CC BY
49
УДК 82:801.6 К. ТЭТИК
ББК: 80
ПРЕЛОМЛЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ В УРБАНИСТИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ К.Д. БАЛЬМОНТА
Первый теоретик урбанизма и писатель-урбанист А. Белый открыл в полном цвете тему города для новой литературы начала XX века - с исторических и метаисторических позиций, создавая образы двух меняющихся российских столиц. «Значимость видоизменений пространства города в те годы осознавалась многими теоретиками и практиками искусства и литературы» (4). Не обошел стороной эту тему и К.Д. Бальмонт, создавая в своей поэзии многомерный образ города в разных преломлениях - от реального исторического до мифологического и архаического.
Поэзию Бальмонта исследователи уже рассматривали в контексте русской национальной культуры, уделяя большое внимание историко-философскому и мифологическому аспектам (5). Однако, учитывая тягу поэта к странствиям и увлеченность мировым культурным наследием в целом, его обширную переводческую деятельность, кажется необходимым включить в аспект исторического, космического и архетипического образы городов, воссозданные Бальмонтом в разных циклах. Поэт много ездил по странам, с 1902 г. он посещает почти все известные города Европы, образы которых в той или иной мере запечатлелись в поэзии разных лет. Само странничество поэта, на наш взгляд, отчасти подтолкнуло его к написанию «Литургии красоты», которая вышла в 1905 г. - именно тогда Бальмонт возвращается домой. И уже в этих «стихийных гимнах» он воссоздает универсальный образ таинственного города, города «Золотых ворот», однако примечательно то, что он часто обращается к городам Атлантиды («Боль, как бы ни пришла, приходит слишком рано»), как бы вовсе не существующим, но важным для поэта, хотя такое прочтение и изображение городского пространства будет не всегда ведущим. Рассмотрим подробно каждый аспект в изображении городского пространства.
В стихотворении «В глухие дни» (1900), вошедшем в сборник «Горящие здания», город выступает как символ, предсказание смутного времени. С одной стороны, Бальмонт, находившийся под влиянием исторического труда «История государства российского» Н.М. Карамзина, поэтически воссоздал образ тревожного времени, дней смуты. Он апеллирует к периоду с 1598 по 1613 год - тяжелейшему кровавому времени для жизни России. Указание на конкретный временной исторический отрезок дается в самом начале стихотворения: «В глухие дни Бориса Годунова, / Во мгле Российской пасмурной страны» (1, 151). С другой стороны, образ города наполнен архетипическим смыслом, он метаисторичен, и на это указывают символы двух солнц и двух лун:
Толпы людей скиталися без крова, И по ночам всходило две луны. Два солнца по утрам светило с неба, С свирепостью на дольный мир смотря (1, 151). Само соположение двух лун и двух солнц наводит на мысль о перевернутости и зеркальности мира. По народным представлениям, устройство того света подается с обратным коррелятивом (12), а у Бальмонта выходит так, что на земле, то и на небе: битва воинств неземных творится в реальном географическом пространстве. Именно это и страшно, это и захватывает -метафизическое сильнее выраженного физического.
В стихотворении «В глухие дни», в котором воплощен конкретный исторический сюжет и дано много фольклорных, архетипических образов, Москва представлена в апокалипсическом ракурсе: каждый дом как вертеп, небо окрашено в алый кровавый тон и т.д. Бальмонт описывает страшный голод того времени, постигший Московское царство: «...И вопль протяжный: «Хлеба! Хлеба! Хлеба!» / Из тьмы лесов стремился до царя...» (1,151). Правление Бориса Годунова ознаменовалось великим голодом, вызванным тремя неурожайными годами подряд - с 1601 по 1603. Бальмонт в своем стихотворении эти тревожные годы подает через образность «тройных туч»: «...И небеса, таясь меж туч тройных...» (1, 151). Историческая «рамка», конечно, важна для понимания образа Москвы, и для этого поэтом используютя самые мрачные краски, колоративы «красный» и «черны». С каждой строфой ситуация все больше нагнетается, при этом акцент делается на ключевой беде - ужасающем голоде: «На улицах иссохшие скелеты / Щипали жадно чахлую траву, /Как скот, - озверены и неодеты... /Гроба, отяжелевшие от гнили, /Живым
давали смрадный адский хлеб, /Во рту у мертвых сено находили» (1, 151). При этом голод приобретает какой-то страшный метафизический смысл, который раскрывается и через концепт «сна».
