CC BY
113
ИСТОРИЯ
УДК 94(470)+271.22(470)"1939/1945"
В. Т. Юнгблюд
ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ И ВЛАСТЬ В СССР В ГОДЫ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ В ОЦЕНКАХ ПРЕССЫ США
Статья посвящена анализу изменений, характерных для материалов, посвященных эволюции взаимоотношений советского государства и Русской Православной Церкви во время Великой Отечественной войны. Показано, что пресса США являлась важным инструментом формирования общественного мнения, в том числе и в смысле его ориентации на поддержку коалиционной дипломатии президента Ф. Д. Рузвельта. Статья основана на изучении публикаций, тиражированных массовыми периодическими изданиями США с учетом характерного для них плюрализма мнений.
This article is devoted to changes, typical for materials, related to relations evolution between the Soviet system and Russian Orthodox Church during the Great Patriotic War. It is shown that the U.S. press has been an important tool for shaping public opinion, and terms of its orientation on the support of coalition diplomacy of President Franklin D. Roosevelt among them. This article is based on a study of publications, replicated in U. S. periodicals, relying on typical for them opinion pluralism.
Ключевые слова: Православная Церковь, Московская Патриархия, советское государство, периодические издания, США, религия, патриотизм, образ СССР, Великая Отечественная война, общественное мнение, союзническая дипломатия.
Keywords: Orthodox Church, Moscow Patriarchate, Soviet system, periodicals, United States, religion, patriotism, the image of the Soviet Union, Great Patriotic War, public opinion, allied di plomacy.
Образ Советского Союза в годы Второй мировой войны в Соединенных Штатах Америки формировался под воздействием многих факторов. Среди них важное место занимали восприятие общественностью США характера взаимоотношений между Русской Православной Церковью и советским государством, а также готовности официального Кремля гарантировать соблюдение религиозных прав и свобод в масштабах, сопоставимых с привычными для американцев демократическими стандартами.
Основания для пристального отношения иностранцев, в том числе и граждан США, к про-
© Юнгблюд В. Т., 2012
блеме религиозной свободы в СССР были весьма существенными. «Во время переписи населения 1937 г., всего за четыре года до вступления СССР в войну, пятьдесят семь процентов советского населения причислило себя к религиозным верующим. Хотя мы не располагаем точными цифрами на время войны, все современные источники свидетельствуют, что в тот период число верующих резко выросло», - отмечает современный американский историк С. М. Майнер [1]. С началом войны массовые религиозные чувства отнюдь не ослабели: «Фронтовая жизнь в ежечасном ожидании смерти, страдания от ран, гибель боевых друзей побуждали в русских солдатах религиозные чувства и мысли, в войну религиозные настроения в народе углубились и усилились» [2]. В респектабельном аналитическом журнале «Foreign Affairs» в 1942 г. сообщалось, что в России по-прежнему верующих гораздо больше, чем хотелось бы властям, и «немногочисленные церкви настолько переполнены людьми, что найти себе место во время службы очень трудно» [3]. В 1941-1945 гг. значительная часть населения Советского Союза гораздо более явно, чем в репрессивные 1930-e гг., проявляла приверженность к духовным ценностям православия, чему в значительной степени способствовала патриотическая позиция, занятая Московской Патриархией во главе с Местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Сергием.
Вопрос о взаимоотношении официальной власти и Православной Церкви в стране, большая часть территории которой, по сути, являлась и воспринималась внешним миром как конфессиональное пространство православия, был далеко не праздным. Для Соединенных Штатов Америки эта тема имела особенное значение. В 1942 г. в традиционном опросе общественного мнения, проведенном журналом «Fortune», на вопрос «Если бы вы были поставлены перед выбором отказаться от того, что вам особенно дорого, с чем бы вы расстались в последнюю очередь?» на втором месте в рейтинге ответов оказалось нежелание расстаться с религиозной свободой, уступив первое место только свободе слова [4].
Настроения американских верующих были важным элементом общественного мнения США и влияли на позицию Белого дома в вопросах формирования коалиционной дипломатии. Планы президента Ф. Д. Рузвельта поддержать в
войне с Германией Советский Союз широко обсуждались в Америке. С резкими возражениями против намерений президента выступил американский Совет церквей Христа, который на своей конференции вынес резолюцию, согласно которой участие США в войне на стороне СССР объявлялось недопустимым потому, что Советский Союз - это безбожное государство [5]. Известно, что президент США предпринял определенные шаги, направленные на то, чтобы изменить в лучшую сторону отношение христианской общественности собственной страны к религиозной политике советского руководства. Эти шаги, однако, вряд ли смогли бы произвести желаемый эффект в том случае, если бы руководство СССР не проявило политической дальновидности и не пошло бы на радикальные изменения своего отношения к Церкви [6].
