и Е.В. Бродовской [7] преимущественно диагностируется текущее состояние исторической памяти россиян на основе социологических данных.
В исследованиях В.П. Булдакова [8] и Д. Динер [12] внимание концентрируется на концептуальной сущности травмирующих сюжетов и влиянии на историческую память политической конъюнктуры.
Б.И. Колоницкий [16] и А.И. Миллер [19] также обращаются к теме травмирующих сюжетов в историческом сознании россиян, раскрывая ее через анализ трендов мемориальной политики. Но при этом эксперты оставляют без ответа вопрос о минимизации угроз, связанных с их внедрением.
С точки зрения влияния травмирующих сюжетов на социально-психологическое состояние населения тема частично была раскрыта в исследованиях П.Н. Матюшина [16], Е.С. Петренко [20], И.В. Положенцевой, Т.Л. Кащенко [21], Е.А. Приходько и С.О. Лебедевой [22].
Влияние исторического нарратива на формирование национально-государственной идентичности было изучено И.В. Бурковским [9], Г.И. Вайнштейном [10], Д.Г. Гориным [11], Б.В. Дубиным [13], Т.В. Евгенье-вой, В.Д. Нечаевым [14, 15], О.Ю. Малиновой [17], Д.О. Рябовым [23], В.П. Сальниковым [24] и В.В. Титовым [28]. Однако вопрос об устранении травмирующего эффекта в результате смены исторического дискурса освещался на страницах их исследований преимущественно по остаточному принципу.
Обозначенная тема также была частично затронута Е.С. Сеняв-ской [25], А.С. Сусоевой и О.С. Нагорной [27] в контексте влияния мемориальных войн на международную конъюнктуру. Однако в данном случае она так и не выступила в качестве самостоятельного предмета исследования.
Целью представленного исследования является выявление методов минимизации ущерба идентичности при внедрении травмирующих сюжетов в историческую память ее носителей. Достижению этого должно предшествовать решение таких задач, как обобщение и анализ выявленных экспертных позиций, выделение основных проблемных аспектов процесса травмирующих сюжетов в историческую память, выработка комплекса рекомендаций по минимизации связанных с ним рисков разрушения национально-гражданской идентичности.
Методология исследования включает в себя проведение экспертных интервью и традиционного анализа собранного нарративного массива. Всего опрошено 15 профильных экспертов - политологов, историков, культурологов, специалистов в области организации работы с молодежью и патриотического воспитания. Их мнения отмечены курсивом.
Период разработки и реализации планов
Как отмечает большинство опрошенных экспертов, проработка вопроса о нейтрализации негативных последствий внедрения в историческую память травмирующих сюжетов должна начинаться еще на стадии обсуждения соответствующих планов. Реализация же предложенных мер должна осуществляться параллельно процессу внедрения, либо же предварять его начало.
Такая постановка вопроса предполагает необходимость внедрения травмирующих эпизодов в проектной форме, с использованием таких методов, как «мозговой штурм», массовые опросы, фокус-группы и экспертные интервью.
Худший подход в этой ситуации - реактивный, когда власть сначала создает своими действиями проблему, а затем в экстренном порядке пытается нивелировать последствия собственного решения. Все потенциальные риски того или иного решения в области политики памяти необходимо заранее прорабатывать в режиме "мозгового штурма". Большую пользу может принести обращение к таким инструментам, как массовый опрос, экспертный опрос и фокус-группа. В конце концов, можно посоветоваться с практикующими политическими психологами, политтехнологами.
Оптимальное решение - это информационная прививка, заранее сделанная массам. Нужно подобрать широко известного эксперта, умеющего легко и доходчиво разъяснять людям текущую повестку, и в то же время обладающего репутацией интеллектуала. В его уста следует вложить инфор-
мацию, которую мы хотим донести до масс, но с принципиальной сменой акцентов. Это не вполне корректный пример (здесь не было предварительного внедрения информации), но я все-таки на него сошлюсь. Описывая бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, американцы изначально давили на то, что эта акция спасла жизни сотен тысяч американцев, которые могли погибнуть в ходе оккупации Японии. В результате в массовом сознании сработал принцип "своя рубашка ближе к телу", и комплекс вины в американском обществе был задушен едва ли не на корню. Нужно помнить: у большинства антиобразов есть ракурс, в котором их можно подать в выгодном свете. Если же этот ракурс совпадает с интересами целевой аудитории, то самые серьезные обвинения не повлекут за собой последствий. С этой точки зрения размещение на катынском мемориале табличек с именами красноармейцев, погибших в польском плену, можно оценить как удачный, но явно запоздалый ход.
