CC BY
307
Юридические науки
Legal sciences
УДК 343.988 Вишневецкий Кирилл Валерьевич
доктор юридических наук, доцент, начальник кафедры уголовного права Краснодарского университета МВД России, полковник полиции тел.: (861) 290-13-35
ПРЕСТУПНОСТЬ В РОССИИ В КОНЦЕ XX - НАЧАЛЕ XXI В.
Vishnevetskiy Kirill Valeryevich
LL.D, Associate Professor, Head of the Criminal Law Department, Krasnodar University of Interior Ministry of Russia,
Police Colonel tel.: (861) 290-13-35
CRIME IN RUSSIA AT THE LATE 20TH -EARLY 21TH CENTURIES
Аннотация:
Статья посвящена вопросам виктимизации и особенностям развития преступности в России в конце XX - начале XXI в. В ней показано влияние стратификационных процессов, происходящих в России, на развитие преступности.
Ключевые слова:
виктимность, виктимизация, виктимологическая ситуация, криминогенность, криминализация, глобализация, аномия, виктимологический анализ, стратификация.
The summary:
The article covers the issues of victimization and peculiarities of crime growth in Russia at the late 20th -early 21th centuries. The author evinces the influence of stratified processes in Russia on crime expansion.
Keywords:
victimhood, victimization, victimization situation, criminal situation, criminalization, globalization, anomie, crime victimization analysis, stratification.
Социально-экономические и политические преобразования, продолжающиеся в России уже более десяти лет, породили многочисленные проблемы. Одна из них - резкий рост преступности. Именно за последние десять-пятнадцать лет в России наблюдается не только рост преступности, но и изменение ее характера. Она приобретает новые качества: вооруженность, криминальный профессионализм, организованность преступных группировок, в том числе и совершающих насильственные преступления против личности. Криминализация социума имеет последствием формирование стереотипов преступного поведения и вовлечение в преступную деятельность все новых слоев населения, включая женщин и несовершеннолетних граждан.
В этих условиях в России сложилась сложная виктимологическая ситуация. Причем процесс интенсивной виктимизации населения протекает не просто «симметрично» относительно криминализационных процессов: меняется структура виктимности населения, трансформируется ее «расклад» по социальным группам.
Процесс виктимизации идет по нарастающей и нет никаких оснований рассчитывать на положительные изменения в этой динамике [1]. По официальным данным, правоохранительными органами в 2010 г. рассмотрено 23,8 млн. заявлений, сообщений и иной информации о происшествиях, что на 4,8 % больше, чем за 12 месяцев 2009 г., возбуждено 2 млн. 183 тыс. уголовных дел, в результате преступных посягательств погибло 42 тыс. человек, здоровью 50,8 тыс. причинен тяжкий вред.
Разумеется, процессы виктимизации и криминализации населения в России конца ХХ -начала хХ| в. определяются общими закономерностями этих процессов, связанными с биопси-хологическими особенностями человека, проявляющимися в той или иной мере в любом социуме [2, с. 366-368]. Наряду с этим им присущи и особенные свойства, формирование которых детерминировано изменением параметров российского общества, прежде всего - его социально-стратификационной модели.
Особенности стратификационных процессов для России определяются тем, что последствия от вхождения в мировое сообщество наложились на социальные результаты разрушения Советского Союза. В свою очередь последнее само стало одним из факторов, сделавших возможным и частично обусловившим процессы взаимозависимого и многофакторного мира. Как это не кажется парадоксальным, но Россия в результате социальных катаклизмов также перешла в «постклассовое» состояние, как и вполне благополучный Запад. Особенностью же России является то, что называется «стратификационным хаосом» — состояние, когда прежние стратификационные характеристики во многом обессмыслились, а новые не сложились. В аспекте виктимологической проблематики это повышает вероятность рисков, прежде всего возникающих для индивида ввиду рассогласования и противоречия ценностных и культурных параметров, характерных для его статусной группы и для других слоев общества [3].