И. В. Сталин, очевидно, прекрасно осознавал, что религиозные настроения не следует сбрасывать со счетов как во внутренней политике, так и во внешней [7]. Весьма показательны наставления, адресованные им А. А. Громыко в момент его назначения на дипломатическую работу в Вашингтон, воспроизведенные в воспоминаниях советского дипломата А. Ф. Добрынина. «Узнав, что тот плоховато еще знает английский язык, -пишет Добрынин, - Сталин посоветовал ему (т. е. Громыко. - Авт.) ходить в американские церкви и слушать проповеди. Эти проповедники, сказал он, говорят на понятном народу языке и выражают его повседневные нужды и заботы, а значит и общие внутриполитические настроения в стране. Будучи уже в Вашингтоне, Громыко, конечно, не рискнул ходить в церковь, но, как он позднее сам признался, регулярно слушал по радио воскресные проповеди» [8]. Андрей Андреевич Громыко несколько иначе и гораздо более скупо сообщает об этой беседе [9], но сам её факт, включая совет Сталина, также приводит в своих мемуарах.
Напутствуя молодого дипломата, советский руководитель довольно откровенно сообщал о собственном понимании роли религиозных деятелей в формировании массовых настроений. Естественно, сформулированный им подход распространялся и на оценку служителей церкви, несущих слово Божие в народ в его собственной стране. Следует согласиться с Майнером, делающим вывод, что с самого начала Второй мировой войны «...в Кремле хорошо понимали, что не удалось искоренить религиозные верования, и советские правители всегда рассматривали религиозную политику как политический фактор, проводя политику в поразительно широком спектре вопросов» [10]. Несомненно, религиозный фактор как минимум в не менее значительной степени проявлялся также и в политическом пла-
нировании Соединенных Штатов Америки. Именно по этой причине представляется важным рассмотреть, как реалии взаимоотношений советской власти и православной Церкви передавались на страницах американских периодических изданий.
1941 год стал важной вехой в развитии американо-советских отношений. Общность военных целей создавала важную предпосылку для существенного изменения тональности американской прессы. Военный союз становился реальностью, и это обстоятельство требовало соответствующего информационного сопровождения. Для того чтобы религиозный вопрос не становился камнем преткновения для коалиционной дипломатии, было необходимо как можно быстрее снять негативный фон, накопленный советской властью в «безбожные» предвоенные десятилетия.
Буквально с первых же недель войны «...Советский Союз оказался релегитимирован подлинным патриотическим подъемом... Успешное сопротивление германскому вторжению требовало реабилитации отвергаемых прежде русских религиозных ценностей» [11]. Советское руководство достаточно быстро осознало эту необходимость [12]. Однако большинство американских авторов, писавших о проблемах религиозной свободы в СССР, не торопились реагировать на проявлявшиеся симптомы наметившихся в России перемен. Читающая Америка продолжала в изобилии получать информацию, позволявшую воспроизводить мрачные картины духовного опустошения и коммунистического диктата. В текстах многих корреспондентов и политических обозревателей ощущалась инерция довоенных образов. В этом не было ничего удивительного: изменение содержания статей и использованных в них оценочных интонаций не могло быть быстрым уже потому, что в основе этих образов лежали, как правило, реальные факты недавней российской истории.
Американские публицисты справедливо считали, что именно антирелигиозная политика Москвы перед войной внесла наибольший вклад в нагнетание антисоветского психоза в Соединенных Штатах. Отмечалось, что имевший место в 1920-1930-е гг. «атеистический крестовый поход Москвы был, пожалуй, самым сильным фактором (даже более сильным, чем идея мировой революции), который поверг западный мир в состояние ненависти и отвращения к Советской России» [13]. Устойчивый общественный негатив был следствием проявления антирелигиозной ксенофобии со стороны советского государства, вылившейся в закрытие религиозных школ, разрушение храмов, повсеместный запрет богослужения, табу на любые социальные действия церкви, недопущение верующих в партию и коммунистические молодежные организации, национа-
лизацию церковного имущества; лишение венчания какого-либо правового значения; физическую «ликвидацию» тысячи священников [14].
