CC BY
208
ЭСХАТОЛОГИЧЕСКАЯ СИСТЕМА ВЗГЛЯДОВ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
Р.И. Крысин
В статье на материале романа Достоевского «Преступление и наказание» анализируется эсхатологическая система взглядов писателя. На основании анализа делается следующий вывод: главная сюжетная коллизия романа символизирует собой соотношение трех типов русского национального сознания, суть этого соотношения - есть модель эсхатологической системы взглядов Ф. М. Достоевского.
Ключевые слова: Ф.М. Достоевский, мифология, эсхатология.
Внимание к эсхатологическим пророчествам в философии и литературе усиливалось в кризисные и/или переломные моменты развития истории и общества, когда социальная неустроенность воспринималась в народном сознании как божье наказание за служение «Антихристу» (той или иной социальной модели, тому или иному государю, той или иной идеологии). А очевидно, что в истории вообще, тем более в истории России, подобных кризисных моментов было более чем достаточно.
Во времена ломки социально-культурных основ актуализируется важный вопрос о том, как вести себя в эпоху надвигающегося Конца Света, другими словами, следует ли сопротивляться злу силой с точки зрения христианской морали? Текст Евангелия дает на этот вопрос, казалось бы, два противоположных ответа. С одной стороны, Христос говорит в Нагорной проповеди: «Вы слышали что сказано «око за око, и зуб за зуб». А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую <...> А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф.
5, 38-39, 44). С другой стороны, Спаситель уточняет: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10, 34). Бердяев заключает по сложившейся проблеме о глубокой внутренней антиномии внутри христианства: «Христианство не может отвечать на зло злом, противиться злу насилием, и христианство есть война» [1].
И.А. Ильин, призывая «читать и слушать» соображения Бердяева на предмет православного христианства «с крайней осторожностью» [2], высказывает свою точку
зрения в книге «О сопротивлении злу силою» (1925), статьях: «Основное нравственное
противоречие войны» (1914), «Отрицателям меча» (1925) и ряде других небольших статей, писем, выступлений. Концепция Ильина, представленная в суммарном виде, может быть сведена к двум ключевым тезисам:
1. «Призывая любить врагов, Христос имел в виду личных врагов самого человека <...>, его собственных ненавистников и гонителей, которым обиженный, естественно, может простить и не простить. Христос никогда не призывал любить врагов Божиих, благословлять тех, кто ненавидит и попирает все Божественное, содействовать кощунствующим совратителям, любовно сочувствовать одержимым растлителям душ, умиляться на них и всячески заботиться о том, чтобы кто-нибудь, воспротивившись, не помешал их злодейству» [3]. Иначе говоря, там где Бердяев видит противоречие, Ильин указывает на сложность христианской морали в ее отношении к проблеме сопротивления злу силой.
2. «И меч, и сопротивление злодеям (очевидно, «врагам Божиим», если исходить из первого тезиса. - Р. К.) силою приемлемы для православного христианина» [4]. Тем не менее философ утверждает: «Принимая его (т. е. «путь меча»1. - Р. К.), человек осуществляет исход неправедный, несовершенный, несвятой, но, - уточняет Ильин, - наименее неправедный из всех возможных» [3, с. 193, 204].
Здесь будет уместным сказать, что книга «О сопротивлении злу силою» была посвящена критике идеологии абсолютного непро-
1 «Путь меча» в данном контексте - и есть, по мнению философа, «сопротивление злодеям силою», в т. ч. и убийство последних.