Картины минувших дней вспоминаются как некий ужас, который может быть только во сне. Парадигма сна и битвы (то ли на земле, то ли на небесах) выступает как некая метафора, как образ какой-то другой жизни, увиденной в бессознательном состоянии, являющейся некой имагинацией поэту. Также в стихотворении Москва выступает как город разрушенный и низвергнутый «...От бурь и вихрей башни, низвергались» / И небеса, таясь меж туч тройных, / Внезапно красным светом озарялись/Являя битву воинств неземных...» (1,151).
В данном стихотворении мы видим описание бед людских и реакцию мудрых людей на эти бедствия («старцы ждали»), пребывающих в ожидании роковых несчастий («качая поседевшей головой»), все это знаки тревожных перемен. Дальше Бальмонт вводит образ космический и тоже апокалипический - кометы. Здесь комета преподносится не просто как космическое тело, а как знак Всевышней воли и какой-то жестокой справедливости. Этот символ стал одним из основных в целом для всей поэзии начала XX века (ср.: у М. Волошина, А. Блока (2, 382 - 386.)).
В финальном четверостишии описывается появление Григория Отрепьева, то есть разбойника, посягающего на царскую власть (можно сказать, что божию): ««.И в эти дни Димитрий встал из гроба, // В Отрепьева свой дух переселя» (1, 152). Таким образом, Бальмонт описывает шестилетний период (1598-1604) смутного времени российской истории, подавая это через несколько планов - реальный и онтологический.
Ю.М. Лотман в статье «Символика Петербурга и проблемы семиотики города» выделяет два типа городов - с концентрической (Москва) и эксцентрической (Петербург) структурой (8, 9). «Концентрическое положение города, как правило, связано с образом города на горе (или на горах). Такой город выступает сакральным местом, где встречаются небо и земля, то есть «вечным городом» (9, 263). Такое наблюдение вполне подтверждается и проанализированным стихотворением, в котором образ Москвы многомерен и представлен и по горизонтали, и по вертикали. В начале ХХ века в литературе и искусстве вполне сформировались три лика Москвы: Москва сакральная; Москва бесовская; Москва праздничная (18, 41). Москва дней смуты -Москва глубокой древности, минувших дней. Реальная Москва, с учетом художественного преломления, конечно, для Бальмонта все-таки иная: позитивная, светлая, живая:
А во рвах живет земля Молодой травою (1, 281).
В отличие от стихотворения «В глухие дни» в стихотворении «Благовещение в Москве», вошедшем в сборник «Только любовь», Москва выступает как некое сакральное и светлое пространство. Как отмечает В. Н. Топоров, в художественном тексте Москва и московское пространство выступает как нечто органичное, естественное, почти природное (отсюда обилие растительных метафор в описаниях Москвы), возникшее само собой, без чьей-либо воли, плана, вмешательства, — неорганичному, искусственному, сугубо «культурному», вызванному к жизни некоей насильственной волей в соответствии с предумышленной схемой, планом, правилом (15: 20). Это применимо и к бальмонтовской Москве. В стихотворении «Благовещение в Москве» присутствует много растительных концептов в изображении Москвы: «вербы», «почки», «цветочки», «синенькие цветки», «молодая трава», «в чуть пробившейся траве». Здесь вербы - это знак пасхи, не только символ природный, но и символ религиозный, метафизический. В стихотворении все дается через призму природы, ее дыхания и движения, на что указывают глагольные формы «забелели», «закраснели». Отсюда можно сделать вывод о том, что главный мотив религиозного праздника Благовещения - воскрешение, оживление.
