CC BY
309
ЛИТЕРАТУРНАЯ КЛАССИКА: АСПЕКТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
УДК 821.161.1
Л. Г. Дорофеева
«ПОУЧЕНИЕ» ВЛАДИМИРА МОНОМАХА КАК ИСПОВЕДЬ-САМООТЧЕТ: К ПРОБЛЕМЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
Жанровая форма «Поучения» Владимира Мономаха интерпретируется как «поступок» и «исповедь-самоотчет» (М. Бахтин) и связывается с тем, что способ создания текста определяется внехудожественными целями, внутренний сюжет разворачивается как исповедь. Создание «Поучения» рассматривается как делание, определяющее способ спасения души в условиях жизни князя-мирянина.
The genre of the Instruction of Vladimir Monomakh is considered as a "deed" and "confession and selfreport" (M. Bakhtin) and is related to the fact that the way a text is created is determined by non-literary considerations; the internal plot unfolds as a confession. The creation of the Instruction is interpreted as a deed, which determines the way to salvation for a lay prince.
Ключевые слова: «Поучение», Владимир Мономах, жанр, канон, древнерусская литература, исповедь.
Key words: Instruction, Vladimir Monomakh, genre, canon, old Russian literature, confession.
Исследователи выделяют в «Поучении» Владимира Мономаха три жанровые формы, считая их при этом самостоятельными частями: собственно «Поучение», «Автобиографию» (Д. С. Лихачев называет ее «Летописью» жизни Мономаха) и письмо Олегу Святославичу [6, c. 100]. Но в качестве единого произведения «Поучение» не имеет пока жанровой дефиниции. Как пишет О. В. Творогов, это «исключительно редкий по жанру памятник, имеющий лишь весьма далекие аналоги в современных ему европейских литературах» [7, c. 33].
Жанр, как известно, категория содержательно-формальная, зависящая от типа литературы и творческого метода, а также от содержательной доминанты произведения. Способ создания текста «Поучения» определяется спецификой русской средневековой книжности, а именно ее церковным, глубоко религиозным характером, что отмечают все ее исследователи. «Литература в ее наиболее высоких жанрах была как бы распространением „богослужения" на все человечество... и на все явления обыденной жизни», — пишет Д. С. Лихачев [5, c. 620]. Но зачастую при интерпретации текста это обстоятельство не учитывается, а акцент смещается в сторону излишней политизации. Цель автора определяется как «утверждение нового политического принципа разделения Руси на ряд княжеств-вотчин» [4, с. 148]; образ Владимира Мономаха трактуется как образ «феодального правителя», «мудрого политика, храброго воина, человека высоких моральных достоинств» [7, с. 33]. Функция же цитат из Псалтири и текстов Священного Предания сводится к выражению «этической системы его политики» [4, с. 149].
Есть сегодня и иные трактовки. Так, А. Н. Ужанков говорит об эсхатологичности сознания автора и целью его «Поучения» (и как его части — послания Олегу Святославичу) считает «самообличение и покаяние перед Высшим Судьею» [9, с. 304].
На наш взгляд, при анализе «Поучения» Владимира Мономаха как средневекового текста важно учитывать два условия. 1. Принадлежность «Поучения» к «религиозно-символическому» [8, с. 100] (курсив А. Н. Ужанкова. — Л. Д.) художественному методу XI — XII вв., для которого характерно религиозно-нравственное отношение писателя к себе и миру, теоцентричность мировосприятия и непременное осознание своей «худости» перед лицом божественного совершенства, что отличает человека смиренного. 2. Принципиальную внехудожественность средневековой литературы, в условиях которой писатель осознает себя не творцом, а со-творцом. А создание текста является не собственно творчеством, а определенного рода деланием (см. об этом: [3, с. 37—46; 9, с. 228]). Соответственно, способ создания текста - это форма жизни, деяние, поступок. В «Поучении» этот способ определяется смиренным типом отношения к жизни его автора, который, конечно, пишет не собственно поучение и не собственно автобиографию и не является собственно героем своего творения. В основе этого произведения находится «поступок и исповедь-самоотчет» [2, c. 121] как особые формы в бахтинском понимании и терминологии [Там же]. М. Бахтин видит
Вестник Российского государственного университета им. И. Канта. 2010. Вып. S. С. 97-101.
зависимость этих форм от «смысловой установки героя в бытии», от «ценностной позиции в нем» [2, с. 123]. И Владимир Мономах не может являться для себя героем. Ведь, как пишет М. Бахтин, «в поступающем сознании, даже там, где оно дает отчет, высказывает себя, нет героя как значимого, определяющего фактора» (здесь и далее в цитатах курсив наш. — Л. Д.) [2, с. 23].
Рассмотрим, как реализуется жанровая форма «исповеди-самоотчета» на материале первой части произведения Мономаха — «Поучения» и как связана она с целью автора и его образом.
