CC BY
195
Р. ШЕРЦЕР
«ПРОБЛЕМА» НАЦИОНАЛЬНЫХ МЕНЬШИНСТВ1
Национальное многообразие внутри государства и в теории, и на практике принято рассматривать как проблему. Конфликты, которые являются следствием данного многообразия, равно как и попытки найти из них выход, остаются одной из насущных проблем современной политики: примечательная особенность эпохи модерна - борьба националистически настроенных акторов за осуществление идеала однородного национального государства в мире, где этнонациональные и государственные границы редко совпадают. Именно в контексте этой борьбы и созданных в ее рамках теорий внутригосударственное многообразие предстает в качестве «проблемы», которую необходимо «решать». В настоящей статье показывается, как эта «проблема» возникла, и рассматривается ее контекст, причем основной фокус при анализе национального многообразия внутри государства делается на национальные меньшинства.
Последние настолько очевидно являются «проблемой» и в теории, и на практике, что может возникнуть вопрос: чем тут заниматься? Я собираюсь проанализировать презумпции, лежащие в основе наших теоретических и политико-практических подходов к национальным меньшинствам, чтобы лучше их оценить. При более тщательном подходе оказывается, что национальные меньшинства вовсе не нужно рассматривать как проблему, которую следует
1 Статья подготовлена для: Политическая наука. - М., 2011. - № 1: Этнич-ность и политика. Перевод О.Ю. Малиновой.
решать; скорее, они образуют неотъемлемый элемент самой политики, формируя многообразие, которым можно вполне успешно управлять и которое можно использовать.
Основной тезис этой статьи заключается в том, что пробле-матизация национальных меньшинств вытекает из развития и применения доктрины национального самоопределения. Я усматриваю эту связь в том, что национальные меньшинства, во-первых, оспаривают ныне утвердившиеся юридические основания государственных границ (в теории и на практике), а во-вторых, ставят под сомнение ключевые принципы современной доктрины легитимации политической власти-авторитета (т.е. соответствие между «народом», «нацией» и «государством» и обретение авторитета через договор между управляющими и управляемыми).
Национальные меньшинства оспаривают юридическую природу границ, ибо в ее основе - компромисс между легитимацией политической власти на основе принципа самоопределения и теми нормами, которые уже действовали, когда этот принцип появился (т. е. суверенитетом и территориальной целостностью государства). Национальные меньшинства ставят этот компромисс под сомнение и прямо, и косвенно. Они привлекают внимание к очевидному лицемерию системы, где власть легитимируется с помощью уравнения «одна нация = одно государство», однако государственные границы игнорируют этот принцип, включая множество групп, которые идентифицируются в качестве наций. Следствием этого являются действия государств, направленные на решение проблемы национальных меньшинств, и действия националистически настроенных акторов и групп, стремящихся к автономии.
Национальные меньшинства оспаривают презумпции относительно государства и легитимации политической власти-авторитета и потому, что явно свидетельствуют: и в теории, и на практике «народ», «нация» и «государство» - несовпадающие множества, а это противоречит логике национального самоопределения. Соответственно, национальные меньшинства возвращают политику к спорам о том, кто входит в народ, а кто - нет, т.е. ставят фундаментальные вопросы о границах политии. А это имеет последствия для легитимации политической власти-авторитета по принципу договора между управляемыми и управляющими. Национальные меньшинства становятся проблемой, поскольку теория договора
требует не только наличия однородной группы, выражающей согласие подчиняться власти, но и соответствия такой группы границам государства. Таким образом, национальные меньшинства оказываются концептуальной проблемой для теоретиков и требуют каких-то мер со стороны политиков-практиков. Однако именно такой подход и вызывает вопросы.
В первой части статьи будут рассмотрены две главные доктрины, на основе которых формулируется проблема национальных меньшинств, - суверенитет и национальное самоопределение. Во второй мы проследим отношение между ними и покажем, что современная юридическая сущность границ представляет собой компромисс, в рамках которого принцип национального самоопределения пересматривается и сливается с основными компонентами суверенитета. Далее мы выясним, каким образом национальные меньшинства ставят этот компромисс под сомнение. В третьей части статьи мы вернемся к анализу составных элементов современной нации-государства - «народа», «нации» и «государства» - и увидим, что именно представление о том, что эти элементы должны находиться друг с другом в соответствии, влечет за собой понимание национальных меньшинств как проблемы. Внося концептуальную ясность в отношения «народа», «нации» и «государства», мы показываем, что национальные меньшинства не обязательно должны рассматриваться как прямая угроза легитимности политической власти-авторитета. В четвертой части статьи упор сделан на идею легитимации на основе договора и показано, как это способствует проблематизации меньшинств. В заключение приводятся некоторые доводы в пользу иных подходов к легитимации, которые бы не опирались на идею договора и не подчеркивали необходимость соответствия между «народом», «нацией» и «государством».
Суверенитет и национальное самоопределение
Мы живем в мире государств. Считается, что только правительства этих государств имеют право монопольно пользоваться инструментами власти, будучи свободными от неправомерного вмешательства других государств. Это - контекст, в котором существует современная политика. Это - эра суверенитета. Те, кто утверждает, что мы приближаемся к концу этой эры или даже пере-
шагнули за ее рубеж, не учитывают, в какой мере эти нормы определяют современную политику [Held, 1995; Keating, 2001]. Другими словами, суверенитет - это синтаксис политики эпохи модерна [Jackson, 2005, p. 73], он создает предпосылки для так называемого глобального мира; глобализация и акторы, действия которых происходят «за рамками» суверенитета, нуждаются в существовании порядка, основанного на суверенитете и системе государств [Jackson, 2007, p. 310]. Авторы, настаивающие, что мы находимся в постсуверенном мире, не понимают, что суверенитет - его основа [Loughlin, 2003, p. 72-98]. Стремясь избежать этой ошибки, я начну с рассуждений о суверенитете.
Истоки концепции суверенитета восходят к основополагающим идеям Жана Бодена и Томаса Гоббса. Однако термин был пущен в оборот не ими: и другие мыслители рассматривали понятия иерархии и авторитета, властвующего в пределах определенной территории, в частности применительно к отношениям феодалов в средневековой Европе [Loughlin, 2003, p. 73-75; Jouvenel de, 1957]. Тем не менее понятие суверенитета как «абсолютной и постоянной власти» устанавливать законы для всех подданных [Bodin, 1992, ch. 8] в пределах территории и уполномоченной по договору [Hobbes, 1996, p. 120-121, 231] появилось именно в работах Бодена и Гоббса.
Суверенитет принято связывать с актом правления. Известная формула государства, данная Максом Вебером, воспроизводит именно эту логику [Weber, 1968, p. 54]. Для Вебера и его последователей государство - лишь тогда государство, когда оно обладает суверенной властью [Migdal, Schlichte, 2005, p. 10-14]. В данной концепции государства раскрывается то, что, по мнению некоторых, составляет самую сущность суверенитета: суверенитет - это легитимная власть-авторитет; это монополия на использование силы; это единственный источник государственной власти (government); это территория, заключенная в границы. Для моих целей наибольший интерес в этой формуле представляет связка между актом правления (act of governing) и легитимностью. Анализ этой связки позволяет увидеть корень того, чем суверенитет является в действительности, - обнаружить его юридическое и политическое измерения.
Юридический аспект суверенитета хорошо разработан; он прослеживается в литературе со времен Гоббса и родоначальников международного права - Гуго Гроция и Эмера де Вателя. Исследователями международных отношений немало сказано о юридических аспектах суверенитета как конституирующей нормы международного общества (поскольку государства как юридические единицы образуют границы между политическими сообщества-ми)1. В силу этого я не буду подробно останавливаться на этом аспекте суверенитета.
