CC BY
107
ПРИНЦИПЫ РИМСКОГО ПРАВА
М.А. ГОРБУНОВ,
кандидат юридических наук, доцент кафедры теории и истории государства и права Российской правовой академии Минюста России
Аннотация. В статье рассматриваются вопросы влияния принципов римского права на развитие теории и практики частного права. Автор раскрывает сущность и содержание принципов римского права, особое внимание уделяя принципам добросовестности, справедливости, непрерывного развития римской правовой системы от простой к сложной. Обосновывается вывод, что классическому римскому праву были присущи минимум четыре базовых принципа: развития, единения, свободы и гармонии.
Ключевые слова: принципы, римское право, принципы частного права, система частного права, основы частного права, развитие, единение, свобода, гармония, справедливость.
PRINCIPLES OF ROMAN LAW
M.A. GORBUNOV,
Candidate of Law Associate professor in department of state and law theory and history Russian Academy of Law by Department of Justice (Russian Federation)
Annotation. This article examines the impact of the principles of Roman law on the development of the theory and practice of private law. The author reveals the essence and content of the principles of Roman law, while paying special attention to the principles of integrity, fairness, continuous development of the Roman legal system, from simple to complex. He suggests that the classical Roman law was characterized by at least four basic principles: development, unity, freedom and harmony.
Key words: principles of Roman law, the principles of private law system of private law, the basis of private law, development, unity, freedom, harmony, justice.
Принципы любой правовой системы представляют собой эффективное средство и одновременно кратчайший путь доступа к содержанию правовых институтов и отдельных правовых норм. Простые, ясные и четко согласующиеся между собой принципы правовой системы создают теоретическую базу для принятия столь же ясных и простых правовых и законодательных норм, их обоснованного и справедливого применения. Правильное сочетание принципов правовой системы устраняет мелочность и формализм в правовом регулировании, коллизии норм объективного и субъективного права, качественно повышая в конечном счете общую эффективность правоприменения.
Однако принципы римской правовой системы до настоящего времени серьезному научному изучению не подвергнуты. Более того, некоторые ученые отрицают их практическую ценность или даже факт их наличия1. Эти принципы не всегда «видны» современным исследователям в силу того, что большая их часть отличается от современных принципов правовой системы. Однако это не означает, что принципы являются чем-то отжившим и ненужным. Наоборот, их осмысление составляет важнейшую практическую проблему науки римского права.
Даже беглый анализ основ римского частного правопорядка позволяет вычленить сразу несколько принципов римской правовой системы, большая их часть аналогична принципам современного гражданского права. При этом может показаться, что эти видимые невооруженным глазом принципы составляют суть римского правопорядка. Это не так, поскольку от «беглого» анализа ускользают глубокие, сущност-но-фундаментальные принципы построения римс-
кой правовой системы. Какие же принципы римского права видны невооруженным глазом?
Прежде всего, хорошо известный современной цивилистике принцип дозволительной направленности правового регулирования отношений в римском обществе. Он вытекает из общего правила «разрешено все то, что прямо не запрещено». В соответствии с ним безусловным приоритетом обладают общественные интересы, закрепленные в нормативных ограничениях на свободу действий в частном интересе. Однако в пределах этих ограничений субъекты гражданского права могут совершать любые действия, не запрещенные законом. В частности, граждане и юридические лица, наделенные общей правоспособностью, могут заниматься любыми видами предпринимательской и иной деятельности, не запрещенной законом (ст. 18 и 49 ГК).
Большинство норм римского частного права также носили дозволительный характер, поэтому множество участников римских правоотношений могли реализовывать правоспособность по своему усмотрению, действовать своей волей в собственном интересе, приобретать частные права или, наоборот, не приобретать их, выбирать конкретный способ их приобретения, регулировать по своему усмотрению содержание правоотношения, субъектами которого они являлись, прибегать или не прибегать к тем или иным мерам защиты нарушенного права. Этот принцип, конечно, был хорошо известен римским юристам. Предельно ясно его формулирует Флорентин: «Свобода есть естественная способность каждого делать то, что ему угодно, если это не запрещено силой или правом» ф.1.5.4).