Несмотря на то что советская Конституция заявляла о свободе совести, отмечалось в «Foreign Affairs», фактически свобода была предоставлена лишь антирелигиозной пропаганде. Например, «был издан закон, под угрозой лишения жизни запрещавший религиозное обучение лиц моложе восемнадцати в группах, состоявших более чем из четырех человек. Его цель заключалась в уничтожении религии на корню» [15]. Читателям напоминали о том, что официальные власти в СССР в течение длительного времени вели настоящую публицистическую атаку на религию в ежедневных и еженедельных журналах, в специальных книгах и брошюрах, об организованных антирелигиозных демонстрациях и праздниках, особенно в канун Рождества и на Пасху; об открытии во многих городах антирелигиозных музеев [16]. Консервативные издания США тиражировали фразу, ставшую популярной в СССР в годы первых пятилеток: «Мы не будем отмечать ни Рождество, ни Пасху, но будем праздновать установку нового водопровода» [17].
Заметное место в формировании подходов к оценке религиозной жизни в России занял англоязычный журнал «Russian Review», учрежденный знатоком российской истории эмигрантом М. М. Карповичем. Первый номер журнала вышел в свет в 1941 г. На протяжении всей войны на его страницах неоднократно появлялись материалы, освещавшие проблемы взаимоотношений власти и Церкви в СССР [18]. Среди авторов журнала был и сам Карпович, довольно резко характеризовавший религиозную политику Кремля в предвоенные годы: «Вместо благожелательного нейтралитета государство встало на позиции открытой враждебности к религии в целом и каждой конфессии в частности; враждебности, которая в течение многих лет нашла свое проявление в акциях прямого преследования и дискриминации. На деле правительство присоединилось к боевым антирелигиозным убеждениям различных атеистических организаций, которым оказывает всестороннюю поддержку, и тем самым атеизм превратился в своего рода государственную религию России» [19]. Возрастание роли и влияния Православной Церкви после начала войны не остались незамеченными Карповичем [20], но он считал, что перемены слишком незначительны, для того чтобы гарантировать нормальное развитие страны в будущем, подчеркивая, что необходимо более «радикальное изменение отношения Церкви и государства» [21].
Тезис о том, что в СССР произошла своеобразная замена одной религии - православной -на другую - коммунистическую, предложенный
главным редактором «Russian Review», строго говоря, не был оригинальным. Так, в редакционной статье октябрьского номера 1941 г. популярного еженедельного журнала «Life», издававшегося известным консервативным медиамагна-том Г. Льюсом, отмечалось, что присущий религиозным крайностям фанатизм был сопоставим с атеистической политикой советской власти и по степени неистовости, и по масштабам нетерпимости: «Почти четверть века коммунизм, единственная официальная религия в СССР, более или менее отчаянно пытался искоренить идею Бога среди 190 миллионов россиян» [22].
В отечественных и зарубежных исследованиях отмечается неравномерность процесса нормализации государственно-церковных отношений в военные годы. Выделяются главные вехи, позволяющие характеризовать качественные отличия форм и содержания двусторонних контактов на разных этапах. С точки зрения интересующей нас проблемы, особенно важными представляются следующие события: 22 июня 1941 г. - начало Великой Отечественной войны, коренным образом изменившее характер взаимовосприятия государства и Церкви. Власть поддерживала в тот момент связи с Патриархией и верующими, «фактически не придавая им юридического характера» [23]; 2 ноября 1942 г. - Указом Президиума Верховного Совета в состав Государственной комиссии по расследованию нацистских злодеяний был включен митрополит киевский Николай. Этот акт ознаменовал придание государственно-церковным отношениям официального статуса. Митрополит Николай на протяжении всей войны выполнял большой объём работы, представляя Патриархию, а в отдельных случаях и государство в международных делах [24]; 4 сентября 1943 г. - состоялась личная встреча Сталина с митрополитами Сергием (Страгородским), Алексием (Симанским) и Николаем (Ярушевичем) (при участии В. М. Молотова и Г. Г. Карпова), вслед за которой 8 сентября прошел собор епископов, избравший митрополита Алексия патриархом. С этого момента формируется политико-правовая основа взаимодействия советского государства и РПЦ, что означало «невозможность возвращения к довоенным методам борьбы с Церковью» [25]; 31 января - 2 февраля 1945 г. -проведение Поместного собора Русской Православной Церкви, на котором митрополит Алексий был избран тринадцатым патриархом Московским и всея Руси и было принято Положение об управлении Русской православной Церкви [26]. Это событие открывало новые возможности для активизации внешнеполитической деятельности Патриархии (её делегации посетили Болгарию, Югославию, Румынию; в мае этого года впервые за всю историю России патриарх Московский и
всея Руси Алексий отправился в паломничество на Святую землю), а также для повышения роли РПЦ в «консолидации общества, необходимой для решения политических и социально-экономических задач по укреплению народно-демократических режимов и обретению ими подобающих позиций на международной арене» [27].
