CC BY
45
ПОВСЕДНЕВНЫЕ ПРАКТИКИ ЧТЕНИЯ В УСЛОВИЯХ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ (НА МАТЕРИАЛЕ ФРОНТОВЫХ ПИСЕМ)
И.Г. Тажидинова, кандидат исторических наук, доцент кафедры социологии Кубанского государственного университета, (861) 2672787, [email protected]
В статье анализируются особенности чтения в структуре повседневной жизни фронтовиков на основе анализа трех комплектов писем с фронта. Автор делает вывод, что, несмотря на все свои тяжести, Великая Отечественная война вызвала значительную читательскую активность, предпосылками которой стали успехи, достигнутые властью в создании «нового читателя» уже к началу 1940-х гг., а также привлечение литературы к мобилизации населения на борьбу с фашизмом.
Ключевые слова: Великая Отечественная война, фронтовые письма, читательская активность.
DAILY READING PRACTICE IN THE CONDITIONS
OF THE GREAT PATRIOTIC WAR
(ON THE MATERIAL OF FRONT LETTERS)
Tazhidinova I.G.
The features of everyday reading of front-line soldiers on the basis of the analysis of three complete sets of letters from front are analyzed in article. The author does a conclusion that, despite all weights, the Great Patriotic War has caused the considerable reader's activity, which preconditions were the successes reached by the power in creation «the new reader» already to the beginning of 1940-ies, and also literature attraction to population of mobilization on struggle against fascism.
Key words: Great Patriotic War, front letters, reader's activity.
Привычные представления об СССР как самой читающей стране сегодня пересматриваются. На смену им приходит сосредоточенность на особенностях отечественной культуры чтения, анализ процессов литературной социализации. Появление новых возможностей для изучения повседневных практик чтения связано с поворотом к культурно-антропологическому измерению прошлого, пересмотром традиционных тем исторических исследований, упрочением положения качественных подходов, в том числе интерпретации «эго-документов» как непреднамеренно созданных личных свидетельств пережитого.
Как справедливо подчеркивает Е. Добренко, специфичность советской ситуации чтения была обусловлена самим характером советского времени. Серьезные трансформации этого времени, колоссальная социокультурная динамика определили исключительную напряженность социального пространства читателя [1]. Многие исследователи согласны с тем, что уже в предвоенный период появляется «качественно другой читатель», отличный от «необработанного» властью читателя 1920-х гг. [2]. В то же время ясно, что читательское поведение, реакции и предпочтения продолжали испытывать известное воздействие разного рода индивидуальных факторов (образование, возможности, традиции и пр.). Что касается ситуации чтения непосредственно в военный период, то она представляет особый интерес в силу возникновения
новых «силовых линий», действовавших в интересующем нас пространстве чтения.
Не пытаясь охватить в рамках данной работы весь спектр различий (возрастных, гендерных и пр.), отличающих повседневные практики чтения, изучим ситуацию чтения, какой она складывалась в условиях фронтовой повседневности.
Следует отметить, что в письмах с фронта информация о читательском опыте авторов довольно часто «опускалась» либо «заслонялась» другой, более важной или насущной. Скорее всего, ей не придавалось значение. Причины этого следует искать в психологических особенностях конкретных авторов писем, а также в специфике обстоятельств и условий фронтовой жизни. Но поскольку определенное место в письмах, как правило, отводилось бытовым зарисовкам, описанию рутинных повторяющихся действий, то проскальзывали и сюжеты о чтении. Наиболее часто они обнаруживаются в письмах фронтовиков, чья довоенная биография каким-то образом соприкасалась с литературным творчеством, журналистикой.
Наше представление о месте и особенностях чтения в структуре фронтовой повседневной жизни сложилось на основе анализа трех комплектов писем с фронта. Наиболее информативными в этом смысле оказались письма гвардии старшины Сырцылина Валентина Васильевича к жене. Близость автора писем теме литера-
туры, очевидно, связана с его довоенной трудовой деятельностью (заведование библиотекой). Ценность писем видного татарского писателя Ибрагима Гази к жене и друзьям во многом определяется его причастностью к литературной среде, хотя в приведенных фрагментах влияние данного фактора носит, скорее, косвенный характер. Наконец, письма Алексея Шкудова (занимал должности политрука роты, затем заместителя редактора дивизионной газеты) к заочно знакомой ему девушке Юлии Рейниш не только позволяют рассмотреть литературные пристрастия военного времени, но также дают возможность проанализировать спонтанные техники использования лирических произведений для передачи интимной информации.
