CC BY
151
УДК 891+82-312.1
О. И. Сыромятников
ПРАВОСЛАВНЫЙ ПРОФЕТИЗМ В РОМАНЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»
В статье рассматривается одна из наиболее ярких черт русской классической литературы - про-фетизм. Великая русская литература никогда не довольствовалась постановкой и решением сиюминутных проблем, а пророчествовала о судьбе России, других народов, всего мира. А так как русская литература неразрывно связана со всей национальной русской культурой, основу которой составляет православие, то и решала русская литература эти вопросы по-православному. Наиболее ярко, по мнению автора статьи, православный профетизм нашел свое воплощение в творчестве Ф. М. Достоевского, представляющем собой гениальный синтез православного духовного содержания и классической формы русского реалистического романа. Это положение автор и доказывает на материале романа Достоевского «Преступление и наказание».
The paper considers one of the most striking features of Russian classical literature - its prophetism. Great Russian literature has never been content with setting and solving momentary problems, it prophesied about the fate of Russia, other nations, all the world.
And since Russian literature has been inseparably linked with the whole national Russian culture whose foundation lies in the Orthodox belief, it used to solve those problems in the Orthodox way.
The Orthodox prophetism, according to the author of the paper, found its most pronounced expression in the works by F. M. Dostoevsky representing a brilliant synthesis of the spiritual content and the classical form of Russian realistic novel. The author proves this statement using the material of Dostoevsky's novel "Crime and Punishment".
Ключевые слова: Бог, христианство, православие, профетизм, Ф. М. Достоевский, Россия, роман «Преступление и наказание».
Keyword.S: God, Christianity, Orthodoxy, prophetism, F. M. Dostoevsky, Russia, novel "Crime and Punishment".
Значение любого культурного явления определяется укорененностью в национальную почву и устремленностью к Духу. Именно эти черты отличают лучшие образцы русской литературы, которая, всегда будучи национальной, стала всемирной лишь при обращении к высотам, указанным православием. Слова Христа о путях достижения человеческого счастья глубоко отозвались в русской душе и творчески взволновали ее величием открывшейся истины, из стремления осмыслить которую и вырос профетизм русской литературы, ставший ее наиболее яркой чертой. Уже в «Слове» митрополита Илариона (XI в.) слышно пророчество о судьбах России и всего мира. Громко прозвучало оно после падения Ви-
© Сыромятников О. И., 2011
зантии в посланиях Филофея и совершенно особую силу приобрело в XIX в.
А. С. Пушкин первым указал на идеал всей русской словесности, создав образ поэта («Пророк», 1826), главное предназначение которого -свидетельствовать о Боге. Величие этой цели скоро отзовется в трудах многих русских писателей, особое место среди которых принадлежит Ф. М. Достоевскому, творчество которого, оставаясь по форме светским, наполнено духовным, христианским содержанием. Можно спорить о том, насколько это содержание адекватно православному вероучению, но нужно признать, что Достоевский - единственный русский писатель, с такой силой говоривший о Боге языком светской литературы. Следуя пушкинскому завету, он пророчествовал о Боге, обращая свой голос прежде всего к русской интеллигенции, отравленной идеями западного либерализма и атеизма, оторвавшейся от народа, но честно любящей его и желающей ему добра. Достоевский говорил с современниками на понятном им языке, но говорил о том, о чем они забыли, или не знали, или даже не хотели знать - о Боге. Преподобный Иустин (Попович) писал об этом: «Достоевский знает <...> тайну Православия» и «исповедует ее неустрашимо, по-апостольски» [1], помогая человеку обрести веру или восстановить и укрепить ее.