При всех очевидных плюсах описанного выше подхода необходимо отметить, что он не затрагивает столь значимого аспекта проблемы, как диагностирование того или иного фрагмента прошлого как потенциально травмирующего эпизода. Последнее предполагает необходимость выработки научной методики определения травмирующих сюжетов, опирающихся на объективные критерии оценки и пригодных для использования представителями политического руководства, имеющими отдаленные представления о природе и специфике исторической памяти. Отсутствие этого элемента можно назвать одной из основных проблем российской политики памяти.
Оценки, данные принимавшими участие в исследовании экспертами, позволяют предположить, что наличие этого пробела объясняется, с одной стороны, недооценкой роли политики памяти отдельными представителями политического руководства, а с другой - противоречивым характером официального дискурса при оценке отечественной истории.
Давайте вспомним о судьбе Комиссии по борьбе с фальсификацией истории Российской Федерации и отправившемся под сукно проектом создания научных рот историков при Минобороны. То, что эти проекты были свернуты на фоне событий на Украине, сопровождавшихся масштабной кампанией по ревизии истории, позволяет с сожалением констатировать: далеко не все представители политического руководства о сознают важность мемориальной политики для развития общества.
Сейчас власти по политическим мотивам вынуждены придерживаться в трактовке истории России одновременно двух принципиально отличных по содержанию дискурсов - либерального и патриотического. В результате в головах у граждан сосуществуют две параллельных модели прошлого (условно - СССР Фадеева и СССР Солженицына). И обе граждан призывают считать верными. Иными словами, людей пытаются уверить в том, что они -потомки победителей, написавших 4 миллиона доносов.
В этой ситуации выработка какой-либо методики определения потенциально травмирующих сюжетов становится почти невозможной. Ее разработчики лишены четкой системы координат, а потенциальные заказчики расходятся во мнениях относительно самой необходимости создания нового инструментария.
Как считает большинство экспертов, выход из сложившейся ситуации возможен лишь посредством проявления политической воли высшим руководством страны, однако в условиях текущей конъюнктуры внимание его представителей сконцентрировано на решении иных вопросов.
Изменить ситуацию могло бы только прямое вмешательство с политического Олимпа, но в ближайшей перспективе это вряд ли возможно. Проблемы в сфере экономики, Украина и Сирия пожирают львиную долю ресурсов правящей элиты, и переключиться на другие темы для нее достаточно сложно.
С учетом того, что уже в среднесрочной перспективе Великая Отечественная война может перестать играть роль естественной основы воспроизводства нашей идентичности (уходят из жизни последние ее очевидцы, в силу чего слабеют и персональные эмпатические связи людей с участниками войны), российскому руководству стоило бы задуматься о выработке непротиворечивой и позитивной по содержанию национальной исторической мифологии. В ближайшие годы этого, скорее всего, не произойдет: Сирия, Донбасс, проблемы во взаимоотношениях с США, экономический кризис сейчас замыкают внимание истеблишмента на себе.
Использование травмирующих сюжетов для отстройки
Эксперты также подчеркивают, что сама отстройка от проблемного сюжета не должна содержать в себе потенциально травмирующих сюжетов. В особенности это касается тем, вокруг которых выстроена политическая символика, формирующая идентичность нации. В качестве примера такого
рода ошибок участники опроса приводят попытки властей отвести претензии со стороны Польши после принятия Госдумой РФ резолюции «О Катынской трагедии и ее жертвах».
