CC BY
20
1101
ОБЩЕСТВО
ПРАЗДНИК
ПРЯМЫЕ ИНВЕСТИЦИИ / №04 (72) 2008
Екатерина ДАНИЛОВА
Поживем -
» А
П
ж
Лизу нашла Маринка, раньше времени вернувшаяся из школы, — математичка заболела. Девчонки звали в кино, но Маринка побрела домой, хлопая рюкзаком по слизким от дождевой взвеси стволам деревьев. В прихожей она пнула тапки, кинула в угол рюкзак и отправилась на кухню. Тут она и увидела Лизу, лежащую по диагонали, с брызгами тонкого стекла, бывшими раньше стаканом, а теперь облепившими порезанные пальцы.
«Скорая» приехала быстро, сгребла длинный белый куль со свисающими руками и ногами на носилки. «Отцу позвони», — сказал пожилой санитар приросшей к кухонной двери Маринке. Она кивнула.
Отцу, отцу.
— Отцу звонила? — первое, что спросила бабушка, перешагнув порог. Ее привез под утро мрачный дед, с черными кругами под глазами и нервно дергающимся лицом. Не снимая ботинки, он прошел к холодильнику и достал водку.
— Одурел, старый, через три часа опять в больницу, — надрывно заорала бабушка. И слабой слепой рукой налила себе в чайную чашку прозрачную жидкость. — Отцу, говорю, звонила?
Маринка, все так же приклеившись позвоночником к дверному косяку, покачала головой.
— И правильно, — одобрила бабушка.
— Мама...
— Жива. Сделали промывание желудка, но состояние тяжелое. Пока...
Бабушка загребла Маринку трясущимися руками и прижала к мягкому животу. Девочка вдыхала родной бабушкин запах и чувствовала, как плотная горячая струя поднимается через живот, потом она застряла и забилась под ребрами, потом толчком рванула через горло — слезы душили ее, и старуха все обнимала девочку, пока та не замолкла и не заснула у нее на коленях.
...Лиза работала с Виталиком в одной компании три года. Он — начальник юридического департамента, зять генерального. Она — начальник аналитического департамента. «Здравствуйте, Виталий Георгиевич».— «Доброе утро, Елизавета Павловна».— «Поздравляю с новым «Лексусом», смотрится бесподобно».— «Жене тоже нравится. А у вас сегодня замечательный брючный костюм». Они вместе ездили в командировки, составляли отчеты и сидели на ночных совещаниях у шефа, пару раз он подвозил ее домой, когда она падала от усталости и не могла вести машину, и вручал хмурому мужу.
Лева был физиком, гениальным. Водить машину не умел, а целыми днями сидел у компьютера, зарывшись в бумажки и формулы. Несколько раз его звали преподавать в разные далекие страны, но у Лизы перла карьера, а у Маринки был сложный возраст, должен же был кто-то встречать ребенка из школы и наливать ему суп. «Ну, мама встретит, — уговаривала Лиза мужа, — поезжай». «Но у нас семья», — обижался Лева.
Любовь свалилась на Лизу, как снежный оползень с крыши, оглушив, прибив к земле и оставив перманентное чувство головокружения и легкости в ногах. На очередном совещании Виталик передал ей чашку кофе и Лиза, едва коснувшись его рук, почувствовала нервный разряд, который продернул ее от затылка до пя-
ПРЯМЫЕ ИНВЕСТИЦИИ / №04 (72) 2008
общество/праздник ¡111
ток. Вечером он встретил ее у машины. Полчаса они катались по городу, потом два часа целовались в чужом дворе.
Потом начался ад. Лиза научилась врать не краснея, краснеть, когда входил Виталик. Она забыла о существовании Левы — он как оса бился о стекло ее доброжелательного, но пустого взгляда («Да, еще полчашечки кофе», «Буду вечером», «После работы заскочу кЛенке, поболтаем», «Целую в нос»). Она даже не заметила, как Маринка переболела «свинкой» и получила «трояк» по английскому в четверти. Мать поняла все быстро. Лева осознал реальность, когда днем в дверь позвонили — на пороге стоял Виталик с бутылкой виски. Драка закончилась позорным поражением Левы — Виталик скрутил ему руки кухонным полотенцем, но трусливо ретировался, когда на пороге возникла Лизина мать. «Ах ты, позорник! Ты чего пришел? Я тебе сейчас покажу любовь! Такую любовь покажу, что своих не узнаешь».
Лизин отец по молодости выпивал, и Нина Сергеевна управлялась со скалкой, как с боевым оружием, и пару раз достала-таки Виталика юркой и твердой деревяшкой. Жене он сказал, что подрался у табачного киоска с хулиганами.
На работе все узнали все.
Тесть вызвал его на прием через секретаршу. Виталик вошел в кабинет, обшитый дубом и обставленный антиквариатом, с наглым видом подростка, знающего о разбитом в спортзале стекле, но настаивающего на своем праве швырять камнями.
Тесть молча налил коньяк в стаканы. Выпили. Еще налил. Еще выпили.
— Виталь, а как же Ленка? А как же ребята?
Виталик с трудом начал вспоминать лицо жены, которое в калейдоскопе последних месяцев смешалось в какой-то праздничный мусор с работой, ресторанами, где они сидели с Лизой, одинаковыми гостиничными номерами, собакой, которая встречала его с работы. А Лена, она уже давно не встречала — сообразил Виталик.
— Она же живой человек. Она молчит, ноты хоть представляешь, что ты с ней делаешь? Ведь по живому режешь. А мальчишкам — это что, полезно видеть влюбленного отца? С ними же играть надо. Уроки проверять, разговаривать.