Это стало возможным благодаря тому, что писателю удалось синтезировать форму европейского реалистического романа со Священным Писанием, создав особый жанр русского христианского романа. В основе его идейного и поэтического строя всегда лежит главная христианская мысль - Бог является источником жизни, любви и счастья человека и всей твари [2]. Доступ к этому высшему, благодатному счастью, уверен Достоевский, открывает вера в Бога: «Надобно верить. Без этого ничего не будет» [3]. Евангелие учит, что «как тело без духа мертво, так и вера без дел мертва» [4], а главным делом всякого христианина является служение Богу. «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа», - говорит Христос [5], и Достоевский твердо следует Его слову. Образами своих героев он показывает, что после обретения самой главной тайны мира жить по-прежнему уже нельзя: «Да, жизнь, и - проповедь! <...> Потому что я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. <... > Главное - люби других как себя, вот что главное, и это все, больше ровно ничего не надо...» [6]
Роман Достоевского становится зеркалом, в котором читатель видит самого себя и читает обращенные к себе вопросы, ясно сознавая, что
на них обязательно придется давать ответы. И всегда писатель начинает с главного вопроса, которым он сам «мучился сознательно и бессознательно всю <...> жизнь», - вопроса о «существовании Божием» [7]. Именно об этом вопрошают друг друга персонажи его сочинений: «Так вы все-таки верите же в Новый Иерусалим? <...> И-и-и в Бога веруете?» [8]; «Я хотел лишь узнать: веруете вы сами в Бога или нет?» [9]; «Вы проповедовали там Бога, носили вериги? <...> Вы так сильно веровали в Бога?» [10] и т. д. Устами своих героев Достоевский задает этот вопрос и читателю, делая его равноправным участником романного бытия и требуя от него ответа так же, как и от других героев, - предельно искренне, как в час Страшного Суда.
Слово писателя обращено к человеку, познающему Бога, мир Его и себя самого. При этом писателя не интересует ни мир сам по себе, ни даже мир в его со-бытии с человеком. В центре его внимания всегда только сам человек, причем человек, только что очнувшийся после грехопадения. Достоевский ищет в нем искру живой души, бережно возгревает ее и шаг за шагом выводит на путь Жизни. Можно сказать, что он всегда говорит о самом главном для любого человека -как жить так, чтобы было не страшно умирать: «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» [11] Писатель неустанно напоминает человеку об абсолютных и единственно возможных условиях его спасения: любви, вере и надежде. Судьбами своих героев он свидетельствует о том, что уже одного из этих Божественных даров достаточно, чтобы удержаться от дальнейшего падения и начать восхождение к Свету.
Проповедь Достоевского о личном спасении человека неразрывно связана и с проповедью о спасении России и всего мира. Достоевский -славянофил и патриот, неустанно проповедовавший любовь к России и боровшийся с ее врагами точно так же, как это делали А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, А. С. Хомяков, Ф. И. Тютчев и все великие русские писатели. В начале 1856 г. Достоевский вводит в общественный обиход термин «русская идея» [12], обозначающий вопрос о месте и роли России в мире, посвящая всё свое дальнейшее творчество поискам ответа на этот вопрос. Следуя славянофильской традиции, писатель считает главной чертой русской идеи православие, рассматривая его в качестве основы всей жизни человека и общества. Поэтому и вопрос писателя о Боге начинает звучать предельно конкретно: если сказано, что Христос пришел спасти мир и пребудет в нем вовек [13], то как найти путь к Нему мне, ближнему моему и всем людям? Важно, что Достоевский не только задает этот вопрос, но сам постоянно отвечает на него. Так, в
конце 1867 г. он сообщает А. Н. Майкову о замысле романа «Идиот»: «Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся из нее сделать роман, потому что мысль слишком трудная и я к ней не приготовлен <...>. Идея эта - изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно» [14]. Можно утверждать, что никто из русских писателей никогда не ставил перед собой столь грандиозной задачи, ибо европейская культура знает лишь один образ «вполне прекрасного человека» - образ Христа. Заметим, что, по мнению самого Достоевского, попытка эта оказалась неудачной: «...Романом я не доволен; он не выразил и 10-й доли того, что я хотел выразить, хотя все-таки я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор» [15]. Действительно, писатель вновь и вновь берется за перо, и все последующие романы («Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы») становятся новыми ответами на тот же главный вопрос о бытии Бога в мире.
Но не «Идиот» явился первой попыткой такого ответа. В черновиках к «Преступлению и наказанию» Достоевский записывает: «Православное воззрение, в чем есть православие» [16]. Отсутствие вопросительного знака в конце фразы указывает на то, что это не вопрос, а задача самому себе - выразить суть православия художественными средствами. Это следует еще и из того, что к этому времени (1865) вопрос веры был решен Достоевским окончательно и более уже никогда не пересматривался: «Я сложил для себя символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпа<ти>-чнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» [17]. Следует заметить, что никакого противоречия с Евангелием здесь нет: Христос есть Бог, а значит - Истина всех истин, абсолютная Истина, выходящая за пределы и логического доказывания и умопостигаемой действительности.
