CC BY
282
ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА
И.Ю. Карлявин*
МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ КАТЕГОРИЙ FIDES (СОВЕСТЬ) И BONA FIDES (ДОБРАЯ СОВЕСТЬ) В РИМСКОМ ЧАСТНОМ ПРАВЕ
Аннотация. Исследование посвящено методологически важным аспектам таких категорий, как fides и bona fides. Акцент делается на формирование названных категорий в трудах римских юристов, а также на развитие учения о доброй совести в работах немецких ученых-романистов. Именно в период расцвета римского частного права fides и bona fides приобретают правоприменительное значение. Окончательное научное обоснование названные категории получают в трудах немецких ученых-пандектистов. Наряду с исследованием сущностных характеристик категорий fides и bona fides, в сферу внимания автора попадают правоотношения, формирование которых происходит под влиянием доброй совести. Немаловажным является определение направлений современных исследований fides и bona fides. Окончательная цель, — грамотное формирование современных аналогов доброй совести, в Германии, — Treu und Glauben, в России, — категории добросовестность и одноименного принципа. Наряду с традиционными методами научного исследования (анализ, синтез, сравнительное правоведение), автор стремится выстроить свое исследование преимущественно на базе источников римского права и трудах немецких ученых. Методологическая цель — выявить преемственность во взглядах римских юристов и немецких (немецкоязычных) ученых разных поколений. В современной российской и зарубежной правовой доктрине сравнительные исследования таких категорий, как fides и bona fides, встречаются нечасто. Обе категории имеют самостоятельное правовое, в том числе и методологическое значение. Между ними существует определенная связь и взаимодействие. Благодаря общим нравственным истокам обе категории оказывают сильное влияние на конструирование правовых отношений. Bona fides в большей степени тяготеет к частному праву. Замечательно, что bona fides служит формой реализации aequitas (справедливости).
Ключевые слова: добрая совесть, методология правоприменения, римское право, принцип справедливости, bona fides, aequitas, вера, доверие, преемственность, методологическое значение.
Рассуждения о методологическом значении таких, сходных на первый взгляд, категорий, как fides и bona fides, следует начать с представления о методологии права. Обратимся с этой целью к исследованиям немецких правоведов, труды которых по праву занимают первое место в ряду исследований методологии частного права1.
1 Немецкие авторы бережно относятся к своим догматическим традициям. Примером может служить: Privatrechts-dogmatik und System // Deutschsprachige Zivilrechtslehrer
В сознании немецких ученых методология никогда не существовала раздельно от философии, а методология права от философии права. Так, известный немецкий ученый Йозеф Колер (Josef Kohler) в начале прошлого века писал, что философия права это одна из сфер философии и именно та философия, которая охватывает существо-
des 20. Jahrhunderts im Berichten ihrer Schuler. Eine Ideengeschichte in Einzeldarstellungen. Bd 2. Herausg. Von Stefan Grundmann, Karl Riesenhuber. Berlin-New York, 2010. 521 s.
© Карлявин И.Ю., 2015
* Карлявин Иван Юрьевич — кандидат юридических наук, доцент кафедры гражданского права и процесса
Ивановского государственного университета.
153002, Россия, г. Иваново, Посадский пер., д. 8.
вание человека во взаимосвязи с культурой. Как и каждая философия, она должна ставить вопросы и разъяснять, основываясь на типичных для неё явлениях, существует ли какая сила, управляющая ими, которую мы можем воспринимать и объять нашими способностями к выводам и заключениям. Из этого следует, пишет ученый, что философия, — это наука-помощник2. Другой авторитетный немецкий ученый, приблизительно в то же время писал: «Во все времена под философией понимались такие учения, которые находили ответы на насущные вопросы времени и человеческой души. Философия представляла сущность любого научного содержания и всегда играла важную роль. Философия — это мнение о ценности наших знаний об истине». В этом и других высказываниях Густав Радбрух (Gustav Radbruch) неоднократно указывает на прикладной характер философии права3.
Современные немецкие исследователи с огромным пиететом относятся к методологии права, видя в ней лекарство от всякого рода сиюминутных увлечений. Так, Франц Бидлинский (Franz Bydlinski) отмечает, что современная юриспруденция должна находиться в состоянии постоянной обороны от не касающихся её текущих задач, сформулированных правовой догматикой. Опираясь на действующий правопорядок, она должна обнаруживать то рациональное, что скрывается в межчеловеческих отношениях. Контроль над этими процессами, по мнению ученого, должен осуществляться с помощью достаточно хорошо разработанных положений юридической методологии4.
К рубежу XIX-XX вв. немецкой философско-правовой мыслью был сформулирован целый ряд определений методологии права, которые, на наш взгляд олицетворяют различные грани этого явления. Оценивая методологию как трансцендентальное явление, Эммануил Кант (Immanuel Kant) писал, что под трансцендентальной методологией нужно понимать определение формальных условий полной системы чистого разума. Эта система, по мнению ученого, подразделяется на дисциплину, каноны, архитектуру и историю чистого разума. Методология чистого практического разума, по Канту, есть искусство о том, как законы чистого практического разума входят в сознание человека и оказывают влияние на норму права, за счет чего объектив-
2 Kohler J. Lehrbuch der Rechtsphilosophie. Berlin-Leipzig, 1909. S. 9.
3 «От математики и естественных наук до психологии и технологий нет науки, которая хотя бы раз не обозначала, что в своем учении она опирается на почетнейшую из наук, — философию. Юриспруденция не является исключением, так, во вступлении к Пандектам мы видим, как она признается в верности философии» // Radbruch G. Grundlage der Rechtsphilosophie. Leipzig, 1914. S. 1.
4 Bydlinski F. Juristische Methodenlehre und Rechtsbegriff.
Wien — New York, 1982 und 1991. S. 109.
ный практический разум мог бы повлиять на становление субъективно-практического начала.
Целый ряд немецких ученых рассматривали методологию как явление чрезвычайно приближенное к логике. Так, Фрис (Fries) отмечал, что методология должна ограничиваться лишь логической техникой и содержать в себе правила о процессе и методах доказывания, в соответствии с которыми и должно происходить формирование нашего познания. Хербарт (Herbart) считает, напротив, что методология — это лишь первый раздел метафизики. Вундт (Wundt) и Бахман (Bachmann) стремятся видеть в методологии системное начало и отмечают, что методология занимается специальным оформлением принципов познания, представляет собой процесс систематизации, формирующий архитектуру из логически связанных элементов, находящихся в органической взаимосвязи между собой. При этом ученые отмечают, что это есть некий идеал. Хёниксвальд (Hönigswald) считает, что методология занимается вопросом, как содержание наших утверждений о ценности логических форм реагирует во взаимосвязи с научным познанием. Анализируя все приведенные определения, Рудольф Айслер (Rudolf Eisler) отмечает, что методология — это часть логики, которая занимается исследованием общей методики познания, а также служит индивидуальному исследованию, принимая во внимание логические оценочные категории, правильность и целесообразность, свойственные логике. Методология представляет собой анализ и практику научного познания, олицетворение логических принципов и представлений5.
