CC BY
272
Зброжек Екатерина Александровна - аспирант кафедры истории зарубежной философии философского факультета ФГБОУ ВПО В«Московский государственный университет имени М.В. ЛомоносоваВ», г. Москва.
119991, Москва, ГСП-1, Ленинские горы, МГУ, д. 1, стр. 51, 1-й уч. корпус, философский
факультет.
Тел: (495) 939-19-25. E-mail: [email protected]
Е.А. Зброжек
ПРОБЛЕМА ТОТАЛИТАРИЗМА В ФИЛОСОФИИ С. ЖИЖЕКА
Минувший XX век был веком больших тоталитарных идеологий. Необходимо отметить, что в политический дискурс термин «тоталитаризм» ввёл Б. Муссолини. С середины 1930-х г. началось осмысление проблем тоталитаризма как политического режима в философской литературе, что было вызвано насущной потребностью изучения функционирования режимов нацизма и сталинизма.
После Второй мировой войны интерес к тоталитарным идеологиям только возрос. Осмысление генезиса и специфики тоталитарных режимов проводилось в работах Ф. Хайека «Дорога к рабству» (1944), К. Поппера «Открытое общество и его враги» (1945), Х. Арент «Источники тоталитаризма» (1951) и др.
С конца 1980 г. исследование понятия «тоталитаризм» стало популярно в отечественной философской литературе. Феномен данного явления нашёл освещение в работах Ю.И. Игрицкого, Н.В. Загладина, Ю.М. Бородая, К.С. Гаджиева, Л.Я. Гозмана, А.М. Эткинда, В.М. Кайтукова, А.Л. Янова, В.С. Библера, М.С. Восленского, М.К. Мамардашвили, Б.Е. Гройса, И.П. Смирнова, А.М. Пятигорского и других отечественных исследователей и публицистов.
В этих и других работах об ужасах тоталитарных режимов, прежде всего, фашизма и сталинизма, было написано и сказано столь много, что, казалось, ни у кого не должно было остаться сомнения, что тоталитаризм есть величайшее зло. В то же время один из самых популярных философов современности Славой Жижек, большой любитель ставить читателей в интеллектуальный тупик, не согласен со сложившимся подходом. Само появление в его арсенале книг о В.И. Ленине уже бросает вызов европейской общественности, а то, что он порой неприкрыто симпатизирует И.В. Сталину, откровенно шокирует. Излишняя эмоциональность, с которой общественность часто реагирует на подобные попытки реабилитации сталинизма, сама уже говорит о том, что проблема
тоталитаризма далеко ещё не исчерпана.
Анализ феномена тоталитаризма в работах С. Жижека идёт в двух направлениях. С одной стороны, он в рамках своей концепции анализирует идеологический механизм возможности тоталитаризма. С другой, проводит чёткую демаркацию между двумя видами тоталитаризма
XX в. - фашизмом и сталинизмом (в противовес столь популярному нынче на Западе их сближению), опираясь на свою теорию «революционного действия».
Понятие идеологии - довольно проблематичное понятие современного мыслительного поля. С одной стороны, современная эпоха негласно признана «постидеологической», поскольку Ф. Фукуяма провозгласил «конец истории», 20 лет назад произошёл окончательный крах коммунизма, либеральная демократия всецело победила и вот-вот должно возникнуть либеральное мировое сообщество. С другой стороны, эта пресловутая постидеологическая эпоха никак не наступает и проблема захваченности субъекта идеологией продолжает волновать мыслителей.
При этом стало очевидно, что классическое представление об идеологии, как ложном сознании, восходящее к К. Марксу, уже не работает, поскольку непонятно почему же всё-таки преодоление этого ложного сознания и обретение истины никак не происходит.
Славой Жижек предпринял попытку преодолеть тот интеллектуальный тупик, в который зашло исследование идеологии. Весь парадокс идеологии, как показывает он в своих работах, состоит в том, что уже сама попытка преодоления идеологии является идеологической.
