CC BY
163
YAK 821.161.1.09 ББК 83.3(2Poc=Pyc)6
A.B. ИГНАТЬЕВА
A.V. IGNATJEVA
ПОВЕСТЬ В.Г. РАСПУТИНА «ЖИВИ И ПОМНИ»: ИСТОРИЯ СТАНОВЛЕНИЯ ТЕКСТА
VALENTIN RASPUTIN NOVELET: «LIVE AND REMEMBER»: THE HISTORY OF THE TEXT FORMATION
В статье автор обращается к проблеме текстологического изучения повести В.Г. Распутина «Живи и помни»; представляет классификацию большого количества разночтений текстов различных её изданий. В работе исследуются причины и пути углубления концепций образов главных героев и повести в целом. Автор статьи аргументированно полемизирует с литературной критикой, упрощающей смысл и значение произведения в русской литературе.
In the article the author touches the problem of textological study of the novel «Live and remember» by Valentin Rasputin. The author introduces the classification of a great variety of texts' reading in their different editions. The article studies the reasons and the ways of deepening the conceptions of protagonists' images and the novel in whole. The author argues with reason against literary critics that simplifies the plot and the significance of the novel in Russian literature.
Ключевые слова: текстологический анализ, В.Г. Распутин, женский образ, народная нравственность.
Key words: textological analysis, V. Rasputin, female image, public morality.
Повесть В.Г. Распутина «Живи и помни» давно уже вошла в разряд произведений, представляющих русскую литературную классику второй половины ХХ века, более того, можно сказать, что она стала своеобразной вехой на пути духовного развития нашего народа.
Произведение весьма основательно исследовалось учеными и критиками. Однако среди работ, посвящённых повести, к сожалению, практически отсутствуют исследования её текста. Между тем потребность в такого рода анализе очевидна, поскольку текстологический анализ позволяет избежать неоправданного субъективизма в трактовке идейно-художественного содержания произведения; даёт возможность ответить на множество вопросов идейно-нравственного характера, которые возникли ещё при его появлении.
Вопрос об изменениях в тексте произведения в литературоведении не ставился по существу. Правда, в 1984 г. Ю.А. Дворяшин обратил внимание на некоторые коррективы в тексте повести, внесённые автором в отдельных её изданиях. В частности, было отмечено, что в её поздних публикациях исчезло весьма существенное сообщение автора в финале произведения о том, что произошло с Андреем Гуськовым после гибели Настёны - речь идёт о бегстве Гуськова [1]. Это едва ли не единственное замечание текстологического характера, сделанное исследователями. Однако есть основания утверждать, что спектр текстуальных изменений повести гораздо шире.
Для текстологического анализа нами было выбрано восемь изданий, четыре из которых анализировались путём сплошного сопоставления:
1. Журнальное издание. Распутин В.Г. Живи и помни // Наш современник. 1974. №№ 10-11.
2. Первое отдельное издание. Распутин В.Г. Живи и помни. Повесть, рассказы. М.: Современник, 1975.
3.Распутин В.Г. Живи и помни // Роман-газета. М.: Художественная литература, 1978. № 7.
4. Распутин В.Г. Живи и помни. М.: Советская Россия, 1978.
5. Распутин В.Г. Живи и помни. М.: Советский писатель, 1980.
6. Распутин В.Г. Живи и помни. Кемеровское книжное издательство,
1986.
7. Распутин В.Г. Живи и помни. М.: Художественная литература, 1987.
8. Распутин В.Г. Живи и помни. М.: Панорама, 1997.
Наиболее интересными в текстологическом отношении явились издания повести 1974, 1975, 1978, 1980 годов. Оказалось, что между первой публикацией в «Нашем современнике» и последующими обнаруживаются весьма серьёзные разночтения.
В результате сплошного сопоставления текстов ряда изданий «Живи и помни» нами обнаружено 463 изменения различного по содержанию толка. Такое количество корректив даёт нам основание говорить о целой системе текстуальных дополнений, которые, на наш взгляд, существенно углубляют содержание произведения, делают его масштабнее и многозначнее.
