CC BY
128
И.М. Смилянская
«ПРИУГОТОВЛЕНИЯ» К РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЕ 1768-1774 гг.: РОССИЙСКИЕ ЭМИССАРЫ В ГРЕЦИИ И НА БАЛКАНАХ
Через два года после окончания русско-турецкой войны 1768-1774 гг. Морею посетил французский наблюдатель - увлеченный эллинист граф Шуазель-Гуффье1. Он возложил ответственность за неудачу греческого восстания в Морее и провал совместных действий греков и русского флота у берегов Греции в значительной мере на греческих агентов России, ошибочно информировавших российский двор. Эта мысль была подхвачена современниками, а затем и рядом западных историков. Однако достоверных сведений о разведывательной миссии в Греции и на Балканах до сих пор было крайне мало, чтобы оценить ее деятельность.
До последнего времени о тайных российских эмиссарах писали, исходя главным образом из сообщений современника событий Клода Рюльера, допущенного к материалам архивов французского Министерства иностранных дел (но склонного пользоваться непроверенными слухами и сплетнями)2, а также из «Записки» Мануэля Саро. Эта «Записка», поданная ко двору в 1765 г., сыграла свою роль в организации Архипе-лагской экспедиции3. В последнее десятилетие всплыли еще два документа, позволяющие уточнить детали этой операции, атмосферу, в которой она осуществлялась, ее результаты и облик ее участников. Речь идет о находке известного российского балканиста Г.Л. Арша - «Прошении» Ивана Палатино, третьего участника миссии Па-пазоли4, переданном Н.И. Панину в 1768 г., а также об обнаруженном нами «Прошении» М. Саро, представленном к трону императрицы после 1785 г., т. е. едва ли не 20 лет спустя после его «Записки»5. Из этих трех источников наибольшего доверия, на наш взгляд, заслуживает весьма содержательное «Прошение» Ивана Палатино, подтверждаемое документами, к нему приложенными, и ссылками на авторитеты, которые могли удостоверить и сведения, сооб-
щаемые Палатино, и его хорошую репутацию.
Известно, что зондаж политических настроений православного населения Мореи и Адриатического побережья Балкан проводился под наблюдением Г.Г. Орлова. Как показывают новые документы, инициатором отправки миссии была императрица. Спустя всего четыре месяца по вступлении на трон, 29 октября 1762 г., Екатерина II обратилась к Правительствующему Сенату с указом «сыскать из воинства нашего достойного человека для тех мест и искусного в языке и делах, которого бы можно послать с объявлением всем тамо живущим православным ревности и милости Нашея, которую мы охотно к ним имеем и стараемся учинить им вспомоществование в получении их свободы»6. Речь шла о поиске человека, состоявшего на российской воинской службе, желательно греке, которому надлежало донести до населения Мореи и Балкан сведения о старании императрицы в их освобождении.
«Достойный» человек обнаружился в полку графа Г.Г. Орлова. Им был артиллерийский поручик Георгий, сын Михайла Папазоли7. Согласно Рюльеру, именно фессалийский уроженец Папазоли, претерпевший гонения на родине и вынужденный ее покинуть, подсказал Григорию Григорьевичу идею объединения в будущей войне усилий российских вооруженных сил и греков, которые только и ждут удобного случая, чтобы сбросить турецкий гнет8. Подобная мысль витала в российских правительственных кругах со времен Петра I благодаря обращениям к трону представителей разных балканских народов и донесениям российских резидентов в Константинополе, уверявших Петербург в готовности православных подданных Порты поддержать Россию в войне против Османской импе-рии9. Впрочем, не исключено, что контакты с петербургскими греками пробудили у
Г.Г. Орлова и Екатерины II идею взаимодействия, прежде всего, с греками, а не балканскими славянами, что больше соответствовало средиземноморским планам екатерининской внешней политики.
Г.Г. и А.Г. Орловы ценили Г. Папазоли. Они использовали его в качестве своего негласного резидента в районе Адриатики, а в 1771 г. Папазоли был даже удостоен монаршей награды. Однако этому греческому эмиссару был не чужд авантюризм, и, как выясняется из сообщения Палатино, он обладал «циничной склонностью к подлогу».
«В товарищи» Г. Папазоли Григорий Григорьевич выбрал другого представителя греческой общины Петербурга - Мануэля Саро, человека отважного и немало путешествовавшего по миру, но по-хлестаков-ски хвастливого и, что выяснилось позже, склонного к злоупотреблению спиртным. «Многотрудными путешествиями» и «вы-сочайшаго двора награждениями» он скопил капитал в 5 тыс. рублей и осел в Петербурге, живя на ежегодные проценты в 300 руб. с капитала, переданного в руки известного там купца Папанелопула. В 1763 г. Саро «был позван» к Г.Г. Орлову, который, по словам Саро, и сделал ему «предложение ехать тайно в Морею и иные греческия места для узнания, в каких расположениях тамошние жители относительно до здешнего двора находятся, и для приуготовления их заранее к будущей турецкой войне»10. Принять на себя эту миссию М. Саро побудили, как он писал, сколько «обещанное награждение... столько и больше еще - привязанность к вере сограждан моих, под игом гнусного рабства стенающих, и усердие к интересам Вашего Императорского Величества и империи всероссийской». Подобная идентификация в греческом сознании интересов греков, императорского трона и Российской империи встречалась не у одного Саро11. М. Саро взял свой капитал у земляка и отправился в путь вместе с поручиком Г. Папазоли, которому отводилась во всем предприятии главная роль.
