CC BY
15
Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2022.
№ 70. С. 207-216.
Tomsk State University Journal of Philosophy, Sociology and Political Science. 2022. 70. pp. 207-216.
Научная статья УДК 17
doi: 10.17223/1998863Х/70/19
ПРИСТРАСТНОСТЬ, БЕСПРИСТРАСТНОСТЬ И ФЕНОМЕНОЛОГИЯ МОРАЛЬНОГО ОПЫТА
Андрей Вячеславович Прокофьев
Институт философии РАН, Москва, Россия, avprok2006@mail.ru
Аннотация. Проанализированы способы использования феноменологического возражения в дискуссии о возможности обосновать моральные дозволения и обязанности, предполагающие предпочтительное отношение к своим и близким людям. Продемонстрировано, что на настоящий момент еще не сложился такой вариант теоретического описания моральной пристрастности, который успешно преодолевал бы феноменологическое возражение.
Ключевые слова: мораль, этика, беспристрастность, пристрастность, специальные дозволения и обязанности
Для цитирования: Прокофьев А.В. Пристрастность, беспристрастность и феноменология морального опыта // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2022. № 70. С. 207-216. doi: 10.17223/1998863Х/70/19
Original article
PARTIALITY, IMPARTIALITY, AND THE PHENOMENOLOGY OF MORAL EXPERIENCE
Andrey V. Prokofyev
Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences, Moscow, Russian Federation,
avprok2006@mail. ru
Abstract. One of the main focal points of the recent discussion on the possibility to justify moral partiality (special permissions and obligations) is the phenomenological objection. Simon Keller transformed it from the objection against the inference of special permissions and obligations from the impartial treatment of all persons into the touchstone for every justification of moral partiality. In his opinion, the projects view and the relationships view also do not pass this test. An agent who contributes to the well-being of her nearest and dearest does not do it because she is afraid to lose the possibility to fulfill her personal project or to maintain her relationships with a particular person. She does it immediately for the sake of her nearest and dearest. This is the basis of Keller's own justification - the individuals view. Though this attempt to avoid the phenomenological objection is not impeccable. To retain the tie of the individuals view with impartiality, Keller considers close relationships between individuals not a moral reason but an enabler of moral reasons. This position gives rise to substantial contradictions. Some supporters of the individuals view try to smooth them out through giving close relationships a status of an intensifier of moral reasons. Their answer to the phenomenological objection is following: the motives of moral agents should include only reasons to act, but not every factor that changes the deontic status of an action. So the fact that relationships intensify moral reasons and the fact that the cause of this intensification is that relationships contribute to agent's good life can be rightfully absent from her consciousnesses. There is a serious problem with this argument. The reason of partiality in the modified individuals view is an equal value of every person intensified in the case of someone nearest and dearest. If only reasons should be present in the
© А.В. Прокофьев, 2022
consciousnesses of an agent, then special permissions and obligations turn out to be unjustified. If, on the contrary, her motives should reflect all the process of intensification, then she becomes a person who acts to contribute to her good life. According to the phenomenological objection, it is a wrong reason. The other way to avoid the objection relies on the unity of interests of an agent and her nearest and dearest. It is also vulnerable. So for now the phenomenological objection to justifications of moral partiality creates a complete theoretical impasse.
Keywords: morality, ethics, impartiality, partiality, special permissions and obligations
For citation: Prokofyev, A.V. (2022) Partiality, impartiality, and the phenomenology of moral experience. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filosofya. Sotsiologi-ya. Politologiya - Tomsk State University Journal of Philosophy, Sociology and Political Science. 70. pp. 207-216. (In Russian). doi: 10.17223/1998863Х/70/19
Феноменологическое возражение в теориях обоснования моральной пристрастности
Одной из важнейших проблем этики является проблема создания такой теоретической модели морали, которая непротиворечиво соединяла бы базовую моральную обязанность беспристрастного отношения к каждому человеку с дозволениями и обязанностями, порожденными уникальной историей взаимодействия конкретного морального агента с конкретными реципиентами его действий. В этической литературе эти дозволения и обязанности, допускающие или предписывающие предпочтительное (пристрастное) отношение к людям, которые являются для агента своими и близкими, принято обозначать словом «особые». На уровне распространенных убеждений особые дозволения и обязанности выступают в качестве неотъемлемой части ценностно-нормативной системы морали. Друг в этой сетке координат должен и имеет право оказывать помощь и поддержку своему другу, несмотря на то, что вокруг него есть люди, которые намного больше нуждаются в помощи и поддержке. То же самое касается отношений между родственниками, влюбленными, а также членами разного рода локальных сообществ.
