CC BY
23
А. Ю. Братухин
ПРЕНЕБРЕГАЛ ЛИ КЛИМЕНТ АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫМ СТИЛЕМ?
Климент Александрийский заявлял о нежелании использовать риторические украшения для придания трактатам внешнего блеска. На основании этих слов учёными (Butterworth, Mortley) делается вывод о пренебрежении Климента стилем. Такое предположение опровергается ссылкой александрийского богослова в пассаже против красноречия на Платона и сходством его слов о простоте речи с высказываниями античных ораторов. Способ включения им в текст поэтических цитат говорит о его намерении показать преемственность между своими и классическими текстами.
Ключевые слова: раннее христианство, античная литература, Климент Александрийский, стиль, классические цитаты.
Климент Александрийский - первый христианский автор, который может быть назван учёным в античном значении этого слова, чьё обращение к читателям Лэттей называет «обращением философа к философам» (Lattey 1916: 257). Каково было отношение этого богослова к литературной обработке текста? Если верить его словам, он к ней не стремился: «Я же руководствуюсь справедливым, как кажется, принципом: жить согласно с разумом и понимать то, что делается явным, довольствоваться же только тем, чтобы намекать на подразумеваемое, не обнаруживая никакой ревности к красноречию (eùy^roxxiav). Каким словом (ovo^axi) обозначается то, что я хочу показать, для меня не важно. Ибо я хорошо знаю, что самое лучшее -быть спасённым и помочь желающим спастись, а не составлять легковесные речи, словно побрякушки (та ^e^eiSia кабапер та кооцш)» (Clem. Alex. Strom. I, 10, 48, 1). Дж. В. Баттерворт, ссылаясь на эти слова утверждает: «Даже литературный стиль оказывается презираемым (is despised), как если бы красота языка неизбежно должна была влечь за собой потерю силы и истины, - странная идея (a strange idea) для поклонника Платона» (Butterworth 1915: 75). В примечании к этому месту исследователь пишет: «Аргумент, направленный, главным образом, против софистической искусности и тщательной обработки; но практика Климента показывает, что он пренебрегал красотой стиля. Он более ясно высказывается в Strom. II, 1, 3, 1:
"Мы уже много раз говорили, что не заботимся о том, чтобы говорить на правильном греческом языке (¿XXqviZeiv), и не упражняемся в этом. Сие подходит для того, чтобы многих увести от истины"» (Ibid: 75, note 6). Баттерворту вторит Мортлей, говоря, что Климент не претендует на красоту стиля (à la beauté de style), и приводя замечание английского учёного о странности этой позиции для почитателя Платона, «чьи сочинения очень тщательно отделаны с точки зрения композиции и стиля» (Mortley 1973: 205). Чтобы объективнее оценить позицию Климента, о которой идёт речь у двух названных учёных, следует взглянуть на контекст, из которого Баттерворт извлекает анализируемый отрывок. В пассаже, который следует за ним (Clem. Alex. Strom. I, 10, 48, 2-3), приводятся изречение «пифагорейца» (у Платона о философских убеждениях этого чужеземца не сообщается) из платоновского «Политика» (Plat. Politic. 261e), говорившего, что для разума полезно не заботиться о словах (toïç ovo^aow), и отрывок из «Теэтета». В этом диалоге Платон устами Сократа учит: «Непринуждённое обращение (то Sè eù%epéç) со словами и выражениями без тщательного их отбора, по большей части, не считается неблагородным, напротив, скорее обратное говорит о недостатке свободного образования <...>» (Plat. Theaet. 184 c, пер. Т. В. Васильевой). Таким образом, Климент, оправдывающий своё пренебрежение к «красноречию» ссылками на Платона, не может считаться презирающим литературный стиль как таковой. Наоборот, солидаризируясь с Платоном, александрийский богослов как бы заявляет о своей приверженности «благородному» направлению в античной традиции. Заметим, что о необходимости пренебрегать словами у Климента свидетельствуют платоновский «пифагореец» и сам Платон. Свидетельства именно этих философов для него были особенно важными: по мнению Р. Мортлея, из всех язычников Климента более всего интересовали ученики Пифагора, Платона и египтяне (Mortley 1973: 160-161; 171). Итак, увиденное Баттервортом (и Мортлеем) противоречие у Климента между почитанием Платона и «презрением» к стилю - кажущееся. Ведь и для Платона, называемого С. В. Меликовой-Толстой, «величайшим стилистом древности», была характерна нелюбовь к риторическим ухищрениям, проявлявшаяся в отрицании им позволительности «пользования стилистическими приёмами» (Меликова-Толстая 1996: 161).