Образ Москвы непосредственно связан с Благовещением и, значит, горним пространством. Кремль означает своеобразную Мировую Ось, что, стоит отметить, вполне соответствует сакральной космической идее, заложенной в строительство русских городов и храмов в целом (17, 225-258).
В стихотворении поэт как бы извлекает из прапамяти старую Москву: «...Вижу старую Москву / В молодом уборе...» (1, 281). И этот образ соотносится с религиозным мистическим настроением: «От старинного Кремля / Звон плывет волною. /А во рвах живет земля/ Молодой травою» (1, 281). Данное настроение проявилось и в образе «пробившейся травы»: «.В чуть пробившейся траве /Сон весны и лета. /Благовещенье в Москве, /Это праздник света (1, 281) !». В молодой траве хранится «сон весны и лета» - образ дан не прямо, а через снотворчество, имагинативную реальность. Для поэта Благовещенье - не просто религиозный праздник, это особый день света, то есть пробуждение лучшего, абсолютного в человеке (16, 89).
В этом стихотворении красный цвет представлен совсем иначе, дан с другими коннотациями: на фоне весны, мы видим почки, которые стали красненькими, «закраснелись почки». Еще синий цвет делает картину неземной - и отсюда сразу связь со всем миром, потому что в этих красках мир преломляется, преображается, улучшается. Отношение поэта к городу тоже иное: «И повсюду нега», нежность; он видит теперь мир нежным, живым, цветущим. Здесь также Бальмонт обращается к историческому прошлому, к старой Москве (старый Кремль), но дает ее в перспективе, связывая город прежних дней с новым.
Лирический герой соотносится со смехом, несколько раз появляются концепты смеха и радости: «Я смеюсь, и я живу», «благовестие и смех» (1, 281). Здесь смех связывается с самым широким понятием - с жизнью. Жизнь в герое пробуждается заново, оттого что празднуется благовещение, оттого что ликует сама природа. Лирический герой не отделим от природного пространства: «Я смеюсь, и я живу, / Солнце в каждом взоре» (1, 281). Такой яркий образ солнца, которое перешло во взор, выступает как некая абстракция, связан с космическим подходом поэта к поэтической действительности. Таким образом, Бальмонт показывает величие описываемого праздника: все связано с небом, Христом, с верой и с богом - само пространство Москвы начинает по-новому диалогизировать с лирическим героем и читателем.
Наконец, у Бальмонта мы встретим и совсем другую Москву, окрашенную в интимно-лирические тона. В стихотворении «Москва» (1926), содержащем отсылку к известному пушкинскому «Москва...как много в этом звуке», Москва увеличивается до пределов всей России. С одной стороны, герой доволен собственным домом, тихим уголком, деревней, где в каждой бабочке вся Россия:
Зачем Москва? Но я в деревне, В моей, рожден, люблю ее. В ней мать, отец, в ней всё мое. Подобна сказочной царевне Любая бабочка в саду. Здесь всю Россию я найду (1, 491).
С другой стороны, герой переносится душой именно в Москву, впитывая на каком-то генетическом культурном уровне пушкинские строчки, и итог- отсюда: «я ей живу». Важно также упоминание «внуков и дочерей»:
Так я шептал, - внемлите, внуки Мои, от дочери моей, -Дивясь, шептал на утре дней: "Москва! Так много в этом звуке?" А ею жил. И ей живу.
Люблю, как лучший звук, Москву! (1, 491).
Это не просто реалия, это символ связи, родства, таинства поколений. Здесь вспоминается точное наблюдение И.П. Смирнова о том, что человек, художник слова обращается не только к вчерашнему, но и позавчерашнему дню в искусстве, то есть к архаике, прорастающей сквозь повседневность: «В искусстве. всегда присутствует элемент соревнования: соревнуются не только современники между собой; младшее поколение стремится превзойти старшее. При этом ему. бывает легче опереться не на вчерашний, а на позавчерашний день» (13, 33). Именно такую энтелехийную связь и хотел показать Бальмонт.
