CC BY
172
ФИЛОСОФСКИЕ НАУКИ
А. К. Судаков
Институт философии РАН
КАТЕГОРИИ ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА В ФИЛОСОФИИ КАНТА
Цель статьи анализ категорий практического разума, их места и назначения в этике Канта, в контексте его учения о рассудке и его категориях, разуме и его идеях, о специфике свободной причинности и практической рациональности. В «Критике практического разума» Кант рассматривает особые категории разума в практическом применении, представляет таблицу таких категорий. Отмечается фундаментальное значение таблицы категорий природы для всей системы критической философии Канта; если таблица понятий рассудка действительно полна, то на роль особых практических понятий разума могут претендовать только чистые идеи. Кантовский практический разум есть нераздельное единство двух аспектов: способности нравственного самоопределения и практической способности суждения и оценки. Подчеркивается, что единственным предметом практического разума является, согласно Канту, добро и зло как принципы морального умонастроения, полноценное определение свободы: имея предметом самого себя и свои собственные максимы, автономный разум может определять также и себя самого. Деятельность разума как самоопределение сознанием морального закона, как деятельность безусловная, не нуждается в посредничестве категорий и умозаключений; деятельность разума как практического мышления и философствование требует практических категорий, которые указывают, также, логику и структуру системы практической философии, хотя встречает непреодолимые границы, оказываясь познанием только в ценностно-практическом смысле.
Ключевые слова: Кант; практическая философия; разум; практический разум; предмет практического разума; категория; таблица категорий; умонастроение; практическая способность суждения
A. K. Sudakov
Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences
(Moscow, Russia)
CATEGORIES OF PRACTICAL REASON IN THE PHILOSOPHY OF KANT
The purpose of the article is to analyze the categories of practical reason, their place and purpose in Kant's ethics, in the context of his teaching about reason and its categories, reason and its ideas, about the specifics of free causality and practical rationality. In the Critique of Practical Reason, Kant considers special categories of reason in practical application, presents a table of such categories. The fundamental significance of the table of categories of nature for the entire system of Kant's critical philosophy is noted; if the table of concepts of the understanding is really complete, then only pure ideas can claim the role of special practical concepts of reason. Kant's practical reason is an inseparable unity of two aspects: the ability of moral self-determination and the practical ability of judgment and evaluation. It is emphasized that, according to Kant, the only subject of practical reason is good and evil as principles of moral mindset, a full-fledged definition of freedom: having the subject of itself and its own maxims, autonomous reason can also
determine itself. The activity of the mind as a self-determination of the moral law by the consciousness, as an unconditional activity, does not need the mediation of categories and conclusions; the activity of the mind as practical thinking and philosophizing requires practical categories that also indicate the logic and structure of the system of practical philosophy, although it meets insurmountable boundaries, turning out to be knowledge only in the value-practical sense.
Keywords: Kant; practical philosophy; reason; practical reason; subject of practical reason; category; table of categories; mindset; practical judgment ability,
DOI 10.22405/2304-4772-2022-1 -2-5-24
В этике Канта добро и зло понимаются как единственные объекты практического разума, но сам этот разум имеет дело преимущественно с определением воли как способности действительного создания предметов своих представлений. Поэтому у практического разума своеобразный предмет, который он сам a priori создает: моральное умонастроение. Поэтому также в практической области не предмет воли служит основанием морального закона, но закон «определяет и делает возможным» предмет воли и понятие о нем. Вследствие этого понятия практического разума существенно отличаются от категорий чистого теоретического разума. Эти «категории свободы» Кант считает даже возможным представить, по формальной аналогии с чистыми понятиями рассудка, в особой таблице [1, с. 449].
Между тем это систематическое новшество второй «Критики» вызывает весьма серьезные (и проникающие в самую глубину кантовской системы) вопросы и сомнения. Если в «Критике чистого разума» чистые понятия рассудка были исчерпывающим образом охвачены таблицей категорий, - иначе говоря, если таблица теоретических категорий полна, - то уже со стороны спекулятивной критики сомнительна возможность особых категорий чистой воли. «Можно ли здесь еще говорить о категориях в полном смысле слова?» [12, с. 6]. Эти сомнения только усиливаются, если учесть постоянно подчеркиваемую Кантом специфику практической рациональности. Если закон практического разума a priori и непосредственно определяет не предмет в чувственном мире, а волю, как способность причинности в чувственном мире, -и если следствием определения бывает акт (поступок), а не понятие, то возникает оправданное сомнение, есть ли вообще у так понимаемого практического разума какие бы то ни было чистые понятия. Другое дело, что практический разум есть у Канта одновременно и способность определения свободной причинности, и способность определения предмета практического познания, практическая способность суждения, дающая в научной или просторечной форме ответ на вопрос: «что я должен делать?». Эта способность нуждается в категориях. Но для нее оказывается принципиальным то, в каком отношении ее будто бы особенные категории находятся с чистыми понятиями теоретического рассудка. В кантоведческой литературе проблему категорий практического разума ставили достаточно редко, и чаще всего в экзегетическом ключе, в намерении понять смысл и логику соответствующего раздела второй «Критики». Мы хотели бы рассмотреть эту проблему в более широком контексте, в контексте общего представления Канта о разуме и категориях, о практической причинности и практическом познании; только в этом случае можно будет мотивированно поставить не только «вопрос о факте» (что сказал
Кант о категориях морального знания), но и «вопрос о праве» (имел ли Кант достаточное систематическое основание сказать о категориях морального знания то, что он сказал).
Категории рассудка в «Критике чистого разума»
а) что такое категория?
Для решения вопроса о возможности чистых понятий практического разума необходимо начать с общего представления о сущности чистых понятий рассудка, согласно Канту. Материалом для чистых понятий рассудка служит многообразие чувственных представлений, доставляемое a priori в формах созерцания - пространстве и времени [2, с. 117 (В 102)]. Это многообразие наделяет категории содержанием. Но само по себе это многообразие не составляет знания; оно становится знанием благодаря тому, что подвергается последовательной переработке: «пересматривается», «усваивается» и связывается [2, с. 117 (В 102)]. Каждый «акт присоединения различных представлений друг к другу и понимания их многообразия в едином знании» [2, с. 118 (В103)] есть синтез. Если многообразие представлений дано a priori, синтез является чистым. В основании всякого соединения многообразия представлений в единстве знания лежит синтетическое единство a priori [2, с. 118 (В104)]. Чистое понятие рассудка и есть выраженное в общем виде единство синтеза представлений в одном созерцании [2, с. 119 (В104-105)]. Это единство, строго говоря, не понятие, но только изображение понятия «в общем виде»; само же по себе понятие есть создающий единство акт рассудка. Действие рассудка создает «логическую форму суждения в понятиях», единство многообразия в одном сознании, благодаря которому представления рассудка получают «трансцендентальное содержание», т.е. отношение к объектам a priori. Эти представления и есть чистые понятия рассудка, или категории.
