CC BY
37
РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ Russian Statehood
Т.А. Володина, К.А. Подрезов
«ПРИКРЫТЬ ЕГО ЗНАМЕНЕМ»: ОБ ИНСТРУМЕНТАХ САКРАЛИЗАЦИИ ЗНАМЕНИ В РУССКОЙ АРМИИ XVII - XVIII ВЕКОВ
T.A. Volodina and K.A. Podrezov
"To Cover Him with the Banner": On the Instruments of Sacralizing the Banner in the Russian Army of the 17th and 18th Centuries
Нельзя сказать, что в отечественной научной литературе мало исследований, посвященных воинским знаменам, однако все они по большей части носят справочный, «историко-реконструкторский» характер. В каждом томе классического труда А.В. Висковатова, например, находится раздел, посвященный знаменам и штандартам, но автора в первую очередь интересует детальное описание знамен (цвета и размеры, ширина каймы и откосов, изображения и украшения)1. В этом же ключе написаны и более поздние работы2.
В последние годы знамена привлекают все большее внимание исследователей, наметилась даже тенденция к оформлению вексил-лологии как отдельной вспомогательной исторической дисциплины, имеющей свое собственное исследовательское поле. Это нашло отражение, с одной стороны, в появлении научно-популярных изданий, которые делают акцент на воспитательной стороне изучения воинских регалий3. Однако наиболее прочные позиции в области вексиллологии занимают, как правило, сотрудники музеев и архивов, которые в силу специфики своей работы оказываются ближе к предмету изучения. Приоритетное внимание в их работах, естественно, уделяется знаменной символике и источниковедческим аспектам ее изучения: изменению формы, надписей, гербов, изображений4.
Такой «музейный» подход, который сосредоточивается на формальном описании и классификации знамен, оставляет вне поля зрения историков другую «сторону медали»: какие изменения происходили в восприятии знамени, какие новые практики и модели поведения людей порождали эти перемены. Антропологический под-ход5, между тем, открывает многообещающие перспективы6.
В данной статье мы попытаемся проанализировать те трансформации, которые происходили в смысловой структуре знамени вследствие петровских реформ.
* * *
Знакомство с источниками XVII в. сразу же ставит нас в тупик одним важным противоречием.
С одной стороны, уже по одному факту того, что знамена этого времени представляли собой писаные на ткани различные иконографические сюжеты, можно с уверенностью говорить о благоговейном отношении к ним. Как мог православный русский человек без трепета смотреть на образ архистратига Михаила, деисусный чин, рождество Богородицы и т.п.? Да еще когда эти знамена употреблялись в торжественных царских церемониалах, а патриарх кропил их святой водой7.
С другой стороны, служба знаменщиком (т.е. знаменосцем) воспринималась как унизительная. Когда в 1629 г. рязанский воевода попытался назначить дворян братьев Колеминых к разным поручениям, то должность знаменщика была воспринята ими как оскорбление и привела к челобитной, где среди длинного перечня заслуг перед государем и обид на воеводу читаем: «А меня, Ваську, написал к прапору, что его прапор возить... А мы и родители наши воеводских прапоров не важивали». Колемины просили перевести их от Андрея Солнцева в иной полк, чтоб «перед своею братьею в позоре не быть»8. Самое интересное представляет собою вердикт: Михаил Федорович, как бы признавая резоны челобитчиков, велит воеводе «к знамени их не писати».
Такое же отношение к знамени прослеживается и при Алексее Михайловиче. В 1647 г. Сергушка Владыкин бил челом великому государю, обстоятельно перечисляя все этапы своей службы (в Белгороде вал делал, и ров копал, и всякую нужу терпел), жаловался: «Я ж по твоему государеву указу и по розбору твоего государева окольничего Петра Тихоновича Траханиотова выбран к твоему государеву делу в знаменщики. и многая моя братья, кто мне в версту, верстан немалыми оклады, а я оскорблен». Поражает решение царя: приказано увеличить челобитчику почти вдвое поместный и денежный оклад, но подчеркивается, что «учинена та прибавка по именному указу, а впредь никому не в образец и на пример не выписы-вать»9. Получается, что царь признавал некоторую справедливость претензий насчет «оскорбления», но приказывал о своем решении не распространяться. Может быть, чтобы не создавать прецедента.
Однако отдельными пожалованиями переломить ситуацию, очевидно, не удавалось. Вскоре последовал новый указ, касавшийся дворян и детей боярских по всем городам, кто в 1648 г. «в знаменщиках были радостью». Все они должны были получить за эту службу
в знаменщиках добавочное жалованье, «а будет кто станет их тем упрекати, и тому быть сослану в Сибирь»10.
При начале же Русско-польской войны сопротивление назначению в знаменщики приобрело уже не единичный характер. В июне 1655 г. Алексей Михайлович потребовал у воеводы большого полка (т.е. по сути - у главнокомандующего) князя Якова Черкасского отобрать во всех полках и сотнях по 2-3 человека «дворян добрых, отческих детей, полных людей, конных и оружных» к государевым знаменам. Остальным же всем служилым людям велено было сказать вслух, чтоб отобранным к знаменам «того в бесчестье и в укоризну не ставили, и знаменщиками их не называли; а кто им учнет то в бесчестье и в укоризну ставить или учнут их знаменщиками называть, и тем от государя быть в великой опале и в жестоком наказании без пощады»11.
А уже 24 августа царь был вынужден обнародовать следующий указ, строго приказав, чтобы написанных «к знаменам» ни в коем случае не отпускать домой даже в случае болезни12. Получается, перспектива оказаться знаменщиком казалась настолько нежеланной, что отобранные кандидаты торопились «заболеть», лишь бы не брать в руки древко. А ведь это происходило в военное время и по существу могло приравниваться к дезертирству.
Интересная картина получается: в глазах мелкопоместного служилого человека ров копать было не зазорно, а вот нести знамя означало бесчестье. Объяснения этим фактам в научной литературе если и даются, то очень неубедительные и взаимоисключающие. «Героическая» версия утверждает: дворяне так стремились оказаться в гуще боевой сечи и поскорее выдвинуться на высшие посты бояр и окольничих, что тяготились званием знаменщика, ибо он не принимал непосредственного участия в сражении13. Другое объяснение - «антигероическое» - исходит из того, что «быть под знаменем» означало подвергать себя повышенной опасности. Вокруг знамени завязывалась самая жаркая схватка, потому как противник, желая посеять панику и нарушить строй войска, стремился овладеть им во что бы то ни стало14. Однако, на наш взгляд, обе версии не выдерживают критики. Во-первых, «уклонение от знамени», как мы видели, проявлялось и в мирное время, а мелкая сошка из числа помещиков вряд ли могла всерьез мечтать о боярских чинах. Во-вторых, знаменосцев не ставили на передний край атаки, они находились «в середке войска» и обычно были окружены группой опытных воинов, в задачу которых и входила защита знамени15.
