CC BY
139
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
Е.А. Петрова
Петрова Екатерина Алексеевна — кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры теории и истории государства и права
Ивановский государственный университет
Правотворческая техника в контексте различных правовых культур
Правотворчество как деятельность по созданию норм права имеет различные формы, проявления которых обусловливаются многими факторами как объективного, так и субъективного характера. На наш взгляд, первостепенное значение среди них имеют правовые традиции, предопределяемые, в первую очередь, правовой культурой соответствующего социума.
Не вдаваясь в дискуссию по поводу понятия культуры в целом и правовой культуры в частности, отметим, что мы считаем возможным характеристику правовой культуры в самом широком смысле слова как совокупности всех ценностей (в первую очередь, духовных), созданных человеком в правовой сфере и предопределяющих его поведение в этой сфере. При этом мы согласны с теми учеными, которые теснейшим образом связывают правовую культуру с правовым сознанием, рассматривая последнее как базисный элемент правовой культуры. При таком подходе правовая культура выступает как полиструктурное явление, включающее в себя следующие элементы: правовую идеологию и правовую психологию (в совокупности и составляющие правосознание), а также обусловливаемое ими юридически значимое поведение, то есть правовая культура есть не что иное, как реализованное в жизни правосознание.
Для выделения особенностей правотворческой техники мы бы хотели обратить внимание на их проявление в культуре континентального и общего права, взяв для сравнения две правовые системы — России и США. Сразу подчеркнем, что опыт этих систем интересен тем, что они не являются «классическими» («чистыми») представителями указанных правовых традиций и тем самым демонстрируют не только специфику разных правовых культур, но и межкультурные коммуникации. Как справедливо подчеркнул, выступая на пленарном заседании настоящего Форума, В.Н. Синюков, в настоящее время происходит размывание специфических национальных черт правового регулирования общего и континентального права и изменение границ традиционных правовых семей.
Не ставя целью дать подробную характеристику технико-юридическим особенностям правотворческой деятельности в США и России, выделим, на наш взгляд, ключевые.
Во-первых, если говорить о видах правотворчества, то в российской правовой системе в соответствии с культурой континентального права основными «творцами» права выступают законодатели и, следовательно, базовым видом правотворческой деятельности является законотворчество. Создаваемая в результате этой деятельности система источников права (законов или шире — нормативных правовых актов) иерархически вертикально структурирована, начиная от обладающей высшей юридической силой Конституции и заканчивая локальными актами. При этом все нижестоящие акты должны приниматься в соответствии с вышестоящими и, по сути, конкретизировать их. Подобный подход к правотворческой деятельности соответствует и преобладающему у нас (особенно в советский период) типу правопонимания как элементу правовой культуры — юридическому позитивизму, где право рассматривается в качестве «продукта» государственной деятельности.
Что касается правовой системы США, то она, как наследница традиций общего права Англии, восприняла казуистичный образ юридического мышления и соответственно культуру судебного правотворчества как основного вида правотворческой деятельности. Однако de jure основными создателями правовых норм и в праве США выступают законодатели. Конституция США, являющаяся основным законом страны, исходит из принципа разделения власти, в соответствии с которым полномочия по созданию норм права предоставляются законодателям, избранным самим народом, а не назначаемым судьям. Не случайно, термин «прецедент» в американской Конституции вообще не употребляется. Отсутствие формального закрепления правотворческих полномочий судов привело к многочисленным дискуссиям даже среди самих судей. Так, Э. Уоррен, бывший с 1953 год по 1969 год председателем Верховного суда США, заявлял: «Я думаю, что никто не может оставаться честным, утверждая, что суд не создает права. Он не создает его сознательно, он не намеревается узурпировать роль конгресса, но делает его в связи с самим существом нашей работы... Мы создаем право, и иначе быть не может»1. Сменивший его на посту Верховного судьи У. Бергер, придерживавшийся принципа судейского самоограничения, на-
1 Цит. по: Жидков О.А. Верховный суд США: право и политика. М., 1985. С. 99.
440
Юридическая техника. 2016. № 10
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
против, отрицал существование законодательных полномочий у судов и постоянно подчеркивал, что суд, оставаясь в рамках отведенной ему по Конституции судебной власти, не должен вторгаться в сферу правотворчества, резервируемую за другими федеральными органами власти1.