Следующими «лежащими на поверхности» принципами римской правовой системы можно назвать
идеи недопустимости неправового вмешательства в частные дела сторон2, свободу договоров и частноправовых сделок3, равенство правового режима для всех субъектов частного права4, неприкосновенности собственности5. Все они хорошо известны современным отечественным и зарубежным цивилистам. Однако очевидно, что наличие этих «видимых» принципов в римском праве само по себе не может объяснить факт, каким образом в условиях древней малоразвитой экономики могли появиться научно-теоретические конструкции, которые на два тысячелетия вперед предопределили магистральные направления развития теории и практики частного права. Почему эти древнеримские правовые конструкции оказались столь живучими, что нашли свое отражение в законодательстве, доктринах и судебной практике большинства стран? Почему коллективный разум мировой юридической общественности за прошедшие столетия не сумел создать какие-то иные, более совершенные направления развития правового регулирования многообразия имущественных и личных неимущественных отношений? Ответ очевиден: конструкции и институты римского права адекватны социальной действительности либо легко приспосабливаются к ней посредством незначительных законодательных инноваций.
Римским юристам были известны глубокие и фундаментальные принципы построения правовой системы, которые «не видны» современным исследователям. Возможно, что это происходит по причине изучения римского права посредством механического сравнения его институтов с институтами современного частного права, сравнения без какой-либо попытки положить в его основу не современное пра-вопонимание, а подлинное правопонимание юристов того времени. Рассмотрение римского правопорядка с этих позиций «отрывает» не просто отдельные правовые принципы, а более глубокие исходные философские категории, лежащие в основе римской правовой системы.
Так, первым и основополагающим принципом организации римской правовой системы и одновременно принципом применения права был принцип непрекращающегося развития права и правовой системы. С точки зрения правовой системы суть этого принципа сводится к ясному осознанию римскими юристами истинного предназначения права, четкому видению ими его основной функции. Основное, а возможно, и единственное предназначение права, по мнению римских юристов, — содействие гармоничному развитию уклада социальной жизни, гармоничное содействие развитию отдельных индивидов, чье поведение и интересы оно и призвано регулировать. Для этого не индивид должен подстраивать свой интерес под предписания права, как это есть в современном российском праве, а наоборот, содержание правовых предписаний должно «подстраиваться» под социально значимый интерес отдельного индивида. Признание подобного означает практику перманентной, непрекращающейся интерпретации права, что находит свое выражение в суждении Помпония: «Право не может сохраняться иначе, как при нали-
чии сведущих о праве лиц, посредством которых оно могло бы ежедневно подвигаться к совершенству» (D.1.2.2.13). Помпоний имеет в виду ответы «знатоков права», римских юристов, которые своими бесчисленными интерпретациями права по конкретным судебным казусам обеспечивали этот принцип.
Судебный казус, т.е. конкретный жизненный случай, требующий мотивированного и обязательно справедливого юридического суждения, — вот подлинная цель права. Добиться этого возможно только одним путем — изменяя в каждом случае содержание подлежащей применению правовой нормы в зависимости от обстоятельств того или иного казуса. Иногда даже вопреки логическому смыслу нормы. Подобно тому, как неисчерпаемы жизненные казусы, неисчерпаемо и развитие права. А раз так, то не может быть неизменной, формализованной правовой нормы, устанавливающей раз и навсегда только один вариант поведения в сходной юридической ситуации.
«Всякое определение в частном праве опасно, ибо мало случаев, когда оно не может быть опрокинуто», — высказывается Яволен, вскрывая суть этого принципа (D.50.17.202). Нет сомнений, что для Яволена очевидно: любое устоявшееся определение в частном праве есть отсутствие его развития, а следовательно, пусть и в небольшой степени, его деградация. Для того чтобы ее избежать, претор по настоянию юристов постоянно создавал и вводил новые иски и процессуальные средства.
Явную казуальность, прецендентность римского права следует рассматривать только как проявление принципа развития, в силу которого любая абстрактная правовая норма сама по себе еще не есть право. Правом норма становится тогда, когда оптимально удовлетворяет интерес конкретного индивида в конкретной жизненной ситуации. Выражая суть принципа развития, Павел указывает: «Юридическое правило — это то, что кратко описывает существующее явление. Не из юридического правила (т.е. не из нормы права. — М.Г.) формируется право, но из действующего права (т.е. из казуса. — М.Г.) создается юридическое правило» (D.50.17.1).
