CC BY-NC-ND
306
В.Д. Губин, К.В. Зенин
ПРОБЛЕМА ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЭКЗИСТЕНЦИИ В ФИЛОСОФИИ С. КЬЕРКЕГОРА
В статье рассматриваются экзистенциальные проблемы философии Сёрена Кьеркегора, и прежде всего случай веры и случай любви, которые невозможно объективировать и которые делают человека существующим, живым в полном смысле этого слова.
Ключевые слова: экзистенция, истина, любовь, вера, сомнение, одиночество.
Усилиями С. Кьеркегора в философии впервые появляется «экзистирующий» человек. В этом смысле Кьеркегор - предшественник экзистенциализма, он задолго до работ М. Хайдеггера, К. Ясперса или Ж.-П. Сартра сформулировал основополагающие идеи такой философии. До Кьеркегора в философии существовал преимущественно только «познающий» человек, все отношения человека с миром сводились к познанию, к овладению знаниями, истинами, которые спрятаны, скрыты, а человек должен их открыть, сделать доступными, расширить свой интеллектуальный багаж. Такое положение вещей очень точно выразил позднее В. Дильтей, сказав, что в жилах познающего субъекта, какого конструируют Локк, Юм и Кант, течет не настоящая кровь, а разжиженный сок разума как голой мыслительной деятельности. Благодаря С. Кьер-кегору складывается совершенно новое понимание человека. Можно сказать, что в философскую абстракцию «человек» вливается кровь и человек начинает жить, существовать, экзистировать, перестает быть чистым теоретическим взором и копилкой всевозможнейших знаний. «Ввиду "многого знания" люди совершенно забыли, что это значит - экзистировать, а также забыли, что такое глубина внутреннего»1.
© Губин В.Д., Зенин К.В., 2014
Знания имеют общий, безличный характер, а экзистировать -значит, прежде всего, быть отдельным индивидом, и как раз поэтому мышление вынуждено пренебрегать экзистенцией, поскольку мыслить можно только всеобщее, а не частное. Но истину познания составляет не то, что субъект знает о своем объекте, а способ (курсив наш. - Авт.), каким он его познаёт. Истинно экзистирующий человек, согласно С. Кьеркегору, - это совершенно индивидуальный человек, лишенный себе подобных, и в то же время он - всеобщий человек.
Всякое знание об окружающей реальности есть возможность; единственная реальность, в отношении которой экзистирующее существо не ограничивается абстрактным знанием, есть его собственная существующая реальность. И эта реальность представляет для него абсолютный интерес. Нельзя сказать, что если я мыслю, я есмь. Прямо наоборот: мыслить - значит абстрагироваться от существования, хотя вовсе не мыслить значило бы перестать существовать. Я, конечно, существо мыслящее и знаю об этом с очевидностью; но я схватываю мое мышление в экзистенции, а не экзистенцию в мышлении. Я существую, и тот факт, что мышление совершается в существовании, есть именно то, что характерно для человеческого существа.
История истины ведет отсчет с того момента, когда познание, и лишь оно одно, становится единственным способом ее постижения. Когда философ, ученый или просто человек, пытающийся найти истину, становится способным разбираться в себе самом посредством лишь одних актов познания, когда больше от него ничего не требуется - ни модификации, ни изменения его бытия. С той минуты, когда бытие больше не подвергается пересмотру необходимостью постижения истины, мы вступаем в новую эру взаимоотношений субъективности и истины. В современную эпоху истина уже не в состоянии служить спасением субъекту. Знание накапливается в объективном социальном процессе. Связь между доступом к истине и требованием преобразования субъекта и его бытия им самим была окончательно прервана, а истина стала представлять собой автономное развитие познания.
Люди уже все знают, и, чтобы не останавливаться на этом, они знают также, что им не стоит осуществлять ни малейшей доли из того, что они знают. Ведь с помощью своего внешнего знания они уже благополучно пребывают на седьмом небе, тогда как если им придется осуществлять это знание на деле, они тут же превратятся в бедных, несчастных экзистирующих индивидов, которые снова и снова
спотыкаются, пытаясь хоть немного продвинуться вперед из года в год. И в самом деле, если время от времени с некоторым облегчением вспоминать о том, что Цезарь дотла сжег Александрийскую библиотеку, можно с самыми добрыми намерениями пожелать человечеству, чтобы весь этот чрезмерный массив знания попросту исчез, - так, чтобы мы смогли заново понять, что же это значит - жить как человек2.
