CC BY
103
Вестник ПСТГУ
II: История. История Русской Православной Церкви.
2012. Вып. 4 (47). С. 87-101
Правительственная политика в отношении католицизма в Литве в 1860-х — НАЧАЛЕ 1870-Х ГГ. В ВОСПРИЯТИИ католического клирика
Е. С. Грицуто
Статья посвящена проблеме восприятия католическим духовенством правительственной политики в отношении католицизма в 60-70-е. гг. XIX в. в Литве. Источником информации послужила записка «Преследование Церкви в Литве и в особенности в Виленской епархии». Ее автор оценивает деятельность генерал-губернаторов, их личные качества, работу епархиального управления, характеризует позицию польского духовенства. Автор приходит к выводу, что русское правительство не желало сосуществовать с польской народностью. Посредством русификации и гонений на Католическую Церковь оно пыталось уничтожить польский элемент в крае.
Во второй половине XIX в. российские власти предпринимают попытку форсировать интеграцию Северо-Западного края в состав Российского государства. Важную роль в этом процессе играла национальная и конфессиональная политика, проводимая правительством и местной администрацией. В последнее время она привлекает внимание все более широкого круга исследователей1. При этом восприятие этой политики католическим духовенством до сих пор еще мало изучено. Отчасти это связано с тем, что клирики, находясь под постоянным надзором, имели гораздо меньше возможностей выражать свои национальные, религиозные и политические воззрения и, в отличие от польских эмигрантов, не могли высказываться на страницах европейской печати. Между тем без анализа того, как представители католического духовенства оценивали цели, методы и результаты правительственной политики, а также перспективы взаимодействия католиков с местной и центральной властью, невозможно понять характер меж-конфессиональных отношений в крае.
В этой связи большой интерес представляет единственная в своем роде записка, написанная католическим клириком на польском языке в начале 70-х гг., изданная впоследствии в Париже на французском2. Польский подлинник, как и
1 Долбилов М. Д. Русский край, чужая вера: этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II. М., 2010; Комзолова А. А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. М., 2005; Сталюнас Д. Обратная уния: из истории отношений между католицизмом и православием в Российской империи 1840—1873. Вильнюс, 2010.
2 La persecution de l’eglise en Lituanie et particulierement dans le Diocese de Vilna de 1863 a
его копии на языке оригинала, до настоящего времени не найден. Русский перевод рукописи сохранился в Литовском государственном историческом архиве (LVIA), в фонде канцелярии Виленского генерал-губернатора под названием «Преследование церкви в Литве и в особенности в Виленской епархии (1862— 1863)»3. Он находился в бумагах Н. Л. Чайковского, который занимал пост правителя канцелярии виленского губернатора. В русском переводе на первом листе есть пометка: «Записка, составленная в 1873 г.», т.е. русский перевод был сделан в том же году, когда вышло французское издание текста. Он находился в бумагах Н. Л. Чайковского (1845—1905), в 1869—1872 гг. служившего столоначальником литовской духовной консистории, а в 1872—1875 гг. состоявшего чиновником по особым поручениям при попечителе Виленского учебного округа (впоследствии он занимал пост правителя канцелярии виленского губернатора). Переводилась ли записка лично для него или по служебной необходимости, неизвестно. В любом случае, налицо заинтересованность русского чиновничества в этом переводе. После смерти Чайковского документ попал сначала в архив Министерства внутренних дел, а затем — в Архивное управление МВД Литовской СССР4.
В вопросе об авторстве записки существует расхождение во мнениях. Д. Ста-люнас приписывает польскую рукопись, именуемую им «памфлетом», как и записку «Настоящее положение Северо-Западных губерний» 1865 г., виленскому издателю и публицисту А. Г. Киркору (Adam Honory Kirkor). Он ссылается на то, что в «памфлете» упоминается документ, который стал главной причиной отставки К. П. фон Кауфмана с поста виленского генерал-губернатора (речь идет, как считает Сталюнас, о записке Киркора «Настоящее положение Северо-Западных губерний»). В «памфлете» наблюдаются некоторые параллели с этой запиской: приводятся одни и те же данные относительно числа прихожан и в той же последовательности, совпадает смысловая структура произведений относительно массовых обращений и круг упоминаемых в негативном ключе лиц. Однако атрибуция «памфлета» Киркору, даже по словам Сталюнаса, «не может считаться окончательной», поскольку в записке объектом критики является местная администрация, а в «памфлете» — «российские власти в целом». «Памфлет» ничего не сообщается о проекте «обратной унии», известном в Петербурге уже в 1865 г. Сам Сталюнас задается вопросом, что заставило Киркора как автора анонимного «памфлета» умолчать о своем же проекте5. Того же мнения относительно авторства записки придерживается М. Д. Долбилов6. Как и Сталюнас, он считает, что из текста видно, что рукопись написана виленским католиком, близко наблюдавшим за ходом описываемых событий. Совпадение ряда фрагментов рукописи с текстом записки А. Г. Киркора «Настоящее положение Северо-Западных губерний», обозначенной у Долбилова «от мая 1866» (хотя Сталюнас относит ее к 1865 г.), позволяет автору предположить, что именно Киркор написал позд-
1872 Traduction du polonais, revue et precedee d’une preface par le R.P. Lescoeur de l’Oratoire. P., 1873.
3 LVIA. F. 378. Ap. 219. В. 690.
4 Фонд Н. Л. Чайковского был принят на хранение 9 декабря 1958 г., а позднее расформирован (см.: LVIA. Дело фонда № 378. Т. 1. L. 263-263 ap., 268).
5 Сталюнас Д. Указ. соч. С. 93-96.