Таким образом, фундаментальной установкой римской правовой системы классического периода, ее стержнем был принцип ее непрекращающегося развития от простого к сложному. В основе ее развития лежал постоянный процесс поиска и рассмотрения новых казусов. Подчиняясь ему, казуистика пред-классического периода постоянно систематизировалась и обобщалась. Из обобщений формулировались нормативные правила (regula), которые, в свою очередь, под воздействием новых казусов оттачивались и в конечном счете закрепились в виде тех нормативных конструкций, которые потомки назвали «писаным разумом».
В то же время принцип развития выступал и как основа римского правоприменения. Он находил свое выражение в том, что любое применение норм права римским юристом способствовало материальному и духовному развитию индивида. Так, значительное количество интерпретаций римских юристов было основано на принципе utilitas (хозяйственной поль-
зы), в соответствии с которым римский юрист судил не только о том, что справедливо или несправедливо, но и принимал во внимание то, что полезно индивиду в плане удовлетворения его жизненных интересов и потребностей.
Применение права носило характер достижения максимально возможного компромисса материального интереса сторон, что, безусловно, являлось мощным фактором развития римской цивилизации. В представлении римского юриста право не есть какой-то абстрактный, обезличенный регулятор общественных отношений, уж тем более не навязанная обществу воля господствующего класса. Право есть средство повысить материальное благосостояние индивида, надежно защитить его правомерный интерес, создать ему возможность материально обустроить собственную жизнь, предоставить возможность заниматься предпринимательством и т.д. Предельно ясно выражается Модестин: «Ни в каком случае смысл закона или милость справедливости не терпит, что бы то, что введено для пользы людей, мы обращали путем жестокого толкования в строгость, идущую вразрез с благополучием людей» (D.1.3.25).
Право в представлении римских юристов должно обеспечивать духовное развитие индивида. Такому развитию способствовали широко используемые в интерпретациях категории «bona fides» (добрая совесть) и «aequitas» (справедливость). Современному юристу может показаться, что они представляли собой абстрактные философские пожелания, какими предстают для большинства современных людей. Однако для римских юристов это были категории конкретные и наполненные ясным предметным содержанием. Дело в том, что в сознании большинства римлян ius (право) не отделялось всецело от религиозных предписаний «fas». Римские же языческие предписания в отличие от христианства носили сугубо практический характер.
Как метко указывает знаменитый романист Т. Мом-мзен, «увеличения имущества и земных благ, доставляемых обработкой полей и разведением скота, мореплаванием и торговлей, — вот чего ожидает римлянин от своих богов; поэтому у римлян быстро и повсеместно вошли в большой почет бог честного слова (dues fidius), богиня случайности и удачи (fors fortuna) и бог торговли (mercurius), которые зародились из ежедневных житейских сношений»6. Из этих же ежедневных житейских сношений и выводились категории «aequitas» и «bona fides», которые, как видно, проникали в самую глубокую суть большинства римлян, служили им повседневными ориентирами в разных постоянно изменяющихся жизненных ситуациях.
Именно это имеет в виду Ульпиан, утверждая: «По заслугам назвали нас (юристов) жрецами, ибо мы заботимся о правосудии, возвещаем понятия доброго и справедливого, отделяя справедливое от несправедливого, отличая дозволенное от недозволенного, желая, чтобы добрые совершенствовались не только путем страха наказания, но и путем поощрения наградами, стремясь к истинной, если я не заблуждаюсь, философии, а не к мнимой» (D.1.1.1)7. Суть же этой «истинной философии» Ульпиан исчерпывающе точно раскрывает так: «Жить честно, не чинить вреда
другому, каждому воздавать то, что ему принадлежит» (D.1.1.10.1). Другими словами, bona fides и aequitas мыслились римскими юристами как четкие и ясные категории для повседневного применения, ориентиры для жизнедеятельности.
Максимально жесткая связь ius и fas создавала такой порядок вещей, когда любой римский гражданин, ощутив и осознав житейскую справедливость и разумность собственного притязания к другому лицу, имел возможность тут же облечь свое требование в правовую форму «получить тот или иной иск либо обратиться к претору или юристам за содействием с тем, чтобы благодаря их усилиям его требование получило какое-либо правовое основание». Для последних обязанность создать такое правовое основание являлось не столько правовой, сколько нравственной, религиозной обязанностью, вытекающей из нравственного понимая собственного долга и службы (ex officium).