Мы попытались ответить на претензии из Варшавы тем, что назвали советский народ жертвой сталинского режима, т.е. попытались уравнять расстрелянных поляков и собственно граждан СССР. Какой вывод из этого вытекает? Каким представляет Советский Союз (на минуточку, на момент начала Великой Отечественной войны) в глазах современного обывателя? Страной-ГУЛАГом, страной-лагерем, политическое руководство которой мало отличимо от нацистского. А ведь Великая Отечественная война на сегодняшний день - ключевой элемент исторической памяти нации. Память о ней - одна из парадигмальных составляющих идентичности россиян. Такого рода заявления со стороны российских властей нельзя оценить иначе, как принесение стратегических интересов в жертву тактической выгоде. Может быть, авторы этого подхода рассчитывали использовать его сугубо для внешнего употребления, но почему, в таком случае, месседж «мы тоже жертвы» транслировали даже официальные СМИ?
Форма изложения материала
Еще одним источником рисков, как отмечают опрошенные эксперты, может стать внедрение травмирующего сюжета в сложной для понимания представителей массовой аудитории форме. Адресованное массам послание должны отличать простота и непротиворечивость. Последнее подразумевает, что события прошлого должны быть репрезентованы в упрощенной форме, в виде исторического мифа. Под этим термином экспертами подразумевается вульгарная и потому не вполне достоверная, но доступная для понимания и наполненная символическим наполнением версия событий прошлого.
Для большинства рядовых граждан характерно представление о том, что на любой вопрос относительно прошлого страны и народа можно дать четкий и однозначный ответ. И людям в данном случае бесполезно что-то объяснять, вести речь о компаративном анализе, достоверности, фрагментарности и лакунарности источников. В результате этого и происходит разделение истории на профанную (исторический миф, существующий в том числе в форме школьных учебников, кинофильмов и видеоигр) и научную составляющие. Если перед вами стоит задача внедрить в историческое сознание широких народных масс какой-либо травмирующий сюжет, нужно ис-
пользовать именно форму мифа. Нельзя давать сразу несколько равноправных версий. Максимум, что можно себе позволить, это так выстроить аргументацию, чтобы настроить «потребителя» на выбор в пользу нужного варианта интерпретации истории. С научной точки зрения это может показаться неэтичным. Однако факты говорят в пользу того, что иным образом выстроить политику памяти просто невозможно. Нужны яркие, эмоционально насыщенные и доступные для массового сознания образы-символы, пригодные для воплощения в массовой культуре. Почему те же японцы достаточно хорошо знакомы с базовым курсом собственной истории и воспринимают в качестве национальных героев даже людей, которых сложно заподозрить в гуманности? Потому что эти персонажи из года в год воплощаются в дора-мах, манге и аниме. Их отображение чаще всего имеет слабое отношение к историческим реалиям, зато национальный исторический эпос без проблем транслируется даже на «поколение гаджетов».
Обезличенность образа акторов
Большинство опрошенных экспертов также обращали внимание на недопустимость обезличенности акторов при описании того или иного травмирующего события. Во-первых, подача материала в данном формате соответствует стереотипам массовой культуры относительно образа врага. Во-вторых, она способствует тому, чтобы ответственность за то или иное деяние возлагается в итоге на всю макросоциальную группу, вплоть до этноса и нации. В-третьих, минимизируется возможность нивелирования возникшего антиобраза: обезличивание вырабатывает у аудитории представление о том, что в произошедшем виновны все без исключения представители конкретной общности.
Давайте вспомним, как визуализируется типичное «вторжение врага» в кинематографе? Движущийся поток тел, однообразное обмундирование, слабо различимые или скрытые лица, минимум индивидуальных отличий. В результате эта масса воспринимается как единое целое, как один субъект. Отдельные ее представители не воспринимаются как личности, более того, они дегуманизируются, перестают восприниматься как люди.
У каждой ошибки, у каждого преступления должны быть имя, фамилия и отчество. Их нельзя подменять штампами вроде "сталинский режим", "фашисты", "большевистская диктатура". Условно: давайте зададимся вопросом, много ли людей в СССР в конце 1930-х гг. могли заявить о том, что они стоят
вне советского режима? В итоге что, мы должны записать в соучастники сталинских преступлений большую часть населения? Фактически этот подход дублирует логику, по которой осуществлялись когда-то департации целых народов.