Тесть еще долго говорил о мужском долге и необходимости выбирать. О том, что и у него была история в жизни и до сих пор сердце болит.
— А как же любовь? — некстати спросил Виталик.
— Любовь останется с тобой. А Ленку совсем не любишь?
Виталик представил славное и доброе лицо жены. И заплакал.
— Что же мне делать? — спросил он у тестя.
— А ты подумай.
Бутылку коньяка они прикончили, и шофер тестя отвез бесчувственного Виталика домой.
Лева не собирался устраивать Лизе сцен. Сначала он просто хотел поговорить с ней. «Да ладно, о чем говорить-то?» — засмеялась Лиза Она не обратила внимания, ни на его тон, ни на синяк под глазом, авторство которого было за Виталиком, она плавала в своей любви, как муха в сиропе. Глаза у нее горели счастливым огнем, и ни разговаривать с Левой, ни просто учитывать факт его существования она не собиралась.
Через месяц Лева понял, что плюс к постоянной боли, которая иголкой сидела под лопаткой, у него выработался какой-то отстраненный взгляд на Лизу: вот эта веселая женщина пришла, надела кимоно, плещется в ванной. Однолюб, он тяжело привыкал к одиночеству и равнодушию, но — привыкал. И когда она однажды порезалась ножом, поймал себя на том, что ему Лизу не жалко. Тут поступило еще одно предложение из университета Новой Зеландии. Лева рассказывал об этом Лизе за завтраком, с упорством естествоиспытателя наблюдая за ее скользящим взглядом и усмешечкой, которая у нее недавно появилась.
— Так поезжай, — сказала она.
— Я тоже думаю, надо ехать, — сказал Лева.
И опять Лиза ничего не поняла. Поняла Маринка. И Нина Сергеевна тоже поняла.
Потом события завертелись, как в калейдоскопе. Лева уехал, попросил дочь звонить, а лучше переехать к нему. Нина Сергеевна сдала свою квартиру и перебралась к Лизе — Маринкина постоянная мрачность ее сильно пугала. Лиза скользила над жизнью с веселым взглядом и улыбкой на розовых губах, сжигаемая счастливым огнем.
И тут Виталика отправили в Лондон, где компания открывала филиал. На следующий день Лиза дождалась, когда Маринка уйдет в школу, собрала все таблетки снотворного и выпила их.
...Лизу откачали. Месяц она пролежала, повернувшись к стенке, а потом опять попробовала отравиться, слава Богу, Нина Сергеевна была начеку. После чего Лизу отправили в клинику лечиться от душевного расстройства. Дни и ночи смешались у нее в клубок боли, в котором Лиза, сосредоточившись, выискивала сияющие нити, они переливались, и их невозможно было разорвать, эти нити как-то связывали Лизу с Виталиком. Она упорно распутывала эту мешанину из серых и гнилых ниток, с надеждой увидеть еще один сияющий обрывок и уцепиться за него. Иногда возникало серьезное лицо дочери, она приносила сок и йогурты. Приходила суровая мать, и Лиза трусливо ждала, когда она уйдет. Потом мать стала приходить со священником из храма, колокольный звон она слышала, лежа на жесткой крахмальной койке. Священник держал Лизину руку в своей большой ладони и говорил, что не человеку решать, сколько ему жить и когда уйти. Его теплая и мягкая ладонь была приятна Лизе, и она засыпала, когда он разговаривал с ней. Мелькал белый халат врача, трубочки капельницы и тонкий фонтан из шприца.
Врач ничего от нее не требовал, не смотрел осуждающим взором и, глядя на него, Лиза не испытывала стыда и вины. Из-за маски она и не видела его лица, только увеличенные стеклами очков глаза. Поэтому с ним она соглашалась есть и пить. И эта жуткая путаница из серых ниток уже не мучила ее. Потом они начали разговаривать.
Лиза рассказала ему свою историю. Только никак не могла вспомнить имени мужа. Он ей — о жене, погибшей в автокатастрофе пять лет назад. Палату занавешивали весенние сумерки, его смена уже кончилась, а очки над врачебной маской все рассказывали, как его привезли на опознание, о том, что они были несчастны вместе. Жена выпивала. Наверное, ей было плохо с ним, ведь он все время на работе, «с психами», как она говорила. Но у нее были трагические серые глаза, как у его матери, которая умерла, когда ему было пятнадцать лет.
— А дети? — спросила Лиза.
— Сын живет со мной. За ним, конечно, больше бабушка ухаживает.
— И что, как вы думаете, человек имеет право на счастье? — спросила она его.
— Он имеет право на жизнь. А уж как ею распорядиться — его дело.
Очки блестели в полумраке. И Лиза вдруг почувствовала острый сладкий аромат весеннего воздуха, твердость крахмальных простыней, металлический холод фонендоскопа на горячем пульсе.
Потом врач ушел. Лиза смотрела на нежную зелень веток за окном. Слышала торжественный хор пасхальной службы, перезвон колоколов. И ей казалось, что с каждым вздохом жизнь возвращается в ее мертвую душу, давно превратившуюся в сухой холодный остов, где уже никто не живет. Ей стало страшно за маленькую дочь, которая так рано увидела безумие матери и отчаяние отца, за старую мать, отца с этим ужасным тиком. Тихие слезы текли по Лизиным щекам, прокладывая горячие дорожки по вискам и скатываясь за уши, на твердую больничную наволочку. «Господи, я жива, жива», — повторяла она себе. ф