Все приведенные определения, на наш взгляд, говорят, в частности, о различных направлениях и этапах в понимании методологии и о серьезном научном подходе к освоению данной категории. В целях нашего исследования хотелось бы обратить внимание, кроме указания на прикладной характер методологии, еще на одну деталь. Методология несет в себе, вольно или невольно, доказательственную функцию. Это видно, в частности, из разъяснения роли методологии, данного Шуппе (Schuppe). Ученый пишет, что сущность суждений и способов их формирования может быть выявлена (вскрыта) тогда, когда происходит познание и изучение мысли в её простых доказательственных формах в отношении к определенным объектам. Это становится возможным, когда такого рода доказательственные формы встают в ряд подобных себе. Это есть логика аналогий, что и составляет сущность методологии6.
Последнее высказывание однозначно говорит о том, что немецкая методология права видит себя преемницей греко-римской методоло-
5 Eisler R. Wörterbuch der Philosophischen Begriffe. Bd. 2. Berlin, 1910. S. 796-797.
6 Eisler R. Ibid. S. 797.
гической традиции, в которой преобладающим являлся так называемый формально-логический подход. Формально-понятийная методология — основа современной немецкой методологии. Уже в конце XVIII в. германская почва становится благодатной для постановки и реализации целого ряда общественно-правовых противоречий. Главными из них были: 1) противоречие между разумными началами, генерируемыми юридической наукой и силой судебного решения; 2) противоречие между тенденцией разрешения спорных ситуаций, взятых в отдельности, и стремлением к наиболее полному договорному регулированию. Ареной обсуждения этой проблематики стали германские университеты в Гёттингене, Халле, Йене и Лейпциге. Одним из объектов критики была силлогическая (рациональная) модель научного познания, которая стала сдавать позиции перед иррациональными подходами, — теми посылками, которые были связаны с деятельностью судов. При этом, именно учитывая особенности немецкой почвы, рациональное и иррациональное в Германии были обречены на взаимное сосуществование (а возможно, и сострадание), а не слепое отрицание одного другим7.
Указанные тенденции не оставляют немецкую науку и сегодня. Многие немецкие исследователи и правоприменители не рассматривают методологию как или научную, или законотворческую, памятуя, что цель одна — обеспечение наиболее качественного процесса правоприменения. Так, профессор Норберт Хорн (Norbert Horn) отмечает, что методология — это ядро науки о праве и учения о правоприменении. С учением о правоприменении мы получаем, таким образом, теорию юридической практики и в то же время теорию науки о праве. При этом между научной и практической работой в отношении права отсутствуют различия структурного характера. Можно говорить скорее о различиях в градации, в подходах8.
Таким образом, мы делаем вывод, что на первом месте в нашем исследовании должна стоять понятийная, формально-определенная методология (die Begriffsjurisprudenz), затем, насколько это будет возможным и необходимым, свое место займет иррациональная методология. Такие категории, как «bona fides», «Treu und Glauben» и «добросовестность», прежде всего относятся к так называемым системным абстрактно-описательным понятиям (abstrakt beschreibene Begriffe), именно на них зиждется формулирование общих
правовых норм. Ханс Мартин Павловский (HansMartin Pawlowski) отмечал, что формулировка и наполнение содержанием основополагающих для частного права понятий — есть греко-римская традиция, именуемая научнообоснованной обработкой права (Verwissenschaftlichung des Rechts), и именно она имеет первостепенное юридическое значение9.
Европейские исследователи сегодня в один голос заявляют себя преемниками римско-пра-вовых традиций. Так, Ян Дирк Харке (Jan Dirk Harke) пишет, что европейская методология изначально восходит к двум отправным пунктам: 1) к системе права и толкованию права в римском праве; 2) к представлению о том, как развивались правоотношения и как реагировали на это толкователи норм права, и как при этом находила свою реализацию аналогия права10. Из этого, в свою очередь, вытекает ещё одна замечательная и ярко выраженная в методологии немецкого права тенденция сравнительного правоведения. В этом контексте хочется привести высказывание замечательных немецких ученых Конрада Цвайгерта и Хайна Кётца (Konrad Zweigert und Hein Kötz) о том, что решающим критерием в деятельном начале сравнительного правоведения является правоприменительная практика. Речь, конечно, должна идти о лучших судебных решениях. При этом, в свою очередь, определяющим критерием должна быть лишь одна практическая ясность (die praktische Ewidenz), которая всякий раз должна служить непосредственной и явно выраженной, фактической (объективной) справедливостью. Оторванная же от реальности правовая догма показывает все более и более, что она существует в самой себе, в отрыве от жизненной силы. Новая реалистическая методика развивается из опыта, именно благодаря ему, она приобретает свое действительное содержание, — действительность нашего правового мышления (die Wirklichkeit unseres Rechtsdenkens)11.
Итак, в продолжение своего исследования мы решили опираться на традиционный, выработанный в греко-римской традиции, научно-обоснованный в немецком праве, формально-понятийный методологический подход. Ученые-германисты предлагают следовать такой методике: 1) изначально подбираются и анализируются соответствующие нормативные акты, 2) анализируются правовые понятия, 3) конструкции,
7 Schröder J. Wissenschaftstheorie und Lehre der «Praktischen Jurisprudenz» auf deutschen Universitäten an der Werke zu 19 (neun-zenten) Jahrhundert. Frankfurt am Main, 1979. S. 192-196.
8 Horn N. Einfürung in die Rechtswissenschaft und Rechtsphilosophie. Heidelberg, München, Landsberg, Frechen, Hamburg, 2007. S. 111-112. Аналогичные высказывания можно встретить например у Henningen T. Europäische Privatrecht und Methode. Tübingen, 2009. S. 41-49.
9 Pawlowski H-M. Methodenlehre für Juristen. Heidelberg, 1999. S. 2-3.
10 Harke J. Sysnem und Auslegung im klassischen römischen Vertragsrecht // Europäische Methodenlehre: Handbuch für Auslegung und Praxis / Herausg. von Karl Riesenhuber. Berlin, 2006. S. 6-7.
11 Zweigert K., Kötz H. Einfürung in die Rechtsvergleichung
auf dem Gebit des Privatrecht. Tübingen, 1996. S. 32.
4) правовые институты12. Считаем возможным следовать этим началам, с учетом того, что рецепция римского права может предполагать и иной путь: 1) исследование идей, 2) категорий, 3) правовых конструкций и, наконец, правовых норм. Это также возможный в нашем случае путь, поскольку речь идет о категориях, сложившихся в исторической ретроспективе.
