CC BY
22© ФГБУ «НМИЦПН им. В.П. Сербского» Минздрава России, 2018 УДК 616.89+159.9
Для корреспонденции
Ткаченко Андрей Анатольевич - доктор медицинских наук, профессор, руководитель отдела судебно-психиатрической экспертизы в уголовном процессе ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии им. В.П. Сербского» Минздрава России; профессор кафедры социальной и судебной психиатрии ФГАОУ ВО «Первый Московский государственный медицинский университет им. И.М. Сеченова» Минздрава России (Сеченовский Университет)
Адрес: 119034, г. Москва, Кропоткинский пер., д. 23 Телефон: +7 (495) 637-22-62 E-mail: tkatchenko_gnc@mail.ru
А.А. Ткаченко1, 2, Л.Ю. Демидова1
Построение общей модели саморегуляции в судебной психиатрии. Сообщение 2. Внутренняя речь как механизм перекодировки смысла и значения
Научный обзор
1 ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии им. В.П. Сербского» Минздрава России, Москва, Россия
2 ФГАОУ ВО «Первый Московский государственный медицинский университет им. И.М. Сеченова» Минздрава России (Сеченовский Университет), Москва, Россия
В научном обзоре с целью прояснения механизма, определяющего возникновение самосознания, показано, что сознание представляет собой метауровень психического отражения и возникает при усвоении речи в социальном контексте. Преобразование внешних, развёрнутых форм речевого общения в свёрнутую, концентрированную внутреннюю речь знаменует появление собственно человеческого разума, переход от образа к мысли. Побуждающая, регулирующая и оценочная функции натуральной речи усваиваются в процессе развития и обеспечивают уже внутреннюю регуляцию деятельности. Раскрывается роль внутренней речи в понимании, осмыслении, мотивации и произвольном контроле. Объясняется, как внутренняя речь становится связующим звеном между природным субъектом и социальным миром.
Ключевые слова: внутренняя речь, мышление, самосознание, смысл, знак, саморегуляция, информационный обмен
AA Tkachenko1-2, LYu Demidova1
Development of the general model of self-regulation in forensic psychiatry. Paper 2. Inner speech as a mechanism for recoding sense and meaning
Review
1 V. Serbsky National Medical Research Centre for Psychiatry and Narcology Moscow, Russia
2 I.M. Sechenov First Moscow State Medical University, Moscow, Russia
The aim of this review is to clarify the mechanism that determines the emergence of self-consciousness. It is shown that the consciousness is a meta level of mental reflection and it appears while speech development in social context. The transformation of external, expanded forms of verbal communication into short, condensed inner speech marks the emergence of human mind itself, the junction from a mental image to a thought. The inspiring, control and evaluative functions of natural speech are internalized in the process of development and after that provide an internal activity regulation. The role of inner speech in understanding, good sense, motivation and voluntary control is revealed. It is explained how the inner speech becomes a link between the nature of the subject and the social world.
Keywords: inner speech; thinking; self-consciousness; sense; sign; self-regulation; information exchange
Вопрос контроля над своим поведением - один из самых фундаментальных не только для судебной психиатрии, но и для психиатрии в целом, поскольку с нарушениями саморегуляции и социальной адаптации неразрывно связаны объективные основания психиатрического диагноза. Вместе с тем понимание механизмов регуляции невозможно без представления о том, каким образом способность к овладению своим поведением развивалась в филогенезе и как человек обучается этому в онтогенезе.
J.C. Wakefield [1], упрекая предлагаемые нейро-биологические подходы к диагностике психических расстройств, подмечает, что в них нет адекватного понимания того, что наши психологические механизмы «сконструированы биологически» для чуткого реагирования на социально-средовой контекст. Отсутствие эволюционной дименсии в классификациях умаляет значение субъективного опыта и смысла в возникновении психических заболеваний и нарушениях саморегуляции, тогда как именно система смыслов во многом определяет нашу повседневную жизнь и является частью нашего «биологического дизайна» как вида.
Появление саморегуляции в филогенезе связано с эволюционным переходом от физиологической реактивности к произвольности. Потребность в таком переходе вытекает из необходимости более тонкого, дифференцированного реагирования организма на изменения среды и актуальную ситуацию. Принципиальная возможность подобного эволюционного скачка раскрывается в рамках современного решения психофизиологической проблемы. Это решение в опоре на принцип изоморфизма объясняет физиологические основы психического отражения, образного мышления, создающего предпосылки для развития произвольного и волевого поведения [2].
Найденное решение, однако, не даёт ответа на вопрос о возникновении сознания, не объясняет, какие механизмы обеспечивают осознание собственных психических процессов, динамики своего субъективного, уникального опыта взаимодействия со средой. Существование рефлексии, возможности дать себе отчёт о собственных психических состояниях, восприятие себя как мыслящего (сознающего) не выводимы даже из самых сложных уровней построения психических образов. Проблема возникновения сознания обращает к вопросу развития некоего интегрального, мета-уровня психического - мышления о мышлении.
Таким образом, развитие саморегуляции и воли в какой-то степени должно идти синхронно с развитием мышления. Появление в онтогенезе образного мышления определяет переход от наглядно-действенного (практического) мышления к действиям в умственном плане, обеспечивая самостоятельную постановку субъектом
целей, появление прогнозирования [3]. Именно возможность оперировать образами лежит в основе волевой регуляции, поскольку при принятии решения человек руководствуется «воображаемой или мыслимой ситуацией... создаёт ситуацию своего возможного поведения» [4]. Если в случае импульсивных действий результат определяется непосредственной реакцией на актуальные обстоятельства, то волевое поведение становится возможно только при наличии прогноза и мысленного проигрывания потенциальных вариантов развития ситуации.
Синхронность развития мышления и волевой регуляции отмечал ещё Г.В.Ф. Гегель: «Без мышления не может быть никакой воли, и самый необразованный человек также только настолько является волевым, насколько он мыслит» [5]. Однако к проведению здесь прямых сопоставлений следует относиться с осторожностью: высокий интеллект зачастую сочетается с безвольностью, а высокоразвитая воля не обязательно свидетельствует о высоком интеллекте; кроме того, способность к волевой регуляции одного человека может меняться в зависимости от вида деятельности [6]. И здесь важно подчеркнуть не только связь волевой регуляции с развитием мышления, но и не менее значимое её сопряжение с мотива-ционной сферой.