Думаем, не будет ошибкой сказать, что социальная структура в России, в государствах постсоветского пространства и в государствах Восточной Европы в эпоху глобализации претерпела гораздо более глубокие изменения по сравнению с западным обществом (хотя сказанное вовсе не означает, что данные последствия были результатом только или преимущественно глобализационных процессов). В связи с этим наиболее масштабные изменения параметров виктимологической модели общества здесь связаны прежде всего с тенденциями социальной стратификации, определяемой на основе ее базисных характеристик (отношение к собственности, власти, престижу и т.д.). Поэтому если комплекс научных интересов виктимологов на Западе оставался сравнительно стабильным, начиная с доглобализационной эпохи, и ориентировался на традиционное изучения социальных статусов, прежде всего наиболее виктимогенных (женщины, старики, дети, национальные и др. меньшинства), то для России, чья социальная структура претерпела поистине тектонические разломы и смещения, более актуальным является виктимологический анализ процессов стратификации.
Очевидно, что последнее десятилетие российской истории существенно изменило социальную структуру общества, дав при этом толчок аномическим явлениям, связанным с ускоренным размыванием всех пластов национальных ценностей и идеалов. Вхождение населения России в посттоталитарное состояние привело к разрушению некогда единого поля его нравственных ориентиров, которые в условиях кризиса ценностей культуры оказались предельно фрагментированы. Неизбежным следствием этого стали энтропийные процессы самоликвидации фундаментальных социальных институтов российского общества, утраты этнокультурной идентичности, распыления общества на такие сообщества, группы, страты, которые живут вне социально воспринимаемых и общезначимых моральных, правовых построений [4, с. 140]. Здесь следует особо обратить внимание на справедливое замечание В.В. Кривошеева, согласно которому для современного российского общества характерна криминальная форма аномии, при которой сам переход от целостного к атомизированному состоянию общества осуществляется на криминальных основаниях [5, с. 23-24].
Согласно уже утвердившейся в российской социологической литературе точке зрения, глубинные сдвиги в социальной структуре нашей страны обусловлены прежде всего тем, что Россия переживает период, когда часть населения продолжает жить как бы в «дореформенном» времени. Одновременно с этим возникают массовые социальные группы, адаптированные к реформам, происходит становление качественно нового массового типа социального субъекта, соответствующего по своим профессиональным и личностным качествам требованиям, предъявляемым к рыночной экономике. Н.Е. Тихонова полагает, что совокупность этих обстоятельств означает формирование параллельно с традиционной для России сословной социальной структурой (сохраняющейся в рамках госсектора) также новой, классовой структуры, которая характерна для индустриальных обществ западного типа. В результате появились два сосуществующих типа основных социальных структур [6, с. 23-24]. Преобразования в 90-х гг. XX в. качественно изменили социально-структурные и другие отношения, обострив и углубив имущественную дифференциацию, поляризовав интересы и политические предпочтения социальных групп.
В принципе соглашаясь с предложенным вариантом характеристики социальной структуры современного российского общества, добавим, что здесь необходимо также более полно учитывать влияние глобализационных процессов на стратификацию российского общества. Если взять за основу, описанную выше глобализационную социальную пирамиду, то, очевидно, что выделенные в ней второй и третий слой, принадлежность к которому определят в свою очередь принадлежность к социальным стратам достаточно высокого уровня, практически, полностью включены в рыночный сектор экономики. Четвертый и пятый слой в равной мере включен и в систему госсектора. Таким образом, процесс глобализации накладывается на противоречивый процесс трансформации, сопровождающийся углублением социального неравенства и маргинализацией значительной части населения. Подобного рода наложение делает стратификационную структуру России еще более неустойчивой, что создает дополнительные условия для повышения степени виктимизации социальных статусов.
Очевидно, что система социальной стратификации оказывает значительное, во многом определяющее воздействие на параметры виктимности социальных статусов и каждой личности. Стратами с повышенной виктимностью традиционно являются высшие и низшие, поскольку виктимность, формируемая на основе того социального статуса, который занимает потерпевший, - обязательный атрибут богатых и бедных граждан [7].