В шестой книге «Стромат» Климент критикует риторику с библейских позиций, но и эта критика не может считаться странной в устах почитателя Платона: «Диалектам <языческих народов> пророчество незнакомо. Ведь в греческих <сочинениях> так называемые изменения тропов целенаправленно производят утаивания, будучи сделанными по образу наших пророчеств, но с намеренным отклонением от прямого смысла, имеющим место в ритмизированной или непосредственной речи. Троп (о тропо^), стало быть, представляет собой способ выражения (^е^ц), уводящий от прямого значения слова к переносному ради композиционных целей и для выразительности, приносящей пользу речи. Пророчество же совершенно не заботится о словесном облике для придания ему красоты, но, так как истина не принадлежит всем, многими способами (лоАитролюд) прикрывает её, даруя свет только посвящённым в гносис, ищущим истину посредством любви» (Strom. VI, 15, 129, 2-4). Климент, по словам Ульриха Шнайдера, отвергает здесь хлопоты о благозвучии речи, и в этом отношении к риторике не стоит в античности особняком, имея перед собой в качестве образца Платона (Schneider 1999: 256-257).
Мы не будем здесь ни подробно останавливаться на влиянии на Климента учения о стиле Аристотеля, Феофраста и других античных теоретиков литературы, ни спешить зачислять автора «Стромат» в число последовательных аттикистов1. Доказать наличие у александрийского богослова черт стиля, заимствованных им конкретно у того или иного классического автора достаточно сложно. Однако для создания более полного представления об отношении предшественников Климента к простоте речи приведём цитату из цицероновского «Оратора»: «Прежде всего должны мы изобразить того оратора, за кем одним признают иные имя аттического. Он скромен, невысокого полёта, подражает повседневной речи и отличается от человека неречистого больше по существу, чем по виду (re plus quam opinione differens)» (Cic. Orat. 23, 75-76, пер. М. Л. Гас-парова). Описание Цицерона весьма напоминает то, что говорит о себе Климент. Действительно, в Strom. II, 1, 3, 1-2, после второй приведённой Баттервортом цитаты сказано: «Подлинное же философское исследование (то 8е тф ovti фЛоооф^ца) поможет слушателям не в том, что касается языка, но в том, что
1 Якоб Шам подробно исследовал аттикизм у Климента Александрийского (Scham 1913: passim).
касается мысли. Должно, я полагаю, чтобы беспокоящийся об истине не составлял речь из украшения (е^ emßo^i;) и попечения <о форме>, а старался называть (övo^aZew), насколько может, лишь то, что желает. Ибо предмет <изложения> (та прауцата) убегает от тех, которые держатся за слова и заняты только ими». Здесь также нет намёка на презрение к античной литературной традиции2 как таковой, а критикуется лишь та её разновидность, представители которой писали свои труды, обращая внимание на форму, а не на содержание. Похожие мысли обнаруживаем и в «Ораторском искусстве», приписываемом ритору Элию Аристиду, умершему за несколько лет до начала работы Климента над «Строматами»: «ибо прекрасен этос (т. е. изображение характера), что бывает в простой речи: устранять украшения (тад ¿nißo^a^) и пользоваться самими названиями, следовать природе предметов (töv npay^aTrov), не бояться их незначительности и униженности простой и благородной души <...> » (Aristid. Ars rhet. II, 3, 1, 1).
Теперь остановимся на отношении Климента к самой теории стиля. В восьмой книге «Стромат» Климент не просто применяет свои знания стилистики на практике, а выступает в роли систематизатора: «Одноименные <лица и предметы> пользуются одним и тем же названием, логос же у них разный, как например, человек - это и живое существо и нарисованное3. Из одноименных <лиц и предметов> одни омонимичны случайно
2 О том, что Климент, говоря о «притче», о «собственном значении слова», и об «использовании Писания метафорически» (Clem. Alex. Strom. VI, 15, 126, 1-4), относил эти понятия к литературной традиции и желал, чтобы они были поняты в «технографическом смысле», говорят, по мнению Ганса Юргена Хорна, слова «как говорят некоторые». Этой же цели служит определение притчи в конце пассажа, которое восходит к сочинению грамматика Трифона «О тропах» (Horn 1969: 492). Мы видим, что Климент не пренебрегал риторическими знаниями и использовал их. Не следует, однако, преувеличивать знания Климента в области риторики. Он, например, не знает известного в античности различия между словами àl^nYopia, Tunoç, aupßo^ov, aïviyp,a, р,Ешфора, napaßo^, npo9nTsia,p.uarnpiov, eîkôv (Schneider 1999: 256). Из наиболее распространённых приёмов Климент упоминает эллиптическую или иносказательную (allusive) речь, использование аллегорий и символов, явные противоречия и умышленные пропуски (Fortin 1966: 46).