Однако для того чтобы создать такое правовое основание, римским юристам было необходимо постоянно преодолевать собственную узость юридического мышления и восприятия, встать на путь творческого соотнесения содержания правовых предписаний и жизненных ситуаций. Подобный порядок вещей требовал от каждого юриста высокого уровня духовного развития, поскольку bona fides и aequitas требовали от него четкого понимания всех оттенков отношений в конкретной жизненной ситуации, обобщенного и масштабного мировосприятия, подлинной убежденности в полезности реализации этих категорий, что немыслимо без высшей формы духовности — нравственности. Только нравственность способна придать авторитетность (autocritas) таким вновь созданным правовым основаниям.
Близость ius и fas означала, что истоки римского правоприменения коренятся в области веры, т.е. сверхосознанного убеждения каждого индивида в том, что установленный правом порядок вещей отражает божественные начала. «Юриспруденция есть познание божественных и человеческих дел, наука о справедливом и несправедливом», — говорит в этой связи Ульпиан (D.1.1.10.2). Этот порядок будет всегда хорош в том случае, если способствует защите разумного интереса индивида, интереса, который разумен не только с точки зрения самого индивида, но и большинства общества. Любое юридическое ущемление такого интереса воспринималось как противопоставление божественной воле, которое служит основанием для того, чтобы упорядочить «несовершенный» юридический порядок.
Любое лицо, прямо или косвенно посягающее на чужой интерес либо применяющее правовой порядок вопреки благополучию другого индивида, автоматически противопоставляет себя воле богов и собственной общине. И наоборот, любой разумно понимающий и трактующий свой и чужой интерес индивид с правом вообще не сталкивается, внутренне самоограничивая свои акты поведения нормами fas. Естественно, что самоограничение требовало от индивида высоких нравственных и духовных качеств. Отсутствие их в условиях римской действительности означало возможность столкнуться с правовым при-
нуждением, инициированным по воле потерпевшего. Таким образом, развитие, выступая основным правоприменительным принципом, способствовало не только материальному, но и духовному развитию членов римской общины.
Еще одним четко выраженным принципом организации римской правовой системы и одновременно принципом применения римского права была идея единения. Она проявлялась в том, что право (как частное, так и публичное) рассматривалось большинством римских юристов как средство обеспечения жизнеспособности социума общины. Так, соблюдение индивидом принятых общиной юридических установлений не только обеспечивало элементарный правопорядок, но и укрепляло традиции и нравы общины, создавая тем самым основу для защиты социума перед внутренними и внешними угрозами. Только жизнеспособный социум способен обеспечить нормальную жизнедеятельность входящих в него членов. Следовательно, частное право должно обеспечивать некий минимум разумного единения между индивидами, с одной стороны, а с другой — устанавливать меру разумного обособления индивидов друг от друга и от социума. Разумное обособление индивидов эво-люционно необходимо, так как обеспечивает конкуренцию, которая, в свою очередь, есть важнейший фактор социального, политического и экономического прогресса. Средством разумного объединения и одновременно обособления интересов индивидов выступало соглашение в форме контрактов, обязательств, пактов, мировых соглашений, сделок и т.д.
Отмечая особую роль соглашений, Ульпиан высказывает следующую мысль: «Что более соответствует человеческой честности, чем соблюдать то, о чем они (люди) договорились. Соглашение — это совпадение желаний двух или нескольких лиц об одном и том же и их согласие. Слово «соглашение» имеет общий смысл и относится ко всему, о чем соглашаются ведущие друг с другом дела в целях заключения сделки или мирового соглашения: как говорится, «сходятся в одно место» о тех, кто собирается, и сходятся из разных мест в одно место, так это слово прилагается и к тем, которые соглашаются об одном и том же, но исходя из различных побуждений души. Слово «соглашение» является настолько общим, что, как хорошо сказал Педий, нет никакого контракта, никакого обязательства, где бы не содержалось соглашения» (D.2.14.3). Очевидно, что в этом суждении Ульпиан исходит из того, что добровольно принятые субъектами правила поведения закономерно влекут за собой более высокий уровень правопорядка, что можно рассматривать как важнейший аспект единения социума.
Такое понимание частных договоров чуждо современной юриспруденции, которая не считает частный договор источником права. Римская доктрина, наоборот, исходила из того положения, что любое правомерное соглашение субъектов, а иногда и одностороннее действие лица в отношении собственного имущества есть источник права (lex rei suae dicta). Как указывает Модестин, «всякое право сотворено соглашением, или установлено необходимостью,
или закреплено обычаем» ф.1.3.40). Нет сомнения, что Модестин, как и большинство римских юристов, имеет в виду, что из соглашения вытекает как частное, так и публичное право.