В условиях резкой криминализации общества значительно возрастает виктимность всех социальных слоев, однако качественные и количественные характеристики этого процесса могут быть различны относительно каждого из них. Виктимность начинает особенно резко возрас-
тать по мере превышения среднего уровня доходов. Очень богатым соответствует высокий уровень виктимности, несмотря на значительные меры предосторожности [8, с. 48]. В России виктимность богатых и состоятельных людей выше, чем на Западе, для этого имеется целый ряд предпосылок.
Прежде всего довольно распространенным способом достижения богатства является противоправная деятельность, поэтому среди высокообеспеченных граждан незаконопослушное население составляет заметную часть. Не секрет, что значительный сегмент высших социальных страт в нашей стране составляет легализованная преступность. Организованная преступность в России, как отмечают многие исследователи, представляет угрозу для государства реальной опасностью трансформации демократического государства в криминальное, в отличие от организованной преступности высокоразвитых зарубежных стран, в которых теоретически обоснованная уголовная политики и здоровые рыночные отношения не позволили преступному бизнесу проникнуть в легальные отрасли экономики, вытеснив ее в криминальный игорный, нарко- и порнобизнес [9, с. 18].
Проникая в законный бизнес, организованная преступность нередко приносит в него свои привычные методы - тактику силы, насилия и устрашения. Фирмы обманным путем лишаются активов, выпускаются фальшивые облигации, происходят запланированные банкротства, конкуренты вытесняются путем применения бесчестных методов, а иногда и просто совершения преступных действий. Уже на первом этапе реформ, в начале девяностых годов, преступные сообщества активно включились в борьбу за государственные кредиты и лицензии, сферы влияния, контроль над источниками сырья, что сопровождалось «нефтяными» и «алюминиевыми» войнами, сериями убийств предпринимателей, банкиров и «авторитетов» уголовного мира [10, с. 29]. Все это делает социальные страты богатых и состоятельных людей повышенно виктимными.
В условиях современной России дополнительным фактором виктимизации высших социальных страт стал процесс включения их неотъемлемого элемента - российской организованной преступности - в систему транснациональной преступности, что многократно увеличивает степень доходов, влияния, коррупционного потенциала и социальной устойчивости российских криминальных организаций [11]. Очевидно, в связи с этим будет усиливаться тенденция по насильственному вовлечению в криминальную деятельность тех из высокопоставленных чиновников, бизнесменов, влиятельных медиа-магнатов и др., которые ранее не были с ней активно связаны. Им станет труднее противостоять вымогательству со стороны криминальных организаций, попыткам внедрения в государственные и бизнес-структуры представителей организованных преступных группировок, попыткам последних установить свой контроль за деятельностью легальных структур. Можно ожидать, что в ближайшие год-два может снова повториться, хотя, возможно, и в других формах, практика систематического насилия, угроз, шантажа, убийств в отношении политиков, депутатов, чиновников, банкиров, предпринимателей.
В процессе институционализации гражданского общества значительная часть социальных групп и слоев не выдерживает конкуренции с более организованными группами и вытесняется на периферию общественной жизни. Растущая маргинализация и люмпенизация населения России сопровождается падением уровня жизни, разрывом традиционных социальных связей, утратой регуляторов поведения, в конечном итоге - массовой десоциализацией, являющейся одной из предпосылок актуализации виктимности личности.
Количественные оценки бедных в России даются в диапазоне от 20-25 % до 80-85 % всего населения страны [12, с. 38]. Бедность понимается и как определенный уровень дохода, и как не только низкие денежные доходы, но и отсутствие других экономических ресурсов, и как невозможность поддержания нормальных стандартов образа жизни. При каждом из этих подходов бедность, как правило, характеризуется через абсолютные величины - число лиц, имеющих доход ниже какого-то фиксированного минимума, имущество или возможности социального участия менее какого-то стандарта и т.п. Характер бедности в России характеризует и высокая степень различий в доходах представителей высших и низших социальных страт. 10 % россиян с наибольшими доходами получают 34 % общего фонда денежных доходов, а 10 % с минимальными доходами - 1 %. За средними показателями доходов официальная статистика России скрывает реальную картину распространения бедности [13].