6Долбилов М. Д. Русский край, чужая вера... С. 611, 481, 639, 898, 949.
нее этот «памфлет» или участвовал в его составлении. Долбилов ссылается и на то, что одновременно с выходом в печать французского варианта рукописи, в 1S73 г. Киркор готовил разоблачительную публикацию другой записки середины ^G-k гг. — проекта подчинения католиков в Российской империи Православной Церкви в форме унии. Однако Киркор, редактор легальных изданий, публиковавший свои статьи в официальной периодике, едва ли мог быть автором явно антиправительственного текста и уж тем более вряд ли стал бы публиковать его, пусть даже анонимно.
На сегодняшний день записка остается мало изученной. В своем исследовании Долбилов ссылается на французский вариант записки: отрывок о похоронах Минского епископа Бересневича; замечания составителя записки о том, что русский язык в то время не употреблялся в обрядах ни Христианской Церкви, никакой другой религии. У Долбилова есть и эпизод, описывающий убийство прелата Тупальского, который присутствует в «записке», но автор ссылается на другую анонимную записку «Об убийстве прелата Тупальского»7. Записка лишь частично введена в научный оборот, подробно она исследователями не анализировалась. Сталюнас, приписывая записку Киркору, упоминает об истории удаления из края Кауфмана и об издевательствах подполковника Самбикина над католическими священниками, которые подтверждаются архивной документацией^
В каталогах Литовской академической библиотеки им. Врублевских экземпляр французского издания представлен с указанием на авторство прелата-архидиакона Александра Важинского (І812—1S72), состоявшего при кафедральном Виленском капитуле. Авторство Важинского было определенно установлено известным польским историком литературы и библиографом XIX в. К. Ю. Т. Эстрейчером9. Любопытно, что прелат А. Немекша в письме к виленскому губернатору С. Ф. Панютину называл Важинского «явным врагом правительства», что соответствует духу записки, автор которой вовсе не пытается изобразить лояльность русским властям. Косвенно в пользу его авторства свидетельствует и появление записки в 1S73 г., когда бумаги скончавшегося Ва-жинского могли оказаться за границей. В записке Важинский упоминает себя в третьем лице1(). Будучи членом капитула, он участвовал в его работе, лично знал епархиальное начальство и членов местной администрации.
Русский перевод несколько отличается от французского, есть небольшие расхождения в датах и цифрах. Также в нем отсутствуют две ссылки на сборники Муравьева, имеющиеся во французской публикации11, которые могли в нее попасть после редакции Лескёра. Французский текст содержит фразу о том, что для дворянства «не было ни закона, ни справедливости (об этом договаривались)», которой нет в русском12. Географические названия французского издания являются калькой с польских, а в русском переводе они указываются в соответствии с
7Долбилов М. Д. Русский край, чужая вера... С. б11, 4S1, б39, S9S, 949.
S Сталюнас Д. Указ. соч. С. 92—93.
9 Estreicher K. Bibliografia Polska XIX stolecia. T. 5. S. 27.
1G LVIA. F. 37S. Аp. 219. В. 69G. L. 11.
11 La persecution de l’eglise en Lituanie et particulierement dans le Diocese de Vilna de 1S63 a 1S72. P., 1S73. P. 11-12, 1б.
12 Ibid. P. 3G.
официальным написанием13. Русский перевод несколько «русифицирует» текст записки. В нем присутствует запись о французском издании14. Не исключено, что русский перевод осуществлялся с французского, на что косвенно указывает пунктуация французской публикации, повторяющаяся в русском переводе15. Однако упоминание французского издания лишь указывает на то, что автор был знаком с этой публикацией. Отсутствие в русском переводе дополнений не умаляет его значимости и может свидетельствовать о том, что переводчик, возможно, использовал не дополненный французской редакцией польский текст.
Примечательно также, что во французском варианте русский язык называется «московским», что характерно для представления поляков обо всем «русском» в целом. В русском переводе он называется «русским», что абсолютно естественно для русского чиновника, который не усмотрел в этом словоупотреблении смысловой нагрузки, хотя употребление термина «московский» очевидным образом вытекает из сепаратистских настроений автора. Для поляка «московский» язык олицетворял главным образом местную бюрократию и само правительство16.
Судя по тексту записки, ее автор был непосредственным участником описываемых событий. Он хорошо знаком с положением и состоянием католического духовенства. Ему была доступна информация о действиях местных чиновников в уездах, а также о том, что происходило в узком кругу чиновничьего аппарата (ход работы комиссии А. П. Стороженко в Вильне, детали политического противостояния министров в Петербурге, подробности личного разговора императора с генералом Куцинским, содержание официального рапорта чиновника М. Кучаева министру внутренних дел П. А. Валуеву о принуждении крестьян-католиков к переходу в православие, ход рассмотрения этого вопроса). Записка разделена на несколько частей, соответствующих периодам правления виленских генерал-губернаторов — М. Н. Муравьева, К. П. фон Кауфмана, Э. Т. Баранова и А. Л. Потапова (его управлению посвящена почти половина повествования).
При всех этих начальниках края (автор ни разу не использует выражение «Северо-Западный край», называя его «Литва» или «Литовские губернии») русское правительство, как уверяет автор, не хотело жить в союзе с «польской национальностью», а пыталось сделать ее «русской», т.е., по его мнению, варварской. Русские уподобляются степным племенам, например, автор говорит, что чиновники поступают по своему «монгольскому обычаю», «заставляют молиться за императора, имя которого изображено вдвое крупнее, нежели Святого Бога», из чего Важинский делает вывод, что только «варварство и царизм могут иметь что-нибудь общее с православием, но правительство и народы образованные не могут обожать, сообразно православию, Бога-Царя»17. По словам автора, «преследование» поляков и католиков, совершаемое «нахлынувшими ордами»,
13 LVIA. F. 378. Ap. 219. В. 690. L.16ap.
14 Ibid. L. 31.
15 Во французской публикации, как и в русском переводе, предложения разделяются не точкой, а точкой с запятой.