Для иллюстрации этого тезиса приведем суждение Юлиана, который говорит о свойствах обычая и закона, также не разграничивая их на частные и публичные: «Укоренившийся обычай заслуженно применяется как закон, и это право называется правом, установленным нравами. Ибо если законы сами законы связывают нас лишь в силу того, что они приняты по решению народа, то заслуженно связывает всех и то, что народ одобрил, не записав. Ибо какое имеет значение, объявил ли народ свою волю путем голосования или путем дел или действий. Поэтому весьма правильно принято, что законы отменяются не только голосованием законодателя, но даже молчаливым согласием всех путем его неприменения» ф.1.3.32). То есть для создания и частной, и публичной нормы нужно соглашение сторон.
Другое дело, что для создания публичной нормы должно быть согласие всего народа. Для создания же частной нормы нужно соглашение всего двух субъектов. Но это не отменяет основного различия публичных и частных норм. Так, норма частного права в любой момент может быть изменена или отменена соглашением сторон, норма же публичного права таким свойством не обладает. Это подчеркивает Павел: «Если соглашение выходит за пределы частного дела, оно не подлежит соблюдению; ибо прежде всего следует обращать внимание на то, чтобы соглашение, заключенное об определенном предмете или с определенным лицом, не принесло вреда другому делу или другому лицу» ^.2.14.27.4).
О том, что нормы публичного и частного права равным образом вытекают из соглашения, говорит Гермогениан, ссылаясь на природу обычая: «То, что одобрено долговременным обычаем и соблюдалось в течение многих лет, должно быть соблюдаемо как молчаливое соглашение граждан не менее, чем записанное право» ф.1.3.35).
Соглашения как основной способ достижения единения социума римской общины являлись и основным принципом правоприменения. Ульпиан так комментирует соответствующее положение преторс-кого эдикта: «Претор говорит: «Я буду охранять соглашения, которые совершены не вследствие злого умысла и не вопреки законам, плебесцитам, сена-тусконсультам, декретам, эдиктам принцепсов и не в обход какого-либо из правил, в них содержащихся» ф.2.14.7.7).
Очевидно, что такое понимание соглашений как источника права было мощным фактором развития римской правовой системы, поскольку она развивалась не столько «сверху», т.е. за счет принятия общеобязательных норм, а скорее «снизу», за счет того, что широкий круг субъектов имел возможность гибко облачить свой интерес в форму того или иного полезного для него соглашения. Достигнутые соглашения либо добровольно исполнялись сторонами, либо, будучи неисполненными и оспоренными, подвергались юридической интерпретации. Поскольку соглашение между частными
лицами всегда имеет конкретный и узкии предмет, интерпретации всегда подвергались конкретные казусы. В дальнейшем они обобщались и некоторым образом систематизировались в виде доктрины. Интерпретационную базу (право) создавали сами граждане, действуя в собственном интересе, но при этом с максимальным учетом своего контрагента.
Еще одной мало видимой, но, безусловно, базисной идеей римского правопорядка была идея свободы. Многим это утверждение покажется неадекватным, ведь о какой идее свободы можно говорить в условиях рабовладельческого государства, когда значительная часть населения лишена правоспособности и элементарных человеческих прав. Тем не менее много сентенций римских юристов обращены к этому понятию. Так, Павел указывает: «Свобода — это вещь, не имеющая цены» (D.50.17.106). Дефиницию этой категории дает Флорентин: «Свобода есть естественная способность каждого делать то, что ему угодно, если это не запрещено силой или правом» (D.1.5.4). В этом определении бросается в глаза слово «каждого», т.е. Флорентин имеет в виду и рабов, признавая за ними способность делать то, что им угодно, если это не запрещено силой или правом.
«Во всех делах свобода является более предпочтительной», — говорит Гай, имея в виду, что при рассмотрении дела о свободе раба при спорных обстоятельствах решение должно выноситься в пользу свободы раба (D.50.17.122). Еще дальше идет Павел, который разграничивает положение рабов в системе ius civilis и ius naturalis: «Что касается цивильного права, то рабы считаются за ничто, однако в естественном праве иначе, потому что согласно естественному праву все люди между собой равны» (D.50.17.32).
