CC BY
141
И.С. Жемчужный
Курск
ПРОБЛЕМА ЛИЧНОГО И ИСТОРИЧЕСКОГО СИРОТСТВА В ТВОРЧЕСТВЕ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА
А. Платонов, который сначала принял «нормализованную» коммунистическую идеологию, не мог не отказаться затем от нее, видя, как она извращала и уродовала человеческую природу, насиловала естество «сокровенного человека». Процесс этот был мучительным и сложным и часто приобретал формы какого-то странного юродства. Человека Платонов понимал как творца, мастера, чьи силы должны быть направлены на преобразование всей природы, в том числе и своей, в красивое и нужное людям.
Вот почему он сначала принимает идеологию коммунизма, увидев в ней «освободительницу» человеческого потенциала на такое преобразование. Однако вскоре А.Платонов осознал, что преобразование должно идти не насильственно-«нормализованным» путем, а изнутри человеческой, особенно детской, души, путем естественным.
Многими исследователями творчества А. Платонова было замечено, что детская жизнь становится в художественной системе писателя ценностным определителем существующей действительности [1]. Сиротство детей - последняя оценка, последний приговор мироустройству. И поскольку в системе творческого мышления А. Платонова детскость как качество сознания и мировосприятия характеризует и «взрослых» персонажей, то ситуация сиротства имеет распространение и на «взрослый» мир.
Мотив сиротства является одной из ведущих категорий в мире прозы А.Платонова. В романе «Счастливая Москва» [2] художник раскрывает проблему «великого сиротства» как на философском, так и на социально-бытовом уровне. «Великое сиротство» не было бы великим, если бы оно не исследовалось А. Платоновым на первом, социально-бытовом (личном) уровне. Социально-бытовой уровень играет в раскрытии проблемы «великого сиротства» роль вспомогательную. Является определенным «фоном». Однако «фоном» очень существенным. Поэтому, рассматривая проблему «великого сиротства» на уровне историко-философском, мы вынуждены будем также обращаться и к социально-бытовому (личному) уровню проблемы в романе.
Платонов проблему «великого сиротства» раскрывает «изнутри», благодаря осознанной им человеческой трансцендентности. Автор «Счастливой Москвы» показывает историю человеческого со-
знания в его трагической раздвоенности на «тут» и «там», на «сегодня» и «завтра». Отсюда, отчасти, проистекает «нездешнесть» не только героев писателя, но и «несвоевременность» его мыслей.
Отметим также, что на сиротство платоновских героев неоднократно обращалось внимание в работах о творчестве писателя (впрочем, исследователи не ставили своей целью рассмотрение и истолкование именно этого мотива и касались его лишь косвенно). Но акценты, как правило, ставились на сиротстве как состоянии безысходного одиночества и безродности героев.
Такое понимание сиротства можно увидеть в работе Л. Карасёва: «Оттого Копёнкин - «круглая пожилая сирота», да и вообще все взрослые люди - «сироты». Все они давным-давно лишились своих родителей, и теперь ищут их по всему свету»; «...засыпая, платоновские люди-сироты начинают жить «назад», тянутся к своей «материнской родине» от жизни здешней, взрослой, которая принимает их как мачеха» [Карасев, 1994: 104]. Под таким же углом зрения рассматривают мотив сиротства К. Исупов, Н. Корниенко [Исупов, 1992; Корниенко, 1991] [3].
На наш взгляд, этот мотив в творчестве А. Платонова более емок и многозначен, его семантическое поле шире понимания сиротства как одиночества и безродности [4].
Задачу данного исследования мы видим в выяснении всей парадигмы значений, а также функции интересующего нас мотива в художественной системе романа «Счастливая Москва», в котором мотив сиротства является превалирующим.
Указанный мотив возникает в результате ценностного освидетельствования А. Платоновым сталинской столицы (и шире - нового мира) в контексте двух зеркально противоположных культурнофилософских мифов Москвы: традиционного мифа Москвы - «сердца России» и нового, созданного уже в сталинскую эпоху пропагандистского мифа Москвы - столицы интернационального государства трудящихся. Являясь субстанциональной чертой платоновского видения новой Москвы, сиротство жителей «Счастливой Москвы нейтрализует и обесценивает амбициозные надежды советских экспериментаторов на построение новой столицы и нового мира, показывает несостоятельность и безысходность сталинских преобразований.