Однако, как отмечают исследователи, в американской правовой системе сами «жаркие» дебаты о желательности или неприемлемости судейского правотворчества, о примате права над судьей или наоборот являются схоластическими и бессмысленными. Так, К. Дьюкат пишет, что традиционный спор между сторонниками тезиса «сначала право, затем суды», с одной стороны, и «сначала суды, затем право» — с другой, напоминает спор о том, что появилось раньше — курица или яйцо, и является абсолютно бесплодным2. Большинство американских юристов всегда признавали и признают прецедентные решения судов самостоятельными источниками права и соответственно правотворческие полномочия судов.
И здесь, на наш взгляд, ключевую роль сыграл такой элемент правовой культуры, как правовая идеология. Дело в том, что в качестве господствующего типа правопонимания в американской правовой доктрине утвердилась социологическая юриспруденция, которая подвела идеологические основания под унаследованный из английской юридической науки и практики принцип прецедента (stare decisis), что и сделало возможным превращение судебных решений в важнейший источник права и расцвет на американской почве «казуального» права. Под воздействием концепций «социологической юриспруденции» именно судьи стали рассматриваться открыто как активные участники правотворческого процесса3. Анализируя право, создаваемое судьями, с позиций чисто функционального анализа, американские юристы обычно подчеркивают, что оно является неизбежным продуктом двух властных возможностей и функций судебной системы, а именно необходимости «надлежащего разрешения дел», принятых на рассмотрение судом, и правила stare decisis4.
При этом социологическая юриспруденция оказала влияние не только на утверждение прецедентного права, но и в определенной степени на развитие другого основного (а в настоящее время и наиболее распространенного) источника американского права — законодательства (legislative law), в частности, статутного права (statute law). Дело в том, что американские законы (конституции, статуты) отличаются по своей форме и содержанию от характерных для романо-германского права актов. Так, многие из них носят слишком обобщенный, «туманный», нередко двусмысленный, схематичный характер. Даже Конституция США, как вынуждены констатировать американские государствоведы, «стоит в ряду наших наиболее противоречивых, смутных и неполных законов»5. Основной закон США «непрерывно развивается и совершенствуется путем принятия конституционных судебных прецедентов, не только уточняющих, но и изменяющих, трансформирующих смысл отдельных положений Конституции США»6. «В конечном итоге, — делает вывод профессор О.А. Жидков (и с ним трудно не согласиться), — от первоначальной конституции в США остался лишь остов, который заполняется и надстраивается (а в случае необходимости — и легко перестраивается) посредством судебных конституционных доктрин, прецедентов, отдельных конституционных мнений судей и т. д.»7.
Соответственно в США огромное значение имеет интерпретационная деятельность судов, наполняющая общие формулировки законов конкретным содержанием. В юридической литературе США постоянно обращается внимание на тот факт, что Конгресс и легислатуры штатов выражают свою законодательную волю, как правило, в столь неясной и неточной языковой и юридической форме, что только процесс судебной интерпретации законодательства «придает праву его строение, форму и определенность»8. В процессе толкования судьи «приспосабливают» весьма абстрактные предписания статутов к конкретным, прямо не обозначенным в них ситуациям9. Именно суды обладают последним словом в решении вопроса о том, что означает то или иное положение закона. Принцип «верховенства судебного толкования» является в США общепризнанным: «Если закон не ясен, интерпретация с целью его прояснения — одна из главных задач судов. Из этого практически неизбежно следует, что судебное толкование должно рассматриваться как окончательное другими ветвями власти»10. Фактически без судебной интерпретации многие законы теряют и сам смысл.
В целом, создаваемые судами (в первую очередь Верховным судом США) прецеденты толкования Конституции и статутов образуют особую разновидность прецедентного права США — прецеден-
1 См.: Жидков О.А. Верховный суд США: право и политика. М., 1985. С. 99.
2 Цит. по: Там же. С. 100.
3 См.: Miller A. The Supreme Court: Myth and Reality. Westport, 1978. P. 32.
4 Цит. по: Жидков О.А. Верховный суд США: право и политика. М., 1985. С. 102.
5 Цит. по: Там же. С. 111.
6 Сергеева С.Л. Развитие конституционного судебного правотворчества в США (конец XIX — начало XXI века): ав-тореф. дис. ... канд. юрид. наук. Курск, 2012. С. 10.
