CC BY
4УДК 001.1
DOI 10.62139/2949-608X-2024-2-3-47-62
Присутствие Канта в мышлении современного ученого
Шиповалова Лада Владимировна
Санкт-Петербургский государственный университет,
Санкт-Петербург, Россия
В статье демонстрируется общность мышления современного ученого и идей Канта. Мышление определяется на основании трех максим: самостоятельности, широты и последовательности, предложенных Кантом в «Критике способности суждения». Искомая общность обнаруживается в трех контекстах. Во-первых, рассматривается контекст активности познающего разума «перед лицом» его предметов, обращающий к кантовской коперниканской революции. Во-вторых, раскрывается контекст неоднозначности работы разума относительно путей познания предметов, отсылающий к кантовскому истолкованию регулятивного применения идей разума. В-третьих, проблематизируется контекст выхода познающего разума в сферу публичного применения, где ученый обращается не только к профессионалам, но и «ко всей читающей публике». При этом раскрываются проблемы, выраженные Кантом и провоцирующие мышление современного ученого.
Ключевые слова: Кант, современная наука, мышление, публичное применение разума, коперниканская революция.
The Presence of Kant in a Contemporary Scientist's Thinking
Lada V. Shipovalova
St. Petersburg State University, St. Petersburg, Russia
The article demonstrates the commonality of a contemporary scientist's thinking and Kant's ideas. The author defines thinking based on the maxims of unprejudiced, broadened and consistent thought proposed by Kant in the "Critique of Judgment." The commonality in question is identified in three contexts. First, the author considers the context of activity of the cognizing reason "in the face" of its objects, referring to Kant's Coperni-can Revolution. Second, the context of the ambiguity of the work of reason, referring to the Kantian interpretation of the regulative application of ideas of reason, is revealed. Third, the context of the public use of reason, where the scientist addresses not only professionals but also "the entire reading public," is problematized. The problems stated by Kant that provoke a contemporary scholar's thinking are explored.
Keywords: Kant, contemporary science, thinking, public use of reason, Copernican Revolution.
Введение
Мысль может быть понята как ответ на вопрос, на который нельзя не отвечать. Такие ответы задают идентичность отвечающего, поскольку мысль возникает - хотя гарантий ее возникновения нет - в моменты, когда реализация определяющей нас по существу деятельности становится
проблематичной. Не дать ответ означает невозможность деятельность продолжать и, если цена отказа от нее равна отказу от себя самого, может стать актуальной мысль. Как заниматься наукой, если ее результаты могут вредить объектам исследования, приводить к гибели людей и уничтожению условий их существования? Как стремиться к объективности, если преодоление субъективности, предполагаемое ею, создаст искаженную позицию «взгляда из ниоткуда»? Как одновременно следовать научной традиции, удерживаясь «на плечах гигантов», и создавать новое, быть ориентированным на требуемую обществом инновационность? Как взаимодействовать с коллегами, а также с теми, кто не занимается наукой, но заинтересован в ней или подвержен влиянию ее открытий, если они не понимают твоего языка, а его прояснение приводит к искажению и вульгаризации научности? Это далеко не полный список существенных вопросов, с которыми сталкивается современный ученый, так или иначе отвечая на них и неся ответственность за свои ответы.
Мышление - это становление идентичности, в нашем случае идентичности ученого, определяемой исторически, дисциплинарно, экзистенциально. Именно потому оно не может быть от начала и до конца индивидуальным, а должно предполагать обращение к контексту, актуализацию условий, в которых оно возникает и утверждается. Кант, характеризуя мышление в значимом для него отрывке из «Критики способности суждения», предлагает учитывать три максимы «обычного человеческого рассудка»: «1. мыслить самостоятельно; 2. мыслить, ставя себя на место другого; 3. всегда мыслить в согласии с самим собой» (Кант, 1994а, с. 167). В первой максиме существенно критическое освобождение от предрассудков, составляющее кантовское просвещение1. Во второй - преодоление абсолютизации самостоятельности. Кант рассматривает ее как максиму широкого мышления; ведомый ею человек оказывается способным «... выйти за пределы субъективных частных условий суждения... и, исходя из общей точки зрения (которую он может определить, только становясь на точку зрения других), рефлектирует о собственном суждении» (Кант, 1994а, с. 167-168). Третья максима последовательного мышления, которую по Канту реализовать сложнее всего, предполагает практику сочетания первых двух - самостоятельности и широты. Она определяет возможность ответственности не только за себя, освободившегося от «внешних влияний», но и за себя, признавшего собственную ограниченность, значение традиции и авторитетов, которые всегда уже включены в познание, роль сообщества, дискуссии в котором есть условие формирования и обоснования научного знания.
Мы можем применить кантовские максимы к присутствию самого Канта в мышлении современного ученого, к присутствию, расширяющему его -мышления - самостоятельность. Возможность применения обеспечивается последовательностью мышления, а также ясностью относительно
1 О неоднозначности понимания просвещения в традиции новейшей немецкой философии и о значении его истолкования Кантом см.: (Круглов, 2023).
того, каким образом и в каких контекстах такое присутствие реализуется. Мы предложим прояснение относительно трех контекстов, в той или иной степени задающих определенность научной работы в современности. Во-первых, это контекст активности познающего разума «перед лицом» его предметов, обращающий нас к содержанию кантовской коперникан-ской революции; во-вторых, контекст неоднозначности работы разума относительно путей познания предметов, что отсылает к кантовскому истолкованию идей разума в их регулятивном применении; в-третьих, контекст выхода познающего разума в сферу его публичного применения, где ученый обращается не только к профессионалам, но и «ко всей читающей публике». Прояснение наше будет претендовать не на полноту, но на раскрытие проблем, выраженных Кантом, а также провоцирующих мышление современного ученого.
