CC BY
18А.В.Гордон
ПРЕОБРАЗОВАНИЕ КИТАЙСКОЙ ДЕРЕВНИ: БОРЬБА МНЕНИЙ
Литература о том перевороте, что произошел в китайской деревне на рубеже 70-х и 80-х годов прошлого века, отличается значительным разбросом мнений, которые поддаются тем не менее в общем несложной систематизации. Возвращение к семейному хозяйствованию было вначале воспринято многими как очередная политическая кампания руководства КПК. Ссылаясь на китайскую прессу, наблюдатели размышляли о послаблениях («фанкуань»), применявшихся время от времени ради выправления положения и поддержания экономического развития страны. Еще в 1980 г. на страницах центральных органов КПК газеты «Жэнь-минь жибао» и журнала «Хунци» можно было прочесть утверждения, что «закрепление производственной ответственности за отдельными дворами» (как вначале называли введение семейного подряда) ни в коем случае не является возвратом к единоличному хозяйству, а, напротив, есть средство укрепления коллективного производства1.
Вся перестройка хозяйственного уклада деревни носила в значительной мере, пишет Я.М.Бергер, черты «спонтанности и даже импрови-зационности» и «менее всего может быть названа систематическим, сбалансированным, заранее рассчитанным и полностью управляемым процессом»2. К тому же международные позиции социализма казались еще
1 См.: Развитие сельского хозяйства КНР // Реф. сб. - М.: ИНИОН, 1982. - С. 212-221.
2 Бергер Я.М. Проблемы управления сельским хозяйством Китая. — М.: ИНИОН, 1985. - С. 7-8.
очень прочными. В результате масштабность произошедшего была осознана за пределами Китая больше ретроспективно; широкая и основательная научная проработка темы развернулась уже в 90-х годах, после «бархатных революций» в Восточной Европе и распада СССР. Такой истори-ческий контекст неизбежно придавал освещению событий отчетливый политико-идеологический оттенок.
Переход от системы народных коммун к подворному (семейному) подряду был оценен частью западных и российских специалистов как впечатляющее свидетельство преимущества рыночно-
капиталистического хозяйствования перед планово-директивной социалистической экономикой. Зигзаги последующей эволюции развеяли эйфорию. Однако позиции «идеологов», подчеркивающих значение коммерциализации и высвобождения частной инициативы для подъема деревни, принципиально не изменились. Им противостоят «технократы», которым Дэн Сяопин как будто и адресовал знаменитую фразу о кошках, чьей окраской можно пренебречь, в отличие от умения ловить мышей, ибо оно, наоборот, только и существенно.
С точки зрения «технократов», социальные типы хозяйствования не имеют такого определяющего значения, как состояние материально -технической базы сельскохозяйственного производства, соотношение между различными секторами экономики, уровень инвестиций в сельское хозяйство. Главное в конечном счете с этой точки зрения - экономическая политика государственной власти, и такой вывод у большинства «технократов» выглядит само собой разумеющимся, поэтому он нередко имплицитен и никак на акцентируется.
Другое дело - те авторы, кого можно отнести к «полит-технологам» и для кого вопросы управления имеют не столько «техническое», сколько мировоззренческое значение. Представляя яркую разновидность «технократов» в большинстве дискуссионных вопросов, они особенно заметны среди бывших советологов и отечественных экспертов-аграриев, а также среди экономистов мобилизационной школы, которая сохраняет свое влияние в академической науке постсоветской России. Исторические события в китайской деревне рассматриваются «политтехнологами» как один из аспектов мощного подъема экономики КНР, осуществленного умелым руководством, которое прочно удерживает все необходимые властные рычаги.
Противоречия между «идеологами» и «технократами» выявляются прежде всего в вопросе о происхождении деколлективизации. Первые рассматривают ее прежде всего как спонтанное движение крестьян,
которым восстановление семейного хозяйствования сулило спасение от голода и относительное благополучие. Вторые подчеркивают значение поворота в политике КПК от идеологического максимализма к экономическому прагматизму. Соответственно, для одних прогресс китайского сельского хозяйства в 80-х годах - следствие высвобождения сил и инициативы непосредственного производителя, другие делают упор на создании государством предпосылок «зеленой революции» (строительство заводов по производству минеральных удобрений, сооружение гидрокомплексов и увеличение орошаемых площадей, выведение и применение новых высокоурожайных сортов зерновых культур).
Западные специалисты заодно с учеными и обозревателями из КНР согласно отмечают кризис власти в деревне как результат декол-лективизации. Но «идеологи» видят выход в поступательной и последовательной демократизации, особенно в утверждении системы выборных комитетов деревни, в их независимости от местных чиновников и превращении в реальные органы самоуправления с избираемым на состязательной основе руководством. А «технократы» рассматривают введение выборности комитетов как удобную форму манипуляции крестьянскими устремлениями к самоуправлению, чтобы воссоздать бюрократический контроль над деревней.
Общее мнение существует относительно важности развития сельской промышленности и возникновения новых форм агропромышленной интеграции вроде производственно-коммерческих объединений деревенских дворов. При этом, однако, одни исследователи видят в них заимствование опыта коммун, другие подчеркивают значение спонтанной адаптации крестьянских хозяйств к рынку.