Сегодня не вызывает сомнений тот факт, что происхождение основных юридически значимых понятий и категорий берет свое начало в римском и греческом (эллинском) праве, как и то, что формирование этих представлений происходило как в одностороннем порядке, так и в постоянном сопряжении и взаимодействии целого ряда сфер римского и греческого права. Одним из таких понятий является представление о доброй совести или о добросовестности в праве.
Понятие добросовестности, несмотря на то, что споры о его природе продолжаются до сих пор13, следует отнести по своему происхождению к римскому правопорядку, с той оговоркой, что представление о данной категории, её содержательной и конструктивной составляющей формировалось в ходе исторического развития древнеримского общества. Продолжается этот процесс и сейчас, если говорить о научной обоснованности этой категории, и, конечно, о её развитии в категориях «правопреемников».
Именно в древнеримской духовной традиции возникли и культивировались такие категории, как верность своей семье и своему роду, государству, договору и долгу. Эти категории стояли на таких столпах, как личная скромность, уважение детей к родителям, забота родителей о детях, власть предержащих о подчиненных, бережливость, совесть и стыд. Т. Моммзен отмечает, что сущность римского духа выражалась в том, что он держал сына в страхе перед отцом, гражданина перед повелителем, а всех их в страхе перед богами. Он ничего не требовал и ничего не уважал, кроме полезной деятельности, и заставлял каждого гражданина наполнять каждое мгновение короткой жизни неусыпным трудом. Расширение государства было единственным незапретным высоким стремлением для римского гражданина14.
Длительное время развитие римского права сопровождалось внутриобщинным нравствен-
12 Schäfer F. Juristische Germanistik. Frankfurt am Main, 2008. S. 147.
13 Так, один из видных немецких исследователей — Франц Виакер (Franz Wiacker) принципиально стоит на той позиции, что внутреннее состояние римского общества не могло обеспечить непрерывность нравственного развития, а значит, и последовательное и непрерывное развитие fides. Подробнее об этом см.: Schormann K. Kriegerische Auseinandersetzungen als Ausdruck einer Kultur, Quellen, Methoden, Ergebnisse archäologischer, ethnologischer, ethologischer und psychologicker Forschung. Bremerhaven, 2001. C. 90.
14 Моммзен Т. История Рима. До битвы при Пидне. Т. 1. СПб., 1994. С. 37.
ным контролем. Так, например, если муж продавал жену или отец женатого сына, если ребенок ударил отца или невестка свекра, если патрон нарушил долг чести по отношению к гостю или к клиенту, если сосед самовольно передвигал с места межевой камень или если вор похищал в ночное время жниво, которое оставляли без охраны, полагаясь на человеческую совесть, то божественное проклятие с той минуты тяготело над головою виновного. Он мог быть лишен жизни (в зависимости от тяжести проступка). Царь имел право привести в действие проклятие по своему добросовестному убеждению15.
Fides
Представление о добросовестности в Риме начинает складываться со времен деятельности «птицегадателей» (augures) и «мостостроителей» (pontifices). С этого периода начинает наполняться своим содержанием термин fides. Fides — термин, обозначающий разные аспекты такого нравственного явления, как вера. Вера как собственная вера и доверие к чужой честности, верность данному слову, нравственная обязанность всех людей выполнить свое обязательство, в чем бы оно ни выражалось. М. Бар-тошек отмечает, что благодаря именно такому представлению fides стала опорой всех правоотношений в Риме между гражданами и негражданами и одним из основных творческих элементов римского правового мышления16.
Из всех довольно многочисленных работ, посвященных fides, в западноевропейской правовой доктрине выделяются очерки Эдуарда Франкеля (Eduard Fraenkel)17. На основании подробного филологического анализа древнеримских текстов, в которых содержится упоминание о fides, Эдуард Франкель ставит вопросы и делает целый ряд важных, на наш взгляд, выводов. На важный вопрос, вызывающий бурные споры, о первом упоминании слова fides, исследователь придерживается оригинального взгляда. Суть его сводится к тому, что наиболее значимым видится то, с какого времени слово fides наполняется юридически значимым содержанием. Франкель отмечает, что в период жизни и деятельности Цицерона этот термин имел различное содержание (друг-приятель, колода, доверие, вера) и не имел особого юридического значения и употреблялся как термин технического плана18. Лишь только в литературе респу-
15 Там же. С. 152-153.
16 Бартошек М. Римское право: (Понятие, термины, определения) / пер. с чешск. М., 1989. С. 131-132.
17 Fraenkel E. Zur Geschichte des Wortes Fides. Roma, 1916. S. 187-199; Fraenkel. E. Kleine Beitrage zur Klassischen Philologie. Bd. 2. Roma, 1964. S. 13-26.
18 В немецкой правовой доктрине нет единства мнений о том, когда термин fides приобрел свое истинное содержание и когда его осознанно стал применять законодатель.
бликанского периода термин fides начинает приобретать свое истинное и наиболее точное, по мнению Франкеля, значение, которое закрепляется за ним на все оставшееся время: гарантия, поручительство (die Gewähr), обещание (das Verschprechen), надежность (die Zuverlässigkeit), верность (die Treu), вероятность, достоверность (die Glaubwürdigkeit) и все то, где и в чем можно было увидеть гарантии в самом широком смысле слова, будь то действие или обещание или определенное правовое отношение одного лица к другому или в отношении лица или по отношению к вещи19.
Надо сказать, что довольно широкое представление Франкеля о содержании fides, в то же время является максимально конкретным. Исследователь отмечает, что в указанный исторический период данный термин всегда употребляется в устойчивой конструкции, которая предполагает его соотношение в дательном падеже к лицу или к вещи. Франкель подчеркивает, что fides (fidem habeo) не есть активный психологический процесс (деятельность), имеющая самостоятельное значение (Vertrauen, Glauben). Очевидно, говорит Франкель, что в данном случае речь идет о том, что достойно доверия. «Во всех этих случаях с помощью fides обозначается качество (личности) того, кому доверяют или, точнее говоря, — характер его отношения к тому — другому, который ему противостоит, но не психическая деятельность и не настроение доверителя», — отмечает исследователь20.
В этой части утверждений Эдуарда Франкеля можно оценить как максимально выверенные. Прежде всего fides означает веру и доверие в смысле веры данному слову со стороны третьих лиц и доверие как соблюдение верности своему слову. Это первая грань, определяющая как бы нижний предел человеческих отношений с точки зрения римского воззрения на существующий порядок вещей. Вместе с тем без уважения к самому себе и своему честному слову в Риме не мыслилось ни одно правовое отношение.