Экзистирование, говорит Кьеркегор, это не то, что обычно называют человеческим существованием. Экзистирование - это попытка держаться страстной глубины внутреннего, быть бесконечно заинтересованным в своем внутреннем. Существует такое внутреннее, которое совершенно несоизмеримо с внешним. Это некое «второе», новое внутреннее, которое не является тождественным первому внутреннему3. Это второе внутреннее - жизнь в полном смысле этого слова, т. е. мы живем, только когда держимся этой глубины. Без нее мы никогда не бываем полностью живыми. Человек постоянно включен в отношения, имитирующие жизнь, и он вынужден в них участвовать, вынужден приспосабливаться к мыслительным и социальным структурам, не им порожденным, и последние все время «гасят» в нем жизнь. Быть живым кажется совершенно невозможным делом, ибо большую часть жизни мы действуем как заведенные автоматы, используя готовые рецепты и схемы. Только в редкие минуты душевного напряжения мы чувствуем, что действительно живем.
Сколь бы подлинно реальным ни было интеллектуальное познание, оно не составляет такого опыта существования, но есть, прежде всего, познание существующих вещей. Неподвижная объективность сущих в действительности скрывает тайну, на поверхности которой развертывается игра подвижных суждений. И к тому же есть такие феномены, о которых нельзя иметь никакого знания, или, лучше сказать, знание о них нам ничего не дает. Например, попытаться схватить мыслью реальность другого человека - значит сводить его к состоянию чистой возможности. Фактически каждый отдельный человек одинок, неповторим и несводим ни к каким сведениям или характерным особенностям. Также невозможно свести к знаниям сущность Бога. Ни человека, ни Бога невозможно познать, не объективируя их существование и не превращая их тем самым в абстракцию. Однако есть два случая, когда существующий субъект вполне законно пытается непосредственно схватить существование Другого: это случай веры и случай любви.
В вере парадоксально именно то, что она полагается как непосредственное отношение субъекта к субъекту. Усилием веры, как и
усилием любви, мы постигаем реальность Другого. Но добраться до этой реальности - почти невозможная вещь, вступить в реальные отношения невозможно, все время мешают знания, превращающие Бога или любимого человека в объект. Любое заблуждение относительно христианства немедленно узнается по тому факту, что оно превращает христианство в доктрину и переводит его в интеллектуальный план. На самом деле объектом веры является не доктрина, не учитель, обладающий доктриной, а реальность того, кто учит, - если он действительно существует.
Но Кьеркегор рассматривает не эмпирический факт того или иного верования, не конкретный случай любовных отношений, но чистую веру и чистую любовь. Вера должна быть свободна от всякой связи с определенным объектом. Несомненно, у нее есть объект, однако именно в качестве веры она остается радикально и сущ-ностно независимой.
Это же можно сказать и о любви. Верить, полагает Кьеркегор -это как любить, эти два состояния настолько похожи в том, что касается воодушевления. Правда, самый влюбленный из влюбленных - всего лишь подросток рядом с верующим4. Но, в принципе, это одно и то же. Любовь, как и вера, также необъективированное, рационально непостижимое состояние. То, что мы любим конкретную женщину, - только видимость, только предлог. Любовь никогда не совпадает ни с каким предметом любви, Любить - это, прежде всего, находиться в стихии любви. Вся художественная литература (написанная мужчинами) - это попытка описать ту невстреченную женщину и ту несостоявшуюся любовь, которую нельзя найти и удержать в каких-либо мирских бытовых условиях. Любовь велика своей невозможностью. «Любовь инстинктивно самозащитно отталкивает свое реальное осуществление - чтобы пребыть: уже вечно существовать в тоске, воспоминании, что "счастье было так близко, так возможно"»5. Любовь существует как вечная рана в сердце - и в этой взаимной боли и божественном несчастье любящие неизменно и вечно принадлежат друг другу.
М. Мамардашвили приводит в своей книге «Эстетика мышления» слова Рене Шара о том, что поэзия есть нереализованная любовь к желанию, оставшаяся желанием. Сохранить желание можно только в том случае, если мы даем ему жизнь в области некой игры, которая постоянно оживляет причины самого желания независимо от нашей возбудимости. Не будь так, мы никогда не любили бы того, кого любим, так как мы любим красоту и молодость, которые неизбежно уходят. А человек изобретает такую форму и сферу бытия желания, в которой оно, удовлетворяясь, как бы постоянно
оплодотворяет самого себя и воспроизводится снова. Это и называется искусством любви. Искусством любви, для которой нет прошлого.
