CC BY
84
УДК 316.75:304.4(470)
А. В. Матецкая
Проблема архаизации постсоветской культуры
Архаизация постсоветской культуры рассматривается как результат распада специфической советской модели рациональности, которая способствовала консервации мифологического мышления.
Ключевые слова: архаизация, постсоветская культура, модернизация, рациональность, традиция, идеология
Anastasia V. Matetskaya The problem of archaization post-Soviet culture
The author focuses on the role that decay of soviet model of rationality played in archaization post-soviet culture.
Keywords: archaization, post-Soviet culture, modernization, rationality, tradition, ideology
Проблема архаизации привлекает к себе все больше внимания отечественных исследователей, что свидетельствует о растущей ее актуальности, об устойчивом тренде отечественной культурной динамики, который невозможно не заметить. В ходе исследований делаются попытки дать размытому термину «архаизация» точное определение, отделить архаизацию от близких, но не идентичных феноменов -традиционализма и неотрадиционализма, выявить, в чем именно проявляется архаизация в обществе и культуре, каковы закономерности этого процесса.
В данной статье проблема архаизации постсоветской культуры рассматривается в связи с особенностями советского проекта модернизации и созданной в его рамках специфической модели рациональности. Всем обществам присуща своя специфическая рациональность, и разные модели рациональности могут быть непрозрачными друг для друга. Однако успешная модернизация общества предполагает совмещение «своей» модели рациональности с западным рационализмом -единственной моделью рациональности, породившей современность как уникальный феномен. Различные формы синтеза порождают множественность путей модернизации, которые на деле представляют собой различные варианты одного базового проекта. Слишком специфический путь модернизации означает ее провал. Модернизацию российского общества нельзя считать полностью неудавшейся, однако ее противоречивый и «самопрерывающийся» (термин Л. Д. Гудкова) характер, усиление в последние годы консервативных, реставрационных тенденций, заставляет задуматься о причинах сбоя модернизационного процесса.
Запаздывающая российская модернизация создала ситуацию, когда не сосуществование «разновременных» институтов определяет характер общества, а сра-
38
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
щение в рамках одних и тех же институций и культурных форм элементов архаики, традиции и современности: рациональная бюрократия сохраняет черты патримониальной, за рыночными институтами скрываются архаичные формы обмена, за научными теориями - мифы, формальные нормы и правила служат лишь прикрытием для обширной сети неформальных взаимодействий. Все это создает специфическую «непрозрачность» российского общества, отмечаемую многими исследователями.
Советское общество и советская культура представляли собой грандиозную попытку совместить ускоренную модернизацию и контрмодернизационные устремления. Индустриализация сочеталась с принудительным насаждением общинного уклада и коллективизма, формальное расширение демократии и политических прав - с конструированием подобия древней деспотии, научно-технический прогресс - с насаждением мощной политической религии, ориентированная на служение и идеализм этика - со вполне утилитаристским и материалистическим мировоззрением. В конечном итоге, советский проект представлял собой искусственно сконструированное индустриализированное и технизированное псевдотрадиционное общество - «псевдо», потому что реальные традиции планомерно уничтожались.
На ранней стадии существования советского общества элементы архаики наряду с экспериментированием и новаторством заметны больше, чем в позднесоветский период. Это связано с разрушением прежних институтов - в период институционального вакуума, крушения прежней социальной структуры элементы архаики - как наиболее естественные и стихийные механизмы социальной и культурной регуляции неизбежно оказывались востребованными.
Но становление советского социально-культурного порядка с присущими ему элементами рационализма, формализма и технократизма вело к постепенному усмирению и маргинализации архаики, однако при этом некоторые ее элементы были «встроены» в сам новый порядок. Это относится и к советской культуре с присущей ей особой моделью рациональности, объединявшей элементы западной рациональной традиции с социальной мифологией и политической религией, сохраняющимися чертами архаики и традиционалистскими установками. Парадоксальный синтез современного, архаичного и традиционного влиял на качество советской современности, определял ее специфику. «Коммунистическая революция стала новой альтернативой: ускоренная техноцентричная сверхрациональная модернизация, соединенная с радикальным коммунитаристским, эгалитаристским и универсалистским этосом. Это была иная модель Современности. <...> Эта новая модель воспринималась как радикальный разрыв как с европейской Современностью, так и с идеей «русской цивилизации», хотя, по существу, она была ненамеренной (и неожиданной) комбинацией элементов того и другого. Есть несомненное и, на первый взгляд, парадоксальное созвучие между марксистским пост-капитализмом (и пост-демократией) и традиционным не-капитализмом (и недемократией). В советскую эпоху, особенно к ее концу, напряжение между этими
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
39
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
культурными/политическими стратегиями - передовой рационалистической Современностью и антизападным традиционным культурализмом - чувствовалось довольно отчетливо, хотя и под сенью официально господствовавшей третьей модели - коммунистической»1.
