CC BY
153
Катцова М. А.
Прибалтика или Скандинавия? К проблеме внешнеполитической ориентации Финляндии в 1920-е гг.
Катцова Мария Андреевна
Санкт-Петербургский государственный университет Исторический факультет
Аспирант IV курса кафедры истории Нового и Новейшего времени kattsova@gmail .com
РЕФЕРАТ
1920-е гг. стали одним из наиболее проблемных периодов для Финляндии с точки зрения выбора внешнеполитической ориентации. Поскольку финское правительство не определило четкого внешнеполитического курса, развитие отношений с великими европейскими державами в этот период представлялось затруднительным. В этой ситуации во внешней политике Финляндии господствовали две альтернативы, естественные в контексте географии страны, — скандинавская и балтийская. В статье исследуются перспективы двух стратегий регионального сотрудничества для Финляндии, а также вопрос о том, являлись ли они взаимоисключающими или взаимодополняющими с точки зрения финского МИДа в 1920-е гг. Хотя получение военной помощи из скандинавских стран было маловероятно, для Финляндии выгоднее было принадлежать экономически, политически и цивилизационно к Скандинавии, с ее умеренным внешнеполитическим курсом, чем к нестабильной группе стран-лимитрофов. В этой ситуации Финляндия стремилась позиционировать себя скорее северной, нежели балтийской страной. Несмотря на провал попыток совместить балтийскую и скандинавскую ориентации во внешней политике, Финляндия выступала в роли «моста» между Прибалтикой и Скандинавией в Лиге Наций. Нерешительность финской дипломатии в конечном итоге обусловила противоречивость и неэффективность внешней политики Финляндии в 1920-е гг.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА
Финляндия, внешняя политика, Скандинавия, международное сотрудничество, безопасность, Балтийская лига, межвоенный период
Kattsova M. A.
Baltic Countries or Scandinavia? on the Problem of Foreign Policy orientation of Finland in the Period of 1920s
Kattsova Mariia Andreevna
Saint-Petersburg State University (Saint-Petersburg, Russian Federation) Faculty of History
Graduate student of the fourth year, the Chair of Modern and Current History kattsova@gmail .com
ABSTRACT
The years of 1920-1929 are considered as one of the most problematic period in history of the foreign policy of Finland. Since Finnish government failed to determine its priorities in the question of the foreign policy orientation, it was hard to establish the international cooperation with the Great European powers. In this situation two major lines, natural from the geographical point of view, were disputed in the Foreign ministry of Finland, specifically Baltic and Scandinavian orientations. The article examines the perspectives of Finland in putting into practice these two strategies of regional cooperation in 1920s, paying special attention to the question whether these orientations were perceived as alternative or complementary in official Finnish foreign policy. Though Finland could hardly reckon on military assistance from Scandinavian countries in case of a new war, Scandinavian orientation, despite its limitations, was considered to be more advantageous for Finland than Baltic cooperation, with the numerous internal differences among the Border States and low international profile of Baltic countries. Therefore the image of Nordic country better corre-
sponded with the national interests of Finland, than that of Baltic country. As a result it turned out impossible for Helsinki to reconcile Baltic and Scandinavian orientations of foreign policy, but Finland still continued to be indicated as a "bridge" between Baltic and Scandinavian countries in the League of Nations during this period. Indecision of Finnish diplomatic methods determined contradictoriness and inefficiency of the foreign policy of Finland in 1920s.
KEYWORDS
Finland, foreign policy, Scandinavia, international cooperation, security, Baltic League, interwar period
«Мы не шведы, русскими мы стать не можем, так будем же финнами!» [1, с. 28]. Этот выразительный лозунг удачно характеризует своеобразие исторического пути финского народа, на протяжении столетий испытывавшего значительное влияние как с Запада, так и с Востока и сохранившего при этом глубокую национальную самобытность. Если в культурном, лингвистическом, этническом смысле финны предстают в исторической ретроспективе как малочисленная, но уникальная в своем роде нация, то в политических вопросах «быть финнами» оказывалось подчас гораздо труднее. Один из наиболее проблемных с точки зрения политического самоопределения страны периодов последовал за обретением Финляндией независимости в 1917 г. Становление молодого государства было сопряжено с решением целого комплекса сложных задач, касавшихся внешнеполитической ориентации страны.