Как можно обосновать такое неодинаковое обращение с людьми, не отрицая одинаковой ценности потребностей и интересов каждого человека? Наиболее простым способом ответа на этот вопрос является вывод особых дозволений и обязанностей из общих, касающихся всех людей. Обязанности друга, родителя, участника романтических отношений, члена больших и малых сообществ, а также их право предпочитать своих и близких реципиентов чужим и дальним, могут быть результатом ситуативного применения универсальных моральных принципов, неявным проявлением моральной беспристрастности. Своих и близких для агента людей можно рассматривать как особо уязвимых в отношении его поведения, особенно зависимых от его решений [1]. В предпочтении их потребностей и интересов можно видеть непременное условие существования тех институтов, без которых всем было бы хуже - дружбы, семьи, государства и т.д. [2; 3. P. 118; 4. P. 208]. В этой картине морали беспристрастность и пристрастность уже не выглядят противостоящими друг другу явлениями.
Данное решение проблемы вызывает у многих теоретиков сомнения, поскольку под вопросом стоит его соответствие феноменологии морального опыта. Согласившийся с ним человек признает, что содействует благу своего друга, возлюбленного или родственника не потому, что тот имеет для него
исключительную ценность, а потому, что друг, возлюбленный или родственник такой же, как и все остальные люди, и лишь случайные обстоятельства превратили его в приоритетный объект помощи и заботы. Такое понимание агентом оснований своих действий свидетельствует о том, что он не проявляет верности или преданности своим и близким людям. И это не может не вызвать у последних острое разочарование. Автор феноменологического возражения Бернард Уильямс назвал мысль мужа о беспристрастных основаниях и ограничениях действий, совершаемых им ради спасения жизни собственной жены, «лишней мыслью» [3. Р. 18]. Рассуждение, параллельное аргументу от «лишней мысли», было предложено Майклом Стокером [5. Р. 462]. Некоторые важные прецеденты анализа этого аргумента отражены в работах последних лет (см.: [6; 7. Р. 143-162; 8]).
Откликом на артикулированную Уильмсом проблему в этической теории стало восприятие особых дозволений и обязанностей в качестве такого нормативного содержания морали, которое не может быть выведено из равной ценности каждого человека, определяющей необходимость беспристрастного отношения ко всем людям. Уильямс предложил считать особые дозволения и обязанности непременным сопутствующим обстоятельством некоторых основополагающих жизненных проектов индивидов, проектов, конституирующих идентичность (концепция проектов) [3. Р. 12-18]. Сэмюэль Шеффлер пришел к выводу, что эту часть нормативного содержания морали надо считать обратной стороной самостоятельной ценности близких отношений между конкретными людьми (концепция отношений) [4]. Однако обе эти концепции оказались под вопросом в связи с попыткой Саймона Келлера применить феноменологическое возражение и против них. Келлер предположил, что и концепция проектов, и концепция отношений не обеспечивают достаточного уровня независимости тем основаниям действия, которые предполагают приоритетную поддержку своих и близких людей. Если агент будет объяснять свое содействие благу жены или друга тем, что жена или друг занимают важное место в его фундаментальном жизненном целеполагании, то он также не оправдает ожиданий близкого человека («не ради тебя, а ради моего проекта») [5. Р. 42]. Если муж спасает не свою жену, а свои семейные отношения, то он также будет выглядеть как аномальный морально-психологический тип («не ради тебя, а ради нашего брака»). Его мотивация будет содержать «лишнюю» мысль [5. Р. 63].