Известно, что Г. Папазоли выехал не из столицы, а из Москвы (возможно, в целях конспирации) 26 мая 1773 г. Он был снабжен монаршей грамотой, составленной на греческом языке и подписанной императри-
цей и ее статс-секретарем сенатором Адамом Васильевичем Олсуфьевым.
Г.Л. Арш рассматривает грамоту как высочайший манифест, обращенный к жителям горных краев - Мани, Химары и Черногории12. Однако по форме этот документ скорее представляет собой грамоту, подтверждающую миссию Г. Папазоли. Впрочем, она могла восприниматься греками и как манифест о намерениях российской императрицы, к ним обращенный. В рукописных копиях грамота распространялась среди греков. Во всяком случае, одна из копий была обнаружена в одесской греческой среде в конце XIX в.13
В преамбуле к грамоте Екатерины II содержалось подтверждение религиозно-политического долга российского трона в отношении православной церкви. Екатерина констатировала, что, согласно присяге, данной ею при вступлении «на священный трон», она твердо следует политике своих предшественников в деле содержания, охраны и защиты православия «восточной Христовой святой церкви Греческой». Ради этого она полагает своей обязанностью содержать «всегда оружие воинства нашего в готовности против тех, кои бы воздвигли брань на Православие» (иными словами, армия российская должна быть освящена в глазах современников своим религиозным предназначением). Далее следовал пассаж совсем в духе концепции старца Филофея: «Почему (т. е. поэтому. - И. С.) со дня восшествия Нашего на Священный престол Российского государства и принятия скипетра сего православного отечества непременный нам долг надлежит не токмо защищать сие отечество наше, но и все прочие народы единого и того ж православного исповедания». В качестве доказательства своего твердого следования этому православному закону она приводит аргумент, восходящий к риторике дней переворота 1762 г.: «С согласия православного воинства» она сочла возможным лишить трона своего супруга за то, что он желал «переменить всю систему предков наших». Она же, побуждаемая «сею ко православию ревно-стию», ожидает лишь «случая ополчиться против врага веры православной и освободить народ греческий православный, нахо-
дящийся в пленении оттоманском». И снова тезис о намерении освободить греков Екатерина повторяет, излагая цели миссии Г. Папазоли: «идти и исполнить повеление Наше - пожелание, которое имеем к освобождению рода христианского, чтоб он (Г. Папазоли. - И.С.) из тех стран присылал и доносил о желании и намерении и о всяком происшествии, которое бы между сими народами случились и предприняты были». Итак, цели миссии состояли в зондаже настроений народов Греции и Балкан и в оповещении их о намерении императрицы освободить единоверцев.
В грамоте указывались пункты, куда следовало направиться эмиссарам и кому объявить о «ревности и милости нашей, которую мы охотно к ним имеем». На первом месте была Морея - «прежде к народу спартанскому и лакедемонскому, потом в Черную гору, Химару и прочие таковые способные ко приуготовлению войны места». Такое предпочтение Мореи подтверждает изначальную ориентацию политики Екатерины на греков. Принцип же, по которому выбирались районы, куда надлежало направиться российским эмиссарам, определялся степенью воинственности их обитателей, в чем коренилась ошибка Орловых и Екатерины.
По существу, речь шла о взаимодействии с жителями особых этно-социальных анклавов, которые в XVIII в. были еще разбросаны по всему миру и расположены в горных или полупустынных землях со скудными хозяйственными ресурсами. Таким обществам были присущи политическая неустойчивость и поиски источников существования в найме на военную службу или в набегах и грабежах соседних народов. Эта характеристика подтверждается, например, мнением о черногорцах флорентийского посланника в Венеции от ноября 1767 г.: «С незапамятных времен упорно сохраняя свой дикий и хищный характер, неукротимые в своих набегах, закаленные во всех лишениях, всегда готовые, захватив добычу у турок или в венецианских землях, укрыться в горах, дабы затем вновь повторить набеги и вторжения, они держались демократии под управлением старейшин и священной властью их прото-папы, или же
епископа, благословлявшего их всякий раз, как они отправлялись на грабеж. Отличительной чертой этой нации до сего момента были неугасаемая вечная вражда в поколениях между разными кланами и в особенности более общее разделение между двумя главными партиями.»14.
В России имелись опыт взаимодействия с черногорцами и сведения о Черногории, собираемые российскими «соглядатаями»15 со времен Петра I. Если прибывавшие к трону духовные иерархи Черногории, преувеличивая военный потенциал своего народа, стремились создать представление о Черногории как стране независимой и успешно воюющей с турками, то российские посланцы рисовали картину скорее нега-тивную16, да и Коллегия иностранных дел, по словам Екатерины, была «с черногорцами в ссоре»17. Коллежский советник С.Ю. Пучков, побывавшей в Черногории в конце 1750-х годов, составил о черногорцах мнение, не расходившееся с вышеизложенным донесением флорентийского посланника. Пучков также назвал черногорцев народом «диким», разделяя представления эпохи Просвещения, делившего народы на варварские, дикие, и цивилизованные, культурные. Возможно, учитывая опыт взаимодействия и характеристику черногорского общества, Екатерина ставила в своей грамоте Черную Гору на второе место и в дальнейшем не ей предназначила главную роль в военных действиях российской эскадры.
О жителях Химары (Южной Албании), чьи настроения должны были выяснить участники миссии Папазоли, сообщалось, что те из поколения в поколение служили в специальном Македонском полку Неаполитанского королевства18.
Маниоты (маньяты), жители горной южной Мореи - Мани (Майны), считались «остатком славного в древние времена лакедемонского народа». По мнению Пала-тино, турки не могли их покорить. «По случаю их вольности и неподчинения никакому государю, [они] допущают к себе мальтийских корсар и бандитов и всякой нации разбойников, а иногда и сами выходят в море для добычи, где, ограбив турков, берут в полон, а иных и умерщвляют,
что случается иногда и над христианами разных наций»19. Значит, и майноты принимались Орловыми и императрицей как к войне «способны».