Мне бы хотелось подчеркнуть другое - то, что, по словам Мартина Лафлина, «авторитет, заключенный в институциональные рамки государства, покоится на политических отношениях» [Loughlin, 2003, p. 82]. Таким образом, суверенитет имеет политическую сущность. А это заставляет обратить внимание на то, что он «имеет отношение не столько к [юридическим и административным. - Р.Ш.] полномочиям, сколько к возможностям (capacity), не столько к авторитету, сколько к власти (power)» [Loughlin, 2003, p. 85]. С этой точки зрения для правильного понимания суверенитета следует принимать во внимание: 1) способность конституировать, упразднять и изменять государственное управление (government) [Loughlin, 2003, p. 82; Lawson, 1992, p. 47]; 2) группу, которая обладает такой способностью, - «народ» как конституирующую силу [Loughlin, 2003, p. 85, 61-64, 99-113; Sieyes, 1963, p. 124128]; 3) способ, которым порождается власть. Порождение публичной власти, в отличие от материальной власти или принуждения [Loughlin, 2003, p. 76-79], - вот что в действительности является центральным компонентом правильно понятого суверенитета. Поэтому, коль скоро становится ясно, что публичная власть - это институционализация политической власти [Loughlin, 2003, p. 78], которая происходит на основе лояльности и преданности, как акт группы людей, живущих вместе «ради действия» [Arendt, 1973, p. 175; Arendt, 1958, p. 200; Loughlin, 2003, p. 77-82], мы видим, что суверенная власть в своем юридически институционализированном варианте в конечном счете покоится на политическом от-
1 См.: например: [Jackson, 2003, ch. 7, 12; Walker 1993]. Проявления этого «законного права» часто усматривают в Аугсбургском мире 1555 г., Вестфальском мире 1648 г. и в ст. 2 Устава ООН.
ношении. Важно отметить, что в итоге это политическое отношение «опирается на лояльность народа» [Loughlin, 2003, p. 82].
Это помогает понять связку между юридическим и политическим пониманием суверенитета: законный порядок и авторитет правительства - это выражение политической сущности суверенитета, которая, в свою очередь, есть выражение публичной власти и конституирующей силы народа [Loughlin, 2003, p. 85]. Таким образом, для существования юридического суверенитета требуется политическое основание. Однако и политический суверенитет не может существовать сам по себе; публичная власть требует конституиро -вания через систему институтов, чтобы от грубой политической силы (power) перейти к организованной публичной форме [Loughlin, 2003, p. 78]. Другими словами, суверенитет может быть понят как совокупность отношений, имеющих разные измерения (as multi-relational with various dimensions). Это совокупность отношений, поскольку его сущность составляют отношения: 1) между индивидами, составляющими народ; 2) между народом и правительством как между управляемыми и управляющими. Кроме того, суверенитет предстает как совокупность отношений еще и потому, что его исходное содержание - власть-сила (power) приобретает форму (становится властью-авторитетом) через институционали-зацию под маркой государства (under the rubric of the state) [Loughlin, 2003, p. 83-86]. Наконец, этот институционализированный юридический суверенитет имеет внутреннее и внешнее измерения.
Теперь мы видим, почему доктрина суверенитета так важна для понимания национальных меньшинств как «проблемы». Если власть-авторитет в конечном счете опирается на власть-силу, порождаемую целым, которое представляет собой совокупность индивидов и рассматривается как гомогенный народ, то проблемы, которые могут подорвать это единство, ослабляют притязания го -сударства на суверенитет. В современный период истории национальная однородность становится жизненно важной для единства народа, а наличие национальных меньшинств воспринимается как проблема, ибо влечет за собой сомнения в лояльности и преданности, которые и обеспечивают легитимность ассоциации.
Здесь важно заметить, что легитимность, как учредительная норма международного сообщества и системы государств [Jackson, 2003, p. 319; Jackson, 2005, p. 73-75], возникла раньше, чем ее ва-
риант, основанный на легитимации народом. Символическим указателем, знаменующим появление современной системы государств, считается Вестфальский мир 1648 г., который стал кульминацией предшествовавших событий [Jackson, 2005, p. 83; Brown, 2002, p. 23-26; Mann, 1986; Mann, 1993; Teschke, 1998; Braudel, 1972; Wight, 1977, p. 151-152; Loughlin, 2003, p. 74]. С XVI-XVII вв. власть-авторитет постепенно все больше оказывалась привязана к территории и сосредоточена в руках суверена; при этом обращение к экстратерриториальному целому (папству) скорее ограничивало, нежели легитимировало ее. Тем не менее легитимная власть в Европе этого периода по-прежнему порождалась сверху, по династическому принципу, и воплощалась в короле-суверене [Jackson, 2005, p. 82; Osainder, 1994, p. 27-28].
То, каким образом порождается легитимность, имеет принципиальное значение, так как последующий подъем национального самоопределения и национализма фундаментальным образом изменил восприятие легитимности власти. Национальное самоопределение «поколебало единый мир разделяемых ценностей и установок», превратив международное общество просто в совокупность самостоятельных (т.е. национальных) частей [Mayall, 1990, p. 25]. Не следует недооценивать революционность этого изменения: с введением национального самоопределения были посеяны семена «отрицания легитимности всяческих привилегий, сначала в теории, а затем и в действительности» [Mayall, 1990, p. 38]. Мировой порядок, основанный на принципе народного суверенитета, возник не вдруг; как свидетельствуют американская и французская революции, борьба против династического порядка не была легкой. Однако с теоретической точки зрения с внедрением концепции национального самоопределения стало все труднее и труднее править народом, не упоминая о его роли.
Доктрина национального самоопределения состоит из трех компонентов: 1) нации существуют как эмпирический факт [Breuilly, 2011]; 2) нации являются основными вместилищами (the ultimate locus) политической власти-авторитета [Loughlin, 2003, p. 85, 6164, 99-113; Sieyes 1963, p. 124-128]; 3) а значит, между нацией и государством должно быть соответствие [Mill, 1991, ch. 16; Tilly,
1994, p. 133-134]1. Очевидно, что эта доктрина «создает» национальные меньшинства как эмпирически реальные группы, которые лишены возможности осуществить последний компонент - установить соответствие между нацией и государством. В то же время именно отсутствие этой возможности и заставляет рассматривать их существование как проблему.
Корни концепции самоопределения лежат в ранней традиции общественного договора, в идеях Гоббса и Джона Локка. Гоббсов -ский договор между управляемыми и управляющими, дополненный локковской идеей управления на основе согласия [Locke, 1982, ch. 7], заложили основу для последующей разработки теорий политической легитимности, опирающейся на понятие самоопределения. Прежде всего - Жаном-Жаком Руссо в XVIII в. У Руссо «личность» становится определяющим элементом в отношениях управления: вместо представления о власти сверху вниз появилось представление о власти, «проистекающей от коллектива людей, вместе составляющих общество» [Leerssen, 2006, p. 82; Rousseau, 2004, ch. 6-7; Benner, 2011]. Лучшим примером такого представления может служить известный памфлет аббата Сийе «Что есть третье сословие?». Именно благодаря этому памфлету и той роли, которую его автор сыграл в Национальной ассамблее во время Французской революции, твердо установилось представление о нации как совокупности всех граждан государства [Leerssen, 2006, p. 88-89]. Именно при конструировании этой политической целостности -единого народа - национальные меньшинства становятся камнем преткновения.
Проблема встала в полный рост, когда необходимость соответствия между нацией и государством стала артикулироваться открыто, в частности в работах Гердера, Канта, Фихте, Гегеля, а также Дж.С. Милля. Центральная идея в концепции Милля - то, что «вопрос об управлении должен решаться управляемыми» [Mill, 1991, ch. 16], - в совокупности с возникавшим тогда дискурсом о «факте» наций привели к формулировке принципа о том, что свободные институты требуют, чтобы «границы государств (governments) совпадали с границами национальностей» [Mill, 1991,
1 Нередко в качестве дефиниции национального самоопределения берется только третий компонент.
ch. 16]1. Простое уравнение «одна нация, одно государство» превратилось в основу синтаксиса современной политики. По мысли Эрнста Геллнера, национализм, как основополагающая теория современной политики, - «это теория политической легитимности, которая требует, чтобы этнические границы не пересекались политическими и, в частности, утверждает что этнические границы внутри данного государства - случайное обстоятельство, по общей формулировке принципа уже формально исключенное [выделено мной. - Р.Ш. ], - не должны отделять носителей власти от остальных» [Gellner, 1983, p. 1]. В основе «проблемы» национальных меньшинств - именно этот упор на соответствие. Это не ускользало от внимания некоторых современников Милля - например, лорд Эктон пытался доказать, что надо делать «различие между культурой (национальностью) и политикой (независимостью)» [Breuilly, 2011].
Вопрос о национальных меньшинствах становится актуальным, когда из теории концепция национального самоопределения переходит в практику в качестве ключевой доктрины, определяющей политическую деятельность. В частности, это имело место в процессе «национализации» политики в XIX в., по мере того, как национальный принцип - представление о том, что нации существуют, и они заслуживают и требуют автономии, - из периферийного принципа политики превращался в основной. Например, мы видим «после 1800 г., насколько чаще население стало восставать во имя своей особой национальности - и особенно насколько чаще прежде уступчивые меньшинства стали требовать полной независимости. Соответственно, доля всех революционных ситуаций [в Европе], включавших национальный компонент, возросла с типичных 30% до 1800 г. до 50% после» [Tilly, 1994, p. 137].