Категории - элемент «чистого мышления», входящий в состав всякого опыта [2, с. 134 (А96)]; они - «условия мышления для возможного опыта» [2, с. 140 (А111)], и потому условия возможности всякого опыта, и «только с помощью их может быть мыслим какой бы то ни было предмет опыта вообще» [2, с. 131 (В126)]; поэтому они - условия возможности предметов опыта. Рассудок, через посредство категорий, «есть формальный и синтетический принцип всякого опыта» [2, с. 143 (А119)]. Итак, с одной стороны, категории рассудка суть логический элемент основания возможности всякого опыта, независимый от самого опыта.
С другой стороны, однако, хотя категория есть условие возможности определенного мышления предмета опыта, сама по себе категория есть только «субъективная форма единства рассудка» [2, с. 280 (В343]; посредством самой категории или совокупности категорий рассудок мыслит только «единство представлений, необходимое для определения предмета» [2, с. 337 (А399)]. Категория сама по себе не дает понятия о предмете: в отвлеченной категории нет объективности. Предметы даются нам только через чувственные созерцания [2, с. 337 (А399)]; поэтому все понятия, в том числе чистые, имеют необходимое отношение к эмпирическим созерцаниям, как данным для возможного опыта [2, с. 250 (В298)]; только созерцание может дать понятию рассудка «объективную реальность» [2, с. 244 (В288)], и если не положено в основу созерцание, вообще
невозможно установить, имеют ли понятия отношение к объекту, или они -просто игра рассудка [2, с. 244 (В288)]. Мышление рассудка «без чувственности ... не имеет объекта» [2, с. 280 (В343)]. По Канту, человеческий рассудок сам по себе только мыслит, т.е. приводит данный в чувственности синтез многообразия к единству самосознания, но ничего не познает. Для подлинного познания ему нужен «материал»: чувственные созерцания, данные «посредством объекта» [2, с. 157 (В146)]. Итак, хотя категория рассудка есть неотъемлемое условие возможности объективного определения всякого объекта, она не может получить такого определения из самой себя, для этого нужно многообразие эмпирических созерцаний.
Категории «чисто и без примесей возникают в рассудке как абсолютном единстве» [6, с. 57-58]. Источник категорий, следовательно, независим от чувственности [2, с. 156 (В144); 2, 255 (В305)]. Если категория, по Канту, есть выраженное в общей форме единство синтеза многообразия [2, с. 118 (В104)], то вполне закономерно, что критический философ может методически последовательно установить систему категорий, их точное число и порядок.
б) проблема полноты таблицы категорий в общем виде и в этическом аспекте.
Но как можно быть уверенным в том, что философская рефлексия исчерпывает все чистые категории? Своеобразие кантовского учения о познании состоит в том, что категории в нем - не неподвижные «образы»; категории, в своей основе, суть действия (рассудка). Те же самые акты рассудка, которые создают «логическую форму суждения в понятиях», внося в понятия аналитическое единство, при помощи синтетического единства многообразия в созерцании вообще вносят содержание в категории [2, с. 119 (В105)]. Теперь Кант может уточнить: категорий рассудка существует ровно столько же, сколько есть этих общих форм деятельности рассудка, «логических функций во всех возможных суждениях» [2, с. 119 (В105)]. Благодаря этому уточнению может быть составлена таблица категорий из двенадцати элементов.
Кант признает эту таблицу исчерпывающей и окончательной, поскольку говорит: «рассудок совершенно исчерпывается этими функциями и его способность вполне измеряется ими» [2, с. 119 (В105)]. Таблица категорий включает в себя только чистые категории рассудка, в нее не входит ничто, не являющееся категорией. Но она есть также «перечень всех первоначальных чистых понятий синтеза, которые рассудок содержит в себе a priori» [2, с. 120 (В106); курсив наш - А. С.]; то есть в ней не пропущено ни одно понятие, достойное имени категории, так что «чистому рассудку присущи именно такие, а не иные понятия» [2, с. 120 (В107)]. Между тем, например, понятиям традиционной метафизики о «единстве, истинности и совершенстве» Кант отказывает в статусе категорий, замечая, что они не дают оснований считать «трансцендентальную таблицу категорий» неполной [2, с. 125 (В 115-116)]. Итак, претензия Канта такова, что таблица категорий включает все чистые понятия рассудка: «таблица категорий полностью содержит все чистые рассудочные понятия, а также все формальные акты рассудка в образовании суждений» [3, с. 64 прим.].
Требование полноты таблицы категорий Кант считает принципиально важным, ибо эта таблица должна совершенно заполнять «всю область чистого рассудка» [2, с. 109 (В89)]. Она служит методической основой для дальнейшего построения системы науки разума. Дело в том, что из категорий «происходят также соответствующие им столь же чистые производные понятия» (предикабилии) [2, с. 120 (В 108)], которые в соединении с категориями позволяют составить «полный словарь» чистых понятий рассудка, где частные «отделы» заданы самими категориями [2, с. 121 (В109)]. Если же можно быть уверенным, что таблица категорий «содержит в себе все элементарные понятия рассудка и даже форму системы их в человеческом рассудке» [2, с. 121 (В109)], то она позволяет начертать план всей науки разума. Таблица категорий определяет все основные моменты науки рассудка и порядок этой науки [2, с. 121-122 (В110)].
Обращает на себя внимание встречающаяся только здесь оговорка: «В теоретической части философии эта таблица чрезвычайно полезна и даже необходима...» [2, с. 121 (В109); курсив наш - А. С.]. Если понимать эту оговорку буквально, то, при любом ответе на вопрос об оправданности кантовских претензий на полноту таблицы категорий рассудка, сферу ее применимости пришлось бы ограничить только сферой теоретической философии (философии природы). В таком случае таблицу категорий можно было бы на законных основаниях дополнить не только таблицей подчиненных категориям производных понятий природы (предикабилий), но и основополагающей для практической философии, как отдельной области философского исследования, таблицей первоначальных понятий свободы. Ибо тогда в морально-практической области возможны были бы особые категории чистого рассудка, не стоящие ни в каком логическом отношении к категориям чистого рассудка из области «теории», и потому не являющиеся категориями чистого априорного познания разумом, а возможно, не являющиеся, в строгом терминологическом смысле, категориями вообще. Однако не подлежит сомнению, что Кант в годы создания «Критики чистого разума» не считал подобное возможным, и потому квалифицировал свою систему чистых понятий рассудка как полную и исчерпывающую по отношению ко всей области рассудка без оговорок. Чистые практические законы, как априорные основоположения свободы, уже в первой «Критике» получают свою «цель» от законодательства разума, и суть «продукты чистого разума» [2, с. 591 (В828)]. Они возникают в результате иного применения разума, в них разум устанавливает иную ценностную иерархию, чем в области, где законодательствует прагматически озабоченный рассудок; однако они не выводят субъекта за границы области чистого рассудка как такового. Вопрос «что я должен делать?» «может. принадлежать чистому разуму» [2, с. 594 (В833)], который содержит в себе нравственные законы как «принципы возможности опыта» добрых поступков [2, с. 595 (В835)]. Действительность морально-практического законодательства из чистого разума пока еще не удостоверена Кантом; но сама возможность в этой области чистых синтезов a priori, в известной степени однородных с чистыми синтезами в сфере «теории», остается несомненной. Именно поэтому и таблица двенадцати категорий
признается здесь методической основой и путеводной нитью всей системы философских наук и всех ее подразделений.