Адмирал С.К Грейг, верный соратник Алексея Орлова, в своих записках не без упрека в его адрес заметил: «Такой народ казался графу Орлову хорошим орудием для совершения его плана»20. На деле в войне с турками во имя своего освобождения стойко и сознательно поддержали Россию представители греческих нарождавшихся предпринимательских кругов и часть землевладельческой элиты, проникнутая просветительскими идеями, в чьей среде еще только пробуждалась национальная мысль. Но они не составляли ни значительную, ни консолидированную часть греческого общества. Иными словами, выбора у Орловых не было, да и время для национального восстания еще не пришло.
Остается добавить, что «ревность и милость», которые питала императрица к единоверцам и о которых Папазоли надлежало сообщить в указанных районах, имели не столько политический, сколько сакральный смысл. В документах того времени понятие «милость» часто сопрягается со словом «покровительство», которое в практике того времени не было равнозначно современному понятию «протекторат». Ритуал помазания на царский трон нес смысл передачи свыше обладателю священного трона и скипетра функции защиты (взять под свою руку), охранения единоверцев от врагов и от природных, стихийных бедствий.
В конце мая 1763 г. Георгий Папазоли отбыл из Москвы и объявился вместе с Мануэлем Саро в Венеции. Видимо, следуя указаниям Петербурга, он обратился к высокой духовной персоне («знатный между духовными человек», имя которого сохранилось в тайне, но о котором известно, что он «усердствовал» Российской империи), чтобы тот «доставил им надежного человека, который [был] бы в состоянии споспешествовать порученной им важной комиссии». Этот духовный православный иерарх рекомендовал Ивана Палатино, ревностно разделявшего патриотические идеи, и принадлежавшего к греческим торгово-предпринимательским кругам.
Иван Палатино происходил, по его собственным словам, из дворянского рода («шляхетской греческой породы»). Его предки жили на острове Крит, принадлежавшем Венецианской республике. По завоевании острова турками они, бросив все «недвижимое имение», уехали в Морею и поселились в Наполи де Романье, современном Навплионе. Когда турки завоевали и Морею, отец Ивана Палатино, вторично лишившись имущества, бежал на остров Кефалонию, оставшийся во владениях Венеции, где и родился Иван. Рано потеряв родителей и «получа невеликое наследство, [он] искал пропитание себе в купеческом промысле». Палатино совершал поездки в Италию, «Немецкую землю» и Османское государство и был «довольно известен» грекам Вены, Венеции, Неаполя (Навплио-на).
Упомянутая «духовная персона», взяв с Палатино присягу, открыла ему суть дела, а Папазоли показал грамоту императрицы, на которой стояла государственная печать, «какие на пашпортах бывают отъезжавших из Российского государства». Как позже записал Палатино: «Имевшие хотя малое о греках обхождение, довольно ведают, с какою ревностию, усердием и любовью сей народ стремится ко всероссийской империи. Следовательно, и ему, Палатину, слыша столь приятные выражения, не оставалось другого, как токмо пренебречь все, которые только можно было вообразить, опасности и примкнуть к тому все охот-но»21. А опасности его действительно подстерегали.
Надо сказать (и это характеризует греческого эмиссара), что М. Саро приписал себе честь привлечения к исполнению миссии Палатино22. Знакомство с ним он, М. Саро, якобы свел в Триесте, где, «разведав, что он с разными маниотскими старшинами в тесном знакомстве находится (о чем Палатино не упоминает, возможно, из конспиративных соображений. - И.С.), уговорил его ехать со мною (М. Саро. - И.С.) в Левант»23. На деле все трое из Венеции переместились в удаленный от столицы австрийский Триест, подальше от всевидящих глаз венецианского надзора, и, по-видимому, с начала навигации 1764 г., в конце
февраля - в марте, поплыли вдоль Далматинского побережья в Морею. Между тем, разнесся слух о появлении в Адриатическом море двух шебек триполийских пиратов. Сведущий в местных делах Палатино предложил пристать к венецианскому Котору и оттуда продолжать путь на венецианском фрегате. Однако ему не удалось склонить спутников к разумному решению, возможно, из-за их боязни лишний раз иметь дело с венецианскими чиновниками.
За день до прибытия к месту назначения их судно было захвачено корсарами. Пала-тино посоветовал Папазоли немедленно выбросить за борт все его бумаги, чтобы не открылась цель их миссии. Папазоли, оставшись, таким образом, без паспорта, «слезно молил» отдать ему австрийский паспорт Палатино. Он обещал немедленно выкупить Ивана из плена. Палатино отдал свой документ, принеся сию жертву из жалости к обреченному на гибель Папазоли. Правда, он сознавал, что, «если бы варвары дознались, что он российский офицер, и намерение поездки его открыли, [это] произвело б не токмо великое смятение, но и нанесло б неповинно многим из его, Палати-но, одноземцов пагубу»24. Эти соображения дают основание полагать, что Палатино имел опасные, с точки зрения турок, связи среди земляков. В результате Папазоли под именем Палатино и Саро, сопровождавший его под видом слуги, «получили свободу»; а Иван Палатино был увезен в ливийский Триполи, ограблен и три месяца терпел муки плена, пока земляки не выкупили его при посредничестве австрийского консула.
