CC BY
733
Национальная картина мира в немецкой литературе ХХ века: специфика и система понятий
проблема «непреодолённого прошлого» в романе б. шлинка «чтец»
гм
гм 00
© н. И. платицына ^
Статья подготовлена в рамках реализации проекта «Вторая мировая война в литературно-художественном сознании России и Германии ХХ-ХХ1 вв.: нравственно-философский и поэтический контекст» (Грант Президента РФ, № МК-7193.2015.6)
статья содержит итоги размышлений её автора о концептуальном понятии «непреодолённое прошлое», актуальном для немецкой национально-культурной картины мира, и специфике его художественной экспликации в романе Б. шлинка «чтец». Акцентирован вопрос об амбивалентном характере вины и ответственности человека, о сопряжении исторического и индивидуально-личностного опыта, детерминирующий проблематику и поэтику романа.
ключевые СЛОВА:
немецкая литература, вторая мировая война, человек и история, «непреодолённое прошлое», шлинк.
Роман современного немецкого писателя Бернхарда Шлинка (Bernhard Schlink, р. 1944)«Чтец» («Der Vorleser», 1995) появился в год пятидесятилетия окончания Второй мировой войны. Немецкие читатели восприняли его как очередной отклик на многочисленные дискуссии по поводу концептуального понятия «Bewältigung der Vergangenheit» («преодоление прошлого»), с середины 1950-х годов прочно вошедшего в политический и научный лексикон Германии. По мнению А. И. Борозняка, «формула "преодоление прошлого" стала знаком длительного, многопланового, внутренне противоречивого процесса "общенационального извлечения уроков" из истории "Третьего рейха", призывом к моральному очищению, к восприятию и осмыслению правды о фашизме и войне» [Борозняк 2001: 19]. Исследователь полагает, что это понятие должно располагаться в одном ряду с другими понятиями-символами — «тоталитарная диктатура», «агрессия», «холокост», «Освенцим», поскольку оно порождено чувством «стыда и ответственности за преступления гитлеризма» [Борозняк 2001: 19]. В русле общих рассуждений о сложной и многомерной формуле «Bewältigung der Vergangenheit» А. И. Борозняк делает, на наш взгляд, интересное наблюдение: в процессе «преодоления прошлого», которое переживается каждым вступающим в жизнь немецким поколением, можно вычленить его основные аспекты. В работе исследователя их четыре: 1) политический — утверждение в обществе устойчивых антитоталитарных, демократических начал; 2) юридический — расследование нацистских злодеяний и наказание преступников; 3) педагогический — демократическое, антифашистское воспитание в школах и системе политического образования; 4) творческий — сохранение памяти о гитлеризме средствами художественной литературы и публицистики, кино и телевидения [Борозняк 2001: 20].
платицына иаталья Игоревна
кандидат филологических наук, доцент кафедры русской филологии и журналистики тамбовского государственного университета имени г. р. державина
E-mail: [email protected]
UD
ип
un о
Г\|
го
Г0
Ol A
(K
Г0 ^
<v
о о
«Тема расчёта с фашистским прошлым, широко представленная в немецкой литературе1 и получившая научное обоснование в середине 50-х годов прошлого века, исторически мощно заявила о себе в ноябре 1945 года, когда состоялся беспрецедентный Нюрнбергский процесс» [Платицына 2009: 42]. Перед судом, продолжавшимся почти одиннадцать месяцев, предстали 24 военных преступника, входивших в высшее руководство фашистской Германии. Впервые в истории был рассмотрен вопрос о признании преступными многочисленные политические и государственные институты. Нюрнбергский процесс не только способствовал вынесению приговоров высшему руководству фашистской Германии, но и придал нравственно-этической проблеме вины и искупления исторически значимый, общенациональный статус. Это масштабное событие было художественно воссоздано в одноимённой пьесе восточногерманского писателя Рольфа Шнайдера (Rolf Schneider, р. 1932). Одна из основных задач, которую писатель поставил перед собой, заключалась в «удовлетворении потребности в информации о ходе исторического процесса» [цит. по: Баканов 1979: 43]. Не менее важно было подчеркнуть, что суд народов в Нюрнберге создал прецедент юридического преследования преступлений против мира, человечности и военного права. А. Г. Баканов, анализирующий пьесу «Нюрнбергский процесс» («Prozess in Nürnberg», 1967), приходит к выводу о том, что своеобразие её драматургического решения состоит в сознательном руководстве Шнайдера «спецификой документального материала», в «точном воспроизведении документов» после их тщательного «отбора и перекомпоновки», что позволило автору создать «иллюзию целостного, законченного разбирательства» [Баканов 1979: 44].
