CC BY
715
УДК 343.326
ПРЕСТУПЛЕНИЯ ПРОТИВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ ПО ПСКОВСКОЙ СУДНОЙ ГРАМОТЕ
CRIMES AGAINST THE STATE AUTHORITY ACCORDING TO PSKOV JUDICIAL CHARTER
А. М. ВАСИЛЬЕВ, В. Е. ЛОБА (A. M. VASILYEV, V. E. LOBA)
Рассматриваются виды преступлений против государственной власти по Псковской судной грамоте. Ключевые слова: преступления; государственная власть; Псковская судная грамота.
This article deals with crimes against the state authority according to the Pskov Judicial Charter. Key words: crime; government; Pskov Judicial Charter.
В Древней Руси, где власть отождествлялась с князем как главой государства, под преступлением понималось причинение потерпевшему материального, физического или морального вреда, а не нарушение закона либо княжеской воли [1]. Псковские законодатели впервые в истории русского права определили понятие города-государства. В этой связи далеко не случаен тот факт, что именно законодательство вечевого города выработало понятие преступления против государственной власти: ведь в законодательстве
Пскова власть князя и его аппарата понималась лишь как составная часть города-государства, но не отождествлялась с ним. К числу наиболее опаснейших преступлений этой группы Псковская судная грамота (здесь и далее - Грамота) в первую очередь относит не известную Русской Правде измену - «пе-ревет».
Здесь отметим важнейший момент: само понятие измены складывалось на практике с конца Х1-Х11 вв. Наиболее распространенным было понятие так называемой земской измены, тайного перевета, т. е. разного рода сношений с врагами своего государства. Раньше, чем в других землях, это понятие сложилось в Новгороде и Пскове, где войны с Тевтонским орденом и Литвой, являющиеся
частью борьбы всего русского народа за национальную независимость, наполняют всю историю этих городов-государств. Вот почему необходимость борьбы с изменой ощущалась здесь особенно остро. В качестве примера можно сослаться на следующие летописные данные: в 1141 г. в Новгороде сбросили с моста в реку Волхов Якуна, бежавшего за отъехавшим за рубеж князем Святославом; в 1194 г. казнили изменников, предавших Новгородскую дружину Юрге. А в Псковской летописи под 1435 г. упоминаются «переветные грамоты» [2].
В условиях феодальной раздробленности Руси и борьбы с Ордой Псковская земля зачастую была вынуждена сражаться с западными врагами исключительно своими силами. Отмечается, что в этом существенное отличие псковского общества от общества Древней Руси, не знавшей такой постоянной и упорной борьбы со столь опасными противниками - набеги половцев, хотя подчас и очень опустошительные, угрожали только южной окраине и не ставили под угрозу существование Древнерусского государства [3]. Постоянная внешняя угроза и требования обеспечения внешней безопасности обуславливали необходимость введения в законодательство пограничной земли ответственности
© Васильев А. М., Лоба В. Е., 2014
за проведение враждебной деятельности против «господина Пскова». И, как результат, впервые появляется такой вид преступного деяния, как «перевет», под «переветником» понимался переметчик, перебежчик, т. е. лицо, виновное в государственной измене [4]. Изложенное позволяет предположить, что по Грамоте «перевет» рассматривался как преступное посягательство на внешнюю безопасность города-государства, которое осуществлялось в виде перехода на сторону военного противника, а также оказания помощи иностранному государству или их представителям в проведении враждебной деятельности в отношении «господина Пскова». Несомненно, «перевет» отличался от других видов преступлений высокой степенью общественной опасности, особой специфичностью и целым рядом других особенностей, которые в своей сущности могли нести судьбоносное значение для сохранения суверенитета, территориальной неприкосновенности и обороноспособности псковской земли.