В «Записке» М. Саро эти события также переданы в иной версии: «На сем пути, к совершенному несчастию моему, был я с обоими товарищами моими захвачен трипо-литанскими корсарами, которые, заграбя все деньги и все мое имение, били меня нещадно, повредили ногу таким образом, что я с того времени ею почти не владею, и отвели нас в Дураццо, где случившийся, к счастию нашему, приятель мой грек Петр Ставропуло нас выкупил за триста червонцев». После этого Саро с товарищами поехал в Венецию, где другой грек Ставро Ставропуло предоставил ему кредит для закупки всего необходимого для «продолже-
ния моего (М. Саро. - И.С.) путешествия»25. Из вторично выданной Папазоли грамоты императрицы (от 12 августа 1764 г) очевидно, что не позже начала июня того же 1764 г. Папазоли направил челобитную императрице, и не одну, в которых оправдывался, что не достиг «тех мест по причине затруднений, приключившихся ему от морских разбойников»26.
Сопоставление текстов Палатино и Саро позволяет поставить под сомнение сообщения Саро о пребывании его и Папазоли в плену. Скорее всего, триполийские корсары действительно ограбили их и отправили в Дураццо, где они, являясь, согласно паспорту, австрийскими подданными, были освобождены (так полагал Иван Палатино) или все-таки выкуплены. Затем в течение трех месяцев, пока Палатино находился в плену, они добрались до Венеции и осуществляли какую-то пропагандистскую деятельность, возможно, в Химаре и остальной Албании. Во всяком случае, ко времени, когда Палатино вернулся в Венецию (а это могло произойти между концом мая и концом июня 1764 г.), Папазоли уже отправил Саро в Морею. Тогда по греческим и славянским землям поползли слухи о деятельности российских эмиссаров («от неосторожности Папазола и товарища его рассеялись в тамошних народах опасные слухи»). Сам Папазоли, видимо, дожидался в Венеции восстановления своих документов и грамоты императрицы, выброшенных в море. Папазоли сообщил возвратившемуся из плена Ивану Палатино, «что отправил он Мануила в Манию, однако сумневался, чтоб сей пьяной человек в состоянии был что-либо совершить, и для того просил Палатина, чтобы и сей труд взял на себя». Это происходило в середине 1764 г.
Из-за рассеявшихся «опасных слухов» Палатино пришлось употребить всяческие предосторожности: закупить товары и под видом купца отправиться сначала в Патрас, а затем Триполицу - резиденцию морейско-го паши. Распродав там товары, он высказал намерение закупить сельское сырье для вывоза в Италию. Заведя дружеские связи со знатными турками, он, наконец, путем хитроумных действий, не вызвав подозрения у турецких властей, добрался до Ма-
нии, имея рекомендательное письмо от турецкого воеводы Каламаты к главе «мань-ятских капитанов», т.е. знатных греческих землевладельцев Мавромихали.
Иван Палатино повел этого «друга и приятеля» турецкого воеводы в церковь и, «обязав его там присягою, открыл ему намерение и причины путешествия своего». (Характерно, впрочем, что Палатино, строго придерживаясь секретности, нигде прямо не излагает суть российской миссии)27. Мавромихали одобрил осторожное поведение Палатино, но тут же высказал жалобы на Саро, «притом говорил, что весьма удивляется, да и невероятным кажется, чтоб столь преславная и величайшая в свете держава похотела б поручить столь важное дело такому человеку, каков есть Мануил Са-ро... В рассуждении сего он, Палатино, для избежания дальних замешательств и затруднений отправил Мануила Саро на корабле с желудками28, сам же остался в Мании под видом покупки масла деревянного, для которого и контракт с капитаном Ку-мундуракием заключил»29. Вот в чем причина уже известной историкам недоверчивости Мавромихали, вызвавшей необходимость подтвердить намерение императрицы самолично Н.И. Паниным!
И снова М. Саро излагает события иначе: «С оным [Палатино] был с лишком два года (на самом же деле - всего несколько месяцев, с середины до глубокой осени 1764 г., так как Палатино находился в Мании с августа 1764 по январь 1765 г.! -И.С.), ездил по разным греческим островам и городам, объявлял жителям все мне здесь князем Григорием Григорьевичем повелен-ное, отвлекая их от повиновения к Порте Оттоманской, и научал их прибегнуть к всемогущему покровительству Великия Екатерины, защитницы их и поборницы веры их. Такими и подобными внушениями, ободряя унылой их дух, привел я старшин первейших тамошних фамилий к должной Вашему Императорскому Величеству присяге, которую они подтвердили во множестве писем, присланных потом сюда к князю Григорью Григорьевичу»30.
М. Саро не только переврал сроки своего пребывания в Морее, но и, по-видимому, преувеличил масштабы своей деятель-
ности. К присяге были приведены, и не им, а Иваном Палатино, только маниотские капитаны, к тому же уже после отъезда Саро в Венецию. Кстати, в своем отчете, представленном по возвращении в Петербург, Саро присвоил себе еще и заслугу созыва собрания маниотских старшин31.
Согласно рассказу Палатино, Мавромихали затруднился определить позицию капитанов («точно на сие ответствовать не мог»), ссылаясь на их взаимную вражду. Тогда Палатино пришлось употребить «все возможные средства, чтоб их примирить и прежнее между ними согласие и дружбу восстановить». «Достигнув сие с великим трудом, - писал Палатино, - открыл в собрании тамошних начальников, или капитанов, намерение свое, для которого к ним приехал. Что услыша, обрадовались и единогласно объявили: что они по единоверию и отличной к Ея Императорскому Величеству ревности готовы жертвовать кровью и животом для славы ея империи и спасения правоверного народа от ига варварского, обещаясь при том послать от себя поверенных ко всероссийскому императорскому двору для принесения всеподданического повиновения и преданности»32. При этом капитаны посоветовали Ивану Палатино покинуть пределы Мании и ожидать их «поверенных» в Кларенсе.