Известно, что свою веру во Христа, обретенную в родительском доме, писатель закалил в годы страданий и тяжких испытаний, ниспосланных ему за намерение утвердить добро злом, построить счастье одних людей на несчастье других. Бог остановил Достоевского перед роковой чертой и в смрадном мраке острожного барака зримо показал, что его путь по сути ничем не отличался от пути обычных убийц, грабителей и насильников, что преступление все равно оста-
ется преступлением, даже если совершается не ради личной корысти, а во имя счастья других людей. Сам Достоевский так вспоминал об этом времени: «...Мне тогда судьба помогла, меня спасла каторга... совсем новым человеком сделался <...>. Я там себя понял... Христа понял... русского человека понял и почувствовал, что и я сам русский, что я один из русского народа» [18].
Поэтому и исповедание Достоевским Христа неразрывно связано с судьбой России и с ее народом - хранителем и защитником православной веры: «Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно так, но Христа он знает и носит в своем сердце искони <...>. Но сердечное знание Христа и истинное представление о Нем существует вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей <...>. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа, он гордится более всего» [19]. Более того, замечает писатель, «в народе даже сложилось понятие, что Россия для того только и живет, чтоб хранить христианство» [20]. Утверждая православие в качестве основы всей русской цивилизации: «Православие, то есть форма исповедования Христа, есть начало нравственности и совести нашей, а стало быть, общественной силы, науки, всего» [21], Достоевский призывает: «Изучите православие, это не одна только церковность и обрядность: это живое чувство, <... > те живые силы, без которых нельзя жить народам» [22].
Писатель осмысляет онтологическую суть православия в неразрывном единстве с его этической значимостью - оно должно не только объяснить человеку мир, но и помочь ему преобразовать себя в соответствии с идеалом, явленным Христом. Условием такого преображения является исполнение заповедей Божиих, главная из которых: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим» [23]. Любовь - цель, сила и смысл жизни любого христианина, потому что она и есть Бог [24]. Любовь - зримый образ Бога в мире и в человеческой жизни - является главной идеей «Преступления и наказания», определяющей всю его образность и проблематику. Писатель прямо говорит об этом в эпилоге романа: «Их (Раскольникова и Соню. - О. С.) воскресила любовь... » [25] По первоначальному замыслу автора идея любви как единственной силы, способной воскресить человека к новой жизни, должна была воплотиться в сцене явления Христа главному герою [26]. Богоявление должно было открыть герою его неправоту и подвигнуть к покаянию, «принятию страдания» или искупительной жертве собой ради людей (например, спасению кого-нибудь на каком-нибудь пожаре)
и, в конце концов, к окончательному возрождению к новой жизни.
Твердо следуя художественному принципу, согласно которому идейная заданность произведения не должна становиться тенденциозностью, Достоевский отказывается от изображения буквального (как на картине или иконе) явления Спасителя, а осуществляет его средствами христианской поэтики, вводя в повествование сцену чтения Евангелия [27]. Место, в котором двое несчастных сошлись за чтением Вечной Книги, полно тьмы, но в нем горит свеча - символ жертвы человека Богу, и с первым звуком Евангелия грязный и душный мир Петербурга исчезает, а рядом с Соней и Раскольниковым появляется Тот, о Ком Оно благовестит, «ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» [28]. Комната становится храмом, за стенами которого остается все зло мира. Господь благословляет своих детей на новую жизнь, и после этого никакое зло уже не властно над ними, даже подслушивающий за дверью Свидригайлов теперь уже не только не может причинить им вреда, но вынужден всячески помогать.
Способность и потребность видеть в каждом человеке образ и подобие Божие являются главными качествами христианина, безусловно, присущими и Достоевскому. Поэтому Богоявление в романе совершилось естественно, подчиняясь внутренней духовной логике повествования, через открытие образа Божия в живых реальных людях. Прямо на глазах Раскольникова произошло преображение Сони: изменился ее облик, и даже голос «стал звонок, как металл; торжество и радость звучали в нем и крепили его» [29]. Герой поражен открывшимся ему образом Софии, который ранее был ему неведом: «С новым, странным, почти болезненным, чувством всматривался он <... > в эти кроткие голубые глаза, могущие сверкать таким огнем, таким суровым энергетическим чувством... » [30] Сознавая, что ему явилось нечто неизмеримо высшее, чем он сам, Раскольников поступил единственно возможным для человека в этой ситуации образом: он «вдруг <...> весь быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал» Соне ногу [31].