Текстологические изменения можно условно классифицировать по их функциональному воздействию на значимые элементы содержания повести:
1) уточняются концепции образов Настёны и Андрея Гуськова;
2) вводится мотив судьбы;
3) вводятся религиозные мотивы;
4) обозначаются штрихи народной трагедии;
5) включаются в структуру повести авторские афоризмы и фольклорные мотивы;
6) расширяется сфера использования диалектизмов;
7) дополняются сведения относительно второстепенных персонажей;
8) ведётся работа в области антропонимии художественного текста;
9) наблюдаются изменения в стилистике и синтаксисе.
Очевидно, результатом редакторской правки стали изменения текста,
связанные с историко-политическими событиями. Так, например, про сына Андрея Сивого, основателя Андреевского, где скрывался и сам Андрей Гуськов, в издании 1975 г. сообщается: «в тридцатом году раскулачили и вместе с семьёй куда-то выслали» [4, с. 26], а в тексте журнального варианта 1974 г. существовала иная фраза: «завербовавшись, куда-то уехал» [5, с. 16]. Ещё более интересен в этом смысле фрагмент, повествующий о брате Семёновны. В 1974 г. сказано: «бывший у партизан, чтобы спастись от колчаковцев...» [5, с. 66]. А в 1975 г. фраза трансформируется по принципу зеркального отражения: «когда-то служившего у Колчака, чтобы спастись от партизан» [4, с. 106].
В отдельном издании повести 1975 г. последовательно обозначатся штрихи народной трагедии, связанные с Великой Отечественной войной. В тексте появятся упоминания о том, что люди «обросли страданиями и страхом» [4, с. 145], «задохнулись в смертях» [4, с. 173], «одним рыдать, потеряв последнюю надежду, другим радоваться» [4, с. 57]; А день объявления победы будет назван как «выстраданный, вдесятеро оплаченный день» [4, с. 20].
Наиболее значимые изменения связаны с концепциями двух центральных образов повести - Настёны и Андрея Гуськова.
Масштаб и содержание образа главной героини повести Настёны во многом раскрываются определением - «людской характер». Каждый её шаг, размышление, нравственное побуждение писатель оценивает и объясняет близостью к народной жизни. Эта характеристика в системе нравственных критериев в оценке человеческой личности В. Распутиным представляется ключевой. Однако данный мотив был существенно нивелирован в журнальном варианте 1974 г. Лишь в первом отдельном издании повести 1975 г. появляются значительные фрагменты текста, раскрывающие отношение Настёны к происходящему, усложняющие психологическую мотивировку её поведе-
ния. Так, в изменённом варианте произведения героиня вновь и вновь будет задавать себе вопросы, на которые у неё найдётся только единственно возможный для неё ответ: «Так как же теперь от него отказаться? Это совсем надо не иметь сердца. Вместо сердца держать безмен, отвешивающий, что выгодно и что невыгодно. Тут от чужого, будь он трижды нечистый, просто не отмахнёшься, а он свой, родной. Их если не бог, то сама жизнь соединила, чтобы держаться им вместе, что бы ни случилось, какая бы беда ни стряслась» [4, с. 46] ; «А дальше. Как дальше быть? Как его вызволить из этой беды, как жить, чтобы, не ошибаясь, не запутавшись, помочь? Что бы с ним теперь ни случилось, она в ответе» [4, с. 66]. Держать такой ответ за Андрея значит для Настёны «идти вместе с ним до конца хоть на плаху» [4, с. 153]. Такого рода дополнений нами выявлено более 30.
Восстановление в тексте повести «Живи и помни» внутренних монологов героини духовно-нравственного содержания, мотивирующих логику её поведения, свидетельствуют о том, что для В. Распутина было чрезвычайно важно поставить вопрос, который традиционно является одним из центральных для всей отечественной литературы, - вопрос о «милости к падшим». Писатель стремился показать, как реализуется гуманистический принцип милосердия по отношению к человеку в условиях, определяемых обстоятельствами национальной трагедии.