Поскольку Палатино имел обыкновение подтверждать свои шаги документальными свидетельствами, то он взял от капитанов, как он пишет, «письменное за руками своими свидетельство, в котором, похваляя его за поступки, [они] благодарили при том за доставление им общей дружбы и согласия», как будто Палатино прибыл в Манию лишь для того, чтобы скупить «желудки» и «деревянное масло» и примирить между собой старшин! В свою очередь Мавромихали снабдил Палатино письмом к митрополиту Каламатскому и Монемвасийскому Анфи-му, в котором просил изготовить «для родственников его, отправляющихся будто б для наук в европейские государства, пристойное свидетельство». Между тем речь, безусловно, шла о «пристойных» документах для маниотских «поверенных». Иными словами, секретность происходящего была тщательно соблюдена.
В свою очередь митрополит Анфим, «получа сие письмо и узнав от него втайне прямое тому намерение, весьма обрадовался и уверял, что и он в таком всевожделен-ном для христианства случае не преминет споспешествовать всеми силами и способами, имея великую доверенность у тамошнего народа»33. Он снабдил Палатино свидетельством от «1765-го года генваря» о том, что Палатино прибыл в Манию в августе 1764 г., пробыл там «довольное время», заключая торговые договоры, снаряжая судно с товарами, пережидая морские бури, претерпевая «брани междоусобные маниятян обыкновенные», советуясь в делах с ним, митрополитом, поскольку большая часть Мании входит в его епархию34. И снова текст был составлен так, чтобы устранить всякие подозрения в отношении его автора и получателя, если бы документ попал к туркам.
Таким образом, Палатино выяснил настроения маниотской светской и духовной элиты, убедился, что эта элита идентифицирует борьбу за освобождение от османского гнета с интересами российского трона и государства и готова, согласно риторике того времени, пролить кровь и положить живот за эти интересы. Оставалось получить устные и письменные свидетельства, подтверждающие эмоционально выраженные настроения маниотов. И здесь обнаружились сложности: то ли от зимней распутицы, то ли от опасений за жизнь из-за распространившихся слухов, а, быть может, из-за отсутствия официальных подтверждений позиции России или сомнений и внутренних несогласий, маниоты отложили выезд своих представителей и предложили Палатино временно, до более подходящего срока, покинуть Морею. С этим Палатино и появился в Венеции.
К этому времени Папазоли уже получил из России дубликаты своих уничтоженных документов «чрез английского резидента» и даже отправил в Петербург Мануэля Саро с отчетом и сообщением, «якобы уже действительно некоторые старшины из Мании находятся в готовности для отправления в Россию и для истребования на путевые расходы денежных сумм»35. Таким образом, сценарий был им уже составлен.
Выслушав отчет Палатино о реальном состоянии дел и предпринятых им действиях, Папазоли подтвердил, что «весьма чувствует» труды и поступки Палатино (еще бы, ведь, отчет М. Саро был составлен на основании материалов Палатино!). Однако, так как обстоятельства переменились, он сожалеет, что в продолжении трудов Палатино нет более надобности, т.е. не следует далее вести переговоры с маниотами и ждать их представителей. Взамен этого Па-пазоли предложил, «чтоб он, Палатино, под именем маньятских старшин ехал бы с ним в Россию, присовокупя и прочих в товарищество под тем же именем»36 (по-видимому, охотники ехать в Россию под именем маниотов уже нашлись). Возмущению Па-латино не было предела, состоялся бурный диалог столь разных в нравственном отношении людей: «На такое пагубное его внушение Палатин ответствовал ему: что, по-видимому, он, Папазол, еще не доволен причиненным ему толиким бедствиям, как и тем, что он для спасения его предавал себя на жертву варварам, но желает, что еще и повешен был в России. На сие сказал ему: Не опасайся, в России-де не казнят и не ве-шают»37.
Папазоли продолжал настаивать на участии Палатино в его игре и, чтобы убедить его, посоветовал обратиться к упомянутой «духовной особе», полагая, что иерарх одобрит его образ действия. Он даже вручил Палатино несколько писем для этой персоны. В одном из них Папазоли с циничной откровенностью изложил свой замысел. Остальные три письма адресовались для передачи императрице, наследнику и Г.Г. Орлову. Они были написаны от имени «старшин и всего общества Мании», будто бы маниоты «передают себя в высочайшее благоволение и милость ея императорского величества как верные рабы и подданные, в удостоверение чего посылают от себя таких-то старшин и товарищей своих, дая им полную власть и силу что-либо постановлять и заключать во всем, что касаться будет до общей пользы и благосостояния их»38. Речь, как видим, идет о политическом подлоге ради пользы дела и во имя сокрытия недобросовестного исполнения своей миссии. Впрочем, возможно, все это вполне
устраивало Г.Г. Орлова, и Папазоли это предвидел.
Духовное лицо расценило поступок Па-пазоли как «сумасбродный», назвав его самого «человеком опасным и обманщиком» и посоветовав Палатино ехать в Россию самостоятельно, чтобы выполнить свой долг
- донести «удостоверительно» о происходящем, полагаясь на «человеколюбие и материнское призрение» императрицы. Так Палатино и поступил. Он прибыл в Санкт-Петербург с сопроводительным письмом духовной особы и с документами, которые представил Г.Г. Орлову и по его указанию передал А.В. Олсуфьеву. Среди них были: 1) известная уже копия грамоты императрицы, переписанная Папазоли (Палатино сомневался в ее подлинности); 2) три «подложных письма», написанные также «рукою» Папазоли, и его подлинное письмо, адресованное «духовной особе»; 3) «два аттестата, данные ему от митрополита Кала-матского и старшин Мании»; 4) описание области Мании, составленное «тамошним капитаном Мунгакием»; 5) денежное обязательство М. Саро на сумму в 900 червонцев, истраченных Палатино на Папазоли и Саро39.