Архаичной (и традиционной, поскольку данная черта присуща и архаичным, и традиционным культурам), была целостность советской культуры, достигавшаяся за счет монополии тотальной государственной идеологии, задающей общие мировоззренческие ориентиры всем культурным подсистемам - от науки до экономики и бытовой морали. В этом плане тотальная идеология была функционально тождественна религии в средневековых обществах. Мировоззренческая монополия подразумевает наличие четкой иерархии культурных экспертов и репрессивный характер культуры, неприятие «инаковости», четкое определение нормы и жесткие негативные санкции за попытки отклонения. Мировоззренческий монополизм подразумевал и ограничение рефлексивности, критического анализа. Однако на периферии культурного пространства, за пределами догматизированного ядра господствующей официальной идеологии, возможны были ограниченные проявления разномыслия - особенно в последние десятилетия существования советского режима.
Несмотря на архаичную «форму», позднесоветская культура тяготела к рационализму и была враждебна разнообразным иррационалистическим тенденциям даже в большей степени, чем западная культура. Однако «советская рациональность» представляла собой ограниченное инструментальное использование западных рациональных практик (бюрократического управления, дисциплинарной власти, научного познания и др.) без подлинной рационализации мировоззрения и духа культуры. Ограниченность советской рациональности дала о себе знать после разрушения советского социокультурного порядка, когда в общественном сознании стали постепенно нарастать иррационалистические тенденции, тяга к мифологическому объяснению реальности.
Падение советского строя разрушило и целостность советской культуры. Тотальная идеология, претендующая на то, чтобы быть единственно верным мировоззрением, перестала существовать. Возник культурный плюрализм, на деле имевший характер беспорядочного смешения самых разных идей и ценностей. Разрушение или ослабление советских институтов дезорганизовало общество. Государство отказалось от культивирования ограниченной рациональности, которая была важным элементом утраченной идеологии. Ответом на мировоззренческий кризис стал рост иррационализма и актуализация элементов архаики. Уже в начале 90-х гг. в программе конференции «Архаический синдром в бывшем Советском Союзе. Проблемы возрождения архаического сознания в экстремальных жизненных ситуациях и в закрытых культурных средах» отмечалось: «В то время как отечественные мыслители и публицисты продолжают биться над проблемой - «как обустроить новую Россию» - культурный ландшафт страны приобретает «чудодей-
40
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
ственные», а то и совершенно фантастические черты. Оставленные официальной идеологией бастионы массовой культуры захватываются парапсихологией, оккультизмом, восточной магией, вплоть до явлений шаманизма и веры в переселение душ. Волна иррационализма быстро нарастает и захватывает уже не только нижние (массовые) этажи культуры, но сферы собственно интеллектуальной деятельности»2. В дальнейшем отмеченные процессы только нарастали. В качестве примера рассмотрим лишь некоторые проявления архаизации, поскольку анализу конкретных проявлений архаизации в российском обществе посвящена уже довольно обширная литература.
Оживление религиозных исканий в постсоветском обществе, переживающем глубочайший мировоззренческий кризис, было закономерным. Однако характер исканий и результат, которым, в конечном итоге, они завершились, продемонстрировали преимущественно архаический характер российской религиозности - причем не только массовой религиозности, но и религиозности значительной части духовенства.
Религию часто рассматривают как иррациональный феномен. Однако это далеко не всегда так. Религии, особенно исторические (в терминологии Р. Беллы) и мировые религии, содержат значительный рациональный компонент, имеют собственные традиции рационального толкования священных текстов, рационального обсуждения этической и моральной проблематики. Процесс «расколдовывания» мира, очищения картины мира от архаической магической составляющей был начат именно в рамках мировых религий. В секулярных модерных обществах религиозные конфессии участвуют в социальной коммуникации наряду с другими общественными организациями, имеют свою позицию по тем или иным общественно значимым вопросам и отстаивают ее, используя рациональную аргументацию. Религиозные организации (за исключением фундаменталистов) пытаются вести диалог с наукой, учитывать, насколько это возможно, радикальные изменения, произошедшие с человеком и обществом в эпоху модерна. Существование в условиях секуляризации и религиозного рынка сформировало у религиозных организаций способность вести рациональный диалог не только со своей паствой, но с верующими иных конфессий и вовсе неверующими, приспосабливаться к меняющимся условиям и культурному многообразию.