Идеология непреодолима, поскольку она базируется на особенностях самой природы субъективности, которая не проблематизировалась в классическом марксизме. Это и приводит к тому, что, даже осознавая ложность идеологических конструкций, субъекты продолжают действовать так, если бы это было истиной, поскольку без вхождения в идеологический фантазм невозможна их идентификация как субъектов социального поля. Для того чтобы понять, в чем же состоит эта особенность природы субъективности, делающая невозможным преодоление идеологии, С. Жижек обратился к психоанализу, и прежде всего психоанализу Ж. Лакана.
Власть идеологии над субъектами (в тоталитарных идеологиях это видно наиболее отчётливо) задаётся тем, что она опирается на самое ядро нашей субъективности, на желание. Что сущность человека состоит в желании, говорил ещё Б. Спиноза, но в философскую рефлексию данное
положение попало вместе с психоанализом. Ж. Лакан дополнил эту идею, провозгласив вслед за А. Кожевым принципиальную бесконечность и недостижимость желания. Недостижимость желания иллюстрируется лакановским понятием «object petit а». Объект, являющийся действительной причиной желания, на самом деле никогда не достижим, он мираж, постоянно возникающий и исчезающий на горизонте. «Объект, вызывающий желание, не является объектом, на который направлено желание. Между объектом, который мы ищем, чтобы себя удовлетворить (поскольку у нас есть представление о нем), и истинным смутным объектом, заставившим нас желать (предшествующим каким-либо психическим представлениям), всегда сохраняется зазор: то, что мы ищем, никогда не равно тому, что толкает нас на поиски чего-либо»[1, с. 68].
Недостижимость желания обусловливает - это то, что задаёт нашу субъективность как таковую. Как пишет С. Жижек, В«то, что в корне отличает человека от животного - это не наличие какого-то свойства (речи, умения создавать орудия труда, рефлексивного движения или любого другого
свойства), а подъем к новой точке невозможного, названную Фрейдом и Лаканом Вещью, невозможно реальной предельной точке, к которой стремится желание. Вот почему такой субъект является невротическим»[6, с. 23]. С одной стороны, субъект бесконечно стремится к наслаждению, возникающему от удовлетворения его желания. С другой стороны, истинная причина нашего желания, В«object petit аВ» - это то, что субъект никогда не может впустить,
интегрировать, принять в себя. Недостижимость истинной причины желания и тяга к получению избыточного наслаждения приводит к тому, что некий фантазматический объект возводится до статуса Вещи, недостижимой, возвышенной, травмирующей сущности.
Любая идеология как раз и базируется на подобном механизме. Чтобы понять, как функционирует возвышенный объект в идеологической вселенной, приведём излюбленный пример С. Жижека, связанный с природой антисемитизма. Антисемитский образ Еврея в качестве Возвышенного объекта появляется, поскольку он необходим как мнимый объект, поддерживающий идеологическое желание и одновременно объясняющий, почему это желание не может быть удовлетворено. Фантазматический образ Еврея становится своеобразным «козлом отпущения», виноватым в дизинтеграции общества и скрывающим Реальное социального антагонизма, которое на самом деле лежит в центре нашей социальной действительности, поскольку встреча с этим Реальным для человека слишком травматична.
Поскольку идеологический фантазм базируется на избыточном наслаждении, то, говоря о тоталитарной идеологии, необходимо признать, что её агенты всегда получают, возможно, скрываемое от самих себя, наслаждение от происходящего. В«Человек несёт ответственность в той степени, в какой он получает от этого удовольствие и становится ясным, что мягкое принуждение вызвало дополнительное наслаждение от ощущения себя частью большей массы, плавания в «коллективной Воле». Непристойное наслаждение этой ситуацией порождается тем фактом, что я считаю себя оправданным перед людьми, поскольку все, что я делаю, я делаю
не ради себя, а для Большого Другого, для Истории. В функционировании сталинского
режима это проявлялось наиболее отчётливо. После того, как лидер эпохи сталинизма заканчивал свою речь, он вставал и начинал аплодировать. Он это делал вовсе не из-за тщеславия и высокого мнения о самом себе. Подобным поведением он показывал, что «настоящим адресантом аплодисментов является не он, а большой Другой истории, а он является его скромным слугой-инструментомВ» [6, с. 116-117].