тивления злу, которую Ильин приписывает Л.Н. Толстому. «Моральное братство объем-лет всех людей без различия расы и национальности и тем более независимо от их государственной принадлежности: братского сострадания достойны все, а насилия не заслуживает никто; надо отдать отнимающему врагу все, что он отнимает, надо жалеть его за то, что ему не хватает своего, и приглашать его к переселению и совместной жизни в любви и братстве. Ибо у человека нет на земле ничего такого, что стоило бы оборонять на жизнь и смерть, умирая и убивая», -такими словами обобщает философ выражает суть «сентиментального морализма» [3, с. 106]. Подобный «путь предательства слабых, соучастия со злодеем» И.А. Ильин считает гораздо большим отступлением от норм христианской этики, чем «наименее неправедный» «путь меча», ибо христианин, по мнению мыслителя, «призван идти по Его (Христа. - Р. К) стопам: как Он - принять мир и не принять зла в мире; как Он - вос-приять зло, испытать его и увидеть, но не приять его; и повести со злом жизненносмертную борьбу» [3, с. 202-203].
* * *
По мнению Н.А. Бердяева, русский народ «не знал меры и легко впадал в крайности» [5], тем более, добавим от себя, в решении такого сложного вопроса, как вопрос о сопротивлении злу насилием. В истории России это происходило не раз и всегда, как казалось русскому человеку, накануне Конца Света. Одна из «крайностей» - это «путь меча», т. е. немедленная война со всем тем, что, якобы, является происками «зверя» - Антихриста. К тому же русские всегда были «народом откровений и вдохновений» [5], а вдохновение при свободе выбора, отличительная особенность христианского мировоззрения, может привести к трагедии своеволия, да еще от имени Христа. Художественному исследованию этой проблемы, как мы считаем, посвящен первый из больших романов Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание».
Главный герой романа, бывший студент Родион Раскольников, выдумывает теорию, согласно которой все люди делятся на два разряда: «обыкновенных» и «необыкновен-
ных», имеющих право и даже обязанных совершить кровопролитие, но только ради всеобщего блага или, иначе говоря, «прогресса». Затем, желая испытать себя на право принадлежать к касте избранных, «необыкновенных» личностей, Раскольников убивает ста-руху-процентщицу Алену Ивановну и ее сестру Лизавету, оказавшуюся случайным свидетелем преступления.
Теория Раскольникова есть, фактически, философское обоснование мифологической идеи человекобожия. В языческих обществах на обожествленных правителей, обладающих абсолютной политической и духовной властью, возлагалась функция по защите племени от внешних врагов как вполне осязаемых, так и магических: злых богов, демонов и др., способных, по мнению язычников, насылать различные бедствия: неурожай, холод, голод и т. д.; одним из способов борьбы с подобными сверхъестественными врагами было принесение жертвоприношении, совершаемых «царями - жрецами», в т. ч. и человеческих [6]. Если соотнести мифологическое представление о божественности царской власти с теорией Раскольникова, то получится следующий ряд аналогий: царь = «необыкновенная» личность (он же человекобог); рядовой член языческого общества = «обыкновенная» личность; безопасность и процветание племени = «прогресс»; жертвоприношение = кровопролитие или преступление. В этом заключаются мифологические предпосылки возникновения теории, но были и др.
В писательском сознании Достоевского теория Раскольникова соотнесена не столько с мифологией, сколько с эсхатологией. В подготовительных материалах к роману «Бесы» Шатов, развивая идеи Раскольникова, связывает конец истории (когда «времени больше не будет») с «обожанием», т. е. с обожествлением человека: «Потребность в обожании есть неотъемлемое свойство человеческой природы... Христианство даже компетентно спасти мир и в нем все вопросы (если все Христы)» [7]. Под «Христами» здесь подразумеваются человекобоги, «пришествие» которых должно заменить собой Второе Пришествие истинного Христа, предрекаемое в «Откровении». Явление «Христов»-человекобогов Шатов, по мнению П.П. Гайденко, связывает с наступлением тысячелетнего Христова Царства, земного
рая, в котором решатся наконец наболевшие социальные и религиозные вопросы [7]. То есть, теоретики человекобожия отрицают авторитет Бога и заменяют его авторитетом обожествленного по примеру языческих вождей человека, который становится, таким образом, человекобогом и берет на себя качества и функций Христа по спасению мира от зла и последующему построению нового, лучшего мира. В этом заключается мессианский аспект человекобожия.