На наш взгляд, такое отношение к знамени обусловливалось тем, что знамя не воспринималось как неотъемлемая принадлежность воинской части и поэтому не включалось как нечто сакральное в концепты воинской этики. Оно было, во-первых, знаком религиозной идентичности (икона, развевающаяся на ветру), во-вторых, - знаком статуса и полномочий того лица, которому персонально вручалось
знамя, и, в-третьих, знаком, обозначающим местонахождение воинского начальника во время битвы. И полномочия, и статус передавались от верховной власти, но получала их не воинская часть, а конкретная персона. Знамена были не столько полковыми, сколько полковничьими. Большая часть знамен производилась в дворцовых мастерских, хранились они в палате при Оружейном приказе. В случае необходимости знамя вручалось конкретному человеку, получившему назначение отправляться в поход, выполнять какое-то поручение или служить воеводой в каком-то городе. Однако после завершения порученного дела знамя опять возвращалось в Оружейную палату. Логика такого использования знамени соответствовала реалиям поместного войска. Когда служилые люди собирались для какого-либо похода, командование над ними вручалось воеводе, и ему передавались знамена для всех частей. После завершения похода войско распускалось, и знамена должны были возвращаться в руки государя. Знамя играло роль своеобразного символического мандата, который выдавался воеводе в доказательство делегирования ему верховной властью полномочий старшего воинского начальника.
Яркой иллюстрацией такого порядка вещей служат, например, царские грамоты, связанные со сменой воеводы в Белгороде. В 1666 г. туда был отправлен боярин Борис Александрович Репнин, чтобы заменить окольничего Григория Григорьевича Ромодановского. Закавыка была в том, что новый назначенец получил из Разрядного приказа знамя, но такое же знамя было и на руках у прежнего воеводы. Алексей Михайлович отсылает обоим указы, в которых с поразительной дотошностью и регламентацией расписана процедура «смены власти»16. Репнин, войдя в город под распущенным знаменем, должен был сразу направиться к соборной церкви и поставить свое знамя возле нее, повелев прежнему воеводе прийти к церкви со своим знаменем. Ромодановский же должен был заранее подготовить возле церкви стол, покрытый красным сукном. Придя со своим знаменем, Ромодановский должен был положить его на стол. Воеводам предписывалось вместе отстоять молебен, царь даже указывал, какие именно каноны нужно пропеть (о примирении церкви и канон Пресвятой Богородице). Священники должны были окропить знамена святой водой, и только после этого наступал черед смотра служилых людей, передачи ключей, документации и т.п.
Каких-либо стандартов знамен по части изображений, цветовой гаммы, надписей в допетровское время еще не было. Они могли различаться по дороговизне: на «постройку» сотенных знамен шла более дешевая ткань (крашеный холст, бумажная ткань, кумач), для полковых знамен и тем более знамен соединений шли шелковые восточные ткани. В цветовом отношении требование было одно: знамя должно быть яркое, чтобы его можно было заметить с большого расстояния. Поэтому в росписях знамен (а время от времени в Оружейной палате проходила инвентаризация) мы видим звонкие
колористические сочетания основного поля, откосов и каймы: лазоревый, желтый, червчатый (ярко-малиновый), зеленый, белый. Далее знамена расписывались иконописцами, хотя некоторые, особо дорогие, могли быть вышиты золотом или серебром.
Изображение на знамени состояло из различных иконографических сюжетов: на одном полотне могли быть изображены четыре херувима в углах, в центре - образ святой Троицы, по бокам - Богоматерь и Иоанн Предтеча, сверху - два ангела, которые держат свиток с письменами, да еще и четыре евангелиста по бокам17. Надписи на знаменах содержали, как правило, строки из религиозных текстов, на некоторых из знамен уже ставился государев титул и указание даты, когда «сие знамя государь подписать изволил»18.
Единственный принцип унификации, который начал складывать при Алексее Михайловиче, заключался в иерархии размеров знамен: в зависимости от статуса воеводы и количества подчиненных ему войск19. Как видим, ничто не указывало на принадлежность знамени конкретной воинской части (собственно, при поместной системе войск таких частей и не было), и поэтому знамена могли быть легко взаимозаменяемы.
Возвращаясь к вопросу о «позорности» позиции знаменщика, можно предположить, что такие функции знамени как раз и накладывали отпечаток «бесчестья» на эту должность. «Носить знамя» в глазах служилого человека XVII в. означало в первую очередь носить его за кем-то, быть чем-то вроде прислуги при большом боярине, приближаясь в глазах окружающих к холопу. Если использовать армейскую терминологию более позднего времени, то знаменосец был больше денщиком, нежели прапорщиком. Сакральность знамени в XVII в. была напрямую связана с иконографией изображений на нем, но слабо коррелировала собственно с воинской этикой. В военном контексте овладение знаменами неприятеля служило зримым свидетельством победы или поражения, ибо было сопряжено со сдачей пушек, оружия, пороха или обоза. И военные действия середины XVII в. дают нам немало примеров, когда различные противоборствующие стороны овладевали знаменами или теряли их. Однако в Московском государстве в первую очередь это был знак успеха или неудачи «начальствующих людей», утрата знамени не рассматривалась как дополнительное свидетельство несмываемого позора каждого воина, состоящего в рядах войска данного военачальника.