Принципиально различаются оценки современного этапа в свете китайского аграрного континуитета. Часть исследователей выделяет в последнем уравнительно-коллективистские традиции, истолковывая их в протосоциалистическом духе. Оппоненты указывают на продемонстрированные постсоциалистической ситуацией устойчивость и продуктивность семейного хозяйствования. «Вечную» азиатскую инволюцию (и пресловутую «неподвижность») все больше оспаривают историки, вскрывающие в прошлом китайской деревни явления коммерциализации и диверсификации крестьянских хозяйств и даже целые периоды интенсивного роста производства под воздействием новых технологий (например, в период правления династии Сун - «Сунская зеленая революция», Х-ХШ вв. ).
Диаметрально противоположны оценки аграрных перспектив Китая. Алармисты предрекают утрату продовольственной самостоятельности из-за исчерпания ресурсов земледелия. Они требуют чрезвычайных мер, в том числе возвращения к традиционным государственно -мобилизационным кампаниям. Оптимисты доказывают, что утверждение частной собственности на землю и расширение рыночных отношений приведут к более экономному и эффективному использованию как земли, так и воды.
Конечно, современная аграрная сфера Китая представляет крайне причудливое явление, которое может дать основания для самых различных мнений, оценок, подходов. Однако проблема противоречивости мнений заключается не только в противоречиях действительности, но еще больше в различии этих самых подходов, а главное - в том, что противоречит действительности сама мировоззренческая парадигма, которая за ними вырисовывается.
Права Сюзан Брандтштедтер (см. выше раздел «Культурные изменения»). Современная научная мысль веберианского или марксистского (ныне не афишируемого) происхождения попрежнему тяготеет к дихотомии «чистых», или «идеальных», типов1: современное или традиционное, диктатура или демократия, рынок или госрегулирование и т.п. Хотя общеупотребительные формационные оценки в общем нельзя назвать очень распространенным явлением в характеристике уклада современной китайской деревни, но они показательны как выражение общих тенденций в обозреваемой литературе.
Основанием для их использования прежде всего, конечно, служат стандартные упоминания в прессе КНР о строительстве социализма «с китайской спецификой». Главным в этой формуле оказывается сейчас взаимодействие социалистического государства с рынком, которое для наиболее ортодоксальных авторов представляется сугубо временным, ограниченным тем историческим периодом, пока Китай остается развивающейся страной, и, соответственно, строительство социализма, как они говорят, находится на начальной фазе2.
1 Дело не в отрицании эпистемологической ценности модели, если она помогает определить вектор изменений, возражение вызывает, когда дихотомия «идеальных типов» превращается в метафизическую антиномию полярностей.
2 Позиция, хорошо известная по советскому нэпу, как резюмировал ее один из идеологов нэпа, автор известного высказывания о том, что эта политика «всерьез и надолго», зам. наркома земледелия того времени В.В.Оболенский (Н.Осинский). Комментируя указание В.И.Ленина «научиться торговать», он инструктировал своих подчиненных: «Но
Большинство же специалистов КНР в духе политического прагматизма, не обременяя себя рассуждениями о будущем социалистической формации, трактуют официальную формулировку как признание неизбежности длительного сосуществования различных хозяйственных типов, включая семейное крестьянское хозяйство. Как следствие, важнейшей частью позиции прагматиков становятся вопросы совершенствования и углубления рыночных отношений во имя экономического развития страны и подъема материального благосостояния населения.
Понятие «социализм» сохраняет свое содержательное значение, кроме ортодоксов из КНР (и, разумеется, постсоветской России), для ряда западных авторов. Однако те из них, кого я назвал «идеологами», используют это понятие для своеобразного реквиума, торжественного прощания с милленаристской утопией коммунистического образа жизни. Так, например, они (см. раздел «Преобразования в китайской деревне и судьбы аграрного социализма») вполне однозначно оценивают упразднение народных коммун как конец аграрного социализма. И такое мнение тоже имеет право на существование, особенно в контексте преобразований в других социалистических странах.
У «идеологов» на первый план тем самым выступает отождествление социализма с одной, наиболее яркой из своих разновидностей, но в сборнике можно найти примеры и чрезмерной расширительности в применении формационных характеристик. В одних случаях логика «идеальных типов» ведет к отождествлению частного хозяйствования и коммерциализации с «капитализмом» (в духе известного ленинского положения о том, что мелкое товарное хозяйство «рождает капитализм ежедневно и ежечасно»). В других та же логика побуждает видеть черты «социализма» там, где уместнее говорить об «этатизме», или «корпоративизме».
Замечая черты сходства между промышленными предприятиями в пореформенной китайской деревне и промышленной деятельностью народных коммун, авторы используют термин «социализм» для характеристики первых (см. раздел «Сельская индустриализация»), хотя понимают, что с таким же успехом можно назвать «социалистическими» японские корпорации и даже предприятия и фирмы, принадлежащие мафиозным группировкам. Можно, конечно, согласиться с одним из этих авто-
через кооперацию и таким образом постепенно свести на нет и самую торговлю» (Осин-ский Н. Восстановление крестьянского хозяйства в России и наши задачи // Пособие для сельскохозяйственных работников. - М., 1922. - С. 48).