В российском обществе оживление религиозной жизни не сопровождалось и не сопровождается сколько-нибудь значимой рациональной рефлексией. Массовое сознание демонстрирует приверженность иррациональным компонентам религии - обряду и магии. Регулярные социологические опросы показывают незнание значительной частью православных верующих даже базовых положений собственного вероучения. Обсуждения религиозной проблематики в СМИ, особенно по телевидению, чаще всего приобретает характер пререканий между верующими и неверующими, демонстрируют стремление сторон агрессивно навязать свою позицию
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
41
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
оппонентам, а не понять и убедить. Официальные представители РПЦ в публичных заявлениях позволяют себе негативные высказывания о российской интеллигенции, пытающейся задавать Церкви «неудобные» вопросы. Эти попытки трактуются как «нападки», что свидетельствует об отторжении сознательного, рационального подхода к религиозной вере и деятельности религиозных организаций. Напряженные отношения между интеллигенцией и Церковью - следствие нежелания последней учитывать изменившиеся запросы современных образованных людей. При этом именно интеллигенция в последние десятилетия существования советской власти проявляла заметный интерес к православию и искала путь в церковь. Но опорой РПЦ сегодня служат слои общества, для которых главной остается наиболее близкая архаике обрядовая сторона религиозной жизни, именно к мнению этих верующих апеллируют представители церкви, когда критикуют излишние «умствования», идеи прав и свобод человека, трактуемые как проявления эгоизма и греховности, сложный и противоречивый современный мир в целом. Другой значимой опорой Церкви служит власть, и сближение государства и Церкви может рассматриваться в контексте актуализации архаичной модели отношений между религией и властью. Встречное движение Российской православной церкви и государства обусловлено слабостью позиций церкви в гражданском обществе (активные прихожане составляют незначительное меньшинство тех, кто называет себя «православными») и потребностью власти в легитимации. Оно свидетельствует о частичном восстановлении традиционного для России феномена слабой, подчиненной государству церкви, и, если не об отказе от принципов светского государства, то о явном ослаблении этих принципов. При этом о реальной клерикализации российского общества едва ли можно говорить. Речь идет скорее о символической демонстрации влияния РПЦ, но не о реальном заметном влиянии на общественную жизнь, поскольку общий уровень православной религиозности российского общества остается низким, среди населения широко распространены примитивные суеверия, о чем свидетельствует популярность деятельности колдунов и экстрасенсов, представителей разных областей лженауки. Как ни странно, современное российское телевидение явно поощряет интерес аудитории к архаичным и оккультным верованиям, продукция соответствующего содержания составляет заметный сегмент постсоветской массовой культуры. Слабые позиции христианства и популярность оккультизма - также проявление архаизации культуры и массового сознания. В церковных и околоцерковных кругах бытуют те же суеверия, что и среди невоцерковленных россиян, но есть и специфическая православная мифология, связанная с идеями православной державности, почитанием Сталина как восстановителя Церкви (почитание Сталина является пока маргинальным явлением) и др.
Симптомом архаизации, как отметил К. Н. Костюк3, является внимание, которое уделяется в публичных выступлениях официальных представителей РПЦ проблемам семьи и сексуальных отношений. Дело не только в том, что Церковь отстаива-
42
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
ет патриархальные ценности - это было бы естественно. Но данная проблематика практически оттесняет на задний план иные этические и смысложизненные вопросы и предстает в весьма усеченном варианте, поскольку не включает и не учитывает современные аспекты семейных и гендерных отношений. Идеи, имеющие хотя бы отдаленное отношение к феминистскому дискурсу, безоговорочно отвергаются. Именно для архаических культур характерна строгая и детальная регламентация сексуальных и родственных отношений, играющая доминирующую роль в организации общества. Эта архаичная установка проявляется и в политике, в попытках правовой регуляции телесности, в специфической лексике, используемой политическими деятелями даже самого высокого уровня.
Недавние события, связанные с неоднозначным выступлением панк-группы «Pussy Riot», продемонстрировали неготовность общества рационально обсуждать и анализировать этические проблемы и вызовы, связанные с религиозными вопросами. «Обсуждение» события свелось к нагнетанию ненависти в обществе и шельмованию «кощунниц», в чем основную роль играли СМИ. Смысл, вкладываемый участницами акции в их действие, не вызвал значительного общественного интереса - внимание было привлечено осквернением святынь и нарушением табу (скорее вымышленными, чем реальными), причем табу не только религиозных, но и гендерных. СМИ усиленно навязывали аудитории предельно простой образ «ко-щунницы» - «падшей женщины» и «плохой матери». Попытки решать вопросы религии и морали, используя государственную машину насилия, демонстрируют сохранение в массовом сознании архаичной установки на целостное мировоззрение, недифференцированную картину мира. Религиозные нормы не отделяются от правовых, сфера религии - от сферы искусства. Об этом же феномене свидетельствуют более ранние события, связанные с преследованием организаторов и участников выставки «Осторожно, религия!».