Необходимо отметить ещё одно интересное обстоятельство: в ст. 7 Грамоты перечислены преступления, представляющиеся для псковского законодателя наиболее опасными: «А крим(с)кому татю и коневому и переветни-ку и зажигалнику тем живота не дати» [5]. И если толкование термина «коневой тать» не вызывает принципиальных разногласий у исследователей, то вопрос о содержании терминов «кримский тать» и «зажигалник» до настоящего времени является дискуссионным. В большинстве случаев эти виды деяний рассматриваются как имущественные преступления [6]. Между тем, Ю. Г. Алексеев в «крим-ском тате» видит не просто вора, а похитителя, покушающегося на государственное достояние или государственную тайну [7]. В свою очередь, В. Н. Рябчук, рассматривая «зажигалника» как лицо, которое, поджигая город, посягает при этом на общественное спокойствие либо преследует цель оказать этим содействие военному противнику, выдвигает следующую точку зрения: «Таким образом, в современном понимании зажигалник совершал либо акт терроризма, подобный тому, который описан в статье 205 УК РФ 1996 года, либо диверсию (статья 281 УК РФ), осуществленную в целях оказания помощи военному противнику» [8].
В то же время отмечается, что поджог, хотя и совершенный умышленно, не всегда влек за собой применение смертной казни. «Из судебного списка от 30 июня 1503 года явствует, что виновный в поджоге монастырской деревни Михалка Жук приговорен к возмещению монастырю нанесенного ущерба в размере 5 рублей. За отсутствием денег и поручительства в уплате их виновный передан монастырю до искупа, т. е. до отработки долга» [9]. Не в наших силах проникнуть в замысел псковского законодателя, к какой группе преступлений следует относить противоправные деяния, совершенные «крим-ским татем» и «зажигалником». Очевидно лишь одно: говоря современным языком, родовым объектом таких деяний является чужая собственность, а непосредственным -имущество конкретных физических или юридических лиц. Что касается вопросов о виде и мере наказания, то они, видимо, находились в прямой зависимости от направленности умысла преступника и судейского усмотрения.
На наш взгляд, к преступлениям против государственной власти, находящимся в юрисдикции Псковской феодальной республики, относились деяния, составляющие предмет регулирования церковным законодательством, и вот почему. В восточной Руси, в отличие от западной её части, православие заняло привилегированное положение. Более того, оно стало единственной религией всего русского народа. Отсюда складывается убеждение, что православие и русская народность
- тождественные понятия и что русские должны быть только православными. А следовательно, уклонение от православия - это измена, которая должна жестоко наказываться [10]. Так, в конце XIV в. на Руси появилась секта стригольников, которая, противопоставляя себя господствующей церкви, перетолковывала и извращала догматы христианского учения. «23 сентября 1416 г. митрополит Фотий пишет в Псков послание к псковским властям, священникам и всем христианам, в котором, обличив злочестие стригольников, побуждает псковичей воздействовать на них наставлениями, а в случае безуспешности мер нравственного воздействия -отженуть их от православной веры...; в последующих посланиях Фотий дает разреше-
ние на применение к стригольникам более сильных мер: “...благоуветне всяко тех возводящее от помрачения в прозрение духовных очию и в познание благоразумия истины Евангелия, а зело нерадящих о сем- и нужа-ми (толико кровь и смерть да не будут на таковых), но инако и всяко и заточенми приводите тех в познание, да не погибнуть, да не погибнуть, не снидуть во ад в помрачении своем”; таким образом Фотий предостерегал псковичей только от пролития крови, допуская применение всех остальных наказаний» [11]. После этого издевательства они, вероятно, были наказаны только заточением [12]. Не смотря на то, что Грамота никаких сведений об ответственности за преступные посягательства на христианские догматы не содержит, следует предположить, что именно светская власть исполняла наказания, предусмотренные каноническим уголовным правом. Так, в 1411 г. в Пскове по приговору светского суда за колдовство были сожжены 12 «вещих женок» [13].
С древности до наших дней к главным функциям государства относилась не только оборона от внешних врагов, но и осуществление правосудия, без которого, эффективного работающего, не может обойтись ни одно государство. Надо сказать, что в Пскове уже существовала система судебной власти в виде самостоятельных, не подчиненных друг другу судов, решения которых были окончательны и обжалованию не подлежали. Так, суду князя и посадника были подсудны дела о головшине, татьбе, бое, грабеже и разбое. Суд выборных псковских, а по пригородам -суд пригородских посадников и старост, рассматривал гражданские дела, например, о займах, наймах, покупках, наследстве и дела о земельном владении. Суд владычня или епископского наместника (в Пскове не было своего епископа) осуществлял Владыка-наместник Новгородского архиепископа, который разрешал дела церковной юрисдикции в соответствии с церковными уставами великих князей Владимира и Ярослава.