Волузий Мециан в 4-ой книге «Фидеикомис-сов» отмечает, что «хотя фидеикомисс, сделанный предметом стипуляции, не является долгом, однако, так как он был сознательно обещан (лицом), действующим ради соблюдения верности (данному слову), подлежит исполнению»21.
Так, например, Карл Шорман (Karl Schorman) утверждает, что названный термин появился в первых римских кодификациях приблизительно в 450 г. до н.э. и имел вполне определенное содержание как основополагающий для римского цивильного права, — «Er tritt bereits bei der Kodifikation des frühersten geltenden Rechts ca. 450 v. Chr. In den XII-Tafelngesetzen auf und meint die sittliche Bindung an das eigene Wort» // Schorman K. Ibid. S. 90.
19 Fraenkel E. Zur Geschichte des Wortes Fides. Roma, 1916. S. 187.
20 Fraenkel. E. Ibid. S. 188.
21 D. 12. 6. 62 // Дигесты Юстиниана / Перевод с латинско-
го. Отв. ред. Л.Л. Кофанов. Т. III. М., 2003. С. 133.
Доверие к данному слову — это та мера поведения, которая является обязательной и непреложной как для публичной власти и её представителей, так и для частных лиц, как во внутригосударственных, так и в международных отношениях. Доверие, в такого рода отношениях проявляет важную свою черту — начинает способствовать сохранению и охранению имущественной сферы участников правовых отношений, постепенно преломляясь через правило — «не навреди», — как в частноправовой, так и в публично-правовой сфере.
Так, например, Павел в 3-й книге «Вопросов» пишет: «Когда уплачено больше, чем следовало, а ту часть долга, которую можно истребовать (обратно), нельзя найти, то все (уплаченное) считается недолжно уплаченным при сохранении прежнего обязательства». Это, по мнению Павла, — правило, продиктованное естественным правом, то есть устоявшимся в праве народов правопорядком22.
Для римлянина обмануть (подорвать) доверие невозможно, в особенности, если речь идет об отношениях по сути безвозмездных. Это, кроме всего прочего, объясняется тем замечательным фактом, что доверие имеет в римском праве собственную обеспечительную ценность, наряду с поручительство и залогом, а, порою, и большую, а также тем, что римское государство чувствует не только свое право в отношении подвластных, но и свои обязанности перед ними. Все эти отношения пронизаны взаимным доверием. Таким образом, доверие раскрывается как функциональное начало.
Ульпиан в 13-й книге «Комментариев к эдикту отмечает, что общепризнанным является то, что при распродаже имущества банкира после (обладателей) преимущественных прав предпочтением пользуются те, кто положил деньги в банк, доверившись публичному кредиту. Но, конечно, те кто, положив деньги, получил от банкира проценты, не отличаются от остальных кредиторов, и справедливо: ведь одно дело давать в долг, другое — положить (на хранение). Однако если наличные деньги имеются, то тот, кто предъявит такие требования, будет иметь приоритетное право в отношении обладателей других преимущественных прав23.
Помпоний в 31-й книге «Комментариев к Квинту Муцию» пишет: «То, что я продал, становится принадлежащим принявшему не иначе, как если мне уплачена цена, или в этом отношении мне дано обеспечение, или если я буду иметь к покупателю доверие без всякого обеспечения»24. Задаваясь вопросом о том, что же является доста-
22 Э. 50. 17. 84, 1 // Дигесты Юстиниана / перевод с латинского; отв. ред. Л.Л. Кофанов. Т. VII. Полутом 2. М., 2005. С. 533.
23 Э. 42. 5. 24, 2 // Дигесты Юстиниана / перевод с латинского; отв. ред. Л.Л. Клфанов. Т. VI. Полутом 2. М., 2005. С. 227.
24 Э. 18. 1. 19 // Дигесты Юстиниана / перевод с латинского; отв. ред. Л.Л. Кофанов. Т III. М., 2003. С. 569.
точным обеспечением надлежащего исполнения обязательства, Ульпиан отвечает, — в любом случае это поручительство и залог. «Но также если обещанному будут доверять и без предоставления поручителей, то, по-видимому, обеспечение будет достаточным»25.
Доверие как функциональное начало порождает обоюдное долженствование. Именно поэтому следует согласиться с мнением тех авторов, которые считают, что отношения римского государства со своими колониями было двусторонне обязывающим. Со стороны колоний требовалась беспрекословная покорность, со стороны Рима забота об этих территориях как о своих26. Ульпиан в 1-й книге «О цензах» с явной гордостью пишет: «Надлежит знать, что некоторые колонии обладают италийским правом, каковой в финикийской Сирии является прекраснейшая колония тирийцев, откуда я родом, знатная своими районами, очень древняя по происхождению, сильная оружием, во всем верная договору, который она заключила с римлянами, ведь божественный Север и наш император предоставил ей италийское право за отличную и выдающуюся верность государству и императору римскому»27. При этом важно отметить, что доверие закономерно порождает заботу и стремление к опеке.
Идея взаимного доверия как взаимной заботы и служения пронизывает все слои римского общества, так что возникает довольно прочная взаимосвязь. Виктор Пёшль (Viktor Pöschl) утверждает, что вера, доверие, надежность с древних времен составляли первооснову (основной столп — ein Grundpfeiler) римского государства и общественного порядка. Они отсылали к доверию, взаимопомощи, взаимной ответственности как осознанной на самом высоком уровне политической ответственности: патрона перед клиентом, обладателя государственной власти перед римским народом, римской нации перед своими союзниками. Это означало также и то, что в Риме господствовала сила, основанная на взаимной политической ответственности, как сила, способная создать и постоянно поддерживать международную систему опеки (als Treuhänderschaft). Именно на доверии покоились безопасность, уверенность, стабильность и успех римской внешней политики28. Д.В. Дождев справедливо отмечает, что идея связи преобладает в значении fides над идеей подчинения как
25 D. 40. 5. 4, 8 // Дигесты Юстиниана / перевод с латинского; отв. ред. Л. Л. Кофанов. Т. VI. Полутом 1. М., 2005. С. 571.
26 Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. М., 1996. С. 45-47.
27 D. 50. 15. 1 // Дигесты Юстиниана / перевод с латинского; отв. ред Л.Л. Кофанов. Т. VII. Полутом 2. М., 2005. С. 445.
28 Pöshcl V. Virgils Hinwendung zu Rom // Aufstieg und Niedergangs der Römischen Welt: Geschichte und Kultur im Spiegel der neueren Forschung. Teil 2. Bd. 31/1. Berlin, New York. 1980. S. 716.
в международных отношениях, так и в частных29. Авл Гелий пишет: «По обычаям римского народа было принято и широко известно, что после родителей в первую очередь следует заботиться о детях, вверенных в нашу fides и опеку; после них ближайшее место занимают клиенты, что поступили к нам в fides и под наше покровительство; затем на третьем месте — лица, связанные гостеприимством; затем — родственники и свойственники»30.