Важно отметить, что на протяжении всей войны государство и Церковь выступали как субъекты исключительно важного для страны эволюционного процесса, объединённые общими патриотическими задачами и ответственностью за судьбу народа. Приведенные выше в хронологической последовательности рубежные события советско-православного диалога по существу отражают темпы и логику «легитимации» и «реабилитации» РПЦ в системе советского государства. Различные американские издания с различной степенью адекватности должны были усваивать эту информацию и доносить её до своих читателей. Важнейшим источником сведений для них была сама московская Патриархия.
В 1942 г. вышла в свет книга «Правда о религии в России», в которой Местоблюститель патриаршего престола митрополит Сергий писал, что «Церковь раз и навсегда должна соединить свою судьбу с судьбой паствы на жизнь и смерть». Этот тезис, сформулированный главным церковным иерархом страны, давал возможность две идеи национального и религиозного единства синтезировать в одну: «Православие есть истинное выражение национального духа русского народа и наших братьев славян» [28]. Такой подход имел глубокий внутриполитический и международный смысл. Он создавал благоприятный климат для появления новых оценок российских реалий за рубежом и позволял отделить их четкой линией от привычных для запада довоенных стереотипов. В феврале 1943 г. в статье митрополита Сергия, опубликованной в издаваемом компартией США журнале «Soviet Russia Today», этот мотив прозвучал ещё более отчетливо. Он писал: «Тема гонений на религию в России никогда не исчезала со страниц иностранной, враждебной прессы, и это был лейтмотив эмигрантской периодики» [29].
Заявления митрополита были частью широкой просветительской кампании РПЦ. «Абсолютное большинство материалов (опубликованных Московской патриархией. - Авт.) было адресовано зарубежной общественности, и содержание их было, разумеется, продиктовано интересами государства, - так, как эти интересы понимало сталинское руководство» [30], - пишет Т. А. Чума-ченко. К этому следует добавить, что слова служителей Церкви, адресованные российской пастве и иностранным читателям, были наполнены одними и теми же смыслами: патриотизм, духовное подвижничество, национальное единение.
Американская периодика воспринимала эти сигналы. Наиболее доброжелательно настроенный по отношению к СССР журнал «Soviet Russia Today» отмечал, что свобода вероисповедания в Советской России реализуется в ином историческом контексте, отличном от американского, и это стало причиной недоразумений в отношениях двух стран [31]. Таким образом, фундаментальные различия в подходах руководителей США и СССР к вопросам религии и веры сводились к обычному несовпадению исторического опыта и культурных традиций и оценивались как досадный курьёз.
Издания левой ориентации в США использовались в качестве трибуны различными общественными движениями западных стран, выступавшими за скорейшее открытие второго фронта в Европе и расширение военной помощи Советскому Союзу. Одной из наиболее активных организаций такого рода был британский Объединенный комитет помощи СССР, который возглавлял настоятель Кентерберийского собора марксист Хьюлетт Джонсон. Англиканская церковь имела весьма влиятельные позиции в Соединенных Штатах Америки, а статьи одного из наиболее красноречивых её проповедников пользовались определенным успехом. Принимая во внимание изначальный критический настрой по отношению к СССР американских религиозных общин христианской направленности, выступления Джонсона (в Великобритании и США его часто называли «Красным деканом») имели существенный пропагандистский эффект. В ноябре 1943 г. он писал: «Многие несут вздор относительно религиозных преследований в России. Новый патриарх сам признает, что никогда после 1917 г. он не был ограничен в богослужении советским правительством. Он протестует против многочисленных выдуманных историй об убитых священнослужителях. В тридцати тысячах общин религиозные обряды отправляются без каких бы то ни было помех. В тех случаях, когда верующих, желающих нести службу, немного, помещение им предоставляется бесплатно. Духовенство пользуется всеми правами наравне с другими гражданами; верующие разных национальностей могут отправлять обряды на своем собственном языке. И, несмотря на то что религиозная пропаганда по-прежнему официально запрещена, это правило соблюдается нестрого и не причиняет никакого вреда церкви» [32]. Необходимо отметить, что появление подобных публикаций, рисующих идиллическую, далекую от действительности картину случалось довольно редко и было скорее исключением, чем правилом даже для леворадикальных изданий. В данном конкретном случае важно учитывать момент выхода статьи в свет: она появилась почти сразу
же после того, как состоялось «замирение» Сталина и руководства Православной Церкви (4 сентября 1943 г.) и в период подготовки Тегеранской конференции, на которой ожидалось утверждение планов открытия второго фронта.