Эффективность регуляции в конкретной деятельности зависит от силы стоящих за ней мотивов [6-8]. «Преодолеть трудности человек может только в том случае, если знает, во имя чего он это делает» [8]. Если волевая регуляция в дошкольном возрасте в большей степени зависит от стимуляции со стороны взрослых, то с возрастом увеличивается роль внутренней мотивации, личной заинтересованности ребёнка в волевой деятельности [7].
Таким образом, способность к произвольной и волевой регуляции развивается в онтогенезе в некоторой степени синхронно с другими психическими процессами, во взаимосвязи интеллекта и аффекта. Между тем отсутствует чёткая пограничная линия между первосигнальными (образными) психическими процессами и второ-сигнальными (мыслительными), имманентно включающими в себя первые [9].
Многими воля рассматривается как высшая форма произвольного поведения [10]. Л.М. Веккер разделяет эту точку зрения, говоря о том, что «граница, отделяющая произвольное регулирование от непроизвольного, прослеживается достаточно ясно», но «принципиально сложнее дело обстоит со следующей границей, отделяющей волевое регулирование как высший уровень этой иерархии от более общей формы регулирования произвольного» [11].
Е.О. Смирнова [10], пытаясь разграничить понятия «воля» и «произвольность», определяет свое-
образие волевого и произвольного действий в терминах значения и смысла. Формирование произвольного действия понимается ею как процесс означения собственных действий, их опредмечивание, обеспечивающие взгляд на себя со стороны. А процесс становления волевого действия она представляет как осмысление того или иного предмета как личностно значимого, побуждающего. Таким образом, в организации поведения мы имеем дело с двумя различными и качественно своеобразными процессами: в центре одного из них находится осознанность собственных действий, в центре другого — побуждение к действию, то есть мотивация.
Л.С. Выготский определяет волю как высшую психическую функцию, отмечая, что «...всякий волевой процесс первоначально процесс социальный, коллективный, интерпсихологический» [12]. Наставления, даваемые ребёнку со стороны родителя/взрослого, постепенно усваиваются им и становятся внутренними - ребёнок самостоятельно начинает направлять свои действия, учится контролировать своё поведение. Иначе говоря, волевая регуляция должна обладать характеристиками, свойственными высшим психическим процессам: системным строением, опосредованностью, осознанностью и, разумеется, должна быть произвольной по способу реализации. «Волевое действие человека всегда опосредовано более или менее сложной работой сознания. Воля в собственном смысле возникает только тогда, когда человек оказывается способным к рефлексии по отношению к своим действиям и влечениям, к тому, чтобы так или иначе отнестись к ним» [13].
Вопрос о механизмах саморегуляции, таким образом, обращает нас к развитию мышления в онтогенезе. И наглядно-образное мышление - только ступень на этом пути, так как репрезентации образов хорошо развиты и у некоторых животных (достаточно вспомнить эксперименты В. Кёлера), однако не обеспечивают той степени произвольности, которая может быть подвергнута социальной и юридической оценке. Другими словами, психическое отражение, образное мышление являются необходимым, но явно недостаточным условием развития самосознания, произвольности и собственно воли.
От образа к мысли
Отличительная особенность человеческой психики - зрелые формы речевого мышления, являющиеся итогом эволюционного развития от сенсорного уровня к перцептивному и далее к сложным образам и представлениям более высокого порядка. По мнению Л.М. Веккера [9], именно речевое общение в рамках совместной деятельности определило переход от сенсорно-перцептивных процессов к собственно мыслительным, переход «психофизиологического сечения» - границы, разделяющей
образ и мысль. Сходная идея встречается и у других исследователей, проводящих различие между ранним, «сенсорным» представлением о себе и усложнённым, «когнитивным» [14].
А.Н. Соколов [15] утверждал, что мышление содержит в себе не только речевую, но и неречевую (наглядную или оперативно-предметную) фазу действия, которая связана с накоплением сенсорной информации. В связи с этим он предостерегал от отождествления мыслительных и речевых процессов. В человеческом мышлении имеет место постоянное взаимодействие предметной (образной) и речевой информации.
Овладение языком поднимает психическое развитие на существенно более высокий уровень, ранее недостижимый. Работы со слепоглухонемыми детьми показывают, что их развитие оказывается невозможным без создания специальных условий для освоения речи. «Только вместе с освоением языка слепоглухонемой приобретает способность анализировать свои собственные действия и поступки с точки зрения выработанных человечеством норм...» [16].
Мышление, по Л.М. Веккеру [9], является двуязычным процессом и включает как язык образов (язык симультанно-пространственных предметных гештальтов), так и язык символов - речь (язык символически-операторный). Образы и символы (слова) в мышлении находятся в режиме постоянного взаимообратимого перевода. Только такое взаимодействие позволяет тонко отражать отношения объективного мира. Сенсорно-перцептивный уровень обусловливает отражение реальности, а речь - выделение объективных отношений из целостной структуры образов этой реальности.
Таким образом, характеристики познаваемого объекта открываются познающему дважды: первоначально, до овладения языком, в генерализованной форме ещё до их полной и точной конкретизации, а затем в процессе речевого развития, в результате специальных операций обобщения [9]. Иными словами, в микрогенезе восприятия первичная эмоциональная оценка объекта (смысл, ценность) предшествует его осознанному восприятию (значение).
Эти представления перекликаются с гипотезой «аффективного (эмоционального) первенства» R. Zajonc [17], согласно которой эмоционально-оценочные реакции могут возникать при минимальной подсознательной обработке сенсорных данных, недостаточной для аналитических когнитивных ответов, для опознания или узнавания объекта. Аналогичные идеи высказывала Е.Ю. Артемьева [18] в преломлении к психосемантике, утверждая, что на начальной фазе восприятия (первовиде-нии) проводится первичная, грубая семантическая оценка, выделяется общий, недифференцированный смысл объекта (например, в категориях
опасности/безопасности), а уже затем возникает собственно аналитический перцептивный анализ.
Схожую мысль можно встретить и в представлении о двух путях обработки зрительной информации [19]. Согласно этой идее, одному проводящему пути (дорсальному, проходящему от первичной зрительной коры к задней части теменной доли) соответствует ориентировочное внимание, эмоционально-оценочное восприятие, обеспечивающее быстрое определение локализации объекта, селективную ориентацию на стимулы, имеющие мо-тивационное значение. По сути, это восприятие смысловое. Второй путь (вентральный, также начинающийся в первичной зрительной коре, но заканчивающийся в нижней части височной доли) связан с предметным восприятием, узнаванием формы и самого объекта, с долговременной памятью.