Автономия разума и коперниканский поворот
Для современной (неклассической) научной рациональности характерно представление о познающем разуме как о связанном с условиями познания и даже зависимом от них. «Разум не сам себе господин», это высказывание Г.Г. Гадамера (Гадамер, 1988, с. 303) об историческом характере познания, о его предпосылочности, характеризующее герменевтическую установку гуманитарного познания, можно применить и к другим наукам. Деятельность ученого связана с инструментами, которые он использует, с ценностными и целевыми установками, от которых невозможно освободиться, но которые следует учитывать, зависит от профессиональных конвенций и парадигмальных образцов деятельности, которые ее обеспечивают. Такое положение дел особенно важно для гуманитарных и социальных наук с их неизбежным взаимодействием с объектом познания, который, по выражению М. Бахтина, не безгласная вещь, в отношениях с которым, в соответствии с установкой социолога Э. Гидденса, образуется двойная герменевтика (Гидденс, 1993, с. 79). Рефлексия собственной ограниченности, конкретности, ситуационности познания для современного ученого идет рука об руку с признанием сложности и неисчерпаемости объекта исследования, с пониманием того, что научное объяснение никогда не обеспечит полноты его теоретического знания и практической власти над ним. В современной антропологии такое истолкование связи субъекта и объекта исследования называется «онтологическим поворотом» (Но1Ьгаа^ Pedersen, 2017) и раскрывается через задачу «увидеть вещи другими, чем мы их уже знаем», «расцепить» предмет познания с тем, что о нем уже известно, позволить ему «возражать» установке исследователя. Реализации этой задачи служит как специфическая теоретическая работа, допускающая нерелевантность уже имеющихся объясняющих концептов и их пересборку, так и практическое коммуникативное экспериментирование, предполагающее, что сам познающий антрополог оказывается участником эксперимента, не только как его организующий субъект, но и как переживающий неопределенность его результата
объект (Holbraad, Pedersen, p. 9). Можно ли говорить в такой ситуации об автономии разума?
Однако есть и другая такого сторона положения дел в современной науке. Сложность объекта и значимость результатов его исследования -будь то конкретные социальные группы или кризисное положение дел в обществе в целом, сложные технологии, планируемые к использованию в производстве, или модели климатических изменений, отвечающие на экологические проблемы, - все это делает современного ученого как никогда ранее ответственным за свои действия. Можно ли в такой ситуации необходимой ответственности и служащей для нее условием самостоятельности ставить под вопрос автономию научного познания? Могут ли эти две стороны - ограниченность научного разума, предполагающая рефлексивность и возможность учета точки зрения другого, в том числе предмета исследования, с одной стороны, и его автономия как самостоятельность и ответственность за собственное познание и его результаты, с другой - быть совместимыми и дополнять друг друга?
Такое сочетание самостоятельного и широкого мышления «перед лицом» предметов исследования может быть прояснено через то, что называется философским коперниканским поворотом или коперниканской революцией, свидетельствуя о присутствии этой кантовской темы в мышлении современного ученого. Предоставим первоначально слово Канту, выражающему смысл собственного «коперниканского поворота» в Предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума». «До сих пор господствовало предположение, что все наши познания должны сообразоваться с предметами; однако при этом предположении все попытки дойти a priori через понятия до чего-либо, что расширяло бы наши знания о предметах, рушились. Поэтому следует хоть раз испытать, не разрешим ли мы задачи метафизики более удачно, если предположим, что предметы должны сообразоваться с нашим знанием, тем более что это предположение лучше согласуется с требованием возможности априорного знания, которое должно установить некоторые положения о предметах раньше, чем предметы даны нам. Здесь повторяется нечто подобное мысли Коперника: когда оказалось, что гипотеза вращения всех небесных светил вокруг наблюдателя недостаточно хорошо объясняет небесные движения, то он попробовал, не удастся ли достигнуть лучших результатов, если предположить, что наблюдатель движется, а звезды находятся в покое» (Кант, 1998, c. 35, XVI).
Следует сразу же отметить, что кантовская философская коперникан-ская революция воспринимается в современной исследовательской литературе неоднозначно. Чаше всего можно услышать сомнения в адекватности этого названия. Признаваемое, оно трактуется общим образом как относящееся к парадигмальной трансформации, принципиальной смене акцентов в истолковании процесса познания, отсылающей к конкретному историческому контексту (Столярова, 2019). Критикуемое же, название коперниканской революции относится лишь к моменту, но не к
существенной характеристике кантовской философии, или понимается в качестве метафоры, высказанной Кантом «в полемическом задоре», с целью «шокировать читателя» (Калинин, 2022). Действительно, не следует ли считать кантовский поворот скорее антикоперниканским: ведь Коперник, лишая Землю космологической центральности, обескураживает тем самым человека, живущего на ней, тогда как Кант восстанавливает права человека, предоставляя ему центральное положение хотя и не в онтологическом, но в «теоретико-познавательном» смысле (Савинцев, 2009)? Потому кантовский замысел может быть соотнесен скорее с «птолемеев-ским», антропоцентрическим мировоззрением, чем с «коперниканским» (Жучков, 1999, с. 32). Присмотримся, однако, к кантовскому именованию и истолкованию собственного действия.
В первую очередь важна его собственная интерпретация того, что делает Коперник, который «отважился, идя против показаний чувств, но следуя при этом истине, отнести наблюдаемые движения не к небесным телам, а к их наблюдателю» (Кант, 1998, с. 38, XXII). Иными словами, Кант подчеркивает значение эпистемологической трансформации, совершаемой Коперником, перемещения акцента при объяснении движения небесных тел с объекта познания на познающего. То же самое намеревается сделать и сам Кант, обращаясь к рассмотрению не самих предметов (что познается), но познавательных способностей (посредством чего познается), к рассмотрению, имеющему трансцендентальный характер. Однако в кантовском повороте важна двусмысленность, которая служит основанием для его неоднозначной трактовки современными исследователями и одновременно позволяет ему присутствовать в двойственном мышлении современного ученого. О чем здесь идет речь?