Характером военных реликвий тем более не обладали чужие знамена, взятые в качестве трофеев. Князь Урусов в 1655 г., сообщая царю об одержанной над польскими людьми победе, отсылал в Москву взятых в плен поляков, но насчет знамен придерживался другой линии: «А знамена, государь, кои взяты на боех - и ис тех, выбрав, мы, холопи твои, лутчие, оставили у себя»20. Возникает вопрос: что дальше делали с «лучшими знаменами» и какова была
судьба «худших» (вероятно, ветхих, обгорелых, порванных)? Вряд ли их хранили в обозе как реликвии одержанных побед. Глава Оружейного приказа боярин Хитрово жаловался царю на то, что взятые в бою знамена противника «ратные люди промеж себя дерут», и просил строгого царского указу, чтобы их обязательно привозили и сдавали в приказ целыми21. Маловероятно, чтобы знамена «драли» на лоскутки в качестве сувениров: хорошую шелковую ткань вполне могли использовать утилитарно. Учитывая дороговизну восточных тканей, не исключено, что и рачительный боярин Хитрово воспринимал эти трофеи не только как знак победы, но и как дополнительный ресурс для «постройки» новых знамен.
Изменения в характере и восприятии знамени на протяжении XVII в. накапливались постепенно, и связано это было с двумя факторами: появлением иноземцев на военной службе и организацией полков нового строя. В обоих случаях начала проявляться тенденция постоянного нахождения знамен в полках: их уже не получали как временный припас, который нужно было после дела возвращать в Оружейную палату. Иностранцы привносили с собой непривычную символику изображений и коротких латинских надписей в виде девизов, а также иное отношение к знамени как к предмету чести конкретного полка. Солдатские же полки, самим фактом своего постоянного и регулярного характера, создавали предпосылки для постепенного превращения знамени из атрибута полковника в атрибут полка.
Распространять на знамена «немцев» православные сюжеты было не с руки, поэтому для них достаточно широко практиковалась «постройка» знамен «как ротмистр укажет сам»22. Именно тогда на знаменах появились грифы, львы, змеи, гиппоцентавры и другие геральдические эмблемы. Одновременно с этим на знаменах иноземных полков в XVII в. все чаще появляется изображение двуглавого орла. Образы православных святых по понятным причинам писать на этих знаменах было нельзя, орел же служил символом того, что полковник, командующий данной частью, находится на службе русского царя.
Характерной иллюстрацией нового отношения к знамени, которое привносили с собой иностранцы, служит эпизод из дневника Патрика Гордона, относящийся к 1661 г. События происходят задолго до времени Петра I, при котором звезда Гордона взошла очень высоко. В это время он - обычный дворянин с психологией наемника, лишь недавно поступивший на русскую службу. Хозяином дома, где квартировал Гордон, был именитый купец, которому удалось добиться в приказе решения о выселении своего постояльца. К Гордону явился придворный с 20 стражниками, которые принялись выносить имущество полковника-иноземца. Однако, как только один из стражников попытался взять знамя, хранившееся в комнате командира полка, Гордон вместе с двумя офицерами, вооруженные древка-
ми от знамен, бросились на стражников и спустили их с лестницы23. Примечательно, что солдаты Гордона, набранные из числа русских «вольных людей», поддержали своего полковника. Получается, что этот солдат удачи, нанявшийся на службу к московскому царю, уже демонстрирует отношение к знамени как к реликвии: для него немыслимо дать прикоснуться к знамени чужим, не солдатским рукам, пусть и облеченным властью.
Крутой перелом в смысловой нагрузке знамени и в военной этике был совершен в петровское время. Когда в XIX в. в Швеции было предпринято фундаментальное многотомное издание, посвященное шведским военным трофеям за всю историю войн этой страны, то статистика получилась довольно любопытная. Всего в разных войнах шведская армия захватила более 2 000 знамен, из них русских знамен зарегистрировано около 360. При этом 346 знамен было потеряно при Петре I (из них более 170 - под Нарвой), и лишь 13 русских знамен оказалось в руках шведов в ходе последующих войн с Россией - от Елизаветы Петровны до Александра I24. Безусловно, сражение под Нарвой воспринималось как «конфузия», горькое поражение. Однако, как мы видим, в русской армии еще не было категорического императива относительно знамени: сделать что угодно (сорвать знамя с древка и спрятать под мундиром, закопать его, сжечь), но не допустить, чтобы знамя попало в руки неприятеля.
На пути процесса сакрализации знамени был один камень преткновения - срок его службы. Материальный фактор вступал в противоречие с концепцией воинской святыни. Знамена ведь находились не за стеклом музейных витрин, они мокли и прели под дождями на марше, обгорали от пороха, рвались под огнем картечи. В общем, знамена ветшали, а значит - их приходилось заменять. В инструкциях об обеспечении армии содержались строгие нормативы количества амуниции и сроках ее службы. Уже в 1711 г. Петр I утвердил «Штаты кавалерийских и пехотных полков», которые регламентировали нормы обеспечения армии и бюджет на ее содер-жание25. Знамена попадали в разряд «припасов, которые в каждые 5 лет в полк новые давать надлежит». В табели они соседствовали с патронными сумами, ремнями, котлами, топорами и телегами. И если котел стоил 1 рубль, а телега - 6 рублей, то знамя оценивалось в 10 рублей. Складывалась ментальная коллизия: «бесценное знамя» стоило вполне определенных денег. А значит, расходы можно было попытаться уменьшить.
В 1731 г. при утверждении табели амуничных вещей между Военной коллегией и Сенатом наметилось явное несогласие. В целях экономии Военная коллегия предлагала уменьшить количество знамен в пехотных полках вдвое, мотивируя это военными и экономическими соображениями26. Каждое знамя по табели оценивалось в 20 руб. Правда, срок службы знамен теперь устанавливался в 10 лет (вдвое дольше, чем при Петре I)27. Резоны коллегии были ясны. Во-
первых, можно сэкономить на количестве знамен и жаловании прапорщиков. Во-вторых, поднять боеспособность части: ведь люди, которые носят знамена, высвободившись, смогут действовать против неприятеля ружьем. А кроме того, коллегия доказывала: «Ежели когда случится, от чего Боже сохрани!, некоторым полкам в поле или гарнизоне несчастие, и знамена достанутся неприятелю», то этот самый неприятель трофеев получит вдвое меньше28. Сенат, правда, не утвердил этих новаций, посчитав, что капитанам в полку без знамен «быть неприлично», а для предотвращения утраты следует, как делали в войне со шведами, в бой идти с 1-2 знаменами. В этом случае, «если которому полку несчастие случилось, немного знамен в неприятельские руки достаться может»29. Из этой полемики становится ясно, что утрата знамени все еще балансирует на грани двух концептов: урона воинской чести и материальной недостачи.