Для Келлера единственной альтернативой, которая не создает таких мыслей, является привязанность к конкретному индивиду. В порядке своего возникновения она может быть связана с совместной вовлеченностью в те или иные отношения, в том числе институционализированные, подобные браку или принадлежности к одной и той же семье, но в момент, когда агент совершает действие в соответствии с особой обязанностью или в пределах особого дозволения, он реагирует на то значение, которое имеет для него конкретный человек - его родитель, его ребенок, его брат или сестра и т.д. Так же обстоят дела и с индивидуальными проектами. Отношения с близкими могли выступать в качестве центрального элемента жизненного целепола-гания агента, но в момент действия он ориентируется на то значение, которое имеет для него сам близкий человек, а не на сформировавший это значение персональный контекст. В уильямсовском случае феноменологически адек-
ватным ответом на вопрос жены «Зачем ты это сделал?» был бы «Я должен был это сделать ради тебя!». Именно поэтому Келлер называет свой подход «концепцией индивидов» [5. P. 78-113].
Для того чтобы устранить видимость неравенства близких и дальних людей, противоречащую исходной установке морали, Келлер использует несколько дополнительных аргументов, один из которых опирается на терминологический аппарат нормативной этики Джонатана Дэнси [6. P. 38-41]. Отношения с близкими людьми, по мнению Келлера, не являясь независимым основанием действия, выступают в качестве «активатора» таких оснований. «Активатор» не имеет собственного нормативного смысла, он сам по себе не служит доводом в пользу совершения тех или иных поступков, и это позволяет Келлеру решить две теоретические задачи. Во-первых, признавая роль отношений для этики пристрастности, избежать сползания концепции индивидов к концепции отношений. Во-вторых, утверждать, что на уровне оснований действия, взятых вне привходящих факторов, интересы и потребности каждого человека сохраняют равную ценность [5. P. 133-136].
Новые подходы к преодолению феноменологического
возражения
Новый способ использования феноменологического возражения, предложенный Келлером, активизировал и видоизменил полемику по вопросу о моральной пристрастности. Появились попытки скорректировать концепцию индивидов, показать, что внутри нее можно найти более сильные аргументы в пользу итогового неравного значения равных с точки зрения морали людей. Возникли теоретические проекты, построенные на основе убеждения в том, что в той критической рамке, которую предложил Келлер, есть более сильные подходы, чем концепция индивидов.
Если вести речь о коррекции, то критиков не устроил дополнительный аргумент Келлера в пользу примирения общих и особых обязанностей и дозволений. Тезис о том, что отношения, сближающие людей, не являются самостоятельным основанием действия, как правило, не вызывает у них серьезных сомнений. А вот попытка Келлера интерпретировать отношения в качестве «активатора» оснований считается неудачной. Прежде всего, из-за того, что она не дает ответ на вопрос о том, почему потребности и интересы других людей в каких-то случаях имеют нормативные следствия и без такого «активатора». Если бы близость была именно «активатором», то в ее отсутствие угроза жизни другого человека или его нужда оставались бы морально безразличными обстоятельствами и лишь в случае близости агента и реципиента создавали бы обязанность спасения или помощи. Однако в общераспространенном моральном опыте спасение чужого человека от грозящей ему опасности или помощь чужому человеку в затруднительной ситуации вполне могут быть обязательными действиями. Обязанность спасать близких и помогать им всего лишь покрывает большее количество типичных ситуаций и является более сильной, чем такая же обязанность в отношении чужих людей.
Поправка критиков состоит в том, что близкие отношения между людьми следует рассматривать не как «активатор», а как «интенсификатор» (это еще одно понятие из терминологического арсенала Дэнси) [6. P. 42; 7; 8].