Кантовский коперниканский поворот, безусловно, обосновывает автономию познающего и самостоятельность его мышления. Его формальная определенность, представляющая собой парадигмальную трансформацию, состоит в изменении представления о процессе познания, который следует трактовать не как «сообразовывание» представлений с предметами, но, напротив, как «сообразовывание» предметов с познанием. При этом истолкование априорных форм чувственности, рассудка и разума, «обеспечивающих» процесс познания, не допускает, что за их работу может отвечать кто-то еще, кроме самого познающего, скажем, Творец, согласовывающий применение наших способностей с закономерностями природы. Признание такого трансцендентного согласования имело бы для познающего лишь субъективный характер верования, но не объективно-необходимый характер знания (Кант, 1998, с. 171, В168), и в силу этого ограничивало бы автономию познающего разума. В таком подчеркивании самостоятельности, как кажется, пока не предположена рефлексивная широта мышления. Однако исчерпывает ли тезис о смене активных сторон «сообразовывания» смысл кантовского жеста?
Ответом на этот почти риторический вопрос будет указание еще на один момент философской коперниканской революции - актуализацию
двойственности точки зрения на предметы познания, которая позволяет считать познание одновременно как активным, так и рецептивным, ограниченным. В развернутом тезисе Канта, раскрывающем «коперниканский поворот», смена установки в действительности сложнее, чем просто перемещение акцентов. Исходный пункт поворота - ведущее к противоречиям и потерпевшее фиаско предположение о том, что «наша способность познания сообразуется с предметами как вещами в себе», а конечная кантовская гипотеза предполагает, что сообразовываться с представлениями должны не вещи в себе, но явления. Иначе говоря, активность представлений и самостоятельность познающего оказывается ограничена явлениями или «возможным опытом» (Кант, 1998, с. 37, XX). Вещь в себе, аффицирующая чувственность, полагает границу познающему разуму, выступая еще одним активным источником познания, остающимся непостижимым в своей независимости от него. Такая граница и такая двойственность отношения познания к явлениям и к вещам в себе, рождающая обвинения Канта в агностицизме, имеет целью оставить безусловное (свободу) за рамками научного рассудочного познания. Для современного ученого и эпистемолога это право безусловного может звучать как способность «объектов возражать» и иметь собственную причинность, в том числе действия на способность представления (Латур, 2017, с. 145), возможность вещам «быть иными» по отношению к тому, что о них уже известно (Но1Ьгаа^ Pedersen, 2017, р. 29). Этот момент, подчеркивающий неустранимую рецептивность чувственности, дающей необходимый материал для активности рассудка, позволяет считать познающего не абсолютным центром, а всегда уже включенным в ситуацию познания, реагирующим на нее (Савинцев, 2009, с. 78), ограниченным ею.
Признание границ рассудочного теоретического познания и предпола-гание второго полюса активности представляет собой сдвиг ко второй максиме мышления ученого, ведомого не только правилом самостоятельного, но и правилом широкого мышления. Такой сдвиг не обескураживает автономию познающего, не делает его пассивным, гетерономным, стоящим в зависимости от теоретически непостижимых «вещей в себе». Напротив, он делает автономию и сопутствующую ей ответственность ученого проблемой и провоцирует необходимость работы в стремлении к ней. В этом контексте становятся понятными следствия того, что Кант называет собственную коперниканскую революцию гипотезой (Кант, 1998, с. 38, XXII). Революция может быть истолкована гипотетически, поскольку двойственна и включает не только обоснование автономии познающего, но и проблематизацию его позиции. По этой причине она - революция -зависит не только от теоретического аподиктического обоснования, предлагаемого автором, но и от каждого познающего, совершающего научную работу и согласовывающего в практике познания свою автономию и ответственность с активностью собственных предметов изучения. Сообра-зовывание явлений с познанием, гипотетически полагаемое Кантом, - это не только само собой разумеющийся факт исследования, но результат
работы, которая должна быть конкретно осуществляема, может оказаться оспариваемой и оспоренной. В этом сообразовывании есть место и работе над собой познающего субъекта, совершаемой при встрече с многообразием эмпирических закономерностей, для которых нет готовых понятий рассудка, работы над общим знанием, которое заранее не дано2. Один из аспектов такой работы относится к спору разума с самим собой -его выявлению и возможному разрешению.
Спор разума с самим собой и регулятивное применение его идей
«Поиск общего знания» в практиках современного научного познания может осуществляться по-разному: как сборка научного сообщества, как практики междисциплинарных исследований, предваряемых рефлексией относительно ограниченности собственного знания, как процесс эписте-мического и социального становления научных парадигм. Кажущийся само собой разумеющимся, этот поиск тем не менее может быть поставлен под вопрос. Например, в современной социологии дискутируется теоретическая мультипарадигмальность (Genov, 2019); в экономической науке критикуется гомогенность взгляда на научное прошлое, не позволяющее учесть проекты альтернатив и предсказать кризисные явления (Freeman, Chick, Kayatekin, 2014); в STS исследованиях делается акцент на видении объектов как множественных (Mol, 2003); в современной эпистемологии подчеркивается конструктивность отсутствия единства научного знания (Galison, 1999), а также роль ученого как «пришельца», работающего на пересечении различных традиций и именно благодаря этому создающего новое (Розов, 1996, с. 225-226). Склонность к единству критикуется как в эпистемическом, так и в социальном контексте (Dupré, 1996), дополняется подчеркиванием интереса к многообразию. Такая двойственность интенций - направленность на поиск единства и многообразия -реализуется как на уровне онтологических допущений, определяющих предметную сферу исследования, так и на уровне различия методологических установок и подходов, обеспечивающих видение предмета как сложного, проблематичного.