Процесс архаизации и традиционализации заметен в политике и массовом политическом сознании и отмечен многими исследователями. О «феодализации», «сословности», «патримониальности», «клиентелизме» в политических и социальноэкономических отношениях писали В. Шляпентох, С. Кордонский, М. Масловский, О. Крыштановская и целый ряд других авторов. Но нас здесь более интересуют культурные, а не социально-структурные проявления архаизации. Политическая культура эпохи позднего СССР, при всей ее идеологизированности и латентной мифологичности, подразумевала рационализированное видение политики как сферы действия объективных сил и процессов, подчиненных определенным закономерностям. Советская идеология претендовала на научность и предполагала рациональный анализ политических отношений - рациональный хотя бы по форме.
В постсоветский период восприятие политики становится персонифицированным и мифологизированным. Огромное значение в массовом сознании приобретает фигура лидера - и это стихийный, а не навязанный сверху процесс.
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
43
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
Почитание лидера может показаться традиционным для отечественной политической культуры. Однако лидеры позднего СССР, при всей своей значимости, были лишь персонификацией стоящей за ними партии, их руководящая роль легитимировалась позицией внутри организации, официально считавшейся «руководящей и направляющей силой» советского общества. Руководящая роль партии, в свою очередь, определялась идеологией, имела внешне рациональное обоснование. Лидеры позднего СССР не претендовали на личную харизму и роль спасителей, в этом плане поздний СССР отличался от СССР сталинского периода, хотя и харизма Сталина была не столько стихийной, сколько созданной умелой пропагандой4.
Лидеры постсоветской России - носители исключительно личной харизмы, что означает радикальное упрощение и архаизацию восприятия политики. Президент -практически единственный значимый для массового сознания политический субъект. Иные политические институты и организации не имеют большого значения, не пользуются доверием, что регулярно демонстрируют социологические опросы. Работа государственной машины остается в тени - на виду лишь лидер, принимающий судьбоносные решения. Реальный механизм принятия этих решений также находится за гранью интереса и понимания массового сознания. Показательно, что представители государственной бюрократии и управленческих структур попадают в сферу общественного внимания (при помощи СМИ) чаще всего в том случае, если провинились в чем-то или стали авторами какой-нибудь одиозной инициативы. Такая практика способствует еще большему снижению символического капитала государственной бюрократии и политических деятелей - всех, кроме харизматического лидера. Но бюрократия, при всех ее недостатках, - это носитель рационального начала в управлении. Ослабление престижа бюрократии - дополнительный фактор ослабления позиций рациональности в управлении вообще.
Политические отношения как внутри страны, так и в международном масштабе, видятся как противоборство различных персонажей и группировок, при этом единственным мотивирующим фактором политических субъектов признается корысть, а единственным реальным инструментом - сила. «Объективное» измерение политики, все многообразие сил и факторов, влияющих на принятие тех или иных политических решений, находится за пределами интереса массового сознания. С другой стороны, огромное значение приобретает разделение на «своих» и «чужих», поиск «врагов», что неоднократно отмечали российские социологи. Например, Л. Гудков пишет: «Актуализация образа врага означает, что само общество начинает испытывать сильные социальные напряжения, источники которых с трудом опознаются и рационализируются. <...> При появлении врага не работают или отходят на задний план обычные системы позитивных вознаграждений и стимулов взаимодействия - признание общих ценностей, индивидуальных удач и групповых достижений, подчеркивание общих благ и символов. В такой тревожной и неясной ситуации общих страхов, унижения и пр. начинают оживать архаические интегра-
44
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
Раздел V. Историческая память как культурный феномен
тивные механизмы, заставляющие людей сильнее, чем обычно, чувствовать свою близость, солидарность перед лицом реальных или мнимых коллективных опасностей»5. Примитивное деление на «своих» и «чужих», отторжение «чужого» - одна из наиболее архаичных форм социальности, актуализирующаяся, когда более сложные формы структурирования социальной реальности теряют значение.