Самый простой способ разрушить антиобраз - это внедрение большого числа положительных героев в общую массу персонажей. Показателен в этом плане пример немецкого мини-сериала "Наши матери, наши отцы". Зрителю предложили целый ряд персонажей, воплощающих собой "Германию с человеческим лицом". Благодаря этому образ немца-врага размывается, а потенциал эмоциональной накачки аудитории негативом падает. Именно по этой причине травмирующие сюжеты прошлого лучше подавать в ключе, позволяющем показать палитру характеров персонажей.
Отказ от дальнейшей дискуссии по травмирующему сюжету
Внедрение травмирующего эпизода в историческую память, указывают эксперты, не обязательно подразумевает отказ от дискуссии с противоположной стороной. Напротив, должны быть обозначены рамки, за которые партнер не может выходить без риска жесткой ответной реакции на государственном уровне. В качестве примера подобного поведения чаще всего приводится линия политики памяти, традиционно проводимая политическим руководством Японии.
Японцы частично (подчеркну, частично) признали наличие проблемы «женщин для утешения» и даже выплатили компенсации пострадавшим. Однако, посмотрите, как они отреагировали на появление памятника в Пусане? Токио временно отозвал своего посла в Южной Корее. А какие дискуссии ведутся вокруг «нанкинской резни»? И представители японского правительства, и исследователи, выступающие как частные лица, постоянно пытаются оспорить официальную китайскую версию, пытаясь доказать, что китайская сторона преувеличивает масштабы насилия. Равным образом никому из японских политиков не приходит в голову убрать из списков храма Ясукуни имена офицеров, признанных Токийским трибуналом виновными в военных преступлениях. Эту позицию можно осуждать с точки зрения морали, однако факт остается фактом: позиция японских властей позволяет нивелировать урон, причиняемый идентичности жителей империи.
Внедрение «компенсаторных эпизодов»
Также эксперты отмечают необходимость внедрения в историческое повествования «компенсаторных эпизодов», не позволяющих однозначно идентифицировать актора в качестве «воплощения зла». При этом в качестве примеров используется опыт Германии и Японии - стран, которым пришлось возмещать имиджевый ущерб, нанесенный национально-гражданской идентичности реальными военными преступлениями.
На практике это лучше всего удалось немцам и японцам. Они включили в число жертв военных преступлений гражданских лиц, погибших при массированных бомбардировках. За счет этого население Японии и Германии смогли претендовать на статус жертв войны.
Это всеобщая практика. Немцы, например, постоянно обращаются к теме послевоенных депортаций. Когда полякам ставят в вину уничтожение евреев Армией Крайовой, а также репрессии против украинцев и белорус-сов, в Варшаве заводят речь о «волынской резне» и нападениях еврейских партизанских отрядов на польские села. Украинские националисты, пытаясь избавится от клейма «пособников нацистов», педалируют тему заключения Степана Бандеры в концлагерь Заксенхаузен.
Максималистские подходы
В ходе экспертных интервью рядом экспертов были озвучены две специфические позиции. С одной стороны, имела место декларация абсентеист-ского отношения к внедрению травмирующих эпизодов в историческую память, с другой - утверждалось, что такого рода сюжеты должны интегрироваться в национальную историческую мифологию без всяких оговорок.
Зачем нам своими руками очернять собственное прошлое? О каком патриотическом воспитании может идти речь, если один и тот же исторический деятель сегодня именуется героем, а завтра - палачом. Тем более, что большинство ревизий истории происходит в угоду политической конъюнктуре, что в принципе неправильно.
У нас неправильный подход к понимаю комплекса вины. Комплекс вины - это гарант того, что допущенные в прошлом ошибки никогда не повторятся. Именно поэтому мы должны культивировать чувство стыда и ответственности за допущенные в прошлом преступления, в особенности - среди молодежи.