Сочетание стремления к единству и многообразию в научном исследовании может оказаться проблемой и стать поводом для существенных разногласий, как это и было в ситуации так называемых научных войн (Brown, 2001), отголоски которых присутствуют и в более поздних дискуссиях о реализме и релятивизме3. Противостояние это относится к эпистемологической рефлексии и публичному пространству научных споров. Однако оно затрагивает и право самих ученых стремиться к «объективному познанию
В «Критике способности суждения» Кант упоминает концепт геавтономии, схватывающий закон рефлексии о природе. Этот закон способность суждения приписывает самой себе, но не познает его априорно в предметах (Кант, 1994а, с. 56-57).
См. об этом панельную дискуссию в журнале Эпистемология и философия науки (Релятивизм как эпистемологическая проблема, 2004).
2
мира» (Сокал, Брикмон, 2002, с. 52), предполагая, что знание не «продукт различных социальных факторов» (Brown, 2001, p. 4). Стихийный реализм ученых как бы обескураживается идеей о том, что знание зависит от условий своего производства и от субъектов, которые, несмотря на общность априорных форм чувственности и рассудка, отличаются друг от друга ценностными установками, социальным и историческим контекстом опыта, исследовательскими вопросами, лабораторным инструментарием и предметным полем. Научные войны, начавшиеся с провокативной публикации А. Сокала, породили дискуссию об «общем» понимании научного знания, о том, чего в нем «больше» - конструктивной деятельности сознающих субъектов или реальных объектов, исследование которых составляет цель науки? Остроту вопросу и провокативность неоднозначному ответу добавило признание множественности субъектов, не соответствующее предполагаемому единству мира объектов, и, соответственно, противостояние плюрализма и унификации в истолковании мира (Spagnesi, 2022, p. 112). Можно ли остановить научную войну, разрешив это противоречие? Могут ли принципы, регулирующие научное познание и определяющие его в стремлении либо к единству, либо к многообразию в понимании мира, не только характеризовать самостоятельность ученого или эпистемолога в однозначности их различных позиций, но и оставлять возможность для широкого мышления, мышления себя на месте Другого? Можно ли понять это противоречие как спор разума с самим собой и разрешить его?
В поиске ответа на эти вопросы обратимся к смыслу кантовского тезиса о регулятивном применении идей разума. Завершая исследование чистого теоретического разума и его априорных форм как условий научности (всеобщности и необходимости) знания, Кант раскрывает возможность впадения разума в иллюзии, связанные с неадекватностью ответов на существенные вопросы. Речь идет о том, что на вопросы, содержание которых выходит за границы пространства и времени как априорных форм чувственности, нельзя пытаться найти ответы в науке, которая должна основываться на чувственном опыте. Такими следует считать вопросы, связанные со стремлением познающего к безусловным основаниям познания: о человеческой душе как простой субстанции, о мире в его бесконечности и неисчерпаемости, о Боге как необходимом основании мира. Содержание этих вопросов представляет собой идеи разума. Следует ли тогда считать, что стремление разума выйти за рамки чувственного опыта не имеет никого отношения к научному познанию, в котором задействованы чувственность, способность рассудка и воображение? Кант в разделе «Критики чистого разума» «Приложение к трансцендентальной диалектике» отвечает на этот вопрос отрицательно и отмечает значение регулятивного применения идей разума. В отличие от конститутивного применения, которое свойственно понятиям рассудка и характеризует их возможность представлять предметы опыта, регулятивное применение идей разума относится не к предметам опыта, но к самой работе рассудка. Какой
целью руководствуется разум, регулируя посредством своих идей работу рассудка и обеспечивая тем самым принципы или нормы для различных познавательных практик?
Кантовский ответ можно рассмотреть и содержательно, и формально. Содержательно цель теоретического разума состоит в систематичности знания, которая предполагает как единство принципа (Кант, 1998, с. 498, В 674), так и систематическую полноту (Кант, 1998, с. 504, В 684). Формально цель состоит в том, чтобы применение рассудка в опыте было согласовано с самим собой (Кант, 1998, с. 510, В 694) и при этом доведено до «величайшего и самого крайнего расширения», выводящего рассудок «за пределы всякого данного опыта» (Кант, 1998, с. 497, В 673). Посредством каких принципов реализуется такая неоднозначная цель? В первой части «Приложения» речь идет о принципе однородности, предписывающим искать общность там, где нет единства в знаниях и правилах рассудка. Кант приводит пример с поиском «основной силы», которая могла бы представить единый род для многообразия сил (Кант, 1998, с. 500, В 677). В современной физике возможна аналогия с поиском объединения различных взаимодействий. Может создаться впечатление, что регулятивный принцип единства и есть содержание искомой разумом систематичности знания. Однако это не так. Кант указывает на еще один принцип, а именно на принцип спецификации или поиска многообразия видов, который противоречит поиску единообразия рода.
«Логическому принципу родов, постулирующему тождество, противоположен другой принцип, именно принцип видов, который требует многообразия и различий между вещами, несмотря на подчинение их одному и тому же роду, и предписывает рассудку обратить внимание на эти различия не менее, чем на те сходства. Это основоположение (зоркости или способности различения) ограничивает легкомыслие первой способности (остроумия), и разум обнаруживает здесь двойственный, противоречивый интерес, с одной стороны, интерес к объему (к общности) в отношении родов, а с другой стороны, интерес к содержанию (к определенности) в отношении многообразия видов, так как рассудок в первом случае мыслит многое под своими понятиями, а во втором случае он мыслит многое в самих понятиях. Это сказывается в весьма различных направлениях мышления естествоиспытателей (курсив мой. - Л.Ш.), из которых одни (преимущественно склонные к умозрению) как бы враждебно относятся к разнородности и всегда ищут единства рода, а другие (преимущественно эмпирические умы) постоянно стремятся разложить природу на столько разновидностей, что почти теряешь надежду оценить ее явления сообразно общим принципам» (Кант, 1998, с. 503-504, В 683).