Особенно сильно политическая мобилизация на основе доктрины национального самоопределения проявилась в XIX в. Рост влияния этой доктрины проявился не только применительно к революционным моментам (как в случае «весны народов» в 1848 г.), но и в том, что этот дискурс был взят на вооружение теми, кто больше всего терял от применения данной доктрины, - европей-
1 О том, как в XIX в. развивался дискурс о «факте» существования наций, см.: [БгеиШу, 2011].
скими династическими империями. Так, в XIX в. мы видим, как царское правительство осуществляет политику русификации применительно к славянам невеликороссам, а Габсбургская империя открыто признает национальные различия [Breuilly, 2011]. Эссен-циалистское представление о природе государства имеет решающее значение для проблематизации национальных меньшинств.
Таким образом, в XIX в. искра самоопределения возгорелась в пламя по всей Центральной и Восточной Европе, задавая кон -текст для превращения этой идеи в доминирующий принцип организации политического и международного порядка. Дебют принципа национального самоопределения в качестве главного способа легитимации власти-авторитета на практике безусловно был связан с «14 Пунктами» президента В. Вильсона в конце Первой мировой войны. Поворот выразился в открытом признании национального самоопределения в качестве «основного соображения при формировании новых государств в Центральной и Восточной Европе на месте побежденных или расчлененных империй Габсбургов, Го -генцоллернов, Романовых и Оттоманской империи» [Jackson, 2005, p. 87]. С деколонизацией в середине ХХ в. процесс упрочения национального государства, стимулированный превращением доктрины национального самоопределения в основополагающий принцип политической организации и легитимации суверенной политической власти, достиг своего апогея и стал глобальным.
Отделяя национальное от самоопределения: юридические границы и борьба за национальное самоопределение
Конечно же, идеал национального государства не был вполне реализован. Единиц, которые считаются нациями, гораздо больше, чем государств. И безусловно, международное сообщество, по крайней мере со времен распада Лиги Наций, стало относиться к идее поощрения перекраивания границ по этнокультурным основаниям (и национального самоопределения) негативно. Однако, как показано в предыдущем разделе, начиная с XIX в. политический дискурс оказался «национализирован» настолько, что легитимность политической власти измеряется в зависимости от соответствия между нацией и государством. Задача этого раздела -
проследить, как возник и упрочился разрыв между дискурсом о национальном самоопределении и его практическим применением (лишенным этнонациональных коннотаций), а также посмотреть, какое отношение это имеет к «проблеме» национальных мень-
шинств1.
Я начну с краткого обзора современного состояния принципа национального самоопределения в международном праве, а затем прослежу, каким образом оно сложилось, и покажу, что юридическая сущность границ представляет собой компромисс между национальным суверенитетом и фундаментальной нормой суверенитета и связанной с ним территориальной целостности. Далее я исследую, каким образом национальные меньшинства косвенно (привлекая внимание к вышеуказанному разрыву) и прямо (борясь за национальное самоопределение) оспаривают этот компромисс.
Несмотря на то что после 1945 г. принцип национального самоопределения является одним из столпов международного пра-ва2, в качестве права на создание государства он применяется крайне узко. Это «право» имеет два измерения: внутреннее (т.е. демократическое участие в государстве) и внешнее (т.е. право на создание государства). Последнее международное право сводит к ограниченному ряду ситуаций: (1) территории бывших колоний, (2) где определенная часть населения государства страдает от нарушения прав человека и лишена права на внутреннее самоопределение в особенно отвратительных формах (in a particularly abhorrent way), и (3) повышение статуса бывших административно-территориальных единиц государства после его распада [Cassese, 2005, p. 61; Crawford, 2007, p. 415; Emerson, 1971; Higgins, 1994,
1 Тезис о том, что концепция национального самоопределения, превратившись в принцип легитимации политической власти или принцип международного права, подверглась пересмотру, можно обнаружить в большинстве работ, посвященных данной концепции [Mayall, 1990; Cassese, 2005; Crawford, 2007; Emerson, 1971; Jackson-Preece, 2005; Archibugi, 2003; Weller, 2005; Claude, 1955, p. 172-176].
2 В частности, он закреплен в Уставе ООН (ст. 1 и 55), в Пакте о гражданских и политических правах (ст. 1), в Пакте об экономических, социальных и культурных правах (ст. 1), в Декларации Генеральной Ассамблеи ООН о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами (1970), в Хельсинкском Заключительном акте (1975, ст. 8).
оИ. 7]. Примечательно, что в настоящее время юридическое оформление права на национальное самоопределение практически не принимает этнические, культурные или лингвистические различия в качестве оснований для осуществления данного права [Са88е8е, 2005, р. 63]. Таким образом, «чисто» политическая доктрина национального самоопределения, согласно которой каждая нация должна иметь собственное государство, не находит отражения в международном праве.
Истоки такого положения вещей можно обнаружить в процессе отработки «цивилизованного стандарта» применения принципа национального самоопределения в 1919 г.1 Используя доктрину для легитимации создания новых государств в Восточной и Центральной Европе, союзники утверждали, что будет правильно прилагать ее только к тем, кто готов на самоопределение [Мауа11, 1990, р. 45]. На практике суверенитет в Европе легитимировался за счет национального самоопределения, однако в отношении более отдаленных колониальных территорий это право отрицалось. Но неравное применение доктрины в силу явно расистского характера определявшей его идеологии, подъема движения за права человека после 1945 г. и давления со стороны колониальных территорий продолжалось недолго. Поскольку «не было ничего взамен национального самоопределения в качестве упорядочивающего принципа международного сообщества» [Мауа11, 1990, р. 45], с середины ХХ в. в процессе деколонизации он постепенно оказался принят колониальными державами [Higgins, 1994, р. 113; Таск^оп-Ргеесе, 2005, р. 89-90]. Однако его применение ограничивалось заинтересованностью государств в поддержании порядка перед лицом хаоса, которого опасались в связи с быстрым умножением членов международного сообщества и связанными с этим этническими конфликтами. Таким образом, международное сообщество, включая и вновь возникавшие государства, с энтузиазмом стремилось сохранить норму территориальной целостности и придать ей высокий статус, тем самым закрепляя юридическую сущность гра-
1 Дискурс о «цивилизованном стандарте» и его приложение к этничности и проблемам национальных меньшинств рассматривается в: [Jackson-Preece, 2005, p. 81-90]. О той роли, которую этот дискурс сыграл в исключении «национального» из концепции внешнего самоопределения в международном праве, см.: [Emerson, 1971, p. 463-464].
ниц - в противоположность идее изменения государственных границ для их большего соответствия этнокультурным сообществам.
Тем самым складывался компромисс, ибо самоопределение продолжало рассматриваться в качестве принципа, легитимирующего суверенную власть и создание государства, однако это была исправленная концепция, основной упор в которой делался на юридические основания границ (в противоположность социологическим) [Jackson, 2003, p. 321-325]. В качестве практического примера, характеризующего юридическую природу границ, обычно приводят приверженность принципу uti possidetis juris1 государств, возникших в результате деколонизации в Южной Америке, Азии и Африке, и особенно тот факт, что его горячо поддерживает Организация африканского единства. В общем виде этот международный принцип поддерживает сохранение неизменности границ во всех случаях, кроме двух: 1) когда все государства, которых касается изменение, с ним согласны; 2) когда «распадается» империя или государство и границы, которые должны стать международными (т.е. границами новых государств), прежде были внутренними административными границами первого порядка (т.е. границами провинций) [Jackson, 2003, p. 325-328; Jackson, 2005, p. 89-92; Jackson-Preece, 2005, p. 169-170; Higgins, 1994, p. 122-123].
Практикуя неравное применение национального самоопределения на основе «цивилизованного стандарта», международное сообщество закрепило в качестве основной норму, согласно которой национальное самоопределение как право на создание государства не распространяется на национальные меньшинства. О действенности этого принципа свидетельствует то, как Арбитражная комиссия ЕС под председательством Р. Бадинтера применяла uti possidetis juris в вопросе о легитимности новых государств, возникших после «распада» бывшей Югославии. Та же норма лежит в основе представления о том, что внешнее самоопределение - это единовременный акт, тогда как внутреннее самоопределение осуществляется благодаря либеральному демократическому конституционализму [Weeler, 2005, p. 12-13; Emerson,
1 В международном праве принцип сохранения существующего положения вещей (преимущественно о территории, занятой в ходе военных действий). -Прим. перев.