Массовая утрата знамен под Нарвой привела не только к замене утраченных знамен новыми, но и к ускоренному пересмотру их внешнего облика. На смену старинному разноцветью, евангельским сюжетам и длинным текстам приходит колористический лаконизм и светская эмблематика. Религиозные символы заменяются государственной символикой (двуглавый орел, корона) и непривычными эмблемами (крест Андрея Первозванного, рука с мечом, выходящая из облака, слон и другими)30. Геральдический смысл этих эмблем не носил уже исключительно православного характера, так как они активно заимствовались из Европы. Недаром уже в 1705 г. по приказанию Петра в Амстердаме была подготовлена и издана иллюстрированная книга, содержавшая более 800 эмблем. К каждой давалось краткое описание (на голландском) и девиз (значение эмблемы) на русском языке, а также на латыни и европейских языках. Здесь мы как раз находим и корону в пальмовых ветвях («Тебе дан ключ»), и слона («Немалая сила») и руку с мечом, опущенную из облака («Уповаю, дондеже жизнь имею»)31.
В петровское время происходит также известная унификация и упрощение знамен, особенно армейских полков. Исчезает наименование полков по фамилиям их командиров, полки теперь называются по именам российских провинций32. Это был первый шаг по формированию особой полковой идентичности, в поход отправлялся уже не полк Долбанова или Вадбольского, а пехотный Псковский и драгунский Псковский. Их узнаваемости способствовали и знамена: сторонние солдаты и офицеры «считывали» информацию со знамени. Псковские полки, например, шли под синими знаменами, в верхнем углу у древка было изображение золотого барса и руки, выходящей из облака (эмблема Всевышнего)33. Полковники могли меняться - знамя становилось константой.
Для превращения знамени в воинскую реликвию, для его сакрализации требовались различные инструменты и практики, которые вовлекали бы знамя в особый мир действий и представлений, свой-
ственных новой армии. Регламентирующая основа для этого была заложена Воинским уставом Петра I. Применительно к знамени в этом процессе выделяются несколько моделей, которые условно можно разделить на устрашающие, воодушевляющие и сакрализу-ющие.
С устрашающими все ясно. В координатах Воинских артикулов Петра I уход от своего знамени означал дезертирство: бегство с поля боя, трусость во время боевых действий, сдачу крепости и т.п. Устав требовал «знамя свое до последней капли крови оборонять», а нарушителям предназначались самые жестокие и лишающие чести наказания (шельмование и смертная казнь). Такой преступник, по мнению законодателя, «недостоин есть, чтоб он имя солдата имел» и должен был быть повешен прямо в полку, «без процесса [Без судебного разбирательства. - Т.В., К.П.], на первом древе, которое прилучится»34. Помимо индивидуальных наказаний для офицеров и нижних чинов устав вводил и коллективное позорящее наказание для всей части в целом в случае ее бегства во время боя. Это могло вовсе не означать «оставление знамени» в буквальном смысле. Полк ведь мог повернуть вспять вместе со знаменами. Однако знамя использовалось в качестве видимого знака своеобразного публичного остракизма: такая часть, пока она храбростью не искупит вину, должна была «без знамен вне обоза стоять», то есть вне лагеря, отдельно от остальных воинских частей35.
Впрочем, законодатель прекрасно понимал, что исключительно на страхе и наказаниях невозможно сформировать солдат, привязанных к знамени так, чтобы следовать за ним в любое пекло и жертвовать собой в критической ситуации. Здесь должны были появиться другие инструменты, которые позволили бы заменить прежнюю понятную святость «иконы на шелку» новой сакральностью - воинской реликвии.
Проявлением этой новой тенденции в петровском уставе стала фигура прапорщика. Помимо собственно боевых обязанностей (знамя «в левой руке держати, а правою рукою оборонятися до смерти»), прапорщик был единственным из всей номенклатуры полка, кому уставом предписывалось «великую любовь к солдатам иметь». Именно он должен был посещать больных своей роты и следить, чтобы им ни в чем «недостатку не было». Именно на него возлагались функции «адвоката солдат», который в случае их провинности мог за солдат «бить челом вольно». Вероятно, горький опыт Нарвы продиктовал внесение в устав четких и ясных предписаний прапорщику по спасению знамени: «Егда опасный случай в ретираде учинится, тогда знамя от древка отодрать надлежит и у себя схоронить или около себя обвить, и тако себя со оным спасать»36.
К воодушевляющим практикам можно отнести все действия, которые придавали показательную торжественность ритуалам или церемониям за счет использования в них знамен. При встрече коро-
нованных особ, например, петровский устав предписывал неординарный тип салютования, при котором прапорщики уклоняли распущенные знамена до земли. Вообще Воинский устав придавал особый смысл самому факту «расчехления» знамени: при распущенных знаменах, под бой барабанов и военную музыку части выступали на марш и возвращались на квартиры, производили построение и приветствовали высших военачальников, при распущенных знаменах, наконец, они шли в бой. Распущенные знамена требовали совсем иного поведения от военных: на марше следовало барабанам бить и музыке играть, а солдатам ружья нести на плече. Офицеры при распущенных знаменах должны были идти пешими, нести свои ружья сами и даже в случае ненастья не могли надевать епанчу. Как только знамена помещались в чехлы, солдаты могли расслабиться, закинув ружья за плечо, офицеры - передать ружья своим слугам или положить на телеги и сесть, наконец, верхом на лошадь37.
Эти сценарии поведения, предписанные уставом, постепенно проникали в плоть и кровь военных, формируя особые представления о полковой идентичности. В одном из наиболее сильных текстов солдатского фольклора («Плач войска по Петру I») молодой солдат, который стоит на часах возле могилы императора, обращается к нему от имени войска.
Уже все полки во строю стоят, Все полковники при своих полках, Подполковники на своих местах, Все майоры на добрых конях, Капитаны перед ротами, Офицеры перед взводами, А прапорщики под знаменами, -Дожидают они полковника, Что полковника Преображенского, Капитана бомбандирского38.
В фольклорном тексте можно увидеть явную перекличку с сухими строками устава о том, «как надлежит батальону или полку стать во фрунт»: «А штаб-офицеры перед знамены, и майор на лошади поблизку с левой стороны; а обер-офицеры все в одну шеренгу, всякий перед своей ротою: о средине капитан, справа поручик, слева подпоручик и прапорщик при знаменах, а гобоисты под знамены позади барабанщиков»39.
