CC BY
50Научный и практический инструментарий
УДК 1(091) © А. Э. Петросян, 2012
Природа вопроса: классический взгляд. Ч. 1. От эристики к майевтике
А. Э. Петросян *
Впервые показывается внутренняя логика возникновения и развития учений о вопросе. Рассматриваются причины и истоки превращения вопроса в одно из главных орудий аргументации и познания. Подробно разбираются идейные корни и направленность метода сократовской беседы.
Ключевые слова: вопрос, софистика, вопрошание, сократическая беседа, диалектика, исследование.
Введение
Мало какому из инструментов познания «не повезло» в такой же степени, как вопросу. Долгое время он оставался на периферии исследовательского интереса . Но даже когда со второй половины XIX в . стала все больше осознаваться ключевая роль вопроса в науке как естественной, так и гуманитарной, вокруг него по-прежнему царила путаница .
В конце первой трети прошлого столетия Ф. Коэн жаловался на то, что такой простой вопрос, как «Что такое вопрос?», полностью игнорируется логиками 1 . И это, в общем-то, продолжается до сих пор . Несмотря на большое количество трудов, специально посвященных вопросу, лишь в немногих из них обсуждается его природа . Однако и там трудно найти четкое понимание того, что он собой представляет, какие функции выполняет в познании (в частности, научном) и в чем его особенность как исследовательского орудия .
При этом спектр возможных трактовок вопроса поистине огромен
На одном полюсе ему полностью отказывают в статусе самостоятельного инструмента познания . Более того, считается, что между вопросом и категорическим суждением нет логической разницы . У них
одна и та же форма, и они обращаются к тому же самому элементу реальности Можно говорить только о грамматических отличиях, которые сводятся к несовпадению глаголов «утверждать» и «спрашивать» 2 . Следовательно, в этом случае понятие «вопрос» лишается какой бы то ни было самостоятельной природы, и обсуждение ее становится бессмысленным .
На другом полюсе строятся целые исчисления вопросов и интеррогативные и эротетические логики, призванные «выделить» в чистом виде эту форму мысли и в конечном счете сделать ее достоянием машинного интеллекта Однако формализация хороша лишь там, где существо предмета выявлено и уяснено, и остается лишь зафиксировать его в «кристаллизованном» — отчетливом и компактном — виде . Но оно-то как раз и остается наиболее туманным в случае вопроса . Неудивительно, что формализованные представления вопросов, несмотря на их видимую техническую изощренность, оказываются в действительности еще более смутными, нежели обычные бесхитростные трактовки
Так, Н . Белнап и Т. Стил построили «эротети-ческую» логику как часть исчисления предикатов первого порядка 3 . Предположительно, в ней должна была решаться проблема смысла и назначения вопроса . Но, к сожалению, это не так . Авторы не ста-
* Постоянный автор нашего журнала .
ли углубляться в нее и ограничились механическим включением вопроса в структуру этого исчисления, по-видимому, для того, чтобы оно приобрело средство выражения и такого элемента естественного языка, как вопросительное предложение . Никакой особой функции в этой версии логики предикатов вопрос не выполняет, кроме выставления запроса на «прямой» ответ, и уж тем более не добавляет к ее потенциалу новых возможностей . Но самое главное — по-прежнему остается непонятным, чем является вопрос. В книге, посвященной логике вопросов и ответов, не нашлось места для определения самого вопроса . Если, конечно, не считать таковым ни к чему не обязывающие слова: «...вопрос — это абстрактное понятие Его формальным аналогом служит понятие интеррогаива». А что такое интеррогатив? Может быть, он способен пролить свет на суть вопроса? Нет, все разъяснение интеррогатива сводится к тому, что он «призван имитировать, или представлять, вопрос» 4 . И хотя в дальнейшем много говорится и о структуре вопросов и их разновидностях, смысл вопроса все равно не улавливается, ибо там не на что опереться