В том случае, когда агент сталкивается с потребностями (интересами) близкого человека, он чувствует более мощное нормативное тяготение к совершению тех поступков, которые содействуют удовлетворению потребностей (продвижению интересов) другого человека, сравнительно с тем случаем, когда на кону стоят потребности и интересы какого-нибудь незнакомца. При этом причина интенсифицирующего эффекта состоит в том, что включенность в сближающие людей отношения существенно увеличивает качество жизни агента, способствует тому, чтобы его жизнь была более процветающей. По мнению сторонников этой интерпретации особых дозволений и обязанностей, апелляция к благотворной роли отношений с близкими людьми в жизни агента не превращает их теоретическую позицию в версию концепции отношений, поскольку основанием действия в этом случае, как и у Келлера, будет не наличие отношений, а потребность или интерес другого человека.
Дальнейшее развитие концепции индивидов связано с предположением о существовании двух видов «интенсификаторов». «Интенсификатор» может а) увеличивать значимость достижения какой-то цели для агента, б) снижать индивидуальный вес потерь, которые агенту приходится нести для достижения этой цели. Именно соотношение двух этих величин позволяет проводить границы между обязательными и сверхобязательными действиями. Например, спасение жизни другого человека с помощью какого-то необременительного одномоментного действия представляет собой моральную обязанность, а такое же спасение, но сопряженное с риском для жизни агента или требующее от него посвятить решению этой задачи месяцы или годы жизни, скорее всего, окажется в рубрике «моральный героизм». Здесь «интенсифи-катором» является масштаб потерь. С другой стороны, подвезти человека с сильным кровотечением до больницы - это действие, которое больше соответствует критериям обязательности, а подвезти туриста к какой-то достопримечательности - критериям морального одобрения, не сопровождающегося вменением действия в обязанноть. Здесь в качестве «интенсификатора» выступает уже значимость цели. Йорг Лешке называет ту интенсификацию оснований действия, которая связана с увеличением значимости цели, «прямой», а ту, которая связана с уменьшением потерь агента, - «опосредствованной» [9. P. 398]. Межличностные отношения, превращающие другого человека в своего и близкого, можно рассматривать в качестве обстоятельства, которое либо увеличивает значимость моральной цели, либо уменьшает масштаб потерь агента.
Лешке считает, что идея прямой интенсификации в этом контексте неприемлема, поскольку тогда интенсифицирующую роль отношений придется воспринимать как самоочевидную данность, а она требует объяснений. В дополнение к аргументу Лешке можно предположить, что прямая интенсификация противоречит тезису о равенстве между людьми. На ее фоне тот, кто способствует улучшению качества жизни агента в силу имеющихся между ними близких отношений, имеет для агента большую ценность, чем другие люди. А если предположить, что отношения, которые улучшают качество жизни агента, всего лишь превращают его потери, понесенные ради блага близкого человека, в менее весомые, то эти два сомнительных утверждения уже не нужны. Особые дозволения и обязанности не приходится считать
неизвестно откуда взявшейся данностью, поскольку они формируются на основе интенсификации общих. Равная ценность людей также оказывается незатронутой, поскольку разное отношение к равным между собой людям оказывается связано с вполне обоснованной разницей в восприятии агентом своих потерь [9. Р. 400-404].
Если перейти от попыток коррекции концепции индивидов к попыткам найти ей более удачную замену, то следует упомянуть теоретический проект Сангву Ума. Он попытался показать, что наименее проблематичное обоснование особых дозволений и обязанностей опирается на «реляционную», т.е. осуществляющуюся в близких межличностных отношениях, деятельность и на соответствующие ей «реляционные» добродетели. «Реляционная» деятельность обеспечивает существенную часть качественной или процветающей жизни друзей, участников романтических отношений, родителей, детей и т.д. Эта часть не может быть заменена чем-то иным, не может быть скомпенсирована участием в «нереляционной» деятельности. Обмен благами или услугами внутри близких межличностных отношений придает этим благам и услугам дополнительное качество. И этого вполне достаточно для того, чтобы предпочтение потребностей и интересов своих и близких людей оказалось допустимым. В свою очередь, добродетели, которые поддерживают «реляционную» деятельность, вносят в близкие отношения императивную составляющую - делают выполнение роли друга, партнера по романтическим отношениям, родителя, ребенка и т.д. достойным одобрения либо обязательным [10]. В отличие от концепции проектов подход Ума существенно ограничивает круг исключений из требования беспристрастности. В отличие от концепции отношений он не позволяет придавать моральной значимости тем отношениям, которые существенно снижают качество жизни их участников. В отличие от модифицированной концепции индивидов он не опирается на разграничение оснований и их «интенсификаторов».