16 LVIA. F. 378. Ap. 219. В. 690. L. 16 ap.
17 Там же. L. 7 ар., 21, 29.
осуществлялось по плану, одобренному императорским указом18. «Истребление католицизма» как связующего звена католиков с их национальностью, по заключению автора, было неизбежно.
Целью императорской политики, к которой, по словам Важинского, «правительство упорно стремилось» и которую все генерал-губернаторы преследовали с «жаром», было так называемое обрусение страны, упрочение «национальности и элемента русского» везде, где «господствовала национальность польская». Обрусение для Важинского — это уничтожение языка польского везде, где он существовал еще как «язык живой нации, сохранив остатки автономии и воспоминание о своей национальной независимости»19. Важинский называет обрусение «химерой» и «минутной фантазией», уверяя, что оно, а равно и «обращение в православие», которое являлось отличительным признаком «русского», использовались правительством для «истребления польского элемента и католицизма». Обрусение, как пишет Важинский, было «ложью», поскольку попечитель Виленского учебного округа И. П. Корнилов «разглагольствовал» о русификации и в то же время закрывал детям поляков путь в гимназии и школы, где преподавался русский язык. В то же время средством русификации являлось отзывание поляков от всех должностей и лишение возможности наравне с русскими присутствовать в «публичных местах», заселение конфискованных имений русскими и немецкими землевладельцами. Получалось, что молодое поколение не имело ни способов научиться русскому языку, ни цели, которая могла бы побудить его изучать, и потому русский язык теперь знали еще меньше, чем прежде, когда его изучали, чтобы занимать административные должности20.
Столь же разрушительными выглядели в глазах Важинского и задачи, которые решали виленские генерал-губернаторы. Муравьев, по его словам, считал слабыми и неудовлетворительными «способы, употребляемые прежде русским правительством». Чтобы лишить поляков их национальности и религии, он «наложил руку на все, что было польским», — все было «разбито вдребезги варварскими руками московского Чингисхана, который присвоил богатства страны»21. «Держа в своем уме только свою собственную особу и власть, которою он был обличен вне всяких законов империи», Муравьев служил только своему «разрушительному инстинкту»22. Подобным образом Кауфман посредством «агентов» «осквернял все, что было свято и хорошо»23. Баранов не принес краю ни милостей, ни прощения, но довершал русификацию и обращение в православие. По словам автора, это было продолжением преследования, хотя и лишенного «свирепых средств и воровства». Потапов был, по его мнению, лишь исполнителем уже намеченных до него проектов24, поскольку он «принял эту задачу с обязательствами генерал-губернатора». Его управление являлось «не чем иным, как продолжением преследования политического и религиозного». Оно было «рас-
18 ЕУ1А. Е 378. Ар. 219. В. 690. Е. 24, 28 ар.
19 Там же. Е. 16 ар.
20 Там же. Е. 15-16 ар, 21ар-22.
21 Там же. Е. 2 ар.-3ар.
22 Там же. Е. 4 ар., 15 ар.
23 Там же. Е. 5-6, 12 ар., 15 ар.
24 Там же. Е. 6, 14 ар.-15.
считано более умно и более вредно для церкви», т. к. руководилось и направлялось самими католическими священниками. Важинский сознательно выражает в тексте свою симпатию Потапову, прекрасно осознавая последствия, в случае если его записка попадет в руки чиновников.
Эти разрушительные и неблаговидные действия задумывались и реализовывались, по мнению Важинского, исключительно морально несостоятельными людьми, начиная с императора, которого автор изображает как мелочного, меркантильного, злобного и мстительного человека25. Особый интерес представляет характеристика виленских генерал-губернаторов и их окружения. Муравьев для Важинского — «ужасный» и «жестокий язвительный тиран», «палач и хищник», «широко вознаграждавший» себя и своих «сподручников» и при этом «гордый своими подвигами». По словам автора, он «надменно восхищался развалинами и безотрадностью страны» и «важничал в Петербурге, не зная как преувеличить свои заслуги». В то же время Важинский признавал «проницательный ум» Муравьева, его незаурядные организаторские способности, позволявшие безошибочно подбирать кадры и вдохновлять русских чиновников «своим духом». Муравьев, по словам автора, окружил себя множеством «агентов», обеспечивая им «всякое своеволие», освобождая их от ответственности. Он «напускал» агентов (которых Важинский описывает как диких животных) на крестьян, чтобы настраивать их против дворян. Кауфман был «менее деятельный, менее энергичный и способный, нежели его предшественники», «ничтожной и холодной наружности», «трусливый». Баранов производил несколько более выгодное впечатление, показывая «вид снисходительности» и «благородства», свидетельствующий о том, что «мерцание достоинства» проникло в тесный круг чиновников, однако сделать ничего он не мог, поскольку был окружен «выскочками», «агентами убийства, грабежа и притеснения». «Как печальна, — восклицает Важинский, — власть без возможности делать добро», тем более что Баранов «пользовался ею с пренебрежением» и даже «с отвращением». Потапов, сам будучи «консерватором» и стремясь использовать управление для «наилучших целей», был, по словам автора, окружен «навербованными» людьми, «самовластными и неистовыми, деспотами», «служащими правительству только из собственного интереса, всегда готовыми рискнуть самим правительством на удачу»2б.