Аффективные реакции на стимулы зачастую являются самыми первыми реакциями организма, а у низших организмов такие реакции доминируют. Они могут возникать без явной перцептивной и когнитивной расшифровки, обладать большей силой, осуществляться быстрее, чем когнитивные суждения [17].
Если представления животного возникают только на первом уровне, непроизвольно, порождаются текущими событиями (и ситуация управляет поведением), то человек, умеющий управлять своими представлениями (благодаря языку, позволяющему их именовать и связывать), подчиняет своё поведение не только текущим, но и ненаблюдаемым событиям и ситуациям [9]. Язык, таким образом, не только выполняет коммуникативную функцию, но и предоставляет возможность разговора с самим собой, то есть позволяет размышлять. Наделение окружающего мира словами-понятиями определяет способность оперирования ими в уме и в отсутствие собеседника.
Принципиальная разница между другими животными и человеком заключается в том, что человек существует в объяснённой реальности, где ключевая роль принадлежит языку. Овладевая его номинативно-дескриптивными уровнями, человек приобретает способность, отсутствующую у других живых существ, - управлять своими представлениями, тогда как животное умеет управлять только своими движениями - вплоть до артикулированной речи [20]. Именно овладение языком позволяет человеку формулировать дифференцированное знание об окружающем мире, отвлечённо-обобщённые понятия, проводить манипуляции с абстрактными (в отличие от конкретных) образами в умственном плане [21].
Трансформацию понимающего интеллекта животного в представляющий разум человека знаменует собой формирование внутренней речи. Она развивается приблизительно к концу младшего школьного возраста в результате интери-
оризации внешней, а затем и эгоцентрической (обращённой к самому себе) речи маленьких детей, всё более сворачиваясь, становясь сначала шёпотной, а затем уходя внутрь языкового сознания. Согласно Л.С. Выготскому, внутренняя речь формируется во всё большей абстракции эгоцентрической речи от звуковой стороны и возникает там, где у ребёнка появляется способность «мыслить слова, представлять их, вместо того чтобы произносить, оперировать образом слова - вместо самого слова» [22].
Во взаимодействии взрослого и ребёнка слово выполняет и ряд других функций, помимо коммуникативной: побуждающую, регулирующую (контролирующую), оценочную. Эти функции в процессе овладения речью усваивает и ребёнок, они становятся частью его «Я» [23]. Эгоцентрическая речь, онтогенетически предшествующая речи внутренней, помимо экспрессивных функций, по сути выполняет функции мышления - планирование операций, решение новых задач, возникающих в поведении, - и в этом смысле «очень легко становится мышлением в собственном смысле этого слова» [22]. А. Верани приходит к выводу, что внутренняя речь - не только инструмент мышления, но и средство регуляции, обеспечивающее ориентировку, апперцепцию, рефлексию, планирование и решение задач. В стандартной схеме «стимул-реакция» появляется опосредование через усвоенный знак. «Все диалогические структуры „уходят внутрь"» [24]. В результате речевого развития происходит качественный переход от регуляции извне (когда слова взрослого инициируют поведение) к саморегуляции (когда поведение инициируется собственными, в последующем интериоризируемыми словами).
Внутренняя речь и самосознание
Внутренняя речь включена во все процессы, где задействован речевой анализ, и отвечает за формирование сознания, воли и личности [24]. Благодаря речи складывается и обретает самостоятельность внутренний мир ребёнка, возникает самосознание. Оно «с самого начала образуется как внутренне противоречивое, совмещающее в себе законодательные, исполнительные и судебные функции» [23].
Всё больше авторов разделяют мнение, что внутренняя речь опосредует когнитивные и ме-такогнитивные процессы, мотивационные и мета-мотивационные, формирование самосознания, идентичности, волевой контроль над своими действиями [25]. Л.М. Веккер [9] и вовсе относит речь к сквозным психическим процессам, которые проникают во все основные когнитивные (в том числе мышление), эмоциональные и регуляционные процессы психики. Он подчёркивает, что речь принимает участие в познании (речь-вопрос, речь-аргументация, речь-рассуждение), эмоциональных процессах (речь-экспрессия), в регуляции и воле (речь-инструкция, речь-команда, речь-приказ). По его мнению,
речь, как и долговременная память (другой сквозной психический процесс), выполняет функции синтеза целостной структуры личности.
Именно внутренняя речь позволяет нам оценить содержание нашего субъективного опыта, выполняя роль посредника в возникновении самосознания, представления о себе, оценки себя в конкретной ситуации и вообще в жизни, поскольку позволяет вести внутренний диалог о себе с самим собой [14]. Отмечается, что осознание своего опыта, интроспекция, рефлексия - это родственные социальные феномены, основанные на оценке себя с точки зрения других, на научении, полученном в результате обратной связи от других.
Высказываются интересные предположения, что внутренняя речь и самосознание, возникающее на её основе, эволюционно необходимы для более эффективной работы мозга [26]. Современные учёные сталкиваются с большими трудностями при попытке изучения сложных систем, переменные в которых взаимодействуют друг с другом. Человеческий мозг в этом смысле является сверхсложным. Отмечается, что оценить все возможные траектории поведения в таком контексте крайне трудно, в том числе для самого мозга, чьи возможности по оценке своих состояний также ограничены.
Язык в таком случае выполняет роль дополнительного инструмента, многообразие и сложность которого позволяют адекватно описывать состояние динамической системы человека. Сознание обеспечивает человеку доступ ко всему его опыту, позволяет быстро оценить актуальную ситуацию и принять решение о необходимом действии. Символы языка как опосредующие инструменты во взаимодействии крайне важны для появления высокоорганизованного сознания, которое на основе памяти позволяет вновь и вновь, циклически проводить оценку себя во времени.
Таким образом, формирование внутренней речи знаменует формирование внутреннего мира, самосознания. В этом контексте представляются интересными аналогии между сознанием и личностью. Мудрость гласит: «Сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек». При всей условности и противоречивости этой поговорки в ней есть определённая доля истины. Л.С. Выготский отмечал, что овладение иностранным языком, как и овладение родной письменной речью, поднимает осознанность и произвольность на более высокий уровень развития: «Так же, как алгебра освобождает мысль ребёнка из плена конкретных числовых зависимостей и поднимает его до уровня наиболее обобщённой мысли, так точно усвоение иностранного языка другими совершенно путями освобождает речевую мысль ребёнка из плена конкретных языковых форм и явлений» [22]. «Перевод с языка на язык, „переодевание" словесных значений в другие фонетические
и грамматические „одежды" выявляет относительную независимость значения от той или иной словесной формы (но не от словесной формы вообще), „высвобождает" немалую „энергию" многовекового коллективного опыта, запечатлённого в структурах этих форм» [23].