ров, Нань Линем (из университета Дьюка, США), что понятие «корпоративизм» приобрело в литературе весьма специфическое, одностороннее и узкое толкование, отождествляясь либо с государством фашистского типа, либо со структурами профсоюзного движения; но отождествление явлений корпоративизма с социализмом тоже выглядит односто-ронним1.
Характерно, что подобные авторы вынуждены «разбавлять» фор-мационные оценки разнообразными атрибуциями. Так, в оценке хозяйственного уклада и социальной среды деревенских предприятий в ход идут термины «местный рыночный социализм» или «коммуналистский социализм» наравне с «производственным корпоративизмом» и «местным рыночным корпоративизмом». Пишут даже об эволюции всего общественного строя КНР - от «государственного социализма» к «рыночно ориентированному коммуналистскому социализму» (Чэнь Вэйсин из американского университета Ист-Теннесси). Тем самым авторы стремятся уйти от «идеально-типического» социализма, воспринимаемого как мо-но-полия государственной собственности и всесилие центральных властных структур. Еще в большей степени они хотят отмежевываться от классической модели капитализма как полного господства частной собственности и рыночных отношений, представляя свои модели в качестве эффективного для китайских условий антипода «идеально-типическому» капитализму.
Разумеется, можно приветствовать попытку приспособить форма-ционную парадигму к сложным реалиям преобразующейся китайской деревни. Особенно заслуживают внимания толкование сельских промышленных объединений как социального института и определение исторического многообразия элементов возникшего конгломерата. Тот же Нань Линь пишет о соединении в структуре сельских промышленных объединений бюрократического управления, наследия «государственного социализма», с рыночной ориентацией хозяйственной деятельности и, в свою очередь, этого симбиоза с традиционными местными институтами в виде семейных, клановых и территориальных связей. Движущим началом в подобных определениях служат уже не реформаторские действия центральной власти, а социальная адаптация «снизу», в том числе самого населения (показателен интерес авторов к распространению явления в экономически бедных районах с прочными, однако, традиционными со-
1 Cm.: Nan Lin. Local market socialism: Local corporatism in action in rural China // Theory a. soc. - Davis, 1995. - Vol. 24, N. 3. - P. 343.
циальными связями и главное - с сохранившейся локальной общностью).
Слабым местом, очевидно, остается все же стремление авторов опереться на контроверзу социализм-капитализм, что побуждает их возводить над исходной, «идеально-типической» оценкой вспомогательные «леса» из упомянутых дополнений. «Смешанность» действительности, которая акцентируется в подобных работах, оказывается подспудно смешанностью типа мышления, стремящегося уйти от «идеальной» форма-ционной схемы и вместе с тем зацикленного на ней даже в попытках создания концептуального антипода.
В общем же формационная контроверза в ее традиционном виде не типична для обозреваемой литературы, однако, заметно потеснившись, она не исчезает. Ее дух и логика находят новые воплощения. Основной движущей осью дискуссии в большинстве вопросов видится противостояние по линии рынок-госрегулирование. Либеральным авторам не дает покоя формула строгой коррелирующей или взаимообусловливаю-щей связи между экономическим развитием и политической либерализацией. Наиболее последовательные приверженцы рынка воспринимают его только в сочетании с парламентской демократией, правовым государством, гражданским обществом. Для их оппонентов госрегулирование нередко является эвфемизмом планового социалистического производства. Конечно, они декларируют допустимость рыночных отношений, но подобное признание последних сродни терпимости адептов государственной религии к иноверию. С точки зрения указанной «политтехноло-гии», рынок - неизбежное зло, антиобщественное явление, это разрушительная стихия, которую необходимо всячески обуздывать.
Действительность преобразований в китайской деревне далека от «идеальных типов», будь-то свободные рыночные отношения или всеобъемлющий государственный контроль. Политический авторитаризм не помешал начать рыночные преобразования и получить впечатляющий экономический и социальный эффект, признание которого в литературе сделалось общим местом; но многообразные трудности, возникшие при их продолжении, стали основанием для формулирования противоположных мнений.
Одни авторы считают, что экономические трудности оказались следствием ослабления регулирования и они были преодолены, например, в продовольственной сфере, когда государство вновь в полной мере
задействовало имеющиеся в его распоряжении властные рычаги1. Другие полагают, что чрезмерный контроль и интенсивное регулирование уже становятся сдерживающей силой развития деревни, и прежде всего -роста сельскохозяйственного производства. Монополизация оптового рынка зерна сделалась одним из факторов стагнации зерноводства, отсутствие частной собственности на землю не мешает нарастающему изъятию из оборота миллионов гектаров самой плодородной земли, но препятствует становлению рынка земли, а вместе с ним - укрупнению субъектов хозяйствования.
Одной из острейших проблем развития страны все более становится миграция из деревни в город (см. раздел в сборнике). Тяжелейшее наследие аграрного перенаселения, с одной стороны, потребности городов в неквалифицированной и дешевой рабочей силе - с другой, делают исход из деревни настоятельной необходимостью. Однако такой исход, как все сознают, может еще более обострить социальные проблемы городов с их скученностью и растущей безработицей среди городских жителей. В создавшихся условиях дихотомия «идеальных типов» выглядит особенно уязвимой. Хотя большинству специалистов прежде всего приходят в голову властные рычаги, мало кто всецело полагается на госрегулирование этого сложного процесса. Значительно больше таких специалистов, которые предлагают ту или иную комбинацию вмешательства государства с рыночной мотивацией.