К моменту провозглашения независимости финны обладали устойчивым национальным самосознанием, активное формирование которого продолжалось на протяжении длительного предшествующего периода. Долгожданное обретение суверенитета потребовало от руководства страны определить место финской нации в международном контексте и заручиться надежными внешнеполитическими партнерами. Стабилизация внутриполитической ситуации в Финляндии после окончания гражданской войны располагала к безотлагательному решению этой принципиальной задачи.
В 1919 г. глава финского МИДа Рудольф Холсти, проводя предварительный анализ тенденций внешней политики страны, обозначил пять возможных направлений: строгий нейтралитет, сотрудничество с Россией, партнерство с Германией, альянс с новообразованными государствами Восточной Европы (так называемыми лимитрофами) и, наконец, ориентация на скандинавские страны. По мнению Холсти, лишь две последние альтернативы имели при сложившейся после окончания Первой мировой войны расстановке сил реальные перспективы [5, с. 310]. Сам министр, представляющий Прогрессивную партию, как и многие его политические сторонники, усматривал наибольший потенциал в сотрудничестве с «окраинными государствами» — Польшей и прибалтийскими странами.
Таким образом, вскоре после обретения независимости во внешней политике Финляндии наметились две закономерные в контексте географии страны господствующие ориентации: скандинавская и балтийская. Скандинавская ориентация была обусловлена давними и тесными культурными, экономическими, социальными связями страны со Швецией. При этом наличие протяженной неспокойной границы с Советской Россией (а также этно-лингвистического родства с эстонцами) представляло финскому МИДу веский аргумент для сближения со странами Прибалтики и Польшей. Учитывая, что в 1920-е гг. ни одно из быстро сменяющих друг друга правительств молодой Финляндской Республики не сформулировало четких целей во внешней политике, развитие отношений с любой из великих европейских держав представлялось весьма затруднительным [2, с. 18]. В этой ситуации для Хельсинки имелось две возможности: конструировать идентичность и выстраивать политику безопасности в союзе с другими «окраинными государствами», либо актуализировать вопрос о причастности к северной, скандинавской общности. В силу различных при-
чин в межвоенный период скандинавский дискурс оказался для Хельсинки предпочтительным.
В то время как в правительствах скандинавских стран интерес к северному региональному сотрудничеству был утрачен вскоре после окончания Первой мировой войны, в Финляндии, напротив, появилось немало сторонников сближения со Скандинавией. Многие признавали скандинавскую ориентацию лучшим вариантом для молодой северной страны, получившей в Европе дипломатическое признание, но не политическую поддержку.
Подсоединение Финляндии к скандинавскому сообществу затрудняли тем не менее националистические настроения, которые сопутствовали становлению финской государственности и отличались (особенно в языковом вопросе) резкой антишведской риторикой. Планы финских политиков заручиться в лице скандинавских стран стабильными дипломатическими партнерами вступали, таким образом, в противоречие с финской национальной идеей, подчеркивающей самобытность финского этноса и болезненно отрицавшей в этот период углубление контактов с обеими бывшими метрополиями — как с Россией, так и со Швецией [14, с. 140-141].
Политику Хельсинки в отношении соседних государств усложняли и неразрешенные территориальные споры. Если в отношениях с Москвой камнем преткновения являлись земли Восточной Карелии, то ведение диалога со Стокгольмом затрудняли противоречия вокруг статуса архипелага Аландских островов. Хотя шведская позиция во время кризиса финско-шведских отношений в 1918-1921 гг. отличалась большой уступчивостью и мягкостью, после урегулирования Аландского конфликта сохранилось взаимное недовольство, охладившее отношения между странами по обе стороны Ботнического залива на последующие несколько лет. Лишь к середине 1920-х гг. в финском МИДе начали рассматривать возможность «преодолеть все еще существующую изолированность от Европы» через «присоединение к северной группе с аналогичными внешнеполитическими приоритетами»1.
Скандинавская альтернатива рассматривалась в Финляндии в 1920-е гг. как часть прозападной политической ориентации и воспринималась большинством партий как удачный вариант для молодой страны, не имеющей устойчивых дипломатических связей в Европе [6, с. 26-28]. Ориентация на Скандинавию была присуща в первую очередь центристским партиям. После банкротства «окраинной политики» ее весьма активно поддерживала настроенная наиболее проевропейски Прогрессивная партия. Скандинавский дискурс отличал (в силу специфики программных установок) и позицию Шведской национальной партии, одним из самых влиятельных «скандинавистов» в рядах которой являлся Я. Прокопе, занимавший пост министра иностранных дел в 1924-1925 и 1927-1931 гг. [9, с. 260-300]. Финским социал-демократам, придерживавшимся принципов социалистического интернационализма, сотрудничество с успешными скандинавскими коллегами также приносило ощутимые преимущества [12, с. 307].