Герой еще неясно для самого себя, но твердо осознал, что внезапно открывшийся ему путь к Жизни и Свету как-то неразрывно связан с Соней: «У меня теперь одна ты. <... > Пойдем вместе... Я пришел к тебе» [32]. Соня же, верившая в Бога как в последний и единственный источник своей жизни, с каждым днем находила все меньше и меньше сил для борьбы с обступившим ее злом. Поэтому ей была необходима зримая надежда на то, что все может быть спасено и что ее кошмарное существование наконец прекратится. Такой надеждой и стал Раскольников, в ко-
тором Соня увидела не только необыкновенность (в ней уверены и его друзья и враги), но и образ Божий, бесконечно уверовав и в возможность воскресения его в этом человеке и в великую миссию, предназначенную ему.
Она одна из всех окружавших Раскольникова поняла главное - преступление совершил не сам он, а зло, захватившее его душу. Не замечая в пришедшем к ней убийце ничего, кроме чуть теплящегося внутреннего света, она берет в руки Евангелие, надеясь на чудо: «И он, он - тоже ослепленный и неверующий, - он тоже сейчас услышит, он тоже уверует, да, да! сейчас же, теперь же...» [33] Чрезвычайно важен акцент, сделанный Достоевским: Раскольников не сам ослеп, а его ослепили, лишили возможности правильно видеть и понимать мир Божий. Подобно многим своим современникам он был заражен идеями западного атеизма и либерализма, идеями человеческой всесильности и вседозволенности. Эти духовные «трихины» с каждым днем все более и более разрушали его душу и хранимый в ней образ Божий.
Но православие учит, что этот процесс отпадения человека от Бога (апостасия) связан с волей самого человека, который может или полностью отдаться ему, или попытаться остановить его и восстановить первоначальный духовный status quo. В героях, художественная судьба которых призвана показать все стадии процесса апостасии и последующего воскресения, Достоевский особо подчеркивает черты (внешние и внутренние) схожести с образом Богочеловека Христа. По наблюдению И. Кирилловой, для создания «истинно христоподобного образа, единосущного со своим прообразом, Христом», Достоевским «применяются некоторые приемы иконописи: <...> умаление чувственных черт, выделение духовно значимых черт, лика, взора. Натуральная перспектива заменяется перспективой обращенности на зрителя с целью вовлечения в преобразующее его откровение <...>. Христопо-добный образ» героя «должен быть "поставлен" посредством приемов, обособляющих и преображающих образ, не нарушая при этом его органической связи с окружающими "земными" образами», при этом «выделяемые детали <... > отражают иконописно и духовно значимые черты: душевную чистоту, бедность в миру, отрешенность от чувственного» [34].
Полагаем, что существует определенное единство в способах указания Достоевским на хрис-топодобность его героев с учетом их психологического своеобразия и особенностей сюжета. Так, писатель неоднократно подчеркивает отрешенность Раскольникова от внешних условий, бытового комфорта, окружающих людей, одежды, еды и питья. В нем совершенно не выражено плот-
ское начало, и даже встреча с уличной проституткой Дуклидой не пробуждает в Раскольнико-ве ни капли сладострастия. Напротив, само его появление в грязном квартале, полном разврата и скверны, чудесным образом преображает окружающий мир. Внешняя грязь не только не пристает к Раскольникову, но словно отталкивается от него, что почти зримо чувствуют окружающие: «Я, милый барин, всегда с вами рада буду часы разделить, а теперь вот как-то совести при вас не соберу» [35].
