CC BY
57
Ж. К. Гапонова
ПРАЗДНИКИ И ПРАЗДНИЧНЫЕ ТРАДИЦИИ МОЛОГЖАН (НА МАТЕРИАЛЕ МОЛОГСКИХ ГОВОРОВ ЯРОСЛАВСКОЙ ГУБЕРНИИ)
В статье рассматриваются наименования праздников и связанных с ними обычаев в мологских говорах. Источником для данного исследования послужили этнографические материалы XIX в., содержащие сведения о традиционной народной духовной культуре жителей Мологского края Ярославской губернии. Выявление этнокультурной информации, заложенной в семантике диалектных лексем, соответствует современным лингвистическим подходам к изучению языковых явлений.
In the article are regarded the names of the holidays and the customs concerning the holidays. The source for this investigation was the ethnographic recordings of the XIX c. including the information about traditional folk spiritual culture of the inhabitants of the Mologa district of the Yaroslavl province. The reveal of the ethno cultural information, which is in the semantics of the dialectical lexical units, corresponds to the modern linguistic approaches to the studying of the language phenomena.
Одним из основных положений современных диалектологических исследований является тезис о том, что слово - это хранитель культурно-исторической информации. Представление о том или ином фрагменте внеязыковой действительности дают не отдельные слова, а их семантические объединения. Данная статья посвящена анализу наименований, связанных с праздничными традициями мологжан. Такого рода лексика входит в состав тематической группы «Традиционная народная духовная культура», отдельные составляющие которой были рассмотрены в других наших работах [1]. Под мологскими понимаются говоры территории бывшего Мологского уезда, находившегося в XIX в. в северо-запад-ной части Ярославской губернии, и соответственно говоры современных Брейтовского и Некоуз-ского районов, входивших до 1929 г. в состав Мологского уезда.
Известно, что праздники представляют собой сложное по составу и происхождению этнокультурное явление. Именно в праздничных традициях сохраняется много элементов, передающихся из поколения в поколение. Большая часть наименований праздников и связанных с ними обрядов, известных в мологских говорах, носит общерусский характер, так как деревенские праздники - это в основном праздники церковного календаря. Однако на территории бывшего Мологского уезда существовали и свои праздничные традиции, о которых писали местные краеведы и которые в большей степени отражают мировосприятие мологжан. Следует отметить, что
© Гапонова Ж. К., 2008
любое празднование всегда было ориентировано на коллективное времяпрепровождение: «то селение, где празднуется праздник, наполняется толпами пожилого люда и хороводами нарядных парней и девиц соседних сел, оглушается шумным говором и громкими песнями» [2].
Всесвятская неделя в Мологском уезде XIX в. называлась ершовая неделя, или ерши, и начиналась она сразу после Троицына дня. Её особенностью были ежедневные гулянья, преимущественно ночные. Последнее ершово гулянье проходило в день Всех Святых и считалось самым веселым и многолюдным, поскольку, как пишет А. Фенютин, «всякий спешит посмотреть в последний раз, взглянуть на публику, одетую в лучшие свои наряды, погулять и проститься с веселыми весенними удовольствиями» [3]. Автор не рассказывает о причинах появления номинации ерши, но приводит присловья, употребляемые детьми: «С самого начала ночного гулянья, мальчишки наломают сучьев от берез, наплетут из них линьков и начнут ими хлестать друг друга, приговаривая: ерши-солоны, ерши-солоны!» [4] Очевидно, что наименование ерши возникло в результате семантического переосмысления общеупотребительного слова, но что послужило причиной такого переосмысления, остается неясным.