Наряду с партиями либерального толка скандинавской ориентации придерживалась также часть финских консерваторов, мотивация которых в данном вопросе определялась конкретными вопросами безопасности страны. Невзирая на Аландский конфликт и сомнительные перспективы военной помощи из Швеции, консерваторы (прежде всего, Коалиционная партия), вынужденные ввиду ослабления Германии искать новый противовес «русской угрозе», также искали поддержки на Скандинавском полуострове. В финских правых кругах считалось целесообразным добиваться заключения финско-шведской военной конвенции, гарантирующей помощь шведов в обороне финляндской восточной границы, с возможным привлечением к этому военному союзу также Эстонии [11].
1 Suomen 8оз1а!1СетокгаП1, 19.01.1924.
Единственной политической группой в Финляндии, неизменно отвергавшей возможность скандинавской ориентации как таковую, являлись праворадикальные националисты и, в частности, участники Патриотического народного движения. Движимые не прагматическими, а идеологическими соображениями, они односторонне трактовали северное сотрудничество как государственную измену и торжество шведско-язычного меньшинства. В глазах «истых финнов» Швеция выглядела скорее «малым империалистом», тайно стремящимся к восстановлению своей власти на финской земле, чем выгодным партнером. Более того, в планы самих финских правых радикалов входила экспансия к Баренцеву морю за счет территорий шведских и норвежских северных провинций. При этом националистический пафос не мешал финским ультраправым выдвигать требование получить от Швеции максимум военной поддержки, которую та была готова предоставить [7, с. 58].
В целом, очевидно, что сотрудничество со Скандинавией в любых формах в межвоенный период соответствовало национальным интересам Финляндии, остро нуждавшейся во внешнеполитических ориентирах и партнерах. Следует иметь в виду, что для большинства финнов «скандинавская ориентация» являлась синонимом развития отношений исключительно со Швецией. Это представляется закономерным, учитывая, что связи Финляндии с остальными скандинавскими странами оставались на протяжении 1920-1930-х гг. достаточно слабыми и по большей части формальными. В отличие от шведов датчане и норвежцы практически не имели общих интересов с Финляндией в сфере безопасности, поскольку географическое положение и, следовательно, потенциальные источники военной угрозы для стран были совершенно различными.
Вплоть до середины 1930-х гг. вопросы регионального политического сотрудничества, однако, считались в скандинавских странах, возлагающих во внешней политике надежды на Лигу Наций, периферийными. Такая ситуация обуславливала невозможность выработки стройной совместной концепции взаимодействия четырьмя странами Северной Европы. В целом в МИДах северных королевств в межвоенный период имелось понимание того, что Финляндия «входит в сферу скандинавских интересов»1. Но большинством политиков и граждан Скандинавии северное сотрудничество как политический проект рассматривалось либо как утопия, либо как дело отдаленного будущего.
Поскольку получение военной помощи из Скандинавии было маловероятно, нерешенные проблемы обороны побуждали финский МИД к диалогу с «окраинными государствами» Восточной Европы, также находившимися в активном поиске гарантий безопасности. Серия международных конференций и консультаций, организованных в 1919-1926 гг. между странами-лимитрофами, получила название Балтийской лиги, за время работы которой было проведено более 40 встреч, семь из них — на министерском уровне [8].
Хотя Финляндию с балтийскими республиками объединяло множество общих целей в сфере безопасности, в целом идея Балтийского союза была чужда финнам, которые обычно играли роль скептиков в балтийском сотрудничестве. Поведение Финляндии на конференциях Балтийской лиги характеризовалось осторожностью и сдержанностью. Финны не забывали постоянно подчеркивать тот факт, что Финляндия — «не совсем балтийская страна», воспринимая сотрудничество с Балтийской группой как превентивную оборону, своего рода страховку, и никогда — как военный или политический альянс [8, с. 520].