Естественно, основным чтением для фронтовиков были газеты. Сырцылин сообщает: «Читаем газеты и даже часто центральные, так что я в курсе всех событий в стране и вне ее». Однако близость такого рода чтения фронтовым будням не позволяла ощутить дыхания мирной жизни, и в другом своем письме Сырцылин размышляет о разнице восприятия газетной информации, обусловленной конкретными условиями существования. На Севере страны, пишет он, «...люди спокойно спят, встают и умываются не спеша, идут на работу, обедают за столом из настоящих тарелок, вечером читают в мягкой постели, в тепле газеты о том, что творится за 2 000 км от них. И жутко им читать правдивые и страшные строки, а мы привыкли — для нас это обыденно.» [3].
Газеты содержали актуальную информацию, однако не снимали психологического напряжения. В этом смысле чтение книг в гораздо большей степени способствовало «переключению», отдыху, эмоциональной разрядке.
Интерес к отечественной классике был, в известной степени, предопределен. С одной стороны, канон классики уже сформировался и закрепился на уровне преподавания литературы в советской школе, классическая литература издавалась огромными тиражами. Естественно, для фронтовика шансы «встретиться» именно с произведением классики были самыми высокими. С другой стороны, классическая литература привлекала постановкой смысложизненных вопросов. Об интересе к классике упоминает Алексей Шкудов, по собственным словам, владевший «искусством правдами и неправдами доставать книги» (в качестве прочитанных указаны произведения Л. Толстого, М. Салтыкова-Щедрина и др.) [4]. О выборе в пользу классики свидетельствует также фронтовое стихотворение Сырцылина:
У меня не землянка, а клуб. Чуть затишье — с соседних взводов Ко мне в гости солдаты идут И садятся по стенкам без слов. Я читаю им что под рукой, Что достать удалось где-нибудь Пушкин, Чехов, Некрасов, Толстой — Эти книги обычно со мной. [5].
Особого внимания заслуживает востребованность на войне лирической поэзии. По замечанию Шкудова, в лирике бойцы находили «отзвуки своего сердца» [6]. Особенно выделяется лирика Константина Симонова, нередко упоминаемая в частных переписках. Так, Сырцылин цитирует жене строки из симоновского «Жди меня.» [3]. Симонова, наряду с В. Маяковским, Н. Тихоновым и Н. Некрасовым, называет среди ценимых поэтов Шкудов [6].
К. Симонов принадлежал к числу немногих советских поэтов, которым удалось раскрыть интимные темы, чрезвычайно важные в условиях войны, с точки зрения ее переживания на индивидуальном уровне. Неслучайно разговор о литературных предпочтениях между Алексеем Шкудовым и его заочной знакомой «по переписке» Юлией Рейниш постепенно перерастает в обмен мнениями о творчестве Симонова. Выясняется, что Алексею более всего нравится его стихотворение «Хозяйка дома». Этот выбор объясним; стихотворение представляет собой замечательный пример лирического освоения темы «возвращения», захватившей поэтов с первых месяцев войны и близкой фронтовику Шкудову. Особенно важна первая строка стихотворения о неизбежности победы («Подписан будет мир.») и контекст возможной гибели героя, позволявший Алексею отождествить себя с ним. По всей вероятности, в упоминании стихотворения также зашифрован определенный посыл Алексея к Юлии о желанных женских качествах и о том, какими он видит их отношения в будущем. В постскриптуме к другому письму встречается новая отсылка к творчеству поэта («Вы читали фронтовую лирику Симонова "С тобой и без тебя"?»). Что примечательно, она служит вполне определенной цели — добиться от девушки откровенности по вопросу о взаимоотношениях мужчины и женщины в условиях войны. В последующих письмах Алексей продолжает практику использования поэтических произведений (М. Лермонтова, С. Есенина) для передачи девушке определенного видения их отношений и конкретизации своего образа. Учитывая помету Юлии («Прочитала все, о чем ты говоришь»), она обращала внимание на такие вещи [6].
Случаи, когда фронтовики «примеряли» на себя одежды литературных героев, сравнивая себя с ними, стремясь отождествить личные качества с желанными качествами литературных персонажей, не так уж редки. Иногда они имели частный характер (к примеру, прочитав книгу о Мусоргском, Сырцылин нашел у себя черты сходства с композитором) [3]. Но подобные явления приобретали и иной масштаб.
Особого внимания заслуживает «корчагинский феномен», описанный уже в годы войны. Так, в статье С. Трегуба и И. Бачелиса «Счастье Корчагина» приводится обширный перечень материалов (в том числе и фронтовых писем), говорящих о том, что герой романа Н. Островского «Как закалялась сталь» Павел Корчагин стал любимым литературным героем советских бойцов и перешагнул «из книги в жизнь» [7]. По мысли М. Слонима, Корчагин явился моделью для «сублимативной» самоидентифика-
ции [8]. Из таких свидетельств Е. Добренко делает вывод о появлении «идеального читателя» (как своеобразного аналога автора — носителя концепции, воплощенной в тексте), а также рассматривает «корчагинский феномен» как подтверждение широкой распространенности соцреализма в массовой читательской среде [2].