Главное отличие современной России от развитых западных стран - то, что российские бедные, чьи доходы находятся на уровне прожиточного минимума и ниже, составляют значительную часть населения. Другим отличием является то, что низшие социальные страты, включая и безработных, менее десоциализированы и имеют более высокий уровень образования, чем аналогичные страты на Западе. Особая «субкультура бедности», являющаяся одним из наиболее эффективных механизмов «закрепления» человека в низшей страте и формирующая (особенно на уровне «социального дна» и близких к нему слоев населения) виктимогенные сте-
реотипы поведения, здесь еще только начинает складываться. В России принадлежность к низшим стратам, определенная согласно первичным критериям (отношение к власти и собственности), для многих граждан сочетается со степенью социализированности и системой нравственно-правовых ценностей, характерных для страт, относящихся к так называемому «среднему классу». Это несколько снижает уровень виктимности граждан с низкими доходами, поскольку обуславливает менее виктимогенные стереотипы поведения и систему социальных контактов, в которой минимизированы отношения с криминальными элементами.
Однако значение контртенденций процесса виктимизации для слоя «новых бедных» в России не стоит преувеличивать. Наблюдаемые за последние годы тенденции развития российского государства от социального государства к государству классовому позволяют уверенно прогнозировать, что процесс социального расслоения будет углубляться и по мере увеличения ВВП «богатые будут становиться еще богаче, а бедные еще беднее». Очевидно, что бедность стала для России хроническим социальным явлением. Интенсивное формирование социально (и в перспективе - пространственно) замкнутой среды, в которой хроническая бедность является мощным генератором криминализации, становится условием и для виктимизации соответствующих социальных статусов. Особенно это значимо для тяжких и особо тяжких преступлений против личности, где взаимоотношение преступника и жертвы нередко является решающим фактором совершения преступления.
Как показали исследования западных и российских криминологов, социальное неблагополучие является одной из основных причин виктимности личности. Для низших социальных страт в первую очередь характерна устойчивая тенденция к антисоциальному поведению, когда «порой трудно бывает увидеть разницу между преступником и потерпевшим, если они оба из маргинальной среды; у них почти одинаковые личностные деформации и стереотипы поведения» [14, с. 8]. По мнению С.Н. Абельцева, потерпевших из маргинальной среды характеризуют «эгоистические привычки, потеря чувства ответственности, равнодушие к проблемам других людей, цинизм. Им присущи ослабленные чувства стыда, долга, совести, а также несдержанность и конфликтность, грубость, агрессивность, лживость, ханжество, необразованность, невоспитанность» [15, с. 44]. Эти суждения согласуются с данными Э.Л. Сидоренко, согласно которым среди представителей низших социальных страт, воспроизводящих формы маргинальной субкультуры, 80 % лиц становятся жертвами преступлений, в совершении которых определяющую роль играет их провокационное поведение [16, с. 65].
Вместе с тем, как нам представляется, тенденция криминализации и виктимизации общества, обусловленная численным увеличением низших страт, ожидаемым в ближайшие годы, будет отчасти скомпенсирована процессами перехода в эти страты интеллигенции, массовое обеднение которой вряд ли удастся реально приостановить. Низкая оплата интеллектуального труда способствует разрушению, маргинализации значительной части интеллигенции. Марги-нальность интеллигенции порождает неопределенность ее социальных позиций, хотя и обеспечивает выбор альтернативных вариантов. Именно маргинальная интеллигенция переживает наиболее глубокие, принципиальные изменения в социальном статусе [17, с. 17]. Вместе с тем характерное для этой категории законопослушное и в целом позитивное поведение, сравнительно высокий уровень правосознания и правовой культуры будут препятствовать десоциализации и как следствие виктимизации беднейшей части общества. Это положение дел позволяет говорить о существовании ряда факторов, противодействующих и частично нейтрализующих процессы виктимизации низших страт в России, что создает несколько более выгодное положение по сравнению с западными странами (особенно по сравнению с США).