Для поэта Москва- непостижимый и бесподобный город. Бальмонт неслучайно ссылается на строчки из «Евгения Онегина» А.С. Пушкина: «Москва... как много в этом звуке / Для сердца русского...» (1, 491), и это нисколько не обедняет собственных смыслов стихотворения. Лирический герой живет в деревне, знает ее и любит, но именно Москву утверждает в конце концов в качестве Абсолюта, города-завязи для поколений. По этим причинам Москва у поэта изображается как бы в нескольких ступенях человеческого сознания (в младенчестве, в старости), и каждый раз она в соответствии с художественным замыслом окрашена разными настроениями.
Поэт стремится разгадать, что такое Москва? Первая строфа - это просто описание того, как лирический герой начинает свою жизнь и начинает ее с книги, начинает с совершенно неизвестной для него какой-то страны, которая для него обозначена лишь словом «Москва». Здесь описывается первая встреча с книгой Пушкина и непонимание того, что такое Москва. Неслучайно звучит рефреном и строчка «Москва. как много в этом звуке», видимо, герой не раз читает, обращается к «Евгению Онегину». Во второй строфе снова дается строчка «Москва. как много в этом звуке» с неким удивлением и вопросом, что нового появилось? В первой строфе обозначены только Москва и звук, и это непонятно для самого лирического героя, а во второй строфе уже расширяется образ Москвы. Москва - знак русской аксиологии, распространяется
смысл образа Москвы. Затем возникает вопрос, почему именно Москва ему важна? В противовес этому дан локус деревни, и он оказывается органическим продолжением России, как и Москва. К такому выводу нас подводит поэт.
С одной стороны, образ города у Бальмонта направлен вовне, в широкое пространство, с другой стороны, в нем совмещены глубоко личные переживания, сокрыто лирическое «я». Историческое и метафизическое тесно связаны, переплетены между собой - поэт, обращаясь к конкретным фактам истории, всегда сохраняет онтологический и символический план. Это выражено и на уровне семантики цвета, и на уровне архитектоники стиха, где образ Москвы дан в ретроспекции. Совсем другой образ города и ощущения городского пространства лирическим героем возникает у Бальмонта в «испанских» стихах. Так, в стихотворении «В окрестностях Мадрида» образ лирического героя и связанного с ним города дан через прием экфрасиса. Возлюбленная героя и существует, и нет - она, словно, сошла с картины. Здесь поэт соединяет вербальное и невербальное, что в целом характерно для его эстетики (об экфрасисе в поэтике Бальмонта уже писали (3)). Но этот принцип «недовоплощенности» (лирической героини) осложнен в данном случае и семантикой цвета, игрой света и тени, которая также характерна для художественного мира поэта (11). За сложной световой игрой («дома чуть виднелись, в лучах утопая») возникает многомерный образ Гвадаррамы. Этот город как бы нарисован, состоит из воздуха, он также, как и возлюбленная героя, и есть, и нет, - отсюда и сравнение с храмом: «Как преддверье воздушного белого храма». Художественная реальность возвышается обыденностью. Искусство превыше реальной действительности или, по крайней мере, у Бальмонта оно переплетается с ней, и в этом сказывается Бальмонт-символист.
В стихотворении «Аккорды» (из того же сборника «Под северным небом») эта эфемерность, воздушность проявляется еще с большей силой:
Мне снился бессмертный Веласкес, Коэльо, Мурильо святой, Создавший воздушность и холод и пламень мечты золотой (1, 131).
Творцы в сознании лирического героя ассоциируются с воздухом, подвижным и неуловимым, что придает высокий, недосягаемый эйдос искусству и самому акту творчества. И для поэта неважно, дан ли Абсолют ужаса или красоты, - это тоже своеобразная игра света и тени, о чем Бальмонт развернуто писал впервые в статье «Поэзия ужаса: Франсиско Гойя как автор офортов» (1899): Бальмонт не является поэтом одного идеала, он возвеличивает «изменчивость» (7, 72). Кроме того, само творчество воспринимается амбивалентно, через парадигматику сна: Намеки на сверхчеловека, обломки нездешних миров, Аккорды бездонных значеньем, еще не разгаданных снов (1,132).