С первых строк романа зачинается картина сиротливо-тоскливо-одинокой, унылой жизни. Эта атмосфера складывается из цепочки слов-образов, которые не только создают эмоциональных фон сиротства, но и выражают суть платоновского мироощущения: «скука», «сон», «беспамятство», «бездомность» («.бежал в скучную ночь
поздней осени.», «.проснувшись от скучного сна.», «.уснула и забыла все, что видела потом.», «.и память, и ум раннего детства заросли в ее теле.», «.голодная осиротевшая девочка вышла из дома и больше назад не вернулась») [Платонов, 1991: 9].
Уже в первых эпизодах романа задан вектор будущего бродяжничества по родине - стране сирот с уснувшей душой, непреходящего духовного голода и сна, граничащего со смертью. Таким образом, возникает явление полисемии - семантическое поле, сконцентрированное вокруг темы: сиротство - «состояние человека, лишенного чего-то изначально данного и жизненно необходимого», расширяется.
Не случайно, на наш взгляд, рассказ Платонова о девочке -сироте, у которой умер отец, возникает в контексте повествования о начале Октябрьской революции, послужившей отправной точкой грядущего личного и всемирного сиротства: гибельной, безысходной обособленности, бездомности, душевного и умственного сна-смерти.
Не только смерть родителей, но, главным образом, «великие» революционные преобразования мира породили целые поколения сирот. Советская Москва, удочерившая главную героиню и давшая ей свое имя, осиротила Москву Честнову еще более полно и всесторонне, о чем говорит сама девочка: «Я не дочь, я сирота» [Платонов, 1991: 10].
В чем же заключается сиротство платоновских москвичей?
Прежде всего, это их одиночество, сиротски гибельная обособленность. На первый взгляд, героев романа связывают узы новой соборности: товарищества, призванного соединить множество людей - жителей всех стран. Новая религия имеет своих богов и кумиров, чьи портреты - иконы висят в комнате верного служителя и продолжателя их дел В.В. Божко. Логично, что мессианская функция выпала на долю инициаторов и зачинателей построения нового интернационального государства всех угнетенных - Ленина, Сталина и изобретателя международного языка эсперанто - доктора Заменгофа, победившего безмолвие между людьми. Работу по реализации их заветов и учений проводит В.В.Божко, «лучший ударник по службе», почетный семьянин нового интернационального семейства. На нем лежит труд всемирной корреспонденции: он устанавливает «родственные» отношения с жителями разных стран - Мельбурна, Капштадта, Гонконга, Шанхая, Египта, тихоокеанских островов и многочисленных пунктов Европы. Приглашая всех в СССР, В.В.Божко уверяет, что эта обетованная земля - родина - мать, готовая приютить и окружить заботой всех нуждающихся. («Они строили себе рабочую родину, чтобы им было где приютиться на старости лет, чтобы дети их могли в конце
концов убежать и спастись в холодной стране, нагретой дружбой и трудом» [Платонов, 1991: 11]. Божко пишет: «Лет через пять - шесть у нас хлеба и любых культурных удобств образуется огромное количество, и весь миллиард трудящихся на пяти шестых земли, взяв семьи, может приехать к нам жить навеки» [Платонов, 1991: 11]. В СССР приглашен негр, у которого умерла жена; Божко говорит ему, что в советской стране «.можно жить среди товарищей счастливей, чем в семействе» [Платонов, 1991: 12], и для самого Божко семейством является новое всемирное братство - безымянные люди, чьи изображения как фотографии родственников висят над кроватью, «.причем на фотографиях были не только белые лица, но также негры, китайцы и жители всех стран» [Платонов, 1991: 11].
Но, несмотря на глобальность замысла и широту охвата, новая соборность не выдерживает платоновской проверки - интернациональная дружба и всемирная корреспонденция не способны соединить людей: Родина - мать оборачивается страной сирот - одиноких, безродных, ничем не соединенных людей, которые при всем их желании не могут вырваться из безысходного круга коллективного сиротства. («Долгие часы она ходила по городу, и никто к ней не прикоснулся и не спросил не о чем. Всеобщая жизнь неслась вокруг нее таким мелким мусором, что Москве казалось - люди ничем не скреплены и недоумение стоит в пространстве между ними» [Платонов, 1991: 34]. Главная героиня романа Москва Честнова выходит замуж за какого-то случайного человека, но вскоре покидает его, некоторое время живет с Божко, едет в дом отдыха с Самбикиным, встречается с Сарториусом, становится женой Комягина. Другой герой - Костя Арабов, увлекшись Катей Бессонэ -Фавор, бросил жену и двух сыновей, что стало причиной гибели старшего сына. Груняхин (он же Сарториус), чувствуя, что ему «.нужно хотя бы искусственное согревание семьей и женщиной.» [Платонов, 1991: 55], женится на бывшей супруге Арабова, которая не любя бьет его, а приемный сын напоминает: «Не твой дом - и ты не задавайся!» [Платонов, 1991: 57]. Состояние одиночества, сиротливой обособленности переживают все герои.