Важинский не жалеет хлестких эпитетов и в адрес всей местной администрации. Бюрократия, по его словам, была отделена от народа «высокою стеною», с одной стороны которой «скрытно и внезапно метали через ее верхушку бесчисленные стрелы»27. Главными русификаторами, как уверяет Важинский, были «демагоги и социалисты», «писатели, публицисты, редакторы журналов и псевдоисторики». Они «покрыли страну грудою обломков» и наводнили канцелярии просьбами, жалобами и протестами. «Лавина революционеров, нигилистов из либеральных, подобные стаям волков», обрушилась, по словам автора, на Литву, чтобы «жиреть, обогащаться и захватывать добро уничтоженного дворянства»; они «предавались более чем когда-либо грабежу», русификации и «при-
25 LVIA. F. 37S. Аp. 219. В. 69G. L. 2 ap., 5ap.
26 Там же. L. 15—15ар.
27 Там же. L. 28ар.
нудительному» обращению в православие посредством бюрократии, полиции и армии, «владеющих» «полномочием главы православной Церкви»21 Чиновники поощряли преследования явно и тайно, все было «запечатлено такою низостью, лживостью и безрассудством, что сложно было предположить, что высшая власть края играла тут какую-то роль»29. С назначением Потапова многие чиновники («демагоги и социалисты» — Стороженко, Деревицкий, Рачинский, Никотин, Самарин, Ратч, Гогель, Антропов, Воскобойников и др.) были вынуждены покинуть край. «Можно было бы сказать без преувеличения, — пишет Важинский, — что воздух очистился после их отъезда»3°.
Средствами обрусения, по словам Важинского, при всех генерал-губернаторах были «наглость, принуждение, притеснение». Период управления Муравьева, чьи действия «глубоко врезались в память литовцев», характеризуется автором как «страшное время». «Осадное положение страны» позволило ему усилить жестокость бюрократии, «одним словом, организовать всеобщий террор»31. Кауфман, хоть и был протестантом и сыном польки, что вселяло полякам определенные надежды, однако при нем, по словам Важинского, «мера наглости, грабежа, преследования Церкви и всякого рода бесчиния» была переполнена и возмутила даже императора32. Баранов уменьшил ненужную жестокость и «подлое обращение» и несколько ограничил «грубое своеволие агентов». Его управление было «приятнее и сноснее», чем действия его предшественников, но он не смог «ни исцелить ран», нанесенных «террором Муравьева», ни восстановить «развалины и опустошения» генерала Кауфмана, ни остановить при-теснения33. И только Потапов, которого хорошо знали в Литве и Царстве Польском и «даже желали» его назначения, «не предавался никакой жестокости», не позволял себе «грубых злоупотреблений», но выказывал всем «строгую власть», исполняя волю Его Величества. Во всем верный императору, он не «маскировал своего воззрения».
Важинский подробно раскрывает все детали «гонений». По его словам, Кауфман и «агенты православия» упрекали католическую иерархию и духовенство в прозелитизме. Даже само слово «прозелитизм» было признано за антиправительственное, и решено было «упирать» именно на него, чтобы уменьшить «рвение» духовенства, «обрекая священников на публичные унижения и грубые насмешки». Священники не «избегали ни грабежа, ни притеснений, ни преследований», наиболее уважаемые отзывались от мест. Священников, отозванных от места по «причине усердия», «ссылали» в виленский Кармелитский монастырь, где они жили без позволения посещать церковь, каждый занимал «крошечную комнатку» или «уголок» комнатки, где никто не заботился ни о пище, ни о нуждах «заключенных»34. В виленский монастырь сестер-бернардинок также «скучили» монахинь разных орденов. Чтобы «выслать» священника как политического
2S LVIA. F. 37S. Аp. 219. В. 69G. L. 5 ар-б, 15-1б ар.
29 Там же. L. 24.
3G Там же. L. 15-15 ap.
31 Там же. L. 2 ар., 3-3 ар., 15 ap.
32 Там же. L. 12.
33 Там же.
34 Там же. L. 9-1G.
преступника с его прихода, достаточно было, по словам автора, написать в рапорте, что у священника «подозрительная физиономия». Священника, уличенного в том, что он не встал, когда пели молитву за царя, высылали в центральные губернии. В каждой церкви за священником следил жандарм или полицейский агент, который должен был наблюдать: празднуются ли торжественно царские дни, поется ли молитва за императора и его фамилию, читаются ли проповеди по утвержденным книгам, были ли в церкви приезжие священники. Вне церкви велось наблюдение за тем, кто прибывает в дом священника, надолго ли останавливается посетитель; не был ли священник сам в отлучке, не вышел ли он за пределы своего прихода35. Чтобы ослабить связь между духовенством и прихожанами, священников и викариев переводили с места на место. Многие священники оставались без пристанища в больших городах, другие жили у родных, ожидая, что их отыщут и «придумают» им какое-нибудь место (выселение в центральные губернии, заключение в монастырь)3б.
В 1S64 г. указом императора была упразднена Каменец-Подольская епархия, ее последний епископ был осужден на ссылку37. В 1S69 г. Минскую епархию присоединили к Виленской, ее епископ Адам Войткевич скончался через четыре года в Вильне без права вернуться в епархию31 Подолия, Украина и Волынь имели одного епископа Иосифа Боровского. Важинский пишет, что его семинария была лучшей, его духовенство — самым дисциплинированным. В 1S7G г. епископ был сослан в Пензу. Молодой епископ Александр Бересневич, «способный помощник» уважаемого Ковенского епископа Матея Волончевского, по распоряжению Потапова был отправлен в Митаву, для того чтобы лишить «старика» поддержки и удалить его естественного преемника. Таким образом, четыре епископа (Фиалковский, Красинский, Боровский и Бересневич) были сосланы, двое других (Войткевич и Станевич) умерли39. В 1S64— 1S67 гг. в Виленской и Гродненской губерниях были закрыты 14 монастырей, 55 приходских и 23 филиальных церкви, 4S часовен^. При Муравьеве, который не вводил православие, а «довольствовался разрушением» того, что «выказывало богатство, благородство и влияние», поскольку католицизм был олицетворением польского «величия»41, совершались, как пишет Важинский, десятки казней над католическими свя-
35 ЕУІА. К 378. Ар. 219. В. 690. Е. 8 ар.-9.