Хорошо известно, что в послевоенной Германии особую роль играла литература. Именно писатели, а не политики, которые доказали свою несостоятельность, привлекали всеобщее внимание. В знаменитых «Франкфуртских лекциях» («Frankfurter Vorlesungen»,1966) Генриха Бёлля (Heinrich Boll, 1917-1985), опубликованных через два десятилетия после окончания войны, прозвучала следующая мысль: «Где политика пасует или терпит явное поражение, там сразу не от кого иного, как от писателя требуют слова, решительного слова <...>. Спрашивают не учёных, не политиков, не священнослужителей — нет, именно писатели должны высказать то, чего другие явно не хотят высказывать... Именно писатели должны назвать пропажи своими именами» [Бёлль 1989: 47]. Адресованное уже иному историческому времени, процити-
рованное высказывание Бёлля представляется вполне справедливым и для первых послевоенных лет, и для немецкой действительности конца XX - начала XXI века.
Давно стало общим местом утверждение о том, что каждое новое поколение немецких писателей обращается к творческой рефлексии исторического прошлого Германии. В сфере пристального внимания современных художников слова по-прежнему остаётся проблема «непреодолённого прошлого», решение которой продиктовано субъективно-личным её восприятием, выражающемся как в стремлении сохранить чувство вины и ответственности, так и в полном отречении от самой памяти о военных событиях.
Бернхард Шлинк принадлежит к числу современных немецких писателей, акцентирующих необходимость осмысления трагического конфликта «человек и война», прежде всего, с позиций гуманизма. Русские читатели познакомились с творчеством Шлинка на рубеже ХХ-ХХ1 веков, когда были переведены на русский язык романы «Чтец» («Der Vorleser», 1995), «Возвращение» (« Die Heimkehr», 2006), «Конец недели»2(«Das Wochenende», 2010), сбор ник рассказов «Другой мужчина» («Liebesfluchten», 2006) и др. Одновременно начали появляться статьи, рецензии, обзоры и литературно-критические отклики на произведения писателя [См., например: Запорожченко 2011; Чугунов 2008; Стародубец 2009; Кучумова 2010; Шарыпина 2012].
Шлинк родился 6 июля 1944 года в Билефельде (Германия) в семье студентов-теологов. Будущий писатель был самым младшим из четверых детей. Отец потерял должность профессора теологии после прихода к власти нацистов. С двухлетнего возраста Бернхард жил в Гейдельберге. С детства увлекался литературой, однако, окончив классическую гимназию, он поступил в университет на юридический факультет, позднее перевёлся в Свободный университет Берлина.
Защитив докторскую диссертацию, Шлинк становится в 1982 году профессором Боннского университета. С 1988 года исполняет обязанности судьи в конституционном суде округа Северный Рейн-Вестфалия. Активно занимается конституционным правом.
Примерно к этому же времени относятся и его первые литературные опыты. Вместе со своим другом, а потом и отдельно от него Шлинк сочиняет трилогию о частном детективе Гебхарде Зельбе. Подобное увлечение кажется неожиданным: профессор, эксперт по государственному праву вдруг обращается к «несерьёзному» жанру. Во всех трёх книгах главный герой, детектив, сталкивается с событиями, которые так или иначе связаны с «непреодолённым прошлым»,
1 См., например: романы А. Андерша «Рыжая» («Die Rote», i960) и «Эфраим» («Efraim», 1967), роман Г. Вайзенбор-на «Преследователь. Записки Даниэля Бренделя» («Der Verfolger. Die Niederschrift des Daniel Brendel», 1961), пьесы М. Вальзера «Дуб и кролик» («Eiche und Angora», 1962) и «Чёрный лебедь» («Der schwarze Schwan», 1964) и др.
2 В русском переводе — «Три дня».
определяющим и нынешние преступления. «Право — вина — будущее» — под таким заголовком в 1989 году Шлинк опубликовал своё первое публицистическое эссе, в котором затронул проблемы, позднее ставшие магистральными для романа «Чтец». Прежде всего — проблему внутреннего конфликта «второго поколения», проистекающего из желания осознать истоки преступлений, совершённых поколением родителей, и стремления эти преступления осудить.