Для Финляндии всегда гораздо выгоднее было принадлежать экономически, политически и цивилизационно к Скандинавии с ее умеренным внешнеполитическим курсом, чем к нестабильному блоку лимитрофов, взаимоотношения которых с внеш-
1 Архив внешней политики Российской Федерации (АВПРФ). АВПРФ. Ф. 04. Оп. 30. П. 199. Д. 26. Л. 12.
ним миром и между собой были сотканы из слишком большого количества противоречий [2, с. 7]. Тем не менее в ситуации послевоенной политической нестабильности в Восточной Европе в начале 1920-х гг. курс на сотрудничество с «окраинными государствами» мог оказаться целесообразным.
Активная «лимитрофная» политика, отстаиваемая министром иностранных дел Р. Холсти, достигла своей кульминационной развязки в 1922 г., когда Финляндия, обеспокоенная обострившимися отношениями с Советской Россией из-за кризиса в Восточной Карелии, подписала так называемый «Варшавский пакт» с Эстонией, Латвией и Польшей, предполагающий сотрудничество «окраинных государств» в вопросах обороны восточных рубежей. После того как финский парламент отказался ратифицировать данный документ (в поддержку политики Холсти выступили только Аграрная и Прогрессивная партии), возможности балтийской ориентации были для Хельсинки исчерпаны, а Финляндия стала постепенно превращаться в слабое звено Балтийской лиги [3, с. 173-174]. Интересам Финляндии отныне соответствовало поддержание контактов и координирование политики с «окраинными государствами», но без обязательств военно-политического характера. Для Хельсинки «лимитрофная политика» ограничилась в дальнейшем развитием двустороннего сотрудничества с Эстонией в области военной разведки и координации планов обороны [15].
Одна из дилемм при выборе Финляндией внешнеполитической ориентации в 1920-е гг. заключалась в том, что прибалтийский и скандинавский варианты регионального сотрудничества различались кардинальным образом. Интересам восточно-балтийских стран соответствовал «жесткий» вариант сотрудничества, нацеленный на заключение политического или военного союза с четкими взаимными обязательствами; скандинавские же страны, напротив, стремились к налаживанию «мягкого» сотрудничества, основанного на общественных и гражданских связях. Несмотря на малый потенциал такого варианта с точки зрения обороны страны, участие в северном сотрудничестве в культурной и гуманитарной сферах способствовало налаживанию доверительных политических отношений между Финляндией и Скандинавией.
Стремление Финляндии подсоединиться к стабильной скандинавской группе выражалось и в ее поведении на международной арене. После вступления в Лигу Наций в декабре 1920 г. финское правительство зачастую поддерживало скандинавских коллег, проводя «схожую политику, разнящуюся со скандинавской подчас лишь в деталях процедуры» [10, с. 247].
Несмотря на то что представители североевропейского региона в Женеве нередко воспринимались как сплоченная «Северная Антанта», позиции скандинавских стран и Финляндии не были идентичны. Скандинавы, которые на момент вступления в Лигу Наций уже обладали ценным опытом межгосударственного сотрудничества в защите «скандинавского» нейтралитета, представляли на международной арене весьма обособленную группу [4]. Международный авторитет Финляндии как молодого суверенного государства, чья внешнеполитическая ориентация находилась в процессе становления, был пока невелик, а сами скандинавские страны не стремились принимать финнов в свою группу, что было в немалой степени обусловлено опасениями лишних осложнений отношений с Советской Россией [5, с. 316-318].
Существенные различия между скандинавскими и финскими интересами обнаруживались и в вопросах безопасности. Дипломатия «блока скандинавских стран» была ориентирована в большой степени на мнение главного торгового и политического партнера региона — Великобритании. Участие в коллективных военных санкциях расценивалось скандинавами как серьезная угроза свободе внешнеполитических действий и даже суверенитету их стран. Финны, в отличие от скандинавов, стремились обеспечить безопасность путем получения военных гарантий для своей страны, что побуждало их наряду с другими «окраинными государствами» поддерживать французскую линию и всемерно содействовать утверждению четкой системы санкций.
Занимая ответственный пост члена совета Лиги Наций в 1927-1930 гг., финны стремились выполнять функции связного между Скандинавией и государствами «южного направления», пытаясь лоббировать интересы обеих региональных групп — балтийской и скандинавской. Впрочем, как и при ведении переговоров на уровне региона, финские представители не желали открыто солидаризироваться с «лимитрофным фронтом» в Женеве, предпочитая играть менее обязывающую роль «блюстителей интересов» или опекунов прибалтийских стран [8, с. 418-428].