Двойная (образно-знаковая) структура внутренней речи
Внутренняя речь, являясь «речью для себя», выполняет ряд важнейших для поведения функций: побуждающую (смыслообразующую, мотивирующую) и контролирующую (регулирующую, оценочную), то есть она непосредственно связана с саморегуляцией. При этом она является переходной формой от речи к мышлению, и наоборот. Но за счёт каких механизмов возможен переход от образа к мысли, переход через «психофизиологическое сечение» по Л.М. Веккеру?
Согласно гипотезе Н.И. Жинкина [27] о двухзвен-ности языка, именно внутренняя речь обеспечивает переход между природным, образным языком и натуральной речью. Внутри натурального языка связи формальны, конвенциональны, в то время как во внутренней речи они, скорее, предметны, содержательны. Это и позволяет внутренней речи выполнять консолидирующую, организующую функцию.
А.Н. Соколов [15] выделял две формы, две ступени развития внутренней речи: развёрнутую (внутреннее говорение) и сокращённую (оперирование намеками слов). Причём вторая форма возникает только на основе первой. Сокращённость словесного выражения приводит ко всё большему сгущению смысла в одном слове или даже намёке на слово; внутренняя речь становится высшим синтезом значений отдельных слов, превращаясь в язык семантических комплексов и представляя собой крайнюю степень отвлечения и обобщения.
Как отмечал Л.С. Выготский, во внутренней речи «превалирование смысла над значением, фразы над словом, всего контекста над фразой является не исключением, но постоянным правилом» [22]. Согласно Л.С. Выготскому, во внутренней речи происходит коренная перестройка и семантики слов: внутренняя речь становится всё более контекстной и идиоматичной, включает не только предметное значение слов, но и всё связанное с ними интеллектуальное и аффективное содержание, что и приводит к преобладанию контекстного смысла слов над их предметным значением. Во внутренней речи слово как бы вбирает в себя смысл предыдущих и последующих слов, расширяя почти безгранично рамки своего значения, слово становится более нагруженным смыслом, чем во внешней речи, оно обращается в «концентрированный сгусток смысла».
Аналогичная точка зрения была высказана В. АИегаоп^ау и С1л. Fernyhough [28]. Они полагают,
что в расширенной внутренней речи внутренний диалог сохраняет многие фонологические свойства и качества внешнего диалога; а в сжатой внутренней речи семантические и синтаксические преобразования, произошедшие при интериориза-ции, приближают её к состоянию «мышления в чистых смыслах» по Л.С. Выготскому.
Именно внутреннюю речь исследователи нередко называют связующим звеном между интеллектом и аффектом, между коммуникативными и когнитивными способностями [24, 29]. Внутренняя речь позволяет превращать психическое содержание в сознательное [24]. При этом перевод мыслей в слова сравнивается с процессом конденсации натуральных системных и внутренних психических процессов, которые по своей природе не являются языковыми.
По мнению Б.В. Зейгарник с соавторами [29], именно такой механизм обеспечивает саморегуляцию, которая заключается в перестройке смысловых образований и становится возможной за счёт осознания, вербализации смысла (что предполагает наличие системы значений для такого преобразования) и проведения обратной работы - эмоционального насыщения недостаточного или нейтрального содержания через смысловое связывание.
Таким образом, внутренняя речь становится ключевой в регулятивной системе, обеспечивая взаимодействие внутренних смысловых образований и социально ориентированных значений.
Приведённая интерпретация двоякой структуры внутренней речи перекликается с суждениями Л.С. Выготского, называвшего её «динамическим, неустойчивым, текучим моментом, мелькающим между более оформленными и стойкими крайними полюсами речевого мышления: между словом и мыслью» [22]. Он отмечал, что процесс воссоздания мысли в словах, перехода от мысли к речи чрезвычайно сложен и предполагает расчленение мысли. То, что в мысли содержится симультанно, в речи разворачивается сукцессивно. Б.Г. Ананьев [30] приводит убедительный пример такого преобразования, когда возникают трудности передачи «смысла мысли» и «муки слова», например, у поэтов. Он также отмечает, что внутренняя речь обеспечивает переход от неосознанного к осознанному и сочетает в себе два этих процесса.
Понимание, следовательно, обеспечивается за счёт двух противоположно направленных процессов - «осмысления значений и означения смыслов» [31]. Для иллюстрации такого рода взаимодействия приводится метафора Луны, видимая сторона которой может символизировать значение, а невидимая - смысл, увидеть который можно только при специально организованной работе. Также проводится сопоставление с лентой Мёбиуса, где незаметно для наблюдателя внешнее оказывается внутренним, а внутреннее переходит
во внешнее, подчёркивается отсутствие границ в таком переходе.
Мысль непрерывно пробивается в язык, стимулирует его развитие и перестраивает его, так как содержание мысли шире шаблонных возможностей символов речи. «Бесконечность отражаемого мышлением мира обеспечивает безграничные возможности постоянно возрождающегося во внутренней речи натурального языка» [27].
Несмотря на то что слова не могут исчерпать данное нам в опыте, реальность может быть реконструирована в речи с достаточной точностью при использовании различных размерностей [26]. Так, сомелье, используя богатый словарный запас языка, может достаточно точно описать вино через категории прозрачности, консистенции, игры, интенсивности, сложности, аромата, длительности вкуса и т.п. Как отмечал А.Р. Лурия, «большое многообразие и многозначность служебных слов практически делают язык системой кодов, дающих возможность формулировать любые отношения» [32]. Причём для правильного понимания, декодирования речи нужно понимать контекст, паузы, интонацию (знаменитое «казнить нельзя помиловать»).