Несостоятельность новых подходов
Могут ли скорректированные версии концепции индивидов или ее альтернатива, опирающаяся на «реляционную» деятельность и «реляционные» добродетели, преодолеть феноменологическое возражение? Сначала о скорректированных версиях. На их основе возникает следующий вариант размышления агента в ситуации, предложенной Уильямсом: «Я спасал именно тебя ради чего-то такого, что есть в каждом человеке, но с учетом того, что я менее остро воспринимаю мои потери ради твоего блага, чем ради блага других. А воспринимаю я их менее остро, поскольку отношения именно с тобой делают мою жизнь процветающей (дают мне долгосрочную выгоду)». В этом рассуждении можно обнаружить как «лишнюю» мысль, связанную с попытками вывода особых дозволений и обязанностей из беспристрастного отношения ко всем людям («не ради тебя, а в силу модифицированного обстоятельствами отношения к любому человеку»), так и «лишнюю» мысль, связанную с попытками вывода особых дозволений и обязанностей из стремления агента к собственному благу («не ради тебя, а ради сохранения моей долгосрочной выгоды»).
Создатели скорректированных версий концепции индивидов отвечают на это, что моральный опыт не должен отражать всю «метафизику» моральной
пристрастности. Эррол Лорд, сторонник «прямой» интенсификации, утверждает, что эта «метафизика» имеет разные уровни: потребности и интересы людей служат основанием действия, близкие отношения интенсифицируют эти основания, а иные факторы, такие как связь отношений с качественной или процветающей жизнью агента, лишь объясняют, почему происходит интенсификация. Мотивы предпочтения интересов и потребностей своих и близких людей не отражают, по крайней мере, последний из этих уровней, поэтому такая мотивация не является «сомнительно эгоистической», сфокусированной на самом агенте [7. Р. 581-582]. Лешке, сторонник «опосредствованной» интенсификации, выстраивает похожее рассуждение. Моральный опыт, по его мнению, должен отражать основания действия, иначе он будет построен на самообмане. Но мы знаем, что уменьшение значимости потерь агента в связи с тем, что близкие отношения увеличивают качество его жизни, не является таким основанием. Оно представляет собой всего лишь релевантный для деонтического статуса действия факт и в связи с этим вполне правомерно отсутствует в сознании агента [9. Р. 404-405].
Однако дело в том, что в рамках предложенного Лордом и Лешке варианта концепции индивидов основанием действий является не особая ценность близкого индивида, а равная моральная ценность потребностей и интересов всех людей. Раз это основание, значит, оно должно присутствовать в моральном опыте, должно мотивировать совершающего выбор агента. Но на фоне такого основания особые дозволения и обязанности предстают в качестве противоречащих моральному долгу. А чтобы это противоречие исчезло, агенту необходимо знать, что существуют обстоятельства, которые изменяют силу основания в отношении разных людей. И если он осведомлен об этом, то его мотивация будет во всех деталях соответствовать «метафизике» моральной пристрастности, а значит, будет включать в себя соображения долговременной собственной выгоды. Напомню, что такое понимание мотивации агента, в соответствии с логикой Келлера, делает любую концепцию обоснования особых дозволений и обязанностей негодной.