В первом абзаце «Поучения» мы обнаруживаем основные координаты ценностной установки автора, но встречаемся с трудностью в интерпретации, так как отсутствует часть текста, которую невозможно восстановить. Встает проблема понимания его смысла, что проявилось уже в переводе на русский язык. Читаем в древнерусском варианте: «Азъ худый д®домъ своимъ Ярославомъ-благословленымъ славнымъ, нареченый въ крещении Василий, русьскымь именемь Володимиръ, отцемь възлюбленымь и матерью своею Мьномахы... и хрестьяных людий д®ля, колико бо сблюдъ по милости своей и по отни молитв® от вс®х б®дь!» (Многоточие означает отсутствие части текста, который не подлежит восстановлению. — Л.Д.). Д. С. Лихачев дает следующий перевод: «Я, худой, дедом своим Ярославом, благословенным, славным, нареченный в крещении Василием, русским именем Владимир, отцом возлюбленным и матерью своею из рода Мономахов... и христианских ради людей, ибо сколько их соблюл по милости своей и по отцовской молитве от всех бед!» [1, с. 392, 459]. Соединяя в качестве подлежащего и сказуемого слова, принадлежащие, скорее всего, к разным предложениям («я. соблюл по милости своей»), этот перевод предлагает нам интерпретацию образа Владимира Мономаха как человека эгоцентрического типа сознания, который может «по своей милости», пусть и «по отцовской молитве», сохранять («соблюдать») людей, причем в этом, конкретно-историческом и биографическом времени. Но возможен ли такой взгляд на мир в текстах ХІ — ХІІ вв., в которых отражено теоцен-трическое мировоззрение, и нет ли здесь противоречия с целым героя? Может ли человек, отмечающий в начале фразы свою «худость», в конце предложения говорить о своей добродетельности, являя образец гордыни? Следующее предложение: «С®дя на санех (т. е. в преддверии смерти. — Л.Д.), помыслих в души своей и похвалих Бога, иже мя сихъ дневъ гр®шнаго допровади» [1, с. 392, 459] — делает невозможным подобное толкование. Оно переключает нас сразу в пространство иное — в сверхреальность, которая с этого момента начинает определять и всю специфику ценностно-пространственной организации текста. Теоцен-тричность сознания автора проявляет себя во всем. Отношение к себе выражено словами «азъ худый», «гр®шный», демонстрирующими чувство дистанции по отношению к главной и высшей ценности — Богу, Который его «сихъ дневъ гр®шнаго допровади». Соединяя эту фразу с анализируемым выше начальным отрывком, можно предположить, что, наверное, Он же — Бог — и христианских людей «сблюдъ по милости своей». Тем более, что это почти цитата из Евангелия — молитва Христа: «Отче Святый! Соблюди их во имя Твое, [тех], которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы» [Иоан. 17:11]. Далее на протяжении всего текста неизменно проводится эта связь души и Бога: «Бога д®ля и душа своея» [1, с. 392], что характеризует тип отношения к миру смиренного человека. Итак, мы изначально встречаемся с покаянно настроенной душой, и это становится постоянным качеством образа Владимира Мономаха и главной мотивировкой в его повествовании.
Своего рода завязкой и источником внутреннего движения героя, как и дальнейшего повествования, являются слова послов, пришедших от братьев с предложением «отнять волость» у Ростиславичей, и ответ Мономаха: «Аще вы ся и гн®ваете, не могу вы я ити, ни креста переступити» [1, с. 392].
Отказом преступить клятвенное целование креста и пойти войной на брата Мономах нравственно и духовно самоопределяется. Но это не просто одномоментный поступок. В «Поучении» это самоопределение продолжается на протяжении всего повествования и задает его основные смысловые линии, вырастая из молитвы и покаяния в поучение и самоотчет и затем возвращаясь опять в молитву и покаяние. И тогда понятно, почему «в печали разогнул» Мономах Псалтирь и обратился к Священному Писанию и текстам Предания. Благодаря этому включению читатель оказывается одновременно в историческом и духовном, ценностно-религиозном контексте, что и будет сохраняться неизменным до конца всего произведения. Цитаты из Псалтири он выстраивает «по ряду», т. е. в соответствии со своей внутренней задачей, которая и есть исповедь-самоотчет. Нам важна смысловая последовательность этого «ряда». Первая цитата — «Вскую печална еси, душе моя? Вскую смущаеши мя? Уповай на Бога, яко испов Фмся ему» — выражает покаянный и молитвенный настрой, где главным в обращении к своей душе является исповедание своей веры в Бога и
прославление Его1. А в идущих следом словах «Не ревнуй лукавнующимъ, ни завиди творящимъ беззаконье...» [1, с. 392] автор-повествователь обозначает свой ценностный выбор.
