CC BY-NC-ND
40
С.М. Волошина
ПРОБЛЕМА ЖИЗНЕТВОРЧЕСТВА В АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ В.С. ПЕЧЕРИНА («ЗАМОГИЛЬНЫЕ ЗАПИСКИ» И РОМАН Ж. САНД «СПИРИДИОН»)
В статье рассматриваются мемуары В.С. Печерина «Замогильные записки» как отражение активного жизнетворчества автора. Отбор автором фактов для автобиографии, их интерпретация, а также построение (конструирование) его литературно-публицистического образа полностью определяется его целями - прежде всего оправданием, «апологией» своих поступков и образа жизни перед читателями. Создание образа героя в мемуарах проходило в рамках романтической литературной традиции, что объясняет следование литературным образцам, прежде всего роману Ж. Санд «Спиридион».
Ключевые слова: мемуаристика, автобиография, история публицистики, «жизнетворчество», В.С. Печерин, Ж. Санд.
Автобиография В.С. Печерина (равно как А.И. Герцена и многих современников) не является лишь последовательным изложением фактов, но их публицистической интерпретацией, служащей определенной цели. Так, Печерин считал необходимым объяснить одиозные поступки соотечественникам, в частности, «оправдаться» в своем эксцентрическом вступлении в католичество. Цель мемуаров организует отбор фактов, а также определяет установку на активное конструирование образа героя и «сюжета» его жизни, что, в свою очередь, ведет к заимствованию и воплощению литературных схем. Кроме того, действие в рамках романтической литературной традиции (а Печерин оставался в этих рамках вплоть до самого почтенного возраста) предполагало активное жизнетворчество. Образы романов Жорж Санд (в частности,
© Волошина С.М., 2012
С.М. Волошина
«Спиридиона») стали образцами для выстраивания Печериным собственной биографии.
В.С. Печерин (1807-1885), автор мемуарных «Замогильных записок» (1868-1875), замечателен не только любопытной судьбой, но и своеобразным автобиографическим методом.
Основные вехи биографии Печерина таковы: детство в далекой провинции, воспитание «по Эмилю» Руссо и краткое обучение в Киевской гимназии. В 1825 г. Печерин переезжает в Петербург, служит чиновником, а затем учится в Университете. Публикует переводы и оригинальные стихотворения, а в 1833 г. направляется в Берлин для «завершения образования и подготовки к профессорской деятельности»1, путешествует по Швейцарии и Италии. В 1835 г. возвращается в Москву и получает назначение преподавателем греческой словесности в Московский университет, держит экзамен на доктора наук, но диссертацию не дописывает. Найдя жизнь в России для себя невозможной, Печерин покидает родину под ложным предлогом и более не возвращается. До 1840 г. он странствует по Европе, почти нищенствуя и знакомясь с различными видами революционной идеологии (от Бабёфа, сен-симони-стов до Ламенне и Леру), в 1840 г. принимает католичество и становится монахом редемптористского ордена. Через несколько лет направляется в качестве миссионера в Англию, затем в Ирландию. В 1861 г. Печерин подает просьбу об уходе из ордена, через некоторое время становится капелланом при больнице в Дублине, где и живет до самой смерти.
Подобная причудливость поступков и отсутствие их явной внешней мотивации стали причиной того, что образ Печерина (как человеческий, так и мемуарный) подвергался разнообразным, иногда полярным, трактовкам: от талантливого, но слабого человека, сломленного правлением Николая I (именно таким видится Печерин в одной из глав «Былого и дум» А.И. Герцена) до архети-пического образа «вечного невозвращенца» (в частности, в книге Н.М. Первухиной-Камышниковой «В.С. Печерин: эмигрант на все времена»2).
Его биография, а вслед за ней и «записки» могут быть рассмотрены как яркий пример «жизнетворчества», выстраивания жизни в соответствии с литературными образцами - прежде всего романтической, а также христианской традицией (житий святых).