Лексема линёк {линьки), представленная в приведенном выше контексте, обозначает верёвку или жгут, сплетенные из березовых сучьев и являющиеся непременным атрибутом ершовой недели. Кроме того, по наблюдениям А. Феню-тина, линёк, могли использовать как средство наказания проигравшего в карточной игре, ср.: «В игре картами линек играл особенную роль»; «Пока игра продолжалась, один молодец свил из платка линек для наказывания девушки, которая из них останется в дурочках» [5]. Как видим, в приведенных контекстах лексема линек не связана с ершовой неделей. В русском языке XIX в. слово линёк называло «короткую смоленую веревку, которой наказывают морских служителей» [САР 3]. Указанная лексема зафиксирована в некоторых русских говорах как наименование рыбы или короткой тонкой снасти [СРНГ 17].
Народная традиция коллективно работать и отдыхать нашла отражение в мологском осеннем обычае рубить капусту для квашения совместными усилиями: «рубить капусту девушки приходили с утра, чтобы днем изрубить всю кисёл-ку, а вечером, одевшись по-праздничному, повеселиться, попеть песен и поиграть парами» [6]. Так совместный труд переходил в совместный отдых: в тот же день, когда рубили капусту, «исправляли и вечер». В результате ассоциативного переноса осенние вечера, устраиваемые после того, как капуста была изрублена, получили на-
звание кисёлки — по наименованию капусты. В таком значении это слово зафиксировано только в мологских говорах [СРНГ 13]. Впоследствии, как пишет А. Фенютин, «стали вечер исправлять по исправе, т. е. спустя несколько дней после рубленья, иногда через неделю или даже две» [7]. Употребленный автором глагол исправлять связан с обычаем отмечать, праздновать какое-либо событие. С такой семантикой слово зафиксировано в севернорусских говорах [СРНГ 12]. В современных говорах Некоузского района отмечено употребление видовых коррелятов исправлять - исправить, входящих в состав устойчивых сочетаний исправить загороду 'закончить посадку на приусадебном участке' и исправлять удворину 'готовить землю для посева' («Надо исправлять удворину») [ЯОС 4].
Традиционным осенним развлечением мологских девушек были братчины: «целое гулянье де-вушек-подруг сделает между собою складчину деньгами; накупят гостинцев, соберутся все в одну горницу или избу и сидят, поют песни, угощаясь гостинцами. Вот и все тут, вот и братчина» [8]. Лексема братчина засвидетельствована в русских говорах с различной семантикой. В описаниях А. Фенютина братчина - это праздник, отмечаемый в складчину, причем отличительной чертой такого гулянья было отсутствие мужчин. В «Опыте областного великорусского словаря» (1852 г.) данное слово зафиксировано в значении 'пиво, сваренное в складчину на какой-нибудь праздник и которое вместе распивают' как вологодское. Во многих ярославских говорах, а также вологодских, владимирских, нижегородских и калужских братчины - это наименование самого процесса сбора, внесения продуктов для общего угощения, праздника [ЯОС 2; СРНГ 3]. Видимо, народная традиция устраивать братчины была довольно распространенной. Братчина 'празднество, устраиваемое на общий счет' - это атрибут старинного крестьянского быта [БАС I]. Смышлять братчины означало устраивать совместное празднование и угощение. Это выражение аналогично другим устойчивым сочетаниям, распространенным в мологских говорах: смыслить обед 'приготовить, сварить обед', смыслить пир 'приготовить, организовать, устроить пир', смыслить самовар 'поставить, разжечь, согреть самовар' [ЯОС 9]. Существительные в этих сочетаниях играли роль конкретизато-ров глагола смыслить 'приготовить', известного в мологских говорах в середине XIX в. [Опыт] Лексемы братчина, смышлять братчины отражают народные представления о коллективном проведении любого праздника, вовлеченности каждого участника в праздничное действо. Д. К. Зеленин приводит и другие диалектные наименования подобных угощений (ссыпчины, ссыпки), аналогичные братчинам [9].