Замечательно, что в сферу отношений, основанных на доверии, попадали и рабы. Им предоставлялась исковая защита в тех случаях, когда господин обязывался перед ними, а они верили его честности. Гермогениан в 1-й книге «Извлечений из закона» пишет о том, что лишь в силу определенных причин рабам разрешается жаловаться в суд на своих господ, так, если они утверждают, что уничтожено завещание, в котором по их заявлению им была предоставлена свобода. Рабам разрешается также указывать, что господа виновны в недостаточной раздаче хлеба римскому народу, в утайке имущественного ценза, подделке монеты. Кроме того, (рабы) могут требовать от господ предоставленную им по фидеикомиссу свободу, если они утверждают, что выкуплены на их собственные деньги и не были отпущены на свободу в нарушение честного исполнения соглашения. В конечном счете рабу предоставляется власть (право) объявить о таком договоре, основанном на честности31.
Таким образом, отношения, основанные на верности данному слову, могли складываться между всеми лицами и даже рабами. В большинстве сфер общественной жизни верность резюмировалась: международные, семейные, наследственные, основанные на безвозмездных и лично-доверительных договорах отношения. Fides — начинает представлять собой предел, за которым определялось место злоупотреблению правом в виде обмана и вероломства. Ульпиан в 30-й книге «Комментариев к эдикту» отмечает, что если вещь отдается на хранение, то лицо (по-клажедатель) делает тем самым ставку на честность. В случае невозврата вещи, хранитель обязан выплатить стоимость вещи, переданной на хранение. Однако если поклажедатель вносит вещь на хранение в силу возникшей необходимости, «то возрастает степень преступности вероломства и общественные интересы ущемляются из-за необходимости защиты в суде права государства, ибо в таких делах вредно нарушение честности»32.
29 Дождев Д.В. Там же. С. 48.
30 Цит. по.: Дождев Д.В. Там же. С. 48.
31 D. 5. 1. 53 // Дигесты Юстиниана / перевод с латинского; отв. ред. Л.Л. Кофанов. Т. II. М., 2002. С. 45.
32 D. 16. 3. 1, 4 // Дигесты Юстиниана / перевод с латинского;
отв. ред. Л.Л. Кофанов Т. III. М., 2003. С. 409, 411.
Постепенно, по мере того, как fides расширяет границы своего действия и становится необходимой предпосылкой правоотношений, происходит наполнение её собственным, можно сказать деятельным содержанием. Участники правоотношений начинают получать ответы на вопрос о том, как поступать, сообразуясь с fides? Наряду с вышеобозначенными нами аксиомами: следовать данному самим собой слову, верить слову партнера, презюмировать верность управляющего имуществом и опекуна, безоговорочно верить государству и любому лицу обличенному властью, появляются и другие правила поведения, основанные, согласующиеся и как бы естественно вытекающие из fides. Гай в 3-й книге «О словесных обязательствах» формулирует наиважнейшее правило поведения в сфере имущественных отношений, как раз вытекающее и основанное на fides — возможно укрепить имущественную сферу другого лица, исполнив за него обязательство без его ведома и воли, но нельзя подвергать угрозе эту сферу и взыскивать долг без ведома и воли на то обладателя права требования33.
Обязательства должны исполняться потому, что основаны на обещании, на слове, данном одним другому. Давший слово верит ему, соблюдая свой долг. Принявший данное другим слово, верит ему также, сообразуясь с представлениями о честности и верности данному слову. Опираясь на эти, кажущиеся естественными представления, римское право вырабатывает следующий основополагающий принцип — обязательства должны исполняться надлежащим образом. Ульпиан в 4-й книге «Комментариев к эдикту» пишет: «Справедливость этого эдикта вытекает из самой природы. Ибо, что более соответствует человеческой честности, чем соблюдать то, в чем они (люди) договорились»34.
Fides и bona fides
Таким образом сформировалась категория fides и из её недр начала вырастать несколько другая категория — bona fides (добрая совесть). Наибольшее место в правовой доктрине указанным категориям отводят исследования немецких авторов. На наш взгляд, главной целью немецких исследователей при изучении обозначенных категорий явилось ощущение какой-то недостаю-
33 «Каждый, кто выполнит обязательство за другого, хотя бы без его воли и ведома, освобождает его (от обязательства). Но одно лицо не может по праву взыскивать за другое без воли последнего то, что это лицо должно получить. И естественные и разумные доводы убеждают в том, что мы можем улучшить положение другого лица, даже без его ведома и воли, но не можем ухудшить его» // Э. 3. 5. 38 // Дигесты Юстиниана / перевод с латинского; отв. ред. Л.Л. Кофанов. Т. I. М., 2002. С. 397.
34 Э. 2. 14. 1, 1. // Дигесты Юстиниана / перевод с латинского; отв. ред. Л.Л. Кофанов. Т. 1. М., 2002. С. 230.
щей детали в системе правового регулирования, а, возможно, и самой главной. Сначала казалось, что это навеяно известными сложностями общественно-исторического развития. Но исследования в этом направлении продолжаются и сегодня. Нельзя же утверждать, что они происходят по инерции и из праздного любопытства. Можно, конечно, предположить, что немецкая правовая доктрина старается подвести прочную научную базу под собственную, очень сходную с bona fides, категорию — Treu und Glauben.
Немецкий язык содержит в себе слова адекватно (в точности) соответствующие категориям совесть и добросовестность (das Gewissen und die Gewissenhaftigkeit). В ранних работах немецких авторов делались, и надо сказать небезуспешные попытки наполнить правовым содержанием эти понятия и определить их место среди категорий, имеющих правовое значение. Достаточно вспомнить работы таких ученых, как Йохан Фридрих Юниус (Johann Friedrich Junius)35, Карл Георг фон Вэхтер (Carl Georg von Wächter)36, Йохан Шверд-линг (Johann Schwerdling). Так, Й. Швердлинг писал буквально следующее, рассуждая о голосе совести: «Этот внутренний глосс нашего сердца всякий раз разрешает для нас одну и ту же проблему, — как поступить правильно. Этот голос и называется совестью»37.
Новая и новейшая немецкая правовая доктрина со всей тщательностью подошла к исследованию римско-правовой категории bona fides возможно и потому, что это неисчерпаемый кладезь юридической мудрости.