Сам Печерин с кажущимся легкомыслием писал о частой смене собственных приоритетов и увлечений: «Какая-нибудь книжонка, стихи, два-три подслушанные мною слова делали на
Проблема жизнетворчества в автобиографической публицистике В.С. Печерина...
меня живейшее впечатление и определяли иногда целые периоды моей жизни»3. Однако некоторые «книжонки» не только «определяли периоды», но были, скорее, ключом к судьбоносным решениям Печерина: таковы, например, поэмы Байрона, Пушкина, Лермонтова.
С самого начала «Замогильных записок» Печерин представляет свое мемуарное «я» в образе романтического героя, акцентируя одинокое детство, жестокость отца и притеснения матери, отсутствие достойного окружения и образования: «Вот молодой человек <...> с дарованиями, с высокими стремлениями, с жаждою знания, и вот он послан на заточение в Комиссаровскую пустыню, один, без наставника, без книг, без образованного общества, без семейных радостей, без друзей и развлечений юности, без цели в жизни, без малейшей надежды в будущем!» (с. 161).
Противопоставляя себя-поэта и толпу вполне в рамках романтической традиции, Печерин открыто описывает свою жизнь как литературу: «Я действительно был поэтом, - не в стихах, а на самом деле. Под влиянием высшего вдохновения я задумал и развил длинную поэму жизни и, по всем правилам искусства, сохранил в ней совершенное единство» (с. 149).
Мотив бегства, отчуждения от «толпы» и поиск идеала -в духовной, социальной и политической сфере - Печерин продолжает вести на протяжении всех мемуаров.
Помимо параллелей автобиографических записок Печерина с образцами романтической литературы, прослеживается также прямая связь их сюжета и образов с романами Жорж Санд «Моп-ра», «Зима на Майорке» и - в первую очередь - с романом «Спи-ридион»4. Построение мемуаров по «образу и подобию» этого романа служит хорошим объяснением многих склонностей Пече-рина-автора: поиск новой идеи, способной перестроить общественный порядок, временами экстатическая наклонность к религиозным мотивам, «отчуждение» от толпы и одна из главных идей - «оправдание», апология своего перехода в католицизм (не случайно второе название мемуарных записок - «Apologia pro mea vita»). Объяснение своего поступка перед соотечественниками (в частности, перед Герценом, создавшим тенденциозный и жалкий образ Печерина: «Бедность, безучастие, одиночество сломили его...»5) автор удивительным образом связывает в «Апологии» с романом Ж. Санд.
Безусловно, популярность Жорж Санд на родине была огромной, в России, особенно после настойчивой апологетики Белинского
С.М. Волошина
в «Отечественных записках» и «Современнике» (с 1847 г.), - едва ли не больше. «Талант» и влияние Жорж Санд на умы соотечественников признавали даже такие далекие от романтизма и идеализма люди, как Ф.В. Чижов - приятель Печерина по Петербургу и будущий адресат большинства его автобиографических писем-заметок. «Вы можете <...> враждовать с ее убеждениями, называть их больными, неистовыми, вредными <... > но не можете не согласиться, что она талант, и талант великий», -писал Ф.В. Чижов в «Современнике»6. Жорж Санд обожествляли и преклонялись перед ее героями: «Боткин смешно выразился об ней, что она Христос женского рода, но в этом правды много»7, -писала Натали Герцен в своем дневнике, процитированном позже в «Былом и думах».
Образы романов Ж. Санд имели огромное влияние не только на литературные произведения начиная с 40-х гг. XIX в. и позже, они становились образцами для подражания, «жизнетворчества» и, как и все мифологемы, действовали двояко. С одной стороны, люди видели в героях Санд и их поведении ключ для понимания и интерпретации собственных жизненных ситуаций, с другой -старались выстраивать жизнь (осознанно либо полусознательно) в соответствии с сюжетными ходами ее романов.
Например, Герцен и Гервег, будучи друзьями и мечтая о жизни одним домом, называли друг друга «близнецами», заимствуя нежные прозвища у героев романа «Маленькая Фадетта»: в нем два брата - Ландри и Сильвине - любили одну женщину8. Разочаровавшись в «близнеце», оказавшемся любовником жены, Герцен пересмотрел «роли» и сравнил Гервега с Орасом из одноименного романа Санд - слабым, безвольным человеком («Орас, развившийся до злодейства»9).