Новая соборность, объединяющая множество чужих и чуждых друг другу, безымянных людей, - выдуманная советская абстракция.
Атмосфера сиротства усугубляется бездомностью «счастливых москвичей». Укрупненный советской идеологией до всемирного масштаба общий дом существует как очередное измышление, фикция новой идеологии.
Мысль о непригодности для жизни человека нового общего дома реализуется у Платонова в повторяющемся на протяжении всего романа образе - символе «пустоты» («. она несколько лет ходила и шла по родине, как в пустоте» [Платонов, 1991: 9], «.стоит теперь <.> на безлюдном дворе.» [Платонов, 1991: 17] на картине Комяги-на мужик «.глядел равнодушно в нелюдимый свет.», «.баба <...>глядела в порожнее место на дворе» [Платонов, 1991: 35].
Все квартиры героев как-то болезненно неустроенны, грязны и необжиты. Распространенным является такое пристанище, как у Божко: «.железная вковать эпидемического образца с засаленным, насквозь прочеловеченным одеялом, голый стол из ширпотребного утиля» [Платонов, 1991: 11]. У других жителей «Счастливой Москвы» и вовсе нет постоянного места жительства: многие семьи по вечерам выходили через чердаки, на железные крыши, стелили одеяла и ложились спать на воздухе, поместив детей между матерью и отцом; Сарто-риус редко ходил ночевать домой, оставаясь в учреждении, и его выписали из домовой книги. С тех пор, как он свалил свои вещи в углу кабинета и устроился спать на папках старых дел, учреждение стало его семьей, убежищем и домом. Блуждает по городу, не имея постоянного дома, и главная героиня: детский дом, комната первого мужа, гостиница, общежитие, дом отдыха, скамейка на бульваре, место за кулисами на фанерной бутафории.
В этом контексте вырисовывается лик другого, исторического сиротства. Действительность, воссозданная Платоновым, замкнута, загерметезирована в настоящем без надежд на будущее. Будущее присутствует в мире романа в образах детей: больного мальчика с опухолью на голове, сыновей Арабова, бросившего семью, ребенка курьерши треста весов и гирь. Оно обречено: умер больной ребенок, которого не удалось спасти медикам, застрелился старший сын Арабова, а младшему предуготовано незавидное сиротское существование, равно как и ребенку курьерши, устроенному матерью «.на мягкой пачке устарелых дел...», «... в безлюдном, охладелом помещении учреждения» [Платонов, 1991: 51].
У остальных героев романа нет ни семьи, ни детей. Становится понятной мысль писателя: существующий новый мир, выстроенный по заветам и учениям советских мессий, - вовсе не пригоден для жизни сейчас и обречен на такое же сиротское «томление» в будущем, а то и на бесследное исчезновение. К этому толкованию примыкает и семантика сопутствующих слов - образов «ветхость», «усталость»: «.одежда на вневойсковике была так же изношена, как кожа на его лице.» [Платонов, 1991: 16], «.скрипач с изможденным умом <.>
вышел со сморщенной, изношенной годами и трудностью женщиной» [Платонов, 1991: 20], «...его старая жена <.> истертая женщина, измученная с давних пор» [Платонов, 1991: 36].