К возвышающим сценариям, в которых знамя играло особую роль, нужно отнести и воинскую присягу. В самой процедуре этого действа (офицеры и солдаты присягали вместе, под распущенными знаменами) и в тексте присяги была заложена глубокая смысловая нагрузка, ибо военный приносил клятву: «От роты и знамя, где над-лежу... никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, непременно,
добровольно и верно. следовать буду»40. В правление Павла I в этот сценарий были внесены изменения: каждый принимающий присягу должен был одну руку поднимать вверх, а другой - держаться за знамя41.
В целом на протяжении XVIII в. даже рутинные действия, которые совершались с использованием знамен, все более подробно регламентировались. Любое такое действие обретало черты ритуала, где главной целью провозглашалась забота «о надлежащем им [знаменам] оказании почтения»42. Расписывалось подробнейшим образом все: как расчехлять знамена и как их выносить, как выставлять к ним караул и как поднимать знамена, как склонять их и когда барабанам бить «под знамены».
В уставе Павла I даже процедура прибивания к древку нового знамени рассматривается как коллективное священнодействие полка, в котором принимают участие все офицеры и по десять рядовых от каждой роты43. Затем при торжественном построении полка производилось освящение нового знамени, во время которого священник «прибавлял присягу, особо на то сочиненную, о верности солдат к знаменам». Только после этого новым знаменам можно было отдать честь, а старые знамена торжественно, тоже с отданием чести, но уже без барабанного боя, гренадеры полка относили и сдавали в арсенал44.
Легко вообразить, сколько накопилось таких старых знамен за многие десятилетия. Однако знамя из «припаса» и предмета амуниции уже превратилось в реликвию, а при такой трансформации «имущественный подход» исключался. Когда в 1835 г. инспектор арсеналов вышел с представлением об уничтожении старых знамен, аргументы его были резонны (знамена занимают место и обременяют счетоводство, да и серебро с них можно снять и реализовать в пользу казны). Однако резолюция Николая I звучала почти как окрик: «Знамена и штандарты сохранять всегда как святыню, за неосновательное же представление генерал-майора Жуковского сделать ему строгий выговор»45.
В определенном смысле рыцарские увлечения Павла I способствовали завершению процесса превращения знамен из имущества в регалии. Даже в грамматике и языке павловского устава проявляется эта тенденция к сакрализации; знамя (хотя речь идет, конечно, о знаменной группе) приобретает черты одушевленной сущности: «По слову "вперед" знамя восемь шагов выходит... знамя переменяет шаг. вся рота глядит на предъидущее знамя»46.
К чисто сакрализующим практикам следует отнести артикул 209 петровского Воинского устава, которым предусматривалось, что только знамя могло очистить солдата и офицера от клейма позорящего наказания47. В толковании к этому артикулу объяснялось: «Солдаты и офицеры. могут быть пытаны, в сем нет сомнения». Впрочем, после пыток на дыбе и «расспросов» военный мог быть
признан невиновным, а император и фельдмаршал имели право простить и виновного. Трудность заключалась в другом: побывавшего в руках палача невозможно было вернуть в армию, ибо сам законодатель активно внедрял в сознание военных представление о позорящих наказаниях. С тем, кто был подвергнут шельмованию или бит кнутом палача, нельзя было общаться, допускать его в компанию или к какому-нибудь делу, закон требовал «отчуждаться и яко бы мерзить им»48. В отличие от гражданских лиц поправить положение не мог даже царский указ. Восстановить честь могло только знамя, которое следовало публично возложить на того, кто побывал в руках палача.
Эта норма закона на первый взгляд воспринимается как некий неестественный отголосок рыцарских времен. Действительно, у ландскнехтов, наемные отряды которых служили европейским монархам в XVII в., существовала судебная практика возвращения «честного имени». В австрийских войсках, например, приговоренный к позорному наказанию (обрезание носа или ушей) солдат мог апеллировать к своей части, при этом в солдатский круг он вползал на четвереньках, держа в зубах свою шляпу. В случае положительного решения знаменщик осенял его трижды знаменем, после чего преступнику возвращалось оружие, а вместе с тем и честное имя49. Но как возможно было взрастить «омерзение» к кнуту в обществе, где только Соборное уложение предусматривало наказание кнутом в 140 статьях50? А петровское законодательство отнюдь не было более гуманным.
Жестокие телесные наказания применялись в ХУП-ХУШ вв. в любой армии Европы. Петр, как и другие монархи того времени, не мыслил порядка и дисциплины в войске без устрашающих и болезненных наказаний: как иначе можно было удержать огромную массу вооруженных людей от побегов, грабежей и насилия. С другой стороны, новую военную этику, «любление чести» невозможно было строить исключительно на страхе и боли. Именно поэтому в нормах и практике военного законодательства оформляется четкое разделение - на достойные и позорящие наказания. Намечается дихотомия: кнут против шпицрутенов. Кнутом наказывал палач, шпицрутенами - сотоварищи по полку. Кнут бесчестил, шпицрутены - нет. Кнут закрывал дорогу к военной службе, после шпицрутенов военный оставался в своем полку.
Именно этим объясняется логика петровского указа 1721 г., которым предписывалось офицеров и рядовых, приговоренных к каторге на какой-то срок, перед отправкой в каторжные работы наказывать только шпицрутенами, но никак не кнутом. В этом случае «порок, что были в катских руках», на военных не ложился, и по отбытии срока они могли вернуться к армейской службе. Если же военный получал вечную каторгу, то его нужно и можно было бить кнутом, так как он уже никогда не мог вернуться в армию51.
В 1721 г. в письме Сенату Петр I, до которого дошли сведения о поползновениях Военной коллегии «определить к делу» бывшего офицера Языкова (после пытки и публичного наказания) писал: «.Вам накрепко смотреть надлежит, чтоб того не чинили, понеже паки честь изгадят»52. Вообще удивительно, насколько быстро и эффективно укоренилось в армии представление о несовместимости кнута и военной службы. В 1745 г., например, при освобождении колодников по всемилостивейшему манифесту возникла коллизия. Прежние владельцы и управляющие не желали принимать к себе помилованных, опасаясь «их непотребства». Тогда и последовал высочайший указ, разрешавший судьбу преступников: «Кто кнутом не сечен, годных написать в Астраханский гарнизон, а которые в службу не годны или кнутом сечены. записать в подушный оклад, где они жить пожелают»53.