7Жидков О.А. Верховный суд США: право и политика. М., 1985. С. 118.
8 Law in America: How and Why It Works / Subj. ed. D.J. Hutchinson. N. Y., 1979. P. 27.
9 Cohen M.L., Olson K.C. Legal Research. St. Paul, 2000. P. 3.
10KramerL.D. Foreword: We the Court // Harvard Law Review. 2001. Vol. 115. P. 8.
Петрова Е.А. Правотворческая техника в контексте различных правовых культур
441
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
ты толкования «писаного» права1, через которые происходит взаимодействие статутного и общего права путем сближения норм статутов в их прецедентной форме с нормами общего права. При этом, как справедливо подчеркивает В.И. Лафитский, происходит опосредованная судебной практикой связь между государством и обществом, что, в свою очередь, выступает достаточно действенным инструментом правового регулирования2.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что система источников права в США носит не просто иерархический, а многоуровневый вертикально-горизонтальный характер, когда на одной ступени оказываются нормы закона и прецеденты их толкования судами, без которых первые фактически не имеют смысла. Здесь, конечно, можно провести определенную параллель и с российским правом. Хотя прецедент не является формально признанным источником права в РФ, но существование прецедентов толкования в форме руководящих разъяснений Пленумов высших судебных инстанций и толкующих Конституцию актов Конституционного суда РФ мы отрицать не можем. Однако по своей форме они все-таки ближе к нормативным актам, чем к прецедентным решениям. Это объясняется тем, что американские суды создают прецеденты толкования при рассмотрении конкретных дел, а российские суды, как правило, выносят свои разъяснения по материалам судебной практики (то есть совокупности аналогичных дел).
Вторая особенность связана с техникой «негативного» правотворчества, а именно такой его формой, как признание акта неконституционным. Эта форма присутствует и в России, и в США, но имеет свои отличия. Так, в российской правовой системе данную деятельность традиционно осуществляет специально созданный орган — Конституционный суд, который наделен контрольными полномочиями на основании закона. В США же специальный суд отсутствует. Более того, ни в одном нормативном акте США, в том числе и в Конституции, прямо не говорится о полномочиях судов по осуществлению контроля за конституционностью законов. Однако многие считают, что эта функция подразумевалась создателями Конституции как один из элементов системы «сдержек и противовесов», направленный, в частности, на сдерживание законодательной власти, и вытекает также из закрепленного в Основном законе принципа «верховенства Конституции». При этом нередко ссылаются на слова А. Гамильтона, утверждавшего, что «воля народа», выраженная в Конституции, должна всегда ставиться судами выше «намерений его представителей», выраженных в законах, и возлагавшего на суды задачу «объявлять все акты, противоречащие духу конституции, недействительными»3. Таким образом, именно суды рассматривались «отцами-основателями» как «верные хранители Конституции»4. В определенной степени эти идеи нашли свое воплощение в принятом в 1789 году Законе о судоустройстве (The Judiciary Act of 1789). Статья 25 данного Акта устанавливала, в частности, что любое решение высшего суда штата по делу, в котором ставился вопрос о юридической действительности федерального статута и последний был признан недействительным, а также по делу, в котором ставился вопрос о недействительности статута штата вследствие его несоответствия Конституции США или федеральным статутам и статут штата был признан имеющим юридическую силу, могло быть пересмотрено Верховным судом США на основании «приказа об ошибке» (writ of error) и отменено или подтверждено им5. По сути, уже здесь видны зачатки зарождающегося института судебного контроля за конституционностью законов. Окончательное же его становление связано с деятельностью самого Верховного суда США, с его важнейшими решениями, вынесенными, в частности, под председательством Дж. Маршалла еще в первые десятилетия XIX века.