Истинное понимание, осознание предполагает возможность объяснения одного значения в системе других значений, поскольку любое представление может стать предметом бесконечного числа высказываний. Например, отношение между объектами «Земля» и «Солнце» может быть выражено в соответствующих суждениях: «Солнце освещает Землю», «Земля освещается Солнцем», «Землю освещает Солнце», «Солнцем освещается Земля». Условием возможности таких формулировок является понимание отношения, представленного данной мыслью. Причём «чем полнее глубина понимания данного отношения, тем большим числом способов оно может быть раскрыто и выражено. И наоборот, чем менее это отношение понято, то есть чем с меньшей определённостью оно выделено... тем менее вариативной, или более стандартной, будет мыслительная структура» [9]. Так, школьник, понявший материал, может своими словами изложить его [22]. По мнению Л.М. Векке-ра, вариативность такого высказывания может выступать основой количественного анализа степени понимания.
Понимание может возникнуть только в том случае, когда у партнёров по общению будет что-то общее, и общественные понятия усваиваются людьми именно как основа взаимного понимания. Значение - это объективная, исторически сложившаяся система связей, стоящая за словом, в то время как смысл слова - его индивидуальное значение, связанное с субъективным опытом говорящего и конкретной ситуацией. Например, слово «верёвка» в ситуации, когда нужно перевязать торт, будет иметь иной смысл, нежели в ситуации,
когда речь идёт о повешении [33]. Смысл всегда индивидуален и рождается в сознании говорящего, поэтому не всегда понятен окружающим. Значение же понятно всем участникам общения. Переход от мысли к слову представляет собой перевод личностного смысла в общепонятное значение.
Именно пониманию способствует двойное (образно-знаковое) кодирование, задающее новое взаимодействие двух языков в самом натуральном языке. Мышление образуется в результате взаимодействия внутреннего, субъективного языка и объективного (речи). Понимание - это перевод натурального языка (речи) на субъективный, а высказывание - обратный перевод [27]. Таким образом, речь может отражать богатство отношений между предметами, а смысл должен найти своё понятийное (вербальное) выражение - значение, которое, в свою очередь, должно быть наделено смыслом.
Хотя, как следует из приведённого анализа, на непрерывное взаимодействие образов и слов указывали многие, именно Л.М. Веккер раскрыл общую информационную природу этих процессов, их роль в поведении. Психические структуры, по Л.М. Веккеру, представляют собой своего рода информационный код, отражающий реальный мир с некоторой степенью точности, подобия (изоморфизма) [34]. При этом в психических образах информация отражается с наибольшей степенью подобия, а в языке символов, в речи объективный мир скрыт, зашифрован в одномерной, упорядоченной последовательности символов. Так, например, происходит в генетическом коде, бинарном коде программирования, штрих-коде.
В.Н. Цапкин [35], развивая эту мысль, описывает взаимообратный перевод неосознанных смыслов в значения, превращение бессознательных, символических знаний в сознание в терминах информационного обмена. Им проводится аналогия между первичной (образной, симультанной) обработкой информации и аналоговой системой и в то же время между вторичной (символической, речевой, сукцессивной) обработкой и цифровой, дискретной. Таким образом, внутренняя речь в его понимании выполняет функции аналого-цифрового и цифро-аналогового преобразователя. Автор отмечает, что такая, казалось бы, избыточная двойственность характерна для сверхсложных систем, которые в поисках эффективного поведения при неполноте информации восполняют этот дефицит разнообразием.
В целом подобные представления соответствуют сегодняшнему пониманию того, как нейроны кодируют информацию: мозг использует цифровую и аналоговую формы одновременно [36]. Так, напряжение мышцы зависит от количества спайков (электрических импульсов или биоэлектрических потенциалов, в форме которых нейроны передают
сигналы) в определённый период времени и от скорости их прибывания. Первый тип сигнала имеет только два состояния - включено или выключено, то есть является цифровым. Однако информация может быть закодирована и по-другому - посредством разницы во времени между отдельными спайками при их прибытии, то есть аналоговым способом. Этот двойной механизм активности человеческого мозга является, в частности, основой для построения гибридных вычислительных систем.
В поисках мозговой организации внутренней речи
Если внутренняя речь обеспечивает перевод натурального языка из образной формы в словесную, её активность должна каким-то образом обнаруживаться на уровне головного мозга.
А.Р. Лурия [37] выдвигает предположение о мозговой «локализации» внутренней речи, основываясь на данных о её роли в порождении речевого высказывания, её тесной связи с внешней речью и возможности её превращения в речь развёрнутую. Привлекая данные о сохранных и нарушенных компонентах речевого высказывания при поражении различных отделов мозга, он приходит к выводу, что с внутренней речью тесно связаны передние отделы коры, особенно левого полушария. Поражение этих отделов не приводит ни к каким явным двигательным дефектам, сохраняется и внешняя речь больного, он может осуществлять привычные движения и действия, в том числе будет здороваться, отвечать на простые вопросы. Нарушается «внутренняя динамика планомерного, организованного произвольного акта в целом и направленной речевой деятельности в частности» [37]. Больные обнаруживают грубые нарушения при необходимости выполнить действия, подчиняющиеся не непосредственно данному образцу, а сложной программе.
Современные исследования, проведённые с помощью функциональной магнитно-резонансной томографии, однако, показывают, что эта точка зрения только отчасти правильна. В исследовании внутренней речи, вызванной по требованию экспериментатора или спонтанно возникающей при решении задачи, были обнаружены значимые различия. При внутренней речи по требованию исследователя мозговая активация эквивалентна той, которая бывает при речи вслух (активируется преимущественно левая нижняя лобная извилина). При спонтанной внутренней речи ситуация фактически обратна - активируется извилина Гешля, ответственная за восприятие произнесённой речи, а моторная зона активируется незначительно [38]. В ряде других исследований были получены результаты, свидетельствующие об активации как левой нижней лобной, так и верхней и средней височных извилин [39, 40]. Таким образом, спонтанная внутренняя речь в мозговой активации больше похожа на слушание, а в целом внутренняя речь
адресуется одновременно к двум феноменам: внутреннее говорение и внутреннее слушание.
Ещё А.Н. Соколов [15] убедительно показал, что внутренняя речь всегда сопровождается соответствующими кинестезиями в мускулатуре языка и рук, а также электромиографическими разрядами, которые исчезают только при хорошо привычных, автоматизированных действиях. Им же было показано, что добавление слуховых помех при выполнении заданий сказывается на эффективности в той же степени, как и ограничение речевой активности, что свидетельствует в пользу значимости слухового восприятия в исполнении функций внутренней речи.
Кроме того, сравнение мозговой активации при монологической и диалогической формах внутренней речи показало, что во время ведения внутреннего диалога, помимо указанных областей, активируется правый задний отдел височной доли, связанный с репрезентацией психических состояний других людей в рамках Theory of Mind [41].