Прощение вины, даже исходящее с самого верха, отнюдь не смывало с военного пятна позора. В 1727 г. Алексей Чоглоков жаловался в Верховный тайный совет о том, что он, бывший комендант Олон-ца, когда-то был подвергнут истязанию по приказу и в присутствии самого Петра I. Несмотря на то, что позднее император его простил, теперь ему, Чоглокову, во всех делах «чинят остановки и волокиту. и оным наказанием попрекают»54.
Там, где был беспомощен царский указ, вступало в свои права воинское знамя, наглядно демонстрируя магию своей силы. В 1726 г. майор Прокофий Хвощинский и унтер-офицер Яким Белый вместе с еще несколькими солдатами своего полка оказались в пыточной камере Преображенской канцелярии (в Петропавловской крепости)55. Арестованы они были по оговору гренадера Семикова, донесшего о каком-то «великом важном деле». Во время следствия Хвощинскому и Белому пришлось несладко (в деле говорится о «двух пытках да двух подъемах»), но они ни в чем не признались. А вот несчастный гренадер («с двух пыток и семи подъемов») повинился в поклепе и был казнен смертью. Оправданные Хвощинский и Белый были переданы в Военную коллегию, которая приняла решение направить их в полки в прежнем звании и при прежнем жаловании. Однако просто указа императрицы Екатерины I оказалось недостаточно: при распущенных знаменах и построении полка решение было публично объявлено, а затем на майора и унтер-офицера «знамя было взложено, дабы ими мерзить и попрекать никто не дерзал»56.
Эти факты, вероятно, были далеко не единичными, просто поиск их в архивах представляется затруднительным. В РГВИА, например, нами было обнаружено дело смоленского шляхтича поручика Семена Халютина57. Халютин был арестован в 1770 г. за убийство смоленского шляхтича Дудинского, на следствии пытан и бит кнутом, однако затем получил высочайшее прощение. Сенат направил его в Военную коллегию с предписанием: «Надлежащим порядком прикрыть его знаменем»58. В течение двух недель все было исполне-
но: при построении роты Измайловского полка на Халютина было возложено знамя, о чем граф Кирилл Григорьевич Разумовский, подполковник измайловцев, и отрапортовал в коллегию. Магия «очищения знаменем» работала эффективно. Во всяком случае, спустя 7 лет мы находим Семена Васильевича Халютина в гражданской службе, в числе заседателей Смоленского земского суда, однако уже в чине секунд-майора59. За семь лет он неплохо продвинулся по лестнице военной карьеры и успел выйти в отставку. Очевидно, что никто «мерзить им не дерзал» и кнутом палача попрекать не мог.
Примечательно, что в рассмотренных нами примерах «прикрытые знаменем» не являлись представителями каких-то известных фамилий - это были все люди средней руки, «армейская косточка» из провинциальных полков, причем не только офицеры-дворяне, но и унтер-офицеры.
* * *
Все выделенные нами инструменты сакрализации знамени совокупно оказывали воздействие на ментальность военных на протяжении всего XVIII в. В результате знамя превращалось в воинскую реликвию, которая предписывала общие модели и практики поведения, разделяемые всей военной корпорацией. Знамя становилось необходимым и сакральным элементом воинской этики. В определенном смысле оно формировало ценностные ориентиры и помогало сохранять традиции, облегчая новичкам процесс интеграции в армейское сообщество. Клятва «следовать за знаменем, где надлежу» делалась ментальным категорическим императивом. Исследователи, занимающиеся военной историей Древнего Рима, отмечают высокоразвитый культ знамен в римской армии. Одним из его проявлений был прием, к которому многократно прибегали в боевой практике: в критической ситуации военачальник бросал знамя вперед, вынуждая тем самым своих солдат, чтобы спасти знамя, вступать в отчаянную схватку с врагом60.
Нечто подобное мы можем наблюдать и в русской армии. Примечательный эпизод связан с подавлением «Пугачевского бунта» в 1774 г., в частности, со штурмом Татищевой крепости. Войска Пугачева, засевшие в крепости, превосходя по силам правительственные полки, сражались решительно и успешно. Пугачевцы предприняли попытку «распропагандировать» гренадеров и принялись дружелюбно кричать им: «Братцы-солдаты! Что вы делаете? Вы идете драться и убивать свою же братию, христиан, защищающих истинного своего государя! Он и сам здесь находится в крепости, с нами». Уловив колебания и замешательство солдат, генерал Фрейман схватил знамя полка и бросился вперед, ничего не видя за собой. Ринувшиеся в атаку гренадеры вскоре обогнали своего генерала61. Вряд ли подобный прием мог сработать под Нарвой. Несколько десятилетий
понадобилось, чтобы требование устава «следовать за знаменем» превратилось в безотчетную потребность.
Нормы поведения, ценности, устремления, которые формировались внутри российской армии, безусловно, носили корпоративный характер. Впрочем, несмотря на господство субординации, приказа и дисциплины, армейская среда вырабатывала представления о чести и достоинстве человека как представителя данной корпорации. В силу же важности военного компонента в развитии страны, армия выступала и мощным социокультурным фактором для российского общества в целом. Мы можем предположить, что пушкинский сарказм о «прелестях кнута» явился результатом не только интеллектуального духа времени. Идеи екатерининского «Наказа», сочинения Вольтера - все это было знание книжное, умственное. Однако оно должно было находить опору и в воинской этике, которая формировалась уже многие десятилетия как феномен совершенно практический.
Примечания Notes
1 Висковатов А.В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками. Т. 1 - 30. Санкт-Петербург, 1841 - 1862.
2 Роспись знамен, штандартов и особых знаков отличий в войсках состоящих. Санкт-Петербург, 1851; Николаев Н.Г. Исторический очерк о регалиях и знаках отличия русской армии. Т. 1 - 3. Санкт-Петербург, 1898 -1902; Белавенец П.И. Краткая записка о старых русских знаменах. Санкт-Петербург, 1911; Звегинцов В.В. Знамена и штандарты русской армии: XVI век - 1914 и морские флаги. Москва, 2008.
3 Шевяков Т.Н. Знамена и штандарты Российской императорской армии конца XIX - начала XX вв. Москва, 2002; Митр В.Л. Боевые знамена России. Москва, 2006; Викторов А.Е. Русское знамя XIX - XXI веков. Санкт-Петербург, 2012.