В реабилитации довоенной политики советской власти приняли участие и либеральные публицисты. Они, как правило, стремились рассматривать эту тему комплексно, в широком хронологическом и проблемном контексте. Так, начало конфликта между Церковью и государством, по мнению постоянного автора «Current History» С. Фея, имело отнюдь не «коммунистические» корни - еще «при старом царском режиме многие из православных священников были невежественны, суеверны, аморальны и развратны. Они выступали против современных научных методов в медицине, сельском хозяйстве и образовании. Священный Синод, созданный Петром Великим, стал анахронизмом, стоящим на позициях фанатичной реакции и узкого национализма» [33]. В таких условиях, - по мнению этого обозревателя, - большевики, совершив революцию, попросту не могли игнорировать факт очевидного несоответствия позиции, занятой Церковью, идеологии радикального обновления, предложенной советской властью.
Лишь немногие американские аналитики на первых порах заметили перемены в религиозной политике советского руководства. Фей был как раз из их числа. Он зафиксировал произошедшие после июня 1941 г. сдвиги и пытался объяснить происходящее: «В последние годы, однако, Сталин ослабил гонения - новое, светское образование пустило корни в целое поколение советской молодежи, и церковная организация уже не рассматривается как идейная опасность для марксистских идеалов» [34].
Причины поворота в политике советского государства в отношении православной Церкви, ставшего очевидным осенью 1943 г., американские журналисты характеризовали по-разному. В большинстве случаев главной из них называли патриотическую позицию Московской Патриархии, провозглашённую в самом начале войны и последовательно соблюдавшуюся на всем её протяжении. Отмечалось, что сразу же после нападения Гитлера на СССР глава Русской православной церкви, исполняющий обязанности Патриарха, митрополит Сергий выступил с посланием, в котором призвал верующих встать на защиту отечества. Церковь, заявил он, всегда была неразрывно связана со страной и народом. Совершив молебен о победе русского воинства, он, «предвидя возможность оккупации немцами обширных западных провинций, осудил заранее любое сотрудничество с врагом. Это обращение получило большую огласку. Во всех церквях были
проведены молебны о победе русской армии. Приходы начали делать большие пожертвования в фонд войны» [35]. Призывы служителей Церкви были услышаны паствой не только в тылу и в прифронтовых районах, но и на оккупированных территориях. «Именно потому, что их бедствия и лишения в войне, которую они называли "Великой Отечественной", были столь велики, простые русские люди связывали будущую возможную победу с изначальными русскими ценностями: "подвигом" (подвижничеством), основанным на способности длительное время переносить лишения и тяготы (долготерпения) и канонизированном мученичестве (страдании)» [36], - отметил Д. Биллингтон. И Церковь сыграла огромную роль в формировании духа единения и массовой готовности служить Отечеству. Американские обозреватели отмечали и по достоинству оценивали этот вклад: «Сталин признал, что православное духовенство, почти без исключения, действовало лояльно, полезно и патриотично в условиях войны, несмотря на усилия нацистских властей превратить их в своих приспешников на оккупированных территориях» [37].
В целом американцы понимали, что какие бы формы не приняло примирение власти и Церкви, его причиной стал отнюдь не душевный трепет Кремля. Функциональная сторона решений в отношениях с Церковью всегда была для советского руководства приоритетной. Корреспондент британской радиокомпании Би-би-си А. Верт, в 19411945 гг. работавший в СССР и несколько раз публиковавший свои материалы в США, уже в 1942 г. заметил, что задолго до официального признания РПЦ «Сталин сделал ставку на национальное единство, в результате антирелигиозная пропаганда... полностью прекратилась с самого начала войны» [38]. Итог такой тактики оказался весьма впечатляющим. В «Current History», например, уже в 1942 г. по этому поводу вполне обоснованно отмечалось, что единство правительства и Церкви «поразительным образом изменило военный потенциал русских» [39].
Несколько иначе объяснил причину сближения Церкви и государства известный специалист по российской истории Б. Пэйрес. Полагая, что попытка искоренить религиозные чувства у верующих россиян с самого начала была обречена на провал, он заключил, что осознание этой неудачи руководством страны, усиленное тяготами войны, привело к примирению [40]. Таким образом, по мнению этого автора, базовым фактором компромисса между Патриархией и государством стала изначально толерантная к власти, сочувствующая народу позиция Православной Церкви, а правительство СССР руководствовалось лишь соображениями практической целесообразности.