Выстраивать свою жизнь «по заветам» «великой Санд» пробовали многие: «<... > жоржсандовская этика любви и брака стала ориентиром морально-бытового поведения преимущественно того круга людей, которые традиционно назывались "западниками"»10. Один из таких примеров несколько иронически описан Герценом в «Былом и думах»: литературный критик и «западник» В.П. Боткин женился на парижской гризетке Арманс. Все шло отлично, но по дороге новобрачных во Францию «<... > попался проклятый "Жак" Ж. Санда». Мнение Арманс о романе не совпало с мнением «Базиля», и молодые расстались, так как «она оскорбляет своим суждением глубочайшие стороны его духа и <... > его миросозерцание не имеет ничего общего с ее»11.
Проблема жизнетворчества в автобиографической публицистике В.С. Печерина...
Таким образом, большинство современников Печерина воспроизводили образцы любовных коллизий в романах Жорж Санд: «эмансипация женщины», критика традиционных отношений полов и т. д., что не раз навлекало на писательницу обвинения в популяризации безнравственности.
Печерин, как и многие его бывшие соотечественники, преклонялся пред Жорж Санд: «Жорж Занд! Какое имя! Какие звуки! <...> Сколько раз я говорил самому себе: "Дай пойду к ней в Nogent sur Aube: попрошу ее взять меня к себе в прислуги <...>"» (с. 230).
Однако выбор Печерина был иным (и гораздо более экзотичным): из всех романов Жорж Санд образцом для «жизнетворче-ства» оказался «Спиридион», посвященный поиску новых идейных и социальных ориентиров; роман, освещающий не одну область отношений с женщинами, но духовные и религиозные (в широком смысле слова) искания.
Подобный выбор, впрочем, вполне объясним и представляет собой «третий путь» в романтическом построении жизни.
Первый путь, путь «гражданского романтизма» - «умереть за благо народа» (с. 149), не был пройден: участие Печерина в общественно-политической деятельности не состоялось (автор не упоминает об участии в политических или революционных кружках, а «апостолов революции», например А. Бернацкого, описывает едко и уничижительно). В одном из отрывков он и вовсе замечает: «Политическая дурь испортила лучшие годы моей юности» (с. 275).
Второй возможный путь романтической реализации лежал в любви к женщине: «Придавая огромное значение жизни сердца, поколение 30-40-х годов наделяло любовь и отношения с женщиной метафизическим, религиозным и социальным смыслом»12. Этот путь был также обойден Печериным, его мемуары больше схожи с исповедью «мятежного» монаха в поисках истины. «"Спи-ридион" - роман, в котором нет ни единой женщины, ни единой любовной линии, кроме любви к Богу и духовных исканий», по выражению переводчицы романа В.А. Мильчиной13.
Любовной темы в полной мере нет и в мемуарных записках Печерина, хотя увлечения и «волканические страсти» Печерин переживал14, в Берлине же он и вовсе задумывался о женитьбе -«слове, «которого я не мог произнести без смеха»15. Примечательно, что в мемуарах первое полудетское увлечение было выписано (и разыграно) в соответствии с «Эмилем» Руссо - эту же книгу Жорж Санд «выучила наизусть в целях воспитания своего сына»16.
С.М. Волошина
«Спиридион» стал судьбоносным для Печерина: именно действием этого романа он объяснял свое решение перейти в католичество («а все ж таки это сущая правда, что Жорж Занд имела решительное влияние на мой переход в католичество» (с. 231)).
В письме Ф.В. Чижову Печерин замечает: «Хотелось бы мне, чтобы ты как-нибудь прочел Спиридиона Жорж Занда: там ты найдешь историю моей монастырской жизни: я тогда еще ее предчувствовал. Некоторые книги лучше всякой ворожеи предвещают нам будущее» (с. 232).