К большим зимним праздникам традиционно относились Рождество и святки, которые начинались на следующий день после Рождества Христова. Первый вечер святок назывался злобным: в такой вечер, как пишет А. Фенютин, «все, девушки и хари, одеваются как можно лучше, потому что в этот вечер харь бывает множество, притом же девушки, по обыкновению, одеты в русское платье» [10]. Отличительной особенностью святок было обязательное присутствие харь, или ряженых. Кроме того, в мологских и других русских говорах харями могли называться маски ряженых; ср. толкование этого слова у В. И. Даля: «маска, личина и самый окрутник, переряженный» [Даль IV]. А. Фенютин так описывает начало святочных гуляний: «Мальчишки с радостью выбегают на улицу и, увидевши вдали несколько человек, кричат: "Халявы, халявы, здесь игрище!" » [11]. Слово халявы также обозначало ряженых. Как видно из контекста, ряженых надо было пригласить на игрище. Игрищами назывались святочные собрания молодежи с играми и посещениями ряженых. Данное слово в значении 'празднество с играми, забавами, увеселениями, зрелищами' представлено в древнерусских памятниках Х1-ХП вв.: «Скомрахъ бяше некто име-немъ Гаинъ, и на вьсехъ игрищих с<вя>тою б<огороди>цею ругая ся кужаше ю» [СРЯ XI-XVII вв. 6]. В русских говорах существительное игрище употребляется в разных значениях: 'различного рода молодежные игры', 'святочное гулянье, святочная игра', 'место сбора для гулянья, место гулянья, игр', 'место, где играет рыба, мечущая икру' и др. Древнюю семантику лексема сохранила в новгородских, вологодских, архангельских и некоторых других говорах [СРНГ 12].
Приглашение ряженых на игрище осуществлялось по установленному порядку: «Маскированные (пародии медведя, козы, петуха) входят на вечеринку по призыву мальчика, который с каким-то непонятным удовольствием мерзнет целый вечер у ворот, покрикивая: халява, погоняй, что значит по-здешнему: маскированные, милости просим\ь [12]. Таких мальчиков в Мо-логском уезде называли закликалами. В слове отразилась та роль, которую закликалы выполняли в святочных игрищах: «Девушки ходили взад и вперед по горнице, расправляя ножки, и не видали, что мальчишки закликалы грелись у печки» [13]. Ср. у В. Даля: закликала - «зазывала, кто куда закликает: Баня поспела, закликала стоит на крыше, машет помелом» [Даль I].
Несмотря на распространенность обычая ходить в святки ряжеными, в Мологском уезде XIX в. бытовало суеверие, согласно которому считалось смертным грехом надевать на себя харю (маску), лица разрешалось лишь завязывать плат-
ком, а «для очищения от такого тяжкого греха не было иного средства, как в самое Крещенье, вслед за освящением воды в проруби, окупаться в ней же, несмотря ни на какой мороз» [14]. Глагол окупаться 'искупаться, окунуться' отмечен в тверских, новгородских, вологодских и других русских говорах, ср. в архангельских: «Богачи приезжали, бывало, окупаются и уезжают» [СРНГ 23]; ср. в современных говорах Брейтовс-кого района окупнуться - 'искупаться' [ЯОС 7]. Слово окупаться в значении 'выкупаться, вымыться' зафиксировано в памятниках деловой письменности XVI в.: «Въ осмый же день окупався, якоже и преже налагаеть другая одеания на ся» [СРЯ Х1-ХУП вв. 12]. Следует отметить, что купание в проруби в Крещенье являлось традиционным на Руси. И. Ю. Шустрова пишет, что, по представлениям крестьян, должен был искупаться или хотя бы умыться всякий рядившийся или гадавший на святках - «тешивший черта» [15].
Большим праздником, завершающим зимний цикл гуляний, была Масленица. Коллективный обычай встречать весну и провожать зиму возник еще в дохристианскую эпоху, поэтому для него характерны массовость, масштабность и сохранение некоторых архаичных черт (проводы Масленицы, зажигание костров). В ярославских говорах (Брейт., Рыбин, и др.) известно слово маслена в значении 'масленица': «Юрка-то Мишин вчерася да как драл лошадь. - Праздник ведь, маслена». Брейт. [ЯОС 6].