В этой развернутой цитате можно обнаружить именно то противоречие, которое присутствует и в мышлении современных ученых и эпистемологов, что делает актуальным работу над его преодолением, приводящим к согласованности применения рассудка в познании и к разрешению спора разума с самим собой. В такой работе имеет значение следующее.
Во-первых, Кант указывает на наличие и третьего принципа - сродства или непрерывности, который обеспечивает соединение первых двух, регулирующих восхождение к единству рода и нисхождение к многообразию видов (Кант, 1998, с. 505, В 686). Во-вторых, три принципа - единства, многообразия и сродства - должны быть названы скорее субъективными максимами разума, а не объективными основоположениями, поскольку они, по Канту, происходят не из свойств объекта, но исключительно «из интереса разума в отношении к известному возможному совершенству познания объектов» (Кант, 1998, с. 510, В 694). Именно потому, что их объективная реальность лишь опосредована, они не могут противоречить друг другу, представляя лишь «различия в способе мышления», но не мир как объект познания. Но, поскольку у разума интерес один, - о нем в формальном и содержательном смысле было сказано выше - следует говорить о его двойственности, а также о том, что «спор между его максимами сводится только к различению и взаимному ограничению методов, удовлетворяющих этому общему интересу» (Кант, 1998, с. 510, В 694). Может быть, именно потому Кант, посвящая первую часть страстному интересу к поиску единства (отметим, естественному для классической науки), откровенно говорит о необходимости скорее сдерживать, чем поощрять эту страсть (Кант, 1998, с. 502, В 681)! Таким образом, ученый, осознавая различные максимы разума не как онтологические допущения, но как эпистемические нормы или правила работы над систематичностью знания в его единстве и полноте, может не только мыслить самостоятельно, следуя одной из этих максим, но и практиковать широкое мышление, рефлексируя границы уместности каждой из них.
Последнее, третье соображение, служащее реализации двойственного интереса разума как согласованного и разрешению его спора с самим собой, состоит в следующем. В регулятивном применении идей следует увидеть подобное тому, что оставляет отчасти гипотетическим кантов-ский коперниканский поворот: движение познания. Максимы «однородности многообразия» и «разнообразия однородного» предписывают познающему не останавливаться на локальных различиях или достигнутой унификации, но стремиться к представлению все большей вариативности, а также к предположению объединения для различного. Более того, искомая систематичность знания оказывается тем общим, которое заранее не дано, которое представляет собой проблему или «проектируемое единство». Именно потому регулятивное применение идей разума Кант называет гипотетическим (Кант, 1998, с. 499, В 675), не завершающимся апелляцией к принципам, но остающейся предметом продолжающейся практической работы познающего над самим собой.
Двойственность коперниканской революции, проблематизирующей автономию научного разума в отношении к своим предметам, а также двойственность интереса разума в отношении к самому себе, раскрываются через следования взаимосвязанным максимам мышления - самостоятельного, широкого и последовательного. Ответственность самостоятельно
мыслящего возможна только при предположении позиции Другого, перед которым можно и нужно отвечать. Однако, в чем условие возможности самостоятельности, а также самой возможности мышления, следующего максимам? Можно ли считать самостоятельность гарантированной, аподиктической, если использовать термины Канта, или над ней, как над гипотетической, также следует работать, как и в первых двух случаях? Кант, вспомним, называет актуализацию самостоятельного мышления просвещением и раскрывает работу над ним через публичное применение разума. Присутствует ли и этот вызов в мышлении современного ученого?
Публичное применение разума и Просвещение
Одна из проблем современных исследований науки связана с рассмотрением ее как коммуникативной системы, а также со связью между профессиональной коммуникацией ученых и публичной научной коммуникацией (Public Communication of Science and Technologies (Bucchi, Trench, 2014)). Эта проблема становится особо острой именно в контексте современности. Начиная со своих новоевропейских истоков, наука мыслится в общественном контексте, в ее способности решать важные социальные и политические задачи. Однако только с первой половины XX в. - с периода, называемого Дж. Берналом научно-технической революцией, наука становится неустранимой и амбивалентно действующей общественной силой. Общество (публика) получает право быть осведомленным о научных открытиях и изобретениях, поскольку высока вероятность того, что оно станет объектом их воздействия. Науки во второй половине XX в. все чаще ориентируют себя непосредственно на решение общественно значимых проблем, на реагирование на социальные кризисы, идет ли речь о климатологии, социальных науках или разработке информационных технологий. Для таких наук даже появляется именование «науки для общества» или «науки гибридной зоны» (Turner, 2014, p. 280), связанное с невозможностью строгого различения научного исследования и экспертной дискуссии по актуальным для общества вопросам.