Примерно так должен был свершиться Апокалипсис в фантазиях Родиона Раскольникова, ведь неслучайно он говорит об актуальности роли «необыкновенной» личности в истории вплоть «до Нового Иерусалима» [8]. Неслучайно также и то, что бывший студент приходит к своей теории, блуждая по улицам Петербурга, следовательно, есть основания предположить, что восприятие города во многом определило образ мысли героя. Петербург является Раскольникову в не самых лучших своих видах, например, таких: «Около харчевен в нижних этажах, на грязных и вонючих дворах домов Сенной площади, а наиболее у распивочных, толпилось много разного и всякого сорта промышленников и лохмотников» [8, с. 51]; «Опять пыль, кирпич и известка, опять вонь из лавочек и распивочных, опять поминутно пьяные, чухонцы-разносчики и полуразвалившиеся извозчики» [8, с. 74] и т. д. Виды злачных мест Петербурга навеяли герою романа мысль о том, что действительность пребывает в кризисном состоянии и что, следовательно, для исправления такого положения вещей необходимо Второе Пришествие Христа или, т. к. в Христа Раскольников (на человекобожеском этапе своей духовной эволюции) не верит1, - явление «необыкновенной» личности, человекобога.
Далее необходимо выяснить, какие именно элементы российской действительности середины XIX в. ассоциировались в сознании героя с происками антихристианских, злых сил.
По мысли Ф.М. Достоевского (в трактовке О. Г. Дилакторской), «к концу 40-х Невский проспект как образ-символ утрачивает свою могущественную власть над соци-
1 Несмотря на то, что сам Раскольников в контексте психологического поединка с Порфирием Петровичем прямо это опровергает.
альным миром <...> Актуализируется в новых условиях другой топос (петербургского пространства. - Р. К.) - Сенная площадь. <...> Сенная - не просто рынок и городская' клоака. Это символ буржуазного мира» [9]. И именно в окрестностях Сенной площади в основном пролегали маршруты скитаний Раскольникова, следовательно, можно предположить, что в сознании героя вполне мог сложиться, например, такой ассоциативнообразный ряд: Сенная площадь = «грязь» и «вонь» петербургских улиц, неоднократно упоминаемые Достоевским, = буржуазность. Необходимо учитывать также и то, что одним из решающих факторов, подвигнувших бывшего студента к принятию окончательного решения о совершении убийства, стало получение им письма, в котором сообщалось о предстоящей женитьбе Петра Петровича Лужина, представителя мелкой буржуазии, на сестре Раскольникова, Авдотье Романовне. Главный герой, конечно, понимал, что сестра, собираясь выйти замуж, хочет таким способом пожертвовать собой, продается богатому жениху с целью материально облегчить бедственное положение своих родных, матери и брата. И наконец, принимая во внимание тот факт, что жертвой преступления Раскольников выбрал старуху-процент-щицу, можно сделать следующий вывод: бунт Раскольникова был, в значительной степени, бунтом против капиталистической системы ценностей и против общества, исповедующего такие ценности.
В этом смысле трактовка «Преступления и наказания» как социального романа, безусловно, верна. Так, известный русский критик Д.И. Писарев, анализируя роман в статье «Борьба за жизнь», обосновывает основную свою мысль о том, что преступление Раскольникова объясняется исключительно его бедственным положением, условиям, в которые «среда» поставила бывшего студента. Иначе говоря, преступление Раскольникова -это и есть, по логике Писарева, «борьба за жизнь»: «Бедность <...> является главной побудительной причиной» [10] этого события. Ю.Г. Кудрявцев, практически вторя Писареву, считает одним из мотивов совершенного Раскольниковым преступления «убийство ради спасения себя и своей семьи, спасение от невзгод жизни» [11].