Упомянутые точки зрения были озвучены 3 экспертами из 15 опрошенных, что позволяет определить их как не относящиеся к концептуальному мейнстриму политики памяти. Относительно уязвимых мест озвученных позиций необходимо отметить, что идея отказа от включения в историческую память травмирующих моментов малоперспективна в силу широкой открытости источников информации, интенсивного развития социальных медиа и нетрадиционных электронных СМИ. В то же время механическая интеграция всех негативных трактовок национальной истории в структуру памяти народных масс неизбежно должна привести к разрушению единой национально-гражданской идентичности (просто в силу естественного нежелания человека ассоциировать себя с антиобразом).
Заключение
Подводя итоги исследования, можно заключить, что нивелировать риск разрушения национально-гражданской идентичности в результате внедрения травмирующих сюжетов в историческую память можно лишь комплексным путем. Практические шаги в обязательном порядке должно предварять тщательное планирование, основанное на научном моделировании возможных последствий того или иного действия (путем проведения массовых опросов, фокус-групп, экспертных интервью, «мозговых штурмов»). Все потенциальные угрозы для национально-гражданской идентичности должны быть учтены и заранее нейтрализованы. Действия по их обезвреживанию должны проходить как до начала внедрения травмирующих сюжетов, так и параллельно этому процессу.
Отстраиваясь от антиобраза, формируемого травмирующим событием, недопустимо использовать сюжеты, которые также способны нанести удар по идентичности нации. Решать эту задачу нужно за счет включения в историографическую повестку «компенсаторных сюжетов» и отказа от обезли-ченности при позиционировании акторов. Признание ответственности за тот или иной эпизод, ухудшающий имидж нации, должно сопровождаться официальным обозначением пределов, в рамках которых власти и общество готовы загладить вину. Нарушение этих границ должно в обязательном порядке сопровождаться официальной реакцией на государственном уровне, оформленной в виде реальных, а не только лишь декларируемых санкций. Внедрять травмирующие сюжеты в сознание масс лучше всего в форме исторического мифа, доступного для понимания целевой аудиторией.
Литература
1. Вяземский Е. Е. Историческая политика государства, историческая память и содержание школьного курса истории России // Проблемы современного образования. 2011. №6.
2. Карзубов Д.Н., Пономарев Н.А. Социальный протест в Пугачеве: результаты конфликтологического анализа // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. 2016. №2.
3. Ачкасов В.А. «Политика памяти» как инструмент строительства постсоциалистических наций // Журнал социологии и социальной антропологии, 2013. Т. XVI, №4.
5. Беляев Е.В., Линченко А.А. Государственная политика памяти и ценности массового исторического сознания в современной России: проблемы и противоречия // Б^сНа Нитап^а^. 2016. №2.
6. Бойков В.Э. Историческая память в современном российском обществе: состояние и проблемы формирования // Социология власти. 2011. №5.
7. Бродовская Е.В., Домбровская А.Ю., Карзубов Д.Н. Образ исторического прошлого России в представлениях молодежи Крыма и Севастополя: результаты прикладного исследования // Потемкинские чтения Сборник материалов II Международной научной конференции. Севастополь: ФГАОУ ВО «Севастопольский государственный университет», 2017.
8.Булдаков В.П. Революция и историческая память: российские параметры кли-отравматизма // Россия и современный мир. 2008. №2 (59).
9. Бурковский И.В. Символические ресурсы в системе властных отношений // Среднерусский вестник общественных наук. 2009. №2.
10. Вайнштейн Г.И. Европейская идентичность: желаемое и реальное // Полис. Политические исследования. 2009. №4.
11. Горин Д.Г. Политика памяти в условиях социально-политической трансформации: особенности России // Среднерусский вестник общественных наук. 2012. №2.
12. Динер Д. Германия, евреи и Европа история и историческая память в переломное время // Полис. Политические исследования. 1992. №1-2.
13. Дубин Б.В. Симулятивная власть и церемониальная политика. О политической культуре современной России // Вестник общественного мнения. 2006. №1.
14. Евгеньева Т.В. Историческая память и национально-государственная идентичность в современной России // Ценности и смыслы. 2012. №5 (21).
15. Евгеньева Т.В., Нечаев В.Д. Проблема формирования национально-государственной идентичности российских школьников. Анализ результатов исследования гражданской и национальной самоидентификации старшеклассников // Ценности и смыслы. 2014. №1.