В восприятии международного сообщества Финляндия находилась в 1920-е гг. на промежуточных позициях между Прибалтикой и Скандинавией, сохраняя при этом изрядную обособленность. «Независимость» во внешнеполитических делах, демонстрируемая финским МИДом, не являлась, однако, свидетельством мастерства финской дипломатии, а напротив, свидетельствовала о «беззубости» финской внешней политики и фактическом отсутствии в ней четкого курса [12, с. 312]. Отказ Финляндии от роли моста между Скандинавией с одной стороны и Польшей и Прибалтикой с другой лишь усугублял ее «блистательную изоляцию», к которой привели страну во второй половине 1920-х гг. «усилия собственной, запутавшейся во внешнеполитических пристрастиях, политической элиты» [2, с. 8].
По истечении 10 лет после обретения независимости во внешнеполитическом курсе Финляндии сохранялась неопределенность, оправдываемая надеждами на поддержание имеющегося европейского баланса сил посредством активного участия в Лиге Наций. По мере того, как в течение 1930-х гг. Лига Наций теряла свою эффективность в качестве инструмента обеспечения безопасности, руководство Финляндии все отчетливее придерживалось курса на альянс со странами Скандинавии, с их проверенной временем политикой нейтралитета [13]. Хотя скандинавская ориентация представлялась, вероятно, наиболее адекватным решением проблемы финской национальной безопасности, она не смогла обеспечить финнам с началом советско-финляндской войны осенью 1939 г. желаемой военной поддержки.
Балтийская и скандинавская ориентации в 1920-е гг. являлись в отсутствие иных альтернатив доминирующими во внешней политике Финляндии. Недостатки обоих вариантов в финском правительстве осознавали более или менее отчетливо, стремясь обеспечить себе пространство для политического маневра и в зависимости от меняющихся обстоятельств использовать преимущества каждой из них. Подобная нерешительность, определявшаяся как некоторой медлительностью финской дипломатии, так и неопределенностью динамики всей международной ситуации в Европе в 1920-е гг., в конечном итоге обусловила противоречивость и неэффективность финских внешнеполитических инициатив. Надежды Хельсинки на возможность совмещения в межвоенный период двух естественных с точки зрения геополитики стратегий регионального сотрудничества исчезли в свете нового обострения противоречий между великими европейскими державами.
Литература
1. Вихавайнен Т. Столетия соседства: Размышления о финско-русской границе. СПб.: Нестор-История, 2012. 248 с.
2. Рупасов А. И. Советско-финляндские отношения. Середина 1920-х — начало 1930-х гг. СПб.: Европейский дом, 2001. 310 с.
3. Юссила О., Хентиля С., Невакиви Ю. Политическая история Финляндии 1809-2009. М.: Весь мир, 2010. 472 с.
4. Gram-Skjoldager K., T0nnesson 0. Unity and Divergence. Scandinavian Internationalism 19141921 // Contemporary European History. 2008. Vol. 17, N 3. P. 301-324.
5. Holsti K. J. The origins of Finnish foreign policy, 1918-1922: Rudolf Holsti's role in the formulation of policy. Helsinki: Tammi, 19б3. 2бб p.
6. Kalela J. Grannar pâ skilda vägar. Det finländsk-svenska samarbetet i den finländska och sves-ka utrikespolitiken 1921-1923. Helsingfors, 1971. 313 s.
< 7. Kurunmäki J. "Nordic Democracy" in 1935: On the Finnish and Swedish rhetoric of democracy // z Rhetorics of Nordic Democracy. Helsinki, Finnish Literature Society, 2010. P. 37-82.
-1 8. Lehti M. A Baltic League as a Construct of the New Europe. Envisioning a Baltic region and small state sovereignty in the aftermath of the First World War. Frankfurt am Mein: Lang, 1999. 550 p.
9. Lemberg M. Hjalmar J. Procope som aktivist, utrikesminister och svensk partiman. Procopes politiska verksamhet till är 1926 / Skrifter utgivna av svenska litteratursällskapet i Finland, 524. Helsingfors, 1985. 371 s.
10. Lindgren R. E. Norway-Sweden: Union, Disunion and the Scandinavian Integration. Princeton N. J.: Princeton University Press, 1959. 298 p.