В этом пристальном внимании к категории свободы со стороны римских юристов, многие исследователи склонны даже видеть риторико-философскую спекуляцию8, не имеющую практической ценности в условиях рабовладельческого общества9. Однако дело обстоит намного сложнее. Прежде всего потому, что отношение римской юриспруденции к рабству всегда было двояким. С одной стороны, рабство виделось римским юристам естественным состоянием в том смысле, что, например, для противника, захваченного на поле боя, не может быть никакого иного состояния, кроме рабского, поскольку в противном случае ставится под угрозу безопасность римского государства. С другой — было очевидно, что длительное пребывание значительного количества пленных в условиях рабства всегда приводит к их деградации, поскольку несвобода всегда влечет за собой интеллектуальный и духовный упадок раба. Рано или поздно такой упадок сказывается и на качестве жизни самого господина, примитивизируя и его жизнь. В этом отношении рабство воспринималось римской юридической мыслью как явление ненормальное, вредное для социума в том плане, что оно серьезно сдерживает эволюцию общественных, а главное — рыночных отношений. Такая постановка вопроса повлекла за собой возникновение такой подсистемы, как ius naturalis, в рамках которой формулировались суждения о том, что свободы личностей, по возможности, исходя из условий
социальной реальности, должны быть уравновешены, а свобода есть норма отношений.
Источники рабства римские юристы видели в несовершенстве мироустройства, поменять которое они, естественно, не могли. Однако им по мере практической необходимости удалось сгладить некоторые не адекватные современной им реальности последствия рабского положения. Так, создание институтов рабского пекулия, института рабов-приказчиков позволило в зависимости от воли господина вовлекать рабов в гражданский оборот, наделив их дееспособностью, что позволило им реализовывать (пускай не всем и весьма ограниченно) свой созидательный потенциал, если, конечно, таковой у них имелся.
Из такого отношения к этому вопросу вытекала мысль о том, что свобода как базисная идея правопорядка не есть формально-механическое равноправие и равная для всех вседозволенность. Римской юридической мыслью четко разделялась свобода социально полезных проявлений личности, и наоборот, свобода эгоистических и антисоциальных проявлений. Такое понимание идеи свободы находило свое выражение в необходимости некоторых, порой весьма серьезных, ограничений личности, наличие которых и есть основная предпосылка качественной реализации субъективных прав участников имущественного оборота.
Римскими юристами в рамках ius naturalis были найдены четкие, но в то же время достаточно динамичные критерии ограничения деструктивных, социально вредных проявлений индивидов в имущественной сфере. Таковыми выступали категории «добрая совесть» и правомерный «естественный интерес», «вина», которые воспринимались римской юридической мыслью как составляющие естественного порядка вещей, естественного разума (naturalis ratio). Идея свободы рассматривалась римскими юристами как постоянно меняющийся в зависимости от конкретной ситуации баланс правомерных интересов субъектов, любое необоснованное отступление от которого есть противоправное поведение или даже правонарушение.
В зависимости от конкретики ситуаций соотношение баланса интересов, обеспечивающего реализацию идеи свободы, может быть разным. Так, в одной сфере отношений, где у субъектов равный правовой статус, свободу можно установить каким-либо одним общенормативным правилом поведения, например суждение Помпония: «Согласно естественному праву является справедливым правило, чтобы никто не становился богаче посредством причинения ущерба и обиды другому» (D.50.17.206) или Павла: «То является должным по естественному основанию, что надлежит дать по праву народов, принципам добросовестности которого мы следуем» (D.50.17.84.1). В другой сфере, например в отношениях между рабом и господином, баланс их правомерных интересов будет иным. Он вытекает из их разного статуса (раб вообще не свободен). Но это не означает, что раб не имеет правомерных интересов. Он их имеет, и право их не игнорирует полностью, а разумно соотносит с интересом господина в условиях конкретной ситуации.
Этот баланс правомерных интересов раба и госпо-
дина и есть реализация свободы как базисной идеи правопорядка. Юрист Гермогениан отмечал: «В силу определенных причин рабам разрешается жаловаться в суд на своих господ: так, если они утверждают, что уничтожено завещание, в котором, по их заявлению, им была предоставлена свобода... Кроме того, рабы судом могут требовать от своих господ предоставленную им по обещанию доброй совести свободу, если они утверждают, что выкуплены у господина на собственные деньги и не были отпущены на волю после того, как заплатили деньги господину в нарушение честного исполнения соглашения» (D.5.1.53).
