CC BY
50СОВРЕМЕННЫЕ ВОПРОСЫ СОЦИОЛОГИИ
УДК 130.12
ПОСТНАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ И ПОЛИТИКА ПАМЯТИ В РОССИИ: В ПОИСКАХ КОНЦЕПУТАЛЬНЫХ ОСНОВАНИЙ
А.А. Линченко
В статье рассматриваются теоретические вопросы поиска концептуальных оснований политики памяти в России в условиях трансформации национальной идентичности к постнациональным формам социальной идентификации. На материале контент-анализа существующих исследований политики памяти в России выявлены и обобщены наиболее противоречивые вопросы ее реализации. В статье обосновывается мысль о необходимости поиска новых концептуальных оснований политики памяти в России, учитывающих глобальные тенденции и появление отдельных постнациональных практик идентификации. В статье выявлены и проанализированы наиболее перспективные философско-мировоззренческие стратегии для дальнейшей разработки дискурса официальной политики памяти в современной России.
Ключевые слова: социология политики, социология коммемораций, политика памяти, постнациональная идентичность.
POST-NATIONAL IDENTITY AND THE POLITICS OF MEMORY IN RUSSIA: IN SEARCH OF CONCEPTUAL BASES
A.A. Linchenko
The article deals with theoretical issues of searching for the conceptual bases of the politics of memory in Russia in conditions of transformation of national identity to post-national forms of social identification. Based on the content analysis of existing studies of politics of memory in Russia, the most contradictory issues of its implementation have been identified and summarized. The article substantiates the need to search for new conceptual bases for the politics of memory in Russia, taking into account global trends and the emergence of individual post-national identification practices. The most promising philosophical and ideological strategies for further development of the discourse of the official politics of memory in modern Russia were also revealed and analyzed in this article.
Keywords: sociology of politics, sociology of commemorations, politics of memory, postnational identity.
Подготовлено при финансовой поддержке РФФИ, грант № 15-33-01003: «Концептуальные основания политики памяти и перспективы
постнациональной идентичности».
Несмотря на устойчивый рост исследований коллективной памяти в последние три десятилетия и формирование особого междисциплинарного направления научных исследований тетогуэ^^еэ, приходится констатировать, что изучение различных форм коллективной памяти (социальная память, историческая память, культурная память) далеко от завершения. Данный факт связан как с ростом отдельных исследований коллективной памяти в социологии, истории, политологии, си^ига^и^еэ, так и с отсутствием единства среди отечественных и зарубежных исследователей в вопросах методологии изучения как коллективной памяти, так и политики памяти. Еще большей проблемой в этой связи оказывается изучение трансформации коллективной памяти и политики памяти в свете различных форм постнациональной идентичности. Как известно, формирование особого интереса к истории в новоевропейской культуре было связано с процессом становления национальных государств, поставивших вопрос об историческом единстве как важнейшем источнике национальной идентичности. В XX столетии ускорение модернизации общества поставило проблемы национального наследия, национально-исторической памяти на одно место с другими вопросами внутренней и внешней политики. Научный интерес к феномену политики памяти получает свое развитие только в 70-е годы в ФРГ и в 80-е годы в контексте распростра-
нения так называемых memory studies. В ФРГ внимание к вопросам управления коллективной памятью было вызвано противоречиями «политики проработки прошлого», превратившей вопросы повседневной жизни немцев в годы Третьего Рейха в предмет пристального общественного внимания. Кризис «больших нарративов» истории совпал с подъемом исторической памяти, что стало источником появления такого научного объекта, как история памяти. В это же время растет интерес к особенностям современной массовой исторической памяти. Проблема памяти выходит на первый план и в общественной жизни в 80-е годы. Символической границей здесь служит 1980 год, который Франция, Англия, Бразилия независимо друг от друга объявили годом наследия. Понятие «наследие» прочно входит в лексикон политиков, журналистов, деятелей культуры. Статьи на коммеморативные расходы появляются в бюджетах большинства европейских стран. 1980-е - 1990-е ознаменовались всплеском коммемораций, и, прежде всего, торжественных празднований памятных дат. Постепенно создается целая «индустрия наследия» - инфраструктура мемориального туризма, открываются новые музеи и мемориальные комплексы. Следует заметить, что сам термин «идентичность» получает свое распространение именно в контексте роста популярности поисков наследия.