В частности, Кант ставит задачу начертить «таблицу идей соответственно таблице категорий» [2, с. 358 (В438)]. Идея есть в его терминологии «понятие разума» [2, с. 300 (В377)]; трансцендентальная идея есть «чистое понятие разума», определяющее «согласно принципам применение рассудка в совокупности всего опыта» [2, с. 301 (В378); курсив наш - А. С.]. Система идей строится конкретно так: «Сколько есть видов отношений, которые рассудок представляет при помощи категорий, столько же должно существовать и чистых понятий разума», или идей [2, с. 302 (В379)]. Кант намечает три измерения «мира идей»: безусловное синтеза в субъекте, безусловное синтеза в ряду явлений и безусловное синтеза «частей в системе» [2, с. 302 (В379)]. Причем в дальнейшем, при исследовании первого поприща трансцендентальных идей, Кант вновь заявляет намерение «следовать здесь прямо руководству категорий» [2, с. 315 (В402)] и поэтому строить также и «топику рациональной психологии» согласно строению таблицы категорий чистого рассудка. Идеи чистого разума открываются на ином уровне философской рефлексии познания, чем основоположения философии природы; они находятся в ином отношении к возможному опыту данности в созерцании; но при этом архитектоника трансцендентальных идей открывается у Канта по руководству системы категорий, так что таблица категорий оказывается в кантовской философии более глубинной предпосылкой мышления философствующего разума, чем система самих трансцендентальных идей (имеющих, в свою очередь, сущностное отношение и «к нравственной области»). Система идей, так же как система категорий трансцендентальной психологии, отнюдь не претендует дополнить собой систему категорий рассудка вообще, и обнаружить тем самым неполноту этой последней.
Кантовский практический разум как различенное двуединство
Единственное возможное условие, при котором система категорий чистой практической философии могла бы претендовать на действительную автономию от таблицы чистых понятий рассудка, заключалось бы в том, что первая система строилась бы вне границ чистого рассудка вообще (а не только вне границ эмпирически опосредованного рассудка), и тогда последняя таблица могла бы быть законно признана не имеющей силы в области практического. Мы получили бы тогда систему категорий чистой воли, свободной от условий чистого рассудка, - практического разума, при помощи которого субъект не судит, а только определяет к действию свою способность причинности. В таком случае практический разум вовсе не рассматривался бы и не мог бы рассматриваться как практическая способность суждения. Однако это условие равносильно иррациональной деструкции практической философии.
а) разум как воля и разум как сила суждения.
Во избежание подобного иррационализма философия должна рассматривать практический разум одновременно и как способность практического самоопределения, то есть разумного определения свободной причинности к действию, и как практическую способность суждения, то есть способность определения предмета практического познания. Практический
разум в первом аспекте есть способность деятельного определения воли как причинности субъекта к действию; практический разум во втором аспекте есть лишь способность разумного определения представления или понятия о воле, и постольку есть в первую очередь способность «выведения действий из законов» [5, с. 117], способность суждения о морально-практических вопросах. Именно эта «изощренная опытом способность суждения» может различить, в каком случае закон находит применение; она же придает закону «доступ к воле человека» [5, с. 49] и постольку играет ключевую роль в моральном воспитании.
Хотя Кант говорит здесь по видимости о некоем простом тождестве: «воля есть не что другое, как практический разум» [5, с. 117], на деле практический разум есть у Канта некое различенное двуединство: и сознание должного, и способность сознательной мотивации к исполнению должного. (Именно в этом смысле С. Бобцин говорит, что категории практического разума выполняют две различные функции - морально-практическую и функцию объяснения действий как явлений [8, с. 209-210].) В первом отношении он вполне аналогичен теоретическому рассудку, - хотя его предмет и потому также его понятия заключают в себе нечто выходящее за границы познаваемого таким рассудком, - но во втором он сам, как практическая способность, выходит за пределы возможного для «сухой теории». Философ ясно обозначает связь и различие между рассудком и разумом: Как рассудок, так и разум суть самодеятельность и спонтанность, однако понятия рассудка «служат только к тому, чтобы чувственные представления подвести под правила и этим путем объединить их в одном сознании»; они не имеют познавательного значения без данных чувственности, - причем чистые понятия рассудка, или категории, не составляют в этом отношении исключения; и если категории свободы суть только чистые понятия практического рассудка, не составляют исключения также и они, - но тогда пришлось бы проститься с автономией практического разума. Собственные же понятия разума, или идеи, выходят «далеко за пределы всего, что ... может дать чувственность» [5, с. 239]. Поэтому, в частности, нравственные понятия суть по происхождению чистые, а не эмпирические понятия, ибо «имеют свое место и источник вполне a priori в разуме» [5, с. 115], и при этом - важная оговорка - как в обыденном разуме, так и в разуме наиболее «спекулятивном». (Здесь перед нами не противопоставление теории и практики, при котором возникновение моральных понятий в спекулятивном разуме похоронило бы претензии на автономию практического разума от познания о природе, а скорее антитеза разума ученых, привычных к отвлеченному познанию рассудка, и простецов, более полагающихся на «простой здравый разум» [5, с. 95], близкая убеждению Канта в том, что «нет нужды ни в науке, ни в философии для того, чтобы знать, как следует поступать, чтобы быть честным и добрым, и даже мудрым и добродетельным» [5, с. 91]). Именно «в понятиях чистого разума» (а не в понятиях эмпирически опосредованного рассудка) следует поэтому искать «основу обязательности» [5, с. 47]. Коль скоро же так обстоит дело с практическими понятиями, то же самое справедливо о практических суждениях, и их верховных принципах, или моральных законах: они «существенно отличаются» от эмпирических
принципов [5, с. 47]; они также имеют свой источник в одном лишь разуме, без опосредования чувственностью и ее возможными предметами.
Это, однако, только одна сторона дела: хотя практические понятия и принципы существенно отличаются ото всего в практическом познании, что содержит эмпирические элементы, и хотя все люди употребляют «как критерий в своих оценках» [5, с. 91] именно чистый принцип практического разума, то есть, весь объем морального познания совершается, по Канту, под руководством чистых понятий разума, или идей, - однако это еще не дает повода думать, будто моральное познание совершается посредством одних только чистых практических понятий и принципов, и будто, например, в теоретической рефлексии чистой этики нет «ничего эмпирического». Ибо одно дело - чистая идея свободы и чистый закон практического разума, и другое дело - совокупность рефлексивных процедур чистой этики, осмысливающей этот же закон, но имеющей целью представить его не в абстракции, но как закон для «воли человека, поскольку она аффицируется природой» [5, с. 41-43]. Кант настаивает и подчеркивает, что в практическом познании действуют чистые идеи разума, используется как критерий моральной оценки верховный принцип свободы, - но это не значит, будто, по Канту, практическое познание, в отличие от теоретического, состоит только из чистых практических понятий, и будто все практическое мышление осуществляется как умозаключение из одних лишь чистых моральных законов.
б) зачем простецам категории воли?