Еще одной фундаментальной идеей, несомненно присущей римскому праву, но не нашедшей своего закрепления в известных нам источниках римского права, была идея гармонии. Если на фундаментальном уровне обобщить положения римской юридической доктрины, то можно сказать, что под идеей гармонии понималось стремление к истине10 и справедливости11. Однако стремление не в качестве абстрактного благодушного пожелания, а стремление к строгой, но целесообразной соразмеренности применения норм законов, стремление при их применении к максимальной адекватности, сбалансированности и упорядоченности регулирования имущественных и личных отношений.
Истина (verae) — фундаментальная суть римского правоприменения (см., например, D.4.1.3). Суть истины в адекватном отражении реальности в процессе применения норм права. Восприятие и анализ юридической ситуации, по мнению римских юристов, можно назвать адекватным тогда, когда он согласуется не только с объективной юридической логикой, но и с личным жизненным опытом и чувствами лица, применяющего право, а также опытом окружающих. Адекватность восприятия и анализа конкретной жизненной ситуации — основа справедливого применения норм права, без них оно невозможно. В такой постановке вопроса современному юристу покажется странным факт, что в процессе постижения истины римский юрист давал волю чувствам. Но факт есть факт: римская юриспруденция в отличие от современной чувства в процессе познания истины никогда не отвергала, а, наоборот, делала на них упор.
Ничего странного в этом нет, ведь римский юрист всегда любую ситуацию воспринимал широко, а не только через призму юридически значимых фактов, содержащихся в гипотезе правовой нормы. Этого не может позволить себе юрист современный, который в каждой ситуации старается воспринять в первую очередь только юридические факты и только во вторую — другие обстоятельства, которые юридического значения не имеют. Благодаря этой особенности римские юристы и должностные лица никогда не упускали из виду постоянно идущее развитие правоотношений и гибко на них реагировали. Подтверждением этого факта служит наличие преторского права (ius honorarium), специально созданного для целей адекватного реагирования на объективно идущий процесс усложнения общественных и правовых отношений12.
Под справедливостью римские юристы понимали возможность для субъектов правоприменения в рам-
ках правосудия осуществлять адекватное воздаяние13. Суть адекватного воздания в том, что любые добросовестные и правомерные действия стороны получают правовую защиту независимо от того, как они отражены в позитивном праве и как они с ним соотносятся. Действия же стороны недобросовестной, пусть формально и соответствующие нормам позитивного права, судебной защиты либо вообще не получают, либо прямо пресекаются. Иными словами, справедливость первична, всегда приоритетна по сравнению с нормами законов и обычаев. Ясно высказывается Марцелл: «Даже если ничто из относящегося к закону не должно с легкостью меняться, тем не менее там, где справедливость явно требует этого, следует оказать содействие такому изменению» (D.50.17.183)14.
Адекватное воздаяние, базирующееся на установках истины и справедливости, в системе имущественно денежных отношений носило предельно четкий характер и было отражено в такой категории, как «rerum natura» (природа дела)15. Так, в контракте купли-продажи гармония в отношениях сторон заключается в том, что две стороны — продавец и покупатель — обязаны адекватно воздавать друг другу согласно условиям контракта. Например, покупатель воздает деньгами, а продавец — вещами определенного количества и качества. Передача некачественного товара есть прямое нарушение нормы гармонии, как и задержка с оплатой со стороны покупателя.
Таким образом, классическому римскому праву присущи минимум четыре базовых принципа — развитие, единение, свобода и гармония. Каждый из них проникал во все нормы и институты римского права в процессе их создания и применения. Эти принципы определили общую цивилизационную тенденцию, в силу которой институты классического римского права не только не отмирают, а наоборот, заимствуются правовыми системами современных государств. Эти базовые идеи римской правовой системы не являются плодом раздумий одного человека, а являются естественно складывающимися по ходу эволюции нормами, которым подвержены не только правотворчество и правоприменение, но и вся социальная, а возможно, и естественная природная реальность16.