36 РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 112. Л. 131-132, 133об. Многие факты, описываемые автором, подтверждаются донесениями и рапортами, которые направлялись лично Валуеву, а также в департамент духовных исповеданий. Из записки «Религиозный вопрос в Виленской губернии»: «Чтобы оградить влияние католицизма на местное население, употребляются меры против ксендзов, упраздняются приходы и закрываются монастыри. Не говоря о том, что ксендзы за всякий маловажный поступок подвергаются штрафованию деньгами в усиленном размере, положение их в каре весьма незавидное, потому, что их нещадно оскорбляют все местные власти»; «Перемещение ксендзов из одного прихода в другой совершается безостановочно».
37 ЕУІА. К. 378. Ар. 219. В. 690. Е. 20.
38 Там же. Е. 20-20 ар.
39 Там же. Е. 20 ар.
40 Там же. Е. 4 ар.-5 ар.,12 ар., 14 ар. Автор приводит полный список церквей, монастырей и часовен по уездам и местностям.
41 Там же. Е. 3 ар., 29.
щенниками, причем епархиальные власти уведомлялись о казни только после ее исполнения (из этих «десятков» в записке называются по именам только 11)42.
При Кауфмане была назначена комиссия по делам Католической Церкви под председательством А. П. Стороженко. Она составила списки прихожан католических приходов, которым разрешалось совершать католические обряды, и тех, кто принадлежал к закрытым или обращенным в православные церквям. Задачами комиссии были, как пишет Важинский, возвращение униатов, которые «успели ускользнуть», записавшись в римо-католики; составление проекта упразднения литовской епархии; «уничтожение» католических братств; введение русского языка в католическое богослужение; передача административных прав настоятелей в приходах управляющим, введение в консистории правительственных прокуроров; преобразование семинарий «в ожидании их совершенного упразднения»; преобразование Духовной католической академии в Петербурге для окончательного ее упразднения и замены богословским факультетом в университете. Были запрещены праздничные и воскресные процессии вне стен костелов, сорокачасовое богослужение и все торжества в главные праздники; погребальные шествия; объяснение катехизиса. Была ограничена свобода проповеди. Под запрет попали также ремонт церквей, часовен и усыпальниц, установка и исправление крестов. Как уверяет автор, из-за закрытия церквей католики не могли участвовать в таинствах, т.к. они не были включены ни в один из списков католических приходов43. Священникам, служившим по соседству, запрещалось записывать их в свои приходы, совершать для них требы. Католики либо обходились без священника, либо скитались, доходя до Вильны, где находили священников, которые втайне их исповедовали и крестили детей44. Комиссии по возвращению униатов, составленные из военных чинов, православных священников и сельской полиции, не смотрели на границы, предписываемые распоряжением, употребляли его, чтобы «притеснять» дворянство, сельское население и духовен-ство45. Гражданская власть вмешивалась во все дела капитула. Избрание его президента, как уверяет Важинский, полностью контролировалось Кауфманом.
Одним из наиболее ярких примеров такого вмешательства была попытка введения русского языка в дополнительное католическое богослужение. По словам Важинского, с помощью этой меры Стороженко пытался ускорить русификацию и приобрести больший вес46. Идея введения в католическое богослужение
42 ЕУЬА. К 378. Ар. 219. В. 690. Е. 4ар. Согласно подсчетам А. А. Комзоловой, к концу 1864 г. было расстреляно 7 священников, с которых до этого не сложили сан (см.: Комзоло-ва А. А. Указ. соч. С. 70-71).
43 Там же. Е. 7ар.
44 Как отмечается в записке «Религиозный вопрос в Виленской губернии», «число принявших православие составляет 25% от общего числа прихожан. Между тем во всех этих приходах костелы обращены в православные церкви, а католики до настоящего времени не распределены по другим оставшимся приходам. Более 75% населения не имеют места, где молиться, и лишено права исполнять обязанности своей религии» (см.: РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 112. Л. 122—122об.).
45 ЕУ1А. Е 378. Ар. 219. В. 690. Е. 6-6 ар., 8 ар.
46 Там же. 12 ар.-13. Подробнее см.: Долбилов М. Д. Русскоязычное католическое богослужение в Западном крае империи: практика перевода (1860—1870-е гг.) // 8шШа 81ауюа е1 Ьа1сашса реИороШаиа. 2008. № 1. С. 40-60.
русского языка, не употребляемого, как уверял автор, ни в христианском, ни в языческом богослужении, носила, по его мнению, «печать оригинальности и новости, которые приводили Стороженко в восхищение». Среди сотрудников Стороженко эта идея вызвала разногласия, и проект был передан в Петербург, где его рассматривали в комиссии под председательством Э. К. Сиверса, в которую «неизвестно зачем», по словам автора, включили доминиканского священника и ректора петербургской Духовной католической академии Д. Стацевича и аббата Пихлера, ставшего знаменитым благодаря «воровству книг в императорской библиотеке»47. Важинский подчеркивает, что лица, участвовавшие в составлении проекта, не пользовались авторитетом. В итоге в Петербурге было решено вводить русский язык в дополнительное богослужение лишь по желанию при-хода48.