11. Norman T. Drömmen om Fennoskandia. Alexis Gripenberg och det fria Finlands utrikespolitis-ka orientering // Studier i modern historia tillägnade J. Torbacke den 18 aug. 1990. Kristianstad, 1990. S. 169-189.
12. Paasivirta J. Finland and Europe: The early years of independence 1917-1939. Helsinki: SHS, 1988. 555 p.
13. Steinby T. Dä Finland mognade för den nordiska neutraliteten // Historiska och litteraturhisto-riska studier. 1980. Vol. 55. S. 127-154.
14. Tingsten H. The Debate on the Foreign Policy of Sweden 1918-1939. London: Oxford University Press, 1949. 324 p.
15.Turtola M. Aspects of Finnish-Estonian military relations in the 20's and 30' // The Baltic in International Relations between the two World wars: Symp. Organized by the Centre for Baltic studies, Nov. 1113, 1986, Univ. of Stockholm (ed. J. Hiden & A. Loit). Stockholm, 1988. P. 101-110.
References
1. Vikhavaynen T. Centuries of the neighbourhood: Reflections about the Finnish-Russian border [Stoletiya sosedstva: Razmyshleniya o finsko-russkoi granitse]. SPb.: Nestor History [Nestor-Istoriya], 2012. 248 p.
2. Rupasov A. I. Soviet-Finnish relations. The middle 1920 — the beginning of the 1930th [Sovetsko-finlyandskie otnosheniya. Seredina 1920-kh-nachalo 1930-kh gg.]. SPb.: The European House [Evropeiskii Dom], 2001. 310 p.
3. Yussila O., Hentilya S., Nevakivi Yu. Political history of Finland 1809-2009 [Politicheskaya isto-riya Finlyandii 1809-2009]. M.: Whole world [Ves' mir], 2010. 472 p.
4. Gram-Skjoldager K., T0nnesson 0. Unity and Divergence. Scandinavian Internationalism 19141921 // Contemporary European History. 2008. Vol. 17, N 3. P. 301-324.
5. Holsti K. J. The origins of Finnish foreign policy, 1918-1922: Rudolf Holsti's role in the formulation of policy. Helsinki: Tammi, 1963. 266 p.
6. Kalela J. Grannar pä skilda vägar. Det finländsk-svenska samarbetet i den finländska och sveska utrikespolitiken 1921-1923. Helsingfors, 1971. 313 s.
7. Kurunmäki J. "Nordic Democracy" in 1935: On the Finnish and Swedish rhetoric of democracy // Rhetorics of Nordic Democracy. Helsinki, Finnish Literature Society, 2010. P. 37-82.
8. Lehti M. A Baltic League as a Construct of the New Europe. Envisioning a Baltic region and small state sovereignty in the aftermath of the First World War. Frankfurt am Mein: Lang, 1999. 550 p.
9. Lemberg M. Hjalmar J. Procope som aktivist, utrikesminister och svensk partiman. Procopes politiska verksamhet till är 1926 / Skrifter utgivna av svenska litteratursällskapet i Finland, 524. Helsingfors, 1985. 371 s.
10. Lindgren R. E. Norway-Sweden: Union, Disunion and the Scandinavian Integration. Princeton N. J.: Princeton University Press, 1959. 298 p.
11. Norman T. Drömmen om Fennoskandia. Alexis Gripenberg och det fria Finlands utrikespoli-tiska orientering // Studier i modern historia tillägnade J. Torbacke den 18 aug. 1990. Kristianstad, 1990. S. 169-189.
12. Paasivirta J. Finland and Europe: The early years of independence 1917-1939. Helsinki: SHS, 1988. 555 p.
13. Steinby T. Dä Finland mognade för den nordiska neutraliteten // Historiska och litteraturhisto-riska studier. 1980. Vol. 55. S. 127-154.
14. Tingsten H. The Debate on the Foreign Policy of Sweden 1918-1939. London: Oxford University Press, 1949. 324 p.
15. Turtola M. Aspects of Finnish-Estonian military relations in the 20's and 30' // The Baltic in International Relations between the two World wars: Symp. Organized by the Centre for Baltic studies, Nov. 11-13, 1986, Univ. of Stockholm (ed. J. Hiden & A. Loit). Stockholm, 1988. P. 101-110.