В отношении правовой природы, содержания и значения категории fides и bona fides высказан целый ряд неоднозначных, но вне всякого сомнения, замечательных мнений. Как серьезную посылку для обсуждения обозначенной тематики можно привести мнение Вольфганга Кункеля (Wolfgang Kunkel), который отмечает, что fides следует рассматривать как правотворческий элемент в римском обязательственном праве (als schöpferische Element im römischen Schuldrecht). Кункель оставляет fides как бы за пределами права и его категорийного аппарата и говорит лишь о её влиянии на право. Приведем цитату из его размышлений, поскольку она имеет чрезвычайное значение: «По своей сущности категория fides занимает место вне правопорядка, но она всякий раз вновь и вновь вторгается в правовую сферу, и под её непосредственным и решающим влиянием происходит формирование правовых предпи-
35 Junius J-F. Die grosse Lehre vom Gewissen in so fern sie die Gesetzte der Religion und die Gesetze der Staaten verbindet. Leipzig, 1769. S. 183-184.
36 Wächter C-G. Die Bona Fides insbesondere bei der Ersetzung des Eigenthms. Leipzig, 1871. S. 50.
37 Schwerdling J. Von der Gewissen und der Gewissenhaftigkeit/ Praktische Anwendung der heiligen Schrift des alten, neuen Testamentes. Linz, 1817. S. 5-6.
саний. Это становится возможным благодаря развитию права и в ходе такого развития», — пишет ученый38. В качестве примеров Кункель приводит развитие римского института фидеикомисса. Позиция Кункеля в отношении характеристики исследуемой категории представляется нам взвешенной39. Вместе с тем с критикой взглядов Кункеля выступает Вольфганг Вальдштайн (Wolfgang Waldstein). Впрочем, в своей работе «Основания решений римских классических юристов» Вальд-штайн, в тот момент, когда речь касается роли и значения bona fides, обращается с критикой сразу к ряду исследователей. Кункеля критикует он за сомнительную связь доброй совести с источниками римского права, Луиджи Ломбарди (Luidgi Lombardi) за чрезмерную, на взгляд Вальдштай-на, увлеченность лингвистическим содержанием термина bona fides, Франсу Виакеру достается от Вальдштайна за чрезмерную концентрацию внимания на институте exception ex fide bona40. Сам Вальдштайн считает, что исследования, проведенные на начало 70-х гг. XX в., не находят в себе ответа на самый главный вопрос. Исследователь формулирует его как вопрос об основаниях для признания fides в качестве связующего звена правовых отношений (als Verhaltensbindung) или, если говорить совсем просто, как основания для вынесения решения (als Entscheidungsgrundlage)41.
На наш взгляд, все приведенные акценты внимания к исследуемой категории лишь вновь методологические срезы, показывающие насколько колоритной является bona fides и значимой для правового восприятия и понимания, это одно из заключений, которым мы хотим провести некую черту.
Другое наблюдение, явно бросающееся в глаза, при анализе исследуемой категории в результате ознакомления с немецкой правовой доктриной, — ощущение преемственности правовой мысли ранних работ немецких авторов и современных исследований42. Если говорить о категории bona fides, то можно отметить, что системный анализ её сущности нашел свое от-
ражение в трудах немецких ученых XIX в., таких как Карл Георг Брунс (Carl Georg Bruns), Хайн-рих Эдуард Дирксен (Heinrich Eduard Dirksen), Вильхельм Райн (Wilchelm Rein), Йохан Аугуст Родерих фон Штинтцинг (Johann August Roderich von Stintzing), Мориц Фойгт (Moritz Voigt), Карл Георг фон Вэхтер (Carl Georg von Wächter)43 и некоторых других. Примечательно, что работы названных ученых в первую очередь повлияли на формирование нормативного регулирования отношений, основанных на доброй совести, в новом германском гражданском законодательстве (BGB). Труды более поздних и современных авторов, как немецких, так и отечественных (российских), во многом воспроизводили ранее высказанные идеи и подвергали их собственному, возможно более детальному анализу.
В рамках нашей работы остановимся на исследовании, проведенном Морицом Фойгтом. Мы выделили его из ряда остальных, поскольку это одно из первых, на наш взгляд, исследований bona fides во взаимосвязи с такими, часто производными от неё категориями, как: bonae fidei judicium, bonus vir, bonus judex, boni viri и judicis arbitrium, recte, dolus malus, doli mali exeptio и других. Рассмотрение Фойгт предлагает осуществить во взаимосвязи с такой категорией, как справедливость (aequitas)44.
Замечательным в концепции Фойгта является то, что он не только предлагает понимать bona fides как средство уравновешивания прав и обязанностей и направления волеизъявлений сторон в сделке, но и как взгляд на это явление с субъективной и объективной сторон. Субъективный взгляд на добрую совесть неразрывно связан с мыслительным процессом конкретного участника правоотношения, с его знанием и осознанием положения контрагента и с соответствием всего этого состояния закону, — тогда bona fides соответствует этому мыслительному процессу с его направлениями. В противоположность этому,
38 Von Hause aus steht die fides jenseits der Rechtsordnung, aber sie hat immer wieder in die Sphäre des Rechts hinübergewirkt und entscheidede Fortschrifte in der Rechtsentwicklung her-beigefuhrt, — Цит. по.: Waldstein W. Entscheidungsgrundlagen der klassischen romischen Juristen // Aufstieg und Niedergang der romischen Welt: Geschichte und Kultur Roms in Spiegel der neueren Forschung. B. 15. Herausg. von Hildergard Temporini und Wolfgang Haase. Berlin, Neu York, 1976. S. 68-69.
39 Kunkel W., Schermaier M. Römische Rechtsgeschichte. Köln, Weimar, Wien, 2001/2005. S.6.
40 Waldstein W. Entscheidungsgrundlagen der klassischen röomischen Juristen // Aufsyeig und Nidergang der romischen Welt. Berlin, Ney York, 1976. S. 69, 70; Wieacker F. Römische Rechtgeschichte. Erster Abschnitt Einleitung, Quellenkunde, Frühzeit und Republik, München, 1988. S. 644.
41 Waldstein W. Ibid. S. 72.
42 Этот факт безо всякого сомнения вызывает уважение.
В России, к сожалению нет таких глубоких научных тради-
ций, как в Германии. Мы можем только к этому стремиться.
43 Bruns C.G. Das Wesen der bona fides bei der Ersitzung. Berlin, 1872; Dirksen H.E. Beiträge zur Kunde des Römischen Rechts. Leipzig, 1825; Rein W Das Privatrecht und der Civilprocess der Römer. Leipzig, 1858; Stintzing J.A.R. Das Wesen von «bona fides» und «titulus» in der roemischen Usucapinslehre. Heidelberg, 1852; Voigt M. Das ius natural, aequm et bonum und ius gentium der Römer. Leipzig, 1856; Wächter С-G. Die bona fides insbesondere bei der Ersitzung des Eigentums. Leipzig, 1871.