Концепция Ума в таком случае выглядит изначально несостоятельной. Здесь концентрация агента на своем собственном интересе не смягчается даже рассуждением о том, что улучшение им качества своей жизни является не основанием действий, а всего лишь «интенсификатором» оснований. Однако Ум пытается снять феноменологическое возражение другим способом. Он стремится показать, что эгоистичность мотивов вообще не является проблемой для обоснования особых дозволений и обязанностей, и настаивает на невозможности перенесения аргумента от «лишней» мысли на те концепции моральной пристрастности, которые сконцентрированы на благе агента (такова не только концепция процветающей жизни, но и концепция проектов). Откликаясь на интерпретацию Уильямсова примера Келлером, Ум пишет: «[Моя жена] как человек, имеющий со мной близкие любовные отношения, в противоположность простым отношениям обмена услугами или односторонним любовным отношениям, была бы разочарована, если узнала бы, что мое содействие ее благополучию не есть в то же время часть реализации моего собственного интереса» [10. Р. 12]. Моральный опыт, по мнению Ума, предполагает отождествление агентом своего блага с благом близких ему людей. То, что благополучие близкого человека превращается в непременное усло-
вие счастья или процветающей жизни агента, лишь подчеркивает тот факт что в системе ценностных ориентиров последнего близкий человек обладает фундаментальной значимостью.
Аргумент Ума кажется мне довольно сильным. Однако и у этого способа преодоления феноменологического возражения есть свои уязвимые места. Во-первых, он сталкивается с проблемой заменимости близкого человека. «Реляционная» деятельность, обладающая эффектом улучшения качества жизни агента, может с равной долей успешности включать и какого-то другого участника. Значит, особые дозволения и обязанности конкретного агента легко могут менять свой объект. А если эффект улучшения качества жизни при смене участника будет не равным, а большим, то и сама такая смена превращается в обязанность. Фиксируемую феноменологически незаменимость близкого человека гораздо лучше отражает концепция индивидов, чем концепция процветающей жизни. Простое «Я сделал это ради тебя, самого дорогого для меня человека!» точнее выражает мотивацию друга, партнера по романтическим отношениям, мужа, ребенка и т.д. Во-вторых, концепция Ума сталкивается с тем, что на фоне признания морального равенства индивидов приходится объяснять, почему собственное качество жизни должно иметь для агента нормативный приоритет над качеством жизни других людей. Спасая чужого друга, чужую возлюбленную, чужую жену, чужого ребенка и т.д., он может обеспечивать такой же и даже больший прирост качества жизни тех, кто находится с ними в близких отношениях. Келлер показал, что на похожий вопрос нет ответа у концепций отношений и проектов, но концепция процветающей жизни находится не в лучшем положении.
Заключение
Таким образом, можно констатировать, что применение феноменологического возражения в дискуссиях об обоснованности особых дозволений и обязанностей заводит эту дискуссию в тупик. Казалось бы, концепция индивидов Келлера, избегает сведения этой части нормативного содержания морали к чему-то иному, лежащему за пределами верности и преданности конкретным людям, однако, свойственное Келлеру понимание избирательных отношений между людьми в качестве активатора оснований для поступков создает неразрешимые противоречия. А попытки его последователей рассматривать эти отношения как интенсификатор оснований снова редуцируют особые дозволения и обязанности либо к равенству и беспристрастности, либо к собственному интересу агента. Альтернативный подход Ума, отталкивающийся от утверждения, что редукция проявлений моральной пристрастности к качеству жизни агента не создает тех же проблем, что и ее редукция к чему-то иному (отношениям, проектам, эгоистическим интересам), также недостаточно обоснован. Если не отбрасывать идею фундаментального этического равенства (а это в моральной философии невозможно), то предпочтение агентом собственного процветания и обеспечивающей его заботы о своих и близких людях оказывается недопустимым. Соответственно, я считаю, что дальнейшее развитие теории моральной пристрастности возможно только за счет пересмотра роли самого феноменологического возражения в этическом дискурсе. На феноменологическое возражение невозможно ответить, его можно только разоблачить.
Список источников
1. Goodin R. Protecting the Vulnerable. A Re-Analysis of Our Social Responsibilities. Chicago : Chicago University Press, 1985. 243 p.