Основные действа, сопровождающие празднование Масленицы, происходили на горе. Горы готовили заранее и, прежде чем открыть их для массовых катаний, «исправляли все неисправности, <...> а между тем молодцы пробуют гору, начинают на ней кататься на лотках и исправляют, где заметят, неисправность или стрях» [16]. Лексема стрях 'неровность', бытовавшая в мо-логских говорах XIX в., связана с глаголом (в)стряхивать, указывающим на то, что происходило с катающимися: «лоток, раскатившись, перелетает эту крутизну и сильно встряхивает сидящих на нем» [17].
К горе в период масленичных гуляний относились особым образом,следили за ее состоянием. Если гора приходила в негодность, ее лечили: «Если во время большого гулянья и беспрестанного катания гору разобьют, т. е. на ней сделаются выбоины, тогда запирают гору. <...> После сего лечат гору, в выбоины кладут мокрого снегу, сравнивают его и дают замерзнуть» [18]. Употребление этого глагола по отношению к горе было продиктовано антропоморфными представлениями мологжан.
Последний день Масленицы назывался в Мо-логском уезде, как и в других местах, прощаль-
ным воскресеньем. В этот день ездили к родственникам прощаться, то есть просить друг у друга прощение. Кроме того, прощальное воскресенье было ознаменовано проводами зимы, обрядом прощания с Масленицей: «Ребятишки, заранее приготовя несколько худых кадок, щеп, хворосту, всё это зажигают на конце горы. Это называется жечь гору» [19]. В. К. Соколова отмечает, что «обычай зажигать в последний день масленицы костры был общерусским» [20]. Однако наименования этого процесса были разные: жечь гору (в мологских говорах), жечь Масленицу (Брейт., Пошех. и др.), сожечь соломенного мужика (в костромских) [21].
В Мологском уезде существовали и местные праздничные традиции, не получившие широкого распространения в других местах России. Они могли быть связаны с каким-нибудь местным приходом, церковью. Так, в мологских говорах под словом сенокос понималось время, когда храм собирал большой доход в свою пользу: «Теперь у них сенокос - выражаются обыкновенно прихожане» [22]. Употребление общеизвестного слова в таком значении было обусловлено ассоциативным сходством сбора дохода в пользу храма с процессом заготовки сена на зиму. Как видим, хозяйственная деятельность крестьян и их быт оказывали влияние на их мировосприятие, что находило отражение в случаях семантической деривации. Так, в мологских говорах религиозный праздник Петров день (29 июня), связанный с сенокосом, получил особое название - Коса. В основу номинации было положено наименование основного сельскохозяйственного орудия, используемого в разгар сенокосной страды. Е. Л. Березович называет такой принцип номинации «бытийным», то есть основанным на сравнении того или иного явления с конкретными предметами, окружающими диалектоносителя в повседневной жизни [23].
Известны были на территории Мологского уезда XIX в. пивные праздники. Это название указывает на пиво, которое, видимо, являлось главным напитком застолий. Свидетельств о том, к каким датам они были приурочены, не сохранилось, но в описаниях священника одного из приходов Мологского уезда содержится указание, что их в году было несколько: «жалуются на пивные праздники, которых в Княжичь-Горо-децком приходе немало, но отменить их пока не находится ещё смельчака: обычай, установленный дедами, всё ещё никак не решаются отменить» [24].