...Естественным образом мы не могли бы испытать даже простейшего человеческого чувства любви (в его, так сказать, нечистом, смешанном виде), если бы у нас не было бы каких-то пространств, в которых происходят синтезы нашей сознательной жизни и могут рождаться состояния, называемые человеческими, - мысль, любовь и т. д.6
Полный смысл того, что с нами происходит, открывается только в воспоминании. Мы не проживаем наши годы в их непрерывной последовательности, день за днем, но восстанавливаем их в воспоминании, которое не подчиняется законам времени, потому что нечто вспомненное, живущее в регистре законов психики, стареет иначе или сохраняет молодость. Если сравнить то, что мы вспомнили, с тем, что существует в нашем повседневном эмпирическом опыте, то между ними обнаруживается такая же разница, как между различными мирами, потому что мир, всплывший в нашем воспоминании, поддержан нашей фантазией, нашим продуктивным воображением, это метафорический мир и именно поэтому -такой мир реален и истинен.
Жить воспоминаниями - нельзя и представить себе ничего выше этой жизни: никакая действительность не может так удовлетворить, наполнить человека, как воспоминание; в воспоминании есть такая «действительность», какой никогда не имеет самое действительность. Когда я вспоминаю какие-нибудь житейские отношения, они уже достояния вечности и временного значения не имеют7.
Ни вера, ни любовь никогда не осуществляются в этом мире, да и не должны осуществляться. Осуществившаяся любовь, то есть счастливый брак, - это уже нечто совсем другое, это выпадение из экзистенциального измерения в мир объективной необходимости. Ведь неосуществленная любовь нужна не для того, чтобы страдать и впадать в отчаяние, она нужна для того, чтобы сохранялось напряжение духовной жизни.
Точно таким же недоразумением является и осуществившаяся вера. «Вера, которая празднует свой триумф, - это самое смехотворное из всего, что только можно себе представить»8. Вера - это постоянное сомнение, разорванность, наслаждение и мучение, по-дозревание самого себя в союзе с дьяволом, преодоление искуше-
ний и соблазнов. Потому вера - это страсть, а не логическое доказательство.
Человеку невозможно пребывать ни в чистой вере, ни в чистой любви, и, в то же время, человек всегда будет стремиться к этому состоянию, ибо постоянно чувствует неудовлетворенность, тоску и отчаяние от сознания этой невозможности. Самое главное условие достижения этого состояния - быть индивидуальным, неповторимым, экзистирующим человеком, как бы тяжело внешне ни складывалась твоя жизнь. Но для большинства это недостижимо.
Обычно полагают, что быть субъективным - не такое уж великое искусство. Ну что ж, всякий человек, конечно же - как нечто само собой разумеющееся - уже есть субъект. Но как стать таковым по-настоящему, кто станет терять время на что-нибудь подобное? Это одна из тех задач, без которых, конечно же, можно обойтись в жизни. И вправду, все это так. Но именно потому это такая трудная задача -по сути, самая трудная из всех; ведь всякий человек имеет сильное и естественное желание, потребность стать чем-то другим, чем-то большим. Именно так и обстоит дело со всеми, по видимости, незначительными задачами: как раз такая видимая незначительность и делает их бесконечно трудными, поскольку задача не выступает ясным маяком, обеспечивая тем самым поддержку тому, кто ею занят, но как бы действует против такого человека, так что бесконечное усилие потребно уже хотя бы для того, чтобы обнаружить саму задачу, иначе говоря, понять, что это именно задача, тяжкое испытание, которое вполне можно было обойти9.
Кьеркегор противопоставляет спекулятивному разуму страсть. Сущность страсти в том, что всегда нужно делать выбор: «или» так, «или» иначе. Страсть - это непосредственное начало, в то время как у Гегеля началом является нечто абстрактное - чистое бытие вообще. И потому вера и любовь - это страсть, именно в них обретает значимость человеческое существование.
Вера - это высшая страсть в человеке. В каждом поколении, возможно, существуют многие, кто вообще не приходит к ней, но ни один не идет дальше. <...> Но тот, кто приходит к вере (будь он человек исключительно одаренный или простой, это неважно), он не остается стоять там неподвижно. Он даже был бы возмущен, скажи ему кто-то нечто подобное; точно так же как любящий был бы оскорблен, скажи ему кто-нибудь, что он остается стоять неподвижно в своей любви; ведь, ответил бы он, я вовсе не стою неподвижно, поскольку вся моя жизнь в этом10.
Объективное знание беспристрастно по определению. Под объективным знанием прежде всего понимается знание научное. Наука с самого начала пыталась ответить на вопрос - каков мир сам по себе, независимо от наложенных на него напластований культурно-знаковых систем, независимо от идеологии, независимо от культурных ограничений, независимо от разрешающих способностей человеческой психики, независимо от того, кто познает, марсианин или землянин, русский или немец. Наука словно бы создает специальные органы, не данные нам природой, возникающие в пространстве мысли, переводящие человека в «космическое измерение». Оно преодолевает различие культур и связывает человеческие существа с возможностями Вселенной, которая дает себя познавать и руководит нами лучше, чем мы сами могли бы это делать.