Таким образом, тоталитарный лидер находит себе оправдания в том, что существуют некоторые непреложные законы истории (общество неизбежно перейдёт к коммунизму по законам исторической смены формаций), и потому все что он делает, он делает не по собственной прихоти и воли, а только лишь для того, чтобы помочь реализации закономерного исторического развития (эту ситуацию Г. Гегель описал в понятии «хитрость Мирового Духа»).
И именно то, что я могу творить даже беззакония ради высшей необходимости Истории и создаёт избыточное наслаждение.
Однако, несмотря на то, что любая идеология использует прибавочное, избыточное наслаждение в качестве механизма интерпеляции субъекта, это вовсе не значит, что механизмы включения наслаждения в идеологический дискурс во всех тоталитарных идеологиях тождественны.
Именно здесь и лежит точка демаркации между фашизмом и сталинизмом. Симпатия С. Жижека к сталинизму определяется тем, что, несмотря на все ужасы сталинских репрессий (а в некотором смысле и благодаря им), он изначально был основан на истинном революционным событии (Октябрьской революции). Ужасные сталинские чистки только ещё более красноречиво доказывают это. «Однако само это насилие, направленное, в конце концов, коммунистическими властями на своих собственных членов, свидетельствует о радикальном внутреннем противоречии
режима, о том, что у истоков режима был подлинный революционный проект, а чистки были необходимы не только для того, чтобы стереть следы истоков режима, но также в качестве В«возвращения вытесненного», в качестве памятки о радикальной негативности, лежавшей в основе режима» [5, с. 85]. Различие между сталинским и фашистским террором огромно. Сталинский террор стал трагическим воплощением извилистого пути искажения первоначального революционного проекта, первоначальной идеи «свободы, равенства и братства». Именно поэтому коммунизм при всех ужасах сталинизма всё-таки обладает «внутренним величием», скрытыми возможностями освобождения.
В то время как фашизм не основывался ни на каком революционном событии, он был псевдособытием, пытающимся выдать себя за событие истинное. Конечно, сталинизм был бедствием для русского народа, бедствием неверной реализации революционного проекта Октября. Но, по мнению С. Жижека, бедственное воплощение это все равно лучше, чем ничто, скрывающееся за иллюзией истины, коим представлялся нацизм. В«Лучше бедствие, чем небытие, так как бедствие, несмотря ни на что, сохраняет связь с истинным событием, каким бы разрушительными ни были последствия, в то время как небытие лишь имитирует» [6, с. 117]. «Память о радикальной негативности, лежащей в основе режима», также является причиной того,
что сталинские чистки были намного более иррациональны и непредсказуемы, чем террор нацистов. Таким образом, подлинность революционного события, лежащего в основе режима, является тем фактором, который способен его этически оправдать и на этом основании провести демаркацию между режимами.
К революционному событию, по мнению С. Жижека, приводит последовательность революционных действий. Революционное действие - это тот единственный акт, который способен совершить прорыв за рамки идеологического фантазма, к Реальному, это действие, которое неподвластно Большому Другому, которое разрывает символическую структуру. Понятие «революционного действия» С. Жижека близко к понятию «события» А. Бадью.
Революционное действие - это сингулярность, имеющее место вопреки законам и правилам функционирования системы и благодаря этому эффективно меняющее порядок
вещей. Никаких конкретных характеристик революционного действия С. Жижек не приводит. Оно задаётся лишь тем, что должно совершить прорыв из символической структуры путём прямого насилия.
Однако насилие насилию рознь. В своей работе «О насилии» С. Жижек выделил несколько видов насилия [см.: 4]. Прежде всего, это субъективное насилие - самое очевидное, видимое насилие человека над человеком. Очень часто подобное насилие закрывает от нас более тонкие виды насилия, насилие символическое и системное.
Символическое насилие - это насилие языка и нашей символической структуры. Язык упрощает вещь, сводя её к одной черте, он помещает вещь в область значения, которое является внешней по отношению к ней.