Исследователи, толкующие проблематику романов Достоевского через факторы исключительно социальные, правы в том, что преступление Раскольникова действительно было, в некотором смысле, «борьбой за жизнь», свою и своих родных, вызовом «среде» по ее же капиталистическим законам, как их понимал Достоевский. «Девиз "бесов": цель оправдывает средства. Девиз не оригинален. Он повседневно проводится на практике в том обществе, с которым желают бороться "бесы"» [11, с. 89], - так Кудрявцев разоблачает ошибочность образа мысли и действия героев, подобных Раскольникову, единосущность их метода с методами буржуазно-капиталистической «среды». Такое видение проблемы, повторяем, верное, но, по нашему мнению, поверхностное.
Необходимо учитывать, что главный герой «Преступления и наказания» действует по принципам не только социального, но и апокалиптического зла. Показательным в этом отношении выглядит сон Раскольникова в эпилоге романа. «Ему [Раскольникову] грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве (курсив наш. - Р. К.), идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные» [8, с. 419]. Приведенный отрывок сильно напоминает одно из пророчеств «Откровения»: «И я услышал громкий голос из храма, говорящий семи ангелам: «Идите и выливайте семь чаш ярости Божьей на землю». И пошел первый и вылил свою чашу на землю; и появилась скверная и злокачественная язва на людях, имеющих клеймо зверя (т. е. Антихриста. - Р. К.) и поклоняющихся его изображению» (Откр. 16, 1-2). Мы считаем, что в описании сна Раскольникова Достоевский намеренно использовал апокалиптическую символику «первой чаши ярости Божьей» с одним лишь различием1. Если в Библии
1 При внимательном прочтении можно обнаружить еще одно различие между описанием «язвы» в
имеется ввиду язва физическая, то писатель предрекает язву духовно-нравствен-ную, че-ловекобожие.
Впрочем, не все исследователи признают антихристианский характер зла в поэтике произведений Достоевского. Так, Т. Мотыле-ва прямо утверждает, что «Достоевский не абстрагирует господствующее зло, не сублимирует его, скажем, в символическом образе чумы <...> Это зло социальное, а не космическое, не “метафизическое”» [12].
Если допустить правоту Кудрявцева в том пункте, что девиз героев-бесов Достоевского отражает принципы буржуазно-
капиталистической системы ценностей и если принять во внимание намеки Достоевского на антихристианский подтекст морали «гордости сатанинской», исповедуемой героями указанного типа, то станет очевидным, что «среда» так же прочно ассоциировалась в сознании писателя с апокалиптическим злом, как и «гордость сатанинская». «Если разврат буржуазности соблазнит народ, тогда всему конец, тогда-то и приклонится земля пред апокалипсическим зверем», - так считал Достоевский (в трактовке Ю.И. Селезнева) [13].
Однако напрашивается вопрос: если две идеологии, человеко-божеская и капиталистическая, едины, по мнению писателя, почему автор романа сталкивает их в непримиримой борьбе, проиллюстрированной действиями Раскольникова?
Буржуазность и человекобожие, действительно, едины, но только в средствах, озвученных лозунгом «цель оправдывает средства». «Средства» в данном контексте - это пренебрежение жизнью или личностью человека. А вот «цели», преследуемые представителями каждой из указанных идеологий, скажем, Лужина и Раскольникова, отличаются самым существенным образом. Человекобожие, как и православное христианство, наце-
«Апокалипсисе» и в романе Достоевского. «Язва» в Библии - это наказание за грех поклонения Антихристу. «Язва» в «Преступлении и наказании» - это и наказание, и одновременно сам грех. Категории «преступления» и «наказания», по мнению Достоевского, неразрывно связаны: преступник испытывает душевные терзания не только после, но и до, и во время совершения преступления. На примере Родиона Раскольникова это представлено особенно наглядно. И именно такие терзания, считает писатель, и есть самое страшное наказание, а не уголовное преследование и не «скверная и злокачественная язва».
ленное на обретение «Града Небесного», Нового Иерусалима, ополчается на буржуазномещанское сознание, ориентированное в противоположную (относительно «Града Небесного») сторону, на обустройство «града земного», получение экономической прибыли.