Цель науки - получение универсального знания, которое не зависит от человека, - достижима только потому, что наука сама производит субъекта этого знания. Современный ученый - это продукт многовековой традиции, берущей начало от абстрактного римского права, герметических школ, схоластических дискуссий в средневековых монастырях, от христианского протестантизма, от экспериментов в алхимических лабораториях и т. п. Но есть, с точки зрения Кьеркегора, особого рода познание, субъективное, сущностно отличное от абсолютно отстраненного и чисто умозрительного познания, есть субъективная позиция, которая основывается на страсти, на переживании, страдании еще и потому, что ее надо пережить, перетерпеть, выстрадать. Здесь нельзя опереться ни на знания, ни на собственную благочестивость, смирение и кротость. Все эти внешние признаки верующего чаще всего, полагал Кьеркегор, не имеют отношения ни к настоящей вере, ни к настоящему христианству. По этой причине Кьеркегор выступил против настоятеля Копенгагенского собора епископа Мюнстера. Среди религиозных людей Мюн-стер пользовался большим уважением; в свое время он был также духовником отца Кьеркегора и принимал непосредственное участие в воспитании Сёрена. После смерти Мюнстера его зять, философ-гегельянец Мартензен, в надгробной речи назвал Мюнстера «свидетелем истины»; такая оценка Мюнстера, по существу, ставила его в один ряд с христианскими святыми, мучениками веры.
В роскошном соборе, - писал в своем дневнике Кьеркегор, - перед избранным кругом знатных и образованных выступает придворный проповедник, любимчик образованной публики, трогательно возглашая слова апостола: «Господь избрал презираемых и отверженных...» И не находится ни одного, кто бы рассмеялся!11
Он считал недопустимым ставить в один ряд с людьми, пожертвовавшими ради своей веры всей своей жизнью, человека, проведшего жизнь в благополучии и довольстве, не совершившего ради своей веры никакого мученического акта. По мнению Кьеркегора, этот факт еще раз свидетельствовал о том, что современное христианство не имеет ничего общего с религией Христа. Истинная вера не имеет ничего общего с мудростью и образованностью («Блаженны нищие духом»), с сытостью и комфортом, с научной логикой и доказательной изощренностью.
Жить без веры - значит жить подобно насекомому или камню, но жить в вере - значит сознательно обречь себя на муки и страдания.
Повторивши в сотый раз свою основную мысль: «истина в том, что быть христианином значит стать несчастным в этой жизни, и ты будешь (говоря человеческим языком) тем более несчастным и тем более страдать в этой жизни, чем больше ты будешь отдаваться Богу и чем больше Бог будет любить тебя», он непосредственно за этим прибавляет: «эта мысль кажется слабому человеку страшной, уничтожающей, требующей сверхчеловеческого напряжения всех его сил. Я знаю это из двойного опыта. Прежде всего - я сам не в состоянии ее вынести (подчеркнуто мною. - Л. Ш.) и могу только издали, в предчувствии глядеть на эту истинно христианскую мысль о христианстве. с другой стороны, мои личные условия существования приковали к ней мое внимание: без этого никогда бы я на ней не сосредоточился и еще менее способен был бы вынести ее тяжесть». В подстрочном же примечании он дает еще более обстоятельное разъяснение: «Поэтому, -пишет он, - я не считаю еще себя христианином - я далек от этого. Но в одном мое преимущество пред официальным христианством: когда я говорю о христианстве, я говорю об истинном христианстве и не фальсифицирую его, и также я говорю о том, как я к христианству отношусь»12.
Действительно, жуткая мысль: быть христианином - значит быть несчастным в жизни и, чем больше будешь страдать, тем больше Бог будет любить тебя. «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю» (Откр. 3:19). «Сколько раз уже твердили, что христианством возмущаются по причине его мрачных потемок, его суровости и так далее. Но разве не пришло время наконец объяснить, что если люди возмущаются против христианства, то это потому, что оно слишком возвышенно, мера его - не человеческая мера, поскольку оно желает создать из человека столь необычное существо, что человек уже не способен его понять»13.