По логике нравственных принципов, лежащих в основе художественного мира В. Распутина, только «соборный нравственный закон» может спасти от духовной гибели, как отдельного человека, так и нацию в целом. Единственный путь исцеления души Андрея Настёна видит в их общем покаянии перед народом. Однако в журнальном издании повести подобные мысли героини отсутствовали полностью. Лишь в тексте первого отдельного издания «Живи и помни» 1975 г. появляются развёрнутые монологи Настёны о вере в людское сострадание к грешнику, в его народное прощение. Вот примеры некоторых из них: «Моя мать давно ещё говорила: нет такой вины, которую нельзя простить. Не люди они, что ли? Кончится война - посмотрим. Или можно будет выйти покаяться, или ещё что» [4, с. 100]; «Андрей... Может, не будем так, выйдем? Я бы пошла с тобой куда угодно, на какую хошь каторгу - куда тебя, туда и я.» [4, с. 173]. В этих размышлениях об истоках народной нравственности Настёна очень близка героям Ф.М. Достоевского. Её суждения, появляющиеся в тексте повести 1975 г., вызывают в памяти не только народно-православные взгляды Сони Мармеладовой, но и поучения старца Зосимы: «Не лучше ли Андрею все же выйти и повиниться? Веруют же: об одном кающемся больше радости в небе, чем о десяти праведных. Люди же должны понимать, что тот, кто упал до такого греха, впредь для греха не годится» [4, с. 172]. Очевидно, что в своих гуманистических поисках В. Распутин идёт вслед за Ф.М. Достоевским, утверждая возможность и необходимость нравственного перерождения личности.
Вышеуказанные изменения являются результатом редакторской правки журнального текста повести, о чем свидетельствует реакция на них самого писателя. У нас была возможность информировать В.Г. Распутина о результатах текстологических наблюдений. В личном письме автор сообщил, что выявленные изъятия текста в «Нашем современнике» его «не просто удивили, а, пожалуй, даже на первых порах и потрясли». «Я знал, - писал он, -что потери в тексте журнального варианта есть, некоторые из них (мелкие) были с моего согласия, и я могу подозревать, какие именно, но что редактура оказалась столь безжалостной и тайной, для меня явилось неожиданностью. Конечно, текст от этого пострадал.» (письмо В.Г. Распутина хранится в архиве автора статьи).
Однако есть основания говорить и о значимых коррективах, внесённых в отдельные издания повести самим автором. Так, в 1975 году, в соответствии с принципиальным уточнением концепции повести, была осуществлена весьма значительная купюра. В издании 1974 г. в речи одного из персона-
жей, обращённых к Настёне по поводу спасения ею своего мужа-дезертира, есть слова: «Я и то говорю: неужто ты подпустила бы его к себе, не турнула куда подальше за такое дело?» [6, с. 86]. В последней, 22-ой главе произведения 1974 г. издания звучал фрагмент внутреннего голоса истерзанной страданием Настёны: «...Надо обмануть всех и остаться одной. Одной, только одной, никто ей больше не нужен» [6, с. 90]. Наличие таких размышлений свидетельствовало бы о том, что и для главной героини, и для её подруг возможен был другой путь - отречение от Андрея. Кроме того, Настёна вступала бы в явное противоречие с теми представлениями об истоках народной нравственности, которые составляют основу её характера - сострадание и ещё более высокое человеческое качество - способность к самопожертвованию. Во всех последующих изданиях фраза кардинально изменится: «Надо успеть, надо предупредить мужика. Надо попрощаться. Навсегда, до других ли времен - неизвестно» [4, с. 192].
Важно, что писатель завершает повесть не сообщением о смерти Настёны, а изображением нравственного итога, реализующегося в «суде людском», о котором больше всего и переживала героиня. Не только не осудили её русские женщины, но и простили, вернули в свою среду, увидев в её поступке «исполнение народного веления в себе, голоса общей совести» [2, с. 113]: «А Настёну на четвёртый день прибило к берегу недалеко от Карды. Сообщили в Атамановку, но Михеич лежал при смерти, и за Настёной отправили Мишку-батрака. Он и доставил Настёну обратно в лодке, а доставив, по-хозяйски вознамерился похоронить её на кладбище утопленников. Бабы не дали. И предали Настёну земле среди своих, только чуть с краешку, у покосившейся изгороди.