Заключение
Исследования А.Н. Соколовым [15] внутренней речи в наглядном мышлении убедительно демонстрируют её важную роль в регуляции. Оказалось, что при решении простых задач, с явно выделенными признаками искомого ответа, процесс решения заключается в зрительном схватывании (быстром различении) этих признаков, без сколько-нибудь выраженных словесных рассуждений не только во внешней, но и во внутренней речи. Однако при усложнении задания возникает необходимость в словесных определениях и умозаключениях, то есть начинает использоваться внутренняя речь. Так наглядное мышление становится наглядно-словесным. Им же было показано, что речевая активность увеличивается в ситуации сложных и новых мыслительных задач, при изменении стереотипного порядка действий. Другими словами, подчёркивается контролирующая функция внутренней речи.
Приведённые эксперименты подтверждают, что сильные, контрастные компоненты могут выделяться и без словесного обозначения, а непроизвольная обработка информации заключается в выделении структурных отношений между объектами преимущественно зрительно, без вербализации («зрительное суждение», или, по выражению Леонардо да Винчи, «суждение глаза»). Необходимость в вербализации возникает, когда в ситуации
представлены слабые, трудноопределимые компоненты. Произвольное мышление заключается в переводе этих компонентов из незаметных в заметные, что достигается посредством их словесного обозначения.
Результаты, полученные при повторении классических экспериментов на современном материале, подтверждают вывод о том, что внутренняя речь играет важнейшую роль в самоконтроле. Например, при выполнении теста Go/No-Go и параллельном выполнении второстепенных вербальных или пространственных задач именно реализация вербального задания (то есть затруднение возможности продуцировать внутреннюю речь) приводит к импульсивному, рефлекторному реагированию [42].
В ряде экспериментов было убедительно показано, что продуцирование речевых высказываний, адресованных самому себе, также увеличивается и в условиях недостаточной мотивации. Дети, которым не хватает внутренних ресурсов для мотивации и регуляции их активности, могут успешно справляться с заданиями с помощью инструмента внутренней речи, продуцируя подбадривающие высказывания, направляющие на продолжение действия [25].
Таким образом, внутренняя речь обеспечивает развитие мышления. Если образное мышление в чистом виде создаёт условия для успешной адаптации к спектру предметных ситуаций, то внутренняя речь выводит мышление на новый уровень, обеспечивая связь с социумом, формирование самосознания и выводя способность к адаптации на новый прогностический уровень. Благодаря речи человек получает возможность управлять своими представлениями, оперировать абстрактными образами, формировать дифференцированное представление об окружающем мире.
Проведённый анализ подтверждает значимость внутренней речи для самосознания и любой социальной (опосредованной знаком) оценки, её важнейшую роль в обеспечении понимания, осмысления, мотивации и произвольного контроля. Именно внутренняя речь выполняет связующую функцию между человеком как природным субъектом и социальным миром. Следовательно ответ на вопрос о способности к осознанию, пониманию или контролю субъектом каких-либо действий должен предполагать осмысление соответствующих механизмов функционирования у него внутренней речи в конкретной ситуации.
Сведения об авторах
Ткаченко Андрей Анатольевич - доктор медицинских наук, профессор, руководитель отдела судебно-психи-атрической экспертизы в уголовном процессе ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии им. В.П. Сербского» Минздрава России; профессор кафедры социальной и судебной психиатрии ФГАОУ ВО «Первый Московский государственный медицинский университет им. И.М. Сеченова» Минздрава России (Сеченовский Университет) Индексы: Scopus AuthorlD: 7102706101; РИНЦ AuthorlD: 84989 E-mail: tkatchenko_gnc@mail.ru
Демидова Любовь Юрьевна - кандидат психологических наук, старший научный сотрудник лаборатории судебной сексологии ФГБУ «Национальный медицинский исследовательский центр психиатрии и наркологии им. В.П. Сербского» Минздрава России Индекс: РИНЦ AuthorlD: 705305 E-mail: lyubov.demidova@gmail.com
Литература
1. Wakefield J.C. Wittgenstein's nightmare: why the RDoC grid needs a conceptual dimension // World Psychiatry. 2014. Vol. 13, № 1. P. 38-40.
2. Ткаченко А.А., Демидова Л.Ю. Построение общей модели саморегуляции в судебной психиатрии. Сообщение 1. Принцип изоморфизма // Российский психиатрический журнал. 2018. № 5. С. 19-28.
3. Божович Л.И. Личность и ее формирование в детском возрасте. М., 1968. 464 с.
4. Узнадзе Д.Н. Психологические исследования. М., 1966. 452 с.
5. Гегель Г.В.Ф. Философия духа. Сочинения, Т. 3. М., 1956. 372 с.
6. Иванников В.А. Психологические механизмы волевой регуляции. СПб., 2006. 208 с.
7. Неверович Я.З. Некоторые психологические особенности овладения дошкольниками нормами поведения в коллективе // Развитие познавательных и волевых процессов у дошкольников / Под ред. А.В. Запорожца, Я.З. Неверович. М., 1965. С. 396-419.
8. Теплов Б.М. Психология. М., 1951. 259 с.
9. Веккер Л.М. Психика и реальность: единая теория психических процессов. М., 1998. 685 с.
10. Смирнова Е.О. К проблеме воли и произвольности в культурно-исторической психологии // Культурно-историческая психология. 2015. Т. 11, № 3. С. 9-15.
11. Веккер Л.М. Психические процессы, Т. 3. Ленинград, 1981. 328 с.
12. Выготский Л.С. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. М., 1982. 488 с.
13. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. СПб., 2002. 720 с.
14. Morin A., Everett J. Inner speech as a mediator of self-awareness, self-consciousness, and self-knowledge: an hypothesis // New ideas in psychology. 1990. Vol. 8, № 3. P. 337-356.
15. Соколов А.Н. Внутренняя речь и мышление. М., 1967. 248 с.
16. Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети. Развитие психики в процессе формирования поведения. М., 1974. 328 с.
17. Zajonc R.B. Feeling and thinking: preferences need no inferences // American Psychologist. 1980. Vol. 35, № 2. P. 151-175.
18. Артемьева Е.Ю. Психология субъективной семантики. М., 1980. 128 с.