Насилие языка, кроме того, проявляется в том, что всякое символическое пространство конституируется, в конечном счёте, насаждением господствующего означающего. Точно так же организуется и любое идеологическое пространство. Центральное понятие идеологии являет «точкой пристёжки», к которой прикрепляются все прочие «плавающие означающие» и которые
собственно только и задаются ей. Для идеологии коммунизма, например, таким центральным означающим, к которым «пристёгиваются» все прочие, является означающее «классовая борьба». Это предполагает, что все остальные означающие будут непременно интерпретироваться в связи
с «классовой борьбой». Например, феминизм - «эксплуатация женщины как результат распределения труда в классовом обществе»; экологическая проблема - «исчерпание природных ресурсов как закономерное следствие ориентации капиталистического производства на сиюминутную выгоду» и т.д. Символическое насилие, таким образом, является образующим для нашей действительности, поскольку через господствующее означающее оно задаёт то, что мы воспринимаем, как реальность. «Действительность - это фантазматическая конструкция, позволяющая нам замаскировать Реальное своего желания» [3, с. 52].
В политическом пространстве самая примитивная форма символического насилия -форма принудительного выбора: ты волен выбирать что угодно, но только при негласном условии, что ты сделаешь правильный выбор. И, наконец, системное насилие - насилие, вызванное ежедневной
работой наших экономических и политических систем. Все эти виды насилия включены в символическую структуру и не способны её разорвать. Истинным способным что-либо изменить насилием является насилие революционное, насилие спонтанное, ничем не обусловленное. Такое насилие служит свидетельством подлинности революционного процесса, его способности действительно разорвать цепи означающих символической структуры. Революционное насилие содержит оправдание в себе самом. «Иногда насилие является единственным доказательством любви. Революция позволяет нам действовать так, словно утопическое будущее уже в какой-то степени присутствует здесь! В этот момент мы уже свободны, хотя только боремся за свободу, уже счастливы, хотя только боремся за счастье» [2, с. 120].
Такое спонтанное, ничем не обусловленное насилие проявляется в иррациональности и ужасе сталинских репрессий. Именно оно служит доказательством того, что в основе коммунистического режима лежало истинное революционное событие. В то же время сталинский режим боялся открытого признания этого спонтанного насилия.
О насилии все знали, но оно было вычеркнуто из символической вселенной, красноречивым подтверждением чего является Конституция, принятая в 1936 г. и гарантировавшая небывалый перечень прав и свобод. Эта противоречивость сталинского режима доказывает, что истинное революционное событие было им предано.
Резюмируя взгляды С. Жижека на проблему тоталитаризма, следует признать, что они весьма противоречивы. С одной стороны, тоталитаризм, как и всякая идеология, опирающаяся на избыточное наслаждение, подлежит критике через психоанализ, которому предстоит
выявить
статус этого наслаждения и поставить субъекта лицом к лицу с ним. Как и всякая идеология, тоталитаризм является иллюзорным экраном, скрывающим от субъектов Реальное социального антагонизма.
С другой стороны, в работах С. Жижека прослеживается очень явная симпатия к коммунистической идеологии, что заставляет его найти оправдание сталинскому тоталитаризму в своём понятии революционного действия.
В заключение необходимо отметить, что в ходе работы над данной статьёй автор не ставила задачу проанализировать историческую истинность высказанных С. Жижеком утверждений о сталинизме, в частности, о том, что сталинские репрессии были иррациональны или что Октябрьская революция была истинным революционным событием. Цель исследования состояла
в том, чтобы через реконструкцию основных посылок рассуждений С. Жижека о тоталитаризме (к таким посылкам относятся психоаналитическое представление о децентрализации субъекта, идея о том, что всякая идеология базируется на избыточном наслаждении, придающем его объекту статус возвышенного, а также представление о революционном действии и событии) показать, к каким противоречивым выводам они его привели.
Литература:
1. Бенвенуто С. Мечта Лакана. М.: Алетейя , 2006. 172 с.
2. Жижек С. 13 опытов о Ленине. М.:Ad Ма^іпет, 2003. 254 с.
3. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.: Художественный журнал,199. 236 с.
4. Жижек С. О насилии. М.: Европа, 2010. 181 с.
5. Жижек С. Хрупкий Абсолют, или Почему стоит бороться за христианское наследие. М.: Художественный журнал, 2003. 178 с.
6. Жижек С. Чума фантазий. Х.: Из-во «Гуманитарный центр», 2012. 388 с.