Вторая часть псалтырного отрывка, соединившего цитаты из 36-го и 123-го псалмов, объединена темой власти как «обладания» землей, которая раскрывается через оппозицию грешники/праведники, кроткие / гордые (второе — имплицитно присутствующее понятие): «крот-ции же насл®дять землю», а грешник «взищеть м®ста своего, и не обрящеть» [1, с. 393]; «гр®шници погыбнут», а праведников «утвержаеть» Господь [Там же].
Третья часть состоит из семи псалтырных цитат, которые являют собой молитву. И это не просто ее цитирование. Это одномоментно еще и собственная молитва Мономаха. Так «чужое» слово становится для Мономаха очевидно «своим».
Обращение к детям открывается тоже цитатой из творений Василия Великого. Но она, казалось бы неожиданно, завершается обращением Мономаха к своей душе в духе личного покаяния: «О Владычице Богородице! Отъими от убогаго сердца моего гордость и буесть, да не възношюся суетою мира сего» в пустошн®мь семь житьи» [1, с. 394]. Эта молитва напоминает об исповедальности текста как главном его качестве.
И вот, наконец, звучит собственное слово автора, напрямую обращенное к детям. Но и оно представляет собой внутренний непрерывный диалог, работу души. Поднимается тема милости / немилости: милости Бога и немилости человека грешного. Перед нами разворачивается духовная брань человека — автора-повествователя — со своей немилостью, ненавистью, мстительностью падшего своего естества: «Мы челов®ци, гр®шни суще и смертни, то оже ны зло створить, то хощемъ и пожрети и кровь его прольяти вскор ® .» [1, с. 393 — 394].
После собственного обращения к детям, в котором он был учителем и наставником, Мономах опять становится молитвенником, предстоящим Творцу, и весь устремляется в Горнее пространство и время, передавая свое ощущение присутствия благодати Божией в мире, искание ее и погружение в эту дарованную благодать, что рождает в его душе хвалу Богу. И довольно пространный отрывок (от вопроса «Что есть челов®къ, яко помниши и?» до предложения «Да иже не хвалить тебе, Господи, и не в®руеть вс®м сердцемь и всею душею во имя Отца и Сына и Святаго Духа, да будеть проклятъ» [1, с. 394]) представляет собой сочетание слова священного и собственной молитвы Мономаха. Молитва, которой так много в «Поучении», — и есть идеальная форма выражения синергии (соединения двух воль — Бога и человека), она же и является одной из главных форм исповеди-самоотчета.
Таким образом, специфика собственно «Поучения» — первой части всего произведения Мономаха — определяется обращением автора-повествователя к Священному Преданию, в котором он живет и из которого говорит. Само написание этого текста есть передача способа спасения. А это возможно только из личного опыта религиозной жизни и из покаянного собственного чувства. Так и происходит в тексте: Мономах вначале самоопределяется в отношении к Богу и своей душе и затем, из смиренного предстояния перед Истиной, он, пропуская ее через себя, свой опыт, дальше в любви передает ее своим чадам уже как духовный наставник. И при всей нацеленности автора к жизни основной и самый пронзительный мотив здесь — мотив смерти как предстания человека перед Страшным судом: «Се же вы конець всему: страхъ Божий им®йте выше всего» [1, с. 395]. Так идея и цель спасения души определяют содержание наставлений Мономаха, которые отражают собственное его движение души, его духовную борьбу и выражены в формах исповеди-самоотчета.
Список литературы
1. Поучение Владимира Мономаха // Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы: XI — начало XII века. М., 1978.
2. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
3. Левшун Л. История восточнославянского книжного слова ХІ—ХУІІ веков. Минск, 2001.
4. Лихачев Д. С. Великое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси. 2-е изд. М., 1979.
5. Лихачев Д. С. От Илариона и до Аввакума // Памятники литературы Древней Руси: ХУІІ век. Книга третья. М., 1994.
6. Лихачев Д. С. Владимир Всеволодович Мономах // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1987. Вып. 1.
1 В словаре протоиерея Григория Дьяченко находим следующее толкование слова «испов®дание»:
1) прославление, слава, величие; 2) открытое признание; 3) учение веры, открыто признаваемое [10].
7. Творогов О. В. Владимир Всеволодович Мономах // Литература Древней Руси. Биобиблиографический словарь / сост. Л. В. Соколова; под ред. О. В. Творогова. М., 1996.
8. Ужанков А. Н. О проблемах периодизации и специфике развития русской литературы XI — первой трети XVIII века. Калининград, 2007.
9. Ужанков А. Н. Стадиальное развитие русской литературы XI — первой трети XVIII века. Теория литературных формаций. М., 2008.
10. Дьяченко Г. М., протоиерей. Полный церковно-славянский словарь. М., 1900. URL:
http://www.slavdict.narod.ru
Об авторе
Л. Г. Дорофеева — канд. филол. наук, доц., РГУ им. И. Канта, [email protected]
Author
Dr. L. G. Dorofeyeva, Associate Professor, IKSUR, [email protected]