19. Милнер А.Д., Гудейл М.А. Зрительный мозг в действии // Горизонты когнитивной психологии: Хрестоматия / Под ред. В.Ф. Спиридонова, М.В. Фаликман. М., 2012. С. 109-122.
20. Давтян С.Э., Давтян Е.Н. О природе человека в свете пост-неклассической науки (биперсональная модель личности) // Неврологический вестник. 2017. Т. XLIX, № 1. С. 61-68.
21. Чуприкова Н.И. Дифференционно-интеграционная теория развития как основа решения проблемы соотношения языка и мышления // Дифференционно-интеграционная теория развития. Кн. 2 / Под ред. Н.И. Чуприковой, Е.В. Волковой. М., 2014. С. 165-190.
22. Выготский Л.С. Мышление и речь: Сборник. М., 2008. 668 с.
23. Рахманкулова Н.Ф. Роль языка как средства общения и фактора формирования личности: Спецкурс. М., 1989. 96 с.
24. Верани А. Роль внутренней речи в высших психических процессах // Культурно-историческая психология. 2010. № 1. С. 7-17.
25. Atencio D.J., Montero I. Private speech and motivation: the role of language in a sociocultural account of motivational processes // Private speech, executive functioning, and the development of verbal self-regulation / Eds A. Winsler, Ch. Fernyhough, I. Montero. New York: Cambridge University Press, 2009. P. 201-223.
26. Neuman Y., Nave O. Why the brain needs language in order to be self-conscious // New ideas in psychology. 2010. Vol. 28, № 1. P. 37-48.
27. Жинкин Н.И. Язык - речь - творчество. Избранные труды. М., 1998. 368 с.
28. Alderson-Day B., Fernyhough Ch. Inner speech: development, cognitive functions, phenomenology and neurobiology // Psychological Bulletin. 2015. Vol. 141, № 5. P. 931-965.
29. Зейгарник Б.В., Холмогорова А.Б., Мазур Е.С. Саморегуляция поведения в норме и патологии // Психологический журнал. 1989. Т. 10, № 2. С. 121-132.
30. Ананьев Б.Г. Психология чувственного познания. М., 1960. 488 с.
31. Зинченко В.П., Пружинин Б.И., Щедрина Т.Г. Истоки культурно-исторической психологии: философско-гуманитарный контекст. М., 2010. 415 с.
32. Лурия А.Р. Лекции по общей психологии. СПб., 2007. 320 с.
33. Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики. М., 2001. 304 с.
34. Чередникова Т.В. Информационная модель мышления Л.М. Век-кера в исследованиях расстройств мышления при шизофрении методом факторного анализа // Психологические исследования. 2011. № 3 (17). URL: http://psystudy.ru
35. Цапкин В.Н. Семиотический подход к проблеме бессознательного // Бессознательное. Многообразие видения. Новочеркасск, 1994. С. 81-90.
36. Богданов А.В., Гущанский Д.Е., Дегтярев А.Б. и др. Гибридные подходы и моделирование активности человеческого мозга // Обозрение психиатрии и медицинской психологии. 2017. № 1. С. 19-25.
37. Лурия А.Р. Язык и сознание. М., 1979. 320 с.
38. Hurlburt R.T., Alderson-Day B., Kühn S. et al. Exploring the ecological validity of thinking on demand: neural correlates of elicited vs spontaneously occurring inner speech // PloS One. 2016. Vol. 11, № 2. P. e0147932.
39. McGuire P.K., Silbersweig D.A., Murray R.M. et al. Functional anatomy of inner speech and auditory verbal imagery // Psychological medicine. 1996. Vol. 26, № 1. P. 29-38.
40. Tian X., Poeppel D. Mental imagery of speech: linking motor and perceptual systems through internal simulation and estimation // Frontiers in human neuroscience. 2012. Vol. 6. Article 314.
41. Alderson-Day B., Weis S., McCarthy-Jones S. et al. The brain's conversation with itself: neural substrates of dialogic inner speech // Social Cognitive and Affective Neuroscience. 2016. Vol. 11, № 1. P. 110-120.
42. Tullet A.M., Inzlicht M. The voice of self-control: blocking the inner voice increases impulsive responding // Acta psychologica. 2010. Vol. 135, № 2. P. 252-256.
References
1. Wakefield JC. Wittgenstein's nightmare: why the RDoC grid needs a conceptual dimension. World Psychiatry. 2014;13(1):38-40. DOI: 10.1002/wps.20097
2. Tkachenko AA, Demidova LYu. Postroenie obshchei modeli samoregulyatsii v sudebnoi psikhiatrii. Soobshchenie 1. Printsip izomorfizma [Development of the general model of self-regulation in forensic psychiatry. Paper 1. The principle of isomorphism]. Rossiiskii psikhiatricheskii zhurnal [Russian Journal of Psychiatry]. 2018;(5):19-28. Russian.
3. Bozhovich LI. Lichnost' i ee formirovanie v detskom vozraste. Moscow; 1968. 464 p. Russian.
4. Uznadze DN. Psikhologicheskie issledovaniya. Moscow; 1966. 452 p. Russian.
5. Gegel GVF. Filosofiya dukha. Sochineniya, V. 3. Moscow; 1956. 372 p. Russian.
6. Ivannikov VA. Psikhologicheskie mekhanizmy volevoi regulyatsii. Saint Petersburg; 2006. 208 p. Russian.
7. Neverovich YaZ. Nekotorye psikhologicheskie osobennosti ovladeniya doshkol'nikami normami povedeniya v kollektive. In Eds Zaporozhets AV, Neverovich YaZ. Razvitie poznavatel'nykh i volevykh protsessov u doshkol'nikov. Moscow; 1965. p. 396-419. Russian.
8. Teplov BM. Psikhologiya. Moscow; 1951. 259 p. Russian.
9. Vekker LM. Psikhika i real'nost': edinaya teoriya psikhicheskikh protsessov. Moscow; 1998. 685 p. Russian.
10. Smirnova EO. K probleme voli i proizvol'nosti v kul'turno-istoricheskoi psikhologii [On the problem of will and self-regulation in cultural-historical psychology]. Kul'turno-istoricheskaya psikhologiya [Cultural-Historical Psychology]. 2015;11(3):9-15. Russian. DOI: 10.17759/chp.2015110302
11. Vekker LM. Psikhicheskie protsessy, V. 3. Leningrad; 1981. 328 p. Russian.
12. Vygotskii LS. Sobranie sochinenii: V. 1. Moscow, 1982. 488 p. Russian.
13. Rubinshtein SL. Osnovy obshchei psikhologii. Saint Petersburg; 2002. 720 p. Russian.
14. Morin A, Everett J. Inner speech as a mediator of self-awareness, self-consciousness, and self-knowledge: an hypothesis. New ideas in psychology. 1990;8(3):337-56. DOI: 10.1016/0732-118X(94)90020-5
15. Sokolov AN. Vnutrennyaya rech' i myshlenie. Moscow; 1967. 248 p. Russian.
16. Meshcheryakov AI. Slepoglukhonemye deti. Razvitie psikhiki v protsesse formirovaniya povedeniya. Moscow, 1974. 328 p. Russian.