Не оставляет сомнения и «душевная чистота» Раскольникова, лежащая в основе всех его добрых поступков: помощи близким, семейству Мар-меладовых, девочке на бульваре, университетскому товарищу и его отцу, спасения детей на пожаре и пр. Автор представляет портрет своего героя в самом начале романа (он «был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен» [36]) и в дальнейшем не дополняет его, а лишь переносит акцент на «выделение лика, взора»: глаза героя «сверкают», «горят» и т.д. Для указания на христоподобность своего героя Достоевский использует и некоторые ситуативно-символические черты. Так, словами Раскольникова о Голгофе («На Голгофу-то тяжело всходить» [37]) Достоевский указывает, что земной путь Христа - это идеал жизни всякого человека, хочет он того или нет. Евангелие повествует, как в критический момент Своей земной жизни Христос обращается к Отцу Своему: «И, отойдя немного, пал на землю и молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей; И говорил: Авва Отче! все возможно Тебе: пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты» [38]. Точно так же и Раскольников уходит из города, чтобы воззвать к Творцу: «Господи! - молил он, - Покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой... мечты моей!» [39] Работая над сценой признания героя, Достоевский записывает в тетради: «N5. Соня идет за ним на Голгофу, в 40 шагах» [40], «(N5. Голгофа. Он не видал Сони)» [41]. И в окончательном варианте романа Соня, подобно Магдалине, проходит вместе с Расколь-никовым весь его путь: от двери его комнаты-гроба до врат каторги и последующего воскресения к новой жизни.
Примечательна и следующая рабочая запись Достоевского: «N5. В художественном исполнении не забыть, что ему 23 года» [42]. В тексте романа упоминание о возрасте Раскольникова встречается лишь однажды, в сцене прощания с матерью: «...К тому же и двадцать три года сказались» [43]. По своему духовному напряжению эта сцена может быть сравнима лишь со сценой чтения Евангелия. Раскольников не просто прощается с матерью, он просит ее предстательство-
вать за себя пред Господом: «Вы станьте на колени и помолитесь за меня Богу. Ваша молитва, может, и дойдет» [44]. Благословенье матери («Дай же я перекрещу тебя, благословлю тебя! Вот так, вот так») приводит его к катарсису: «Он упал перед нею, он ноги ей целовал, и оба, обнявшись, плакали» [45]. Внутренний смысл происходящего писатель раскрывает единственным словом матери: «Родя, милый мой, первенец (курсив наш. - О. С.) ты мой <...>, вот ты теперь такой же, как был маленький... » [46]
С одной стороны, Достоевский подчеркивает, что сохранение в человеке первозданной детской чистоты является необходимым условием для его дальнейшего спасения: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» [47]. А с другой - эпитет «первенец» в христианской поэтике Достоевского имеет особое значение, восходящее к Священному Писанию: «И от Иисуса Христа, Который есть свидетель верный, первенец из мертвых и владыка царей земных... » [48] По словам св. Иринея Лионского, «для того Слово Божие сделалось человеком и Сын Божий - Сыном Человеческим, чтобы (человек), соединившись с Сыном Божиим и получив усыновление, сделался сыном Божиим» [49]. Своей земной жизнью Христос явил пример того, как надо жить человеку, чтобы обрести жизнь вечную, и потому Он - первенец, за которым может пойти любой человек. На этот путь и вступает Раскольников, что тревожно почувствовала его мать: «Я как только в первый раз увидела тебя <...>, то всё по твоему взгляду одному угадала, так сердце у меня тогда и дрогнуло, а сегодня как отворила тебе, взглянула, ну, думаю, видно пришел час роковой» [50]. Раскольников действительно идет по стопам Христа, он идет за Ним, но на свою Голгофу, и потому ему 23 года (а не 33, как Христу).