Наиболее значимым из них является решение, принятое по одному из самых известных дел Верховного суда США — делу Marbury v. Madison (1803 г.). В нем Верховный суд под председательством Дж. Маршалла объявил, что федеральная Конституция — высший закон страны и любой закон Конгресса, противоречащий Конституции, может быть признан судом неконституционным. Был сформулирован принцип «любой закон, противоречащий конституции, ничтожен», который и лег в основу доктрины и практики конституционного контроля6. Сам Дж. Маршалл вряд ли мог предвидеть в то время все «конституционные» последствия своего решения, поэтому становление института судебного контроля, по справедливому замечанию О.А. Жидкова, нельзя рассматривать лишь как результат
1 В США прецедентное право (caselaw, judge made law) включает в себя прецеденты двух видов: «чистые» прецеденты, образующие в совокупности общее право (common law caselaw, pure decisional caselaw), и прецеденты толкования «писаного» права (caselaw interpreting enacted law) (Burnham W. Introduction to the Law and Legal System of the United States. St. Paul, 2011. P. 39; Fine T.M. American Legal Systems: A Resource and Reference Guide. Cincinnati, 1997. P. 3—4).
2Лафитский В.И. Сравнительное правоведение в образах права. М., 2010. Т. 1. С. 374.
3 Федералист: Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея / под общ. ред. Н.Н. Яковлева. М., 2000. С. 504.
4 Цит. по: Bessette J.M. Guarding the Constitution from Legislative Tyranny // Is the Supreme Court the Guardian of the Constitution? / ed. by R.A. Licht. Washington, 1993. P. 53.
5 Transcript of Federal Judiciary Act (1789). URL: http://ourdocuments.gov/doc.php?flash=true&doc=12&page= transcript (дата обращения: 07.06.2011).
6 Marbury v. Madison, 5 U.S. 137 (1803).
Юридическая техника. 2016. № 10
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
«гениального вдохновения» Дж. Маршалла1. Верховному суду предстояло выиграть еще немало юридических «битв», прежде чем судебный конституционный контроль установился окончательно. Тем более, что наряду с теми, кто считал, что полномочие судебного контроля было предусмотрено, пусть и не прямо, еще «отцами-основателями» и полностью отвечает «духу» Конституции, были и оппоненты, утверждавшие, что суд сам присвоил себе подобные полномочия. Противники права Верховного суда осуществлять конституционный контроль неоднократно делали упор на отсутствие в Конституции положений о праве Верховного суда признавать недействительными законы и судебные решения штатов; на то, что подобное ущемление прав штатов ведет к нарушению народного суверенитета, прав граждан, населяющих эти штаты; на то, что Верховный суд не избирается населением и не несет ответственности перед народом за свои действия, а потому предоставление ему контрольных полномочий необоснованно2. Не вдаваясь в дальнейшую дискуссию по данному вопросу, отметим лишь, что в современной американской литературе представление о том, что именно Верховный суд выступает «главным хранителем Конституции», является доминирующим, хотя и не бесспорным3.
Здесь следует уточнить, что полномочие в сфере судебного конституционного контроля — это не исключительная прерогатива Верховного суда, поскольку такое полномочие в настоящее время может реализовать любой американский суд (федеральный или штата), если он сталкивается с необходимостью решать вопросы конституционного характера и определять тем самым действительность тех или иных правовых актов. При этом последнее слово в отношении соответствия законов штата его конституции принадлежит высшему суду штата. Верховный же суд США является последней инстанцией по вопросам соответствия законодательства (как федерального, так и штатов) Конституции США4.
Нужно также иметь в виду, что функция конституционного контроля реализуется судами исключительно и непосредственно в процессе рассмотрения судебных дел, то есть в США конституционный контроль полностью интегрирован в судебную власть. Однако фактически конституционный контроль выходит за рамки судебной власти в ее традиционном понимании. Как подчеркивает О.А. Жидков, «оценивая в ходе конкретного дела конституционность законов Конгресса, нормативных актов или действий других органов федерации или штатов, Верховный суд осуществляет особую властную функцию — проверку конституционности законодательства и административных актов, — которую условно можно считать «четвертой властью»5.