В интервью американскому журналисту Эндрю Нагорски Шлинк сделал важное заявление: «Вина — одна из главных тем моего поколения. Она всё ещё остаётся определяющим фактором в формировании нашего сознания» [Нагорски 2001: ресурс]. Проблема вины за прошлое, как указывалось, становится главной в романе «Чтец», ставшем самой успешной немецкоязычной книгой последних десятилетий. Его перевели более чем на 30 языков, а общий тираж превысил миллион экземпляров. Произведение Шлинка вошло в учебную программу немецких гимназий, и именно ему отдают предпочтение абитуриенты при выборе темы для экзаменационного сочинения. Как отмечается на многочисленных Интернет-форумах, популярность романа «Чтец» в несколько раз превысила популярность произведений Г. Гессе, Г. Бёлля и Г. Грасса. Его мировой успех может быть сопоставлен только с успехом знаменитого романа П. Зюскинда «Парфюмер. История одного убийцы» («Das Parfum. Die Geschichte eines Mörders», 1985).
Новый всплеск интереса к произведению Шлинка был связан с его экранизацией. Премьера фильма состоялась в конце 2008 года. Сам автор настаивал на том, чтобы экранизация вышла на английском языке, то есть была рассчитана на более широкую зрительскую аудиторию.
В основу сюжета романа положена история взаимоотношений пятнадцатилетнего гимназиста Михаэля Берга и тридцатишестилетней Ханны Шмиц, работающей кондуктором. Герои встречаются около дома Ханны, которая помогает заболевшему желтухой Михаэлю. Спустя некоторое время юноша возвращается, чтобы поблагодарить Ханну. Постепенно их свидания становятся всё более частыми, а затем и вовсе приобретают характер любовных. Однако Ханна Шмиц исчезает из жизни Михаэля так же внезапно, как появилась. По прошествии семи лет, будучи студентом юридического факультета, Михаэль снова встречает Ханну. Однако очередная встреча происходит в зале суда, где слушается дело о пяти женщинах, служивших надзирательницами в концентрационном лагере Аушвиц-Биркенау. В одной из заключённых Михаэль узнаёт бывшую возлюбленную. «Я узнал её лишь
тогда, когда вызванная судьей, она поднялась с места и шагнула вперед. Конечно, я сразу узнал ее имя и фамилию: «Ханна Шмиц. <...> Я узнал ее, но ничего не почувствовал. Совсем ничего» [Шлинк 2009: 91].
Аушвиц (Освенцим) — один из крупнейших «лагерей смерти»3. Б. Шлинк указывал, что прототипом Ханны стала женщина, член нацистской партии, судебный процесс над которой происходил в 60-х годах. При этом переводчик романа Б. Хлебников отмечает, за всю историю западногерманского правосудия состоялся лишь один-единственный судебный процесс над женщинами, служившими в охране концлагерей [Шлинк 2009: 201]. С ноября 1975 года по июнь 1981 года в Дюссельдорфе прошел суд над пятнадцатью эсэсовскими охранниками концлагеря Майданек. Впервые на скамье подсудимых оказались 5 женщин-надзирательниц. Подсудимым предъявлялось обвинение в причастности к истреблению 250 тысяч узников концлагеря. В результате процесса часть подсудимых была оправдана, лишь 8 из 15 обвиняемых были осуждены на различные сроки тюремного заключения (и те до 12 лет). Только в одном случае приговор предусматривал пожизненное заключение. Речь шла о Хермине Браунштайнер по прозвищу Кобыла, которое она заслужила тем, что любила пинать узниц концлагеря коваными сапогами. Она отсидела в тюрьме 15 лет, после чего была помилована и вышла на свободу. Своей вины Хермина Браунштайнер не признала и ни в чем не раскаялась. Это, повторим, был единственный случай, когда западногерманский суд приговорил к пожизненному заключению женщину за преступления, связанные с национал-социализмом [Шлинк 2009: 201].
Ханну Шмиц, оказавшуюся на скамье подсудимых, обвиняют за вполне конкретное преступление: обречение на гибель сотен людей, которых она вместе с другими надзирательницами не выпустила из горящего костела. Именно Ханна становится главной обвиняемой, поскольку женщины, работавшие вместе с ней, утверждают, что это она написала рапорт о случившемся в костеле. Михаэлю Бергу предстоит нелегкий выбор: принять сторону Ханны, некогда любимой им, или сторону немецкого правосудия.