1971, p. 464; Higgins, 1994, p. 119-121; Chambers, 2004]. Мы видим, что, коль скоро «чистый» принцип национального самоопределения приходит в противоречие с основными компонентами суверенитета (т.е. с государственной целостностью), ему приходится подчиняться и приспосабливаться к действующей системе. Другими словами, между, казалось бы, противоречащими друг другу принципами установился компромисс: национальное самоопределение подверглось пересмотру, дабы оказаться совместимым с ограничениями, задаваемыми территориальной целостностью.
Норма, согласно которой на практике внешнее самоопределение рассматривается как единовременный акт, осуществляемый в соответствии с юридическим пониманием границ, имеет очевидные последствия для национальных меньшинств. Сам факт их существования - это вызов тому компромиссному пониманию национального самоопределения, которое заложено в легитимации власти-авторитета, поскольку он заставляет признать, что «национальное самоопределение - это сущий вздор» [Jackson-Preece, 1998, p. 29]. Делая очевидным зазор между теорией и практикой легитимации суверенной власти, национальные меньшинства оспаривают саму логику этой легитимации. Будучи «проигравшими», они служат подтверждением того, что на практике национальное самоопределение является игрой с нулевой суммой. Как пишет Дженнифер Джексон-Прис, национальные меньшинства - политические аутсайдеры, ибо они «не соответствуют критериям определения легитимности и членства в политическом сообществе, на территории которого они находятся» [Jackson-Preece, 2005, p. 9]. Соответственно они рассматриваются как проблема, которую надо решить, чтобы обеспечить соответствие между реальностью и пересмотренной теорией.
Неявная проблематизация национальных меньшинств превращается в явную в силу того, что: 1) государство стремится решить проблему национальных меньшинств, и 2) национальные меньшинства борются за автономию, стремясь осуществить национальное самоопределение.
Как и Джексон-Прис, я вижу три принципиальных способа, которыми государства пытаются решать проблему национальных меньшинств [Jackson-Preece, 1998; McGarry, O'Leary, 1993]. Во-первых, государства стремятся устранить национальные меньшин-
ства путем их искоренения; либо приведения границ в соответствие с «фактами» путем перемещения населения или перекраивания границ. Есть множество примеров такого подхода, в том числе многочисленные случаи геноцида в ХХ в. и ранее (холокост1, геноцид в Восточном Тиморе, истребление народности либо в Нигерии и др.), массовые переселения населения (например, в Греции и Турции по Лозаннскому договору 1923 г. или этнические чистки в бывшей Югославии) и пересмотр границ, как в случаях Бангладеш и Чехословакии. Во-вторых, государства стремятся поощрять ассимиляцию национальных меньшинств и проводить активную политику, направленную на их включение в большую «нацию»2. Формирование культуры «плавильного котла» в Америке и попытки ассимилировать аборигенов в Канаде через школьную систему, привязанную к месту жительства (the residential school system), служат хорошими примерами двух подходов к политике ассимиляции. Наконец, государства могут улаживать проблему национальных меньшинств через различные формы прав или автономии. Защита прав меньшинств Лигой Наций, а позже - Европейским союзом, создание федеративного государства в Канаде (вследствие непопулярности курса на ассимиляцию квебекцев, предложенного лордом Даремом) и деволюция власти в Соединенном Королевстве - проявления этого подхода.
Как показывает эта нестрогая подборка примеров3, существование национальных меньшинств побуждает государство действовать ради решения данной проблемы не только потому, что границы приобрели юридический характер, но и потому, что данный вопрос рассматривается с точки зрения национального самоопределения. В то же время с середины ХХ в. поиску решений проблемы национальных меньшинств уделяется все больше внимания. По мере замораживания политической карты ставки в игре для тех,
1 Уже то, что холокост называли «окончательным решением», подтверждает мой тезис, согласно которому меньшинства интерпретируются как проблема.
2 О различиях между содействием ассимиляции (т.е. ее социальным стимулированием) и активной политикой государства, направленной на ассимиляцию меньшинств, см.: [Jackson-Preece, 2008, p. 611].
3 О пагубности искажений при выборе примеров и формулировке выводов в исследованиях наций, национализма и этнических конфликтов и о последствиях такого рода неточностей для разработки теории см.: [Latin, 2007].
кто стремится оспорить компромисс, повышаются, и потребность в решении проблемы возрастает.
Параллельно действиям государства, направленным на решение проблемы национальных меньшинств, развивается борьба последних за автономию во имя национального самоопределения. Сочетание политической доктрины, подчеркивающей соответствие между нацией и государством, приоритета территориальной целостности и юридического понимания границ порождает «проблему подгонки» (problem of fit): в чуть менее, чем 200 государствах, существует примерно 600 языковых групп и 5 тыс. этнических групп [Gurr, 1993]. Неудивительно, что в настоящее время около 174 групп ведут борьбу за национальное самоопределение [Quinn, 2008, p. 36-37]. Не во всех случаях речь идет о насилии; я бы выделил три больших типа движений за национальное самоопределение: 1) те, которые используют «общепринятые» политические средства; 2) те, кому это не удается и кто в значительной мере прибегает к насилию; 3) случаи, когда применялись практики урегулирования конфликта, чтобы вернуть группы в политическое поле1. Важно подчеркнуть, что эти фазы могут переходить одна в другую в любой последовательности [Quinn, 2008, p. 36-37]. Принимая во внимание, что национальность неоднородна и сущность ее постоянно оспаривается [Hutchinson, 2005], различные группы внутри национальных меньшинств также могут предпринимать «меры» к национальному самоопределению. В частности, на примерно 29 этно-политических групп на Ближнем Востоке и в Северной Африке приходится около 112 движений и организаций, представляющих их интересы и применяющих разные стратегии для осуществления своих целей (например, электоральная политика, гражданское неповиновение и насилие) [Asal, Johnson, Wilkenfeld, 2008, p. 57-59].
Когда политические средства не срабатывают и начинается насилие, стабильность государства, безопасность его народа, всего региона и международного сообщества оказывается под угрозой. С 1950-х годов военные действия внутри государств заметно участились, составляя значительную долю в общей совокупности
1 К первой категории относится примерно 100 случаев, ко второй - 28, к третьей - 46 [Оипп, 2008, р. 36-37]. Моя классификация построена на основе десяти категорий, выделенных Куином.
конфликтов [Hewitt, 2008]. Многие из них разжигались борьбой за национальное самоопределение (с 1950-х годов было около 87 таких конфликтов) [Quinn, 2008, p. 34]; отсутствие соответствия между государством и этническими группами, особенно когда группы расселены поперек границ нескольких государств, значительно повышает вероятность возникновения конфликтов [Gurr, Hewitt, Wilkenfeld, 2008, p. 9; Latin 2007, p. 19].
Важно понять, что меньшинства оспаривают главный способ конструирования легитимности в рамках существующего политического порядка не только, когда они ведут насильственную борьбу (что имеет очевидные последствия для мира и безопасности), но и когда действуют мирными средствами: вызовом является само их существование. Меньшинства требуют автономии, подчеркивая необходимость привести в соответствие нацию и государство, - и это звучит как ключевой принцип современного политического дискурса. Следовательно, они представляют собой парадокс: стремятся к соответствию, которое редко удается найти - если вообще когда-либо удается. Таким образом, на фундаментальном уровне национальные меньшинства и борьба за национальное самоопределение разрушают компромисс, за счет которого совмещаются национальное единство и суверенитет, демонстрируя, что этот компромисс не работает. Неудивительно, что национальные меньшинства превращаются в проблему в теории и что на практике политики ищут решения данной проблемы, стремясь смягчить конфликт и предотвратить насилие.
Составляющие национального государства
В этом разделе статьи, во-первых, показано, что в основе прямой и косвенной проблематизации национальных меньшинств лежит стремление к сопряжению «народа», «нации» и «государства»; во-вторых, рассматриваются концептуальные связи между этими тремя элементами современного государства; в-третьих, выдвигается тезис, что с разграничением этих понятий и правильным пониманием деятельности государства (government) и легитимной власти-авторитета исчезает необходимость рассматривать национальные меньшинства как проблему. Рассмотрим эти положения по очереди.