Однако Мануэль Саро опередил Палати-но и представил Г.Г. Орлову «весьма дельный» отчет, в котором была высказана мысль о желательности посылки российской эскадры в Средиземноморье для поддержки греческого восстания. Он писал, что по его приезде в Морею греческие старшины, среди которых был особенно активен Панайоти Бенаки, созвали большое собрание, на котором заявили, что готовы сражаться с турками. У Саро вообще создалось впечатление, будто греческое население Мореи не подчиняется туркам и их не боится, а греки, живущие среди ряда балканских народов, которых Саро посетил вместе с Папазоли, разделяют намерения мо-рейских соотечественников относительно восстания.
Вероятно, Саро и Папазоли посетили описанные Саро края, но отчет в основном был составлен не на личных впечатлениях, а на основании «Описания Мании» капитана Мунгакиса. Так или иначе, общими усилиями картина была нарисована в радуж-
ных тонах, и отчет завершался словами, часто цитируемыми историками: «По моему усердию, смею представить и о том, чтоб отправить в Средиземное море (Архи-пелоус тоже) против турок 10 российских военных кораблей и на них нагрузить пушек довольное число: где, коль скоро бы завидели греки столь великое множество, сообщались с российскими и греческие немалые суда. Только б удовольствованы были пушками, ибо они теми недостаточны. Об них же можно сказать, что они народ смелой и храброй»40.
По-видимому, этот отчет произвел большое впечатление и на Екатерину II. Во всяком случае, идея послать корабли и снабдить их дополнительными пушками и оружием для греков, а также тезис о том, что «греки - народ смелой и храброй», вероятно, укрепили ее в намерении организовать Архипелагскую экспедицию.
Несмотря на то, что граф Г.Г. Орлов высоко оценил миссию Саро, считая, что тот «исправил там ему порученное дело добропорядочно», - Н.И. Панин в знак своего несогласия с замыслами Орловых отказался вознаградить их эмиссара, хотя тот долгое время «беспрерывно к нему ходил». Оплата расходов Саро и его вознаграждение могли быть произведены только Коллегией иностранных дел, куда его и адресовал Г.Г. Орлов41.
Н.И. Панину была присуща более трезвая оценка состояния греческого общества, а, может быть, он также основывался на не вполне удачном опыте взаимодействия коллегии с балканскими единоверцами. О расхождениях между Никитой Ивановичем и Алексеем Григорьевичем свидетельствует высказывание Панина в письме к А.Г. Орлову, написанном во время Морейской экспедиции весной 1770 г., в котором он напоминал графу Алексею Григорьевичу об их спорах в Петергофе летом 1768 г.42 Н.И. Панин не питал иллюзий относительно возможности использовать в качестве воинской силы греков, неорганизованных в гражданском отношении, а между тем возбужденных тогда еще нереальными надеждами, подогреваемыми религиозным чувством.
Итак, в 1765 г. Н.И. Панин оставался противником замыслов Орловых, Г.Г. Ор-
лов же, надо полагать, продолжал начатое дело. Однако имеющиеся в нашем распоряжении источники на этот счет молчат. В зарубежной литературе, использовавшей греческие сведения, говорится, что в 1766 г. в Морею вторично направился Г. Папазоли, но уже не только зондировать настроение греков и призывать их к восстанию против Порты, а для того, чтобы сообщить о скором (?!) прибытии к берегам Греции русских кораблей с солдатами и с обещанием, согласно которому Екатерина II сделает П. Бенаки правителем Мореи43.
Не вполне ясно, когда Папазоли сумел привлечь симпатии к России наиболее авторитетного и богатого землевладельца Мореи П. Бенаки, имевшего влияние и среди турецких кругов. Палатино об этом не сообщает, а сведениям Саро трудно доверять. П. Бенаки якобы собрал в своем доме светских и духовных греческих предводителей. На этом сборище был даже подписан договор, согласно которому греки выставят стотысячное ополчение, если Россия пришлет флот и вооружение для греческих воинов. К сожалению, достоверность всех этих сообщений пока не удается подтвердить44.
Взаимоотношения российского двора с Мавромихали складывались сложнее, тот был осторожнее и не доверял обещаниям рядовых российских агентов, он желал услышать условия соглашения от персоны, облеченной властью, вместе с обещанием прислать в Морею значительные военные силы45.
Морею посещали и другие агенты России: венецианский грек Иван Петушин; В.С. Тамара, переводчик (а в 1798-1802 гг.
- российский посланник в Константинополе), отправившийся туда под предлогом проведения археологических изысканий и в пути будто бы встречавшийся с Г. Папазоли; некто Хаджи-Мурат, молдаванин, владевший турецким языком. Г. Папазоли обосновался в Триесте, где, поддерживая переписку с Г.Г. Орловым, организовал тайный центр по вербовке участников будущего восстания. Версия, согласно которой именно Папазоли подал идею начать военные операции с взаимодействия с май-нотами46, малодостоверна, поскольку импе-
ратрица отдавала приоритет Морее уже в указе 1762 г. и грамоте 1763 г.
Активность России и неосторожное поведение ее эмиссаров в Греции обратили на себя внимание турецких властей. Они провели в 1767 г. в качестве превентивных мер ряд репрессий, казнив митрополита Лакеде-монии и подвергнув преследованиям влиятельных лиц. Тотчас после объявления войны у греков было изъято оружие.