Как отмечается в американской литературе, «практически каждый важный федеральный и штатный закон попадает в суды для того, чтобы они могли определить его действительность если не в целом, так в какой-либо части»6. При этом «судьба» такого статута, оказавшегося в руках судебной власти, предопределяется теми последствиями, которые влечет за собой признание акта неконституционным. Законы, признанные неконституционными в решениях суда, тем самым формально не отменяются (только сам Конгресс может впоследствии отменить такой акт) и продолжают оставаться в официальных изданиях Конгресса. Известный юрист и историк Верховного суда Ч. Уоррен пытался даже добиться изъятия из юридического обращения самого выражения «суд признает акты конгресса недействительными (null and void)»7. В настоящее время в американской конституционной доктрине уже почти нет споров по вопросу о юридических последствиях «конституционных» решений судов. Утвердилось положение, что закон, признанный неконституционным, теряет правовую силу, поскольку ему впредь отказано в реализации с помощью других государственных органов, а не только самих судов. Всякие попытки заинтересованных лиц осуществить положения, признанные недействительными, неизбежно привели бы их в конечном счете в судебные органы, но уже без малейшей надежды на успех8. Как заметил в свое время судья Д. Филд по делу Norton v. Shelby County, «неконституционный акт не является законом — он не предоставляет никаких прав, не налагает никаких обязанностей, не обеспечивает никакой защиты, не учреждает никакой должности; этот акт, с правовой точки зрения, является столь же недействующим, как если бы он никогда не был принят»9. Согласно господствующей в конституционном праве США доктрине признанный недействительным закон рассматривается таковым с момента его принятия и не порождает тем самым юридических последствий. Лишь в отдельных случаях акт, объявленный неконституционным, рассматривается судом в
1 Соединенные Штаты Америки: Конституция и законодательные акты / сост. В.И. Лафитский; под ред. и со вступ. ст. О.А. Жидкова. М., 1993. С. 14.
2 См.: Терехов В.И. От теории к практике: проблема толкования Конституции в первой половине XIX века // Конституция США: История и современность / под ред. А.А. Мишина, Е.Ф. Язькова. М., 1988. С. 113.
3 См.: Bessette J.M. Guarding the Constitution from Legislative Tyranny // Is the Supreme Court the Guardian of the Constitution? / ed. by R.A. Licht. Washington, 1993. P. 58.
4 См.: Burnham W. Introduction to the Law and Legal System of the United States. St. Paul, 2011. P. 319.
5 Соединенные Штаты Америки: Конституция и законодательные акты / сост. В.И. Лафитский; под ред. и со вступ. ст. О.А. Жидкова. М., 1993. С. 14.
6 Law in America: How and Why It Works / Subj. ed. D.J. Hutchinson. N. Y., 1979. P. 33.
7 Цит. по: Жидков О.А. Верховный суд США: право и политика. М., 1985. С. 86.
8Жидков О.А. Верховный суд США: право и политика. М., 1985. С. 86.
9 118 U.S. 425 (1886).
Петрова Е.А. Правотворческая техника в контексте различных правовых культур
443
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
ретроспективном плане как определенный юридический факт. Так, в 1973 году в решении по делу Lemon v. Kurtzman Верховный суд признал допустимой выплату 24 млн долларов религиозным школам штата Пенсильвания за отрезок времени между принятием закона штата и признанием его недействительным, подчеркнув при этом, что при рассмотрении такого рода дел суду первой инстанции предоставлена возможность действовать по своему усмотрению, исходя из обстоятельств дела1.
Нужно также иметь в виду, что суд может признать неконституционным лишь часть статута. В этом случае применяется доктрина «делимости законов». В соответствии с ней признание судом неконституционности части законодательного акта (отдельной статьи, абзаца, раздела и т. д.) не означает, что закон в целом становится недействительным. Такой результат наступает лишь в том случае, если объявленная неконституционной часть закона не может быть отделена от других его частей. Конгресс в ряде случаев включает в текст наиболее важных статутов специальную статью, прямо предусматривающую, что «в случае признания недействительным какого-либо положения данного акта, все остальные положения, которые могут быть отделены от него, остаются в силе; признание недействительным применения какого-либо положения данного акта к определенному лицу или обстоятельству не касается применения соответствующего положения к любому другому лицу или обстоятельству»2. Иногда сам суд, используя данную доктрину, уклоняется от признания неконституционности закона в целом, объявляя неконституционными лишь отдельные его статьи и оставляя в «неприкосновенности» основную его часть.
Таким образом, по общему правилу суды, признавая статут неконституционным, фактически аннулируют его. Тем самым именно они определяют, будет ли интегрирован вновь принятый закон и в какой части (или полностью) в правовую систему США. Это и позволяет говорить об осуществлении судами так называемого «негативного» правотворчества3. Юридически закон, объявленный судом неконституционным, может вновь приобрести свою правовую силу только в том случае, если сам суд прямо и недвусмысленно заявит позднее о пересмотре своего решения.