В эпоху модерна понятия «народ» и «нация» обычно рассматриваются как синонимы. Как утверждает Бернард Як, принцип народного суверенитета является сильным основанием легитимации власти-авторитета, однако он имеет существенный недостаток, поскольку в нем отсутствует определение «народа», который обладает властью [Yack, 2001, p. 525; Jennings, 1956, p. 56]. Нация дает то, чего недостает народному суверенитету: сознание дополитиче-ского основания сообщества, идентичность, которая не проистекает из установлений политической власти [Yack, 2001, p. 524-525]. Эта независимая (separate) идентичность необходима, поскольку для того, чтобы действительно обладать властью, народ должен быть способен выживать и в случае упразднения политического авторитета, а этнонациональный критерий порождает необходимое чувство стабильного единства. «Ловкость рук», с которой национализм смешивает эти два чувства сообщества [Breuilly, 1993], народ и нацию, имеет центральное значение для понимания тех напряжений, которые этнонационанальный плюрализм создает в современном государстве. Приведенные выше толкования национального самоопределения и национализма Миллем и Геллнером, которые указывают, что эта доктрина требует совпадения между народом, нацией и государством, лишний раз подчеркивают эту идею. Это слияние народа и нации - поистине боевой клич националистов; например, основной тезис Квебекской партии в современной Канаде - это право квебекцев на создание суверенного государства; примечательно, что их оппоненты, националисты-государственники (pan-state nationalists), в свою очередь доказывают, что есть лишь одна канадская нация, один народ.
И этот пример, и определение доктрины национального самоопределения, предложенное Миллем и Геллнером, красноречиво свидетельствуют, что для того, чтобы политическая власть была легитимна, народ и нация должны быть конгруэнтны государству. В первых двух разделах статьи мы проследили, как сложилась эта норма. Эта идея остается по-прежнему могущественной, она следует логике, согласно которой для действительно представительного правления требуется, чтобы власть государства была ограничена группой, которая ее санкционирует, и чтобы эту группу объединяли общие ценности и установки. Отсюда вытекает известный тезис: демократия способна выдержать многообразие то-
чек зрения лишь в случае, когда они соответствуют основным ценностям группы, которая санкционирует правление, - группы, которая с утверждением принципа национального самоопределения рассматривается как нация1. Во всяком случае, идея очевидна: чтобы политическая власть была легитимна, группа, санкционирующая представительное правление (здесь смешиваются понятия народа и нации), должна быть соразмерна государству.
Если легитимность политической власти-авторитета увязывается с наличием соответствия между народом, нацией и государством, то группа, которая ставит это соответствие под угрозу, должна рассматриваться как проблема. Если к такому соответствию стремятся и те, кто контролирует государство (пытаясь легитимировать свою власть), и те, кто хочет создать свое собственное государство (и легитимировать свои действия и будущую власть), нетрудно понять, насколько стремление к соответствию усугубляет проблему национальных меньшинств. Другими словами, именно стремление к соответствию - корень прямых и косвенных проблем, которые были выявлены выше. Привлекая внимание к тому, что соответствие - миф или нечто, чего еще не удавалось достичь, национальные меньшинства оспаривают саму суть легитимной политической власти-авторитета и в своем собственном государстве, и на системном уровне.
Хотя в теории и на практике нацию смешивают с народом, это не обязательно должно быть так - можно разделять эти понятия. Как было показано в первом разделе, «народ» - это понятие, предшествовавшее современному понятию нации. И то и другое можно интерпретировать как «воображаемые сообщества», поскольку и то и другое - социальные конструкты, поддерживаемые межсубъектным представлением об абстрактном и изменчивом сообществе людей, большинство из которых никогда не встретят друг друга2. Но в то же время между ними сохраняются существенные различия. Наиболее очевидное из них то, что «народ» - это производное от специфической теории политической легитимности, а «нация» (взятая вне доктрины народного суверенитета) яв-
1 Хороший обзор по данному вопросу см.: [Benhabib (ed.), 1993].
2 Я заимствовал фразу Бенедикта Андерсона, однако интерпретирую ее в духе Яка [Yack, 2001, p. 520-521; Chambers, 2004; Anderson, 1991].
ляется гораздо более независимой формой политической ассоциации (т.е. не обязательно связана с представительным правлением или Современностью).
В целях более точного различения можно сказать, что «народ» - это группа индивидов, составляющих единое целое политической организации, связанной узами представительства, - носители конституирующей власти, о которых шла речь выше, которые приобретают соответствующую идентичность в отношениях с ассоциацией, выступающей в роли объекта управления. Это коллектив, который действительно возникает в процессе конституирова-ния представительного правления. Таким образом, народ как конструируемое целое относится к «ведению» доктрины народного суверенитета [Yack, 2001, p. 521]. То есть группа индивидов, обретающих коллективную идентичность, - это социальный конструкт, связанный с парадигмальными границами теории, нацеленной на создание группы, которая является вместилищем власти конституировать, формировать и упразднять государство как систему правления (government) [Yack, 2001, p. 521; Loughlin, 2003, p. 6164, 85; Lawson, 1992; Sieyes, 1963]. Исходя из этого, унифицирующей характеристикой народа (взятого вне связи с национальным самоопределением) является статус индивидов как пространственно связанных собеседников (interlocutors) в этом межсубъективном процессе. Другими словами, народ есть постольку, поскольку существует идея народа, постоянно конструируемая и переконструируемая в межсубъектных представлениях, которые подтверждаются и переподтверждаются действиями членов группы, именуемой народом. Вслед за Яком я полагаю, что данное понятие задается пониманием народа как коллектива, связанного пространством, - связью индивидов на некой территории в вечном настоящем - в противоположность нации, которая связывает индивидов во времени, из прошлого в будущее [Yack, 2001, p. 520-521].
Хочется сказать, что на постоянной основе народ представлен в качестве граждан страны, например - канадцев. Но это будет неверно. Важно понять, что народ - это теоретическая конструкция (a construction at hands of theory) (представительного правления); это не материальное целое, его следует рассматривать лишь в связи с теорией легитимной государственной власти. Поэтому народ - это идея индивидов, находящихся под властью канадского
государства и образующих вместилище власти-способности, конституирующей, изменяющей и упраздняющей власть-авторитет этого государства. Понятно, что это - идея, стремящаяся к материальному воплощению; однако ее материальное воплощение в эпоху Современности связано со смешением народа и нации через доктрину национального самоопределения. Поэтому граждане Канады - не просто народ, но воплощение тенденции рассматривать народ и нацию как одно и то же - часть проекта строительства нации, связывающего индивидов друг с другом во времени и предписывающего им общий набор базовых ценностей.
Равно трудно четко обрисовать концептуальные контуры понятия «нация», особенно принимая во внимание интенсивные споры о его происхождении во времени и связь с доктриной национализма. Следуя этносимволическому подходу, я утверждаю, что нации следует понимать как явление долгих временных периодов (la longue duree) [Hutchinson, 2000, p. 660; Hutchinson, 2005] и что важно «ясно различать понятия "этнического сообщества" (этноса) ("ethnic community" (ethnie)) и "нации"» [Smith, 2001, p. 19]. Это позволяет в самом общем виде рассматривать нацию как группу индивидов, единство и сплачивающая идентичность которых вытекают из общих (shared) этнических, культурных, исторических, лингвистических, религиозных или иных отличительных характеристик и связанных с ними мифов и воспоминаний, а также из [поддерживающего эти характеристики] нормативно-поведенческого и морального уклада (normative-habitual-moral order). Такой подход позволяет выделять то, что не отвечает фундаментальному содержанию этого понятия или, напротив, выходит за его рамки. Так, единство и идентичность этносов (ethnies) может складываться на основе свободной комбинации некоторых из этих характеристик, тогда как современная нация будет опираться на вполне определенную комбинацию указанных характеристик в сочетании с институционализированным массовым политическим сообществом и ясными территориальными связями. Это сочетание, которое и образует современную нацию, вытекает из доктрины национального самоопределения.
Сущность (a core) нации как таковой отделима от ее отождествления с народом, которое сложилось в эпоху модерна благодаря народному суверенитету и национальному самоопределению.