44 Исследователь в качестве исходных данных определяет bona fides как образ поведения и образ мысли, соответствующий справедливости, который изначально противопо-ставлется dolus malus и поведению конфликтующих сторон. Bonus vir — то, что можно соразмерить со справедливостью и доброй совестью. Boni viri arbitrium — решение, соответствующее справедливости. Bona fidei judicia — правоотношение, в котором мерилом поведения являются справедливость и добрая совесть. Doli mali exeptio — является лишь правовым средством, через которое справедливость находит свою реализацию. Наконец bonus judex, — то, что принадлежит судье, является относительно самостоятельным явлением, но обязательно согласовывается со справедливостью // Voigt M. Ibid. S. 583.
bona fides может выступать как объективная взаимосвязь. Тогда распорядок того, как лицо будет исполнять свои обязательства, ставится в зависимость лишь от сознания субъекта. В этой ситуации bona fides служит указанием направления воли лица, которая фактически гармонирует с касающимися её предписаниями. В этой последней взаимосвязи, отмечает Фойгт, bona fides покоится в воле лица и проявляется вместе с ней как чистая сущность воли (reine Sache der Willens). Именно эта воля подлежит регламентированию со стороны предписаний закона
Субъективная взаимосвязь bona fides, по сути, совпадает с субъективной правомерностью как возможностью субъективного регулирования (die subjektive Rechtsmässigkeit) отдельного действия или правоотношения в целом. Вместе с тем это и то обстоятельство, которое позволяет субъекту соизмерить свою осведомленность о конкретном правоотношении, о его сущности. Именно в этот момент, по Фойгту, происходит знакомство субъекта с сущностью правового отношения и поиск противопоставления bona fides (доброй совести) mala fides (злой совести). При этом юридической сущности (значения) bona fides в субъективном смысле приобретает тогда, когда она принимается с объективной точки зрения и поведение оценивается как противоправное. Примером может служить покупка краденой вещи в вере, что она является собственностью продавца, при владении чужой вещью как собственной, в случае проживания раба на свободе при мнении, что он свободен. По мнению ученого, в этих случаях bona fides включает в себя одновременно как позитивный, так и негативные моменты45.
Таким образом, через субъективное и объективное восприятие доброй совести нам предлагается, если не конструкция правоприменения такой категории, как bona fides, то элементы этой конструкции.
Ощущая очевидную незавершенность bona fides как правовой конструкции, Мориц Фойгт пытается соотнести её с категорией справедливости и её пятью принципами в римском праве. В этой попытке заключается замечательная идея, реализация которой в работе Фойгта, на наш взгляд, во многом повлияла не только на целостность его взглядов, но и, как это ни парадоксально, определила круг современной проблематики, связанной с bona fides, и сильно повлияла на действующее гражданское законодательство немецкоязычных стран.
Прежде чем перейти к характеристике bona fides c позиции справедливости Фойгт указывает,
что в качестве правового закона (als Rechtgesetz), в котором бы происходило желаемое согласование воли под влиянием доброй совести, в сознании римлян выступает отчасти jus, отчасти aequitas, а также возможным было и слияние обоих начал в одном правиле поведения. В источниках римского права bona fides крайне редко употребляется в сочетании с ius. В этой связи ученый приходит к выводу, что добрая совесть занимала второстепенное, или лучше сказать подчиненное (зависимое) положение в сравнении с ius. Отчасти это объяснялось тем, что добрая совесть по своему значению противопоставлялась праву (ius), отчасти потому, что эта категория не всегда была предельно ясна и конкретна, отчасти и потому, что она принимала самостоятельное значение в момент противопоставления к dolus malus. В противоположность такой ситуации добрая совесть весьма часто встречается в источниках римского права в соотношении со справедливостью. В большинстве этих случаев bona fides соответствует субъективному выражению aequitas, определяет согласованность (соответствие) справедливости выражение воли (wo sie, entsprechend der subjectiven Bedeutung dieses Ausdruckes die Uebereinstimmung der Willensrichtung mit jener bezeichnet). Общим выводом ученого по вопросу о соотношении bona fides и aequitas, — первое явление служит формой и способом реализации второго. Bona fidei judicia становится такого рода правоотношением, в котором, в противоположность к stricti juris judicia, справедливость становится измеряющей нормой, регулятором противопоставляющихся интересов. Теперь судья получал непреложный довод — формулу инструктора — в соответствие с которой он присуждал обвиняемому в пользу жалобщика то, что давало ему возможность сделать ex bona fides. Таким образом, в рамках описанного процесса, справедливость возводилась (возвышалась) в своем значении к правилу, которым руководствовался судья46.
Благодаря исследованиям, проведенным немецкими учеными в отношение fides (bona fides), можно сделать ряд промежуточных выводов. Данные категории начинают сказываться в самый ранний период истории римского права. Истоки их появления кроются в особенностях римского национального духа и эллинской философии. Категория bona fides формируется на основе fides, впитывая присущие ей нравственные качества и
45 «Пороки» такого рода, по мнению Фойгта, однозначно отсутствуют с точки зрения римского права тогда, когда при совершении сделки гарантии даются в форме торжественного обещания — Bona fides est ex animi sentential // Voigt M. Ibid. S. 586-587.
46 Фойгт отмечает, что выражение bona fides определяется и воспринимается отчасти как оговорка, которая указывает на своеобразную процессуальную форму, иногда воспринимается во взаимосвязи с другими словами: bona fidei interpretation (D. 2.14.57); bona fidei contractus; bona fidei negotia (D. 44. 7/ 57). Одновременно в противоположность к доброй совести выступают правовые категории, выраженные в словосочетаниях: abstrigenda obligation (D. 45. 1. 99); stricta stipulation; stricta juris judicia // Voigt M. Ibid. S. 588-589.
одновременно наполняясь собственным правовым содержанием. Категория bona fides несет в себе явно выраженное нравственное начало, что сложно отрицать, несмотря на непрекращающиеся в этом отношении споры. Благодаря этому началу добрая совесть играет роль как регулятор процессуальных действий (в римском гражданском процессе), конструирующим элементом различных римско-правовых институтов, при этом за-
Библиография:
мечательно и то, что bona fides прочно закрепляет за собой роль общеправового принципа. Наконец, можно утверждать, что bona fides — энергетически непревзойденная и непознанная до сих пор до конца категория. Действительно, находящаяся за пределами правопорядка, она лишь набирается там силы, чистоты, нравственных истин, чтобы растратить их в регулировании бесчисленного количества споров и разногласий.
1. Бартошек М. Римское право: (Понятие, термины, определения): пер. с чешск. М.: Юрид. лит., 1989. — 448 с.
2. Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. — М., 1996. — 238 с.
3. Моммзен Т. История Рима. До битвы при Пидне. Т. 1. — СПб.: Издательская фирма «Наука», 1994 — 733 с.