Суд братчины - ему подлежали все дела и споры, возникшие на братчинном пиру. Он производился выборным братчинным князем пира и судьями, которые судили на основании исконных народных обычаев. Суд веча -на этом суде не имели права присутствовать
ни князь, ни посадник. «Приговоры этого суда были решительны только волею всего народа; но какие дела подлежали ему, об этом в грамоте ничего не сказано. Очевидно, - писал И. Д. Беляев, - что ему принадлежали только дела высшие, касавшиеся всего Пскова, а может быть и частные, но такие, которых не мог решить ни князь, на посадник» [14].
Взгляды составителей Грамоты на охрану интересов судебной власти выразились, в первую очередь, в установлении круга злоупотреблений своими правами и обязанностями представителями власти. Так, в частности, был закреплен запрет посаднику и вообще представителю власти быть ходатаем по чужим делам: «А посаднику всякому за друга ему не тягатся, опрочь своего орудиа или где церковное старощение дръжит, ино им волно тягатся» [15], т. е. впервые определено совершение коррупционных действий.
Признавая неприкосновенность судей, псковский законодатель требовал, чтобы они были правдивы и беспристрастны. Обеспечение этих требований псковский закон находит в присяге, а потому «и судьям псковским и посадником погородским и старостам при-го(ро)цким по тому ж крест целовать на том, што им судити право по крестному целова-нью...» [16]. Однако отсутствие средств уголовно-правовой защиты могло привести к тому, что даже в случае вынесения неправосудного решения конкретные меры уголовноправового воздействия в отношении представителей власти не предусматривались. Ука-зывалось лишь, что «а не въсудят в правду, ино Бог буди им судиа на втором пришествии Христове» [17], т. е. ответственность носила нравственный характер.
Взяточничество известно человечеству с древнейших времен. Опасность её в особой дерзости и цинизме взяточника, превращающего властные полномочия в предмет торговли. Ещё в Библии написано: «Даров не принимай, ибо дары слепыми делают зрячих и превращают дело правых» [18]; «Не извращай закона, не смотри на лица и не бери даров, ибо дары ослепляют глаза мудрых и превращают дело правых» [19].
Как отмечал В. Н. Ширяев, диссертационное исследование которого посвящено взяточничеству и лиходательству в связи с общим учением о должностных преступлениях,
в течение долгого времени в отечественном светском законодательстве взяточничество «упоминается только в связи с нарушением интересов правосудия, с неправосудием» [20]. Грамота содержит общий уголовно-правовой запрет на получение «посулов», употребляемых в смысле взятки: «А тайных посулов не имати ни князю ни посаднику» [21]. К сожалению, у нас отсутствуют сведения, что собой представляла ответственность за нарушение этого запрета.
В отличие от общего уголовно-правового запрета на получение «тайных посулов», в ст. 48 предусмотрена ответственность за вымогательство взятки «волостелем» - судьей: «А кто почнет на волостелях посула сачить, да и портище соймет, или конь сведеть, а молвить так: в посуле есми снял, или конь свел, ино быти ему в грабежи, хто в посули снял, или коня свел» [22]. Точное толкование этой статьи представляет собой определенные языковые трудности. Но, во всяком случае, в ней говорится об ответственности за вымогательство взятки (посула) волостелем, отнявшим у стороны в процессе одежду или коня, как за грабеж [23], которое выражает всякое противозаконное изъятие находящейся во владении другого вещи, чаще совпадающее с понятием самоуправства. «Во всяком случае под грабежом нельзя понимать преступное действие с той же целью, как и в воровстве, т. е. lucri faciendi causa; в этом убеждает нас, кроме отсутствия всяких указаний противного в источниках древнего права, также история законодательства других народов» [24].