Более того, при переходе к обсуждению деталей сомнения только усиливаются . Декларируется, что субъект вопроса включает в себя множество возможных альтернатив, а предпосылка задает число альтернатив, могущих войти в ответ, и их характер, а также требования к полноте и различимости. То есть «множество прямых ответов может быть получено из других комбинаций альтернатив, составленных в соответствии с условиями, содержащимися в предпосылке» 5 . А это значит, что содержание ответов, по существу, предвосхищается самим вопросом, и, следовательно, не следует ожидать от них чего-то принципиально нового И естественно, что они могут относиться только к рутинным делам . Разумеется, это представляет интерес для машинного интеллекта Однако наиболее важные, творческие вопросы, которые можно было бы назвать исследовательскими, явно выпадают из их круга
Встречается и «срединный» подход . Например, Я . Хинтикка непосредственно не приравнивает вопрос к суждению, но, тем не менее, подчеркивает их родственную связь Вопросом объявляется то же суждение, но дополненное двумя важными характеристиками. Во-первых, оно приобретает некий императивный оттенок, а во-вторых, ему придается эпистемическая модальность («знание», «вера» и т. д .). Скажем, вопрос: «Кто тут живет?» — расщепляется на две проекции . С одной стороны, он подразумевает, что спрашивающий знает, что там кто-то живет, а с другой — поскольку не знает, кто именно, выставляет соответствующий «запрос на информацию» В результате получается суждение:
«Дайте мне знать {кто тут живет}». Здесь светлым курсивом представлен оператор, а жирным выделено то, чего желает добиться спрашивающий . Это косвенный вопрос, который Я Хинтикка называет искомым. При этом его ключевым элементом выступает глагол «знать», т е модальность (в данном случае — эпистемическая), характеризующая отношение спрашивающего к предмету вопроса 6. Следовательно, вместо вопроса фактически получается модальное суждение с императивным креном
Но становится ли от этого яснее природа вопроса? Вряд ли Если он является разновидностью суждения, пусть даже особой, значит, в нем всего лишь нечто сообщается, и, как бы странно это ни звучало, ничего не спрашивается То, что в нем «зашито» некое требование, принципиально ничего не меняет
Суждение, пришедшее на смену вопросу, оказывается составленным из трех частей: оператора («дайте мне»); эпистемической модальности (глагола «знать»); и самого вопроса, выраженного в косвенной форме Это значит, что происходит всего лишь косметическая перелицовка, не затрагивающая существа первоначального вопросительного предложения Во-первых, вопрос никуда не девается Он сохраняется в составе суждения и по-прежнему вызывает трудности, ради преодоления которых задумывалась его трансформация Все так же нужно выявлять предпосылки и задавать множество возможных значений . Во-вторых, хотя оператора вопроса больше нет, он не исчезает бесследно Его сменяет императив (оператор запроса, требования) А поскольку обращение с ним ничуть не легче, задача, по крайней мере, не упрощается Наконец, в-третьих, дополнительно к двум частям вопроса появляется третья, которая, правда, ничего не прибавляет к его содержанию, ибо оно и так подразумевает уточнение информации Однако такое усложнение структуры суждения пониманию отнюдь не способствует Но самое главное — нисколько не проясняется суть вопроса, ибо заключенное в нем «требование» механически переносится из вопросительного предложения в императивно-модальное
Между тем смысл вопросительного предложения не в «операторе» вопроса, не в формальном уведомлении о том, что нечто «разыскивается» Оператор вопроса — всего лишь выражение интенции, направленности мысли — пожелание, просьба, требование и т д А смысл вопроса — в постановке задачи, в том заострении ищущей мысли, которое ориентирует поиск там, где, казалось бы, совершенно неизвестно, что именно должно быть найдено Чтобы уложить этот смысл в логическую форму, необходимо сначала вскрыть внутреннюю структуру вопроса и ту функцию, которую он выполняет
в познании. А они-то как раз никак не отражаются в императивно-модальной оболочке .