Ещё одним сельским праздником были мольбы, которые относились к числу храмовых или «обетных». В памятниках древнерусской письменности представлено слово мольба в значениях 'мольба, просьба', 'молитва, моление' [СРЯ XI-
XVII вв. 9]. Наименование мольбы связано по семантике с глаголом молить(ся). Известно, что этот праздник возник из обычая крестьян отслужить молебен после посева яровых хлебов. Постепенно молебны начали сопровождаться угощением и стали восприниматься как обязательные праздники. Наименование мольбы отмечено и в других ярославских говорах, ср.: «Он рассказывал, что был у них весенний праздник после окончания полевых работ - мольбы» [ЯОС 6]. Н. Лисицын, описывая мольбы в Некоузской волости Мологского уезда (1889 г.), отмечал, что, несмотря на распространенность этого праздника, некоторые неправильно понимают его происхождение, связывая с традицией почитания иконы Божьей матери, именуемой Мольбою: «поэтому нередко можно услышать во время молебствий, совершаемых на этих праздниках, как прихожанки обращаются к Пресвятой Богородице» [25].
Распространенным и обязательным обычаем во время праздников было соблюдение гостеприимства. Этика гостеприимства у русских исключительно богата [26]. И. Ю. Шустрова пишет, что давней традицией и у крестьян, и у горожан было приглашение в гости, которое передавалось разными способами [27]. В Мологском уезде для этой цели приглашалась женщина, именуемая зов (слово мотивировано глаголом звать). В роли зова, как правило, выступала пожилая женщина, которой поручалось обойти родственников и сообщить инициаторам приглашения обо всех, кто придет в гости: «Накануне еще праздника хозяин и хозяйка дома призывают к себе пожилую женщину и просят ее сходить позвать всех родственников - пожаловать к ним завтрашний день хлеба-соли откушать. Женщина эта называется зов» [28].
Об искреннем радушии и хлебосольстве мологжан, как, впрочем, и других русских людей, сохранилось множество свидетельств: «Все посетители, старики и молодые, знакомые и незнакомые, гурьбами бродят из избы в избу, где весьма радушно принимаются и угощаются от хозяев вином и домашнею брагою» [29]; «В праздник угощают всех гостей, не заботясь о том, свой он или чужой, и совершенно незнакомого человека не обнесут ковшом пива» [30]. Любой незнакомый человек, случайно зашедший во время праздника в гости, принимался хозяевами дома так же радушно, как и свой близкий, родной. Такое отношение отражено в присловье: «Да покушай, родимый, да поневолься, болезный (приятный) человек, да понагубь, кормилец\» Отказ от угощения расценивался как пренебрежение и вызывал недовольство: «Экой ты спесивый, упрямый\» [31]. Прилагательное болезный в значении 'родной, милый, дорогой, любимый, близкий' сохра-
няется во многих современных говорах: «Пришёл ты, мой болезный» (Брейт.). Оно может употребляться и по отношению к нездоровому человеку (Некоуз., Б.-Сел., Яросл., Переел, и др.); обозначать вызывающего жалость, сострадание (Брейт., Рыбин., Пошех., Яросл.); называть заботливого человека, добросовестно относящегося к своему делу (Рост.) [ЯОС 2]. Такие лексемы, как родимый, болезный 'родной, милый, дорогой, любимый, близкий', в ситуации гостеприимства теряют интимный характер, приобретая значение «ласкательного сообщения»: я к тебе отношусь, как к родственнику [32].
Таким образом, рассмотренные наименования праздников и праздничных традиций мологжан отражают традиционную духовную культуру русского народа.
Примечания
1. Гапонова, Ж. К. «Ярославские губернские ведомости» как источник изучения мологских говоров
XIX в. [Текст] / Ж. К. Гапонова // Вестник Костромского государственного университета им. Н. А. Некрасова. Т. 13. № 3. С. 85-89.
2. Преображенский, А. Приход Станиловский на Сити [Текст]/ А. Преображенский// Этнографический сборник. СПб., 1853. С. 162.
3. Фенютин, А. А. Увеселения города Мологи в 1820-1832 гг. [Текст]/А. А. Фенютин// Труды Ярославского Губернского статистического комитета. Ярославль, 1866. С. 42.