Эти принципы аурного/аретного взгляда (точки зрения под разным углом (14: 68)) и синэстетизма проявляются и в стихотворении «На картине Греко вытянулись тени», где художник-«безумец» прорывается к горнему, пытается разгадать загадку мира - опять-таки через сон:
Ты разлюбил все земное, неверное, пленное,
Взор устремлял ты лишь к высшему Сну своему.
Да, все монахи твои - это не тени согбенные,
Это не темные сонмы рабов,
Лица их странные, между других - удлиненные,
С жадностью тянутся к высшей разгадке миров (1, 132).
Образность этого стихотворения включена в контекст космического пространства - фигуры с картин тянутся ввысь, неслучайно употреблен эпитет «удлиненные». Бальмонт обращается к полотнам Эль Греко, в то же время он описывает акт творчества и цену творчества, и лирический герой, как и сам поэт, остается на стороне художника: его мучения - святы.
Влечение к Абсолюту и к неведомому пределу проявляется и в стихотворении «Как испанец» из книги «Горящие здания»:
Я хочу, чтоб мне открылись первобытные леса,
Чтобы заревом над Перу засветились небеса.
Ярких зарослей коралла, протянувшихся к лучу,
Мной отысканных пределов жарким сердцем я хочу (1, 149).
Под лексемой «предел» здесь следует понимать не просто какое-то конкретное место (Перу или испанскую географию в целом), а топос, потенциально связанный с иным пространством, модель края света, которая, стоит отметить, привлекала многих поэтов и философов начала XX века (6). Неслучайно, наверное, и то, что лирический герой родился «под Сиэррою-Невадой», то есть буквально в ущелье «заснеженных гор». В этом проявляется и символическое мышление поэта, отсылающее к архаическим представлениям о культурном герое и его Пути. Гора обозначает
Мировую Ось и в контексте стихотворения реализуется именно этот смысл архетипа, потому что лирический герой пребывает в странствии, в желании постичь сакральное пространство:
И, стремясь от счастья к счастью, я пройду по океанам, И в пустынях, раскаленных я исчезну за туманом, Чтобы с жадной быстротою Аравийского коня Всюду мчаться за врагами под багряной вспышкой дня. И, быть может, через годы, сосчитав свои владенья, Я их сам же разбросаю, разгоню, как привиденья, Но и в час переддремотный, между скал родимых вновь, Я увижу Солнце, Солнце, Солнце, красное, как кровь (1, 149). И в этом стихотворении все сводится к парадигматике сна, «преддремотного» часа, который озаряется Солнцем. Лирический герой после своих бурных исканий (или фантазий) снова возвращается к «родимым скалам», то есть к горе, приобщается к Мировой Оси.