В этом контексте показательно и растущее увлечение различными конспирологическими теориями, объясняющими нынешние и прошлые проблемы России кознями враждебных сил, при этом враждебные силы нередко предстают как агенты метафизического мирового зла. Приверженность конспирологическим теориям - удел не только маргиналов. Нередко их озвучивают СМИ, а также представители управленческой и интеллектуальной элиты. Сами же по себе эти теории являются очередной рецепцией мифа современным массовым сознанием.
Архаичной чертой постсоветской культуры на нынешнем этапе ее существования является фактический отказ от инновационного развития, утрата видения будущего. Прогрессистские ценности были заложены в фундамент советской идеологической картины мира, что объединяло ее с западным просвещенческим видением исторического процесса. Однако эволюция постсоветской культуры достаточно быстро привела к возрождению архаичных ценностей самодостаточности и культурной замкнутости, широкое распространение получила идея «особого пути», при этом «особый путь» видится теперь как отторжение современных западных ценностей при отсутствии четко сформулированного содержания собственной цивилизационной специфики. Анализ же этой специфики часто подменяется созданием идеологических конструкций, базирующихся на привычных мифологемах державности, соборности и особой миссии России в мире. Характерно, что сторонники идеи особого русского пути часто ссылаются на заимствованные цивилизационные концепции, сохраняя привычную позицию реципиента по отношению к западной культуре. Цивилизационные концепции выступают в качестве очередного «инструмента», используемого не столько для научного анализа, сколько для обоснования собственной идеологической позиции, и этому не мешает их чуждое происхождение.
Краткий период всплеска интереса к модернизационной тематике, инспирированный властью, прошел практически незамеченным. Доминирование в массовом сознании и официальной риторике власти установки на «стабильность» и «традиционные ценности», отторжение внешних влияний, способных навредить этой стабильности, идеализация советского прошлого, выступающего в качестве «золотого века» и времени действия мифологических героев - все это говорит о желании отгородиться от непрерывно изменяющейся современности, уклониться от решения проблем, которые она порождает. Если советский проект строился на желании превзойти западный проект современности, то постсоветское общество все более стремится замкнуться и застыть в своем нынешнем состоянии, которое мыслится как более совершенное, чем «морально разлагающийся» Запад. Идеальная модель
• Том 208 • Социология культуры: опыт и новые парадигмы • Часть 2 •
45
общественного устройства располагается не в будущем, а в советском прошлом, возврат символов которого встречает неизменное одобрение значительной части населения. Отсутствие внятной модели будущего развития и снятие проблематики развития с повестки дня вообще говорит о кризисе смыслов постсоветской культуры. Вместо создания новых смыслов происходит бесконечное обсуждение прежних. В начале XXI в. российское общество все еще отвечает на вопросы, поставленные западниками и славянофилами.
Ограниченная советская модель рациональности сыграла в развитии российского общества двойственную роль. Выступая практически как инструмент конструирования общества нового типа, как инструмент внешнего дисциплини-рования масс, привыкших к традиционным и архаичным формам социальной регуляции, она обеспечила решение сложной задачи построения индустриального общества. Но рационализация советского общественного сознания была не столько просвещением и выработкой навыков рационального критического мышления у широких слоев населения, сколько привитием в императивном порядке догматизированной упрощенной картины мира, пусть и рационализированной. Негативные последствия подобной рационализации особенно заметны в области гуманитарного и социального знания, поскольку именно эти области были идеологизированы в наибольшей степени.
«Рационализм» был частью советской вероучительной системы. Падение этой системы привело к крушению встроенной в нее рационализированной картины мира. Общественное сознание оказалось беззащитным перед вызовами усложнившейся реальности, вызванной разрушением привычного порядка. На место искусственно сконструированной рационализированной мифологии пришли стихийные процессы мифологизации, поскольку мифологическое мышление, в отличие от рационального, является естественным для человека. Модель советской рациональности парадоксальным образом оказалась инструментом консервации мифологического мышления.
Примечания
1 Агаджанян А. С. «Множественные современности», российские «проклятые вопросы» и незыблемость секулярного Модерна // Государство, религия, церковь в России и за рубежом. 2012. № 1 (30). С. 87-88.
2 Цит. по: Банников К. Л. Архаический синдром: о современности вневременного // Отеч. зап. 2013. № 1.
3 Костюк К. Н. Православный фундаментализм // Полис. 2000. № 5.
4 Плампер Я. Алхимия власти: культ Сталина в изобразительном искусстве. М.: Новое лит. обозрение, 2010.
5 Гудков Л. Д. Идеологема «врага» // Гудков Л. Н. Негативная идентичность: статьи 19972002 гг. М.: Новое лит. обозрение, 2004. С. 558-559.
46
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