Благодаря праву конституционного контроля суды фактически становятся непосредственными участниками законодательного процесса, по сути, определяя, войдет ли соответствующий статут в состав действующего статутного права. Ведущая роль здесь, несомненно, принадлежит Верховному суду США и высшим судам штатов. Даже в случае «нейтрализации» «конституционных» решений судов путем внесения поправок в конституцию или издания нового статута, законодательные органы идут на поводу у судебной власти, так как вынуждены учитывать ее «позицию» по тому или иному вопросу, чтобы избежать последующего обвинения в неконституционности принятого акта. Тем самым Верховный суд как бы подталкивает законодателя к принятию новых норм. И в этом случае, как подчеркивают исследователи, деятельность Верховного суда США приобретает свойства позитивного правотворчества. Суд дефакто создает норму, предполагая, что ее содержание будет противоположным той, которая была отменена. Но процесс создания законодательной нормы — это прерогатива легислатур. В связи с чем Верховный суд США может определить лишь ее смысл, разъяснить принципы Конституции США, в соответствии с которыми должен быть принят новый нормативный акт полностью или в части4.
Наконец, третья специфика связана с технико-юридическими особенностями кодификации в России и США. У нас кодификация — это форма систематизации, совершенная путем объединения нормативных актов в единый, логически цельный законодательный акт с изменением их содержания (в отличие от консолидации как формы систематизации, совершенной путем объединения нормативных актов без изменения их содержания в единый документ, где каждый из актов теряет свое самостоятельное юридическое значение)5. В правовой литературе США также употребляется термин «кодификация» («codification»), хотя подобная деятельность не свойственна странам прецедентного права, поэтому и понимание его отличается от традиций континентального права. Он обозначает «систематизацию статутов штата или федеральных статутов с целью их упорядочения, производимую, как правило, по предмету правового регулирования»6. В ходе кодификации происходит объединение действующих законов и нередко соответствующих судебных прецедентов, регулирующих ту или иную сферу общественных отношений. Созданный в результате кодификации акт (кодекс — «code») полностью заменяет собой все прежние акты, действовавшие в данной сфере, хотя возможны и определенные исключения7. Предполагается, как правило, что законодатель в «кодексе» стремится воспроизвести прежние нормы, закрепленные в статутах или созданные судебной практикой, а не установить абсолютно новые правила, то есть фактически речь идет не о кодификации, а о консолидации, как их понимают в отечественной
1 411 U.S. 192 (1973).
2 См., например: An Act to Improve the U.S. Code (Public Law 108—178; Dec. 15, 2003) // 117 Stat. 2637.
3 Терюкова Е.Ю. Правовые акты в процессе осуществления конституционного правосудия: дис. ... канд. юрид. наук. М., 1999. С. 11 — 12.
4 Сергеева С.Л. Развитие конституционного судебного правотворчества в США (конец XIX — начало XXI века): дис. ... канд. юрид. наук. Курск, 2012. С. 35.
5 Комаров С.А., Малько А.В. Теория государства и права. М., 2003. С. 173.
6 West's Encyclopedia of American Law. Vol. 3. St. Paul; N.Y.; Los Angeles, 1998. P. 57.
7 Ibid. P. 58.
Юридическая техника. 2016. № 10
ВЫСТУПЛЕНИЯ НА КРУГЛОМ СТОЛЕ
юриспруденции. Причем термин «code» может применяться к любым актам систематизации и переводиться следовательно, не только как «кодекс», но и как «свод, сборник законов». Ярким примером здесь выступает Свод (Кодекс) законов США (United States Code — USC), который существенно отличается от привычных отечественному юристу кодексов. Фактически в нем осуществляется систематизация законодательных норм, а не самих статутов в рамках 50 разделов (Titles), каждый из которых посвящен определенной отрасли права либо крупному правовому институту (например, есть разделы «Конгресс», «Президент», «Патенты», «Война и национальная оборона» и т. д.).