Суммируя сказанное выше, можно утверждать, что виктимизация различных слоев населения, связанная с их социально-стратовыми параметрами, создает объективные предпосылки и возможности роста преступности. Виктимный потенциал социальных статусов актуализируется под влиянием таких факторов, как образ жизни, профессиональная деятельность, психологическая предрасположенность стать жертвой и т.п., которые, в свою очередь, также не являются только случайными, связанными с задатками, особенностями характера или воспитания личности. Их социальная обусловленность проявляется прежде всего через механизмы социализации и десоциализации личности.
Ссылки и примечания:
1. Ривман Д.В., Устинов В. С. Виктимология. СПб., 2000. С. 3 ; см. также: Лунеев В.В. Преступность ХХ века. Мировые, региональные и российские тенденции. Мировой криминологический анализ. М.,1997. С. 237-244.
References (transliterated) and notes:
1. Rivman D.V., Ustinov V. S. Viktimologiya. SPb., 2000. P. 3 ; see also: Luneev V.V. Prestupnost' XX veka. Mirovye, regional'nye i rossiyskie tendentsii. Mirovoy kriminologicheskiy analiz. M.,1997. P. 237-244.
2. См.: Криминология / под общ. ред. д.ю.н., проф. А.И. Долговой. М., 2002.
3. Этой проблеме посвящена отдельная глава в масштабном исследовании Х. Уоллеса: Wallace H. Victimology: legal, psychological, and social perspectives. Boston, 1998. P. 206-221.
4. См.: Трунов А.А. Технологии «паблик рилейшнз» в процессе формирования общественного мнения в современной России. Белгород, 2002.
5. Кривошеев В.В. Социология криминализированного общества: Россия в девяностые годы ХХ века. Калининград, 2003.
6. Тихонова Н.Е. Факторы социальной стратификации в условиях перехода к рыночной экономике. М., 1999.
7. Материалы широкомасштабного виктимологического исследования, проведенного в Республике Дагестан, показали, что среди виктимизированных лиц 18,7 % считают себя богатыми, 24,3 % относят себя к среднему классу, 51,2 % признались, что живут за чертой бедности. Большинство из потерпевших по своему социальному статусу составляют класс безработных и граждан, занятых в непроизводственной сфере (19,8 %); менее виктимными категориями оказались рабочие и служащие государственных и муниципальных органов власти (15,4 %) (Адигюзелов К.А. Проблемы виктимизации населения. Махачкала, 2002. С. 15. Ср.: Ситковский А.Л. Виктимологические проблемы профилактики корыстных преступлений против собственности граждан: автореф. дисс. ... канд. юрид. наук. М., 1995. С. 15-16).
8. Ривман Д.В. Криминальная виктимология. СПб., 2002.
9. Миненок М.Г. Организованная преступность в России // Проблемы борьбы с транснациональной организованной преступностью. По материалам международной конференции. Калининград, 2002.
10. Мохов Е.А. Организованная преступность и национальная безопасность России. М., 2002.
11. См.: Годунов И.В. Российская организованная преступность и ее транснациональная сущность. М., 2001 ; Долгова А.И. Преступность, ее организованность и криминальное общество. М., 2003 ; Воронин Ю.А. Транснациональная организованная преступность. Екатеринбург, 1997 ; Криминогенная ситуация в России на рубеже XXI века. М.,
2000 ; Репецкая А.Л. Транснациональная организованная преступность: характеристика, стратегия, причины контроля. Иркутск, 2001.
12. Тихонова Н.Е. Указ. соч.