Характерны, например, рекомендации направить основной поток сельских работников в малые города и поселки городского типа путем форсирования их строительства и обустройства, а также ослабления для таких поселений системы регистрации населения. Некоторые авторы высказываются за полный отказ от этой системы вместе с ликвидацией городских привилегий. Они доказывают, что дороговизна жизни в большом городе сама по себе станет регулятором, способствуя отсеву неудачников, не нашедших себе применение в городской экономике (таково, например, мнение сотрудника НИИ экономики Академии общественных наук КНР Ли Ши). Никто, однако, не ставит вопроса об отказе от контроля над рождаемостью.
Сочетание рыночного механизма с госрегулированием - вот та перспектива, в которой специалистам КНР видится и решение такой
1 Характерный пример см.: Коркунов И.Н. Цели и задачи обеспечения продовольственной безопасности в КНР // Продовольственная безопасность КНР и роль государственного регулирования. - М., 2002. - С.23.
сложнейшей проблемы, как сельская бедность. Сама нереальность волюнтаристской установки покончить с бедностью в уже истекшем столетии подвигла исследовательскую мысль на выявление истоков и раскрытие многообразия причин этого явления (см. раздел «Управление сельским хозяйством»). В результате были выдвинуты серьезные возражения против популистской политики огульного вспомоществования бедным дворам и районам и взамен предложена комбинация из системы социального обеспечения для нетрудоспособных, с одной стороны, и изыскания средств помощи иным категориям сельского населения для реализации их самообеспечения - с другой.
Гибкость излагаемых в сборнике подходов экспертов КНР, стоящих перед реальными проблемами развития страны и вполне осознающих их невероятную сложность, рельефно контрастирует с позицией западных и отечественных «политтехнологов», которые усматривают в госрегулировании развития китайской деревни главный урок всемирно-исторического масштаба и поучительный пример для постсоветской России. Парадоксально, но под флагом борьбы с догматикой европоцентризма и либералистского универсализма наиболее закаленные борцы из числа бывших советологов выкладывают на «круглые столы» дискуссии об особенностях рыночных реформ в КНР эпистемологические карты «восточного деспотизма».
Современные приверженцы популярной просвещенческой концепции исходят из того, что жестко авторитарный политический строй коммунистического Китая никак не изменился от проведения преобразований и что как раз такая неизменность сделалась основанием для успеха рыночных реформ и подъема экономики. Рассматривая суть реформ в усилении эксплуатации огромного большинства населения страны, они считают, что политическая либерализация привела бы к распаду страны от социальных последствий подобного «первоначального накопления».
Некоторые прямо пишут о спасительности страха, который должна внушать власть в подобных обществах, почти повторяя в своих доводах рассуждения знаменитого автора трактата «О духе законов» барона Монтескье о характере общественного строя традиционного Китая: рабский труд, палочная дисциплина и состояние общего страха. Устрашение необходимо не только для противодействия социальному недовольству масс и коррупции чиновничества. Оно - органичный атрибут функционирования самой власти: чем она будет жестче, «грубее» в таких обще-
ственных системах, тем эффективней1. Итак, последовательной альтернативой особо ненавистной для «политтехнологов» либералистской мифологии всемирного вестернизированного общества («конец истории») оказывается западоцентристская же концептуализация «восточного», а также всякого «традиционного» общества, внеисторические разновидности которого бесконечно репродуцируются (в том числе в литературе о судьбах России).
Оборотной стороной апофеоза всемогущей власти становится картина капиталистического ада ранней индустриализации, хорошо известная по обобщающей сводке Ф.Энгельса «Положение рабочего класса в Англии» и другим работам классиков марксизма. Рабочий день 1215 часов, принудительные сверхурочные, лишенные всех санитарных условий фабричные общежития, тысячи и тысячи погибающих ежегодно, «безжалостное принесение в жертву» алчности капиталистических владельцев и местных чиновников беззащитных подростков и женщин2 -так описывает деятельность сельских предприятий КНР почетный профессор Висконсинского университета США синолог Морис Мейснер.
Любопытно, что американский профессор в 70-х годах обличал маоистский режим справа, с буржуазно-консервативных позиций, а современные реформы в КНР он осуждает уже слева, широко используя марксистский классовый анализ. Среди «социальных издержек» утверждения рыночной экономики у маститого консервативного ученого оказывается уничтожение нравственных ценностей китайского народа, как традиционного происхождения, так и социалистического характера, которые приносятся теперь в жертву «агрессивному и вульгарному материализму» капиталистического прогресса. Мейснер оговаривается, что Дэн Сяопин и его помощники не собирались строить капитализм, наоборот, капитализм был допущен для создания материально-технической базы будущего социализма. Но для проведения этой политики потребовался новый хозяйственный механизм во главе с классом предпринимателей, который и был сформирован из рядов КПК, и потребовалась пролетаризация крестьянства ради создания рынка дешевой рабочей силы, для чего была разрушена система народных коммун3.