16. Колоницкий Б.И. Предсказуемое прошлое в непредсказуемом будущем? Юбилей революции, политика памяти и культурная память современной России // Вестник Тверского государственного университета. Серия: История. 2016. №4.
17. Малинова О.Ю. Конструирование макрополитической идентичности в постсоветской России: символическая политика в трансформирующейся публичной сфере // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2010. №1.
18. Матюшин П.Н. Молодежная политика в России как элемент формирования общественного исторического сознания // Ро1№оок. 2014. №3.
19. Миллер А. Лабиринты исторической политики // Россия в глобальной политике. 2011. Т. 9. №3.
20. Петренко Е.С. Стиль жизни и историческая память россиян о событиях 1985-1999 годов // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2011. №5 (105).
21. Положенцева И.В., Кащенко Т.Л. Феномен исторической памяти и актуализация личной исторической памяти студентов // Власть. 2014. №12.
22. Приходько Е.А., Лебедева С.О. Историческая память и историческое сознание // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2010. №1.
23. Рябов Д.О. Политика памяти в формировании европейской идентичности ЕС // PolitBook. 2016. №4.
24. Сальников В.П. Историческая память, историко-правовые исследования и патриотическое воспитание // Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России. 2005. №2.
25. Сенявская Е.С. Историческая память о Первой мировой войне: особенности формирования в России и на Западе // Вестник МГИМО Университета. 2009. №2.
26. Соколова М.В. Что такое историческая память? // Преподавание истории в школе. 2008. №7.
27. Сусоева А.С., Нагорная О.С. Россия и Польша в тени Катыни: роль исторической памяти в современных международных отношениях // Управление в современных системах. 2016. №2 (9).
28. Титов В.В. Политика памяти и формирование национальногосударственной идентичности в России: роль институтов культуры и массмедиа // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. 2016. №3.
References
1. Vyazemskij E. E. Istoricheskaya politika gosudarstva, istoricheskaya pamyat' i soderzhanie shkol'nogo kursa istorii Rossii // Problemy sovremennogo obrazovaniya. 2011. №6.
2. Karzubov D.N., Ponomarev N.A. Social'nyj protest v Pugacheve: rezul'taty konfliktologicheskogo analiza // Izvestiya Tul'skogo gosudarstvennogo universiteta. Gumanitarnye nauki. 2016. №2.
3. Achkasov V.A. «Politika pamyati» kak instrument stroitel'stva postsocialisticheskih nacij // ZHurnal sociologii i social'noj antropologii, 2013. T. XVI, №4.
5. Belyaev E.V., Linchenko A.A. Gosudarstvennaya politika pamyati i cennosti massovogo istoricheskogo soznaniya v sovremennoj Rossii: problemy i protivo-rechiya // Studia Humanitatis. 2016. №2.
6. Bojkov V.EH. Istoricheskaya pamyat' v sovremennom rossijskom obshchestve: sostoyanie i problemy formirovaniya // Sociologiya vlasti. 2011. №5.
7. Brodovskaya E.V., Dombrovskaya A.YU., Karzubov D.N. Obraz istoricheskogo proshlogo Rossii v predstavleniyah molodezhi Kryma i Sevastopolya: rezul'taty prikladnogo issledovaniya // Potemkinskie chteniya Sbornik materialov II Mezhdunarodnoj nauchnoj konferencii. Sevastopol': FGAOU VO «Sevastopol'skij gosudarstvennyj universitet», 2017.
8.Buldakov V.P. Revolyuciya i istoricheskaya pamyat': rossijskie parametry kliotravmatizma // Rossiya i sovremennyj mir. 2008. №2 (59).
9. Burkovskij I.V. Simvolicheskie resursy v sisteme vlastnyh otnoshenij // Srednerusskij vestnik obshchestvennyh nauk. 2009. №2.