Как уверяет Важинский, уездные чиновники, чтобы добиться соответствующих прошений, обещали дворянам в обмен на это свое содействие в разрешении имущественных жалоб и ходатайств. Несколько позже власти, оставив в покое народ и дворянство, усилили давление на католическое духовенство, «не укрепленное дисциплиной и развращенное анархией», чтобы его же руками вводить преобразования в Католической Церкви49. Священников вынуждали собирать подписи на приходах, ссылаясь на одобрение управляющих епархией50. Администрация оказывала давление на капитул, на семинарию, на деканов и через их посредство на простое духовенство. С «заботливостью» записывались имена тех, кто представлял адреса, их переводили на более доходные места, противников замещали и постепенно удаляли от деканатов и приходов (Боровский, епископ Луцко-Житомирский, был выслан в Пензу)51. Поскольку прошений недоставало, «русификаторы» стали обходить указ. По словам Важинского, это был не первый случай, когда «русское правительство обходило законодательную сторону для достижения своих целей в отношении католицизма»52.
Важинский с сожалением упоминает о том, что идея введения русского языка в дополнительное богослужение поддерживалась частью духовенства и иерархии (среди них — епископ Станевский, прелаты Немекша и Жилинский). Немек-ша издал на русском языке «Римо-католический алтарик» (часослов), предназначенный для католического юношества, обучающегося в училищах. Эта книга была, по словам автора, переводом «дрянной маленькой книжки», написанной «для спекуляции» в 1854 г. Потом появился русский перевод воскресных и праздничных евангельских чтений. Он был рассмотрен духовным начальством, но «никто не подписал своего имени под ним». Однако как только книгу отпечатали, ее предложили детям в училищах. Учителя, не желавшие давать ее ученикам (которым даже Евангелие на польском никогда не давали), были уволены и удалены из города53. Тогда же вышла книга («ШШаІе ВаегашеШогиш»), вводящая
47 ЕУІА. К. 378. Ар. 219. В. 690. Е. 13 ар.
48 Там же. Е. 17.
49 Там же. Е. 21, 24.
50 Там же. Е. 19-19 ар.
51 Там же. Е. 23 ар.-24.
52 Там же. Е. 19 ар.-20.
53 Там же. Е. 21-21 ар.
русский (а также литовский и латышский) язык в чинопоследование таинств. Епископ Станевский, после «подарка» в 15 р., разослал «Ритуал» во все епархии. В епархии Виленской и Минской прелат Жилинский распространял его между деканами, обязывая духовенство расписаться в получении на двух листах. Один хранился в епархиальном управлении, другой предоставлялся губернатору54. Представители духовенства приводили доводы, что нововведения в «Ритуале» под страхом отлучения от Церкви запрещались правилом Тридентского собора, а введение «провинциальных языков» возможно лишь с одобрения «Святейшего отца» и церковной конгрегации. Для духовенства путь, на который «склонял» их Жилинский, вел к схизме. Более того, нарушилась иерархия Католической Церкви. Священники указывали на то, что этот «Ритуал» не был подвергнут духовной цензуре, ибо подпись прелата Немешки о верности русского перевода носила характер «псевдопрофессорского тщеславия». Все доводы игнорировались. Священники, служившие по «злополучному требнику», проповедовавшие и певшие по-русски, как уверяет Важинский, не обращали внимания на «глубокое унижение» католиков края; они, по его словам, были известны «сомнительной нравственностью» и видели в поддержке обрусения костела единственный способ достигнуть высоких постов.
Епископы, сотрудничавшие с властями в вопросе о русском языке и вообще в управлении епархиями, представлены Важинским как воплощения всевозможных пороков. Назначенный администратором Могилевской епархии после смерти в 1863 г. Венцеслава Жилинского епископ-суфраган Иосиф Станевский был, по словам автора, человеком совершенно неспособным и не пользовавшимся доверием Церкви. В нем видели только «незначительного выскочку», который не умел ничего другого, как «вымаливать» благосклонность власти, идя на «самые широкие уступки»55. Особенно отталкивающим является образ визи-татора монастырей Виленской епархии Антония Немекши. Он обладал, по мнению Важинского, «блистательными знаниями и талантами», но был «распутного нрава, пьяница, жадный до почестей и богатства». Муравьев посылал Немекшу к политическим арестантам, чтобы тот под видом исповеди добивался признания. «Его видели братающимся с политическими агентами, совещающимся с ними, поверяющим рапорты и доносы или проводящим время в оргиях с духовными, которых он совратил и которые все были сначала им ограблены, бесчестно обмануты и потом брошены»56. Муравьев исходатайствовал ему орден св. Анны, возвел в достоинство прелата без всякого сношения с епархиальной властью, дал в пожизненное владение дом, принадлежащий прежде францисканцам с 2000 р. дохода и, что наиболее «льстило самолюбию» аббата, приказал часовым отдавать ему честь оружием как генералу. Генерал-губернатор позволял ему присваивать значительную часть «добычи» разграбленных церквей, монастырей и имущества сосланных в Сибирь. Скоро Немекша превратился в «прелата щеголя», открыто демонстрируя свое богатство. «Адская гордость овладела его душой, никогда
54 К 1872 г. в Виленской епархии было 616 священников, из которых подписку в принятии требника дали лишь чуть более 100 человек ( Е. 22, 24 ар.-25).
55 Там же. Е. 2.
56 Там же. Е. 4.