3 Ср. первые слова в «Категориях» Аристотеля: «Одноименными называются <те вещи>, лишь название которых общее, сообразный же имени логос сущности иной, как например, живое существо - это и человек, и нарисованное <...>» (Arist. Categ. 1a Bekker).
(та ^èv ало тб/nç), как Аякс локриец и Аякс саламинец, другие же умышленно (та Sè ало Siavo(aç); а из этих одни - по сходству, как человек - это и живое существо, и нарисованный портрет; другие - по аналогии4, как "стопы <горы> Иды"5 и наши стопы из-за того, что они находятся ниже <остального>; иные - по действию, как стопа корабля6 - то, с помощью чего корабль плывёт, и стопа наша, с помощью чего мы движемся. Одноименными <лица и предметы> называются<, если они> от одного и того же и для одного и того же, как книга врача и скальпель - <называются> "врачебное" от использующего <их> врача и для одного и того же - врачебного дела» (Clem. Alex. Strom. VIII, 8, 24, 8-9).7 Такой пассаж был бы невозможен, например, у Афинагора, заявившего: «Кто из разлагающих силлогизмы, разрешающих двусмысленности, объясняющих этимологии или из <проясняющих> одноименное, соименное, предикаты и аксиомы <...> является столь очищенным душою, чтобы, вместо того, чтобы ненавидеть врагов, их любить, и вместо того, <...> чтобы проклинать злословивших, благословлять и молиться за покушающихся на их жизнь? Эти люди, напротив, всегда поступают дурно, выкапывая эти гнусности и всегда желая делать некое зло, считая важным искусство слов, а не доказательство делами <..>» (Athenag. Suppl. 11, 3-4). У
4 Климент использовал слово äva^oyia в разных значениях: в математическом, нравственном и космическом (Mortley 1971: 81, 83). В Strom. VIII, 8, 24, 8 äva^oyia появляется у него в литературном контексте, среди различных фигур языка (Ibid: 82).
5 Выражение noSs? '15п? 'стопы Иды' (или пои? '15п? 'стопа Иды') встречается и у Гомера (Il. XX, 59 II, 824), и у других авторов, в том числе, поздних (Quint. Epic. Posthorn. I, 688).
6 «Стопы (ноги) корабля», т. е. канаты (Od. V, 260) или руль (Od. X, 32) также неоднократно появляются в творениях поэтов.
7 Высказывания александрийца Аммония (ок. 440-520 гг.) об «омонимах» очень напоминают высказывания Климента: «Имеется же следующее различие между омонимами: одни из омонимов случайны (та p,Ev ало тихп?) <•••>, как например, если кто-нибудь, называемый Сократом, случайно окажется здесь, а <другой Сократ> - в Византии <...>. Есть же омонимы умышленные (та 5s siaiv ало Siavoia?) <...>. И из них одни получают название от действующей причины, как врачебный скальпель или книга (они ведь являются тем, что от одного и для одного: от одного - от действующего, для одного же - для относящегося к цели). <...> <Омонимы> по аналогии, как например, <.> ножки кровати и стопы горы. <.> По метафоре, как стопы Иды и глава». Ниже Аммоний пишет про омонимию имён двух Аяксов (Ammonius. In Arist. Categ. comm. 21-22 P.)
Климента мы видим нехарактерное для более ранних христианских авторов обращение к основам стилистики.