13. Там же.
14. Садков Е.В. Предупреждение преступности в маргинальной среде молодежи: автореф. дисс. . канд. юрид. наук. М., 1994.
15. Абельцев С.Н. Личность преступника и проблема криминального насилия. М., 2000.
16. Сидоренко Э.Л. Отрицательное поведение по терпевшего и уголовный закон. СПб., 2003.
17. Васягина Т.Н. Социально-стратификационные
изменения российской интеллигенции в условиях трансформирующегося общества: автореф.
дисс. канд. социол. наук. М., 2002.
2. See: Kriminologiya / under general ed. of LL.D., prof. A.I. Dolgova. M., 2002.
3. A chapter in a large-scale research of H. Wallace is devoted to this problem: Wallace H. Victimology: legal, psychological, and social perspectives. Boston,
1998. P. 206-221.
4. See: Trunov A.A. Tekhnologii «pablik rileyshnz» v protsesse formirovaniya obshchestvennogo mneniya v sovremennoy Rossii. Belgorod, 2002.
5. Krivosheev V.V. Sotsiologiya kriminalizirovannogo obshchestva: Rossiya v devyanostye gody XX veka. Kaliningrad, 2003.
6. Tikhonova N.E. Faktory sotsial'noy stratifikatsii v usloviyakh perekhoda k rynochnoy ekonomike. M.,
1999.
7. The data of a wide-scale crime victimization survey, carried out in Dagestan, shows that among victims 18,7% consider themselves rich, 24,3% -middle class, and 51,2% admitted they live below poverty line. The majority of the victims are unemployed or the employees of nonproduction sphere (19,8%), less victimized category turn out to be workers and public and municipal authorities employees (15,4%) (Adigyuzelov K.A. Problemy viktimizatsii naseleni-ya. Makhachkala, 2002. P. 15. Sr.: Sitkovskiy A.L. Viktimologicheskie problem profilaktiki korystnykh prestupleniy protiv sobstvennosti grazhdan: avtoref. diss. ... kand. yurid. nauk. M., 1995. P. 15-16).
8. Rivman D.V. Kriminal'naya viktimologiya. SPb., 2002.
9. Minenok M.G. Organizovannaya prestupnost' v Rossii // Problemy bor'by s transnatsional'noy organi-zovannoy prestupnost'yu. Po materialam mezhdu-narodnoy konferentsii. Kaliningrad, 2002.
10. Mokhov E.A. Organizovannaya prestupnost' i natsional'naya bezopasnost' Rossii. M., 2002.
11. See: Godunov I.V. Rossiyskaya organizovannaya
prestupnost' i ee transnatsional'naya sushchnost'. M.,
2001 ; Dolgova A.I. Prestupnost', ee organizovannost' i kriminal'noe obshchestvo. M., 2003 ; Voronin Y.A. Transnatsional'naya organizovannaya prestupnost'. Ekaterinburg, 1997 ; Kriminogennaya situatsiya v Rossii na rubezhe XXI veka. M., 2000 ; Repetskaya A.L. Transnatsional'naya organizovannaya prestupnost': kharakteristika, strategiya, prichiny
kontrolya. Irkutsk, 2001.
12. Tikhonova N.E. Op. cit.
13. Ibid.
14. Sadkov E.V. Preduprezhdenie prestupnosti v margin-al'noy srede molodezhi: avtoref. diss. ... kand. yurid. nauk. M., 1994.
15. Abel'tsev S.N. Lichnost' prestupnika i problema krimi-nal'nogo nasiliya. M., 2000.
16. Sidorenko E.L. Otritsatel'noe povedenie po-terpevshego i ugolovniy zakon. SPb., 2003.
17. Vasyagina T.N. Sotsial'no-stratifikatsionnye iz-meneniya rossiyskoy intelligentsii v usloviyakh trans-formiruyushchegosya obshchestva: avtoref. diss. kand. sotsiol. nauk. M., 2002.