4. Фенютин, А. А. Указ. соч. С. 23.
5. Там же. С. 123.
6. Там же. С. 67.
7. Там же. С. 68.
8. Там же. С. 67.
9. Зеленин, Д. К. Восточнославянская этнография [Текст] / Д. К. Зеленин. М.: Наука, 1991. С. 382.
10. Фенютин, А. А. Указ. соч. С. 116.
11. Там же. С. 119.
12. Лавров, В. Кое-что о городе Мологе [Текст] / В. Лавров // Ярославские губернские ведомости. 1863. Ч. неофиц. № 11. С. 66.
13. Фенютин, А. А. Указ. соч. С. 127.
14. Там же. С. 129.
15. Шустрова, И. Ю. Указ. соч. С. 9.
16. Фенютин, А. А. Указ. соч. С. 149.
17. Там же.
18. Там же.
19. Фенютин, А. А. Указ. соч. С. 153.
20. Соколова, В. К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов XIX - начала
XX в. [Текст] / В. К. Соколова. М.: Наука, 1979. С. 18.
21. Соколова, В. К. Указ. соч. С. 20.
22. Соколов, В. С Шексны («Отводины» в Кня-жичь-Городецком приходе) [Текст] / В. Соколов // Ярославские губернские ведомости. 1888. Ч. неофиц. № 24. С. 2.
23. Березович, Е. Л. Язык и традиционная культура: Этнолингвистические исследования [Текст] / Е. Л. Березович. М.: Индрик, 2007. С. 41.
24. Соколов, В. Указ. соч. С. 2.
25. Лисицын, Н. Из Некоузской волости Мологского уезда (о так называемых «мольбах» и о пре-
вратном понимании местными жителями их значения) [Текст] / Н. Лисицын // Ярославские губернские ведомости. 1889. Ч. неофиц. № 50. С. 3.
26. Громыко, М, М, Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. [Текст] / М. М. Громыко. М„ 1986. С. 269.
27. Шустрова, И. Ю. Указ. соч. С. 20.
28. Фенютин, А. А. Указ. соч. С. 2.
29. Преображенский, А. Приход Станиловский на Сити [Текст]/ А. Преображенский// Этнографический сборник. СПб., 1853. С. 162.
30. Овсянников, А. Нравы поселян в Мологском уезде. (Этнографический очерк) [Текст] / А. Овсянников // Ярославские губернские ведомости. 1870. Ч. неофиц. № 21. С. 81.
31. Там же.
32. Булыгина, Т. В. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики) [Текст] / Т. В. Булыгина, А. Д. Шмелев. М.: Языки русской культуры, 1997. С. 481.
Список сокращений
САР - Словарь Академии Российской по азбучному порядку расположенный [Текст]. СПб., 1806-1822. Ч. 1-6.
СРНГ - Словарь русских народных говоров [Текст]. М.; Л. (СПб.), 1965-2007. Вып. 1-40.
ЯОС - Ярославский областной словарь [Текст]: в 10 вып. / под ред. Г. Г. Мельниченко. Ярославль, 1981-1991.
Опыт - Опыт областного великорусского словаря [Текст]. СПб., 1852.
БАС - Словарь современного русского литературного языка [Текст] : в 17 т. М.; Л., 1950-1965.
Даль - Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка [Текст]: в 4 т. / В. И. Даль. М., 2003.
СРЯ Х1-ХУП вв. - Словарь русского языка XI-XVII вв. [Текст]. М„ 1975-2006. Вып. 1-27.
Сокращенные названия районов Ярославской области
Б.-Сел. - Болыиесельский район Брейт. - Брейтовский район Молог. - Мологский район (уезд) Некоуз. - Некоузский район Переел. - Переславский район Пошех. - Пошехонский район Рост. - Ростовский район Рыбин. - Рыбинский район Яросл. - Ярославский район