В заключение рассмотрим, связаны ли между собой стилистические взгляды Климента и частое использование им изменённых и точных цитат из классических авторов, и попытаемся выяснить, что является главной причиной этого феномена. По мнению Андре Меа, Климент пытался приучить уши эллинов к языку Библии (d'accoutumer l'oreille des "Grecs" à ce langage barbare): «"Увещевание" с этой точки зрения представляет собой ученическую работу. В "Педагоге" приведённое в систему соположение (la juxtaposition) <библейских и классических> цитат имеет отношение к тому же начинанию. В "Стро-матах" библейские тексты, служа, как правило, "доказательством", в меньшей степени связаны с контекстом, но сопоставления, данные под рубрикой "кражи <эллинами еврейской мудрости>", несомненно, приводят, и, разумеется, не без умысла <автора>, к объединению в памяти и в чувствах слушателей греческой "хрестоматии" и варварского "корпуса Писаний"» (Méhat 1966: 338-339). Итак, Меа объясняет «центонирование» ("centoniser") Климентом библейских и классических текстов, в том числе, его культуртрегерским желанием связать то и другое в сознании современников.
Дэвид Досон считает, что понять способ «ревизионного чтения» Климентом творений можно, рассмотрев «следующий типичный пример чтения им классических текстов» (Dawson, 1992: 199): «Не странно ли, друзья, что Бог всегда направляет нас к добродетели, мы же уклоняемся от помощи и откладываем спасение? Разве Иоанн не призывает к спасению и не является ли он сам лишь увещевающим словом? Спросим его самого: Кто ты? Откуда? (см., напр., Od. XIX 105). Скажет, что не Илия, будет отрицать, что Христос, признает, что он глас вопиющего в пустыне ^м. Ин. 1:19-23). Кем все же является Иоанн? Говоря кратко, увещевающим голосом Слова, вопиющим в пустыне. К чему призываешь, о голос? Скажи и нам (см. Od. I 10). - Делайте прямыми пути Господа! (см. Ис. 40:3; Мф. 3:3; Мк. 1:3; Лк. 3:4; Ин. 1:23)» (Clem. Alex. Protr. I, 9, 1). Отметив, что Климент изменяет пассаж из Евангелия (Ин. 1:1923) двумя способами (заменяет вопрос еврейских священников и левитов обращёнными к Афине словами гомеровского Телемаха и превращает диалог между иудеями и Иоанном Крестителем в диалог между Климентом и читателями, с одной стороны, и Иоанном, с другой), Досон утверждает: «Климент ссылается
на Гомера не просто из-за своего апологетического желания сделать христианство обращённым к своей образованной, изысканной александрийской читательской аудитории. Он вставляет эти гомеровские отголоски в свою переработку пассажа из Писания ради более значительной и далеко идущей цели -внушить, что слова Гомера относятся к словам Писания, по крайнем мере, как равный партнёр (as an equal partner)» (Dawson 1992: 200).
Действительно, Климент очень часто цитировал философов как людей, игравших у эллинов роль пророков. В своё оправдание он ссылался даже на апостола Павла, приводящего слова Эпименида (Clem. Alex. Strom. I, 14, 59, 2-3) 8. Нам представляется, однако, что Климент, несмотря на свое убеждение, что в античной литературе содержатся проблески истины, не мог уравнивать слова Библии и стихи Гомера. В процитированном Досоном «Увещевании» Климент требует: «Прекрати, Гомер, пение! Оно плохое, учит прелюбодейству» (Clem. Alex. Protr. 4, 59, 2), вторя Платону, велевшему выслать подобного творца из государства (Plat. Respubl. III, 398a, cp.: X, 606e-607b).
В сочинениях Климента часто появляются гомеровские, платоновские и иные классические цитаты, которые сложно рассматривать как попытку показать их некий особый статус. В 48-й главке 2-й книги «Педагога» Климент «балует» читателей двумя цитатами из «Одиссеи», и выражением из Платона, встречающимся также у Плутарха: «Всем неразумным, как говорит слово, вино и засмеяться изнежено, и станцевать повелело (см. Od. XIV, 463, 465) <...>. И следует принимать во внимание, как в дальнейшем невоздержанность на язык превращает непристойность в сквернословие: «Некое слово изрёк, что несказанным было бы лучше» (см. Od. XIV, 466). Следовательно, особенно в вине нравы порочных людей оказываются лишёнными покрова лицемерия из-за недостойной свободного человека невоздержанности на язык при пьяном бесчинстве (см. Plut. Quaest. conv. 645a-b) <...>» (Clem. Alex. Paed. II, 5, 48, 1-3). В данном отрывке гомеровские стихи просто помогают оформить создаваемый текст и служат некими примерами, подтверждающими мысль автора, как это часто бывало, например, у Платона, у которого А. Ф. Лосев находит «близ-
8 По мнению Рюве, эта ссылка «походит на ответ недовольным, которые упрекали Климента за цитирование греческих писателей, особенно философов» (Ruwet 1948: 240).