По мнению А.И. Миллера, историческая политика - это особая конфигурация методов, практикуемых политическими элитами некоторых европейских стран, общим для которых является «использование государственных административных и финансовых ресурсов в сфере истории и политики памяти в интересах правящей элиты» [9, с 19]. Исследователь Д.А. Аникин полагает, что термин «политика памяти» является более удачным для научного дискурса и дает ему следующее определение: «Политика памяти представляет собой целенаправленную деятельность по репрезентации определенного образа прошлого, востребованного в политическом контексте, посредством различных вербальных (речи политиков, учебники истории) и визуальных (памятники, государственная символика) практик» [1, с 36].
Однако насколько уместно говорить о политике памяти как продукте прежде всего национальной точки зрения на прошлое в ситуации, когда именно национальное измерение политики все чаще становится проблематичным? Можно ли говорить о том, что современные формы постнациональной идентичности будут актуализировать свою особую политику памяти и как это будет преломляться в современных российских условиях?
Ответы на поставленные выше вопросы целесообразно было бы начать с краткого обращения к тому, как понимается и что представляет собой глобализация и какие формы постнациональной идентичности сложились к настоящему моменту. Значительное количество исследователей
сегодня скорее склоняются к более осторожным оценкам роли глобальных тенденций. «Глобализация - не одно явление, а множество разных явлений» [5, с 85]- вот, наверное, один из главных итогов долгих исследований. Также достаточно уверенно себя чувствуют исследователи, указывающие на значимую роль национальных государств и сохранение их влияния, по крайней мере, на политику и культуру. Они пишут о том, что необходимо отличать супранационализм от постнационализма. Как полагает А. Дьекофф, «последний предполагал не исчезновение государств-членов, но выход за их пределы благодаря упрочению общеевропейского публичного пространства, которое, как ожидалось, постепенно будет становиться основной политической площадкой» [6, с 196]. Характеризуя различные стороны нарастания глобализации политики, зарубежные исследователи тем не менее подчеркивают, что «центральное место в этом новом международном порядке занимает современное национальное государство» [10, с 52].
От краткого описания явления глобализации перейдем к постнациональной идентичности. Нам уже приходилось писать о том, что постнациональная идентичность не противопоставлена национальной, а находится с ней в отношениях взаимозависимости [7, с 79]. Более того, можно также говорить о масштабной критике концепта постнационального и даже росте скептического отношения к перспективам формирования постнациональной идентичности вообще (особенно в рамках Евросоюза). Мы также уже от-
мечали, что в современной ситуации приходится иметь дело скорее с элементами постнациональной идентичности, возникающими помимо и внутри форм национальной идентификации. Данные элементы могут быть представлены как отдельные практики или как группы идентификационных практик. Элементы постнационального проникают и в сами практики национальной идентификации, дополняя, сочетая или преобразуя их [7, с. 84]. Национальное и постнациональное вряд ли могут быть представлены как стадии, сменяющие друг друга в линейном порядке. Мы отмечали, что «понятие «постнационального» неявным образом зачастую подразумевает интерпретацию иных форм идентичности как новых, а, во-вторых, как форм с большей степенью общности, чем идентичность национальная» [7, с. 84].Наконец, исследователи пишут о таких общностях, которые можно было бы трактовать как «вненациональные» (религиозные, научные сообщества).
Вместе с тем, критика постнациональной идентичности позволяет наметить дальнейшие продуктивные шаги в деле ее изучения и развития. Так, даже беглый анализ большинства работ в этой сфере дает возможность говорить о таких дискурсах, как дискурс глобализации, кризис национального государства, проблемы будущего Европейского Союза, глобальное гражданство, появление новых иден-тичностей, не укладывающихся в масштаб национального вообще (ролевые игры, историческая реконструкция, движения фанатов). Это показывает, что традиционный подход государства в области осуществления политики
памяти как национального доминирующего нарратива должен быть скорректирован и переосмыслен.