При разбирательстве в суде важнейшей стороной деятельности сторон является обязанность доказать свою правоту. Вот почему большое значение приобретают показания свидетелей. Искажение свидетелем фактических обстоятельств дела, могущее привести к постановлению неправосудного решения, с древнейших времен считается тягчайшим проступком: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего»; «И если свидетель тот свидетель ложный, ложно донес на брата своего, то сделайте ему то, что он умышлял сделать брату своему; и так истреби зло из среды себя» [25].
Однако истину в их показаниях подчас установить достаточно сложно, вследствие
чего возникает проблема обнаружения лжи. Этот проблема косвенно поднимается в ст. 22 Грамоты, согласно которой неявка послуха в суд («не договорит») и противоречивость его показаний («переговорит») автоматически ведут к проигрышу дела истцом: «А на которого послуха истец послется, и послух не станет, или став на суде не договорит в ты ж речи, или переговорит, ино тот послух не в послух, а тот не доискался» [26].
Если воспринимать послуха как свидетеля в современном значении этого слова, то воспрепятствование отправлению правосудия, в том числе путём уклонения или обмана, должно влечь применение адекватных мер ответственности. В этой ситуации видны истоки зарождения ответственности за лжесвидетельство либо отказ от дачи показаний. Что касается санкций, то псковский законодатель остановился на половине пути: истцу лишь отказывают в иске.
Не остались без уголовно-правовой защиты и иные интересы правосудия. Прототипом ответственности за заведомо ложный донос, имеющий своей целью оговорить невиновного, является оговор вором другого человека: «А татю веры не нять, а на кого возклеплет, ино дом его обыскать и знайдуть в дому его что полишное, и он тот же тать, а не найдут в дому его, и он свободен» [27].
Грамота, подробно говорящая о многих преступлениях против судебной власти, ничего не говорит о наказуемости фальсификации доказательств. Это дало А. А. Жижилен-ко в своем диссертационном исследовании, посвященном подлогу документов, предположить, что «подложные документы, которые оказывались таковыми по расследованию в суде, устранялись только из производства, как ничтожные, так как в эту эпоху центр тяжести доказательственной системы лежал не в документах, а в присяге» [28]. Говоря современным языком, подложные документы признавались недопустимыми доказательствами и исключались судом из системы доказательств.
К преступлениям, имеющим государственное значение, следует отнести и организационное обеспечение деятельности судов, осуществляемое упоминающимися в Грамоте приставами под руководством князей, городского вече. По мнению В. А. Орлова, их пол-
номочия включали элементы судебной и следственной деятельности, например, такие, как досудебное исследование обстоятельств совершенного преступления; собирание доказательств; обеспечение надлежащего порядка при рассмотрении дела в суде; контроль за своевременной уплатой судебных пошлин; розыск и принудительный привод ответчика, уклоняющегося от явки в судебное разбирательство; обеспечение исполнения решения суда [29]. Уклонение от выполнения требований судебного пристава влекло для нарушителя соответствующую меру ответственности. Так, введена ответственность за нарушение регламента судебного заседания - насильственное вторжение посторонних лиц в помещение суда [30] и нанесение побоев приставу (придвернику), обеспечивающему порядок при рассмотрении дела в суде: «.а хто. силою в судебню полезет, или подверника ударит, ино всадити его в дыбу да взять на нем князю рубль, а подвер-никам 10 денег» [31]. Эта норма ограждала судебное разбирательство от постороннего влияния и способствовала росту судебного авторитета.
Нормами Грамоты запрещались произвол, самосуд, расправа: «А кто пред господою ударит на суде своего истьця, ино его в рубли выдавать тому человеку, а князю продажа» [32]. Как видим, за нанесение побоев истцу на суде в присутствии суда полагался штраф в размере рубля. В случае же неуплаты этого штрафа виновный «выдавался головой» оскорбленному.
А ст. 67 предусмотрена ответственность истца за самоуправное изъятие у ответчика спорных предметов до вынесения судом решения по существу дела: «А истец приехав с приставом а возмет что за свои долг силою, не утяжет своего исца, ино быти ему у грабежу, а грабеж судить рублем, и приставное платить виноватому» [33].