Следует отметить, что содержание понятия «нация» в указанную эпоху менялось, однако не стоит забывать и о группах и организациях, сложившихся до образования современных государств. Другими словами, мы можем разделить понятия нации и народа, уяснив, что современный вариант нации в очень существенной мере есть следствие деятельности, направленной на их смешение. Конечно же, и действия государства по отношению к национальным меньшинствам, и борьба национальных меньшинств за национальное самоопределение (и обычными, и насильственными методами) есть проявления этой деятельности [Billing, 1995]. Такое определение нации помогает лучше понять феномен национальных меньшинств. Они представляют собой единицы, которые обладают многими фундаментальными характеристиками наций, но которым не удалось добиться сращивания нации с народом и государством.
Разделяя нацию и народ, мы видим, что внутри государства может существовать множество наций, которые даже могут частично совпадать друг с другом. Например, в Канаде есть квебекцы, множество наций аборигенов, «английские» канадцы (идентифицируемые путем исключения квебекцев и аборигенов)1 - и панка-надская нация (включающая все народы в Канаде). Конечно, такая интерпретация является спорной, однако отрицать наличие вполне законных оснований для признания существования этих наций (т.е. наличие групп, соответствующих определению фундаментальных характеристик наций, предложенному выше) - значит отказываться взглянуть на состав этой страны, отставив в сторону парадигму, настаивающую на соответствии между нацией, народом и страной. Например, панканадские националисты, выступающие за одну нацию - одно государство, не принимают в расчет (fail to account) квебекскую нацию, равно как сторонники соответствия между кве-бекос и Квебекским государством не принимают в расчет аборигенов и панканадцев в провинции Квебек. В спорах о жизнеспособности этих наций и об их отношении к государству проявляется
1 Определение в качестве «английских» тоже проблематично с учетом массовой иммиграции; поэтому эту нацию иногда называют «остальным населением Канады» (the «Rest of Canada»). Хотя в защиту первого определения можно сказать, что английский язык все-таки является главным публичным языком этой нации и что ядро «белых-англосаксов-протестантов» в ней безусловно по-прежнему доминирует.
многое из того, что я говорил о слиянии понятий народа, нации и государства. Равно важно и то, что национальные меньшинства начинают рассматриваться как проблема, когда они оказываются препятствием к приведению этих понятий в соответствие. Их существование отрицается, их признают только для того, чтобы ассимилировать или чтобы дать автономию того или иного рода, что лишь заново воспроизводит проблему.
Теперь ясно, почему разделение понятий народа и нации -важный шаг в осмыслении многообразия внутри государства. Это позволяет взглянуть на проблему национальных меньшинств, сняв ограничения, налагаемые специфической теорией политической легитимности - национальным самоопределением. То есть рассматривать вопрос больше с точки зрения деятельности правительства и государства как такового, нежели пытаясь поддержать и защитить конкретную модель правления. Этносимволический подход и представление о нации как о понятии, отличном от понятия народа, позволяет при изучении многонациональных и плюралистических по национальному составу (plurinational) государств1 использовать набор аналитических инструментов, которые позволяют разрешать проблемы, не настаивая на однородности и необходимости сращивания народа, нации и государства, - что было бы не вполне правомерно.
Разделение народа и нации позволяет также более ясно понимать отношение между государством, деятельностью правительства и природой легитимной власти. Например, коль скоро мы делаем такое разграничение, становится ясным понятие дополитической сферы, существовавшей до государства. Как показывали Лафлин и другие, понятие дополитического и переход к политическим практикам в формировании государств - это основа работ Николо Макиавелли и Карла Шмитта [Loughlin, 2003, p. 32-44; Machiavelli, 1995, Schmitt, 1996]. Отталкиваясь от работ Макиавелли и Шмитта, мы можем понять политику как нечто, находящееся над повседневной рутиной политики, имеющей место в современных государствах, и выходящее за ее рамки. Политика может быть понята
1 О различии между многонациональными и плюралистическими по национальному составу государствами см.: [Keating, 2002; Keating, 2004].
на ее первичном уровне (in its first-level nature) - как политическое1 [Loughlin, 2003, p. 32-35]. В мире политического имеет значение, кто входит в группу, а кто - нет (шмиттовское разделение на друзей / врагов) [Loughlin, 2003, p. 5; Schmitt, 1996, р. 32-42]. Это разделение и то, как оно проводится, имеет чрезвычайно важное значение для понимания проблемы национальных меньшинств. Ибо если неясно, кто входит в группу, а кто - вне ее, политику начинает определять динамика внутренних / внешних (друзей / врагов), а не соображения политики второго порядка (a second-order politics), в рамках которых плюрализмом и конфликтами можно успешно управлять и использовать их2.
И еще о переходе от политического к практической политике: поскольку любая сколько-нибудь значительная по размерам группа нуждается в делегировании и разделении труда, а деятельность такого рода требует осуществления функций, сопряженных с властью-авторитетом (издание директив, посредничество), и больших ассоциаций, в ней тоже происходит разделение на управляющих и управляемых [Loughlin, 2003, p. 5; Oakeshott, 1993, p. 7-8]. Политика второго порядка вырастает именно из этого различия; она связана с управлением конфликтами и их смягчением через институ-ционализацию под маркой государства [Loughlin, 2003, p. ch. 2, 3]. Как уже отмечалось выше, «народ» появляется именно с возникновением «правления» («the government») и его представительной формы. Таким образом, представительное правление и народ играют учреждающую роль по отношению друг к другу (mutually constitutive). Соответственно, хотя государство и правительство правильно различать, они тоже являются взаимообусловливающими структурами: по мере формирования и реформирования правительства происходит кристаллизация государства как организации. Правительство - это коллектив индивидов, которые распознаются в качестве такового народом и от него получают санкцию на правление, тогда как государство - это (концептуальная, институциональная и территориальная) среда, в которой этот процесс имеет место.
1 По-французски - как le politique, в противоположность la politique.
2 Макиавелли одним из первых свел политику к искусству с выгодой улаживать внутренние конфликты, и эта модель весьма полезна для рассуждений о многообразии внутри государства, см.: [Machiavelli, 1995, ch. 25, 26].
Роль правительства в государстве определяется представлением о политике второго порядка: она заключается в осуществлении высшего мандата, как верно указал Гоббс, а до него - Цицерон (salus populi suprema lex esto; безопасность народа - высший закон) [Loughlin, 2003, p. 7-8]. Эту максиму нельзя расшифровать просто как защиту управляемых от внешней угрозы; скорее, это выражение фундаментального требования к деятельности правительства -урегулировать внутренние разногласия [Loughlin, 2003, p. 7-12]. В основе этой деятельности - урегулирование конфликта между теми, кто, как считается, входит в народ согласно применимым нормам и ценностям [Machiavelli, 1995, ch. 25, 26]. Как говорилось выше, урегулировать конфликт - значит обуздать его, ввести в продуктивные рамки (и утвердить единство за счет стимулирования лояльности в отношении того, как конфликт был урегулирован) [Loughlin, 2003, p. 32-42]. В период модерна эта деятельность осуществляется на основе ценностей и норм, которые уникальны для нации: разногласия урегулируются в соответствии с ценностями и системами убеждений народа, конституирующего правление.
Понимание государства и его деятельности, изложенное выше, объясняет, почему для людей, живущих под флагом одного государства, требуется определенная мера единства. Сложное устройство крупных ассоциаций и обязательный разрыв между управляющими и управляемыми повышают необходимость в том, чтобы группа, санкционирующая власть в представительной системе, была связана единством. В эру национализма это единство устанавливается за счет сращивания нации с народом. Отсюда легко понять, почему национальные меньшинства представляют собой проблему. Последняя в немалой степени сводится к тому, как: 1) при переходе к политике второго порядка проводятся неизбежные различия между теми, кто считается принадлежащими политическому сообществу, и теми, кто находится вне его; 2) в процессе этого перехода отбираются ценности и нормы, регулирующие политику и смягчающие конфликт. Предложенная выше картина показывает также, что даже «плотное» многообразие («thick» diversity) можно обуздать ради создания благодатных условий для индивидов, образующих ассоциацию, если исходить из альтернативного понимания отношения между народом, нацией и легитимной властью-авторитетом.
Состояние легитимности
В этом разделе я анализирую роль, которую легитимность, возникающая на основе договора, играет в проблематизации национальных меньшинств. А затем перехожу к рассмотрению альтернативных способов порождения легитимности и показываю, каким образом это помогает пересмотреть отношение к национальным меньшинствам как к проблеме.