кое к стилистическому и чисто стилистическое использование Гомера» (Лосев 2000: 89). В последнем случае учёный выделяет иронический и орнаментальный типы. В качестве одного из примеров орнаментального типа Лосев приводит слова Одиссея «не от дуба и не от скалы» (Od. XIX, 163)9, сказанные Сократом (Plat. Apol. 34d) (Там же: 90-91). Используемые Климентом цитаты и реминисценции становятся тканью его сочинений и не являются элементами, внешними для концепции и литературного плана произведений (Brambillasca 1972: 10).
В 70-й главке 2-й книги «Педагога» приводятся две поэтические цитаты, вплетённые в авторский текст, как цветы в волосы: «Таково и употребление венков, неотъемлемое от гулянок и попоек: Уйди! Не возлагай мне на главу венок! (см. Tragica adespota. Fragm. 108 = C.A.F. Fragm. 1258) Ведь весною на росистых и нежных лугах, когда распускаются разнообразные цветы, прекрасно проводить время, питаясь, как пчелы, неким естественным и чистым благоуханием; но не подобает разумным, сделав венок сплетённый, с луга, что не скошен (см.: Eur. Hipp. 73-74), носить его дома» (Clem. Alex. Paed. II, 8, 70, 1-2). В стихотворных строчках из неизвестного драматурга и еврипидовского «Ипполита» не содержится аргументов в пользу слов Климента, они призваны воздействовать не на разум любознательного читателя, а на его чувства. Есть и другие примеры подобного использования классических отрывков (ср.: Clem. Alex. Paed. I, 6, 39, 5-40, 1; I, 8, 64, 1-4 и др.). Климент, заимствуя для своих сочинений стихи Гомера и других поэтов, далеко не всегда, как видно из приведённых фрагментов, делал это по идеологическим соображениям. Часто он руководствовался желанием создать именно литературный текст. Действительно, еврипидовская характеристика венка в бытовом контексте никак не свидетельствует о намерении Климента разглядеть в цитируемой трагедии элементы похищенной эллинами библейской истины. Отметим тот факт, что ещё Аристотель в «Риторике» «нередко для подтверждения своих дальнейших частных положений приводит примеры как раз из поэзии» (Меликова-Толстая 1996: 162). Поэтические вкрапления появляются и в других сочинениях Стагирита. Например, в De mundo 6. 397b25 он характеризует Бога гомеровским
9 Показательно, что эту же гомеровскую цитату использует Климент, доказывая человеческое происхождение богов (Clem. Alex. Protr. 2, 38, 1).
словом ônaxoç (cp.: Il. 8, 22). А. П. Бос замечает: «Здесь, в тексте трактата, дошедшего под именем Аристотеля, выражение ônaxoç представлено как идущее от традиции (Bos 1993: 178). Климент, говоря о «заблуждениях» Аристотеля, пишет, что тот «не познавший Отца всего, полагает, что называемый Всевышним (tov Ka^ou^evov önaxov), является душою вселенной» (Clem. Alex. Protr. 5, 66, 4). Использовав гомеровскую цитату в аристотелевской парафразе, он создаёт при помощи знакового слова нечто среднее между пародией и стилизацией.
Мы видим, что литературный стиль был презираем Климентом не более, чем Платоном и современными александрийскому автору ораторами. Говоря о своём нежелании прибегать к словесным ухищрениям, он лишь заявляет о своей приверженности «благородному» простому стилю, при котором форма не затмевает содержание. Широкое использование александрийским богословом классического наследия объясняется, в том числе, его желанием наглядно продемонстрировать свою верность античной традиции для более сильного воздействия на своих образованных читателей.