Что же именно, по Канту, лежит в основе функции практического разума в первом и собственном смысле слова? Разум является практическим (пусть даже только технически-практическим), если способность разума имеет «влияние на волю» [5, с. 69], то есть, если человек «подчиняет его ... руководству свою способность желания» [5, с. 65], если он не только размышляет о возможности желать некоторого действия, но фактически желает некоторого действия: поскольку, иначе говоря, нечто фактически определяет его волю к действию, будь то как средству для достижения другого предмета, или безусловно. Разум существа является практическим (в первом аспекте), если воля как причинность существа определяется к действию не чувственным побуждением, а представлением о законе, безотносительно всех чувственных мотивов и всех предметов произволения: воля подлинно добра, если представление закона (а не предметный результат) есть ее единственное определяющее основание [5, с. 83]. Практический разум в первом аспекте (само)определяется представлением о законе [5, с. 85], им движет «чистое представление долга, и вообще нравственного закона, без всякой чуждой примеси эмпирических побуждений» [5, с. 113]. Представление о законе, говорит Кант, «служит воле принципом» [5, с. 85]. Поэтому Кант даже определяет саму волю как «способность определять самое себя к действованию сообразно с представлением известных законов» [5, с. 163]. Казалось бы, представление закона подразумевает употребление понятий; трансцендентальным же условием возможности употребления каких-либо понятий, то есть суждения и умозаключения, являются чистые функции синтеза, то есть категории рассудка (в данном случае, вероятно, практического
рассудка). Это, казалось бы, заставляет думать, что практический разум в первом аспекте так же необходимо предполагает особого рода категории, как практический разум во втором аспекте, способность мысленного определения предмета практического познания.
Однако если принципом, исходным практическим основоположением как определяющим основанием, воле должно служить представление о законе -что же это за представление? Практический разум дает воле существа закон; в известном смысле можно сказать, что «воля сама себе дает закон» [5, с. 217]. «Закон» в обыденном представлении есть некоторое всеобщее суждение, и стало быть, предполагает понятия и категории. Однако, если присмотреться к тому, что мы можем узнать у Канта в «Основоположении» о характере этого лежащего в основании или нравственной воли «закона», мы получаем нечто весьма непохожее на отвлеченное «суждение» или логически сформулированный «приговор». Воле должна служить принципом или достаточным определяющим основанием «всеобщая законосообразность действий» [5, с. 85]; между тем, по собственному признанию Канта, эта всеобщая законосообразность совершенно аналогична в теоретической и в практической области, вследствие чего философ считает даже правомерным сформулировать категорический императив нравственности в терминах «всеобщего закона природы» [5, с. 145]; но если действительно закон природы может служить «типом» морально-практического закона [1, с. 457], то для представления об этом последнем отнюдь не требуется иных категориальных предпосылок, кроме чистых понятий рассудка, в которых совершается мышление о природе. Практический разум есть способность, оказывающая действительное и полное (то есть доходящее до реального осуществления понятия в чувственном мире) влияние на волю; это полное влияние должно оказать «представление о субъекте как цели самой по себе» [5, с. 173], предписанием для воли как практической способности должно быть «достоинство человечности как разумной природы» [5, с. 201]. Разум, как было сказано выше, является практическим, если представление о всеобщем законе нравственности служит воле достаточным определяющим основанием для действия, служит ей жизненным (а не школьно-ученым) принципом. Принципом же для воли закон, по Канту, будет в том случае, если разум «из представления того, что необходимо для каждого является целью, ибо это есть цель сама по себе, делает объективный принцип воли» [5, с. 167]. Идея человечности как цели самой по себе, как безусловной ценности, безотносительно к представлениям о чувственно данных целях, есть, конечно, как понимает и сам Кант, «простая мысль, сама не содержавшая в себе ничего чувственного» [5, с. 265], - и, как может здесь показаться, мысль вполне отвлеченная. Как таковая, она, казалось бы, определенно предполагает чистые понятия рассудка, категориально конституирована.
Но парадокс кантовской теории морали заключается здесь в том, что этот принцип воли, эта, казалось бы, абстрактно-философская (и для всех антикантианцев вполне утопическая) «простая мысль» - является общей у философа с самым чуждым науки и знания обыденным нравственным рассудком. Философ «не располагает, в конце концов, никаким иным
принципом» [5, с. 93]. Обыденный практический разум имеет тот же принцип, что и практический разум ученого-теоретика, и хотя «не представляет себе» этого принципа в отвлеченно-общем виде, «но постоянно имеет в виду и употребляет как критерий в своих оценках» [5, с. 91]. Разум же, который производит оценки, суд и разбирательство, разум как судья, есть уже практический разум во втором аспекте, как способность определения предмета практического познания. Поскольку он есть практическая способность суждения, он, конечно, нуждается в понятиях, а потому также и в чистых практических понятиях. Практический же разум в первом аспекте, сила практического самоопределения к действию, есть, собственно, само воление как причинность, о котором практический разум во втором аспекте только «размышляет» и которое он категориально определяет. Поскольку всякое представление вообще основано, в кантовской теории знания, на предпосылке чистых понятий а priori, как функций синтеза многообразия, представление о законе не может составлять здесь исключения. Другое дело, что здесь, в практической области, только сам чистый принцип нравов, нравственный закон, а если уточнить еще более строго - только лежащая в его основании идея всеобщезакономерной свободной действенности, идея личности и свободы, не требует для своей объективной реальности наполнения многообразием эмпирической данности, опытом действительных поступков, - и потому одна только эта идея может претендовать на значение самобытной «категории практического разума», только что разум в данном аспекте при помощи этой «категории» не судит и не оценивает, но волит, т.е. желает и действует.
Практический разум должен служить «для законодательства» [5, с. 99], но, если разум только формулирует принцип, которому должна следовать воля существа («дает» закон как определение понятия о воле), но существо этому принципу в действительности не следует, - такой разум не является в полном (первом) смысле практически-законодательным. Кант сплошь и рядом отделяет уровень практической рациональности в полном ее объеме от уровня сугубых нравственных рефлексий и медитаций. Одно дело - «сделать предписанием для себя» идею человечности как цели, и совсем другое дело - фактически «ей следовать» [5, с. 99]; одно дело - просто «размышлять» о задатках, которыми наделила человека благодетельная «природа», и другое дело - использовать эти задатки на деле, т.е. для сознательных и целенаправленных поступков [5, с. 65], наконец, одно дело - предписать воле «правило, которое бы ее определило» [5, с. 215], «искренне определить ценность действий» [5, с. 93] в порядке теоретической (если даже не философской и не научной) рефлексии, и другое дело - определиться этим правилом к действию.
в) практическое познание и вопрос о категориях.
Методическое и систематическое мышление о практических вопросах, этика или метафизика нравов, есть, по убеждению Канта, одна из двух материальных философских наук, изучающих «определенные предметы рассудка» [5, с. 43]. Свобода и ее закон выступают, стало быть, в этике как предмет рассудка. Этическая рефлексия необходимо есть частный случай рефлексии рассудка вообще. Это не означает, однако, что такое мышление о свободе и ее законе обречено превратить все проявления свободы в проявления
сугубо природные, и соответственно чистую этику свободы в натуралистическую. Ибо, хотя рефлексия кантовской чистой этики совершается вполне в стихии рассудка, она живет и направляется регулятивными идеями практического разума, выходящими далеко за границы возможностей сугубо рассудочного познания, а потому и не находящими себе адекватного выражения ни в каком предмете этого познания. Предмет практического познания и самопознания, прежде всего - сам субъект свободы и подданный ее законов, всегда больше того, что он есть как предмет рассудка, хотя мышление о морали необходимо совершается в категориях познания, в категориях рассудка, и хотя поэтому метафизика нравов, впрочем, как и практическое познание средствами обыденного рассудка, предполагает чистые понятия теоретического рассудка (категории природы).