2. GewirtA. Ethical Universalism and Particularism // Journal of Philosophy. 1988. № 6. P. 283302.
3. Waldron J. Special Ties and Natural Duties // Philosophy and Public Affairs. 1993. Vol. 22, № 1. P. 3-30.
4. LaFollette H. Personal Relationships: Love, Identity, and Morality. Oxford : Clarendon Press, 1996. 222 p.
5. WilliamsB. Moral Luck. Cambridge : Cambridge University Press, 1981. 173 p.
6. Stocker M. The Schizophrenia of Modern Ethical Theories // The Journal of Philosophy. 1976. Vol. 73, № 14. P. 453-466.
7. BaronM. Virtue Ethics, Kantian Ethics, and the 'One Thought Too Many' Objection // Kant's Ethics of Virtue / ed. by M. Betzler. Berlin, New York : Walter de Gruyter, 2008. P. 245-277.
8. Wolf S. The Variety of Values: Essays on Morality, Meaning, and Love. Oxford : Oxford University Press, 2015. 288 p.
9. Smyth N. Integration and Authority: Rescuing the 'One Thought Too Many' Problem // Canadian Journal of Philosophy. 2018. Vol. 46, № 6. P. 812-830.
10. Scheffler S. Boundaries and Allegiances. Oxford : Oxford University Press, 2001.
232 p.
References
1. Goodin, R. (1985) Protecting the Vulnerable. A Re-Analysis of Our Social Responsibilities. Chicago: Chicago University Press.
2. Gewirt, A. (1988) Ethical Universalism and Particularism. Journal of Philosophy. 6. pp. 283302.
3. Waldron, J. (1993) Special Ties and Natural Duties. Philosophy and Public Affairs. 22(1). pp. 3-30.
4. LaFollette, H. (1996) Personal Relationships: Love, Identity, and Morality. Oxford: Clarendon
Press.
5. Williams, B. (1981) Moral Luck. Cambridge: Cambridge University Press.
6. Stocker, M. (1976) The Schizophrenia of Modern Ethical Theories. The Journal of Philosophy. 73(14). pp. 453-466.
7. Baron, M. (2008) Virtue Ethics, Kantian Ethics, and the 'One Thought Too Many' Objection. In: Betzler, M. (ed.) Kant's Ethics of Virtue. Berlin, New York: Walter de Gruyter. pp. 245-277.
8. Wolf, S. (2015) The Variety of Values: Essays on Morality, Meaning, and Love. Oxford: Oxford University Press.
9. Smyth, N. (2018) Integration and Authority: Rescuing the 'One Thought Too Many' Problem. Canadian Journal of Philosophy. 46(6). pp. 812-830.
10. Scheffler, S. (2001) Boundaries and Allegiances. Oxford: Oxford University Press.
11. Keller, S. (2013) Partiality. Princeton: Princeton University Press.
12. Dancy, J. (2004) Ethics without Principles. Oxford: Clarendon Press.
13. Lord, E. (2016) Justifying Partiality. Ethical Theory and Moral Practice. 19(3). pp. 569-590.
14. Lazar, S. (2016) The Justification of Associative Duties. Journal of Moral Philosophy. 13(1). pp. 28-55.
15. Loschke, J. (2018) Relationships as Indirect Intensifiers: Solving the Puzzle of Partiality. European Journal of Philosophy. 26(1). pp. 390-410.
16. Um, S. (2020) Solving the Puzzle of Partiality. Journal of Social Philosophy. pp. 1-15. DOI: 10.1111/josp. 12367
Сведения об авторе:
Прокофьев А.В. - доктор философских наук, доцент, главный научный сотрудник сектора этики Федерального государственного бюджетного учреждения науки Институт философии Российской академии наук (Институт философии РАН) (Москва, Россия). E-mail:avprok2006@mail.ru
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
Prokoiyev A.V. - Dr. Sci. (Philosophy), Docent, chief research fellow, Department of Ethics, Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences (Moscow, Russian Federation). E-mail: avprok2006@mail.ru
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 14.07.2021; одобрена после рецензирования 15.10.2022; принята к публикации 05.12.2022
The article was submitted 14.07.2021; approved after reviewing 15.10.2022; accepted for publication 05.12.2022