Имеющиеся сведения о деятельности российских эмиссаров в Греции и на Балканах позволяют сделать некоторые заключения. Миссия Папазоли выполнила задачу, поставленную императрицей. Она осуществила зондаж настроений греческих и славянских единоверцев и утвердила Екатерину II и Г.Г. Орлова в справедливости известий, поступавших по другим каналам: греки желают поддержать Россию в войне против турок, они ожидают помощи в освобождении от турецкого гнета и поэтому идентифицируют свои интересы с военными интересами империи. Однако картина, представленная российскими эмиссарами, основывалась на энтузиазме самих эмиссаров и тех, у кого они искали поддержку; она давала представление, прежде всего, об эмоциональной реакции единоверцев. Не случайно планы Орловых, опирающиеся на подобную реакцию, вызвали противодействие Н.И. Панина, первоприсутствующего Коллегии иностранных дел, опытного в политических сношениях с Балканами.
Более основательных шагов по установлению военно-политических связей и подготовке совместных действий миссия Папазоли не сделала. Попытки Ивана Палатино предпринять реальные шаги в этом направлении Георгий Папазоли отверг, прибегнув взамен к подлогу. В этой связи можно ставить под сомнение не только результаты деятельности миссии. Подлогу не придали значения ни Г.Г. Орлов, ни кабинет императрицы, получившие свидетельство о нем от Палатино. Вряд ли следует упрекать Екатерину II в склонности к самообману. На этом этапе императрица, по-видимому, решила ограничиться зондажом, полагаясь в первую очередь на успех военной диверсии из Средиземного моря против Османской империи.
Следует иметь в виду, что установление тайных политических связей с подданными Порты, разъединенными внутренними распрями, имело свои трудности. Не случайно Екатерина II будет неоднократно предупреждать Алексея Григорьевича о необходимости объединять единоверцев. Вместе с тем, такие связи грозили в мирное время осложнить и без того трудные русско-турецкие отношения.
Свидетельства, собранные миссией, говорили о том, что в греческом обществе зрели условия для национальной консолидации. Несмотря на то, что греки относительно мирно уживались с Портой в рамках православного миллета, а их элита умела поддерживать едва ли не дружеские отношения с турецкими властями (это касалось местных лидеров - таких, как Мавромихали и Бенаки), внутри общества происходило сильное брожение, основанное на неприятии турецкого владычества, существовали тайные каналы информации и своя система конспирации, в которых большую роль играла церковь. Впрочем, в регионе еще не возникли силы, способные организовать и возглавить национальное освобождение. Драма греческого народа, которой завершились во время войны совместные действия, стала сильным импульсом для последующего развития национально-освободительного движения.
Примечания
1 Choiseul-Gouffier. Voyage pittoresque de la Grece. P., 1782. Part I, p. IX, 4, 6.
2 Rulhiere Cl. Histoire de l’anarchie de Pologne et du demembrement de cette Republique. Vol. 1-8, P. 1797. О Рюльере и его книге см.: Стегний П.В. Разделы Польши и дипломатия Екатерины II. М., 2002. С. 39-40.
3 Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. Государственный архив, разряд XV, д. 146, л. 10-11 об.
4 Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. Внутренние коллежские дела, оп. 2/6, 1776-1795 гг., д. 5644, л. 105-114 и Приложения, л. 115-119. Г.Л. Арш ввел документ в научный оборот в написанной им главе «Греция: Торговля. Просвещение. Война 1769-1774 гг. Восстание в Море» в книге «История Балкан. Век восемнадцатый». М.: Наука, 2004. С. 422-444.
5
РГАДА. Ф. 10, оп. 1, ед. хр. 645, л. 94-95.
6 АВПРИ, ф. Внутренние коллежские дела, оп. 2, д. 5644, л. 115.
7 Его имя пишут по-разному. И.И. Лещиловская предпочитает написание Папа-Огли. См. ее: Сербский народ и Россия в XVIII в. СПб., 2006. С. 76.
8 Rulhier Cl. Histoire de l’anarchie de Pologne // Oeuvres. T. III. Р. 290-293; Camariano-Cioran A. La guerre russo-turque de 1768-1774 et les grecs // Revue des etudes sud-est europeennes. Bukarest. 1965. V. III. № 3-4. Рюльер называл Папазоли Па-паз-оглы (Papaz-Ogli), предложив весьма сомнительную этимологию этого имени - «Сын священника». Однако «оглы» в Османской империи обычно присоединялось к знатным турецким фамилиям.
9 См.: Виноградов В.Н. Трагедия на реке Прут // История Балкан. Век восемнадцатый. М., 2004. С. 55-63; Лещиловская И.И. Указ. соч., с. 25-72. Еще в 1745 г. российский резидент в Константинополе А.А. Вешняков доносил Елизавете Петровне о том, что «вся Греция, острова и сам Константинополь в одно время возьмут крест и побегут на помощь Вашего Императорского Величества» (Жигарев С. Русская политика в восточном вопросе. М., 1896. Т. I. С. 136-137).
10 РГАДА, ф. 10. Кабинет Екатерины II, оп. 1, д. 645, л. 94.
11 Иван Палатино в своем «Прошении» писал о себе как человеке, «которой за честь и любовь имени Ея (императрицы. - И.С.) и за достоинство империи предпринял такой подвиг и жизнь свою предавал в жертву». (АВПРИ, ф. 2. Внутренние коллежские дела, оп. 2, 1776-1795 гг., д. 5644, л. 111).
12 История Балкан. Век восемнадцатый, с. 435. Следует иметь в виду, что грамота, приводимая Палатино, представляет собой дубликат грамоты, выданной Г. Папазоли при его отъезде из России и выброшенной вместе со всеми документами за борт корабля, захваченного триполийскими корсарами.