Но кроме Алены Ивановны Раскольников вынужден был убить и ее беременную сестру Лизавету, волею случая, с точки зрения главного героя, оказавшуюся свидетелем преступления. Здесь необходимо сказать, что одной из важнейших тем, которые Достоевский поднимал в своих произведениях, была тема детского страдания. «Дети, участь детей, страдания детей - вот что в первую очередь не мог он [Достоевский] простить обществу, вот что вызывало у него горячий протест - заключил по этому вопросу С.М. Соловьев [14]. С известной долей допущения можно утверждать, что ребенок в сознании Достоевского - символ нравственной чистоты и непорочности человека. Согласно Ю.И. Селезневу, Достоевский был убежден, что «дети <...> - образ Христов» [13, с. 384-385]. Иначе говоря, неродившийся ребенок, которого Раскольников убил во чреве Лизаветы, - символ Бога, сокрытого в глубине души русского человека.
Итак, человекобожеское мессианство в его войне против мещанства и капитализма1, по логике Достоевского, угрожает возрождению Бога в душах русских людей, возвращению их в лоно православия и национального мессианства. Трагедия, которая разыгралась с участием Родиона Раскольникова, старухи-процентщицы Алены Ивановны и Лизаветы, символизирующих собой три типа русского национального сознания: 1) человекобожие (Раскольников), 2) мещанство (Алена Ивановна), 3) русское национальное «всечеловеческое» мессианство (Лизавета) - модель эсхатологической системы взглядов Достоевского.
Во всех последующих художественных и публицистических произведениях Достоевский уточняет, конкретизирует и развивает содержание трех типов русского национального сознания, составляющих содержание эсхатологической системы взглядов писателя.
1 Здесь применительно к образам и идеям творчества Ф.М. Достоевского, слова «мещанский», «капиталистический» и «буржуазный» используются как синонимичные.
1. Бердяев Н.А. Судьба России. Кризис искусства. М., 2004. С. 185.
2. Ильин И.А. Кошмар Н.А. Бердяева. Необходимая оборона / Ильин И. А. Собр. соч.: в 10 т. М., 1996. Т. 5. С. 243.
3. Ильин И.А. О сопротивлении злу силою // Ильин И.А. Собр. соч.: в 10 т. М., 1996. С. 141-142.
4. Ильин И.А. Отрицателям меча // Ильин И.А. Собр. соч.: в 10 т. М., 1996. Т. 5. С. 230.
5. Бердяев Н. А. Русская идея // Бердяев Н. А. Самопознание: Соч. М.; Харьков, 2003. С. 14.
6. Фрейзер Дж.Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии: в 2 т. / пер. с англ. М. Рыклина. М., 2001. С. 18-20.
7. Гайденко П.П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М., 2001. С. 22.
8. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание // Достоевский Ф.М. Собр. соч.: в 30 т. Л., 1973. Т. 6. С. 201.
9. Дилакторская О.Г. Петербургская повесть Достоевского. СПб., 1999. С. 286.
10. Писарев Д.Щ. Борьба за жизнь // Ф.М. Достоевский в русской критике: сб. ст. М., 1956. С. 167.
11. Кудрявцев Ю.Г. Бунт или религия (о мировоззрении Ф.М. Достоевского. М., 1969. С. 115.
12. Мотылева Т. Достоевский и зарубежные писатели XX в. // Вопр. литературы. 1971. № 5. С. 125.
13. Селезнев Ю.И. Достоевский. М., 1990. С. 500.
14. Соловьев С.М. Изобразительные свойства в творчестве Ф.М. Достоевского. М., 1979. С. 108.
Поступила в редакцию 24.03.2008 г.
Krysin R.I. Eschatological system of F.M. Dostoyevsky's views. In the article on the material of Dostoyevsky's novel «Crime and Punishment» is analyzed the eschatological system of Dostoyevsky’s views. On the basis of the analysis it is concluded that the main topical collision of the novel symbolizes correlation of three types of Russian national consciousness, the essence of this correlation is a model of the eschatological system of F.M. Dostoyevsky's views.
Key words: F.M. Dostoyevsky, mythology, eschatology.