С неменьшими амбициями, чем при создании нового интернационального семейства и общего всемирного дома, советские преобразователи мира взялись за выведение нового биологического типа человека, осуществление «.летящего, высшего образа, погребенного в мечте.», перед которым старый человек - совсем «.еще самодельное, немощно устроенное существо - не более как смутный зародыш и проект, чего-то более действительного.» [Платонов, 1991: 21]. Этим действительным и совершенным видом человека является «.техническое существо, работой ощущающее мир» [Платонов, 1991:
24], предками которого были циклопы, одноглазые рабочие -«.древний пролетариат, осужденный строить страны» [Платонов, 1991: 24]. Герои романа поддерживают эту идею и на банкете предлагают тост: «За технику - истинную душу человека!» [Платонов, 1991:
25]. Такими техническими существами-механизмами населена «Счастливая Москва». Божко - «лучший ударник по службе», живущий и работающий для будущего, и совершенно равнодушный к себе самому; Сарториус - знаменитый изобретатель в области точной индустрии, инженер-расчетчик мирового значения; Самбикин - пытливый медик-исследователь, относящийся к себе, как к подопытному животному. Главная героиня Москва Честнова - прославленная парашютистка, желающая «.не столько переживать самой эту жизнь, сколько обеспечивать ее, и откладывающая свои интересы до более дальнего будущего» [Платонов, 1991: 37] и часто представляющая себя «.не человеком, а огнем и электричеством - волнением силы, обслуживающей мир и счастье на земле» [Платонов, 1991: 37]. Они счастливы и спокойны: летают в воздушном пространстве, разрабатывают планы новых жилых улиц, рассчитывают места зеленых насаждений, детских площадок и стадионов, ищут таинственную суспензию бессмертия, изобретают сверхточные весы, но не испытывают естественных человеческих чувств - вполне идеальные новые люди нового мира, работающие до самоуничтожения и напрочь забывающие свои личные интересы, желания и чувства.
Но Платонов на примере «счастливых» москвичей убедительно показывает химеричность затей преобразователей, их надежд на эффективность выведения нового человека. Это новое создание -уже не человек, а механизм, призрак, лишь внешне функционирующий подобно живым существам.
На глазах читателя происходит процесс сотворения нового существа их обычного человека. Такой лепкой заняты главные герои романа, превращающие себя в нового человека: они запрограммированы только на деятельность, целенаправленную и непрерывную; всякие же человеческие чувства, мысли, творческие порывы представляются им совершенно бесполезным, более того - вредным проявлением человеческой натуры, которое необходимо подавить, выхолостить, дав тем самым простор плодотворным деяниям на благо нового общества и нового мира. (Самбикин «.почувствовал свое тоскующее, опустевшее сердце - ему надо было опять действовать, чтобы ... угомонить неясный и алчущий, совестливый вопль в душе.» [Платонов, 1991: 21]. Сарториус изгоняет стихию чувств: «Уйди, оставь меня опять одного, скверная стихия! Я просто инженер и рационалист, я отвергаю тебя, как женщину и любовь. Лучше я буду преклоняться перед атомной пылью и электроном!» [Платонов, 1991: 26]; Комягин старается уничтожить физическим путем (сном) всякую появляющуюся в его сознании мысль. Избавившись от нее, «.он пробуждался вновь порожним и спокойным.» [Платонов, 1991: 34]. «Иногда в нем начиналось страдание или раздражение., но Комягин быстро превращал их в пустое равнодушие посредством своих мер» [Платонов, 1991: 34].
Поэтому единственно желаемыми состояниями героев являются: работа (механическая: бездумная и репродуктивная), сон (без сновидений, равный забвению, не-бытию), смерть (добровольное исче-зание, выпадание из жизни)). К сумме этих трех слагаемых и сводятся все чаяния жителей «Счастливой Москвы».
В итоге, уничтожив в себе все особенности живой человеческой натуры, герои добровольно превращают себя в сиротски пустотелые, мертвые механизмы - «ничто». (Комягин «.тщетно искал в себе какую-нибудь мысль, чувство или настроение и видел, что ничего в нем нет» [Платонов, 1991: 34]. «Я последняя категория, я вневойсковик, почти ничто.» [Платонов, 1991: 20], «.я человек-ничто» [Платонов, 1991: 36]. «Жалким мертвецом» называет его Москва Честнова. Таким же «ничто» считает себя и случайный гость Москвы, весовщик дровяного склада: «Считай меня как ничто» [Платонов, 1991: 15].
Сарториус «.нес свое тело как мертвый вес, надоевшее, грустное, пережитое до бедного конца» [Платонов, 1991: 50].
Итак, сиротство героев романа А. Платонова - это не только одиночество, безродность, бездомность и бессемейность, это так же и ущербность человека как биологического существа: сиротство духа (пустодушие, отсутствие духовной жизни), сиротство ума (отсутствие потребности думать, жить осмысленной жизнью), сиротство сердца
(неспособность любить, страдать, радоваться - испытывать естественные человеческие чувства). Таким образом, мотив сиротства, обрастая многочисленными значениями, оказывается очень емким и, доминируя в системе творческого мышления А. Платонова, раскрывает суть восприятия автором сталинской эпохи нашей истории как кризисной, тупиковой, безнадежно обреченной.