10. Vajnshtejn G.I. Evropejskaya identichnost': zhelaemoe i real'noe // Polis. Politicheskie issledovaniya. 2009. №4.
11. Gorin D.G. Politika pamyati v usloviyah social'no-politicheskoj transformacii: osobennosti Rossii // Srednerusskij vestnik obshchestvennyh nauk. 2012. №2.
12. Diner D. Germaniya, evrei i Evropa istoriya i istoricheskaya pamyat' v perelomnoe vremya // Polis. Politicheskie issledovaniya. 1992. №1-2.
13. Dubin B.V. Simulyativnaya vlast' i ceremonial'naya politika. O politicheskoj kul'ture sovremennoj Rossii // Vestnik obshchestvennogo mneniya. 2006. №1.
14. Evgen'eva T.V. Istoricheskaya pamyat' i nacional'no-gosudarstvennaya identichnost' v sovremennoj Rossii // Cennosti i smysly. 2012. №5 (21).
15. Evgen'eva T.V., Nechaev V.D. Problema formirovaniya nacional'no-gosudarstvennoj identichnosti rossijskih shkol'nikov. Analiz rezul'tatov issledovaniya grazhdanskoj i nacional'noj samoidentifikacii starsheklassnikov // Cennosti i smysly. 2014. №1.
16. Kolonickij B.I. Predskazuemoe proshloe v nepredskazuemom budushchem? YUbilej revolyucii, politika pamyati i kul'turnaya pamyat' sovremennoj Rossii // Vestnik Tverskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Istoriya. 2016. №4.
17. Malinova O.YU. Konsfruirovanie makropoliticheskoj identichnosti v postsovetskoj Rossii: simvolicheskaya politika v tгansfoгmiгuyushchejsya publichnoj sfere // Politicheskaya ehkspertiza: POLITEHKS. 2010. №1.
18. Matyushin P.N. Molodezhnaya politika v Rossii kak ehlement foгmiгovaniya obshchestvennogo istoricheskogo soznaniya // PolitBook. 2014. №3.
19. Milleг A. Labirinty istoгicheskoj politiki // Rossiya v global'noj politike. 2Q11. T.
9. №3.
2Q. Petгenko E.S. Ctil' zhizni i istoricheskaya pamyat' гossiyan o sobytiyah 19851999 godov // Monitoring obshchestvennogo mneniya: ehkonomicheskie i social'nye peremeny. 2011. №5 (105).
21. Polozhenceva I.V., Kashchenko T.L. Fenomen istoricheskoj pamyati i aktualizaciya lichnoj istoricheskoj pamyati studentov // Vlast'. 2014. №12.
22. Prihod'ko E.A., Lebedeva S.O. Istoricheskaya pamyat' i istoricheskoe soznanie // Istoricheskie, filosofskie, politicheskie i yuridicheskie nauki, kul'turologiya i iskusstvovedenie. Vopгosy teorii i pгaktiki. 2010. №1.
23. Ryabov D.O. Politika pamyati v foгmiгovanii evropejskoj identich-nosti ES // PolitBook. 2016. №4.
24. Sal'nikov V.P. Istoricheskaya pamyat', istoriko-pravovye issledovaniya i patrioticheskoe vospitanie // Vestnik Sankt-Peteгbuгgskogo univerateta MVD Rossii. 2QQ5. №2.
25. Senyavskaya E.S. Istoгicheskaya pamyat' o Pe^oj miгovoj vojne: oso-bennosti foгmiгovaniya v Rossii i na Zapade // Vestnik MGIMO Univerateta. 2009. № 2.
26. Sokolova M.V. CHto takoe istoricheskaya pamyat'? // Prepodavanie istorii v shkole. 2008. №7.
27. Susoeva A.S., Nagomaya O.S. Rossiya i Pol'sha v teni Katyni: rol' istoricheskoj pamyati v sovremennyh mezhdunarodnyh otnosheniyah // Up^vlenie v sovremennyh sistemah. 2016. №2 (9).
28. Titov V.V. Politika pamyati i foгmiгovanie nacionarnogosudaTstvennoj identichnosti v Rossii: rol' institutov kul'tu^ i massmedia // Izvestiya Tul'skogo gosudaTstvennogo univerateta. Gumanitamye nauki. 2016. №3.