До сих пор я пытался доказать, что способ легитимации правящей власти определяет отношение к многообразию в политической ассоциации; там, где кажется, что многообразие ставит под сомнение легитимность ассоциации, к ней относятся враждебно [Jackson-Preece, 2005]. Здесь мы имеем дело с фундаментальным парадоксом, поскольку правящая власть должна быть так или иначе легитимирована. Легитимность требуется, поскольку политическая власть, составляющая суть суверенитета государства, порождается лояльностью управляемых; таким образом, коль скоро ставятся под сомнение притязания государства на власть-авторитет, под угрозой оказывается выживание [Loughlin, 2003, p. 78-82]. В эру национализма, когда авторитет правителей опирается уже не на династические узы, но на поддержку народа, процесс определения этой группы и критерии такого определения создают проблемы для тех, кто находится под игом власти, но не рассматривает себя как часть группы, эту власть санкционирующей. В то же время сам факт существования группы, которая может убедительно заявлять, что она не должна находиться под властью данного государства, ставит под сомнение легитимность этой власти.
Принято считать, что политическая легитимность формируется и поддерживается на основе своеобразного договора, выражающего согласие членов политической ассоциации. Вслед за Гроцием Гоббс, Локк, Руссо, Милль, Иммануил Кант и другие выдвигали идею самых разных гипотетических, исторических или категорических договоров, чтобы придать силу всем типам политических порядков и практик [Dunn, 1996, p. 40-42; Buchanan, 2002, p. 691-692; Hampton, 1995]. Теория договора, в общем, предполагает, что политическая власть-авторитет легитимируется через прямое или косвенное согласие подчиняться авторитету правительства и/или согласие подчиняться другим индивидам в управ-
ляемой группе как истинным обладателям власти [Simmons, 1980, p. 57-60; Hampton, 1995]. С этой точки зрения легитимное политическое правление формируется и поддерживается через согласие, обретаемое через гипотетический рациональный ритуал, или через согласие отцов-основателей «политического сообщества» на ограничение свободы. Для моих целей важно также отметить, что теория договора - это современная теория, связанная с доктриной народного суверенитета. В основу как более ранних, так и более поздних теорий договора положена идея народа: именно она является объектом предельного интереса при описании отношений между народом и правительством в более ранних вариантах, из нее исходят современные теоретики, пытаясь изобрести «справедливые» способы организации правления и отношений между членами на-рода1.
Сочетание (1) требования о легитимности политической ассоциации (2) с акцентом на соответствие между нацией, народом и государством при легитимации власти в эру национализма (3) и с тем, каким образом рассматривается формирование (creation) легитимности в рамках теории договора, создает очевидные проблемы в случае национальных меньшинств. Последние прямо оспаривают (explicitly challenge) два аспекта легитимации власти на основе теории договора: 1) они заставляют усомниться в однородности группы, санкционирующей суверенную власть, и 2) тем самым они бросают тень сомнения на границы суверенной власти и правомерность ее применения к части общества, которая не рассматривает себя как часть политического сообщества, санкционирующего власть.
Мне представляется, что «проблема пригонки» наций и государств и распространенность национальных меньшинств, а также других форм многообразия внутри государств побуждает подвергнуть сомнению объяснение легитимности, предлагаемое теорией договора. Проблемы этой теории хорошо известны. Наиболее примечательны доводы Дэвида Юма, указывавшего на роль долговременных конвенций в формировании норм и институтов, а также на недостаток исторической точности теории договора; он критиковал
1 О более ранних и современных вариантах теории договора см. [Hampton, 1995; Buckle, Castiglione, 1991, p. 457].
интерпретацию «молчаливого согласия» как основы для легитимации власти [Hume, 2000; Buckle, Castiglione, 1991, p. 475-478].
Несмотря на критику, эта теория пользуется популярностью как у теоретиков политики и права, так и у практиков, не в последнюю очередь потому, что дает ответы на самые трудные вопросы, связанные с легитимацией власти [Buchanan, 2002, p. 698-699]. Как я отмечал выше, привилегированное положение теории договора - одна из главных причин проблематизации национальных меньшинств в теории и на практике. Однако критика данной теории указывает на возможность альтернативного понимания легитимации власти и тем самым - на то, как можно подходить к вопросам, связанным с национальными меньшинствами, не рассматривая их как проблему, которую нужно решать.
Теория договора справедливо привлекает внимание к важности легитимности в политической ассоциации (и роли народа как конституирующей власти). Однако, как показал Юм, не следует считать, что легитимность создает и дарует власть; скорее, ее нужно рассматривать как выражение лояльности по отношению к практикам, нормам и институтам, которая формируется на протяжении долгого времени и основывается на согласии или несогласии группы с данными практиками, нормами и институтами. Легитимность устанавливается именно в рамках этого процесса. Таким образом, она «скорее дается властью (is conferred by authority), нежели наоборот [формируется народом. - О.М.], и отношения (relationality) предшествуют авторитету» [Loughlin, 2003, p. 81]. Исторический момент играет ключевую роль в установлении легитимности, и игнорировать это - значит вырывать легитимность из контекста, ибо власть-авторитет «"имеет корни в прошлом" и вопрос авторитета - это "в основе своей вопрос традиции"» [Loughlin, 2003, p. 81; цит. по: Арендт Х.].
Теперь понятно, почему легитимность важно рассматривать именно так. Если мы принимаем сказанное выше относительно сущности суверенитета, который в основе своей является выражением публичной власти, опирающейся на лояльность управляемых; и если мы видим, что порождение необходимой лояльности возможно и без слияния понятий народа и нации, и без опоры на договор, то нет необходимости понимать национальные меньшинства как проблему, так как мы можем создать институциональные
структуры, которые будут улаживать конфликт, стимулируя тем самым лояльность и единство.
Другими словами, мы не должны уклоняться от конфликта; урегулирование конфликтов - это как раз суть политики. Как показывает Хатчинсон, соперничающие концепции нации могут работать и на укрепление ассоциации с течением времени [Hutchinson, 2005]. Если отделить вопрос о слиянии нации и народа от вопроса о критериях, по которым определяется, кто входит в народ, а кто -нет, конфликт, связанный с национальными меньшинствами, можно удерживать на уровне политики второго порядка и использовать во благо. Разделив народ и нацию, мы может удерживать политику от скатывания на уровень конфликтов первого порядка (first level conflict). Мы видим, что «проблема» - не в многообразии, которое представляют национальные меньшинства, а в критериях, которые используются для отграничения народа как обладателя конституирующей власти и для придания этому субъекту чувства единства.
Другими словами, не следует связывать легитимную власть исключительно с тем особым типом порядка, который поддерживает доктрина национального самоопределения. Легитимность должна быть избавлена от этого партикуляризма; важно видеть, что она формируется через институционализацию набора практик, которая накапливает лояльность за счет способности этих практик справляться с конфликтом. Таким образом, легитимная власть - та, которая действует ради достижения главной цели - salus populi (безопасность народа). Ключ к достижению этой цели - урегулирование внутреннего конфликта и институционализация практик, позволяющих достичь единства. Это открывает путь к иному пониманию национальных меньшинств - не в качестве проблемы, которую нужно решать, борясь с внутренним многообразием или преуменьшая его, но как нечто, требующее переосмысления институтов и практик с точки зрения того, как сформировать лояльность со стороны групп, которые конституировались раньше, чем государство, которое ныне заключает в себя народ - группу, которая может включать в себя несколько наций.
Перевод c англ. О.Ю. Малиновой
Список литературы
Anderson B. Imagined communities: Reflections on the origin and spread of nationalism. - L.: Verso, 1991. - 224 p.
Archibugi D. A Critical analysis of the self-determination of peoples: A cosmopolitan perspective // Constellations. - Maiden, MA, 2003. - Vol. 10(4). - P. 487-505.
ArendtH. The human condition. - Chicago: univ. of Chicago press, 1958. - 200 p.
Arendt H. On revolution. - Harmondsworth: Penguin, 1973. - 350 p.
Asal V., Johnson C., Wilkenfeld J. Ethnopolitical violence and terrorism in the Middle East // Peace and conflict / Hewitt J., Wilkenfeld J., Gurr T. (eds.). - Boulder: Paradigm Publishers, 2008. - P. 55-66.
Benner E. The nation state // Cambridge history of Nineteenth Century philosophy / Wood A. (eds). - Cambridge: Cambridge univ. press, Forthcoming 2011.
Billig M. Banal nationalism. - L.: Sage, 1995. - 200 p.
Bodin J. On Sovereignty: four chapters from six books on the commonwealth / Franklin J. (ed. & tran.). - Cambridge: Cambridge univ. press, 1992 [1576]. - 141 p.