с этого времени он не прощал никому хотя бы одного презрительного взгляда, никогда он не отступал ни перед каким способом, как бы он ни был бесчестен, чтобы излить свое лицемерие». Аббат образовал партию между «русскими» и «своими», состоящую, с одной стороны, из полицейских агентов и жандармов, а с другой — из «развратников, пьяниц и льстецов», которые защищали его против общественного мнения. «Духовный агент», или «дрессированный» прелат, продолжил свою деятельность и после удаления Муравьева, чтобы «развить свои таланты» при его преемниках57.
Прелат Немекша, как уверяет Важинский, подбирал все большее количество духовенства, «вредного для церкви». Он начал с «вербовки партии», состоявшей первоначально из священников, «не способных и вольнодумных», которые были примером «пьянства и разврата», а затем из честолюбивых священников, желавших «подняться». Одним из таких союзников Немекши стал прелат Петр Жилинский51 Получив Остробрамский приход, он купил близ него дом на имя своей сестры и «ничем больше не занимался, как увеличением своих богатств и своим возвышением». Многим не нравилась «тайна его богатства», другие были раздражены ослаблением почитания Остробрамской иконы Богородицы. Недовольство увеличивалось скандальным разводом и вторичным браком только что разведенной дамы, которые состоялись в консистории друг за другом в тот же день. Важинский пишет, что таинство фактически было продано «на вес золота». Также, по замечанию православного чиновника Александрова, два ковра, пожертвованных им в Остробрамскую часовню, он увидел в доме племянницы прелата Жилинского59.
Еще одним сторонником Немекши являлся Эдуард Уральский®, человек «сведущий в церемониях и пении церковных», но не в «основаниях веры и добродетели», «низкопоклонный и надменный», смотря что требовали его интересы, всегда «сухой и резкий в обращении» и «смелый в своих предприятиях». Перед отозванием графа Муравьева Тупальский начал «ухаживать» за прелатом Немекшей, льстил ему, предлагая получить большую пользу, если тот употребит свое влияние, чтобы возвести Жилинского и его в достоинство прелата, на что Немекша и получил одобрение Муравьева. Так, «по милости и жадности одного, деньгам другого и мошенничеству третьего», без согласия и совещания с церковной властью, появился «триумвират прелатов»б1. Фактически епархией руками этого «триумвирата» управлял губернатор Панютин. Консистория работала как отделение его канцелярии. Епархиальная власть была оставлена в стороне, официальные бумаги направлялись или прямо в консисторию, или к Немекше.
57 LVIA. F. 37S. Аp. 219. В. 69G. L. 4.
5S П. Жилинский, управляющий Виленскою епархией, капитульный викарий, прелат-препозит Виленской кафедры, оффициал консистории.
59 Жилинского обвиняли в том, что он тратил деньги кружечного сбора церкви на личные нужды и на семейство своей сестры, которой ежегодно передавал до 3G тыс. р., а его родственник выстроил за Острыми воротами большой каменный дом, хотя и не имел необходимых для этого средств (РГИА. Ф. S21. Оп. 3. Д. 971. Л. 29).
6G Эдуард Тупальский, асессор консистории, ректор и преподаватель семинарии, настоятель Виленского Бернардинского костела.
б1 Там же. L. Ю-Юар.
При «жалких духовных временниках» увеличивалось количество упраздненных церквей и часовен. Они сначала «осквернялись воровством и опустошением», потом обращались в православные. Церковные власти оставались бездейственны в отношении защиты прав Церкви и духовенства, никак не противодействуя проводимым мерам62.
В 1870 г., после публичного разоблачения прелатов аббатом С. Пиотровичем, который стал символом «возбужденных чувств и общественного оскорбления», прелаты долго не показывались в обществе. Важинский пишет, что они сами нагнетали страх, рассчитывая на вознаграждение за преследования, которому они якобы «подвергались, как русские патриоты»63, но никто и не думал «покушаться на их жизнь». Это плохо согласуется с его же рассказом о том, как прихожане делали «выговоры» и «нагоняи» католическим священникам, пытавшимся служить на русском языке. Иногда использовались и более «энергичные» средства: женщины бросали яйца, а при закрытии церкви в Дукштях аббата Линкина выгнали из церкви «ударами метел». Когда минский декан Ф. Сенчиковский пожелал произнести в кафедральном соборе проповедь по-русски, минские католики запаслись палками и камнями, чтобы «принять его достойно»64.
Особое внимание в своей записке Важинский уделяет обращениям в православие, всячески подчеркивая чиновничий, нерелигиозный характер этого процесса и отмечая, что в этом «апостольстве» православное духовенство, по сути, не участвовало. «Натиски» шли со стороны военных начальников, правительственных агентов и полицейских, которые зачастую сами не исповедовали православие. В записке ярко описаны методы, которые использовались при «обращениях». По словам Важинского, крестьянам льстили, им старались угодить при распределении земли и спорах с дворянами, им напоминали милости «всемогущего благотворителя», который освободил их от «тирании» дворян, и намекали, что они должны были угадать его желание — соединиться с ним в единстве веры. Между тем с низшим дворянством не церемонились — средствами «апостолов православия» были «страх, угрозы, раздражение, доведенное до безнадежности». Например, кн. Хованский, по рассказу автора, упрекал крестьян, что они не молятся за царя. «Мы молимся за него, дома и в церквах, сами и с нами священники». «Ну, хорошо, так молитесь теперь!» Крестьяне начинают молиться, Хованский раздает свечи, а потом поздравляет всех с принятием православия с той минуты, как они помолились с освященными в русской церкви свечками. После этого «писцы спешат занести их имена в списки православных, солдаты и казаки... с помощью нагаек, несмотря на мольбы, слезы и плач, заставляют их войти в русскую церковь, где их встречают попы, которые, давая им причастие или занося в списки воссоединившихся, окончательно закрепляют их присоединение». Все сопротивлявшиеся наказывались, женщин и девушек обливали холодной водой, запирали в погреба или погружали в помойные ямы65. Столь же
62 ЕУ1А. Е 378. Ар. 219. В. 690. Е. 10ар.-12.