Самым загадочным, трудным для реального комментирования стихотворением на испанскую тематику остается «Испанский цветок». Исследователи по-разному пытались интерпретировать этот текст, пожалуй, самым удачным анализом является прочтение М.В. Марьевой, которая справедливо отметила, что Испания в данном случае не представляет собою конкретное историческое географическое пространство, а скорее всего, синтетическое, ассоциативное (10). Мы хотели бы добавить к этому, что в стихотворении проявляется и мифологический, общеуниверсальный пласт: образ Испании сопряжен с семантикой белого и золотого, огненного. Также образ лебедя может отсылать читателя к мифологеме «умирающего лебедя», к мифу о Зевсе-лебеде и Леде (положение из статьи Марьевой). Однако все ли так просто и прямолинейно? Художник слова никогда полностью не калькирует какой-либо культурный, мифологический материал, а осмысляет его и вступает даже в своеобразный диалог-спор с предшествующей эпохой и традицией. Лебедь - птица иная, значит, не здешняя. Не простым, кажется, и совмещение концептов «птицы» и «сна»:
Иные есть птицы, Иные есть сны,
Я вижу бойницы, в них гордость орлицы, В них пышность седой старины (1, 228). Вероятнее всего, знакомые мифологемы расширяются поэтом до неких архетипических универсалий - здесь снова возникает жажда «предела», чего-то иного. Птица, по мировым культурным и архаическим представлениям, является символом переходного, другого пространства. Лирический герой как бы попадает из физического топоса и времени в мифологическое, в дни «седой старины». Отсюда и преданность поэта Испанской звезде. Абсолютно неважно, существует ли такая звезда на звездной мировой карте, необходимость реального комментария к данной детали снимается при имманентном восприятии бальмонтовской поэтики, при извлечении архетипического смысла из стихотворения. В стихах испанской тематики общим местом является концепт «сна», дремотного состояния лирического героя, через которое преломляется восприятие исторического пространства, что позволяет не с бытовых позиций посмотреть на многие реалии в стихотворениях. Цветовая символика также едина: белый, золотой - сопряжены с темой огня и воздуха, что делает описание городов необычным, фантастическим, что создается и за счет приема экфрасиса.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Бальмонт,К.Д.Стихотворения,Изд.2-е./К.Д.Бальмонт.-Л.:Ленинградское отделение,1969.-710с.
2. Барышникова, И.Ю. Апокалиптический образ падающей звезды (кометы) в русской поэзии // Теория и практика общественного развития. 2012. № 2. С. 382 - 386.
3. Будникова, Л.И. Творчество К. Бальмонта в контексте русской синкретической культуры конца XIX - начала XX века: автореф. канд. дис./Л.И.Будникова.-М., 2007.
4. Володина, Т.И. Пространство города в русском изобразительном искусстве и литературе первых десятилетий XX века: автореф. канд. дис./Т.И.Володина.-М., 2013.
5. Галактионова, Н.А. Национальная картина мира в поэзии К.Д. Бальмонта: автореф. канд. дис. /Н.А.Галактионова.-Тюмень, 1998.
6. Галиева, М.А. Искатели «иного царства» в русской культуре периода Первой мировой и Гражданской войн: В. Хлебников, Е.Н. Трубецкой /М.А.Галиева//Проблемы истории, филологии, культуры. 2015. № 2 (48). - С. 226 - 231.
7. Колобаева, Л.А. К.Д. Бальмонт // Колобаева Л.А. Русский символизм. - М.: Изд-во Московского университета, 2000. - С. 72.
8. Лотман, Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города/Ю.М.Лотман // Избранные статьи: В. 3 т. Таллинн: Александра.1992. Т.2 С.9.
9. Маковский, М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках. Образ мира и миры образов/М.М.Маковский. - М.: Владос, 1996. - 263 с.
10.Марьева, М.В. К интерпретации стихотворения К.Д. Бальмонта «Испанский цветок» /М.В.Марева// Солнечная пряжа. 2007. Вып. 1. - 137 с.
11.Меркулов, И.М. Поэтика света и тени в лирике К.Д. Бальмонта: автореф. канд. дис./И.М.Меркуров. - М., 2011.
12.Неклюдов, С.Ю. Образы потустороннего мира в народных верованиях и традиционной словесности // http://www.ruthenia.ru/folklore/neckludov8.htm
13.Панченко, И.П.Метафорические архетипы в русской средневековой словесности и в поэзии начала ХХ века /И.П.Панченко, А.М.Смирнов// ТОДРЛ XXVI. Древнерусская литература и русская культура XVIII - XX вв. - М.: Наука, 1971. - С. 33.
14.Раков, В.П. Филология и культура/В.П.Раков. - Иваново, 2003. - 68 с.
15.Топоров, В.Н. Петербург и «Петербургский текст» русской литературы. Избранные труды (Введение в тему) // Петербургская идея русской истории. Петербург/В.Н.Топоров.- Москва. Санкт-Петербург, 2003.-20 с.