1 Schlapentokh D. Post-Mao China: An alternative to «The end of history»? // Communist a. post-communist studies. — Los Angeles, 2002. — Vol. 35, N. 3. — P. 237—268.
2 Meisner M. The other China // Current history. - Philadelphia, 1997. - Vol. 96, N. 611. - P. 267.
3 Meisner M. Op. cit. - P. 268-269.
Конечно, те отечественные и западные авторы, которые вдохновенно противопоставляют опыт рыночных преобразований в Китае и России, доказывая возможность обойтись без «шоковой терапии», вряд ли согласятся с картиной, нарисованной Мейснером. Однако, как ни смягчай ситуацию, почти мгновенное изменение хозяйственного уклада и отчасти ритма и образа жизни сотен миллионов людей не могло не быть «шоком». Но это был действительно «шок» вместе с «терапией» в виде радикального изменения способа хозяйствования, в отличие от российской деревни, где предоставленные сами себе предприятия АПК породили невероятное сочетание явлений деградации с формами индивидуального и коллективного самоспасения. Значит, заклинания по поводу наличия или отсутствия «шоковой терапии» в сопоставлении путей развития деревни в КНР и России малопродуктивны и попросту неуместны. Суть различия видится совсем в ином.
Последовательные сторонники точки зрения о решающей роли госрегулирования последовательно ищут свет истины и ключ к решению всех проблем на верхушке политического Олимпа, в высших сферах государственной власти, полагая, что все зависит от ее мудрости, да еще несгибаемости политической воли. Воля же и мудрость простых людей остаются при этом как бы в подводной части айсберга. Конечно, «техно -краты» и «политтехнологи» прекрасно знают о существовании подобного фактора, но он пребывает за кадром их стратегических построений.
Симптоматична для такого подхода система аргументации кембриджского синолога из Англии К.Бремола (см. раздел «Предпосылки и значение зеленой революции»). Развивая точку зрения о первостепенной роли государственной политики в подъеме сельского хозяйства Китая, он ссылается на то, что значение создания предпосылок «зеленой революции» очевидно: оно просчитывается и подтверждается статистикой, вроде данных о числе построенных заводов по производству минеральных удобрений. Иное дело - деколлективизация, роль которой не просчитаешь. При этом, оспаривая значение упразднения в сельском хозяйстве коммунально-кооперативного производства, он делает великолепную оговорку, что обобществленное хозяйство крестьяне считали формой принуждения.
Здесь бы кембриджскому эксперту остановиться и задуматься и, может быть, на страницах журнала, который в 70-х годах был ведущим органом возникшего тогда научного направления «крестьянских исследований», он бы написал не о технической базе «зеленой революции», а о том, почему она развернулась в Китае только вместе с деколлективиза-
цией. Но журнал в 80-90-х годах изменил свое лицо и вместо крестья-новедческого тоже стал «технократическим». Поэтому от его нынешних авторов трудно ждать работ о производственной мотивации крестьян, их способности к интенсификации своего хозяйствования, наконец - о крестьянском сознании в целом. Между тем, если оставаться верным кре-стьяно-ведческому подходу, следовало бы сосредоточиться именно на этом; и значение фактора сознания тоже очевидно, но только для тех, кто видит в крестьянстве главного субъекта произошедших в китайской деревне (в отличие от российской) преобразований.
Наиболее содержательным (из числа тех, что нашли отражение в сборнике) в этом отношении мне представляется подход американского синолога Марка Селдена (см. раздел «Преобразования в китайской деревне и судьбы аграрного социализма»). Селден, подобно Мейснеру, проделал с 70-х годов впечатляющую идейно-теоретическую эволюцию, но в прямо противоположном направлении. Если Мейснер от пламенного антикоммунизма сдвинулся к защите социалистических ценностей и классовому анализу, то Селден был в 70-х годах на левом фланге американской синологии, лояльно, если не сказать сочувственно, относился к маоистским экспериментам. В его нынешней эволюции прослеживается движение от неомарксизма, очень модного тогда на Западе и среди специалистов по «третьему миру» в СССР, к социоантропологическому подходу. Так, видимо, можно оценить сопоставление им опыта преобразований в китайской деревне и реформаторских усилий в постсоциалистической России.
Главное, на что обращает внимание Селден, это состояние и характер субъекта, точнее - состояние и характер сельского населения в наших двух странах, исходя из чего Селден устанавливает, почему в одном случае оно смогло стать субъектом рыночных преобразований, а в другом - нет. Его сопоставление разочаровывает сторонников «технократического» анализа, дискредитирует апломб «политтехнологов», обескураживает и приверженцев набирающего силу (особенно в России) этнокультурного подхода.
Субъектом рыночных преобразований в китайской деревне оказался тот тип сельскохозяйственного производителя, который в России называли крестьянством и которого как массовидного явления к моменту рыночных реформ в России не оказалось. Любителям акцентировать национальные особенности - трудолюбие китайского крестьянина и тру-доинтенсивность сельского хозяйства Китая - можно посоветовать вспомнить о нэпе. Было и в России крестьянство, которое в ответ на до-
пущение частной торговли обеспечило мощный подъем сельскохозяйственного производства, заставивший забыть о голоде.