Разделы, начиная с седьмого, располагаются в алфавитном порядке (первый раздел посвящен общим вопросам законодательства, пять последующих объединяют нормы, регулирующие деятельность и полномочия правительственных структур). Деление на разделы проведено исключительно по предмету регулирования, при этом, если то или иное правило, принятое Конгрессом, может быть отнесено в два и более раздела, систематизаторы делают это, обеспечивая тем самым полноту любого раздела. В результате того, что нормы одного статута могут быть распределены в разные разделы Свода в соответствии с предметом регулирования, сам законодательный акт как единый документ исчезает. Разделы Кодекса в свою очередь делятся на части, главы (субглавы), параграфы (субпараграфы). Так, раздел 18 «Преступления и уголовный процесс» включает 5 частей (parts), каждая из которых разделена на главы (chapters), например, часть I «Преступления» содержит 97 глав, а главы, в свою очередь, разделены на параграфы (sections). Каждый том снабжен общим перечнем разделов, а каждый раздел открывается полным перечнем глав и параграфов. Соответственно ссылка «10 U.S.C. § l et seq.», которая может содержаться в правовой литературе, будет означать: «Раздел 10 Свода законов США, параграф 1 и последующие». Свод законов США содержит в себе только нормы «публичных» постоянных федеральных статутов, в него не включаются акты органов исполнительной власти, решения федеральных судов, акты органов власти штатов и местных.
Главной целью Кодекса является изложение законодательного материала в краткой и удобной для применения форме. Однако нужно иметь в виду, что на настоящий момент только около половины разделов Свода (например, разделы 1, 3—6, 9—11 и др.) было принято Конгрессом в качестве статутного права, то есть фактически как консолидированные акты по соответствующему предмету. На них можно ссылаться как на бесспорное доказательство существования правовых норм. Другие разделы выступают свидетельством действующего права лишь prima facie (то есть «поскольку не будет доказано иное»)1. В перспективе все разделы кодекса должны быть приняты в качестве консолидированных статутов.
Что касается отраслевой кодификации (по сути также консолидации) американского права, то идеи создания отраслевых кодексов получили распространение еще в XIX веке. Так, нью- йоркский адвокат Дэвид Д. Филд разработал целую серию кодексов, наиболее ценным из которых считается Кодекс гражданского судопроизводства, официально одобренный Нью-Йорком в 1848 году. В данном кодексе Д. Филд, по сути, свел в единую систему нормы общего права и права справедливости, тем самым значительно упростив порядок судопроизводства2. В настоящее время в США принят целый ряд отраслевых кодексов (гражданских, уголовных, процессуальных и др.), охватывающих как законодательство штатов, так и федеральное законодательство. Американские отраслевые кодексы, как правило, отличаются от классических кодификаций, характерных для континентальной системы права (за исключением кодексов Луизианы, которая восприняла традиции Кодекса Наполеона). Не случайно американские исследователи подчеркивают, что в США в глазах юристов и судей «кодификация в известном смысле всегда была иллюзией»3, а сами кодексы воспринимались многими из них как «простые декларации»4. Более того в англоамериканской литературе противники кодификации выдвигают целый ряд аргументов против нее: кодекс замораживает естественное развитие права и препятствует ему, создавая «смирительную рубашку» для права; он не может предвидеть все возможные случаи, которые возникнут в реальной жизни; кодекс построен на логике и требует бездумного подчинения ей, но естественное развитие права зависит от жизненного опыта, а не от логики; он сдерживает судебное правотворчество и соответственно превращает суд в послушного исполнителя законодательных рецептов, содержащихся в кодексе5.
В целом современное американское законодательство носит в значительной степени систематизированный характер, отличающий его от казуистичного английского права и в определенной мере сближающий с правом континентальным, хотя осуществляется эта систематизациях в особых формах, как правило, путем консолидации норм статутного и прецедентного права.
Таким образом, мы увидели, что специфика правотворческой техники предопределяется особенностями правовой культуры конкретного государства, что не исключает, однако, возможности заимствования в процессе исторической коммуникации позитивного опыта других правовых традиций, при условии их применимости в соответствующей правовой среде.
1 1 U.S.C. § 204.
2 См. подробнее: Friedman L.M. A History of American Law. N.Y., 1985. P. 391—393.
3 Law in America: How and Why It Works / Subj. ed. D.J. Hutchinson. N. Y., 1979. P. 27.
4Kempin F.G. Historical Introduction to Anglo-American Law. St. Paul, 1990. P. 116.
5 См.: Осакве К. Сравнительное правоведение в схемах: Общая и Особенная части. М., 2002. С. 36, 99.
Петрова Е.А. Правотворческая техника в контексте различных правовых культур
445