Это познание совершает рассудок, как практическая способность суждения (не обязательно научно образованная), под руководством нравственных идей. Закон свободы и субъект свободы в кантовской этике не есть, по «материи», предмет рассудка, и для нужд собственно нравственно -практического самоопределения он не требует представления в качестве такого предмета; однако для нужд практического познания, для нужд, следовательно, «теории, основанной на понятии долга» (неважно, идет ли речь о теоретическом познании простеца или философа), он должен быть представлен как предмет рассудка, и, согласно Канту, он может быть представлен как таковой потому, что в том единственном отношении, которое в практической области существенно, в отношении своей формы, он вполне аналогичен существу природы, закону таких существ и их всеобъемлющей системе, а потому допускает познание по аналогии как (-если-бы) предмет рассудка, как (-если-бы) закон природы и как (-если-бы) система природы (понимаемая как система явлений).
Что может быть предметом практического разума?
Вопрос о категориях практического разума и о системе (таблице) этих категорий ставится Кантом в «Критике практического разума» в контексте разговора о «понятии предмета чистого практического разума». И это вполне оправдано: если разум есть также, в одном из его аспектов, способность суждения, способность определения причинности воли и понятия об этой причинности, то, выполняя эту свою функцию, он определяет некий предмет, и именно своеобразие этого предмета может заставить философа допустить для него особого рода понятия, или категории. Дело только в том, что это за предмет.
В «Критике чистого разума» Кант констатировал: «если чистый разум и направлен на предметы, то все же он не имеет непосредственной связи с ними и наглядными представлениями о них, а относится только к рассудку и его суждениям», и уже рассудок относится к чувственному созерцанию и определяет предмет созерцания [2, с. 292 (В363)]. То есть, единство возможного опыта и его предметов не есть предмет разума; его предметом можно назвать только «обусловленное знание рассудка» [2, с. 293 (В364)], единство рассудочно оформленного сознания, для которого разум ищет все более фундаментального условия, восходя в ряду условий вплоть до безусловного.
Наряду с чистыми понятиями рассудка a priori, делающими возможным эмпирическое знание о предметах, Кант признает чистые понятия разума -«трансцендентальные идеи», порождаемые «формой умозаключений разума» [2, с. 301 (В378)]. В таком умозаключении «знание о предмете» определяется через подведение предмета под условие, «взятое во всем его объеме» [2, с. 301 (В378)]; постольку большей посылке умозаключения соответствует понятие целостности условий. Идея разума поэтому есть «понятие целостности условий для данного обусловленного» [2, с. 302 (В379)]. С помощью теоретических идей разума «нельзя определить ни одного объекта» [2, с. 305 (В385)], а потому нельзя и познать объект из одних лишь понятий, но они имеют важное методическое значение: благодаря им разум «лучше и дальше направляется в своем знании» [2, с. 306 (В385)]. Анализируя деятельность чистого теоретического разума, Кант пришел к выводу, что этот разум никогда не достигает так поставленной цели, что его основоположения всегда трансцендентны для всех явлений [2, с. 293 (В365)], и что разум содержит поэтому только регулятивные принципы для поиска высшего единства в познаниях рассудка; в этом случае предметами его изысканий служат единство мыслящего субъекта (психология), мир как целокупность всех явлений (космология) и условие возможности всего вообще мыслимого (теология). При догматическом заблуждении разум «поспешно постулирует в самих предметах такую безусловную полноту ряда условий» [2, с. 294 (В366)] и порождает «блестящие, но обманчивые иллюзии» [2, с. 531 (В730)] «уверенности в мнимом знании» [2, с. 531 (В730)]. Чистый теоретический разум «всецело диалектичен» [5, с. 53].
Иное дело - практический разум. Он содержит безусловный принцип, всеобщий закон свободы, одинаково обязывающий каждое разумное существо, наделенное волей, действовать только по принципам, которые могут быть всеобщими законами морального мира. Практический разум при этом есть и способность определения причинности существа, и способность определения понятия о причинности существа. При этом, однако, он, подобно теоретическому разуму, не относится непосредственно к уровню чувственной данности (здесь это уровень эмпирических мотивов и потребностей), а относится только к принципам практического рассудка и практической способности суждения. Предмет практического разума в первом аспекте - это реальное воление и его принцип, которые разум должен определить условием пригодности для всеобщего законодательства в царстве целей (выраженным в категорическом императиве нравственности). Предмет практического разума в этом аспекте есть, следовательно, максима воли. Но поскольку воля и есть не что иное, как практический разум, субъективный принцип практического разума имеет предметом не более, чем только самого себя. (Ср. некоторые формулировки категорического принципа нравов у Канта: «не поступать иначе, как по такой максиме, которая может иметь себя предметом также в качестве всеобщего закона» [5, с. 223; курсив наш - А. С.]; «совершать все, исходя из максимы своей воли, как такой, которая могла бы также иметь предметом самое себя, как волю всеобщезаконодательную» [5, с. 179]; «поступай по максимам, которые в то же время могут иметь самих себя предметом в качестве
всеобщих законов природы» [5, с. 195; курсив Канта - А. С.]). Это принципиальный момент: в акте универсализирующей рефлексии, которую предполагает кантовский императив, фактическая максима человека (вообще, разумного существа) имеет предметом (этой рефлексии) только саму себя (а не какую-либо заведомо и по внерациональным основаниям «добрую» максиму). Максима (или субъект в своей максиме) имеет предмет, ибо она всегда имеет содержание или, в кантовских терминах, «материю»; но предмет, входящий в состав акта (морально приемлемого по канону категорического императива) определения воли, - и потому единственно достойный названия безусловно доброго, - есть только само умонастроение, «исход же может быть каким угодно» [5, с. 129]; в свою очередь, умонастроение также имеет специфически-практическую форму, которую в трактате о религии Кант определит затем как иерархию мотивов в максиме. Доброе и злое и есть, по Канту, единственный предмет практического разума. Итак, предмет практического разума как силы есть максима, умонастроение (принцип максим), человек, имеющий эту максиму или умонастроение, «но не какая-либо вещь» [1, с. 431]. Не имея же предмета вне самого себя, чистый практический разум как сила определения не нуждается также и в особых понятиях для определения своего предмета, и в отвлеченно мыслимых основоположениях для руководства своей способностью: так или иначе он всегда имеет их перед собою. Практический рассудок и разум в первом его аспекте не испытывает потребности в категориях практического мышления. Едва ли поэтому возможно называть категории практического разума «неотъемлемым связующим звеном между нравственным законом и производным от него «умопостигаемым» понятием морального добра, с одной стороны, и возможностью морального добра в „мире явлений', с другой стороны», как это делает С. Бобцин [8, с. 194]: ибо если между нравственным законом и волей человека имеются или требуются «связующие звенья», то непосредственного определения воли законом (еще?) не происходит, и категорическая мораль не имеет силы. При этом идея разума, как и категория рассудка, вполне может и даже должна быть таким связующим звеном между сознанием закона и понятием о поступке как возможно добром, или понятием о воле как способности практической причинности.