Российские реформаторы образца 90-х годов прошлого века попытались сделать то же самое, что сторонники Дэн Сяопина, но не встретили и не могли встретить отклика в массе жителей колхозно-совхозной деревни. В этой массе вполне сформировался тип наемного работника, почти всецело зависящего от предприятий АПК. К тому же его жизненный уровень был на порядки выше, чем у китайского крестьянина, и к моменту распада СССР продолжал повышаться. Может быть, еще важнее в данном случае следует считать не относительное материальное благополучие советской деревни, а его гарантированность - гарантированный денежный доход, пенсионное обеспечение, государственное бесплатное образование, здравоохранение, благоустроенное жилье - все то, чего член народной коммуны либо вообще не знал, либо знал на примитивном уровне.
Советский сельчанин вполне познал блага «развитого социализма», и это сыграло двойственную роль в его судьбе. Оборотной стороной относительного благополучия сделались деморализация и иждивенчество. Потомок сотен поколений, хозяйствующих на земле, оказался освобожденным даже от необходимости вести подсобное хозяйство, и добровольновынуж-денное безделие души и тела в сочетании с деньгами в невиданном за колхозное время количестве и дефицитом потребительских товаров спровоцировали пьянство, которое приобрело характер повальной массовой эпидемии. Деморализация разрушила семью, которая испокон веку консолидировалась вокруг своего хозяйства, а строительство агрогородов за счет «неперспективных деревнь» разрушило микрокосм деревенской общности. Иначе говоря, произошло нечто прямо противоположное тому, что явила китайская деревня, где упразднение народных коммун обнажило неразрушенный аграрным социализмом местного образца традиционный базис крестьянской жизни.
Таким образом, «по-китайски» реформирование постсоветской деревни не могло произойти из-за характера и состояния «человеческого фактора». Может быть, тогда правы «технократы» и упор следовало сделать на состояние и характер материально-технической базы? Однако фактически последняя доказала свою неэффективность даже при дотационном финансировании советских времен. Железобетонные дворцы для коров, в изобилии сооруженные в 70-х годах, не смогли заменить извечных крестьянских подворий, и уже в самом расцвете развитого аг-росоциализма страну поразил жестокий дефицит продукции животноводства, а заодно и овощеводства - тех отраслей, где индустриализация
производства не смогла восполнить недостачу от свертывания подсобного хозяйства крестьян ни по количеству, ни тем более по качеству продукции.
Вывод напрашивается сам собой: индустриализация сельскохозяйственного производства при всех неимоверных затратах оказалась не в состоянии обеспечить превосходство государственно-социалистического хозяйствования над семейным крестьянским хозяйством (даже в такой его остаточной форме, как ЛПХ). Государственно -социалистическое хозяйствование оказалось несостоятельным даже в материально-технической сфере. Плановое управление потерпело неудачу в том самом звене, в котором ему предназначалось восторжествовать, реализовав решающее преимущество правящего разума над рыночной стихией. Не удалось обеспечить системность функционирования созданной базы: достижения в зерноводстве не смогли решить проблему кормов, коровники на тысячи голов и гигантские овощехранилища не были снабжены надлежащими средствами механизации, химизация проводилась на фоне хронического и нараставшего отставания агротехники и обернулась острой экологической проблемой невиданных для деревни масштабов и т.д. В СССР были созданы все предпосылки «зеленой революции» и вроде с лихвой, если считать ее компоненты по отдельности (химизация, ирригация, механизация, усовершенствованное семеноводство), а она, так же как в народных коммунах КНР, не состоялась, подтвердив, что материально-техническая база не может быть эффективной сама по себе, без адекватной системы хозяйствования.
Между тем в системе хозяйствования основное, часто недооцениваемое, особенно «технократами» и «политтехнологами» звено, - природа хозяйствующего субъекта. Если достижения в подъеме китайской деревни поучительны для понимания причин неудачи рыночных реформ в агросфере России, то и обратно - советский опыт создания АПК в период развитого социализма может быть поучительным в оценке перспектив развития китайской деревни. В официальной политике и разработке стратегического курса на перспективу главное внимание, как можно судить по статьям Гао Баоч-жоу и Шэнь Дацзуня, Ван Хуасиня, Го Сяомина и др. (см. раздел «Управление сельским хозяйством»), уделяется совершенствованию материально-технической базы сельскохозяйственного производства, изменению его структуры и вертикальной интеграции на путях формирования АПК. Гораздо меньше можно прочесть о самом сельскохозяйственном производителе, и это не может не вызвать озабоченности.
Сопоставляя развитие Китая и Индии, французские исследователи К.Обер и Ж.Этьен (см. раздел «Предпосылки и значение зеленой революции») приходят к неутешительному для сельского хозяйства КНР выводу - в современном виде оно исчерпало возможности интенсификации, преобладание «минифундий», мелких малоземельных хозяйств сдерживает дальнейшее развитие «зеленой революции». Об этом пишут и другие авторы: тот же Бремол напоминает, что оптимальным в традиционной китайской деревне считалось хозяйство, владеющее 79 му, тогда как наделы, предоставленные сейчас под семейный подряд, составляют лишь 8 му (0,5 га) и к тому же разделены на множество (до 10) участков.