В этом контексте профессиональная научная коммуникация становится предметом особого интереса публики, а ученые обращаются к общественному мнению как необходимому условию не только легитимации их позиции, но и применения результатов их деятельности. Однако этот контекст публичной научной коммуникации как взаимодействия ученых с обществом (с публикой) сопровождается проблемами, связанными с отношением ученых к такой коммуникации как к дополнительной, избыточной и порой вредной для науки деятельности. Объясняется такое отношение, в частности, тем, что публичная научная коммуникация трактуется по преимуществу через популяризацию, а последняя ассоциируется с вульгаризацией научного языка, приводящей в конечном итоге к редукции научности. Более того, сам термин «публичная научная коммуникация» как будто сочетает несочетаемое: один из смыслов публичного в латинском языке раскрывается как «общеупотребительный, простой, обычный», что
едва ли не противоположно профессионализму и специализации как смыслам научной деятельности. Негативный образ публичной научной коммуникации, сопровождающий ее и подвергающий сомнению ее значимость, проблематичен для современных исследований науки, для деятельности ученого и общества в целом. Потому аргументы, способствующие разрешению этой проблематичности, сложно переоценить. Содержание аргументации должно отвечать на вопрос: возможно ли и как возможно последовательное сочетание профессиональной, самостоятельной позиции ученого с рефлексивным расширением этой позиции, включающим вариативную позицию публики, субъектов, непосредственно не связанных с научной деятельностью.
Именно в этом контексте одним из аргументов оказываются идеи Канта относительно публичного применения разума как условия самостоятельного - просвещенного, выходящего из состояния несовершеннолетия -мышления. Однако принятие такого аргумента требует прояснения кантов-ского понятия «публичного применения разума». Обратимся к нему. Во-первых, в отличие от частного применения, которое осуществляется на службе и оставляет человека подчиняющимся установленным правилам и образцам деятельности, публичное применение разума «осуществляет кто-то, например ученый, [обращаясь ко] всей читающей публике» или «к общности граждан мира» с обсуждением тех механизмов, которым он пассивно подчиняется на службе, подобно тому, как несовершеннолетние подчиняются своим опекунам. Установка публичного применения разума, очевидно, критическая, предполагающая испытание оснований собственной деятельности, ведущее к возможности самостоятельного и широкого мышления. Во-вторых, Кант, связывая необходимость публичного применение разума с веком Просвещения (Кант, 1994Ь, с. 141), подчеркивает его актуальность и незавершенность. Эта незавершенность характеризует, по-видимому, не только кантовские времена, но и современность. Демонстрацией незавершенности служит то, что М. Фуко, уже в XX в. воспроизводя ответ на вопрос о Просвещении, пишет о Канте как первом философе, поставившем вопрос о современности как конкретной эпохе и общей установке, а также радикализирует кантовский ответ. Фуко предполагает, что критика разума «в форме необходимости его ограничения» может быть преобразована «в критическую практику в форме возможности преодоления» установленных пределов (Фуко, 2000, с. 145). Другими словами, кантовский проект не только развивается в современности XX века, но в этом развитии задает содержание конкретной работы, которую нужно совершать, что может сделать и нашу современность веком Просвещения.
В-третьих, может показаться, что отсутствующая в кантовском тексте о Просвещении необходимость принятия в расчет наук, относительно которых «правители не заинтересованы в роли опекунов над своими подданными» (Кант, 1994Ь, с. 145), делает нерелевантной нашу апелляцию к публичному применению разума учеными. Возможно, ученым не нужна публичность, поскольку им всегда уже гарантирована свобода
использования собственного рассудка? Однако если обратиться к кантов-скому тексту «Спор факультетов», близкому по духу статье о Просвещении, обнаруживается тревога относительно действий так называемых «практиков науки» или «образованных людей» (Кант, 2002, с. 48). Последние представляются Кантом как непосредственно влияющие на народ посредством знания, формирующегося на трех высших факультетах университета (теологическом, медицинском и юридическом), а правительство - как заинтересованное в этом влиянии (Кант, 2002, с. 50). Именно в связи с таким актуальным влиянием и таким очевидным интересом, имеющим место и в современности, оказывается значимым испытание истинности соответствующих знаний, обсуждение их возможных проблем и ошибок. Именно это можно трактовать как «публичное применение разума» ученых. Понятно, что такого рода рефлексивное испытание знаний в университете, по Канту, ведется в дискуссиях между профессорами. Однако коль скоро в нем всегда принимает необходимое участие и низший, философской факультет, такое взаимодействие переступает границы определенной (частной) научности. Рефлексивность, включенная в содержание публичного применения разума, может иметь следствием не только самостоятельность, но и широту мышления. Кант пишет о невозможности предположить какое-то частное установление «некоего сообщества духовных лиц», имеющее характер окончательных ответов, скажем, на вопросы вероисповедания. Окончательность при этом была бы несправедливой (Кант называет ее «преступлением против человеческой природы») перед лицом развития знания и поступательного движения истории (Кант, 1994Ь, с. 137-139).
Указанные характеристики публичного применения разума, подчеркивающие самостоятельность и активность, незавершенность и рефлексивность, раскрывают конструктивный смысл публичности. Однако для того, чтобы они могли служить условиям трансформации образа публичной научной коммуникации в мышлении современного ученого, оправдывая ее возможность и раскрывая ее необходимость, следует добавить еще два соображения о кантовском смысле выступления ученых «для всей читающей публики». Первое: событие Просвещения в том виде, в котором оно раскрывается Кантом, включает взаимную активность сторон, публики и ученых. «Более возможно, что публика сама себя просветит, а если только предоставить ей свободу, так это почти неизбежно, так как даже среди поставленных над толпой опекунов, всегда найдется тот, кто мыслит самостоятельно и кто сам, сбросив с себя иго несовершеннолетия, распространит вокруг дух разумного уважения собственного достоинства и призвания каждого человека мыслить самостоятельно. Особенно следует иметь в виду, что публика, ранее приведенная [опекунами] в состояние угнетения, затем заставит и их самих оставаться под игом, если ее будут подстрекать [к этому] некоторые из тех опекунов, которые сами неспособны ни к какому просвещению. Вот как вредно насаждать предрассудки, потому что в конце концов они мстят [за себя] тем, кто породил их, будь то
современники или предшественники» (Кант, 1994b, с. 129-131). То есть самостоятельное просвещенное мышление ученого имеет условием просвещение публики, выходящей из состояния несовершеннолетия, и обусловливает этот выход. В противном случае в силах публики, руководимой своими опекунами, заставить свободно мыслящих молчать.
