CC BY
88
УДК 821 (7СОЕ).09
Н. В. Морженкова Проблема идентичности в романе Г. Стайн «Ида»
В статье исследуется проблема идентичности в романе американской модернистски Гертруды Стайн «Ида». В работе анализируются способы деконструкции романа воспитания с концептуальным для него образом становящегося героя. Автор показывает, как на поэтологическом уровне неизменность «целостности» существования, понимаемая Г. Стайн как истинная основа жизни, конструируется через антиномичную поэтику анти-Bildungsroman, ориентированную на «перевёртывание» основных топосов романа воспитания.
The article examines Gertrude Stein’s concept of identity in her novel «Ida». It explores how the writer deconstructs Bildungsroman with its central motif of a character’s growth, education, and development. Interpreting G. Stein’s «Ida» as anti-Bildungsroman the paper prompts reflections on the writer’s concept of an autonomous unchanged core at the center of human existence, realized with the help of the novel’s antinomic poetics.
Ключевые слова: Г. Стайн, идентичность, деконструкция романа воспитания, статичный герой.
Key words: G.Stein, identity, deconstruction of Bildungsroman, static character.
Мнимость и иллюзорность единства личности как новая точка зрения на человека в XX веке, противостоящая позитивистским представлениям о стабильности идентичности, обусловливает новые способы художественной рефлексии проблемы идентичности. Проблематизация феномена сознания неизбежно ведёт к проблематизации самого понятия «я», которое начиная с «cogito ergo sum» Декарта неизменно определяется через сознание. Чрезвычайно актуальный в литературе XX века мотив утраты идентичности и поисков человеком самого себя связан с глубокой литературной традицией, на формирование которой оказали значительное влияние психологические, философские и социологические концепции идентичности У. Джеймса, З. Фрейда, К. Юнга, Э. Фромма, Дж. Г. Мида. Начиная с романтиков, традиционные представления о человеческой идентичности продолжают дестабилизироваться в эпоху модернизма. Показательны в этом контексте романы «Улисс» Дж. Джойса, «Человек без свойств» Р. Музиля, «Степной волк» Г. Гессе, «Орландо» В. Вулф, «Тошнота» Ж.-П. Сартра, новелла «Превращение» Ф. Кафки. Этот достаточно произвольный ряд можно продолжить множеством примеров.
Ключевая тема романа «Ида: роман» (Ida: A Novel), над которым Г ер-труда Стайн работала в период 1937-1940 годов, - тема человеческой идентичности, фонетически ощутимая даже в названии произведения (ср. Ida - identity) [9]. В 1930-40 годах проблема идентичности в творчестве
63
Г. Стайн приобретает особую актуальность в связи с обращением писательницы к автобиографическому нарративу («Автобиографии Алисы Б. Токлас» (1933), «Всеобщая автобиография» (1937), мемуары «Париж. Франция» (1940).
Авторское понимание идентичности, реализованное в романе, анализировалось исследователями в свете разных перспектив. Стайноведами феминистского направления «Ида» рассматривается как роман с лесбийским подтекстом, через призму которого конструируется концепция женской идентичности и, в частности, идентичность самой Г. Стайн [7, с. 97]. Х. Скотт Чессман определяет роман как самое очевидное по своей феминистской сути произведение автора [6, с. 166]. Сравнивая его с романом «Портрет художника в юности», она отмечает, что у Дж. Джойса мужской голос окружает маленького героя, в то время как мать фиксируется в его детском сознании как бессловесная; у Г. Стайн словесная ткань подчёркнуто женская, на языковом уровне воплощающая телесную связь матери и ребёнка [6, с. 169]. По мнению Х. Скотт Чессман, в определённом смысле роман так и не «взрослеет», не «перерастает» этот детский протоязык. Она обращает внимание на то, что во многом этот женский язык напоминает знамений внутренний монолог Молли Блум, завершающий джойсовского «Улисса». Так, утверждающим междометием «yes», которое Дж. Джойс называл «женское слово», завершается и роман Г. Стайн, и финальный монолог Молли. Сравнивая эти два женских «yes» Молли и Иды, Х. Скотт Чессман приходит к выводу, что жизнелюбивое утверждение Молли выражает женскую податливость мужскому миру, стайновское же «yes», напротив, снимает эту уступчивость (why should she say yes) [6, с. 194].