17. Zajonc RB. Feeling and thinking: preferences need no inferences. American Psychologist. 1980;35(2):151 -75. DOI: 10.1037/0003-066X.35.2.151
18. Artemeva EYu. Psikhologiya subiektivnoi semantiki. Moscow, 1980. 128 p. Russian.
19. Milner AD, Gudeil MA. Zritel'nyi mozg v deistvii. In Eds. Spiridonov VF, Falikman MV. Gorizonty kognitivnoi psikhologii: Khrestomatiya. Moscow; 2012. P. 109-22. Russian.
20. Davtyan SE, Davtyan EN. O prirode cheloveka v svete postneklassicheskoi nauki (bipersonal'naya model' lichnosti) [The human nature in the light of postnonclassical science (bipersonal model of personality)]. Nevrologicheskii vestnik. 2017;XLIX(1):61-8. Russian.
21. Chuprikova NI. Differentsionno-integratsionnaya teoriya razvitiya kak osnova resheniya problemy sootnosheniya yazyka i myshleniya. In Eds Chuprikova NI, Volkova EV. Differentsionno-integratsionnaya teoriya razvitiya. Book. 2. Moscow; 2014. P. 165-90. Russian.
22. Vygotskii LS. Myshlenie i rech': Sbornik. Moscow; 2008. 668 p. Russian.
23. Rakhmankulova NF. Rol' yazyka kak sredstva obshcheniya i faktora formirovaniya lichnosti: Spetskurs. Moscow; 1989. 96 p. Russian.
24. Verani A. Rol' vnutrennei rechi v vysshikh psikhicheskikh protsessakh [The role of inner speech in higher mental processes]. Kul'turno-istoricheskaya psikhologiya [Cultural-Historical Psychology]. 2010;(1):7-17. Russian.
25. Atencio DJ, Montero I. Private speech and motivation: the role of language in a sociocultural account of motivational processes. In Eds by Winsler A, Fernyhough Ch, Montero I. Private speech, executive functioning, and the development of verbal self-regulation.m New York; 2009. P. 201-23. DOI: 10.1017/CBO9780511581533.017
26. Neuman Y, Nave O. Why the brain needs language in order to be self-conscious. New ideas in psychology. 2010;28(1):37-48. DOI: 10.1016/j.newideapsych.2009.05.001
27. Zhinkin NI. Yazyk - rech' - tvorchestvo. Izbrannye trudy. Moscow; 1998. 368 p. Russian.
28. Alderson-Day B, Fernyhough Ch. Inner speech: development, cognitive functions, phenomenology and neurobiology. Psychological Bulletin. 2015;141(5):931-65. DOI: 10.1037/bul0000021
29. Zeigarnik BV, Kholmogorova AB, Mazur ES. Samoregulyatsiya povedeniya v norme i patologii. Psikhologicheskii zhurnal. 1989;10(2):121-32. Russian.
30. Anan'ev BG. Psikhologiya chuvstvennogo poznaniya. Moscow; 1960. 488 p. Russian.
31. Zinchenko VP, Pruzhinin BI, Shchedrina TG. Istoki kul'turno-istoricheskoi psikhologii: filosofsko-gumanitarnyi kontekst. Moscow; 2010. 415 p. Russian.
32. Luriya AR. Lektsii po obshchei psikhologii. Saint Petersburg; 2007. 320 p. Russian.
33. Gorelov IN, Sedov KF. Osnovy psikholingvistiki. Moscow; 2001. 304 p. Russian.
34. Cherednikova TV. Informatsionnaya model' myshleniya L.M. Vekkera v issledovaniyakh rasstroistv myshleniya pri shizofrenii metodom faktornogo analiza [L.M. Vekker information model of thinking in studies of schizophrenic thought disorders using factor analysis]. Psikhologicheskie issledovaniya. 2011;3(17). Russian. URL: http:// psystudy.ru
35. Tsapkin VN. Semioticheskii podkhod k probleme bessoznatel'nogo. In: Bessoznatel'noe. Mnogoobrazie videniya. Novocherkassk; 1994. P. 81-90. Russian.
36. Bogdanov AV, Gushchanskii DE, Degtyarev AB, et al. Gibridnye podkhody i modelirovanie aktivnosti chelovecheskogo mozga [Hybrid approaches and human brain activity modelling]. Obozrenie psikhiatrii i meditsinskoi psikhologii [V.M. Bekhterev review of psychiatry and medical psychology]. 2017;(1):19-25. Russian.
37. Luriya AR. Yazyk i soznanie. Moscow; 1979. 320 p. Russian.
38. Hurlburt RT, Alderson-Day B, Kühn S, et al. Exploring the ecological validity of thinking on demand: neural correlates of elicited vs spontaneously occurring inner speech. PloS One. 2016;11(2):e0147932. DOI: 10.1371/journal.pone.0147932
39. McGuire PK, Silbersweig DA, Murray RM, et al. Functional anatomy of inner speech and auditory verbal imagery. Psychological medicine. 1996;26(1):29-38. DOI: 10.1017/S0033291700033699
40. Tian X, Poeppel D. Mental imagery of speech: linking motor and perceptual systems through internal simulation and estimation. Frontiers in human neuroscience. 2012;6:314. DOI: 10.3389/ fnhum.2012.00314
41. Alderson-Day B, Weis S, McCarthy-Jones S, et al. The brain's conversation with itself: neural substrates of dialogic inner speech. Social Cognitive and Affective Neuroscience. 2016;11(1):110-20. DOI: 10.1093/scan/nsv094
42. Tullet AM, Inzlicht M. The voice of self-control: blocking the inner voice increases impulsive responding. Acta psychologica. 2010;135(2):252-6. DOI: 10.1016/j.actpsy.2010.07.008