16.Тэтик, К. Городская топика в поэтике К. Д. Бальмонта /К.Тэтик// Филологические науки. Вопросы теории и практики, Тамбов: Грамота, 2015. № 7 (49): в 2-х ч. Ч. I. - 89 с.
17.Успенский, Б.А. Крест и круг: Из истории христианской символики/Б.А.Успенский.- М.: Языки славянских культур, 2006. - С. 225-258.
18.Шурупова, О.С.Московский и провинциальный сверхтексты русской литературы в произведениях современных авторов/О.С.Шурупов, Попова Е.А.// Вестник Воронежного государственного университета. Филология. Журналистика.- 2014.- № 3.- 41 с.
REFERENCES:
1.Balmont, K.D. Poems. 2nd Edition. -L.: The department of Leningrad, 1962. - 720 р.
2.Barishnikova, I.Yu. The apocalyptic image of a shooting star (comet) in Russian poetry // Theory and practice of social development. 2012. - № 2. - P.382- 386.
3.Budnikova, L.I. The creativity of K. Balmont in the context of Russian syncretic culture in late 19th -early 20th centuries: abstract dis. Cand. Phil. Sciences - Moscow, 2007.
4.Volodina, T.I. The concept of urban space in Russian art and literature of the first decades of the 20th century: abstract dis. ... Cand. Phil. Sciences - Moscow, 2013.
5. Galaktinova, N.A. The national picture of the world in the poetry of K. Balmont: abstract dis. ... Cand. Phil. Sciences - Tyumen, 1998.
6. Galieva, M.A. Searchers "other kingdom" in Russian culture the period of the First World and the Civil War: V. Khlebnikov, EN Troubetzkoy // Problems of history, philology, culture. 2015. 1. № 2 (48). P. 226 - 231.
7. Kolobaeva, L.A. K.D. Balmont // Kolobaeva L.A. Russian symbolism. M.: Moscow State University, 2000.-72 р.
8. Lotman, Yu.M. Symbols of St. Petersburg and the problems of urban semiotics // Featured articles.: 3 m.- Tallinn: Alexandra, 1992, T.2, P. 9.
9. Makovsky, M.M. Comparative dictionary of mythological symbolics in Indo-European languages: the Image of the world and the worlds of images. -M., 1996. P. 263.
10.Marjeva, M.V. The interpretations of the poem of K. D. Balmont "Spanish flower"., The Sun's Yarn: - Ivanovo-Shuya, 2007, 1th Edition, P.137.
11.Merkulov, I.M. The poetics of light and shadow in the lyrics of K. D. Balmont: abstract dis. ... Cand. Phil. Sciences -M., 2011.
12.Neklyudov S.Yu. The images of the afterlife in popular beliefs and traditional literature// http://www.ruthenia.ru/folklore/neckludov8.htm
13.Panchenko, I.P.Metaphorical archetypes in Russian medieval literature and poetry of the early 20th century /I.P.Panchenko,A.M.Smirnov//Proceedings of the Department of Old Russian literature XXVI. Old Russian literature and Russian culture XVIII - XX centuries.-M.,The science, 1971. P. 33.
14.Rakov, V.P. Literature and Culture. -Ivanovo, 2003. P. 68.
15.Toporov,V.N. Petersburg and the "Petersburg text" of Russian literature. Selected Works (Introduction to the topic) // Petersburg's idea of Russian history.Peterburg-Moscow. Saint Petersburg, 2003.-20 р.
16.Tetik, K. Urban topic in poetics of K. D. Balmont // Philological Sciences. Issues of Theory and Practice, -Tambov.: Literacy, 2015. № 7 (49): в 2-х ч. Ч. I. P. 89.
17.Uspensky, B.A. Cross and circle: From the history of Christian symbolism. -M.:Languages of Slavic
Cultures, 2006. P. 225-258. 18.Shropova, O.S., Popova Y.A. Moscow's and provincial sverhtexts of Russian literature in the works of contemporary authors // The Bulletin of Voronezh State University. Philology. Journalism.2014-№ 3.-.41 р.