Все эти подходы, несмотря на их разительную несхожесть, имеют одну общую черту. Они фактически не вникают в природу вопроса, а потому, решая конкретные задачи, связанные с его использованием, рано или поздно заходят в тупик. И это не просто естественно, но и в каком-то смысле даже предопределено. Тот, кто берется за частности, не разобравшись в общем, обрекает себя на постоянный возврат к нерешенным проблемам, которые с каждым разом вызывают все больше трудностей . А ведь многие из этих проблем появились отнюдь не сегодня и даже не вчера История их насчитывает почти два с половиной тысячелетия Они давали о себе знать еще на заре становления человеческого знания и встали в полный рост уже во времена классической древности. Подходы к вопросу постоянно развивались, и довольно быстро сложились целые учения о нем, которые во многом сталкивались с теми же трудностями . И если бы эти уроки были усвоены, меньше стало бы бесплодных споров, не так часто повторялись бы ошибки и заблуждения прошлых эпох, и — что еще важнее — нашли бы более действенное применение догадки, идеи и прозрения, которыми изобилует история
К сожалению, интерес к эволюции взглядов на вопрос и его роль в познании не очень велик . Если оставить в стороне несколько фрагментарных и разрозненных, хотя и серьезных исследований, дело обычно сводится к кратким и весьма поверхностным обзорам, кочующим из одного текста в другой и довольствующимся воспроизведением отдельных изречений и их давно приевшихся оценок . Это касается в особенности классического (древнегреческого) наследия, которое в других отношениях изучено едва ли не досконально
Что же говорить о логике последовательного развития выдвигаемых доктрин, ее истоках и движущих силах? Хотя она и представляет наибольшую ценность с точки зрения выработки современных подходов, ей почти не уделяется внимания В результате, даже спустя два с лишним тысячелетия, нет ясного представления о внутренних пружинах эволюции классических учений о вопросе . Именно этот пробел и призвана восполнить настоящая работа .
1. Пионеры вопрошания
Интерес к вопросу уходит корнями в глубокую древность Вероятно, первыми, кто остановил на нем свое внимание, были софисты Они много занимались преподаванием своих доктрин и не могли не видеть, сколь значительную роль играет вопрос в общении с людьми, особенно когда нужно донести до них новые и сложные для понимания мысли
В середине V в . до нашей эры в Афинах утвердились демократические порядки Значение многих факторов, определявших прежде положение, занимаемое человеком в обществе (происхождение, связи, компетентность и т д ), нивелировалось На первый план все больше выдвигалось голосование, в котором участвовали все граждане, независимо от их вовлеченности в конкретные проблемы и их понимания И «урожай» (например, государственные должности) доставался тем, кто способен был очаровать публику, внушить ей доверие, аргументировать свои высказывания и опровергнуть возражения
Это была не просто новая общественная потребность. Людям умственного труда едва ли не впервые предоставлялась возможность систематически зарабатывать на жизнь своим знанием И совсем не удивительно, что именно в это время появились странствующие учителя, готовые передать искусство публичной речи (риторики) всем, кто согласен внести за него определенную плату Но оно предполагало не только умение выступать на людях, но и знакомство с различными темами, интересующими слушателей . Эта риторика носила не вполне формальный характер. Учили не только тому, как говорить, но и что говорить Вот почему этих новых «интеллектуалов» называли софистами, т е учителями мудрости
Однако софисты, естественно, не представляли собой однородного течения Среди них можно выделить три разные группы, которые отчасти сосуществовали, но еще в большей мере последовательно сменяли друг друга Ранние софисты, которые, по существу, непосредственно откликнулись на происшедшие в обществе перемены, ставили упор на умении выступать перед людьми и способах завоевания политической власти Те, кто затем пошел по их стопам, в частности Протагор, начали тяготеть к философии . Для них политика и риторика были лишь поводом задуматься о возможностях познания и пределах знания, а также о естественных основаниях моральных ограничений Что же касается поздних софистов — эристиков, то они предпочитали смущать людей диалектическими головоломками, заимствованными в основном у элеатов и в какой-то части у Сократа . Это было явным признаком разложения софистского движения, и неудивительно, что к эристикам нередко относились с легким презрением
Первых софистов волновали, прежде всего, чисто практические вопросы Они мало вникали в природу своего инструментария . Главным для них было то, что приемы, которые использовались ими, давали вполне удовлетворительные результаты Зачем сводить разнообразные средства убеждения в универсальный метод или подчинять их единой точке зрения, когда жизнь задает самые разные вопросы и к каждому из них нужен особый подход?
Ключевая тема, которую ввели в философский оборот «средние» софисты, — это природа знания Протагор подпитывался учениями Гераклита и Демокрита и стремился примирить их между собой По-видимому, на их стыке и родилось знаменитое изречение Пифагора о том, что «человек есть мера всем вещам — существованию существующих и несуществованию несуществующих» 7. Подразумевалось, что каждый видит мир по-своему А поскольку все текуче, и чувственное восприятие является единственным способом постижения вещей, то нельзя составить о них достоверного представления .