Практический разум как способность определения через суждение имеет внеположный самому себе предмет, поскольку судит не только о себе самом; точнее сказать, он принужден рассматривать свое содержание как некоторый рассудочно уловимый предмет, а для такого рассмотрения закономерно нуждается в чистых понятиях рассудка, или категориях: в 12 категориях, систематизированных Кантом в первой «Критике». Нуждается ли он при этом в особых и ранее ему неизвестных понятиях разума, или идеях, - и для чего именно он в них нуждается, - решение этого вопроса существенно зависит от ближайшего определения предмета практической способности. Как это ни удивительно ввиду общепризнанности примата в кантовской философии практического разума именно в аспекте нравственной способности желания, но и второму аспекту этого практического разума можно придать преувеличенное значение, - а именно, если принципиальную для философа Канта дефиницию: «Практические основоположения суть положения, содержащие в себе всеобщее
определение воли» [1, с. 321] историк примет за основание для полного отождествления «определений воли» с «практическими суждениями», как сделал Циммерманн: практические суждения - суждения, содержащие определение воли и артикулирующие желание; итак, «определения воли суть не что иное, как практические суждения» [12, с. 10,97]. При помощи определения воли как суждения «разумный субъект мыслит нечто как предмет своего желания» [12, с. 104] (а не делает нечто предметом своего желания, как это в действительности есть у Канта). Предмет практического разума по Канту есть якобы только то, что может быть предметом такого практического суждения, а значит, только то, что «имеет характер пропозиционально упорядоченного положения дел» [12, с. 8]. Не очень ясно, каким образом добрая воля или святое умонастроение могут быть «пропозиционально упорядочены» сами по себе, а не только в суждении «теории» о них. Но какое-либо сверхрациональное представление о практическом разуме вообще устраняется в трактовке Циммерманна вследствие того, что, хотя он и пытается сохранить морально-практическую функцию категорий свободы, указывающих, «как разум может определить способность желания через представление об объекте» [12, с. 73], но теоретическое «представление об объекте» вытесняет морально-практические аспекты: практический разум этот автор трактует только как способность суждения, как интеллект, всякая деятельность которого есть акт суждения [12, с. 82]; если же практическое суждение, подобно теоретическому, есть только связка представлений [12, с. 82]; то его содержание составляют понятия же. Поэтому, в частности, определение воли есть тогда не акт силы желания, а только «понятийное отношение между способностью желания, волей и разумом» [12, с. 97]. Утверждение, что практический разум продуктивно относится к своему предмету, порождает свой предмет, остается в таком случае просто набором слов без философского смысла; в действительности в этой концепции практический разум, как и теоретический, только мыслит и познает, даже если делает это иначе, чем теоретический разум; различие между ними - якобы только «различие в познавании» [12, с. 99]. Непознавательные элементы практической рациональности суть для Цимерманна откровенная иррациональность: «безудержная витальность» или «пустое стремление» [12, с. 101], одним словом, стихийная мировая воля по Шопенгауэру, но никак не деятельно-творческая сила, которая чуть позже будет ядром фихтевской идеи «Яйности». Для понимания смысла и задач практических категорий такой взгляд совершенно непродуктивен: если практический разум есть такой же познающий интеллект, и если не может быть никакой самостоятельной деятельности воли под эгидой этого разума, то для чего ему могут понадобиться нетеоретические категории рассудка, «дело» которых должно состоять «в формировании воли» (как еще одной формы интеллекта), остается вполне загадочным. Преувеличив одну сторону в двуединой сущности практического разума, Циммерманн совершенно логично начал воспринимать другую его компоненту как царство неразумной стихийности. О. Хёффе, говоря, что у Канта «практический разум освобождается от всех познающих элементов» [11, с. 1], отнюдь не собирался изобразить Канта-этика иррационалистом, а только подчеркивал решающее
значение практических элементов в этом разуме; но Циммерманну чужд всякий намек в этом направлении.
Мы уже говорили выше, что система идей строится у Канта по руководству системы категорий рассудка. Речь идет о трех идеях безусловного: безусловное синтеза в субъекте, безусловное синтеза в ряду явлений и безусловное синтеза «частей в системе». Это, однако, именно идеи разума. Они, безусловно, имеют в философской системе Канта совершенно реальное значение также и для разума в его практическом употреблении: идея субъекта -как идея субъекта трансцендентальной свободы; идея мира - как представление о совокупности моральных явлений (целей воли), т.е. идея царства целей, являющегося одновременно как царство природы (идея морального мира); трансцендентальный идеал - как понятие о единичной вещи, всесторонне определенной нравственной идеей (идеал святости воли). Только эти три понятия разума (идея свободы, идея царства целей и идея святости) действительно превосходят уровень (понимания) практического рассудка (который каждое понятие стремится свести к понятию природы, и для которого поэтому весьма сомнительна сама возможность мыслить практическую идею). Поэтому только эти три понятия разума, как три аспекта практической идеи безусловного, и можно было бы назвать категориями практического разума, в отличие от категорий рассудка - если бы только именование понятий разума в его практическом употреблении «категориями», а тех же самых понятий разума в его теоретическом употреблении «идеями» не вносило терминологическую и содержательную путаницу. Все же остальные чистые понятия практической философии могут быть, без ущерба для чистоты самого этического учения, понятиями рассудка, при условии чистоты происхождения его верховного основоположения. И в обиходных практических оценках, и в практической философии как «теории» разум выступает как практическая способность суждения и умозаключения. Это, однако, не означает, что все моральные суждения должны быть чистыми суждениями разума, даже если такие суждения (практические законы) лежат в основе практической способности суждения, как ее трансцендентальные предпосылки (подобно тому, как основоположения чистого рассудка лежат в основе чистого естествознания).
Кант о специфике категорий практического разума
Если же единственные предметы практического разума суть доброе и злое, как необходимые предметы способности желания, определяемой чистым моральным законом a priori, то понятие о предмете практического разума есть понятие о способности желания, вполне определяемой к действию только чистым моральным законом. С одной стороны, определяемый практическими понятиями предмет есть не чувственно данный в опыте объект, но акт определения воли законом свободы, относящимся не к фактам природы, но к поступкам, соединяющимся в образ действия и образ мысли, в «поведение умопостигаемых существ» [1, с. 444], - постольку понятия практического разума, как понятия о таком предмете, существенно отличаются от категорий теоретического разума. Но, с другой стороны, понятия о доброй воле (понятия практического разума), во-первых, просто как понятия суть, подобно
теоретическим категориям, «определения синтетического единства многообразного [содержания] созерцаний в сознании» [1, с. 445], и постольку, просто как понятия, подобно теоретическим категориям, возникают и употребляются в общей связи рассудочного познания (а этика есть, как мы видели, согласно Канту, познание предметов рассудка); во-вторых же, хотя они и относятся к морально-практически или морально-прагматически мотивируемым поступкам наделенных разумом и волей существ, однако эти поступки суть, в одном их аспекте, события в чувственном мире, и постольку простые явления, подчиняющиеся законам связи явлений, законам природы, - и поэтому синтезы практического разума, как и синтезы теоретического, относятся только к явлениям.