Инъикоси воцеияти таърихи дар ашъори К.Д. Балмонт перомуни шахр Вожа^ои калиди: адабиёт, устура, Балмонт, архетип, хоб, шаур
Мацола ба масъалаи тасвири симои шаур ва фазой шаури дар ашъори К.Д. Балмонт ихтисос дода шудааст. Барои нишон додани чигунагии вуруди мавзуи шаур ба шеър матнуои москави ва испани ба инобат гирифта шудаанд. Муаллиф таъкид менамояд, ки мавзуи Москва дар батни аксари матнуои ашъори шаурии Балмонт зоуир мешавад ва ки он бо воцеауои таърихи, хоса вацоеи марбут ба замони Борис Годунов алоцаманд аст.
Цайд карда мешавад, ки дар ин шеъруо намод ва архетипуои бисёре мавцуданд, ки ривоятро ба сурати метофизики мерасонанд. Зикр мегардад, ки дар «ашъори испани» ба навъуои гуногуни уунар ишора мешавад, ки ин нишондиуандаи синтези уунар дар шеър аст. Ба назари муаллифи мацола Балмонт ба коруои наццошии цауон руй меорад. Хамчунин дар мавзуи испани вуруди матолиби устурави дар матн ба мушоуида мерасад. Натица уосил мешавад, ки образи шауруо бевосита бо цугрофиёи асотири муцаддас алоцаманданд.
Преломление исторической действительности в урбанистической поэзии К.Д. Бальмонта
Ключевые слова: литература, миф, Бальмонт, архетип, сон, город
В статье рассматривается преломление образа города, городского пространства в поэзии К.Д. Бальмонта. Во внимание берутся московский и испанский тексты, чтобы показать трансформацию городского топоса в поэтике. Подчеркивается, что тема Москвы проявляется в значительном корпусе текстов, и, стоит отметить, она сопряжнена с исторической действительностью с событиями дней Бориса Годунова.
Отмечается, что в этих стихотворениях много символов и архетипов, которые придают повествованию метафизический оттенок. По мнению автора, в «испанских стихах» много отсылок к разным видам искусства, что указывает на синтез искусств в поэтике. На основе изучения урбанистической поэзии установлено, что Бальмонт обращается к произведениям мировой живописи и их разбирает. Также испанская тематика предполагает включение в текст мифологического пласта. Доказывается, что образы городов непосредственно связаны с сакральной мифологической географией.
Refraction of Historical Reality in K.D. Balmonts Urban Poetry Key words: literature, myth, Balmont, archetype, dream, city
The article dwells on the refraction of the image of city, its urban space in K.D. Balmonfs poetry. Both Moscow and Spanish texts are taken to show the transformation of the urban topos in poetics. The subject of Moscow manifested in a significant corpus of the text and it is worth noting that it is beset with the historical reality of the events of the days of Boris Godunov. It is underscored that in these poems there are a lot of symbols and archetypes which impart metaphysical shade to the narrative, in particular.
In "Spanish poetry" there are a lot of references to different kinds of art that points to the synthesis of arts in poetics. Balmont invokes to the works of world art and analyzes them. Also the Spanish theme is intended to include into the text the mythological layer. The images of cities are directly connected with the sacred mythical geography. Маълумот дар бораи муаллиф:
Тэтик Кавсар, аспиранти кафедраи таърихи адабиети навини руси ва равандуои адабии муосир факултети филологияи Донишгоуи давлатии Москва ба номи М.В. Ломоносов (Руссия, Москва), E-mail: [email protected] Сведения об авторе:
Тэтик Кевсер, аспирант кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса филологического факультета, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова (Россия, Москва), E-mail: [email protected] Information about the author:
Tetik Kevser, post-graduate student of the department of the history of modern Russian literature and literary process of the philological faculty under Moscow State University named after M.V. Lomonosov, (Russia, Moscow), E-mail: [email protected]