Образом своего героя Достоевский указывает на естественную связь между человеком и его Творцом. При этом речь идет не о тождестве Раскольникова Христу, Божественная Личность Которого абсолютно безгрешна по своей природе, а об утверждении значимости человеческой личности через восприятие в ней образа Божия. Подвиг земной жизни и смерти Христа открывает каждому человеку путь к счастью и бессмертию. Этот путь доступен всем, и немало людей уже прошли им, снова и снова подтвердив и истинность этого пути, и его реальную осуществимость для любого человека. Но они же и показали, что всякое отступление от этого пути гибельно, ибо, отвергаясь от Бога, человек немедленно оказывается во власти враждебных Ему сил, становясь их слепым орудием. Это и произошло с Раскольниковым: имманентное его душе светлое начало стремится к добру, но, ослепленный гор-
дыней [51], он отказывается от пути Христа и решает устроить счастье человеческое по-своему. Гордыня убеждает героя в его исключительности, необыкновенности, в способности постигать сущность добра и зла, и в праве самовольно выбирать средства для их достижения. Но на самом деле, отвратившись от Бога, Раскольников немедленно попал под власть того, кто, не будучи в силах причинить вред Творцу, пытается разрушить сотворенный Им мир. И это сразу же почувствовала Соня: «От Бога вы отошли, и вас Бог поразил, дьяволу предал!.. » [52]
Для выражения антитезы Бога Достоевский использует очень тонкие средства православной поэтики, тщательно избегая даже возможности намека на воплощение антихриста. Он обозначает его присутствие в романе рядом символических черт, наиболее заметная из которых - указание на гибельную атмосферу Петербурга, в которой задыхается все живое. Однако помимо этого в романе присутствует и прямая евангельская реминисценция, являющаяся ключом к пониманию отношения автора и его героя и к самому городу и к происходящему в нем. Возвращаясь домой от Разумихина, Раскольников вдруг останавливается на мосту, пораженный открывшейся ему вдруг картиной Петербурга: «Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина...» [53] Как замечает С. В. Белов, «все, даже краткие, описания северной столицы в "Преступлении и наказании" всегда имеют особый, часто неуловимый на первый взгляд смысл» [54]. Действительно, первоначальные редакции романа свидетельствуют об устойчивости этого образа и о сознательном намерении автора включить его в повествование [55]. Точное наблюдение Г. К. Щен-никова вскрывает символический смысл этой картины: «Сравните определение сатаны в Евангелии: "Дух немый и глухий" (Ев. От Марка, 9.25)» [56]. Так анти-Христов дух западной идеи - дух стяжательства, наживы, себялюбия и гордыни, стремления устроить жизнь без Бога, лишь на основе неких «естественных» правил человеческого общежития - через «окно, прорубленной Петром», расползается по России, отравляя в ней все живое. Из гордецов, эгоистов и завистников сатана формирует свой легион [57], а тех, кто мечтает о счастье других, он пытается обмануть, нашептывая им о допустимости одного злодейства ради тысячи добрых дел [58], об естественном праве сильного и необыкновенного «устранить иные препятствия» [59] на пути к всеобщему благу и пр.
Судьбой своего героя Достоевский предупреждает о невозможности достижения этого блага ценой чужого страдания. Человек не имеет пра-
ва судить других и распоряжаться их судьбами даже в те времена, когда зло приняло облик человеческий, ибо, покушаясь на зло, неизбежно покушаешься на образ Божий, убиваешь совершившего зло человека - и вместе с ним убиваешь надежду на его спасение. Эту теодицею Достоевский решает однозначно по-христиански -невозможно победить зло, убивая его в мире, -нужно уничтожить его в себе, ведь только «сделавшись сами лучшими, мы и среду исправим, сделаем лучше. Ведь только этим одним и можно ее исправлять» [60]. Это и есть любовь человека к самому себе, заповеданная Христом [61], являющаяся основой любви к ближнему - стань лучше сам и помоги в этом труде брату твоему, отдав для этого, если понадобится, и жизнь свою: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» [62].
Заметим, что в историософском контексте судьба главного героя - это и судьба самой России, увиденная прозорливым сердцем Достоев-ского. Образ Родиона Романовича Раскольникова (в интерпретации С. В. Белова - «Расколовшаяся Родина Романовых») символизирует Россию, соблазнившуюся идеей построения счастья большинства ценой страдания «малого стада». Достоевский провидит, что Россия попытается устроиться без Бога, утвердив на Его месте всемогущего человека, и это приведет ее к тяжким страданиям. Лишь искупив ими свое отступничество, Россия вернется на предназначенный ей Творцом путь. Своей исторической судьбой она покажет всему миру невозможность достижения счастья иным путем, кроме пути Христова, и будет спасена Им во славу Свою. Достоевский представляет это по аналогии с евангельским сюжетом об изгнании Христом бесов [63]: «Бесы вышли из русского человека и вошли в стадо свиней <...>. Те потонули или потонут наверно, а исцелившийся человек, из которого вышли бесы, сидит у ног Иисусовых» [64].