Читая Платонова, становишься невольным соучастником мировой трагедии; познаешь и человеческую ценность и причины влияния писателя на литературный процесс, и бесконечность мира, но бесконечность трагическую по своей сути, ибо она неразрывна с чувством и понятием «великого сиротства», под которым подразумевается исчезновение «великой прежней идеи», т.е. исчезновение религиозного покрова, осенявшего прежде государство; «бездомность», «смысло-утрату», «оставленность», утрату чувства дома или «гнезда», ослабление родственных уз, одиночество.
Примечания
1. См. подробнее: Исупов, К.Г. А. Платонов: Философия исторического творчества // Исупов, К.Г. Русская эстетика истории. - СПб., 1992. - С. 98-118. См. также: Карасев, Л. Знаки «покинутого детства» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества; по материалам первой Международной науч. конф., посвящ. 90-летию со дня рождения А.П. Платонова. 20-21 сент. 1989 г. Москва (РАН Ин-т мировой лит-ры им. Горького. - М., 1994. - С. 266-275; Малыгина, Н. Образы-символы в творчестве А. Платонова // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества; по материалам первой Международной науч. конф., посвящ. 90-летию со дня рождения А.П. Платонова. 20-21 сент. 1989 г. Москва (РАН Ин-т мировой лит-ры им. Горького. -М., 1994. - С. 162-184; Семенова, С. «Тайное тайных» А. Платонова (Эрос и пол) // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества; по материалам первой Международной науч. конф., посвящ. 90-летию со дня рождения А.П. Платонова. 20-21 сент. 1989 г. Москва (РАН Ин-т мировой лит-ры им. Горького. - М., 1994. - С. 124130; Чалмаев В.А. Андрей Платонов: К сокровенному человеку. - М., 1989.
2. Подготовка текста и комментарий к роману «Счастливая Москва» осуществлены Н.В. Корниенко. См.: Новый мир. - 1991. - № 9. - С. 58-74. Заключительная статья написана С. Залыгиным. - См.: Новый мир. -1991. - №9. - С. 75-76.
3. К.Г. Исупов говорит о «коллективном», «общинном» сиротстве - гибельной обособленности платоновских героев: «.вещи как люди хотят выйти из круга сиротства, влиться в общую жизнь, найти свой смысл в таком мире, о котором сказано, что он - «страна бывших сирот» и в ко-
тором пространство между «прочими» и «другими» без остатка заполнено «вещью дружбы» [Исупов, 1994: 104]. Н. Корниенко указывает: «Сиротство героев А.Платонова - это не индивидуальная черта их характера, а знак-символ разрушенной целостности национальной жизни и обезбоженья мира» [Корниенко, 1994: 330].
4. Ср. толкование слова «сирота» у В. Даля: «Сирота, у кого нет отца, либо матери, или нет обоих, это круглый сирота. Безродный сирота, без близкой родни.. Без мужа жена всегда сирота. Без хозяина дом сирота.. Без коня казак кругом сирота. Безкомандный командир сирота.. Вообще беспомощный, одинокий, бесприютный, бедняк, в этом значении и старики, и старухи зовут себя сиротами, и так же зовут нищих и побирушек.» [Даль, 1980, 4: 188].
Библиографический список
1. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В.И. Даль. - Т. 4. - М.: «Русский язык», 1980. - 684 с.
2. Залыгин, С. Заключение / С.Залыгин // Новый мир. - 1991. - №9. - С. 7576.
3. Исупов, К.Г. Русская эстетика истории / К.Г. Исупов. - СПб.: изд-во Высших гуманитарных курсов, 1992. - 155 с.
4. Карасев, Л. Знаки «покинутого детства» / Л. Карасев //«Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества; по материалам первой Международной науч. конф., посвящ. 90-летию со дня рождения А.П. Платонова. 20-21 сент. 1989 г. Москва (РАН Ин-т мировой лит-ры им. Горького. - М., 1994. - С. 266-275.
5. Корниенко, Н.В. Комментарии / Н.В. Корниенко // Новый мир. - 1991. -№ 9. - С. 58-74.
6. Платонов, А. Счастливая Москва / А.Платонов // Новый мир. - 1991. - № 9.