В упомянутых статьях из китайской периодики тоже говорится об ограниченности производственных возможностей преобладающего в китайской деревне типа крестьянских хозяйств, о стремлении государственного руководства к укрупнению производственных ячеек и поощрении экономически эффективных хозяйств. Это, конечно, реалистическое направление, которое кстати коренным образом расходится с политикой советского руководства во времена нэпа, державшего курс на всяческое ограничение «кулачества». Но одновременно правительство (см. раздел «Земельный вопрос») сдерживает становление земельного рынка, приводившего в крестьянской истории к выделению крупных («кулацких») хозяйств1. Противоречия правительственной политики нетрудно понять: оборотной стороной формирования значительного слоя эффективных хозяйств станет обезземеливание крестьянской массы.
Эта самая многомиллионная масса, получив возможности самостоятельного хозяйствования, обеспечила мощный подъем в начале 80-х годов. Что же случилось дальше? В сборнике приводятся различные мнения о причинах замедления общего роста сельско-хозяйственного производства и стагнации в зерноводстве; и все упоминаемые факторы можно свести в целом к слабой заинтересованности крестьян в развитии своего производства. Встает, однако, и вопрос о внутренней способности крестьянской массы к такому развитию.
Сопоставляя исторический опыт различных частей крестьянского мира, нельзя не прийти к выводу, что устойчивое развитие сельскохозяйственного производства, позволяющее обеспечить не только страну, но и вне-
1 Не случайно специалисты пишут, что введение подрядной аренды сделало «лишь первую половину дела» и назрела потребность осуществления «более глубокой земельной реформы» (Современная китайская деревня: Основные тенденции социально-экономического развития. - Ч. 2. - М., 1992. - С. 53-55).
сти существенный вклад в мировую торговлю, возможно только с трансформацией самого типа непосредственного производителя. Рывок 80-х годов в китайской деревне обеспечила стратегия выживания, помноженная на волю сотен миллионов традиционных земледельцев. Но эта стратегия -вновь прав Бремол, напоминающий о формуле «трудопотребительского баланса» А.В.Чаянова, - ориентирована на семейное потребление, а не на рост производства1.
Рост обеспечивает коммерциализация, стратегия производства на рынок. Бедность сама по себе не становится здесь непреодолимой преградой, как показывает опыт «зеленой революции» в Южной и особенно Юго-Восточной Азии, в которой приняли активное участие десятки миллионов мелких хозяйств. По-настоящему страшна для развития не материальная бедность, т.е. нехватка тех или иных производственных возможностей, а «культура бедности», о которой пишет исследователь из КНР Гао Чжанцзян (раздел «Управление сельским хозяйством»), та духовная нищета и состояние обреченности, которые питают массовое иждивенчество.
Вместе с тем коммерческая эластичность мелких малоземельных хозяйств далеко не безбрежна, их адаптация к рынку носит двойственный характер, она включает и «уход от рынка», точнее его обход (например, различные формы внутридеревенского бартера, воспроизводство традиционной практики обмена услугами и т.п.). В перенаселенной деревне стратегия выживания всегда остается востребованной и не может всецело уступить свое место стратегии роста, стратегии обеспечения потребностей рынка.
Эта закономерность присуща отнюдь не только азиатской деревне. В 60-70-х годах ХХ в. в одной из самых крестьянских стран постиндустриальной Европы произошел переворот, названный некоторыми исследователями «второй французской революцией». За два десятилетия численность производителей сократилась в 5 раз (округляя, с 10 млн. до 2 млн.), тогда как объем валового продукта сельского хозяйства вырос вдвое. Иными словами, один сельский труженик стал работать за десятерых. Разумеется, были задействованы индустриализация, механизация и все факторы «зеленой революции» при соответствующем государственном субсидировании (которое сыграло свою роль и в странах Азии). Но главное - на земле остался тот, для кого хозяйствование на ней сделалось вопросом личного выбора.
1 О спорах вокруг формулы А.В.Чаянова см.: Гордон А.В. Крестьянство и рынок. -М: ИНИОН, 1995. - С. 38-56.
Можно говорить о человеческом призвании, поскольку остаются хозяйствовать на земле люди с определенными склонностями, особым складом личности. Они неизбежно выделяются, когда земледелие становится профессией, которую выбирают в ряду других современных профессий. Их специфический профессионализм отличен и от занятий в других отраслях современного производства и сфере услуг, и от традиционного землехозяйствования. Решающим для земледельца постиндустриального общества оказывается именно индивидуальный тип личности, а не унаследованный от предков тип коллективного бытия.
Очевидно, в азиатской (китайской в том числе) деревне до подобной трансформации еще далеко1. Для сотен миллионов китайских крестьян земельный надел остается важнейшей гарантией занятости и единственным средством социального обеспечения. Проблема трансформации типа непосредственного производителя упирается в проблему альтернативной занятости и создания системы государственного обеспечения для жителей деревни. Может ли решить эту проблему миграция и энергично проводимая сейчас в КНР сельская индустриализация? Как показывают материалы соответствующих обзоров сборника, могут и уже решают, но пока далеко не в адекватном масштабе. Более того, перспективы продвижения в данном направлении сужаются.