Кант признает, что синтезы практического разума совершаются «сообразно с категориями рассудка» [1, с. 445]. Это признание означает, что категории и принципы практического разума конституированы, в том числе, и категориями теоретического разума. При этом понятия и принципы практического разума создаются для другой цели, чем теоретические категории: не для подведения многообразия созерцаний под единство понятия, а для подведения многообразия волений под «единство сознания практического разума, ... или ... чистой воли» [1, с. 445]. Форма категорий практического разума подобна форме категорий теоретического рассудка, хотя в каждой из них есть существенное и специфичное именно для практической сферы содержание. Кант объясняет это тем, что если теоретические категории суть только «формы мысли», неопределенно означающие «объекты вообще для каждого возможного для нас созерцания» [1, с. 447], и им как «общим понятиям» всегда должно соответствовать созерцание предмета в опыте, так что они первоначально относятся к объектам опыта [1, с. 445] и имеют в своей основе форму созерцания, которой в самом разуме нет и которая должна быть заимствована из чувственности [1, с. 447], то предмет практического разума (подлежащий его практическому и теоретическому определению) есть свободное произволение на основании «чистого практического закона a priori» [1, с. 447]. Поэтому Бобцин справедливо замечает, что и практические категории, если они не соотнесены с таким чистым практическим законом, суть лишь формы мысли, дающие «понятие практического предмета как явления вообще» [8, с. 199]. Практический закон не является определяющим основанием ни для одной категории теоретического разума. В основании «практических первоначальных понятий» лежит «форма чистой воли», и эти категории «предполагают» этот своеобразный «предмет» как данный [1, с. 445]; только такому «предмету» не может соответствовать никакое созерцание, он предполагается данным в самом практическом разуме (разум имеет предметом самого себя и определяет существенным образом самого же себя); форма закона, как определяющего основания произволения, дана в самом разуме. В силу такой рефлексивной природы категорий практического разума образуемые ими синтетические суждения a priori говорят не о каких-либо предметах в чувственном мире, не о данных в природе фактических условиях действия как средства для поставленной цели, а «только об определении воли» [1, с. 447; курсив Канта - А. С.]. (Поэтому Р. М. Бадер очень точно определяет уровень, на
котором применяются практические категории, не как уровень (добрых или злых) действий как явлений в мире, но как уровень практических принципов действий, или их максим: практические понятия упорядочивают многообразие желаний, предоставляемое чувственностью, и этот акт синтеза создает практическое правило, или максиму; причинность через свободу может действовать только на основании таких правил [7, с. 801]; соответственно, сколько есть возможных способов или аспектов этого практического синтеза многообразия желаний, столько существует групп категорий и отдельных категорий свободы [7, с. 802]. При таком подходе вполне понятно, что таблица категорий свободы есть именно структурная схема полноценной этической теории, так же как таблица категорий природы была у Канта очерком критической метафизики природы). Поэтому они не требуют никакого познавательного содержания, заимствуемого извне самого законодательного разума, благодаря чему практические понятия получают объективную реальность в силу самого чистого акта практического самоопределения, «становятся познаниями» сами по себе через свое отношение к чистому закону нравов, и не нуждаются для этого в многообразии чувственных созерцаний. В отличие от теоретических понятий, конституирующих единство априорного сознания данности, практические категории «сами порождают действительность того, к чему они относятся» [7, с. 802], и поэтому также конституируют единство априорного сознания, но только сознания ценности: поэтому Бобцин, пытаясь реконструировать систематическое место этих категорий у Канта, полагает, что они, в параллель теоретическому сознанию «я мыслю», создают единство сознания «я должен» [8, с. 197]. Поскольку, однако, «то, к чему они относятся», есть моральное умонастроение, которое, по Канту, создается (и реформируется) актом практического разума, ясно, что этот последний акт отнюдь не тождественен акту суждения и интеллектуального определения, а потому становится совершенно очевидной неадекватность и неполнота интерпретаций кантовской этики, сводящих нравственное определение воли к акту практического суждения, равно как и представления, согласно которому только категории практического разума (как чистые понятия практического рассудка) могут порождать «действительность разумных максим», действительность нравственно добрых настроений и актов как явлений [8, с. 203]. В самом деле, категории создают эту действительность «в практическом мышлении», - благодаря категориям возникает единство в многообразии наличных желаний, т.е. наличных максим [8, с. 203, сноска 1]; согласно этому автору получается, что моральное умонастроение, как неэмпирическое единство многообразия частных максим человека, создается при посредстве практических категорий в том же «практическом мышлении»; однако перед лицом злого умонастроения, злого человека, злого деяния правильное «практическое мышление» при помощи адекватных категорий искомой «действительности» отнюдь не создаст.
Итог: теория и практика в вопросе о категориях свободы
Если поэтому Б. Хааз понимает категории практического разума как «понятия, которые мы прибавляем к категориально конституированному феномену, так чтобы ему можно было дать моральную оценку» [10, с. 51], это
вовсе не значит, что этот автор не различает практического и теоретического способа конституирования предметов, что для него действия субъектов «остаются теоретическими предметами» [9, с. 80] и т.д. Напротив: категории практического разума присоединяются к категориальному синтезу (действия как) предмета теоретического рассудка, и постольку становится возможна (а отнюдь не растворяется в иллюзиях) его морально-практическая оценка. Категории практического мышления определяют всякий предмет как предмет практического суждения, практической оценки и практической философии; но как предмет практического разума он конституируется у Канта отнюдь не категориями. Ибо подлинный предмет практического разума у Канта есть отнюдь не суждение о добре и не теоретическое сознание этого добра, но моральное умонастроение как активное начало исполнения добра, не «практическое мышление» как научное или простонародное учение о добродетели, но сама добро-детель как практика искренне законосообразной жизни. Кантовский практический разум, в обоих своих аспектах, и как способность реального определения воли, и как способность суждения о целях этой воли, способность теоретического определения способности желания, неизменно имеет своим подлинным предметом только самого себя, и потому в первом аспекте не требует какого-либо категориального опосредования со своим предметом и, для исполнения своего «дела», не нуждается в особых практических категориях, хотя при этом предметы его применения, безусловно, определены категориями чистого теоретического рассудка; во втором же своем аспекте, как способность практического суждения, неизменно пользуется особыми практическими категориями, которые даже определяют систематический порядок его деятельности. Поскольку, однако, деятельность практического разума также и в этом его аспекте имеет своим преимущественным предметом сам этот разум, эта работа разума как способности суждения и определения необходимо наталкивается на границы познания, заданные самим характером разума и его морально-практического «предмета»; способность теоретического объяснения в этом отношении небезгранична, она имеет дело с безусловным «фактумом разума», объяснить который (в научном смысле объяснения) не может. В этом смысле можно сформулировать такой вывод: категории практического разума у Канта по -настоящему необходимы не для нравственной жизни как «практики» (в противном случае добродетели в практике жизни можно было бы научиться путем усердного усвоения учебника кантианской этики), но для правильности оценок нравственной жизни, для корректности «практического мышления» и, в частности, практического философствования, то есть для адекватного мышления о нравственной жизни, для нужд «теории, которая основана на понятии долга» [4, с. 245; курсив Канта - А. С.]. Категории практического разума служат регулятивами практического мышления, хотя и не дают оснований надеяться на прирост морально-практического познания средствами одного только разума. Эти категории, как условия возможности практического мышления, задают конструктивную схему чистой нравственной философии, однако, если при этом они вообще могут стать моментами практического познания, то не иначе, как только «в практических видах»: они
становятся познаниями, но только как моменты ценностного сознания, не дающего прироста познаний в узком смысле слова научных.