Э. Берри видит в «Иде» роман воспитания (Bildungsroman), «пропущенный через мелодраматический фильтр». Исследовательница выделяет следующие признаки мелодрамы, показывая, как они проявляются в «Иде»: неестественность, наигранность, чрезмерность, эпизодичность, наивность восприятия (Ида постоянно сталкивается с «lots of funny things», которые пугают её или заставляют «feel funny»), сенсационность, мелодраматическая «смесь» тривиального и фантастичного [2, с. 160-163]. Ф. Гигакс рассматривает «Иду» как анти-Bildungsroman на основании того, что здесь Г. Стайн изображает жизнь молодой девушки совсем иначе, чем это предписывает жанровая модель романа воспитания [3, с. 27]. Отметим, что термин «anti-Bildungsroman» весьма часто употребляется для идентификации целого ряда модернистских романов. Разочарование в идее прогресса воплотилось, в частности, в нестареющих героях и мотиве вечной молодости, типичном для эпохи модернизма. Существенно, что сама концепция романа воспитания опровергается в стайновском восклицании: «Нет никакого смысла быть маленьким мальчиком, если всё равно вырастешь во взрослого мужчину» (there is no use in being a little boy if you are going to grow up to be a man) [10, с. 371]. В «Иде» героиня не живёт в ли-
нейном времени; один день для неё не следует за другим (one day did not ^me after another day to Ida), поэтому она не меняется (she had always been the same; nothing ^uld ^ange Ida that was true) [9, с. 691,695]. При этом идентичность Иды постоянно размывается, ускользает, множится. Образ Иды и события её жизни создают неизменный вневременной орнамент, в то время как становящаяся идентичность героя романа воспитания ориентирована на линейное время и предполагает разницу между «раньше» и «теперь», «там» и «здесь». Идентичность Иды постоянно ускользает от читателя в силу принципиальной внеконтекстуальности героини, которая лишена чёткой локализации во времени и пространстве. И на сюжетном уровне вокруг неё как бы много пустоты; утрата родителей в детстве, пассивное времяпровождение без каких-либо занятий и целей (there was nothing to do), отсутствие постоянного дома и детей (it was natural to live anywhere), безразличие к родственникам (paid no attention to her grandfather), незаинтересованность в религиозных вопросах (she heard about religion but she never really did happen to have any) [9, с. 611, 614, 617]. Г. Стайн лишает свою героиню родственных связей, упраздняя любую линейность и последовательность. При этом Ида не оторвана от жизни, а, напротив, как бы максимально «слипается» с непосредственностью дорефлексивного бытия, перекликающегося с идеями У. Джеймса о «чистом» опыте сиюминутного настоящего [4, с. 43].
Действия и события в романе даны недифференцированно, без различения времени и пространственной определённости. У читателя действительно возникает ощущение, что на протяжении романа не «взрослеют» ни текст, ни Ида. Жизнь Иды и принцип порождения текста представляют собой какое-то «чистое» безотносительное движение без перемещения в пространстве. В этом контексте неожиданно появляющаяся фраза «Ida was getting older» кажется лишь каким-то пустым штампом, случайно появляющимся в тексте, ибо никакого старения и взросления читатель уловить не может. Прошлое дано ни как дистанцированное или реконструируемое памятью, а как симультанно пребывающее в одной плоскости с настоящим. Характерно, что в романе активно используются не устанавливающие временной последовательности формы прошедшего времени несовершенного вида, причастия настоящего времени и глагольные формы прошедшего времени, передающие значения процессуальности действия. Таким образом, создаётся особенный образ прошлого не как замкнутого и дистанцированного от настоящего, а как бы «склеенного» с настоящим на симультанной поверхности «длящегося настоящего» (термин Г. Стайн continuos present»).
Для Г. Стайн идентичность - это подразумевающая темпоральность реконструкция своего «я», не совместимая с непосредственностью проживания, а потому идентичность, как и история, зависит от «публики» и, следовательно, не может быть истиной (identity is history and history is not true
because history is dependent upon an audience) [10, c. 426]. Согласно представлениям писательницы, парадоксальность идентичности заключается в том, что осознание себя неизбежно предполагает память, которая дистанцирует субъекта от непосредственного внерассудочного переживания свой самости. В «Автобиографии всякого» она пишет: «And identity is funny being yourself is funny as you are never yourself or yourself except as you remember yourself and then of course you do not believe yourself» [8, c. 70]. Таким образом, парадоксальность ощущения своей самости обусловлена тем, что как только человек вспоминает о своей идентичности и начинает осознавать её, он «дистанцируется» от себя, превращаясь в объект. Для писательницы истинное «чистое» проживание не совместимо с памятью, которая непроизвольно привносит в непосредственное переживание себя внеположные ему моменты. В этом контексте значимо утверждение, что Ида живёт там, где её нет (She lives where she is not), неожиданно перекликающееся с лакановским антикартезианским тезисом «Я мыслю там, где не существую; я, следовательно, существую там, где не мыслю», согласно которому самосознание является лишь иллюзией [1, c. 57].