Второе: событие Просвещения и публичное применение разума актуализирует не просто связь публики и ученых, говорящих с ней, но стремление каждого быть членом всего общества и даже общества «граждан мира». Кант при описании публичного применения разума использует термин Offentlichkeit, имеющий значения общественности, публичности, гласности, открытости (на английский язык принят перевод public use of reason (Guyer, 2006, p. 456)). В значении слова «публичность» присутствует различное: преодоление частной, приватной значимости какого-то действия, отсылка к широкому сообществу, объединенному каким-то интересом, в пределе к государству и даже ко всему человечеству, а также общедоступность, простота и понятность. Абстрагирование друг от друга двух значений добавляет негативные коннотации относительно публичной научной коммуникации - акцент на втором заставляет видеть в ней лишь вульгаризацию науки, включаемой в практики публичности. Однако если два значения мыслить в их связи, то общедоступность и понятность может трактоваться как один из путей сборки сообщества - в пределе «общности граждан мира» (Кант, 1994b, с. 133). Однако эта общность -необходимая, коль скоро мы все живем в общем мире, - может быть истолкована гипотетически, как «проектируемое единство». Она зависит от сознательного участия многих, не в последнюю очередь ученых, решающих взять на себя ответственность за общий мир.
* * *
Безусловно, обозначенные выше контексты не исчерпывают ситуации, которые могут актуализировать мышление ученого. Кроме того, их рассмотрение, представленное выше, далеко от полноты и оставляет в стороне многие проблемы уже существующих и будущих исследований как в области истории философии, так и в области философии науки. Цель наша состояла в том, чтобы продемонстрировать возможность связи или общности мышления современного ученого и идей Канта, возможность, включающую как признание самостоятельности сторон, так и широту, служащую их конструктивному пересечению. Остается высказать надежду на относительную успешность в реализации этой цели, а также просьбу считать указанную связь или общность остающейся предметом поиска, «проектируемым единством», а саму цель гипотетической, зависимой в своем содержательном наполнении от каждого, кто посчитает актуальным включиться в ее реализацию.
Источники и литература
1. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988. 704 с.
2. Гидденс Э. Девять тезисов о будущем социологии (пер. с англ. Е.В. Якимовой) // THESIS. 1993. Вып. 1. С. 57-82.
3. Жучков В.А. Коперниканский переворот и понятие культуры у Канта // История философии. 1999. № 3. С. 29-54.
4. Калинин И.К. Коперниканский ли переворот революция Канта в философии? // Трансцендентальный журнал. 2022. ^м 3. Выпуск 1-2 [Электронный ресурс]. URL: https://transcendental.su/S271326680018985-3-1 (дата обращения: 16.07.2024).
5. Кант И. Критика способности суждения. Пер. с нем. М.: Искусство, 1994. 367 с.
6. Кант И. Ответ на вопрос: что такое просвещение // Кант И. Сочинения на немецком и русском языках. Т. 1. М.: Издательская фирма АО «Ками», 1994. С. 125-147.
7. Кант И. Критика чистого разума. Пер. с нем. Н.О. Лосского. М.: Наука, 1998.665 с.
8. Кант И. Спор факультетов. Пер. с нем. Ц.Г. Арзаканяна, И.Д. Копцева, М.И. Левиной. Калининград, Издательство КГУ, 2002. 286 с.
9. Круглое А.Н. Кантовское понятие просвещения и его альтернативы // Кантовский сборник. 2023. Т. 42. № 2. С. 16-39.
10. Латур Б. Дэвиду Блуру... и не только: ответ на «Анти-Латур» Дэвида Блура. Пер. с англ. А. Писарева//Логос. 2017. Т. 27(1). С. 135-162.
11. Релятивизм как эпистемологическая проблема. Панельная дискуссия // Эпистемология и философия науки. 2004. Т 1(1). С. 53-83.
12. Розов М.А. Традиции и новации в развитии науки // Философия и методология науки / ред. В.И. Купцов. М.: Аспект Пресс, 1996. C. 202-250.
13. Савинцев А.А. Кант и «коперниканский поворот» к гуманитарному познанию // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия «Философия и филология». 2009. №. 1(5). С. 73-81
14. СокалА., БрикмонЖ. Интеллектуальные уловки. М.: Дом интеллектуальной книги, 2002. 248 с.
15. Столярова О. «Коперниканская революция» Канта как объект философской ретроспекции // Эпистемология и философия науки. 2019. Т. 56. № 4. С. 219-236.
16. Фуко М. Что такое Просвещение // Ступени. № 1 (11), 2000. С. 136-148.
17. Brown J.R. Who Rules in Science? An Opinionated Guide to the Wars. Cambridge, Mass., London: Harvard University Press, 2001. 236 p.
18. Bucchi M., Trench B. Routledge Handbook of Public Communication of Science and Technology, London: Routledge, 2014. 258 p.
19. Dupre J. Metaphysical Disorder and Scientific Disunity // The Disunity of Science: Boundaries, Context and Power / Ed. by P. Galison and D. J. Stump. Stanford: Stanford University Press, 1996. P. 101-117.
20. Freeman A., Chick V., Kayatekin S. Samuelson's ghosts: Whig history and the reinterpretation of economic theory // Cambridge Journal of economics. 2014. Vol. 38(3). P. 519-529.
21. Galison P. Trading Zone: Coordinating Action and Belief//The Science Studies Reader/ Ed. by M. Biagioli. N.Y.: Routledge, 1999. P. 137-160.