Цитаты из этого романа Печерин называет pièces justificatives («оправдательными документами») своего поступка. Красочное описание монастыря «увлекло, очаровало, обольстило!» (с. 303). «Душа моя трепетала в горделивом энтузиазме, самые веселые и поэтические мысли толпились в моем мозгу в то время, как грудь мою распирало чувство мощной веры. Все предметы, на которые падал мой взгляд, казались мне необычайно прекрасными. Золотые полоски дарохранительницы сверкали, словно небесный свет осиял святое святых <...>» (с. 303), - цитирует автор мемуаров отрывок из «Спиридиона».
Дочитав роман, Печерин «думал крепкую думу и, наконец, порешил - идти прямо в знаменитую картезианскую обитель <... > и, если нужно, принять католическую веру. Заметьте это важное обстоятельство: тут католицизм на втором плане, он был не целью, а средством, а главною целью была - поэтическая пустыня!» (с. 303).
«Спиридион» действительно перекликается с фактами жизни Печерина, и отделить совпадение от выбора и «жизнетворчества» автора мемуаров здесь довольно сложно. Это роман не героев, а, скорее, идей и духовных поисков, и немногочисленные его персонажи (все - монахи) выглядят не людьми, а функциями и рупорами идей автора.
На эти абстрактные идеи можно, не теряя достоверности, нанизать факты собственной судьбы и личные переживания, да и такие особенности «письма» Печерина, как обилие ламентаций главного героя, надрывный поиск «истинной веры», мотив непонимания окружающими, напоминают сюжетику и стиль Ж. Санд.
Параллели с судьбой Печерина видны в «Спиридионе» сразу: молодой послушник по неизвестной для читателя причине становится изгоем в монастыре, он сходен с Печериным в «своем одиночестве, во всех унижениях и несправедливостях, какие выпали <...> на долю»17.
Проблема жизнетворчества в автобиографической публицистике В.С. Печерина...
Герои «Спиридиона» - гонимые остальной монашеской братией молодые трепетные послушники, затем мудрые старцы, прошедшие через годы исканий истины и истинной религии, но так и не обретшие ни ее, ни душевный покой (кроме, конечно же, основателя «обновленного католицизма» Спиридиона). Печерин же в юности испытывал романтическое отторжение окружающих людей, в зрелом возрасте, после многих лет поиска цели и истинной веры, также не обрел их, но продолжал пребывать в состоянии поиска. В одном из писем Н.П. Огареву в 1863 г. (то есть уже после ухода из монастыря) Печерин признается: «<...> Мне пятьдесят пять лет - это должен быть старческий бред, лепет второго младенчества. Как бы то ни было, я верую, по священному писанию, что Бог иногда избирает самые презренные и ничтожные орудия для достижения высоких целей; я верую, что та же невидимая рука, которая вела меня доселе, приведет меня к желанному концу, где все разрешится, все уяснится и все увенчается. Где? Когда? Как? - не знаю <...>»18. Пассаж вполне соответствует стилю Жорж Санд.
Точно так же, как и герои «Спиридиона», Печерин поначалу обретает душевное равновесие в монастырских стенах: после стольких лет исканий его «ум... жаждал в ту пору не критики, а веры и нуждался не столько в спорах, сколько в убеждениях»19. При ближайшем знакомстве с повседневной монастырской жизнью Печерин начинает испытывать разочарование.
Инвективы Печерина против братьев и внутреннего устройства монастыря вторят описаниям в «Спиридионе»: монахи, по мнению отца Алексея, склонны к интригам, лжи и прочим порокам: «Напрасно ты будешь искать монастырь, менее погрязший в скверне, монахов, более преданных добродетели; все они одинаковы»20. Печерин вторит персонажу Ж. Санд: по его мнению, обычные качества католического священника - «хитрость», «лукавство», «терпеливая пронырливость». («Одна католическая церковь может производить таких великих людей» (с. 267)). Характерно, что и тут Печерин впрямую ссылается на роман: «<... > тогда я еще не раскусил горького яда монашества и католицизма и не сказал с героем Спиридиона: Gustavi paululum mellis et ecce nunc morior!» (с. 265)21.