Необычное существо - это человек, который пытается перестать быть человеком, по крайней мере, эстетическим человеком. Мы тем более обладаем существованием, чем менее являемся людьми, людьми, помещенными в мир, живущими в отведенный им отрезок времени, обреченными в силу хрупкости своего тела всевозможным болезням и страданиям, страстям и нервным расстройствам, стремящимися скрасить свою жизнь всевозможными удовольствиями или хотя бы убить время. Мы становимся живыми, чем более пытаемся освободиться от всех спецификаций, на которые обречен человек, ибо любое отличие, любая спецификация омертвляет. Но человек не может жить без спецификаций, без конкретных дел и забот, не может жить, как чистый дух. Поскольку я всегда кто-то, то основное, осознанное или неосознанное стремление человека - перестать быть человеком как некой абстрактной сущностью, чистым духом, трансцендентальным сознанием, а стать просто существующим, случайным, одиноким и, следовательно, живым. Стать просто человеком, что на самом деле очень трудное, почти невозможное предприятие.
Есть у большинства людей этакий пунктик: стремиться к тому, чтобы тебя считали чем-то значительным; и самое популярное мошенничество в том и заключается, чтобы выдавать себя за что-то большее, нежели фактически ты являешься. Религиозное страдание начинается с совсем иного. Благодаря своей связи с Богом, призванный ощущает в себе такую силу, что у него не возникает искушающей потребности казаться чем-то большим14.
Возможно, христианство в его мрачности и суровости для Кьеркегора недоступно, зато для него доступна любовь. И всякий человек может обнаружить в себе глубину и стать живым, даже стать верующим, только через любовь. Любовь для Кьеркегора является главной силой, прокладывающей путь и к другому человеку, и к Богу. Главным событием в жизни Кьеркегора была его любовь к Регине Ольсен. Она сделала его поэтом и философом, перипетии этой любви, помолвка и разрыв, стали основным сюжетом почти всех его произведений. Он всю жизнь оставался верен ей. И потому любовь - главный мотив его философствования. Любовь, которая ничего не имеет общего со счастьем в повседневном значении этого слова, любовь как мучение, как испытание, как трагедия, через которую растет душа и расширяется пространство внутреннего.
Любовь является мученичеством не только для человека, но и для Бога. Не смертные муки были его страданием, но вся его жизнь, писал Кьеркегор, - история страдания, страдания любви, которая все отдает и сама в нужде. Ум человеческий так часто алчет силы и власти и, постоянно занятый мыслью о них - как будто, достигни он этого, все преобразится, - даже не подозревает, что на небесах не одна лишь радость, но и печаль тоже. Бог озабоченно глядит на род человеческий, ибо каждый человек в отдельности - слабый росток, смять который так же легко, как любую былинку в поле15.
Вот такая у этого бога жизнь - одною любовью и одною печалью. Хотеть проявить единство через любовь, но не быть понятым; терзаться страхом за всякого, кому грозят вечные муки, а быть в силах по-настоящему привести людей к спасению лишь поодиночке - как бесконечно печальна его жизнь, денно и нощно отданная печалям ученика, доверившегося ему. Вот так и стоит бог на земле, во всемогуществе своей любви равный низшему. Он знает, что ученик пребывает в неистине - что если тот сделает ошибку, если устанет и потеряет доверие?! Держать небо и землю своим всемогущим «да будет», но, прервись оно хоть на долю секунды, дать всему рухнуть - о, как это похоже на готовность быть отторгнутым родом человеческим, если из любви стал его спасителем!16
Примечания
1 Кьеркегор С. Заключительное ненаучное послесловие к «Философским крохам». СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2005. С. 261.
2 Там же. С. 276-277.
3 См.: Кьеркегор С. Страх и трепет // Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика, 1993. С. 66.
4 См.: Кьеркегор С. Болезнь к смерти // Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика, 1993. С. 326.
5 Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культура», 1995. С. 254.
6 Мамардашвили М.К. Эстетика мышления. М.: Московская школа политических исследований, 2000. С. 245.
7 Кьеркегор С. Наслаждение и долг. Киев.: АпНап^ 1994. С. 41.
8 Кьеркегор С. Философские крохи. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2009. С. 124.
9 Кьеркегор С. Заключительное ненаучное послесловие к «Философским крохам». С. 144-145.
10 Кьеркегор С. Страх и трепет. С. 111.
11 Цит. по: Роде П. Сёрен Киркегор. Челябинск.: Урал LTD, 1998. С. 241.
12 Шестов Л. Киргегард и экзистенциальная философия. М.: Прогресс-Гнозис, 1992. С. 167.
13 Кьеркегор С. Болезнь к смерти. С. 310.
14 Киркегор С. Христос есть путь // Роде П. Сёрен Киркегор. С. 370-371.
15 См.: Кьеркегор С. Философские крохи. С. 32, 34.
16 Там же. С. 34.