4 Вилинбахов Г.В. Русские знамена: Очерки. Санкт-Петербург, 2005; Татарников К.В. Русская полевая армия, 1700 - 1730: Обмундирование и снаряжение. Москва, 2008; Татарников К.В. Знамена и гербы полков Российской армии царствований Екатерины I и Петра II (1725 - 1730) // История военного дела: исследования и источники. 2012. Т. 1. С. 51-215.
5 Газиева Л.Л. Некоторые методологические проблемы военно-исторической антропологии // Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. 2014. № 6. С. 118-124; Сенявская Е.С. Военная антропология: опыт становления и развития новой научной отрасли // Вестник Мининского университета. 2016. № 1-2 (14). С. 14.
6 Комаровская Е.П. Знаменные традиции и ритуалы Российской императорской армии // Ученые записки Российского государственного социального университета. 2005. № 3 (47). С. 75-87; Комаровская Е.П. Знамена и штандарты Российской императорской армии (XVIII - начало XX
вв.). Москва, 2007; Шныпко В.С. Российские императоры в отечественной историографии знамен русской армии // Власть. 2009. № 11. С. 102-104.
7 Полное собрание законов Российской империи: Собрание 1-е (ПСЗРИ-1). Т. I. № 171; Маржерет Ж. Состояние российской империи. Москва, 2007. С. 146.
8 Акты Московского государства. Т. 1. Санкт-Петербург, 1890. С. 269.
9 Акты Московского государства. Т. 2. Санкт-Петербург, 1894. С. 176.
10 ПСЗРИ-1. Т. I. № 11.
11 Акты Московского государства. Т. 2. Санкт-Петербург, 1894. С. 416.
12 Акты Московского государства. Т. 2. Санкт-Петербург, 1894. С. 430.
13 Николаев Н.Г. Исторический очерк о регалиях и знаках отличия русской армии. Т. 1. Санкт-Петербург, 1898. С. 38.
14 Яковлев Л. Русские старинные знамена. Москва, 1865. С. 16
15 Учение и хитрость ратного строения пехотных людей. Санкт-Петербург, 1904. С.160-162.
16 Акты Московского государства. Т. 3. Санкт-Петербург, 1901. С. 573, 574.
17 Николаев Н.Г. Исторический очерк о регалиях и знаках отличия русской армии. Т. 1. Санкт-Петербург, 1898. С. 116, 117.
18 Николаев Н.Г. Исторический очерк о регалиях и знаках отличия русской армии. Т. 1. Санкт-Петербург, 1898. С. 41-53.
19 Николаев Н.Г. Исторический очерк о регалиях и знаках отличия русской армии. Т. 1. Санкт-Петербург, 1898. С. 40.
20 Курбатов О.А. «Чудо архангела Михаила»: Документы РГАДА о походе Новгородского полка на Брест и битве при Верховичах. 1655 г. // Исторический архив. 2005. № 3. С. 209.
21 Акты Московского государства. Т. 2. Санкт-Петербург, 1894. С. 419.
22 Николаев Н.Г. Исторический очерк о регалиях и знаках отличия русской армии. Т. 1. Санкт-Петербург, 1898. С. 34.
23 Гордон П. Дневник, 1659 - 1667. Москва, 2003. С. 110, 111.
24 Белавенец П.И. Краткая записка о старых русских знаменах. Санкт-Петербург, 1911. С.30-77.
25 ПСЗРИ-1. Т. IV. № 2319.
26 ПСЗРИ-1. Т. XLII. Ч. 1. № 5863.
27 ПСЗРИ-1. Т. XLII. Ч. 1. № 5863.
28 ПСЗРИ-1. Т. XLII. Ч. 1. № 5863.
29 ПСЗРИ-1. Т. XLII. Ч. 1. № 5863.
30 Висковатов А.В. Рисунки одежды и вооружения российских войск: [Рис. 157 - 193]. Санкт-Петербург, [б.г.]. № 211-222; Урусов С.П. История 4-го Лейб-драгунского Псковского полка. Санкт-Петербург, 1886. С. 18.
31 Symbola et emblemata. Amsterdam, 1705. P. 6, 7, 158, 159, 202, 203.
32 Зезюлинский Н.Ф. К родословию 34-х пехотных полков Петра I. Петроград, 1915. С. XI-XXI.
33 Висковатов А.В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками. Ч. 2. Санкт-Петербург, 1842. С. 94.
34 Законодательные акты Петра I: Первая четверть XVIII в. Москва,
1961. С. 340.
35 Законодательные акты Петра I: Первая четверть XVIII в. Москва, 1961. С. 342, 347.
36 Артикул воинский с кратким толкованием и с процессами. 3-е изд. Санкт-Петербург, 1777. С. 137.
37 Артикул воинский с кратким толкованием и процессами. 3-е изд. Санкт-Петербург, 1777. С. 115-135
38 Киреевский П.В. Песни, собранные П.В. Киреевским. Вып. 8. Москва, 1870. С. 283.
39 Артикул воинский с кратким толкованием и процессами. 3-е изд. Санкт-Петербург, 1777. С. 121.
40 Артикул воинский с кратким толкованием и процессами. 3-е изд. Санкт-Петербург, 1777. С. 4.
41 Николаев Н.Г. Исторический очерк о регалиях и знаках отличия русской армии. Т. 2. Санкт-Петербург, 1899. С. 176.
42 Пехотный строевой устав. 3-е изд. Санкт-Петербург, 1768. С. 15-34, 126-130.
43 Его императорского величества воинский устав о полевой пехотной службе. Санкт-Петербург, 1797. С. 201, 202.
44 Его императорского величества воинский устав о полевой пехотной службе. Санкт-Петербург, 1797. С. 203.
45 ПСЗРИ-2. Т. 10. № 7759. С. 43.
46 Его императорского величества воинский устав о полевой пехотной службе. Санкт-Петербург, 1797. С. 37-40.
47 Законодательные акты Петра I. Первая четверть XVIII в. Москва, 1961. С.368
48 Законодательные акты Петра I. Первая четверть XVIII в. Москва, 1961. С.524
49 Бобровский П.О. Состояние военного права в западной Европе в эпоху учреждения постоянных войск. Санкт-Петербург, 1881. С. 378.
50 Тимофеев А.Г. История телесных наказаний в русском праве. Санкт-Петербург, 1897.С 73.
51 Сборник Русского исторического общества. Т. 11. Санкт-Петербург, 1873. С. 493.