Позднее другой софист, Горгий, довел эту мысль до логического завершения В своем труде «О природе», который иногда называли в шутку «О не-бытии», он выдвинул три положения, фактически исключавшие всякую возможность передачи знания от одного человека к другому. Во-первых, по Горгию, ничто не существует Во-вторых, если бы что-то и существовало, оно не было бы известно нам и не поддавалось бы познанию И, наконец, в-третьих, даже если бы нечто существующее и было познано, знание о нем нельзя было бы выразить каким-либо способом 8 . А значит, оно, возникнув в одной голове, вряд ли стало бы достоянием остальных Достоверное знание, циркулирующее в человеческом общении, является абсолютно невозможным при любых условиях и обстоятельствах
2. Вырождение эристики
Столь глубокий пессимизм или, лучше сказать, нигилизм, не мог не отразиться и на понимании софистами применяемых ими методов Если ни одно мнение само по себе не является верным, но при этом каждое из них вызывает доверие у того, кому оно принадлежит, любому утверждению с равным основанием можно противопоставить другое Нет ни одного высказывания, чья противоположность не была бы в той же мере истинной Отсюда следует, что дело не столько в содержании речи, сколько в том, как она подается Примет оппонент тезис или отвергнет его, зависит, скорее, от доводов говорящего и его умения отводить возражения, нежели от достоинств самого тезиса
Первым, кто оценил роль эристики, был Протагор Он увидел в ней учение о способах и приемах убеждения собеседника и превратил ее в особое искусство, с помощью которого удается навязывать окружающим заведомо слабые утверждения, в ином случае обреченные на неприятие Вполне естественно, что, выражая общее настроение, Диоген Лаэртский придал эристике оттенок легковесности и лукавства По его словам, Протагор «стал устраивать состязания в споре и придумал уловки для тяжущихся; о мысли он не заботился, спорил о словах,
и повсеместное нынешнее племя спорщиков берет свое начало от него» 9 . Причем Протагору приписывалось также изобретение того способа ведения беседы, когда посредством ловко и коварно поставленных вопросов оппонента подводят к нужным формулировкам, которые либо нелепы и абсурдны, и их легко разбить, либо в какой-то форме фактически выражают то, что требуется ему внушить И, значит, собеседник как бы сам подрывает свой собственный исходный тезис
Протагор впервые выделил вопрос в качестве самостоятельной части речи — наряду с пожеланием, изъявлением (ответом) и повелением 10 . Но его вопросы носили сугубо индивидуальный характер и были направлены на выявление мнения оппонента или подталкивали его к формулировке тезисов, противоречащих ранее высказанному. Критика Протагора, как и других софистов, сводилась к опровержению позиции собеседника и вполне довольствовалась его капитуляцией Она не предполагала выяснения природы вещей, а потому вопросы, на которых строилась эта критика, были четко «сфокусированы» и не касались того, что выходило за рамки частного мнения конкретного лица Как в действительности обстоит дело, софистов интересовало мало
Впоследствии эта тенденция не просто усилилась Достигнув своего апогея, она стала чуть ли не единственной доминантой в деятельности эристи-ков Обмельчав в своей «профессиональной» узости, они подвергали сомнению все подряд, и любое утверждение старались привести к противоречию или абсурду 11 Их совсем не волновало, каким окажется итог рассуждения Гораздо важнее было запутать оппонента и завести его в тупик, откуда тот не нашел бы выхода Вот почему эристики прослыли эпигонами и пустыми спорщиками
Если какой-то ответ был желателен, эристик настойчиво «подсовывал» собеседнику свой вопрос Когда кто-то пытался избежать двусмысленных вопросов и просил более точного определения, эристик упорно требовал: «да» или «нет». В тех случаях, когда было видно, что оппоненту известен ответ, эристик заранее протестовал против всего, что тот мог бы сказать Если его самого обвиняли в противоречии, он заявлял, что нельзя возвращаться к тому, что уже давно пройдено Когда же не оставалось никаких других возможностей, эристик дурачил собеседника бессмысленными речами, которые и вовсе не подразумевали никакого ответа