В известной статье «Родимые пятна истории» В. Бройде и Д. Малков справедливо выделяют в романе 3 композиционных части. Первая часть — это «воспоминания Михаэля Берга о своей первой подростковой любви» [Бройде, Малков 2009: 8]. Вторая часть связана с судебным процессом по делу бывших надзирательниц концлагеря Аушвиц. Третья часть, как отмечают авторы, «напоминает пробуждение после мучительной и затяжной болезни» (возвращение Михаэля к «старым
Ol
го
LO
си
X
го X
О
а
о ^
3
о а
^
О
0
01 Ci
с
Ol
го X
<v ^
иэ о а
го
X -D
ГО
3 Был создан в Польше весной 1940 года (комендантом назначен Рудольф Гесс). По разным данным в концлагере Аушвиц и его филиалах уничтожено от одного до четырех миллионов человек. Кроме того, в романе «Чтец» фигурируют и другие концентрационные лагеря — Биркенау (на территории Польши), Берген-Бельзен (под Ганновером), Штрутхоф (в Эльзасе).
UD LH
un О
ГМ
го
Г0
Ol
а к
Г0 ^
Ol
о о
вопросам», «самообвинения» и самооправдания, угрызения совести) [Бройде, Малков 2009: 8].
Роман Б. Шлинка, повествуя о настоящем, призван осмыслить историческое прошлое Германии. Здесь поднимается одна из самых сложных для немцев проблем — проблема морального и физического наказания за преступления прошлого, за бесчеловечные действия адептов национал-социализма. В романе осмысление нацистского прошлого Германии становится ключевым моментом жизни Михаэля Берга. Размышления о военной истории немецкого народа постепенно перерастают в осознание вины старшего поколения, которое оказалось молчаливым, непротестующим свидетелем развязанной Гитлером войны. Но для поколения Михаэля вопрос коллективной вины, с моральной точки зрения, становится частью специфического жизненного опыта: осквернение надгробий знаками свастики, бывшие нацисты, ныне занимающие высокие административные должности4, полная неосведомлённость о тех, кто покинул Родину и находится в эмиграции. Михаэль завидует сверстникам, которые разорвали отношения с родителями, а, следовательно, «и со всем поколением преступников, соучастников, приспособленцев, молчаливых свидетелей» [Шлинк 2009: 158]. Но он не способен открыто обвинять старшее поколение, в том числе и собственного отца. Ответственность за следование нацистскому режиму герой Шлинка возлагает, прежде всего, на Ханну Шмиц. «.. .всё, в чём были повинны люди старшего поколения из моей среды, не могло сравниться по тяжести с виной Ханны. Вот на кого я должен был бы показывать пальцем» [Шлинк 2009: 158], — приходит к выводу Михаэль.
Определив заглавие романа — «Чтец», — Шлинк, как представляется, подчёркивает то обстоятельство, что именно Михаэлю предстоит прочесть историю своей страны, историю Ханны Щмиц, историю их общего прошлого. Важно замечание Б. Хлебникова о том, что имя Ханна в переводе с древнееврейского означает «сострадание», «милосердие», а имя Михаэль — «тот, кто подобен Богу». Таким образом, на уровне имён героев обнаруживается смысловая игра в вопрос-ответ: «Каким должен быть человек, созданный по образу и подобию Божьему? — «Сострадающим и милосердным» [Шлинк 2009: 214].
Шлинк затрагивает и ещё один аспект указанной проблемы, к которому, кажется, до него не обращался ни один немецкий писатель: речь идёт о женщине, которая служила в концентрационном лагере и, следовательно, виновна в гибели сотен людей. Речь идёт также и о молодом человеке, которому она была небезразлична и который, узнав об истинной причине службы в концлагере, ничего не предпринимает для её
спасения. Таким образом, в контексте романа возникает вопрос о двойной ответственности: самой Ханны за события прошлого, соотнесённого с историей Германии, и Михаэля — за бездействие в отношении прежней возлюбленной. Б. Шлинк оставляет за читателем право самостоятельно разрешить эти вопросы.