Для понимания взгляда автора на проблему идентичности в романе весьма существенна оппозиция «entity» (целостности) и «identity» (идентичности), неоднократно акцентированная Г. Стайн в её произведениях. Целостность понимается писательницей как «вещь в себе». В своей автономности, непосредственности и внеконтекстуальности целостность в авторской парадигме подобна гению, шедевру, «длящемуся настоящему» (continuous present), человеческому сознанию. В то время как идентичность, предполагающая относительность, корреспондируется с памятью и человеческой природой (the master-piece has nothing to do with the human nature or with identity, it has to do with the human mind and the entity that is with a thing in itself and not in relation) [11, c. 358]. Идентичность - это признание, узнавание, припоминание, несовместимое с «чистым» проживанием, которое не знает глубины и опосредованности. Осознающая саму себя идентичность мыслится писательницей как «отчуждение» от непосредственности жизни, поиски которой во многом определили специфику модернистского художественного мышления. Стайновская «целостность» (entity) как немедиатизированная непосредственность бытия перекликается с идеями У. Джеймса о «чистом опыте» как «непосредственном потоке жизни», обеспечивающем «материал» для последующей мыслительной деятельности, в ходе которой осуществляется концептуализация и категоризация [4, c. 43]. Используя стайновскую систему понятий, Ф. Джигакс определяет образ Иды как «целостность в себе» (entity herself), которая, подобно шедевру, принадлежит всегда «здесь и сейчас» настоящему и не имеет начала и конца [3, c. 35]. Здесь следует подчеркнуть, что в XX веке непосредственность начинает осознаваться как важная категория, тесно связанная с проблемой сознания и самосознания. Модернистское миро-
ощущение, начиная с импрессионизма, во многом строится вокруг этой попытки ухватить непосредственность. Для Г. Стайн непосредственность предполагает автоматизм восприятия, то есть бессознательность, отсутствие рационально осмысляемого компонента. Это то, что мы делаем, не задумываясь, и тем самым не «отстраняясь» от бытия. Актуальное состояние нерефлексивно, ибо мы пребываем в нём, не осознавая своего проживания. Обретение рефлексивности оборачивается утратой непосредственного контакта с жизнью. Не случайно Ида в романе напоминает марионетку. Она двигается, словно её ведёт не зависящая от неё предопределённость. Характерно пристрастие Иды к заводным птицам, и не любовь к живым (she liked mechanical birds but not natural birds) [9, c. 673]. На протяжении всего романа упоминается, без какой-либо конкретики и детализации, что она ест, разговаривает, лежит, путешествует, садиться, встаёт, уходит и возвращается, неожиданно выходит замуж и так же неожиданно разводится. Она совершает одни и те же действия, говорит одни и те же слова, а фрагментаризованный текст романа по аналогии с Идиным проживанием строится как своеобразная синхронистическая «мозаика», возникающая в результате «кружения» одинаковых слов, мотивов, образов.
В черновом варианте роман назывался «Ida: a twin», что подчёркивает тесную связь темы идентичности с мифологемой двойничества и близнеч-ным мотивом. Открывается роман упоминанием о рождении Иды и сестры-близнеца, которая, однако, с самого начала онтологически не равна сестре. Фраза «итак, появилась она Ида-Ида» амбивалентна; удвоенное имя отсылает к образу близнецов, в то время как местоимение третьего лица единственного числа «she», напротив, конституирует сингулярность. Сестра-близнец Иды как бы «мерцает», то исчезая, то появляясь. Удваивается не только главная героиня Ида, но и другие персонажи, придавая роману ирреальную «зыбкость». Так, например, вопрошая о чуде, Ида видит двух маленьких собачек, чёрную и белую [9, c. 615]. Кузен её дяди полагает, что у него два сына, хотя сын у него только один [9, c. 632]. Даже в композиционном членении романа на первую и вторую часть (First Half, Second Half) угадывается эта двойственность. Этой двоящейся размытой идентичности соответствует сам стиль стайновского письма, с его ориентацией на повтор. Создаётся впечатление, что тема двойничества проводится и на уровне стиля. У самого текста словно есть двойник. Однако существенно, что свою особую поэтику повторов Г. Стайн определяла не через понятие «repetition», указывая на его несоответствие её художественному видению, а через концептуальное для неё слово «insistence», этимологически связанное с семантикой бездвижности (ср. протоиндоевропейский корень «sta-», стоять). Действительно, сама идея повторяемости предполагает определённую дистанцию между прецедентом и его воспроизведением, подразумевает их последовательность, а не симультанность, что противоречит стайновскому пониманию целостности.