4. Bruns C.G. Das Wesen der bona fides bei der Ersitzung. — Berlin, 1872 — 128 s.
5. Bydlinski F. Juristische Methodenlehre und Rechtsbegriff. Wien — New York, 1982 und 1991. — 671 s.
6. Deutschsprachige Zivilrechtslehrer des 20. Jahrhunderts im Berichten ihrer Schuler. Eine Ideengeschichte in Einzeldarstellungen. Band 2. Herausg. Von Stefan Grundmann, Karl Riesenhuber. — Berlin; New York, 2010. — 521 s.
7. Dirksen H. E. Beiträge zur Kunde des Römischen Rechts. — Leipzig, 1825.-337 s.
8. Eisler R. Wörterbuch der Philosophischen Begriffe. Bd. 2. — Berlin, 1910. — 1263 s.
9. Fraenkel. E. Kleine Beitrage zur Klassischen Philologie. Bd. 2. — Roma, 1964. — 624 s.
10. Fraenkel E. Zur Geschichte des Wortes Fides. — Roma, 1916. — 199 s.
11. Harke J. Sysnem und Auslegung im klassischen römischen Vertragsrecht // Europäische Methodenlehre: Hadbuch für Auslegung und Praxis / Heausg. von Karl Riesenhuber. — Berlin, 2006. S. 6-32.
12. Henningen T. Europäische Privatrecht und Methode. — Tübingen, 2009. — 496 s.
13. Horn N. Einfürung in die Rechtswissenschaft und Rechtsphilosophie. Heidelberg, München, Landsberg, Frechen. 2011. — 301 s.
14. Junius J-F. Die grosse Lehre vom Gewissen in so fern sie die Gesetzte der Religion und die Gesetze der Staaten verbindet. — Leipzig,1769. — 470 s.
15. Kohler J. Lehrbuch der Rechtsphilosophie. Berlin — Leipzig, 1909. — 219 s.
16. Kunkel W., Schermaier M. Römische Rechtsgeschichte. Köln, Weimar, Wien, 2001/2005. — 336 s.
17. Pawlowski H-M. Methodenlehre für Juristen. Heidelberg, 1999. — 492 s.
18. Pöschl V. Virgils Hinwendung zu Rom // Aufstieg und Niedergangs der Römischen Welt: Geschichte und Kultur im Spiegel der neueren Forschung. Teil 2. Bd. 31/1. — Berlin; New York. 1980. — S. 71-727.
19. Radbruch G. Grundlage der Rechtsphilosophie. — Leipzig, 1914. — 214 s.
20. Rein W. Das Privatrecht und der Civilprocess der Römer. — Leipzig, 1858. — 989 s.
21. Schäfer F. Juristische Germanistik. — Frankfurt am Main, 2008. — 835 s.
22. Schormann K. Kriegerische Auseinandersetzungen als Ausdruck einer Kultur, Quellen, Methoden, Ergebnisse archäologischer, ethnologischer, ethologischer und psychologicker Forschung. Bremerhaven, 2001. — 313 s.
23. Schröder J. Wissenschaftstheorie und Lehre der «Praktischen Jurisprudenz» auf deutschen Universitäten an der Werke zu 19 (neunzenten) Jahrhundert. — Frankfurt am Main, 1979. — 252 s.
24. Schwerdling J. Praktische Anwendung der heiligen Schrift des alten, neuen Testamentes. Linz, 1817. — 324 s.
25. Stintzing J.A.R. Das Wesen von «bona fides» und «titulus» in der roemischen Usucapienslehre. Heidelberg, 1852. — 129 s.
26. Voigt M. Das ius natural, aequm et bonum und ius gentium der Römer. Leipzig, 1856. — 635 s.
27. Waldstein W. Entscheidungsgrundlagen der klassischen romischen Juristen // Aufstieg und Niedergang der romischen Welt: Geschichte und Kultur Roms in Spiegel der neueren Forschung. B. 15. Herausg. von Hildergard Temporini und Wolfgang Haase. — Berlin, Neu York, 1976. — S. 3-100.
28. Wächter C.-G. Die bona fides insbesondere bei der Ersitzung des Eigentums. — Leipzig, 1871 — 153 s.
29. Wieacker F. Römische Rechtgeschichte. Erster Abschnitt Einleitung, Quellenkunde, Frühzeit und Republik, München, 1988. — 474 s.
30. Zweigert K., Kötz H. Einfürung in die Rechtsvergleichung auf dem Gebit des Privatrecht. — Tübingen, 1996. — 729 s.
Материал поступил в редакцию 11 апреля 2014 г
METHODOLOGICAL SIGNIFICANCE OF THE CATEGORIES FIDES (CONSCIENCE) AND BONAFIDES (GOOD CONSCIENCE) IN THE ROMAN PRIVATE LAW
Karlyavin Ivan Yur'evich
PhD in Law, Associate Professor, Department of civil law and procedure, Ivanovo State University
Abstract
The study is devoted to the methodologically important aspects of such categories as fides and bonafides. The emphasis is made on the formation of these categories in the writing of Roman jurists, as well as on the development of the doctrine of good conscience in the works of German scientists — novelists. It was during the heyday of the Roman private law fides and bonafides acquire enforcement value. Their final scientific substantiation these categories receive in the writings of German scientists — pandectists. Along with the study of the essential characteristics of the fides and bonafides categories attention of the author is attracted by the legal relations that were formed under the influence of a good conscience. It is also important to identify areas of current research of fides and bonafides. The ultimate goal is the formation of competent modern analogues of a good conscience, in Germany — «Treuund Glauben», in Russia — category of «honesty» and the same named principle. Along with the integrity and traditional methods of scientific research (analysis, synthesis, comparative law), the author tries to build his research primarily on the basis of sources of Roman law and the writings of German scientists. Methodological goal is to identify continuity in the views of the Roman lawyers and German (German speaking) scientists of different generations. In modern Russian and foreign legal doctrine comparative studies of such categories as fides and bonafides are uncommon. Both categories have independent legal significance including the methodological one. There is a definite connection and interaction between them. Due to the general moral roots, both categories have a strong influence on the design of legal relations. Bonafides is increasingly drawn to private law. It is remarkable that bonafides is a form of implementation of aequitas (equity).
Keywords
Good conscience, methodology of law enforcement, Roman law, principle of fairness, bonafides, aequitas, faith, trust, continuity, methodological value .
References
1. Bartoshek M. Roman law: (concepts, terms, definitions): Translation from the Czech. — M.: Yuridyulit, 1989. — 448 p.
2. Dozhdev D.V. Grounds for protection of ownership in Roman law. — M., 1996. — 238 p.
3. Mommsen T. History of Rome. Before the Battle of Pydna. Vol. 1. — SPb.: «Nauka» Publishing Company, 1994 — 733 p.
4. Henningen T. EuropäischePrivatrecht und Methode. — Tübingen, 2009. — 496 s.