С образом Ханны связана важнейшая проблема — проблема свободы человеческой личности. С историей героини писатель знакомит нас постепенно и целенаправленно: в середине первой части романа мы узнаём имя героини и лаконичные факты её биографии: выросла в Трансильвании, в возрасте 17 лет переехала в Берлин, работала на заводах Сименса, в 21 год была мобилизована на фронт. После окончания войны зарабатывала на жизнь, выполняя разнообразную работу. Ко времени встречи с Михаэлем Ханна исполняла обязанности трамвайного кондуктора. У неё нет семьи, и о своей жизни она рассказывает Михаэлю так, словно речь идёт о совершенно постороннем ей человеке: «И всё-то тебе хочется знать, малыш!» [Шлинк 2009: 41], — укоризненно произносит героиня, когда Михаэль предпринимает попытку узнать больше о её прошлом.
Ханна Шмиц — это, безусловно, обобщённый портрет целого поколения немцев, не сражавшихся на фронтах войны, но служащих в концентрационных лагерях. Сознательное избрание Ханной должности, не требующей специальных знаний (Ханна — кондуктор), позволило скрыть серьёзный дефект — отсутствие умения читать и писать. Однако Ханна Шмиц — немка, а это значит, что ей присущи типичные для немцев качества характера: исполнительность, трудолюбие, чувство долга и ответственность. Свобода в выборе профессии начинает трансформироваться в несвободу, поскольку героиня становится заложницей собственной неграмотности. Ханна не может прочесть ни вывески на магазине, ни письма, ни книги (даже обвинительного протокола на процессе). Её внешняя свобода выбора ограничена внутренними (известными только ей) преградами. Окружающие не подозревают о её ущербности, она не очевидна (в отличие, например, от физического изъяна). Именно поэтому Ханна получает самое суровое наказание — пожизненное заключение. Страх перед тем, что общество может узнать о её неграмотности, оказался сильнее страха перед тюрьмой и пожизненным сроком. «Неграмотность сродни невменяемости, неполноценности, неразумности. Набравшись мужества, чтобы научиться читать и писать, Ханна сделала шаг к тому, чтобы стать полноценной, ответственной личностью» [Шлинк 2009: 173], — приходит к выводу Михаэль. Разгадав тайну Ханны, герой колеблется, следует ли ему рассказать об этом судье. Он обращается за советом к отцу.
4 Аналогичная проблема, как известно, поднимается и в романе Г. Бёлля «Бильярд в половине десятого» ("Billard um halb zehn", 1959).
«Мы говорим не о благе, а о достоинстве и свободе личности» [Шлинк 2009: 133], — констатирует отец Михаэля Берга (курсив мой — Н.П.). Утратив физическую свободу, Ханна, тем не менее, не утратила достоинство собственной личности.
Судьба Михаэля — это судьба другого поколения — поколения детей войны: «Стало быть, мы должны цепенеть в стыде, сознании вины и немоте? До каких пор?» [Шлинк 2009: 99], вопрос, волнующий героя и вместе с тем — каждое поколение немцев. Шлинк поднимает в романе проблему двойной вины и ответственности: «Возможно, я не сумел бы убедить председательствующего. Но я пробудил бы его к сомнениям, к уточнению обстоятельств. <...> В конце концов выяснилось бы, что я прав, и Ханну бы осудили, но приговор был бы менее суровым» [Шлинк 2009: 129]. Таким образом, вина и ответственность Ханны и ее поколения сопрягается с виной и ответственностью Михаэля и его поколения. «Я был готов понять и одновременно осудить преступление, совершенное Ханной. Но все-таки оно было слишком ужасным. Если я пытался понять его, то у меня возникало чувство, что я не смогу осудить его так, как оно должно быть осуждено. Если же я осуждал так, как оно должно быть осуждено, то не оставалось места для понимания. И все же мне хотелось понять Ханну, ибо своим непониманием я бы снова предал ее. У меня ничего не получалось. Я был готов мучиться над двойной проблемой: осуждением и пониманием» [Шлинк 2009: 146]. В этом, как замечает Ю. Запорожченко, заключается «внутренний конфликт Михаэля Берга, в пространстве романа вынужденного балансировать между желанием помочь Ханне и стремлением осудить ее» [Запорожченко 2011: электронный ресурс].
На судебном процессе Ханна не выбирает «между уличением в неграмотности и изобличением в качестве преступницы» [Шлинк 2009: 125]. Героиня готова отвечать за свои преступления: «Она не столько преследовала собственные интересы, сколько боролась за истину, за справедливость» [Шлинк 2009: 125]. « Нет, она не посылала самых слабых девушек в Аушвиц потому, что те ей читали; наоборот, она выбирала их для чтения потому, что хотела скрасить им последний месяц, и потому, что их все равно отправили бы в Аушвиц» [Шлинк 2009: 125], — констатирует писатель.