Подытоживая изложенное, можно утверждать, что появление категории преступлений против государственной власти в целом, а также отдельных форм её деятельности «знаменует новый шаг в развитии феодальной государственности, свидетельствующий об осознании государством своей самостоятельности, своего верховенства над населением и недопустимости протестов со
стороны последнего, характеризуемых отныне как преступные посягательства» [34].
1. Ланге Н. Исследование об уголовном праве Русской Правды. - СПб., 1860. - С. 266.
2. Анашкин Г З. Ответственность за измену Родине и шпионаж. - М., 1964. - С. 15-16.
3. Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и её время. - Л., 1980. - С. 45-46.
4. Числов П. И. Курс истории русского права (из ученых записок Императорского лицея в память Цесаревича Николая). - М., 1914. -
С. 72.
5. Российское законодательство Х-ХХ веков : в 9 т. / отв. ред. В. Л. Янин. - М., 1984. - Т. 1: Законодательство Древней Руси. - С. 332.
6. Есипов В. Повреждение имущества огнем по русскому праву. - СПб., 1892. - С. 7-8 ; Уст-рялов Ф. Исследование Псковской судной грамоты 1467 г. Ф. Устрялова. - СПб., 1855. -С. 59 и др.
7. Алексеев Ю. Г. Псковская судная грамота и её время. Развитие феодальных отношений на Руси Х1У-ХУ вв. / под ред. Н. Е. Носова. -Л., 1980. - С. 45
8. Рябчук В. Н. Государственная измена и шпионаж : уголовно-правовое и криминологическое исследование. - СПб., 2007. - С. 14.
9. Там же.
10. Малиновский И. Лекции по истории русского права. - Ростов н/Д, 1908. - С. 307.
11. Ширяев В. Н. Религиозные преступления : историко-догматические очерки. - Ярославль, 1909. - С. 230-231.
12. Попов А . Суд и наказание за преступления против веры и нравственности по русскому праву. - Казань, 1904. - С. 91.
13. Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. - Т. I. -Харьков, 1916. - С. 242.
14. Беляев И. Д. Лекции по истории русского законодательства И. Д. Беляева ординарного профессора Императорского Московского Университета. - 2-е изд. - М., 1888. - С. 276.
15. Российское законодательство Х-ХХ веков. -Т. 1: Законодательство Древней Руси. - С. 338.
16. Там же. - С. 339.
17. Там же. - С. 332.
18. Исход 23,8.
19. Второзаконие 16, 19.
20. Ширяев В. Н. Взяточничество и лиходатель-ство в связи с общим учением о должностных преступлениях : уголовно-юридическое исследование. - Ярославль, 1916. - С. 425.
21. Российское законодательство Х-ХХ веков. -Т. 1: Законодательство Древней Руси. - С. 332.
22. Там же. - С. 336.
23. Горелик А. С., Лобанова Л. В. Преступления против правосудия. - СПб., 2005. - С. 14.
24. Тальберг Д. Насильственное похищение имущества по русскому праву (разбой и грабеж).
- СПб., 1880. - С. 50.
25. Второзаконие. 19.18, 19.
26. Российское законодательство Х-ХХ веков. -Т. 1: Законодательство Древней Руси. - С. 333.
27. Там же. - С. 337
28. Жижиленко А. А. Подлог документов. Историко-догматическое исследование А.А. Жижиленко, приват-доцента Императорского С.-Петербургского Университета. - СПб., 1900. - С. 215-217.
29. Орлов В. А. Ответственность судебного пристава-исполнителя России. - М., 2005. - С. 9.
30. Хачатрян А. В. Преступления против государства по Псковской Судной грамоте // Вектор науки ТГУ - 2010. - № 2 (12). - С. 106.
31. Российское законодательство Х-ХХ веков. -Т. 1: Законодательство Древней Руси. - С. 337.
32. Там же. - С. 342.
33. Там же. - С. 338.
34. Мартышин О. В. Вольный Новгород. Общественно-политический строй и право феодальной республики. - М., 1992. - С. 280.