Примечательно, что эту библейскую цитату М.Ю. Лермонтов взял эпиграфом к поэме «Мцыри» взамен первоначального: «Родина у всякого человека одна». Е.А. Вагин обстоятельно доказывает предположение, что Лермонтов ориентировался в этом
С.М. Волошина
случае не на фразу из Первой Книги Царств, а именно на «Спири-диона» Жорж Санд22.
Сходство между Печериным и одним из героев романа - отцом Алексеем - прослеживается и в тяге к образованию: Алексей в обмен на отказ от власти просит у настоятеля монастыря уединения и свободы в научных исследованиях и трудах (именно то, к чему придет Печерин после ухода из ордена). Печерин же становится «профессором истории, греческого и латинского языков» в семинарии в Виттеме (с. 253). Интересно и то, что в первом издании романа Спиридион - францисканец, а во втором - бенедиктинец, чей орден отличается приверженностью к научным трудам и библиотекам23.
После двадцати лет, проведенных в ордене редемптористов, Печерин окончательно разочаровывается в католицизме и покидает монастырь - так же, как и один из героев «Спиридиона», послушник Анжель. «<...> Пора покинуть монастырь и возвратиться в мир»24, продолжая при этом «дело» отца Алексея - «жить в совершенном уединении и совершенной независимости пополам с наукою <...>»25.
Иногда цитаты из писем Печерина и текста «Спиридиона» кажутся взаимозаменяемыми.
В романе фигурирует загадочное новое учение Спиридиона: перед смертью он прячет свиток с записями у себя на груди, завещая достойному преемнику спуститься в его могилу и прочесть записи. Печерин в «Записках» признается, что жаждал нового учения и постоянно ожидал его: «<... > я беспрестанно жаждал нового учения, новой системы, новой веры» (с. 239).
Эта главная интрига романа - загадочное учение - является еще одним совпадением с судьбой и интересами Печерина. В могиле Спиридиона герои нашли три текста (не несущие, впрочем, особого откровения): Евангелие от Иоанна, переписанное рукой Иоахима Флорского - средневекового вольнодумца, возвещав -шего наступление эпохи свободной любви (Церкви Иоанновой на смену Церкви Петровой), «Введение в вечное Евангелие» -по версии Санд - францисканца Иоанна Пармского и собственно текст Спиридиона. Главная мысль далеко не нова - догмы официальной Церкви устарели, и на их смену должно прийти нечто новое, религия свободной любви, способная удовлетворить ищущих не буквы закона, но духа. Эта идея об обновленной Церкви, заимствованная Жорж Санд у двух знакомых мыслителей -Ламенне и Пьера Леру, снова приводит к Печерину. Автор «Замо-
Проблема жизнетворчества в автобиографической публицистике В.С. Печерина..
гильных записок» в определенный момент своей жизни был горячим поклонником Ламенне: «я был республиканцем школы Ламенне» (с. 149); «брошюрка Ламенне "Paroles d'un croyant" <...> для меня <...> была откровением нового Евангелия. "Вот, - думал я, - вот она, та новая вера, которой суждено обновить дряхлую Европу!"» (с. 175).
Ламенне, известный упомянутой книгой «Слова верующего», -мятежный католик, считавший демократию естественным следствием евангельского учения. От Ламенне через отца Алексея нить идет к Печерину: монах в поисках более совершенной религии и мироустройства, который более не довольствуется католицизмом. Кроме того, «образец прозаической лирики отца Алексея, приведенный в романе» написан «той же поэтической прозой, стилизованной под евангельские притчи»26, что и «Слова верующего».
Второй философ-«вдохновитель» - Пьер Леру (Жорж Санд посвятила «Спиридиона» именно ему). Знаменитый критик Сент-Бев заметил в одном из писем: «...говорят, что отец Алексей - это г-н де Ламенне, а знаменитая книга, написанная Духом, - это «Энциклопедия» Леру»27. Неудивительно, что Пьер Леру был и идолом Печерина, именовавшего его «вдохновенным апостолом и пророком» (с. 236).