Впрочем, недоверие в отношении религиозной политики советского правительства продолжало оставаться устойчивым мотивом определенной части консервативной прессы США и использовалось в качестве инструмента давления на общество и Белый дом. Например, Фултон Дж. Шин, популярный в Америке профессор Католического университета в Вашингтоне, считал, что США должны предоставить свою помощь России в войне против Гитлера только после освобождения религиозных заключенных из концентрационных лагерей и возвращения церковного имущества [41]. В противном случае политику сотрудничества с советским режимом предлагалось обусловливать выдвижением жестких условий. По мере развития коалиционной дипломатии выступления с подобными заявлениями становились все менее популярными. Общественное мнение США под влиянием побед Красной Армии пропитывалось все более выраженными симпатиями к советскому народу. Однако чувства лояльности по отношению к политике советской власти в отношении Церкви и верующих, очевидно, никогда не были всеобщими. И хотя в популярном в США «Reader's Digest» в середине 1943 г. не без иронии отмечалось, что сейчас «даже христианские священники изо всех сил стараются убедить Америку в том, что в России присутствует религиозная свобода, хотя и с некоторыми ограничениями» [42], сомнения в том, что обретенная в России в годы войны формула согласия между светской властью и православной верой переживет войну и окажется по-настоящему жизнеспособной, сохранялись. Слова известного социолога и публициста Н. С. Тимашева, написавшего в 1945 г., что «коммунистические лидеры на самом деле не приняли даже идею нейтралитета в религиозных делах», что «они как и раньше исповедуют безоговорочный атеизм», в соответствии с которым «религия продолжает считаться враждебным институтом, с которым правительство будет бороться с помощью народного образования», а Конституция СССР «признает свободу антирелигиозной, но не религиозной пропаганды» [43], не являлись единичным фактом.
Примирение Православной Церкви и коммунистического правительства не погасило интерес американских журналистов к религиозной проблематике в СССР. Наоборот, оно актуализировало множество других вопросов. Как изменилась ситуация после признания? Насколько искренна политика советского руководства? Какова дальнейшая судьба Русской Православной Церкви? Преобладающим вектором в публикациях, посвященных поискам ответов на эти вопросы, была констатация необратимости перемен. В этом смысле к близким по духу выводам приходили и откровенно просоветский «Soviet Russia Today»
(«нет никаких оснований ждать "свертывания", аннулирования этого процесса; если какие-нибудь изменения и произойдут в этом вопросе, то, вероятнее всего, в лучшую сторону») [44] и аналитический журнал истэблишмента «Foreign Affairs», в котором утверждалось, что «нет оснований беспокоиться за будущее религии в России... Россия по-прежнему остается самой религиозной страной в Европе» [45]. Образцом союзнической толерантности стали публикации Ф. Элиота, который заметил, что для достижения взаимопонимания двух народов нужно, «чтобы каждый был готов отложить заблуждения и предрассудки, которые от их частого повторения уже выкристаллизовались в аксиому. В случае с сегодняшней Россией и Америкой формула, которую американцы должны отвергнуть, -это характеристика русского народа как безбожного и нерелигиозного» [46]. Такая позиция в целом довольно точно передавала возобладавший к 1943 г. либеральный подход. Отказываясь от крайних оценок, многие авторы предпочитали оценивать неопровержимые факты и воздерживались от повторения идеологических клише, распространенных в США перед войной. Такая позиция было связана, с одной стороны, со значимостью вопроса, а с другой - с нежеланием «осложнять» союзнический диалог заведомо проблемным сюжетом.
Надо полагать, что именно по этим причинам из американской прессы 1943-1945 гг. ушли сведения, подтверждавшие нерешенность религиозного вопроса в СССР, отсутствия полной свободы вероисповедания, равноправия верующих и проч. Так, например, в одном из отечественных исследований указывается, что «изменение курса государственно-церковных отношений в период Великой Отечественной войны в благоприятную для Церкви сторону не повлекло за собой послабления налогового бремени. Согласно статье 19 Указа Президиума Верховного Совета СССР «О подоходном налоге с населения» от 30 апреля 1943 г., священники облагались налогом на уровне частных предпринимателей. Минимальный налог составлял 81% при доходе свыше 7 тыс. рублей в год...». Но эти факты были «не на виду» и в зарубежной прессе не фигурировали. Без комментариев оставалось и то, что в эти годы аресту, заключению и ссылкам подверглись те, кто во время войны оказался на оккупированных территориях и служил в храмах: «Осужденные получали большие сроки. Арестовывали священников за особую "активность", брали и "повторников", уже ранее судимых и отбывших наказание» [47].