Миграция уже достигла таких размеров, что грозит переполнением изрядно перенаселенных мегаполисов; сталкиваясь с растущей городской безработицей, сельская незанятость сулит рост социальной напряженности в самых чувствительных точках национального пространства. Сельская индустриализация 80-х годов в Китае - уникальное явление. Безусловно, оно имело прецеденты в прошлом индустриальных стран, но масштабами китайская деревня обогатила мировой опыт индустриализации. Массовое создание коммерческих производственных объ-
1 Есть, правда, иные мнения и даже прямо противоположные оценки: деревня КНР уже «имеет немало потенциальных черт нового постиндустриального (посткапиталистического) строя», что сулит ей «дальнейшее безболезненное развитие» (Салиц-кий А.И. Взаимодействие КНР с мировым хозяйством. - М., 2001. - С. 95). «Безболезненность» эволюции на путях создания АПК предвидят и некоторые другие авторы (см.: Китай на пути модернизации и реформ. 1949-1999. - М.: Вост. лит., 1999. - С.224). Существуют и более осторожные оценки, во многом совпадающие с моими. См.: Курбатов В.П. Актуальные проблемы КНР: Демография, агросфера, экология / Ин-т востоковедения. - М., 1996. - С. 189, 193. О «неполноценности субьектов рынка» и «полунатуральности» крестьянских хозяйств пишет Л.Д.Бони (Бони Л.Д. Рынок в китайской деревне (1978-1995). - Ч. 2. - М., 1997. - С. 16-17).
единений в деревнях подняло не только сельскую экономику многих районов страны, но и явилось мощным фактором стремительного движения национальной экономики в целом.
Трудно, однако, не заметить, что природа подъема сельской промышленности имеет те же цивилизационно-исторические корни, а значит, и ограничения, что природа подъема сельскохозяйственного производства. Промышленное чудо в китайской деревне сотворил тот же традиционный крестьянин, следовавший той же стратегии выживания. Мейснер красочно (хотя неоригинально) характеризует лишения и бедствия этого «первоначального накопления», но с позиций применяемого им классово-формационного анализа дальше категории «эксплуатация» трудно продвинуться. Между тем для китайских крестьян создание коммерческих промышленных предприятий в деревне (где в отличие от народных коммун труд оплачивался) было историческим шансом выбраться из хронического полуголодного существования, добиться хотя бы относительного благополучия. Этим и можно объяснить их самоотверженные трудовые усилия и стойкость, с которой они выносили тяготы и лишения, ведь на этот раз (опять же в отличие от времени народных коммун) определенный выбор в виде семейного надела у них был.
Но тип традиционного крестьянина, готового терпеть неимоверные физические тяготы и, как ярко описывает Чэнь Вэйсин (см. раздел «Сельская индустриализация»), явное притеснение личности ради относительного материального благополучия уходит в прошлое. Его существование становится преградой даже для развития самих сельских промышленных предприятий. Они уже насытили китайский (а заодно и постсоветский) рынок дешевым ширпотребом. Перспективы их конкурентоспособности все больше зависят от повышения качества производимой продукции, а это требует далеко не в последнюю очередь перехода к использованию квалифицированного труда.
Иначе говоря, и в развитии сельской промышленности на первое место выдвигается проблема смены типа производителя. Между тем оборотная сторона неизбежного в условиях рыночного развития и уже начавшегося перехода к квалифицированному труду и капиталоинтен-сивным технологиям1 - снижение способности сельских предприятий к поглощению избыточной рабочей силы.
1 Небольшую, но многозначащую деталь приводит исследователь из КНР Го Фэй-фань (обзор «Сельская индустриализация»): за 1984-1994 гг. «цена» создания одного ра-
Судя по материалам сборника, перенаселенность китайской деревни окажется долговременным фактором, а сопутствующими признаками останутся бедность и характерная для традиционного хозяйственного уклада стратегия выживания. Это означает, что смена типа непосредственного производителя в случае естественного, эволюционного развития займет целую историческую эпоху. Альтернативой могут стать новые попытки подхлестнуть историю и перескочить через этапы с помощью институциональных революций, политико-идеологических кампаний или грандиозных мобилизационных проектов.
Объективные условия - социальная напряженность, обострение продовольственной проблемы, необходимость поддерживать высокие темпы промышленного развития - неизбежно будут подталкивать в сторону волевых решений. Но накопленный КНР исторический опыт преобразования деревни поистине уникален. Едва ли найдется другая страна (кроме Вьетнама, прошедшего тот же путь, но с меньшим радикализмом), пережившая менее чем за полвека три глубочайших переворота в аграрной сфере: аграрную реформу в виде уравнительного перераспределения земли, производственное кооперирование, доведенное до локально-коммунистического обобществления, деколлективизацию и коммерциализацию. Нет основания сомневаться, что он многому научил и руководство страны, и жителей деревни. Этот опыт в его национальном и международном значении не может не побуждать к сугубой осторожности в крайне чувствительной и труднопрогнозируемой сфере.
бочего места на «предприятиях волостей и поселков» возросла с 1444 до 5503 юаней основного капитала.