63 Там же. Е. 25-27.
64 Там же. Е. 28-29ар.
65 Там же. Е. 7. По словам автора записки «Религиозный вопрос в Виленской губернии», действия кн. Хованского знаменовались продолжительными «арестами, спусканием в колод-
ярким выглядит и описание Важинским действий Стороженко в Гродненской губернии. «Представьте себе эту занимательную сцену, — передает он будто бы слова Стороженко, — когда окруженный попами, я присутствовал при крещении маленьких детей, насильно отнимаемых от их матерей, посреди рева этих матерей, запертых в хлева со свиньями, завывания деревенских псов и шумом, производимым огромным собранием народа, который с бешенством бросался в ряды солдат и казаков, нас окружаемых»66. «Агенты старой школы», по словам автора, и при Баранове употребляли полицию, чтобы принудить крестьян присутствовать при религиозных церемониях в «русских» церквах, особенно в дни праздников императора и его фамилии.
Все это вызывало противодействие со стороны сельского населения, которое «сурово укрощали». «Система угнетения», посягающая на религию народа, только сплотила, как уверяет Важинский, «дворянство и крестьян в защите веры»67. Крестьяне были готовы доказывать свою верность исправным несением повинностей, но отстаивали право исповедовать Бога в заповедях католической веры. Последовавшее при Баранове некоторое ослабление надзора побудило многих записанных в православие крестьян отправиться в Вильну, чтобы просить разрешения возвратиться в католицизм. Губернатор Панютин, узнав об их приближении, рассеял с помощью казаков некоторые их группы, и лишь одна депутация сумела попасть к генерал-губернатору. Он назначил следствие, которое, благодаря усилиям Стороженко, не дало никаких результатов.
Таким образом, правительственную политику в отношении католицизма Важинский сводил к одним лишь направленным гонениям. Цель ее он видел в укреплении в крае позиций русской народности и православия (которые для него были синонимом варварства) за счет уничтожения польской национальности и католицизма. Какое-либо богословское осмысление межконфессио-нальных отношений в записке отсутствовало, православие изображалось в ней как политическое средство, а католицизм рассматривался прежде всего как символ польского величия. Важинский резко критикует губернаторское правление периода 1863-1868 гг. и дает негативные оценки личностным качествам Муравьева и Кауфмана. Первый выступает в роли разорителя литовских губерний, поправшего традиционные устои. Второй продолжил эту политику, опираясь на насильственную русификацию. На этот результат работали чиновники и публицисты. При Баранове механизм управления, отлаженный его предшественниками, функционировал без его вмешательства. Раздел, посвященный периоду правления в крае Потапова, содержит умеренные высказывания, в которых
цы, замораживанием в кадках и проч.» (РГИА Ф. 908. Оп. 1. Д. 112. Л. 120 об.). «Хованский объявляет, что те, которые примут православие, будут освобождены от рекрутской повинности, и лучшие земли будут отняты от других крестьян и им представлены в надел, — сообщал Валуеву надворный советник Кучаев. — Не обольщающихся этим обещанием крестьян держать под строгим арестом по несколько дней, стращая отнятием участков и выселением. В лице их наносят позор католическим ксендзам, ругая их самыми бранными словами и запирая их по несколько человек в холодные бани, как это имело место в м. Быстржицах Виленского уезда» (Там же. Л. 139).
66 ЕУ1А. Е 378. Ар. 219. В. 690. Е.14.
67 Там же. Е. 4, 12 ар., 15, 29 ар.
заметно сочувствие положению губернатора, связанного распоряжениями его предшественников. В то же время приводимые Важинским сведения косвенно указывают на то, что религиозная политика Потапова, усугубляющая положение Католической Церкви, была продуманной и выверенной. Важинский показывает, как негативно сказалось на католическом духовенстве его взаимодействие с властью, которая подбирала епископов «на вкус» генерал-губернаторов, что привело низшее духовенство к скитанию, а представителей епархиального управления к духовной и нравственной деградации. Народ в своей широкой массе был именно тем «орудием», которым власти пользовались в борьбе с полонизмом. Но крестьянство старалось сохранять религиозную традицию своих предков, несмотря на запрещения, преследования, угрозы и наказания, не поддаваясь на уверения властей и католического духовенства. Из записки видно, что Важинского переполняли чувства нетерпимости, ожесточения и глубокого неприятия правительственной политики, но едва ли подобные настроения были свойственны только ему. Неизвестно, планировал ли Важинский публиковать свой труд, но его произведение было назидательно и для нового митрополита, вступившего в управление в 1872 г.
Ключевые слова: Литва, Католическая Церковь, польский клир, Российская империя, русификация.
State policy towards the Catholic Church in Lithuania in the 60-70 years of the XIX century IN PERCEPTION OF CATHOLIC CLERGYMAN E. Gritsuto
The article is devoted to perception of the Russian government’s church policy in Lithuania by the Catholic clergy in the 60-70 years of the XIX century. The source of information is the paper «The persecution of the Church in Lithuania, and especially in the diocese of Vilna». The author considers the actions of governor-generals, their personal qualities, the work of the diocesan administration, characterizes the position of the Polish clergy. He concludes that the Russian government did not want to coexist with Poles and prefers the policy of russification and persecution of the Catholic Church, trying to destroy the Polish element in the region.
Keywords: Lithuania, Catholic Church, Polish clergy, Russian Empire, russification.