Уже упоминавшийся в настоящей статье С. М. Майнер в своем исследовании, посвященном проблемам союзнической политики, рассмот-
ренной под углом зрения религиозного вопроса в СССР, приходит к весьма жесткому выводу: «Для получения помощи запада Москве нужно было развеять серьезные и вполне заслуженные подозрения в отношении атеистического коммунизма... Поэтому на протяжении всей войны Москва и её люди за границей без устали трудились над искоренением из памяти предвоенных советских репрессий против религии, чтобы заменить их новым имиджем СССР как защитника христианской цивилизации. ...Советам удалось справиться с этой задачей на удивление успешно. История этой почти преданной забвению пропагандистской кампании служит убедительным примером международного имиджмейкинга, различий в советских, английских и американских представлениях о СССР, развития альянса между тоталитарным государством и западными демократиями, препятствий, с которыми сталкивались журналисты, работающие в диктаторских системах, а также того, как стремление выдавать желаемое за действительное, идеологическая приверженность, карьеризм и коррупция формируют информационные потоки в военное время» [48]. Анализ материалов, опубликованных в американской прессе 1941-1945 гг., позволяет не согласиться с этим заключением и прийти к иным выводам:
- в годы Второй мировой войны американская пресса сохранила присущий ей плюрализм в широком спектре оценок российской жизни, включая религиозную политику советского государства и положение верующих в СССР;
- американские средства массовой информации внесли существенный вклад в разрушение довоенных стереотипов восприятия СССР как «безбожного» тоталитарного государства, бесконечно далекого от демократических идеалов и принципов. Главным побуждающим фактором для них являлись реальные события в России, демонстрирующие подлинное единение народа и власти в Отечественной войне. Само применение термина «имиджмейкинг» в таком контексте представляется не только несостоятельным, но и кощунственным;
- в условиях коалиционной войны само понятие «пропаганда» применительно к целому ряду тем приобретало довольно условный смысл. СССР и США в той войне были союзниками. Не только правительства. Союзниками были армии, народы. Союзниками были религиозные конфессии. Союзниками были корреспонденты и политические обозреватели. Материалы прессы США за 1941-1945 гг. свидетельствуют именно об этом.
Примечания
1. Майнер С. М. Сталинская священная война. Религия, национализм и союзническая политика 1941— 1945. М., 2010. С. 17.
2. Цыпин В. История русской Церкви. 1917-1997. М., 1997. С. 263.
3. Pares B. Religion in Russia // Foreign Affairs. 1943. Vol. 21. № 4. P. 642.
4. The Fortune Survey // Fortune. 1942. November. Vol. 25. № 4. P. 8.
5. Коваленко В. В. Влияние международного фактора на отношение Советского государства к Русской Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны // Вестник ОГУ. 2004. № 4. С. 17.
6. Цыпин В. Указ. соч. С. 270-271.
7. Сюзан Батлер, подготовившая наиболее полное издание переписки Ф. Д. Рузвельта и И. В. Сталина, не сомневается в том, что изменение отношения Сталина к Православной Церкви произошло при непосредственном участии президента США: «Это всего лишь предположение, но в высшей степени вероятное, что именно Рузвельт направил его по этому пути» (My Dear Mr. Stalin. The Complete Correspondence of Franklin D. Roosevelt and Joseph V. Stalin / ed. with commentary, by Susan Butler. New Haven and London. 2005. P. 24, 159.) Мы полагаем, что этот мотив для советского руководителя не был единственным, хотя, безусловно, влиял на принятые им решения.
8. Добрынин А. Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США (19621986 гг.). М., 1997. С. 16.
9. Громыко А. А. Памятное. Т. 1. М., 1988. С. 77.
10. Майнер С. М. Указ. соч. С. 14-15.
11. Биллингтон Д. Россия в поисках себя. М., 2005. С. 49.
12. См., например: Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995. С. 183193.
13. Fay S. What Does Stalin Want? // Current History. 1943. November 17. Vol. 5. № 27. P. 205-206.
14. Baldwin R. The Question of Liberty // New Republic. 1941. 17 November. Vol. 105. № 20. P. 650651.
15. Pares B. Religion in Russia // Foreign Affairs. 1943. July. Vol. 21. № 4. P. 637-638.
16. Timasheff N. S. Religion in Russia // Current History. 1945. Vol. 8. February. № 42-1. P. 105-106.
17. Religions in Russia // Life. 1941. October 13. Vol. 11. № 15. P. 118.
18. Болховитинов H. H. Русские ученые-эмигранты (Г. В. Вернадский, М. М. Карпович, М. Т. Фло-ринский) и становление русистики в США. М., 2005. С. 60-61.
19. Karpovich M. Church and State in Russian History // Russian Review. Spring 1944. Vol. 3. № 2. P. 19.
20. В частности, он отмечал, что с началом войны «...воинствующий атеизм перестал быть официальной государственной политикой, его крайние проявления перестали поощряться... Продиктовано это стремлением к консолидации национальных настроений в стране в условиях растущей внешней угрозы; эта "новая религиозная политика" была значительно усилена фактически с самого начала войны». Karpovich M. Op. cit. P. 20.