Очевидно, что для писательницы «склееность» шаблона, прецедента и его актуализаций, их недифференцированность в непосредственном срезе бытия проявляется и в феномене бессознательного выбора речевых жанров, которые не навязываются извне, а автоматически даются самой жизнью. В романе очень много фрагментов, напоминающих поговорки, реплики шаблонных диалогов, сновидческую образность, то есть выступающие в качестве вариантов модели автоматического текстопорождения. Так, в «Иде» явно выделяется фрагмент, в основе которого лежит игра с суеверием. Он «вмонтирован» в роман по принципу «текста в тексте» [9, с. 682-686]. Неожиданно среди реплик героев голос обретают «персонажи» суеверий: паук, приносящий радость или горе в зависимости от времени суток, кукушка, сулящая обогащение тем, кто услышит её по весне с деньгами в кармане, и бедность тем, у кого карманы окажутся пустыми; золотая рыбка и карлики. Эти «герои» суеверий ожесточённо спорят между собой, высказывая свои суждения относительно того, в какие суеверия стоит верить, а в какие - нет. Завершает спор монолог карликов, утверждающих, что они верят во всё - в язык цветов, счастливые камни, перья петуха, белых лошадей, рыжеволосых девиц, луну, собачий лай. Этот перечень суеверий завершается обобщеним «All the world believes in everything and we do too and all the world believes in us and in you» [9, c. 686]. Таким образом, наше непосредственное внерациональное бытие обусловлено «верой», которая для Г. Стайн связана с предопределённостью нашего поведения стереотипами и привычками, лежащими в основе безличного автоматического проживания. По определению У. Джеймса, суеверия и сны принадлежат к нерациональным операциям, функционирующим на бессознательном уровне и связанным с моторным и сенсорным автоматизмом [5, с. 417]. В контексте воззрений Г. Стайн суеверие как «истинное» противопоставляется «ложности» идентичности (superstition is true while identity is history and history is not true) [10, c. 426]. Если идентичность и история, согласно концепции писательницы, неизбежно предполагают линейную темпоральность, где прошлое диахронически подготавливает настоящее и будущее, то такие примитивные коллективные верования, как суеверия основываются на бессознательном автоматическом «склеивании» актуального настоящего и некой неизменной универсальной схемы, в результате чего прецедент и настоящее отождествляются в «длящемся настоящем». В «Автобиографии всякого» Г. Стайн размышляет о суевериях, соотнося их с вечной неизменностью, ибо в суевериях то, «что было, продолжает длиться» (superstition means that what has been is going on) [8, c. 116].
Таким образом, Г. Стайн деконструирует сам жанр романа воспитания с концептуальным для него образом становящейся идентичности героя, вскрывая иллюзорность традиционного представления об идентичности и подчёркнуто устраняя линейное время. В «Иде» она даёт плоскостную
«обездвиженную» версию пребывания человека на «поверхности» бытия. На поэтологическом уровне неизменность «целостности» существования, понимаемая как истинная основа изменчивых явлений, конструируется через антиномичную поэтику анти-Bildungsroman, ориентированную на «перевёртывание» основных топосов романа воспитания.
Список литературы
1. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда. - М.: Русское феноменологическое общество; Логос, 1997.
2. Berry E.E. Curved thought and textual wandering: Gertrude Stein's postmodernism. - Ann Arbor: University of Michigan Press. 1992.
3. Gygax F. Gender and Genre in Gertrude Stein. - Connecticut: Greenwood Press,
1998.
4. James W. The Thing and its Relations // James W. Essays in Radical Empiricism. -New York: Cosimo Classics, 2008. - Р. 43-57.
5. James W. The Varieties of Religious Experience: A Study in Human Nature. - New York: Barnes & Noble Books. 2004.
6. Scott Chessman H. The public is Invited to Dance: Representation, the Body, and Dialogue in Gertrude Stein. - Stanford, California: Stanford University Press, 1989.
7. Secor C. Ida, a Great American Novel // Twentieth-Century Literature. - 1978. -No. 1. Issue 24 (Spring). - P. 96-107.
8. Stein G. Autobiography of Everybody. Reprint. - Cambridge, Mass: Exact Change,
1993.
9. Stein G. Ida // Stein G. Writings 1932-1946. - New York: Library of America, 1998. - P. 609-705.
10. Stein G. The Geographical History of America: The Relation of Human Nature to the Human Mind // Stein G. Writings 1932-1946. - New York: Library of America, 1998. -P. 365-489.
11. Stein G. What are master-pieces and why are there so few of them //Stein G. Writings 1932-1946. - New York: Library of America, 1998. - P. 355-363.