Трагедия Ханны, на наш взгляд, заключается и в отсутствии женского счастья. Что заставило 36-летнюю взрослую женщину вступить в любовную связь с подростком? Очевидно, героиней руководит материнский инстинкт. Она учит Михаэля взаимодействовать с женщиной, и этот опыт окажется чрезвычайно важным: «Удивительно, какое чувство уверенности в самом себе придала мне Ханна. Мои школьные дела пошли успешнее, что не осталось незамеченным учителями, а их признание. укрепило мою уверенность. Заметили
это и знакомые девочки, которым нравилось, что я в их присутствии не робею. Теперь не вызывало во мне неприязни и собственное тело» [Шлинк 2009: 42], — признаётся Михаэль. Если герой компенсирует отсутствие умения читать, то героиня — отсутствие умения видеть (замечать) составляющие бытия: «"В нашем дворике зацвели розы", или "мне нравится, что летом так много гроз", или "из моего окна видно, как птичьи стаи собираются на юг", — часто именно благодаря этим записочкам Ханны я замечал зацветающие розы, летние грозы, птичьи стаи» [Шлинк 2009: 174].
Письма Ханны, написанные в тюрьме и адресованные Михаэлю, бережно им сохраняются. Герой замечает, как изменяется почерк Ханны. А вместе с почерком — и её мировосприятие: «Поначалу она старалась, чтобы буквы выходили ровными, с одинаковым наклоном. Справившись с этим, она почувствовала себя свободней и уверенней» [Шлинк 2009: 175] (курсив мой — Н. П.).
«Я отвёл Ханне не некую нишу, это было нечто такое, что было для меня важно и ради чего я старался, однако места в моей жизни для Ханны не нашлось» [Шлинк 2009: 181], — таков итог взаимоотношений Михаэля и Ханны. Накануне освобождения, осознавая, что на свободе её никто не ждёт, Ханна кончает жизнь самоубийством.
В романе «Чтец» проблема «непреодолённого прошлого» раскрывается на примере трагической судьбы женщины, оказавшейся в центре военных событий. В образе Ханны воплощены черты многих немецких женщин, обречённых на заключение компромисса с собственной совестью, более того — черты целого военного поколения. «Жизнь наша многослойна, её слои так плотно прилегают друг к другу, что сквозь настоящее всегда просвечивается прошлое, это прошлое не забыто и не завершено, оно продолжает жить и оставаться злободневным» [Шлинк 2009: 198], — пишет Шлинк. В его романе воссоздан образ немецкой женщины, которая служит государству. Как известно, в сознании немцев дифференцированно существуют понятия «Vorland» (Отечество, государство) и «Heimat» (малая родина). Во время Второй мировой войны немецкий народ оказался разделённым в соответствии с этими категориями. Сегодня мы говорим о тех немцах, которые служили своему государству, исполняя обязанности штандартенфюреров, оберштурмфюреров, обершутце и т.п., и о тех, кто был предан своей родине, погибал за неё, спасая свои семьи, выступал в качестве пушечного мяса, крошечного винтика в огромном военном механизме. Повторим: Ханна служит своему государству. Но открытым остаётся вопрос, сформулированный Шлинком: можно ли её обвинять в этом? Вся жизнь Ханны Шмиц — это стремление преодолеть своё прошлое. И в будущем она несёт за него наказание: тюремное заключение, годы одиночества и равнодушие близкого человека.
Ol
го
LO
си
X
го X
О
а
о ^
3
о а
^ О
ta
0
01
а х
Ol
го X <v d: иэ о а
го
X -D
ГО
:
UD lti
un о
гм
го
го
Ol
а.
к
го ^
и Ol
о о
В эссе «Современность прошлого», открывавшем в немецком журнале «Der Spiegel» большую серию статей, посвящённых необходимости обращения к прошлому, Б. Шлинк писал: «<...> прошлое непреодолимо. Однако можно сознательно продолжать жить с теми вопросами, которое прошлое ставит перед настоящим, и с теми чувствами, которое прошлое пробуждает в настоящем. <.> Там же, где прошлое не ставит вопросов перед настоящим и не пробуждает сегодняшних эмоций, не стоит разменивать его на мелкую монету. От размены моральных заповедей прошлого на мелкую монету ничего не выиграешь, зато легко многое проиграть и потерять» [Шлинк 2009: 207-208].