BraudelF. The Mediterranean and the Mediterranean world in the age of Philip II. - L.: Collins, 1972. - Vol. 1-2. - 642 p.
Breuilly J. Nationalism and the state. - Manchester: Manchester univ. press, 1993. -474 p.
Breuilly J. On the principle of nationality / Jones G., Claeys G. (eds.). - The Cambridge history of Nineteenth-Century political thought. - Cambridge: Cambridge univ. press, Forthcoming 2011.
Brown C. Sovereignty, Rights and Justice. - Cambridge: Polity Press, 2002. - 276 p.
Buchanan A. Political legitimacy and democracy // Ethics. - Oxford: Oxford univ. press 2002. - Vol. 112. - P. 689-719.
Buckle S., Castiglione D. Hume's critique of the contract theory // History of political thought. - Charlottesville, 1991. - Vol. 7(3). - P. 457-480.
Cassese A. International law. - Oxford: Oxford univ. pess, 2005. - 469 p.
Chambers S. Democracy, popular sovereignty and constitutional legitimacy // Constellations. - Maiden, MA, 2004. - Vol. 11 (2). - P. 153-173.
Charter of the United Nations. - San Francisco, 1945.
Claude I. National minorities: An international problem. - Cambridge: Harvard univ. press, 1955. - 248 p.
Crawford J. The creation of states in international law. - Oxford: Oxford univ. press, 2007. - 498 p.
Jouvenel de B. Sovereignty: An inquiry into the political good / J.F. Huntington (tran.). - Cambridge: Cambridge univ. press, 1957. - 319 p.
Democracy and difference: Contesting the doundaries of the political / S. Benha-bib (ed.). - Princeton: Princeton univ. press, 1993. - 373 p.
Dunn J. The history of political theory and other essays. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1996. - 235 p.
Emerson R. Self-determination // The American journal of international law. - Washington, 1971. - Vol. 65(3). - P. 459-475.
Gellner E. Nations and nationalism. - Oxford: Blackwell, 1983. - 152 p.
Gurr T. Minorities at risk: A global view of ethnopolitical conflicts. - Washington: United states institute of peace press, 1993. - 427 p.
Gurr T, Hewitt J., Wilkenfeld J. Introduction // Peace and conflict 2008 / Hewitt J., Wilkenfeld J., Gurr T. (eds.). - Boulder: Paradigm Publishers, 2008. - P. 1-23.
Hampton J. Contract and consent // A companion to contemporary political philosophy / Goodin R., Pettit P. (eds.). - Oxford: Blackwell, 1995. - P. 478 -493.
HeldD. Democracy and the global order. - Stanford: Stanford univ. press, 1995. - 324 p.
Helsinki final act. - Mode of access: http://www.hri.org/docs/Helsinki75.html
Hewitt J. Trends in global conflict, 1946-2005 // Peace and conflict 2008 / Hewitt J., Wilkenfeld J., Gurr T. (eds.). - Boulder: Paradigm publishers, 2008.
Higgins R. Problems & process: International law and how we use it. - Oxford: Oxford univ. press, 1994. - 274 p.
Hobbes T. Leviathan / R. Tuck (ed.). - Cambridge: Cambridge univ. press, 1996 [1651]. - 856 p.
Hume D. A Treatise of human nature / D. Norton, M. Norton (eds.). - Oxford: Oxford univ. press, 2000 [1739-1740]. - 455 p.
Hutchinson J. Ethnicity and modern nations // Ethnic and racial studies. - L.: Routledge, 2000. - Vol. 23(4). - P. 651-669.
Hutchinson J. Nations as zones of conflict - L.: Sage, 2005. - 213 p.
Jackson R. Classic and modern thought on international relations. - N.Y.: Palgrave Macmillian, 2005. - 209 p.
Jackson R. Sovereignty and its presuppositions: Before 9/11 and after // Political studies. - L., 2007. - Vol. 55. - P. 297-317.
Jackson R. The global covenant: human conduct in a world of states. - Oxford: Oxford univ. press, 2003. - P. 480.
Jackson-Preece J. Democracy, minority rights and plural societies: Plus fa change? // Sociology compass. - Oxford, 2008. - Vol. 2(2). - P. 609-624.
Jackson-Preece J. Minority rights. - Cambridge: Polity press, 2005. - 196 p.
Jackson-Preece J. National minorities and the European nation-states System. - N.Y.: Claredon press, 1998. - 198 p.
Jennings I. The approach to self-government. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1956. - 204 p.
Keating M. Plurinational democracy: Stateless nations in a post-sovereignty era. - Oxford: Oxford univ. press, 2001. - 197 p.
Keating M. Plurinational democracy in a post-sovereign order // Northern Ireland legal quarterly. - Belfast, 2002. - Vol. 53. - P. 351-365.
Latin D. Nations states and violence. - Oxford: Oxford univ. press, 2007. - 162 p.
Lawson: Politica sacra et civilis or, a modell of civil and ecclesiasticall government / C. Condren (ed.). - Cambridge: Cambridge univ. press, 1992 [1660]. - 264 p.
Leerssen J. National thought in Europe: A cultural history. - Amsterdam: Amsterdam univ. press, 2006. - 312 p.
Locke J. Second treatise of government. - Arlington Heights: H. Davidson, 1982 [1690]. - 124 p.
Loughlin M. The idea of public law. - Oxford: Oxford univ. press, 2003. - 188 p.
Machiavelli N. The prince / S. Milner (tran.). - L.: Dent, 1995 [1513]. - 153 p.
Mann M. The sources of social power. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1986. -Vol. 1, 2. - 549 p.
Mayall J. Nationalism and international society. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1990. - 175 p.
McGarry J., O'Leary B. Introduction: the macro-political regulation of ethnic conflict // The politics of ethnic conflict regulation / McGarry J., O'Leary B. (eds.). - L.: Routledge, 1993 - P. 1-40.
Migdal J., Schlichte K. Rethinking the state // The dynamics of states: The formation and crises of state domination / Schlite K. (ed.). - Aldershot: Ashgate, 2005. - P. 1-39.
Mill J. Consideration on representative government. - Buffalo: Prometheus Books, 1991 [1862]. - P. 340.
Oakeshott M. Morality and politics in modern Europe: the harvard lectures / S. Letwin (ed.). - New Haven: Yale univ. press, 1993 [1958].
Osainder A. The states system of Europe, 1640-1990. - Oxford: Clarendon press, 1994.
Quinn D. Self-determination movements and their outcomes // Peace and conflict 2008 / Hewitt J., Wilkenfeld J., Gurr T. (eds.). - Boulder: Paradigm publishers, 2008. - P. 360.
Rousseau J. The social contract. - Hamondsworth: Penguin books, 1994. - Book 1. -P. 360.
Schmitt C. The concept of the political / G. Schwab (tran.). - Chicago: University of Chicago press, 1996 [1923].
Sieyes E.J. What is the third estate? / M. Blondel (tran.), S. Finer (ed.). - L.: Pall Mall, 1963 [1789].
Simmons A. Moral principles and political obligations. - Princeton: Princeton univ. press, 1980. - P. 248.
Smith A. Nations and history // Understanding nationalism / Guibernau M., Hutchinson J. (eds.). - Cambridge: Polity press, 2001. - P. 267-291.
Teschke B. Geopolitical relations in the European middle ages: History and theory // International organization. - Cambridge, Cambridge univ. press, 1998. - Vol. 52. -P. 325-358.
Tilly C. States and nationalism in Europe, 1492-1992 // Theory and society. - N.Y., 1994. - Vol. 23(1). - P. 131-146.
United Nations Covenant on civil and political rights. - 1994. - Mode of access: http://www.hrweb.org/legal/cpr.html
United Nations Covenant on economic, social and cultural rights. - 1994. - Mode of access: http ://www.hrweb. org/legal/escr.html
United Nations General Assembly declaration on principles of international law concerning friendly relations and co-operation among states. - 1970. - Mode of access: http://www.un-documents.net/a25r2625.htm
Walker R. Inside/outside: International relations as political theory. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1993.
Weber M. Economy and Society. - N.Y.: Bedminster press, 1968.
Weller M. The self-determination trap // Ethnopolitics. - L. Routledge, 2005. -Vol. 4(1). - P. 3-28.
WightM. Systems of states. - Leicester: Leicester univ. press, 1977.
Yack B. Popular sovereignty and nationalism // Political theory. - Madison, 2001. -Vol. 29(4). - P. 517-536.