После похорон собрались бабы у Надьки на немудрёные поминки и всплакнули: жалко было Настёну» [4, с. 194]
Не менее значимы и многочисленные коррективы содержания повести в её публикации в 1975 г., связанные с мотивами супружеской близости На-стёны и Андрея. Проявления искренних чувств героини к мужу-дезертиру в журнальном варианте «Живи и помни» были в значительной степени нивелированы. Зато в первом отдельном издании повести в речи Настёны появляются весьма проникновенные признания, обращённые к Андрею: «Мне всегда с тобой хорошо, всегда - так и знай. Я и подумать не смею, чтобы я без тебя жила. Как это без тебя?» [4, с. 99]; «если и тебя ещё не видать - что мне тогда остаётся?» [4, с. 75]. Теперь каждая встреча с мужем кажется Настёне вмещающей в себя «годы жизни», наполняющейся «особым смыслом, особой силой и лаской» [4, с. 73]. Автор стремится подчеркнуть нежность отношений супругов. Достаточно вспомнить эпизод, когда Настёна ночью вырвалась к Андрею после их крупной ссоры. В журнальном варианте вслед за этим следовало сообщение: «.она без сил опустилась на землю. здесь, живой» [6, с. 79]. В отдельном издании эта фраза значительно расширяется, приобретая эмоциональную окраску: «.она кинулась ему на шею сама не своя от радости, не помня ни обиды и ни зла, видя только, что он здесь, живой» [4, с. 175]. Да и в авторской речи едва приметными штрихами обозначится сокровенность чувств супругов: нет-нет, да и отметит автор, что «это был её Андрей, родной1 человек» [4, с. 169]; «положенный человек» [4, с. 171].
В отдельном издании повести 1975 г. развёрнуты новые грани образа Андрея Гуськова. Пожалуй, точнее было бы говорить об их восстановлении. Очевидно, в журнальном варианте образ дезертира упрощался редакторами сознательно. Так, первые читатели не знали о целой странице текста, повествующей об уходе Андрея на фронт, не знали о мужестве и отваге, проявленной им на войне, о том, что: «среди разведчиков Гуськов считался надёжным товарищем, его брали с собой в пару, чтобы подстраховать друг друга самые отчаянные ребята. Воевал, как все, - не лучше и не хуже» [4, с. 19].
1 Подчёркнутые слова появляются в издании повести 1975 г.
Наряду с такого рода характеристиками образа героя «Живи и помни» в тексте 1975 г. ещё более отчётливо обозначится мотив его обиды на сельский мир, ставшей одним из предвестий его дезертирства: «Он боялся ехать на фронт, но больше этой боязни были обида и злость на все, что возвращало его обратно на войну, не дав побывать дома» [4, с. 21].
Восприятие образа Андрея во всей сложности взаимоотношений с миром позволяет избежать его прямолинейной трактовки и опровергнуть сложившуюся в литературной критике точку зрения о том, что Гуськов -«естественный», «биологический» человека, выключенный из общественного самосознания и подчинённые только «животному эгоизму». О стремлении автора подчеркнуть раздвоенность его сознания, раскрыть гораздо более сложный психологический процесс разрушения личности свидетельствуют и появление в издании 1975 г. некоторых портретных характеристик: «глаза застыли и смотрели с пристальной мукой» [4, с. 162], «его провалившиеся глаза острые и измученные страданиями» [4, с. 173]. Об этом же свидетельствует и принципиальное уточнение финала произведения.
Как известно, в издании 1974 г. повесть завершалась описанием бегства Гуськова от оказавшейся в опасности Настёны, носившей под сердцем его дитя.
По справедливому замечанию Ю.А. Дворяшина, «в такой судьбе героя все определено и завершено. .Андрей Гуськов на последних страницах произведения предстаёт перед читателем существом, окончательно утратившим какой-либо нравственный человеческий облик, превратившимся в загнанное животное» [1, с. 250]. Действительно, мог ли читатель сочувствовать человеку, который, думая только о собственной безопасности, бросился бежать, услышав, что гибнут его жена и ребёнок?