21. Ibid.
22. Religions in Russia // Life. 1941. October 13. Vol. 11. № 15. P. 110. Хотя очевидное сходство формулировок, использованных М. М. Карповичем и редакцией журнала «Life», действительно имело место, необходимо отметить, что природа приведенных выводов была различной. Оценки Карповича основыва-
лись на глубоком знании российской истории, понимании роли русской православной традиции и были следствием его устойчивого пессимизма в отношении будущего советской власти в России. Н. Н. Болхови-тинов отмечает, что именно в годы войны «либерализм Карповича получил более консервативную окраску», вследствие чего к 1945 г. он стал высказывать опасения, что «тоталитарные и полицейские режимы могут занять в Европе место немецких завоевателей» (см: Болховитинов Н. Н. Указ. соч. С. 62, 630). Истоки оценок, характерных для редакции журнала, следует искать в традициях американского консерватизма, позиция журнала в отношении СССР в годы войны была менее последовательной и подверженной политической конъюнктуре.
23. Хохлов А. В. Возрождение религиозной жизни и эволюция государственно-церковных отношений в годы Великой Отечественной войны // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. 2008. № 62. С. 94.
24. Коваленко В. В. Указ. соч. С. 16.
25. Хохлов А. В. Указ. соч. С. 195.
26. Поспеловский Д. В. Указ. соч. С. 197.
27. См.: Чумаченко Т. А. Указ. соч. С. 51; Власть и церковь в Восточной Европе 1944-1953. Т. 1. 1944— 1948. Документы Российских архивов. М., 2009. С. 6.
28. Московских И. А. Всеславянский комитет и Русская Православная Церковь в годы Великой Отечественной войны // Право и образование. 2005. № 1. С. 179.
29. The Patriarch Sergius. The Truth about Religion in Russia // Soviet Russia Today. 1943. February 2. Vol. 11. № 10. P. 9.
30. Чумаченко Т. А. Государство, православная церковь, верующие 1941—1961 гг. М., 1999. С. 62.
31. Melish W. H. Russia and Four Freedoms // Soviet Russia Today. 1944. June 4. Vol. 13. № 2. P. 20
32. Johnson H. The Moral Foundations of the USSR // Soviet Russia Today. 1943. November 3. Vol. 12. № 7. P. 16. Согласно данным, приведенным Е. Н. Морозо-
вой, «на 1 июля 1944 г. в РСФСР насчитывалось 2297 храмов (всего же на территории СССР действовали 10243 церкви и молитвенных дома», т. е. в три раза меньше той цифры, которую называет X. Джонсон (Морозова Е. Н. Государственная власть, Русская православная церковь и общество в годы Великой Отечественной войны // Вестник Санкт-Петербургского университета МВД России. 2005. № 2. С. 53).
33. Fay S. Op. cit. P. 205-206.
34. Ibid. P. 205-206.
35. Timasheff N. S. Religion in Russia // Current History. 1945. February. Vol. 8. № 42-1. P. 507.
36. Биллингтон Д. Указ. соч. С. 49.
37. Fay S. Op. cit. P. 205-206.
38. Werth A. Russia Behind the Lines // Nation. 1942. 18 April. Vol. 154. № 16. P. 454.
39. Black C. E. The Line-Up in Eastern Europe // Current History. 1942. February. Vol. 1. № 6. P. 532533.
40. Pares B. Religion in Russia // Foreign Affairs. 1943. July. Vol. 21. № 4. P. 637, 644.
41. Religions in Russia // Life. 1941. 13 October. Vol. 11. № 15. P. 118.
42. Eastman M. To Collaborate Successfully - We must Face the fact About Russia // Readers Digest. 1943. July, Vol. 43. № 255-1. P. 5.
43. Timasheff N. S. Op. cit. P. 109-110.
44. Melish W. H. Op. cit. P. 21.
45. Pares B. Religion in Russia // Foreign Affairs. 1943. July. Vol. 21. № 4. P. 644.
46. Eliot F. M. A Religion View of the USSR // Soviet Russia Today. 1943. May 2. Vol. 12. № 1. P. 22.
47. См.: Марченко A. H. Материальное положение православного духовенства в России в 19181957 годах // Отечественная история. 2008. № 4. С. 107; Емельянов H. Е., Хайлова О. И. Гонения на русскую православную церковь(1917-1950-е годы) // Россия и современный мир. 2008. № 4. С. 126.
48. Майнер С. М. Указ. соч. С. 26.