Удивителен парадокс: выбрав в качестве образца для «жизне-творчества» один из самых неконкретных романов, роман не столько сформулированных, сколько лишь намеченных идей, Пе-черин выстраивает факты своей биографии в четком соответствии с сюжетными единицами «Спиридиона», даже деталями. Позже он вспоминает: «Я нарочно купил Spiridion Жорж Занда для того, чтоб освежить свои воспоминания; читаю эти упоительные страницы и вижу себя как в зеркале <...>» (с. 237).
«Роману идей» сложно следовать: основная интрига - учение Спиридиона - не содержит конкретных заповедей или рекомендаций, согласно которым было бы возможно реформирование общества или религии. «Главное художественное воздействие сосредоточивается на лирических излияниях <... > Передача самих происшествий дается вскользь, центр рисунка падает на экспрессивные ламентации героев»28. Конкретика в эмоциональной и идейной утопии - удел не Жорж Санд, а скорее Н.Г. Чернышевского, искавшего «реальности, бытовой осязательной действительности»29.
Печерин же, не смущаясь сомнительной возможностью следовать идеям романа, иногда почти дословно воспроизводит его сюжетные повороты, эмоциональные состояния героев и даже
С.М. Волошина
описания природы. Так, при вступлении в орден редемпторис-тов он заявляет: «Я желал бы жить в совершенном уединении, но вместе с тем иметь возможность по временам выходить из него для того, чтобы навещать больных, страждущих и несчастных и помогать им словом и делом» - и замечает, что это «было почти целиком взято из "Спиридиона" Жорж Занд» (с. 244).
Для Печерина чрезвычайно важно внешнее выражение какой-либо идеи, ее «театральность», декоративность, материальное воплощение. Не случайно в качестве причин, подвигнувших его к принятию католицизма, были описания интерьера церкви (с. 303) и монастырского сада (опять же по Жорж Санд). Католицизм был привлекателен для Печерина еще и внешней роскошью: «Ну уж! <... > Коли нужна религия, то подавай мне ее со всеми очарованиями искусства, с музыкою, живописью, красноречием <...>» (с. 239)30.
Печерин пишет по сути невероятное, приводя описание природы из другого романа Жорж Санд («Зима на Майорке») также в качестве одного из «pièces justificatives» смены религии. Отрывок «Картезианская келья» - «уголок, полный цветов и зелени, где монах мог прогуливаться, не замочив ног, в сырые дни и поливать цветник проточной водой в засушливые» - автор называет «важным документом, имевшим окончательно влияние на мою судьбу» (с. 302). Этот эпизод будет воспроизведен в биографии Печерина позже, во время миссионерства на юго-западе Англии, в Фальмуте, где ландшафт и природа были так же прекрасны, как в тексте Санд. Для автора мемуаров это не мелочь, но важная составляющая образа католического монаха: «Недаром Жорж Занд сказала, что монах без картин и без цветов не что иное, как свинья» (с. 271).
В определенном смысле христианские мифологемы в «Записках» Печерина отсылают не к «первоисточнику», то есть идеям, в этих образах заложенным, а к их внешней реализации, театральному аспекту. Так, часто сравнивая себя с отшельником, пустынником, упоминая житие Марии Египетской и ее пустыню, Пече-рин в первую очередь имеет в виду не религиозную идею, близость к божественному откровению, но внешнее воплощение «мифа»: «Житие Марии Египетской врезалось у меня в памяти: жить 40 лет в пустыне между дикими скалами на вольном воздухе -гуляй, где хочешь, никто не запретит <...>» (с. 299). Эта декоративность, театральность привлекает его и в образах Жорж Санд: «<... > ее тогдашние романы были вдохновенные поэмы, священные
Проблема жизнетворчества в автобиографической публицистике В.С. Печерина...