В издании повести 1975 г. финал претерпевает небольшие изменения: автор убирает эгоистические мысли самого персонажа, оставляя только описание его побега. И всё-таки такая завершённость судьбы противоречила содержанию повести и логике развития самого образа. Именно поэтому, как полагает Ю.А. Дворяшин, В.Г. Распутин в публикации «Живи и помни» 1980 г. снимает «столь много говорящий эпизод» [1, с. 249].
В одном из интервью В. Распутин, подтверждая свой принципиальный взгляд на сложность и многогранность образа дезертира, признался: «Теперь, по прошествии определённого времени, едва ли я стал бы писать в «Живи и помни» те картины «озверения» Гуськова, когда он воет волком или убивает телёнка - слишком близко, на поверхности по отношению к дезертиру это лежит и опрощает, огрубляет характер» [3, с. 74].
Результаты текстологического анализа позволяют уточнить концепцию всей повести «Живи и помни» и в значительной степени объясняют причины противоречивых оценок произведения, возникших сразу после журнальной его публикации, но нередко звучащих и сегодня.
Не секрет, что при первом своём появлении повесть была истолкована литературной критикой как история дезертира. В.П. Астафьев, назвавший «Живи и помни» «лучшей повестью десятилетия», предвидя такую реакцию, сказал: «Ой, дадут они Вале Распутину за эту повесть!» [2, с. 96]. И действительно, даже за восторженными отзывами читался укор: сибиряки с войны не бегали.
По сей день в литературной критике слышны отголоски подобной трактовки. Так, А.И. Солженицын в 2000 г. при вручении В.Г. Распутину премии своего имени заявил: «Валентин Распутин появился в литературе в конце 60-х, но заметно выделился в 74-ом внезапностью темы - дезертирство - до того запрещённой и замолчанной, и внезапностью трактовки её» [7, с. 186].
Гиперболизация образа Андрея Гуськова существенно сужает концепцию повести, упрощает её содержание, поскольку сосредоточивает внимание не на центральных, а на периферийных её аспектах. Думается, в определённой степени этому способствовал деформированный текст «Нашего современника» 1974 г. или, как сказал В. Распутин, «раны» произведения.
Очевидно, что исправленный автором текст повести в первом отдельном её издании 1975 г. приобрёл гораздо более глубокую психологическую и духовно-нравственную мотивировку. Оно позволило увидеть авторскую расстановку акцентов в идейном смысле «Живи и помни». Концепции образов Настёны и Андрея Гуськова претерпели серьёзные изменения. В большей степени это коснулось образа главной героини. Здесь рельефнее предстал вынужденный внутренний разлад цельной от природы личности: с одной стороны, значительно усилились её духовно-нравственные связи с людьми, а с другой, - душевная близость с мужем-дезертиром и нравственная за него ответственность. В тексте «Живи и помни» 1975 г. В. Распутин существенно углубил изображение чувств персонажей во всей их психологической сложности, что особенно отчётливо проявилось в создании «живого» пластичного женского образа, масштабного характера, способного выдержать испытание ответственностью за всех.
Литература
1. Дворяшин, Ю.А. Литературный процесс и творческая индивидуальность писателя (В. Белов, Е. Носов, В. Распутин) [Текст] / Ю.А. Дворяшин // Совет. лит-ра. История и современность. - М. : Просвещение, 1984. - С. 235-251.
2. Курбатов, В.Я. Долги наши. Валентин Распутин: чтение сквозь годы [Текст] / В.Я. Курбатов. - Иркутск, 2007. - 171 с.
3. Цит по: Панкеев, И.А. Валентин Распутин: по страницам произведений [Текст] / И.А. Панкеев. - М. : Просвещение, 1990. - 144 с.
4. Распутин, В.Г. Живи и помни [Текст] / В.Г. Распутин // Живи и помни. Повесть, рассказы. - М. : Современник, 1975. - С. 3-194.
5. Распутин, В.Г. Живи и помни [Текст] / В.Г. Распутин // Наш современник. -1974. - № 10. - С. 2-88.
6. Распутин, В.Г. Живи и помни [Текст] / В.Г. Распутин // Наш современник. -1974. - № 11. - С. 58-91.
7. Солженицын, А.И. Слово при вручении премии Солженицына Валентину Распутину [Текст] / А.И. Солженицын // Новый мир. - 2000. - № 5. - С. 186 -189.