Литература
Losev, A.F. 2000: Istoriya antichnoy estetiki. Vysokaya klassika [The History of Ancient Esthetics. Lofty Classics). Khar'kov; Moskow. Лосев, А. Ф. 2000: История античной эстетики. Высокая классика. Харьков: Фолио; М.: Изд-во АСТ. Melikova-Tolstaya, S.V. 1996: Antichnye teorii khudozhestvennoy rechi [Ancient theories of figurative language]. In: Antichnye teorii yazyka i stil'a [Ancient Theories of Language and Style]. St. Petersburg: Aleteya, 155-177
Меликова-Толстая, С. В. 1996 Античные теории художественной речи. В сб.: Античные теории языка и стиля (антология текстов). СПб.: Алетейя, 155-177 Bos, A. P. 1993: Clement of Alexandria on Aristotle's (cosmo-)theology
(Clem. Protrept. 5.66.4). The classical quarterly 43 (1), 177-188. Brambillasca, G. 1972: Citations de l'Ecriture Sainte et des auteurs classiques dans le npoxpsrcnKoç npoç 'ï^nvaç de Clément d'Alexandrie. Studia patristica 11, pt. 2, 8-12. Butterworth, G. W. 1915: Clement of Alexandria and art. The Journal of
theological studies 17, № 65, 68-76. Dawson, D. 1992: Allegorical readers and cultural revision in ancient Alexandria. Berkeley and Los Angeles: University of California Press. Fortin, E. L. 1966: Clement of Alexandria and the Esoteric Tradition.
Studia patristica 9 (3), 41-56. Horn, J. H. 1969: Zur Motivation der allegorischen Schriftexegese bei Clemens Alexandrinus. Hermes. Zeitschrift für klassische Philologie 97 (4), 489-496.
Lattey, C. 1916: The deification of man in Clement of Alexandria: some further notes. The Journal of Theological Studies XVII (67), 257-262. Méhat, A. 1966: Etude sur les 'Stromates' de Clément d'Alexandrie. Paris: Editions du Seuil.
Mortley, R. 1971: Ava^oyia chez Clément d'Alexandrie. Revue des Etudes
Grecques 84, 80-93. Mortley, R. 1973: Connaissance religieuse et herméneutique chez Clément
d'Alexandrie. Leiden: E. J. Brill. Ruwet, J. 1948: Clément d'Alexandrie. Canon des Écritures et apocryphes.
Biblica 29, fasc. 3, 240-268. Scham, J. 1913: Der Optativ gebrauch bei Klemens von Alexandrien in seiner sprach- und stilgeschichtlichen Bedeutung. Ein Beitrag zur Geschichte des Attizismus in der altchristlichen Literatur. Paderborn: Druck und Verlag von Ferdinand Schöningh. Schneider, U. 1999: Theologie als christliche Philosophie. Zur Bedeutung der biblischen Botschaft im Denken des Clemens von Alexandria. Berlin, New York: Walter de Gruyter.
A. Ju. Bratukhin. Did Clement of Alexandria neglect literary style?
Clement of Alexandria repeatedly stated his reluctance to use rhetorical decorations to give his treaties exterior gloss (e. g. Clem. Alex. Strom. I, 10, 48, 1; II, 1, 3, 1-2). On the basis of these words the scholars make conclusions about Clement's neglect of his style. G. W. Butterworth writes: "Even literary style is despised, as if beauty of language must necessarily entail loss of power and truth - a strange idea to come from an admirer of Plato". R. Mortley agrees with Butterworth: "Clément ne prétend pas à la beauté de style". Such supposition may be refuted by a reference by the Alexandrian theologian to Plato (Plat. Politic. 261e; Plat. Theaet. 184 c) in the passage cited by Butterworth, where eloquence is censured (Clem. Alex. Strom. I, 10, 48, 1-3). Indeed, Plato in Theaetet speaks: «The free use of words and phrases, rather than minute precision, is generally characteristic of a liberal education" (transl. by B. Jowett). The similarity of Clement's words about the simplicity of speech ("those who are particular about words, and devote their time to them, miss the things", trans. by W. Wilson) along with analogous statements of the earlier (e. g. Cicero) and contemporary (e. g. Aelius Aristides) pagan orators is indicative of a lack of contempt for style in Clement's mind. The Alexandrian theologian unlike apologists (e. g. Athenagoras) is not afraid to act as a teacher of stylistics (in the eighth book of the Stromates). If Clement had thought, that style is unnecessary for Christians, he would not have done so. He very often weaves poetical and philosophical quotations into his text. His method of using ancient heritage speaks of his desire to show the continuity between his texts and the classical ones. For example, the verses from an unknown tragedian and from Hippolytus by Euripides in the passage about wreaths (Clem. Alex. Paed. II, 8, 70, 1-2) are designed to influence the reader's perception of the Christian text as if it is written by some Greek philosopher.
Keywords: Early Christianity, ancient literature, Clement of Alexandria, style, classical quotations.