Для подкрепления и дальнейшего обоснования такого взгляда на систематическое место и значение категорий практического разума, как категорий свободы, у Канта необходимо, однако, более пристальное исследование учения Канта о «фактуме чистого разума», а также оснований его концепции «постулатов практического разума», обычно отождествляемой с содержанием его этико-теологии. К этим темам мы и предполагаем обратиться в дальнейшем.
Литература
1. Кант И. Критика практического разума // Сочинения в 4 т. : на нем. и рус. яз. Т. 3. М.: Московский философский фонд, 1997. С. 276-733.
2. Кант И. Критика чистого разума / пер. с нем. Н. О. Лосского с вариантами пер. на рус. и европ. языки. М.: Наука, 1998. 654 с.
3. Кант И. Метафизические начала естествознания // Сочинения в 6 т. Т. 6. М.: Мысль, 1966. С. 53-176.
4. Кант И. О поговорке «Может быть, это и верно в теории, но не годится для практики» // Сочинения в 4 т. : на нем. и рус. яз. Т. 1. М.: Ками, 1993. С. 238-351.
5. Кант И. Основоположение к метафизике нравов // Сочинения в 4 т. : на нем. и рус. яз. Т. 3. М.: Московский философский фонд, 1997. С. 38-275.
6. Kant I. Prolegomena zu einer jeden künftigen Metaphysik, die als Wissenschaft wird auftreten können // Gesammelte Schriften / hg. von der Königlich Preussischen Akademie der Wissenschaften. Band 4. Berlin: de Gruyter, 1963. S. 253-384.
7. Bader R. M. Kant and the Categories of Freedom // British Journal for the History of Philosophy. 2009. Vol.17, Iss. 4. P. 799-820.
8. Bobzien S. Die Kategorien der Freiheit bei Kant // Kant: Analysen -Probleme - Kritik / hg. von Hariolf Oberer und Gerhard Seel. Würzburg: Königshausen & Neumann, 1988. S. 193-219.
9. Bobzien S. Kants Kategorien der praktischen Vernunft. Eine Anmerkung zu Bruno Haas // Kant. Analysen - Probleme - Kritik / hg. von Hariolf Oberer. Bd. 3. Würzburg: Königshausen & Neumann, 1997. S. 77-80.
10. Haas B. Die Kategorien der Freiheit // Kant. Analysen - Probleme -Kritik / hg. von Hariolf Oberer. Bd. 3. Würzburg: Königshausen & Neumann, 1997. S. 41-77.
11. Höffe O. Einleitung // Kritik der praktischen Vernunft / I. Kant. Berlin: Akademie-Verlag, 2002. S. 1-21. (Klassiker auslegen. Bd. 26).
12. Zimmermann St. Kants "Kategorien der Freiheit". Berlin/Boston: Walter de Gruyter GmbH & Co., 2011. 329 s. (Kant-Studien Ergänzungshefte. 167).
References
1. Kant I. Kritika prakticheskogo razuma [Critique of Practical Reason]. Sochineniya v 4 t. : na nem. i rus. yaz. T. 3. M.: Moskovskiy filosofskiy fond [Kant I. Works in Russian and German languages: in 4 vols. Vol. III]. Moscow, Moskovskiy filosofskiy fond Publ, 1997. Pp. 276-733. [In Russian]
2. Kant I. Kritika chistogo razuma [Critique of pure reason], trans. by N.O. Lossky. Moscow, Nauka Publ, 1998. [In Russian]
3. Kant I. Metafizicheskiye nachala yestestvoznaniya [Metaphysical Foundations of Natural Science]. Sochineniya v 6 t. [Works in six volumes]. Vol. 6. Moscow, «Mysl'» Publ, 1966. Pp.53-176. [In Russian]
4. Kant I. O pogovorke «Mozhet byt', eto i verno v teorii, no ne goditsya dlya praktiki» [On the Old Saw: That May be Right in Theory But IT Won't Work in Practice]. Sochineniya v 4 t. [Works in Russian and German languages: in 4 vols]. Vol. I. Moscow, "KAMI" Publ, 1993. Pp. 238-351. [In Russian]
5. Kant I. Osnovopolozheniye k metafizike nravov [Groundwork of the Metaphysics of Morals], Sochineniya v 4 t. [Works in Russian and German languages: in 4 vols], ed. by N. Motroshilova (Moscow), B. Tuschling (Marburg). Vol. III. Moscow, Moskovskiy filosofskiy fond Publ, 1997. Pp. 38-275. [In Russian]
6. Kant I. Prolegomena zu einer jeden künftigen Metaphysik, die als Wissenschaft wird auftreten können. Gesammelte Schriften. Hg. von der Königlich Preussischen Akademie der Wissenschaften. Band IV. Berlin, de Gruyter, 1963. Pp.253-384. [In German]
7. Bader R. M. Kant and the Categories of Freedom. British Journal for the History of Philosophy 17/4 (2009), Pp. 799-820.
8. Bobzien S. Die Kategorien der Freiheit bei Kant. Kant: Analysen -Probleme - Kritik. Hg. von Hariolf Oberer und Gerhard Seel. Würzburg, Königshausen & Neumann, 1988. Pp.193-219. [In German]
9. Bobzien S. Kants Kategorien der praktischen Vernunft. Eine Anmerkung zu Bruno Haas. Kant. Analysen - Probleme - Kritik. Hg. von Hariolf Oberer. Bd. 3. Würzburg: Königshausen & Neumann, 1997. Pp. 77-80. [In German]
10. Haas B. Die Kategorien der Freiheit. Kant. Analysen - Probleme -Kritik. Hg. von Hariolf Oberer. Bd. 3. Würzburg, Königshausen & Neumann, 1997. Pp. 41-77. [In German]
11. Höffe O. Einleitung. Kant I. Kritik der praktischen Vernunft. (Klassiker auslegen. Bd.26.) Berlin: Akademie-Verlag, 2002. Pp.1-21. [In German]
12. Zimmermann St. Kants "Kategorien der Freiheit". (Kant-Studien Ergänzungshefte. 167). Berlin/Boston: Walter de Gruyter GmbH & Co., 2011. [In German
Статья поступила в редакцию 05.05.2022 Статья допущена к публикации 15.07.2022
The article was received by the editorial staff05.05.2022 The article is approved for publication 15.07.2022
- 24-