Каждый человек имеет право на личный выбор по отношению к прошлому. Михаэль становится заложником этого выбора: как ему поступить — помочь Ханне или занять позицию обвинителя? «То миссионерское рвение, которое побудило меня в период занятий нашего семинара осудить отца, позднее улеглось, поутихло, я даже испытывал неловкость за эту прежнюю истовость» [Шлинк 2009: 157-158], — мы видим, как Михаэль начинает терять веру в непоколебимость своего суждения. Писатель ставит перед своим читателем (а значит, и перед собой) сложные нравственно-этические проблемы, не разрешаемые в романе, но требующие разрешения в реальной действительности: «Герои Шлинка, как и их создатель, каждый день сражаются с собой, со своим прошлым, с тем грузом, который лёг на их плечи и отравляет их отношения с другими людьми. Смогут ли они когда-нибудь оставить позади своё прошлое?» [Бройде, Малков 2009: 8].
ЛИТЕРАТУРА
Баканов А. Г! История и современность в драматургии ГДР. Киев, 1979.
Бёлль Г. Франкфуртские лекции / пер. с нем. А. Карельского // Бёлль Г. Каждый день умирает частица свободы. Художественная публицистика. М., 1989.
Борозняк А. И. Прошлое, которое не уходит. Очерки истории и историографии Германии ХХ века: монография. Екатеринбург, 2001.
Бройде В., Малков Д. Родимые пятна истории: (О романах Б. Шлинка «Чтец» и «Другой мужчина») // Книжное обозрение, 2009. № 23-24.
Запорожченко Ю. Имидж Германии в романе Б. Шлинка «Чтец» // URL: http://www.nbuv.gov.ua/portal/ Soc_Gum/Pafn/2011_50/Pdf/48-53.pdf (дата обращения: 18.08.2015).
Кучумова Г В. Фигура чтеца в романе Б. Шлинка «Чтец» («Der Vorleser») // Филологическая проблематика в системе высшего профессионального образования: Межвуз. сборник науч. трудов. Вып. 4. Самара, 2010.
«Меня обвиняют со времён «Чтеца» (интервью с Б. Шлин-ком) // URL: http://ann.az/ru/?p=27553 (дата обращения: 10.08.2015).
Нагорски Э. Мир в оттенках серого. // URL: http:// www.evrey.com/sitep/culture/arkhiv.php3?menu=237 (дата обращения: 21.08.2015).
Платицына Н. И. Человек и война в малой прозе Вольфганга Борхерта: монография. Тамбов, 2009.
Соколова Е. В. «Диалог невозможен.»: Коммуникативная проблематика в современной литературе Германии: (Б. Шлинк, М. Байер, К. Хакер, В. Генацино, К. Крахт): Аналитический обзор / РАН. ИНИОН. Центр гуманит. науч.-информ. исслед. Отд. литературоведения. М., 2008.
Стародубец А. Ученье — свет, неученье — тьма: (О романе Б. Шлинка «Чтец») // Эхо планеты. 2009. № 16.
Чугунов Д. А. Немецкая литература 1990-х годов: ситуация «поворота». Воронеж, 2006.
Шарыпина Т. А. Немецкая «одиссея» Бернхарда Шлинка // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2012. № 1 (2).
Шлинк Б. Чтец / пер. с нем. Б. Хлебникова. СПб., 2009.
ФГБОУ ВПО «Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина».
Поступила в редакцию 02.09.2015 г.
UDC 821.112.2 PROBLEM OF "INDEFINITE PAST"
IN THE NOVEL BY B. SHLINK "THE READER"
N. I. Platitsyna
An article has conclusions of it's author's thought about conceptual kind of "indefinite past", which is topical for german national and cultural picture of the world, about specify of its art explication in the novel by B. Shlink "The Reader". Question, concerning ambivalent character of guilty and responsibility of a man, is stressed. Also we have comparison of historical and individual and personal experience, which determine problematics and poetic world of the novel.
KEY WORD S: German literature, Second World War, man and history, "indefinite past", Shlink.
■ platitsyna natalya i.
Candidate of Philology, Associate Professor of Department of Russian Philology and Journalistics of Tambov State University named after G.R. Derzhavin E-mail: [email protected]