1 Так, С.С. Алексеев цитирует О. Шпенглера, который утверждает, что «античное право — от начала и до конца есть право повседневности, даже мгновения. По своей идее оно создается в каждом отдельном случае и на данный случай» (Шпенглер О. Закат Европы: В 2 т. М., 2004. Т. 2. С. 53). А раз так, то каких-либо четких принципов у «права повседневности» существовать не может. Сам же С.С. Алексеев менее категоричен, утверждая: «Конечно, по меркам современной юридической науки принципы и нормы римского права в чем-то ограничены, в какой то степени относятся к истории. Но и сейчас в них отчетливо видно то, что многие мыслители называли «писаным разумом», одним из высоких объективированных выражений разума по решению сложных жизненных ситуаций, отлитых путем нормативных обобщений в совершенные юридические конструкции. До сих пор можно восхищаться четкостью, безупречной логичностью, ясностью и простотой формул и положений римского права, их истинной интеллектуальной красотой
и изяществом... Главное же — римское частное право выработало эти великие начала частного права» (Алексеев С.С. Право. Опыт комплексного исследования. М., 1999. С. 43—44). Вряд ли путем бессистемной и сиюминутной казуистики можно создать такие правовые конструкции, которые пережили две тысячи лет. Наоборот, факт наличия этих конструкций и есть зримый результат наличия общих принципов римской правовой системы, которым жестко подчинялось и правотворчество, и правоприменение.
2 Предельно ясно этот принцип формулирует Помпоний: «Если кто-либо вмешивается в дело, не имеющее к нему никакого отношения, то имеет место его вина» (0.50.17.36).
3 Имеется в виду хорошо известное суждение Ульпиана: «Претор говорит: «Я буду охранять соглашения, которые совершены не вследствие злого умысла и не вопреки законам, плебесцитам, сенатусконсультам, декретам, эдиктам принцепсов и не в обход какого либо из правил в них содержащихся» (0.2.14.7.7).
4 Имеется в виду известное правило «какие правовые положения кто-либо устанавливает в отношении другого, такие же положения могут быть применены и в отношении него самого». Ульпиан комментирует: «Этот эдикт устанавливает положение величайшей справедливости и не может вызвать чье-либо обоснованное неудовольствие: ибо кто же станет отвергать, чтобы по его делу было вынесено такое же решение, какое он сам выносит для других или поручает вынести?» (0.2.2.1).
5 Помпоний: «То, что есть наше, не может быть передано никому другому без нашего содействия» (0.50.17.11).
6 Моммзен Т. История Рима. М., 2001. Т 1. С.180.
7 Он же делает еще одно аналогичное высказывание: «Юриспруденция есть познание божественных и человеческих начал, наука о справедливом и несправедливом» (0.1.1.10.2).
8 См., например: Франчози Д. Институционный курс римского права: Учебник. М., 2004. С. 43.
9 На первый взгляд, трудно объяснить такое суждение, которое приводит юрист Африкан: «Мела говорит, что в понятие «товар» люди не включаются; и по этой причине,
говорит он, работорговцы считаются не купцами, а торговцами невольниками; и это правильно» (0.50.16.207).
10 Каллистрат: «Если совершенное дело выявляет свою истинность без наличия каких-либо письменных документов, то этот факт не имеет меньшей силы вследствие того, что нет никакого документа» (подтверждающего это дело) (0.22.4.5).
11 Ульпиан: «Изучающему право надо прежде всего узнать, откуда пошло слово «право». Право получило свое название от слова «справедливость», ибо согласно превосходному определению Цельса право есть искусство доброго и справедливого» (0.1.1.1).
12 Истина как проявление идеи гармонии несовместима с юридическим формализмом в принципе. Так по крайней мере считали классические юристы. Показательное суждение делает Гай: «Сирота, который уже близок к совершеннолетию, считается способным на совершение и воровства, и противоправного деяния» (0.50.17.111). Гаю чужда идея о том, что законом можно установить один равный для всех возраст совершеннолетия, так как это будет, пускай и иногда, не соответствовать истине. От такой постановки вопроса современный юрист, привыкший к нормативности, придет в ужас.
13 Ульпиан: «Правосудие есть неизменная и постоянная воля предоставлять каждому его право» (0.1.1.10).
14 А Ульпиан дает несколько странное для современного юриста определение: «Юриспруденция есть познание божественных и человеческих дел, наука о справедливом и несправедливом» (0.1.1.10.2).
15 Цельс: «То, что воспрещается самой природой дела, не устанавливается никаким законом» (0.50.17.188).
16 Так, современный философ В. Вестник научно обосновывает, что существуют семь универсальных норм бытия (нормы развития, единения, любви, гармонии, радости, охраны и свободы). Их наличием обеспечивается и задается бытие как отдельных индивидов, так и их сообществ, а также существование плотной и тонкой материи. По сути, эти нормы есть высшие законы космоса (см.: Вестник В. Впервые о главном секрете благополучия. М., 2007. С. 207—279).