Обращает на себя внимание еще одно явление военных лет. Переживание фронтовиками отцовства в отдельных случаях проявлялось в рекомендациях женам по поводу детского чтения. Данное наблюдение касается тех семейных фронтовиков, которые обладали достаточно высоким уровнем образования, развитыми литературными способностями.
Писатель Ибрагим Гази, находившийся на фронте с 1942 г. вплоть до окончания войны, тяжело переносил разлуку с сыном, писал для него сказки и просил, чтобы жена ему их читала. Гази инструктировал жену так: «В свободное время читай, пополняй свое образование и занимайся с сыном». Когда жена пожаловалась, что мальчик начал сквернословить, посоветовал: «Возьми там, пожалуйста, на столе книгу Макаренко о воспитании. Там ты найдешь много полезного для себя... Если он поет Тришкино, так ты научи его петь другое. Он тогда забудет Тришкино. У К. Чуковского (смотри в шкафу) есть книга «От трех до пяти» — там ты найдешь детский фольклор. Или Маршака что-нибудь пусть выучит. Не заставляй его повторять насильно, а только читай ему почаще (лучше читать каждый день в одно время)...» [9]. Сходные наставления присутствуют в письмах домой Валентина Сырцылина. Подобно Гази, он советует жене читать четырехлетней дочери рассказы о животных, растениях [3].
Особые возможности для чтения открывало пребывание бойцов на лечении в госпиталях или на учебе. Весной 1942 г. из казанского госпиталя Сырцылин пишет жене об обилии свободного времени, стимулирующем желание прочитать «уйму книг» [3]. Известно, что библиотеки практиковали разнообразные формы работы с ранеными, находившимися в госпиталях («передвижная работа», «читки», «книгоношество») [10].
Что касается фронтовой обстановки, то здесь, естественно, возникала проблема наличия литературы. Она особенно обострилась в связи с пребыванием наших войск за границами СССР. Ибрагим Гази в письме, написанном из Польши, обращается с просьбой к другу, директору казанского музея М.Н. Елизаровой: «Не сможешь ли мне прислать какую-нибудь книжечку или литературный журнал (старый!). Книжный голод хуже хлебного.» [11]. Наблюдались также проблемы с периодикой; в архивных фондах редакций газет отложилось большое число писем, в которых бойцы просят выслать им один либо несколько номеров газет. При этом чаще всего упоминается о «землячестве» и желании быть в курсе жизни в родных местах. Редакции, как правило, шли навстречу таким просьбам [12].
Распространенной практикой на фронте было чтение вслух, что определялось как условиями (например,
слабая освещенность землянки или наличие единственного экземпляра книги), так и читательской активностью конкретных фронтовиков. За чтением следовало обсуждение прочитанного, беседы на различные темы. На этой почве развивались дружеские привязанности. «Живем дружно, часто разговариваем о книгах, искусстве, философии с тем бандитом, у которого на присланной фотографии шапка на боку», — писал Сырцылин жене [3].
Война сводила вместе людей разного образовательного багажа. Сырцылин обращает внимание на то, что большинство его боевых товарищей — «темнота деревенская, многие совсем неграмотные» [3]. Тем не менее преимущественно невысокий уровень образования не стал помехой такому масштабно развернувшемуся в годы Великой Отечественной войны движению, как самореализация фронтовиков в литературном творчестве. Крайне редко представляя художественную ценность, это творчество имело значение прежде всего для личностного роста, а также выполняло функцию дополнительной патриотической мобилизации. О данной тенденции свидетельствует практика отсылки своих собственных произведений в газеты, захватившая многих фронтовиков.
Сотрудники редакций, как правило, советовали бойцам доработать свои фронтовые опыты, а главное — больше читать. Впрочем, границы применения таких рекомендаций были очевидны. Литсотрудник газеты «Красная Татария» Н. Козлова писала: «.В условиях фронтовой обстановки трудно, конечно, систематически работать над освоением стихотворной техники. Посоветуешь читать больше художественную литературу, изучать классиков, а найдется ли все это на фронте?..» [12].
Потенциально военное время, разумеется, не в состоянии способствовать росту читательской аудитории, так как характеризуется тяжестью воздействия, непосредственными угрозами самому существованию. Тем не менее Великая Отечественная война вызвала значительную читательскую активность, хотя она же создала множество преград для ее осуществления.