Что же касается протагоровского учения о том, что у знания нет всеобщего «ядра», то и это положение эристики довели до полного абсурда Они утверждали, что в принципе невозможно чему-либо научиться Человек не может выучить того, что он и так знает, но в то же время немыслимо стремить-
ся к тому, о чем не имеешь никакого представления Следовательно, мудрый человек не научится ничему, ибо он уже обладает всеми знаниями, а глупец не способен ничего освоить, так как он ничего не понимает. Но это означает, что совершенно бессмысленно всякое преподавание, и, следовательно, то, что эристики пытались делать, оказывалось не чем иным, как простым надувательством . Тем самым они фактически рубили сук, на котором сидели
3. Сократовский метод
Сегодня может показаться довольно странным, что современники не выделяли Сократа как основателя нового направления философской мысли Тем не менее это так Они причисляли его к весьма многочисленной и назойливой когорте софистов, несших окружающим опасные мысли, подрывавшие традицию Отношение к софистам было, мягко говоря, настороженным Сам Протагор был изгнан из Афин за то, что начинал свою книгу «О богах» словами: «О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком много препятствует такому знанию, — и вопрос темен, и людская жизнь коротка» 12 . Объявив через глашатая о том, что каждому повелевается сдать имеющиеся на руках экземпляры, афиняне собрали его книги и сожгли на площади
Подобная же участь ждала и Сократа Он был обвинен в пренебрежении к богам и помещен в тюрьму. Позже его казнили, заставив выпить яд (цикуту) И в этом отношении Сократ закончил свои дни вполне по-софистски
В каком-то смысле Сократа можно назвать самым знаменитым из софистов Он боролся с ними, но оставался их коллегой и последователем Сократ вообще был соткан из противоречий Он не верил в богов Олимпа, но доверял предзнаменованиям и порицаниям; полагал, что лучше страдать от зла, чем совершать его; проникнутый страстью к истине, предпочитал сознательного лжеца невольному; будучи героической личностью, ценил знание об опасности; помогал советами Еврипиду, но презирал лирических поэтов 13 . Ему было слишком тесно в оболочке софизма, и он прорывал ее изнутри — вопреки представлениям окружающих
Это вовсе не значит, что люди не замечали различий между Сократом и остальными софистами Всем было известно, что он не берет плату со слушателей и, более того, настаивает, что ничему не учит их Сократ был храбрым воином и нигде не странствовал И, наконец, он сомневался в имеющемся знании (в том числе своем собственном), но был уверен, что можно познать истину Однако — при всем уважении к нему — его слова воспринимались широкой аудиторией как прихотливое умствование, а не настоящая мудрость И даже сократовский метод
ведения беседы с помощью особым образом подобранных вопросов (майевтика) напрямую возводили к Протагору, не обращая внимания на то своеобразие, которое придал ему Сократ.
Б. Фуллер идет еще дальше . Он приводит весьма красочное описание этого метода, представляя его как некую разновидность зеноновской диалектики Суть ее в том, чтобы, вместо непосредственного опровержения тезиса оппонента, принять — на время — его позицию и путем разбора высказываемых им идей и определений показать, что она приводит к противоречиям и абсурдным заключениям. Это означает, что ее нельзя признать истинной, и, следовательно, верна собственная позиция того, кто ей противостоит
Механизм применения этого метода, по Фуллеру, таков Вначале Сократ «цепляется» за собеседника и приступает к вопросам . Тому приходится отвечать, и тогда Сократ буквально впивается в него и просит, чтобы он пояснил, что именно подразумевает под тем или иным словом или фразой Но не успевает оппонент развернуть свой тезис, как Сократ, усиливая хватку, разбивает его доводы и требует дальнейших разъяснений и определений Каждый последующий ответ подвергается такому же скрупулезному разбору и развенчанию Задаются все новые вопросы, направленные на «обезоруживание» противника Это продолжается до тех пор, пока не удастся окончательно прижать его к стенке 14 .