гимны, в коих она воспевала пришествие нового откровения. Там у ней по лесным полянам и скалам гуляют почтенные пустынники с длинными белоснежными бородами, являются духи в образе прелестных юношей <... > а все это с тою целью, чтобы низвести религию на степень прелестной мифологии» (с. 231).
Печерин часто приводит цитаты Жорж Санд, которые или «на случай», или являются иллюстрациями к его мечтам (например, эпизод из романа «Мопра» о «простом мужике» - «стоическом философе» (с. 231)). Однако «Спиридион» - один из малоизвестных романов Санд - оказался истинно ключевым для автобиографической публицистики Печерина, его жизнетворчества.
Примечания
1 Русские писатели, 1800-1917: Биогр. словарь. М.: Большая Российская энцик-
лопедия, 1999. Т. 4. С. 591 и далее.
2 Первухина-Камышникова Н.М. В.С. Печерин: эмигрант на все времена. М.: Язы-
ки славянских культур, 2006. 360 с.
3 Русское общество 30-х годов XIX в.: Люди и идеи: (Мемуары современников).
М.: Изд-во МГУ, 1989. С. 150; в дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте статьи с указанием страницы.
4 На русский язык полный текст этого романа был переведен лишь в 2004 г.,
ранее финал романа переводился И.И. Панаевым для В.Г. Белинского.
5 Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М.: АН СССР, 1954-1965. Т. 11. С. 392.
6 Цит. по: Кафанова О.Б. Жорж Санд и русская литература XIX века: (Мифы
и реальность): 1830-1860 гг. Томск: ТГПУ, 1998. С. 183.
7 Герцен Н.А. Дневник (1846-1847) // Русские пропилеи: Материалы по истории
русской мысли и литературы / Подг. М. Гершензон. М.: Изд-во М. и С. Сабашниковых, 1915. С. 233.
8 Герцен А.И. Указ. соч. Т. 23. С. 215, 278.
9 Там же. Т. 12. С. 351.
10 Кафанова О.Б. Указ. соч. С. 257.
11 Герцен А.И. Указ. соч. Т. 9. С. 262.
12 Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи
реализма. М.: НЛО, 1996. С. 53.
13 Вера Мильчина: для всех властей воззрения Жорж Санд в этом романе были не-
хороши [Электронный ресурс] // Известия. 2004. 1 июля. URL: http:// www.izvestia.ru/news/291686 (дата обращения: 08.11.2011).
14 Гершензон М.О. Избранное. Т. 2: Молодая Россия. М.; Иерусалим: Университет-
ская книга: Gesharim, 2000. С. 391.
С.М. Волошина
15 Местергази Е.Г. Теоретические аспекты изучения биографии писателя
(В.С. Печерин). М.: Флинта: Наука, 2007. С. 115.
16 Кафанова О.Б. Указ. соч. С. 21.
17 Санд Ж. Спиридион. М.: Текст, 2004. С. 14.
18 Письма к А.И. Герцену и Н.П. Огареву // Литературное наследство. М.: Изд-во
Академии наук СССР, 1955. Т. 62. С. 480.
19 Санд Ж. Указ. соч. С. 79.
20 Там же. С. 32.
21 Вкушая, вкусих мало меда и се аз умираю (лат.).
22 Вагин Е.А. Об эпиграфе поэмы «Мцыри»: (Лермонтов и Жорж Санд) // Новый
журн. Нью-Йорк. 1978. Кн. 130. С. 82-91.
23 Вагин Е.А. Указ. соч. С. 85.
24 Санд Ж. Указ. соч. С. 282.
25 Письма к А.И. Герцену и Н.П. Огареву. С. 484.
26 Санд Ж. Указ. соч. С. 305.
27 Там же. С. 304.
28 Скафтымов А.П. Поэтика художественного произведения. М.: Высш. школа,
2007. С. 251-252.
29 Там же. С. 253.
30 Ср. пассаж о будущем монахе Спиридионе: «...роскошь и блеск римско-католи-
ческого культа представлялись этому поэтическому уму гармоническим и неизбежным выражением религии...» (Санд Ж. Указ. соч. С. 80).