Предпосылками читательской активности в годы войны стали успехи, достигнутые властью в создании «нового читателя» уже к началу 1940-х гг., а также привлечение литературы к мобилизации населения на борьбу с фашизмом. Однако существовали и другие факторы, способствовавшие развитию читательских практик военного времени. Речь о глубоком воздействии экстремального опыта войны, отразившемся как на самовыражении советских литераторов, так и на потребностях читательской аудитории страны. Что касается аудитории чтения, то в условиях фронтовой жизни происходило расширение коммуникативных возможностей советского человека, его кругозора и представлений о различных сферах окружающей действительности. Также можно предположить появление некоторых «объемов» свободного времени, которыми он зачастую не располагал в своей мирной жизни. Чтение, определенно, входило в число тех
занятий, которые обеспечивали человеку душевный комфорт и развитие, и в этом смысле оно отвечало насущной задаче «нормализации» существования в суровых условиях военного времени.
ЛИТЕРАТУРА
1. Добренко Е. Формовка советского читателя. Социальные и эстетические предпосылки рецепции советской литературы. — СПб., 1997.
2. Добренко Е. Указ.соч.; Чудакова М. «Военное» стихотворение Симонова «Жди меня...» (июль 1941 г.) в литературном процессе советского времени // Новое литературное обозрение. — 2002. — № 58.
3. ЦДНИКК. — Ф. 1774-Р. — Оп. 2. — Д. 1234.
4. Кринко Е.Ф., Тажидинова И.Г. «Сердце выслать не могу» или о повседневности чувств военного времени // Повседневный мир советского человека 1920—1940-х гг.: сб. науч. ст. — Ростов-на-Дону, 2009.
5. ЦДНИКК. — Ф. 1774-Р. — Оп. 2. — Д. 1241.
6. Кринко Е.Ф., Тажидинова И.Г. Указ. соч.
7. Трегуб С., Бачелис И. Счастье Корчагина // Знамя. — 1944. — № 4.
8. Slonim М. Soviet Russian Literature: Writers and Problems 1917—1977. New York: Oxford UP. 1977.
9. ЦГА ИПД РТ. — Ф. 8288. — Оп. 1. — Д. 14.
10. ГАКК. — Ф.Р-1621. — Оп. 1. — Д.5; Д. 6.
11. ЦГА ИПД РТ. — Ф. 8288. — Оп. 1. — Д. 15.
12. НА РТ. — Ф.Р-4821. — Оп. 1. — Д. 4.
К ВОПРОСУ О ДЕЯТЕЛЬНОСТИ Ю.В. АНДРОПОВА В СФЕРЕ ОБЕСПЕЧЕНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ (1967—1982 ГГ.)
А.С. Вергун, аспирант кафедры истории Московского педагогического государственного университета, (495) 438-17-41
В статье исследуется деятельность Ю.В. Андропова на посту председателя КГБ, освещаются его взгляды на проблему диссидентского движения в СССР, рассматривается одна из приоритетных задач работы комитета госбезопасности — сбор разведывательной информации о задачах и акциях западных стран в отношении СССР и стран социалистического блока.
Ключевые слова: Ю.В. Андропов, диссидентское движение, идеологическая сфера, разведывательная деятельность.
ON THE ACTIVITIES OF Y . V . ANDROPOV IN THE FIELD OF PUBLIC SECURITY (1967—1982)
Vergun A.S.
This article examines the activities of Y.V. Andropov as chairman of the KGB, highlights his views on the issue of the dissident movement in the Soviet Union, is considered one of the priorities of the KGB — to collect intelligence on targets and actions of Western countries against the Soviet Union and the socialist bloc.
Keywords: Y.V. Andropov, dissident movement, ideological sphere, intelligence activities.
В российской исторической науке возрастает интерес к истории спецслужб, изучение которых ранее, в силу идеологических причин, было практически недоступно историкам. В данном контексте особый интерес представляет деятельность Ю.В. Андропова, руководившего органами госбезопасности на протяжении 15 лет.
18 мая 1967 года Политбюро ЦК КПСС приняло решение о назначении Ю.В. Андропова Председателем Комитета государственной безопасности. В принципе, оно стало неожиданным как для общественности, так и для самого выдвиженца [1]. Более того, по мнению ряда современников и исследователей, Ю.В. Андропов расценивал
назначение в КГБ как «временную карьерную неудачу», поскольку воспринимал себя, прежде всего, в качестве партийного работника и оставался им даже на посту председателя КГБ [2].
Юрий Владимирович на момент назначения не входил ни в одну из политических группировок того времени. Видимо, эта «нейтральность» и была одной из причин назначения его на пост председателя КГБ. В то же время, поставить во главе такого важного органа в системе советского государственного аппарата человека не из своего политического круга Л.И. Брежнев мог только при условии обеспечения надежного контроля за его работой. Поэтому на должность заместителей председателя КГБ были на-