Можно ли с этим согласиться? И таков ли был в действительности метод Сократа? Разумеется, в этом есть большая доля правды . Сократ и в самом деле перенял у софистов общую канву их диалектики, вплетя ее в собственный метод Да и психологическая картина схвачена Фуллером довольно точно И все же это лишь поверхностный взгляд . Он не улавливает тонкой подстройки Сократом того, что усвоено от предшественников, под нужды познания Да, он «с увлечением спорил с кем попало», но «не для того, чтобы переубедить их, а для того, чтобы доискаться до истины» 15 . Поиск обобщений — настоящего знания — был лейтмотивом его философствования
Даже когда человек размышляет в полном одиночестве, он беседует с самим собой На вопрос Теэтета о том, что подразумевается под словом «мыслить», платоновский Сократ поясняет: «Я называю так рассуждение, которое душа ведет сама с собой о том, что она наблюдает» Иначе говоря, «мысля, она делает не что иное, как рассуждает, сама себя спрашивая и отвечая, утверждая и отрицая» 16 . Стало быть, конечный результат размышления всегда есть продукт определенного развития То есть на выходе получается не совсем то, что было заложено вначале И посредством вопросов раскрывается то, что содер-
жится в исходном тезисе в скрытом, незаметном для неискушенного взгляда виде
Софисты предлагали своим ученикам систематизированное знание, по ходу лекций разъясняя посредством вопросов его суть При таком подходе к делу изначально подразумевается некое предвосхищение того, что ожидается по завершении занятия, — каким будет результат хотя бы в самых общих чертах, или точнее — какими свойствами он должен обладать А значит, всякая передача знания лишь развертывает то, что изначально присутствовало в мысли в свернутом виде И функция вопроса фактически сводится к тому, чтобы помочь прорасти этому зародышу
Однако такой взгляд на сократовский метод — далеко не вся правда Майевтика отнюдь не совпадала с теми приемами, которые применялись софистами Сократ тоже ставил вопросы в особом порядке и в каждом случае — с определенной целью. Только общий смысл его вопросов заключался совершенно в другом
То, чего добивался Сократ, сводилось к двум основным задачам: во-первых, подобрать, критически сопоставить между собой и «просеять» (проанализировать) ряд родственных частных случаев, а во-вторых, извлечь отсюда тот стабильный общий элемент, который содержится в каждом из них Иначе говоря, он стремился составить общее понятие о вещи и четко определить ее Недаром Аристотель считал, что «две вещи можно по справедливости приписывать Сократу — доказательства через наведение и общие определения» 17 Обобщение знаний в процессе собеседования и достижение устойчивости полученных результатов — вот то главное, что
разительно отличает сократовский метод от практики софистов Их стандарты знания и руководства к действию предполагали переход от одних частных мнений к другим, а потому не «страдали» ни общностью, ни стабильностью Что же касается Сократа, его подход был нацелен на выработку общих идей — той единственной формы мысли, которая способна придать знанию универсальную («объективную») ценность
1 Cohen F. What Is a Question // The Monist . 1929. Vol . 39 . P. 350.
2 Tichy P. W. Questions, answers, and logic // American philosophical quarterly. 1978. Vol. 155 . N 4. P. 276.
3 Белнап Н., Стил Т. Логика вопросов и ответов. М. , 1981 . С 14.
4 Там же .
5 Там же . С. 15 .
6 Hintikka J. Reasoning About Knowledge in Philosophy: The Paradigm of Epistemic Logic // Halpern J . Y. (Ed.) . Proceedings of the 1st Conference on Theoretical Aspects of Reasoning about Knowledge . Monterey, CA: Morgan Kaufmann, 1986. P. 66.
7 Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов . М . , 1995. С. 381 .
8 Diels H. Die Fragmente der Vorsokratiker. Zweiter Band. Berlin : Weidemannsche Buchhandlung, 1922. S. 243-244.
9 Диоген Лаэртский. Указ . соч . С. 381 .
10 Там же . С 382.
11 Платон . Собрание сочинений : в 4 т. М. , 1993. Т. 2. С 286-287.
12 Диоген Лаэртский. Указ . соч. С. 381 .
13 Funck-Brentano Th. Les sophistes grecs et les sophistes contemporains . Paris : E . Plon et Co, 1879. P. 115-116 .
14 Fuller B. A. G. History of Greek Philosophy: Sophists, Socrates, Plato . N . -Y. : Henry Holt, 1931 . P. 59-60.
15 Диоген Лаэртский. Указ . соч . С. 108.
16 Платон. Указ . соч. Т. 2. С. 249.
17 Аристотель. Соч .: в 4 т. М . , 1977. Т. 1. С. 327-328.