22. Genov N. Multi-paradigmatic sociology: debates present and perennial // The Journal of Sociology and Social Anthropology. 2019. Vol. 22(1). P. 24-46.
23. GuyerP. Kant. London and New York: Routledge, 2006. 440 p.
24. HolbraadM., Pedersen M. A. The Ontological Turn. Cambridge, UK.: Cambridge University Press, 2017. 339 p.
25. MolA. The Body Multiple. Durham: Duke University Press. 216 p.
26. SpagnesiL. Kant's Space of Theoretical Reason and Science: A Perspectival Reading // Kant and the Problem of Knowledge. Rethinking the Contemporary World / Ed. by L. Caranti & A. Pinzani. London: Routledge. 2022. P. 109-135.
27. Turner S.P. The Politics of Expertise. N.Y.: Routledge, 2014. 350 p.
References
1. Gadamer, Hans-Georg. Istina imetod: Osnovyfilosofskoigermenevtiki. Progress, 1988.
2. Giddens, Anthony. "Devyat' tezisov o budushchem sotsiologii." THESIS, iss. 1, 1993, pp. 57-82.
3. Zhuchkov, Vladimir A. «Kopernikanskii perevorot i ponyatie kul'tury u Kanta.» Istoriya fi-losofii, no. 3, 1999, pp. 29-54.
4. Kalinin, Igor' K. "Kopernikanskii li perevorot revolyutsiya Kanta v filosofii?" Transtsen-dental'nyi zhurnal, vol. 3, iss. 1-2, 2022.
5. Kant, Immanuel. Kritika sposobnosti suzhdeniya. Iskusstvo, 1994.
6. Kant, Immanuel. "Otvet na vopros: chto takoe prosveshchenie." Sochineniya na nemet-skom i russkom yazykakh, vol. 1, Kami, 1994, pp. 125-147.
7. Kant, Immanuel. Kritika chistogo razuma, translated by N.O. Lossky, Nauka, 1998.
8. Kant, Immanuel. Spor fakul'tetov, translated by Ts.G. Arzakanyan, I.D. Koptsev, M.I. Levina, Izdatel'stvo KGU, 2002.
9. Kruglov, Aleksei N. "Kantovskoe ponyatie prosveshcheniya i ego al'ternativy." Kan-tovskii sbornik, vol. 42, no. 2, 2023, pp. 16-39.
10. Latour, Bruno. "Devidu Bluru... i ne tol'ko: otvet na Anti-Latur Devida Blura." Logos, vol. 27, no. 1, 2017, pp. 135-162.
11. "Relyativizm kak epistemologicheskaya problema. Panel'naya diskussiya." Epistemolo-giya i filosofiya nauki, vol. 1, no. 1, 2004, pp. 53-83.
12. Rozov, Mikhail A. "Traditsii i novatsii v razvitii nauki." Filosofiya imetodologiya nauki, ed. by V.I. Kuptsov, Aspekt Press, 1996, pp. 202-250.
13. Savintsev, Aleksei A. "Kant i жkopernikanskii povorot' k gumanitarnomu poznaniyu." Vestnik Samarskoi gumanitarnoi akademii. Seriya Filosofiya i filologiya, no. 1 (5), 2009, pp. 73-81
14. Sokal, Alan D. and Jean Bricmont. Intellektual'nye ulovki. Dom intellektual'noi knigi, 2002.
15. Stolyarova, Olga E. "Kopernikanskaya revolyutsiya Kanta kak ob''ekt filosofskoi retro-spektsii." Epistemologiya i filosofiya nauki, vol. 56, no. 4, 2019, pp. 219-236.
16. Foucault, Michel. "Chto takoe Prosveshchenie?" Stupeni, no. 1 (11), 2000, pp. 136-148.
17. Brown, James R. Who Rules in Science? An Opinionated Guide to the Wars. Harvard University Press, 2001.
18. Routledge Handbook of Public Communication of Science and Technology, ed. by Mas-simiano Bucchi and Brian Trench, Routledge, 2014.
19. Dupre J. "Metaphysical Disorder and Scientific Disunity." The Disunity of Science: Boundaries, Context and Power, ed. by Peter Galison and David J. Stump. Stanford University Press, 1996, pp. 101-117.
20. Freeman, Alan, Victoria Chick and Serap Kayatekin. "Samuelson's ghosts: Whig history and the reinterpretation of economic theory." Cambridge Journal of Economics, vol. 38, no. 3, 2014, pp. 519-529.
21. Galison, Peter. "Trading Zone: Coordinating Action and Belief." The Science Studies Reader, ed. by Mario Biagioli, Routledge, 1999, pp. 137-160.
22. Genov, Nikolai. "Multi-paradigmatic sociology: debates present and perennial." The Journal of Sociology and Social Anthropology, vol. 22, no. 1, 2019, pp. 24-46.
23. Guyer, Paul. Kant. Routledge, 2006.
24. Holbraad, Martin and Morten A. Pedersen. The Ontological Turn. Cambridge University Press, 2017.
25. Mol, Annemarie. The Body Multiple. Duke University Press, 2003.
26. Spagnesi, Lorenzo. "Kant's Space of Theoretical Reason and Science: A Perspectival Reading." Kant and the Problem of Knowledge. Rethinking the Contemporary World, ed. by Luigi Caranti and Alessandro Pinzani, Routledge, 2022, pp. 109-135.
27. Turner, Stephen P. The Politics of Expertise. Routledge, 2014.
Сведения об авторе:
Шиповалова Лада Владимировна, доктор философских наук, профессор, заведующая
кафедрой Философия науки и техники Санкт-Петербургского государственного университета. E-mail: [email protected]. https://orcid.org/0000-0002-1989-1152
Дата поступления статьи: 30.07.2024 Одобрено: 13.08.2024 Дата публикации: 30.09.2024