53 ПСЗРИ-1. Т. XII. № 9207. С. 447.
54 Сборник Русского исторического общества. Т. 69. Санкт-Петербург, 1889. С. 846.
55 Адамович Б.В. Сборник военно-исторических материалов Лейб-гвардии Кексгольмского императора австрийского полка. Т. II. Санкт-Петербург, 1910. С. 26-35.
56 Адамович Б.В. Сборник военно-исторических материалов Лейб-гвардии Кексгольмского императора австрийского полка /Б. Адамович. Т. 2. Санкт-Петербург, 1910. С. 30.
57 Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 8. Оп. 4. Д. 1367.
58 Там же. Л. 1.
59 Месяцеслов с росписью чиновных особ в государстве на лето от Рождества Христова 1777. Санкт-Петербург, 1777. С. 254.
60 Махлаюк А.В. Солдаты Римской империи: Традиции военной службы и воинская ментальность. Санкт-Петербург, 2006. С. 367.
61 Крестовский В.В. История 14-го Уланского Ямбургского полка. Санкт-Петербург, 1873. С. 51, 52.
Авторы, аннотация, ключевые слова
Володина Татьяна Андреевна - докт. ист. наук, профессор, Тульский государственный педагогический университет имени Л.Н. Толстого (Тула)
ORCID ГО: 0000-0001-5390-1089
volodina.tatiana2016@yandex.ru
Подрезов Константин Андреевич - канд. полит. наук, доцент, Тульский государственный педагогический университет имени Л.Н. Толстого (Тула)
ORCID ГО: 0000-0003-1309-1784
podrezov@tsput.ru
Статья посвящена исследованию изменений в восприятии знамени, которые произошли в русской армии в результате реформ императора Петра I. Следуя принципам военно-исторической антропологии, авторы концентрируют свое внимание на изучении моделей и практик поведения военных, которые проявлялись в их отношении к знамени. Стремясь проанализировать глубину перемен, авторы рассматривают смыслы и функции военного знамени в развитии - на протяжении XVII-XVIII вв. На основе широкого круга опубликованных источников и архивных документов в статье объясняется логика формирования новой воинской этики в ее морально-психологических, аксиологических и практических проявлениях.
Раскрываются факторы, которые определяли восприятие статуса знаменщика как унизительного и бесчестного в допетровское время, и причины глубокого перелома в функциях и смыслах знамени в петровскую эпоху. Среди инструментов и практик, при помощи которых происходил этот процесс, авторы выделяют устрашающие, воодушевляющие и сакра-лизующие. В статье делается вывод о формировании воинской этики в русской армии XVIII в. как этики в первую очередь корпоративной, с особым социокультурным характером и иерархией ценностей. Одновременно авторы выдвигают предположение о воздействии армии как мощного социокультурного фактора на историческое развитие страны в целом.
Русская армия, военная реформа, военное знамя, военный церемониал, воинская этика, воинская честь, воинская ментальность, вексиллология, военная антропология, Петр I.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Gaziyeva, L.L. Nekotoryye metodologicheskiye problemy voyenno-istoricheskoy antropologii [Some Methodological Problems of Military-Historical Anthropology.]. Vestnik Baltiyskogo federalnogo universiteta im. I. Kanta, 2014, no. 6, pp. 118-124. (In Russian).
2. Komarovskaya, E.P. Znamennyye traditsii i ritualy Rossiyskoy imperatorskoy armii [Banner Traditions and Rituals of the Russian Imperial Army.]. Uchenyye zapiski Rossiyskogo gosudarstvennogo sotsial'nogo universiteta, 2005, no. 3 (47), pp. 75-87. (In Russian).
3. Senyavskaya, E.S. Voyennaya antropologiya: opyt stanovleniya i razvitiya novoy nauchnoy otrasli [Military Anthropology: An Attempt at the Formation and Development of a New Scientific Branch.]. VestnikMininskogo universiteta [Digital Journal], 2016, no. 1-2 (14), pp. 14. (In Russian).
4. Shnypko, V.S. Rossiyskiye imperatory v otechestvennoy istoriografii znamen russkoy armii [Russian Emperors in the National Historiography of Russian Army Banners.]. Vlast, 2009, no. 11, pp. 102-104. (In Russian).
(Monographs)
5. Komarovskaya, E.P. Znamena i shtandarty Rossiyskoy imperatorskoy armii (XVIII - nachalo XX vv.) [Banners and Standards of the Russian Imperial Army (18th - Early 20th Centuries).]. Moscow, 2007, 295 p. (In Russian).
6. Makhlayuk, A.V. Soldaty Rimskoy imperii: Traditsii voyennoy sluzhby i voinskaya mentalnost [Soldiers of the Roman Empire: Traditions of Military Service and the Military Mentality.]. St. Petersburg, 2006, 438 p. (In Russian).
Authors, Abstract, Key words
Tatyana A. Volodina - Doctor of History, Professor, Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University (Tula, Russia)
ORCID ID: 0000-0001-5390-1089
volodina.tatiana2016@yandex.ru
Konstantin A. Podrezov - Candidate of Political Science, Associate Professor, Tula State Lev Tolstoy Pedagogical University (Tula, Russia)
ORCID ID: 0000-0003-1309-1784
podrezov@tsput.ru
The article studies the changes in the perception of the banner which occurred in the Russian Army as a result of the reforms of Emperor Peter I. Following the principles of historical military anthropology, the authors focus their attention on the military behavioral models and patterns in relation to the banner. In their effort to understand the depth of those changes, they analyze the meanings and functions of the banner
in their development throughout the 17th and 18th centuries. Based on a wide range of published sources and archival documents, the article explains the mechanism of forming a new military ethics in its moral and psychological, axiological, and practical aspects. The authors reveal the factors making the perception of the banner carrier's status humiliating and dishonorable in the time before Peter I and determine the causes of a profound change in the meanings and functions of the banner during the epoch of Peter I. The instruments and practices involved in this process are classified as intimidating, inspiring and sacralizing. The authors arrive at the conclusion about the military ethics in the Russian Army of the 18th century as a corporate one, in the first place, having a specific socio-cultural character and hierarchy of values. Also, it is assumed that the army, as a powerful socio-cultural factor, affected the historical development of Russia, in general.
Russian Army, military reform, military banner, military ceremonial, military ethics, military honor, military mentality, vexillology, military anthropology, Peter I.