Так роман о спасении человека становится романом о спасении народа и, в пафосе «Пушкинской речи» (1880) писателя, романом о спасении человечества. Силой своего гения Достоевский восстанавливает разорванную связь европейской духовной традиции, о которой как об «основной мысли всего искусства девятнадцатого столетия» он писал в 1862 г.: «Это мысль христианская и высоконравственная; формула ее -восстановление погибшего человека...» [65] Писатель не раз с горечью и тревогой отмечал, что эта «мысль» (равно как и весь смысл учения Христа) в современной Европе исказилась до неузнаваемости: «Римское католичество <... > когда надо было <... > продало Христа за земное владение. <... > Оно провозгласило Христа нового, на прежнего не похожего, прельстившегося на третье дьяволово искушение, на царства зем-
ные: "Все сие отдам тебе, поклонися мне!"» [66]. Отрекшись от Христа, Европа стала стремиться к осуществлению «древней римской идеи всемирного владычества и единения, которая никогда и не умирала в римском католичестве... » [67] и состояла в том, чтобы, уничтожив национальные границы, воздвигнуть огромное государство в виде всемирной монархии под началом папы как владыки мира сего. Именно папство, полагал Достоевский, в своем стремлении к глобальной теократии породило (как ответную реакцию) сначала протестантизм, а затем и атеизм и коммунизм - метастазы духовной болезни Европы. Да, Европа - кладбище, скажет писатель устами своего героя, «самое <...> дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники... » [68] Но и она может, подобно Раскольникову, воскреснуть к новой жизни, с покаянием обратившись ко Христу, Который и есть «путь, истина и жизнь» [69]. Так, утверждая профетическую традицию великой русской литературы, «бесстрашный православный апостол, пророк, философ» [70] учит о спасении любого человека, народа и всего человечества, неуклонно идущих путем Христа.
Примечания
1. Иустин (Попович), преп. Философия и религия Ф. М. Достоевского. Минск, 2007. С. 274.
2. Евангелие от Иоанна, 14:6.
3. Достоевский Ф. М. Письмо А. В. Корвин-Кру-ковской, 14.12.1864 (246) // Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 28. Кн. 2. Л.: Наука, 1985. С. 107.
4. Соборное послание св. апостола Иакова, 2:26.
5. Евангелие от Матфея, 28:19.
6. Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1877 год, апрель, гл. 2. «Сон смешного человека» // Указ. издание. Т. 25. 1983. С. 118-119.
7. Достоевский Ф. М. Письмо А. Н. Майкову, 25.03.1870 (387) // Указ. издание. Т. 29. Кн. 1. 1986. С. 117.
8. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание / / Указ. издание. Т. 6. 1973. С. 201.
9. Достоевский Ф. М. Бесы // Указ. издание. Т. 10. 1974. С. 200.
10. Достоевский Ф. М. Подросток // Указ. издание. Т. 13. 1975. С. 378.
11. Евангелие от Марка, 8:36.
12. Достоевский Ф. М. Письмо А. Н. Майкову, 18.01.1856 (104) // Указ. издание. Т. 28. Кн. 1. 1985. С. 208.
13. Евангелие от Иоанна, 12:34.
14. Достоевский Ф. М. Письмо А. Н. Майкову, 31.12.1867 (330) // Указ. издание. Т. 28. Кн. 2. 1985. С. 240-241.
15. Достоевский Ф. М. Письмо С. А. Ивановой, 25.01.1869 (360) // Указ. издание. Т. 29. Кн. 1. 1986. С. 10.
16. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание (рукописные редакции) // Указ. издание. Т. 7. 1973. С. 75.
17. Достоевский Ф. М. Письмо Н. Д. Фонвизиной, конец января - 20-е числа февраля 1854 // Указ. издание. Т. 28. Кн. 1. 1985. С. 176.
18. Соловьев Вс. С. Воспоминания о Ф. М. Достоевском // Достоевский Ф. М. в воспоминаниях современников: в 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 212.
19. Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1873 год. «Влас» // Указ. издание. Т. 21. 1980. С. 38.
20. Достоевский Ф. М. Записи к «Дневнику писателя» 1876 г. из рабочих тетрадей 1875-1877 гг. // Указ. издание. Т. 24. 1982. С. 308.
21. Достоевский Ф. М. Записи литературно-критического и публицистического характера из записных тетрадей 1872-1875 гг. // Указ. издание. Т. 21. 1980. С. 266.
22. Достоевский Ф. М. Записи к «Дневнику писателя» 1876 г. из рабочих тетрадей 1875-1877 гг. // Указ. издание. Т. 24. 1982. С. 264.
23. Евангелие от Матфея, 22:37.
24. Первое соборное послание св. апостола Иоанна Богослова, 4:7-8.
25. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Указ. издание. Т. 6. 1973. С. 421.
26. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание (рукописные редакции) // Указ. издание. Т. 7. 1973. С. 77, 135, 137, 139, 148, 166.
27. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Указ. издание. Т. 6. 1973. С. 250-251.
28. Евангелие от Матфея, 18: 20.
29. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Указ. издание. Т. 6. 1973. С. 251.
30. Там же. С. 248.
31. Там же. С. 246.
32. Там же. С. 252.
33. Там же. С. 251.
34. Кириллова И. Литературное воплощение образа Христа // Вопросы литературы. 1991. Август. С. 71-72.
35. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Указ. издание. Т. 6. 1973. С. 123.
36. Там же. С. 6.
37. Там же. С. 35.
38. Евангелия: от Марка, 14:35-36.
39. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Указ. издание. Т. 6. 1973. С. 50.
40. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание (рукописные редакции) // Указ. издание. Т. 7. 1973. С. 192.
41. Там же. С. 198.
42. Там же. С. 155.
43. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Указ. издание. Т. 6. 1973. С. 396.
44. Там же. С. 397.
45. Там же. С. 397.
46. Там же. С. 398.
47. Евангелие от Матфея, 18:3.
48. Откровение, 1:5; 1-е Кор., 15:20-23.
49. Ириней Лионский. Против ересей, 3, 19, 1 / Цит. по: Иларион (Алфеев), епископ. Православие. М., 2008. Изд-во Сретенского монастыря. Т. 1. С. 632.
50. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Указ. издание. Т. 6. 1973. С. 398.
51. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание (рукописные редакции) // Указ. издание. Т. 7. 1973. С. 59, 140, 155 и др.
52. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Указ. издание. Т. 6. 1973. С. 321.
53. Там же. С. 90.
54. Белов С. В. Вокруг Достоевского: статьи, находки и встречи за тридцать пять лет. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001. С. 208.
55. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание (рукописные редакции) / /Указ. издание. Т. 7. 1973. С. 39-40, 125.
56. Щенников Г. К. Целостность Достоевского. Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. ун-та, 2001. С. 216.
57. Евангелие от Марка, 5:9.
58. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Указ. издание. Т. 6. 1973. С. 54.
59. Там же. С. 199.
60. Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1873 год // Указ. издание. Т. 21. С. 15.
61. Евангелие от Матфея, 22:39.
62. Евангелие от Иоанна, 15:13.
63. Евангелие от Луки, 8:33; от Матфея, 8:32.
64. Достоевский Ф. М. Письмо А. Н. Майкову, 9.10.1870 (399) // Указ. издание. Т. 29. Кн. 1. 1986. С. 145.
65. Достоевский Ф. М. Предисловие к публикации перевода романа В. Гюго «Собор Парижской Богоматери» // Указ. издание. Т. 20. 1980. С. 28.
66. Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1876 год, март, гл. 1, ч. 5 // Указ. издание. Т. 22. 1981. С. 88.
67. Там же. С. 89.
68. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Указ. издание. Т. 14. 1976. С. 210.
69. Евангелие от Иоанна, 14:6.
70. Иустин (Попович), преп. Философия и религия Ф. М. Достоевского. С. 311.
УДК 82.09
Н. С. Баранова
ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ МИФ В ТВОРЧЕСТВЕ Н. С. ЛЕСКОВА
Статья посвящена проблеме мифологизации исторических событий в русской литературе XIX в. Показано отражение известных историко-культурных мифов и их трансформация в творчестве Н. С. Лескова.
This article is devoted to the problem of mytho-logizing the historical events in Russian literature of the XIX century. The author shows the transformation of well-known historical and cultural myths in the works of Nikolai Leskov.
Ключевые слова: миф, авторская интерпретация, исторические реалии, русская литература XIX в., образ Наполеона.
Keywords: myth, the author's interpretation, historical reality, Russian literature of the XIX century, the image of Napoleon.
История России дала обширный материал для создания русскими писателями многочисленных художественных произведений, включающих в себя как факты далекого прошлого, так и события недавней современности, уже ставшие частью истории. Общепризнанным является и тот факт, что большинство событий русской и мировой истории известны в широком кругу общественности не по материалам профессиональных историков, а по их художественной интерпретации в литературных произведениях: историчес-
© Баранова Н. С., 2011