13 Маркевич А.И. О посылке грека Георгия Папазоли на Балканский полуостров в 1763-1764 гг. // Записки Одесского общества истории и древностей российских. Одесса, 1896. Т. 19, отд. 4. С. 42-46.
14 Archivio di Stato di Firenze. Sigreteria e Minis-tero degli Esteri, pezzo 2317.
15 Так называл себя, например, Порфирий Успенский, основатель первой духовной миссии в Иерусалиме в 1847 г.
16 Лещиловская И.И. Указ. соч. Гл. II. Сербский народ и официальная Россия.
17 См.: Соловьев С.М. Сочинения. Кн. XIV. Т. 28. С. 295.
18 Иван Палатино пишет: «В Эпире, южной части Албании, живут химариоты. Народ весьма храбрый и сильный, которых венециане употребляют в военную службу, а у короля неаполитан-
ского составляют один полк гвардии под именем Македонского, а полковник оного граф Карафа родом из Кафалонии. По прошествии трех годов возвращаются они в отечество свое, а на их места никто не вступает, кроме одноземцев их, чрез что они сверх природной их храбрости приобретают еще и в воинской ексерции довольное сведение и способность» (АВПРИ, ф. 2. Внутренние коллежские дела, оп. 2, 1776-1795, д. 5644, л. 112).
19 Цит. по: Арш Г.Л. Греция: Торговля. Просвещение. Война 1768-1774 гг. Восстание в Морее // История Балкан. Век восемнадцатый. С. 434-435.
20 Собственноручный журнал капитан-
командира (впоследствии адмирала) С.К. Грейга // Морской сборник. 1849. Т. II. № 10 (октябрь). С. 653.
21 Там же.
22 «Товарищ мой Иван Палатино, не приданный мне от Вашего Высочайшего Двора, а мною самим только на пути взятый и не знавшей почти ничего из вверенной мне тайны»(?!) (АВПРИ. Ф. 2. Внутренние коллежские дела, оп. 2, д. 5644, л. 106).
23 Там же.
24 Там же, л. 107.
25 РГАДА. Ф. 10, оп. 1, д. 645, л. 94 об.
26 АВПРИ. Ф. 2. Внутренние коллежские дела, оп. 2, д. 5644, л. 115 об.
27 Как участник секретной миссии, Палатино и позднее, находясь в Петербурге, хранил тайну: «никому о том не открывал, а отзывался к знакомцам и приятелям своим, которые ведать домогали-ся (видимо, о цели его пребывания в столице России. - И.С.), что просьба его состоит в некоторой сумме денежной, которою он ссудил в Италии одного российского офицера, посланного туда для [сопровождения] колонистов». На деле речь шла о возвращении девятисот червонцев, истраченных им на Папазоли и Саро. Там же, л. 110 об.
28 Видимо, чернильные орешки.
29 АВПРИ. Ф. 2, оп. 2, д. 5644, л. 108.
30 РГАДА. Ф. 10, оп. 1, д. 645, л. 94 об. - 95.
31 Соловьев С.М. Указ. соч. С. 272.
32 АВПРИ. Ф. 2. Внутренние коллежские дела, оп. 2, д. 5644, л. 108 об.
33 Там же, л. 109.
34 Там же, л. 116.
35 Там же, л. 109 об.
36 Там же.
37 Там же.
38 Там же, л. 110.
39 В АВПРИ к «Прошению» Палатино приложены только грамота, «аттестат» митрополита Каламатского и «Описание Мании» Мунгакиса.
40 РГАДА. Ф. 15. Госархив, ед.хр. 146, л. 9595 об.
41 Спустя много лет на горестное прошение Са-ро, пожертвовавшего своим «здоровьем и имением» ради затеи Г.Г. Орлова, ему было пожаловано ... 300 рублей. Впрочем, известно, что Палатино получил не на много больше - 400 руб. И это не была причуда и каприз первоприсутствующего Коллегии, а следствие расхождений во взглядах с Орловыми и, возможно, результат разоблачений Ивана Палатино, доставившего в Россию упомянутые документы в том же 1765 г.
42 См.: Письма графа Н.И. Панина графу А.Г. Орлову во время Морейской экспедиции // Русский архив. 1878. № 12. С. 40.
43 В литературе даже высказывалось предположение, что Екатерина даровала Бенаки генеральский чин: Nagata Y. Greek Rebellion of 1770 in the Morea Peninsula - Some Remarks through the Turkish Historical Sources // Memoirs of the Research Department of the Toyo Bunko [Japan]. 1988. Р. 90.
44 Большинство этих сведений приводится в весьма содержательной статье румынской исследовательницы Ариадны Камариано-Чоран (Camariano-Cioran A. La guerre russo-turque de 1768-1774 et les grecs). Однако они нуждаются в проверке. Работа А. Камариано-Чоран, наряду с заслуживающими внимание положениями и более или менее продуктивными гипотезами, часть из которых, правда, слишком категорична, содержит ряд неточностей. Выводам этой исследовательницы вредит и идеологическая ангажированность.
45 Арш Г.Л. Этеристское движение в России. Освободительная борьба греческого народа в начале XIX в. и русско-греческие связи. М., 1970, с. 78; Camariano-Cioran A. Op. cit., р. 518-519. Ариадна Камариано-Чоран полагала, что Папазоли выезжал в Грецию лишь один раз - в 1763 или 1766 году. Прошение Ивана Палатино не оставляет сомнения в том, что Папазоли в 1763 г. в Греции не был, возможно, он посетил Балканы в 1766 г. вторично, после чего затаился в Триесте.
46 Camariano-Cioran A. Op. cit., p. 519, 520.