Отечественные и зарубежные исследователи склонны трактовать политику памяти как один из важнейших элементов символической политики [13, с. 6]. Методологической основой подобного подхода выступает концепция символической борьбы П. Бурдье, позволяющая исследователям трактовать символическую политику как «деятельность, связанную с производством различных способов интерпретации социальной реальности и борьбой за их доминирование в публичном пространстве. Рассматриваемая таким образом символическая политика является не противоположностью, а скорее специфическим аспектом «реальной» политики»[8, с. 368].В последние годы отечественными и зарубежными исследователями была проделана огромная работа по реконструкции истории становления, развития и современного состояния темы использования государственной властью исторической памяти как инструмента символической политики. Речь идет о работах К. Смит [13], Э. Файна [12], Н. Даниловой [11], Г. Бордюгова [4], А. Миллера [9], О. Малиновой [8], Д. Аникина [2] и многих других.
Надо заметить, что все они высказывают общее мнение о существенных противоречиях имеющихся в России попыток использования опыта прошлого как ресурса символической политики. Во-первых, официальная политика памяти так и не получила пока определенных философско-
мировоззренческих контуров. Во-вторых, российскую официальную по-
литику памяти характеризует балансирование между «западными» и «почвенническими» ценностями. В-третьих, российская политика памяти представляет собой слабоструктурированный набор мер, действий, выступающих зачастую ответами на вызовы из-за рубежа. В-четвертых, одной из ключевых трудностей, с которой сталкивается реализация официальной политики памяти в России, является проблема крайней противоречивости исторического опыта XIX-XX вв. В-пятых, можно также говорить о сложности положения других акторов коммемо-ративного пространства в нашей стране. Итог рассуждений исследователей - наличие определенной эклектики в попытке соединить противоречивые элементы политики памяти в последние годы, при сохранении Великой Отечественной войны как единственного положительного символа исторической преемственности и национальной гордости.
В свете современных форм постнациональной идентификации было бы уместным заявить как минимум о трех основополагающих аспектах, с позиций которых российская официальная политика памяти могла бы быть переосмыслена. Первый аспект в современной литературе связан с переходом от конфронтационной к конкурентной стратегии официальной политики памяти. «Под конфронтацион-ной стратегией понимается восприятие истории страны в качестве продолжительного, периодически обостряющегося конфликта с другим государством или группой государств, реализующейся в виде использования соответствующих образов в образовании, ме-
мориальном строительстве и публичных церемониях» [2, с 92].«Под кон-курентностной стратегией конструирования социальной памяти понимается использование образов прошлого для подчеркивания преимущества данной страны по сравнению с другим государством или группой государств, выражающееся в отказе от образа «жертвы», готовности к компромиссу в интерпретации исторических событий» [2, с 97].Вторым аспектом оказывается различие памяти победителей и побежденных. А. Ассман указывает на то, что при определенных условиях центральными событиями национальных коммемораций могут стать не только победы, но и поражения, а императивы, предъявляемые памяти, которая должна справиться с осознанием и осмыслением поражения, гораздо сильнее. Она отмечает, что «национальная память способна вбирать в себя эпизоды как исторического возвышения, так и унижения, при условии, что они приобретают героическую смысловую трактовку» [3, с 67]. История как череда разрывов, как череда упущенных возможностей, входящих в исторический опыт, но не встраиваемых в монистическую версию национального нарратива - вот тот аспект, мимо которого современная официальная политика памяти пройти не может. Наконец, третьим аспектом является тема «жертв» и «преступников». Как известно, актуализация данной темы была связана с событиями истории XX столетия и прежде всего темой Холокоста. Анализируя метаморфозы понятия «жертва» в современной общественной практике, А. Ас-сман отмечает, что «расщепление по-
нятия жертвы на активный и чисто пассивный варианты приобрело для современного дискурса фундаментальный характер. Каждой из этих категорий соответствует свой формат памяти. Жертвенная память о солдате кодируется героической национальной семантикой, которая сохраняет религиозное значение мученичества. Жертвенная гибель победителя и побежденного понимается как «смерть за», как некий дар сообществу и отчизне, за который соотечественники, пережившие войну, и их потомки воздают герою почести и прославляют его. Это никак не относится к беззащитной жертве, объекту радикально ассимет-ричного насилия» [3, с.76]. Фигура пассивной жертвы позволяет уравнивать память победителей и побежденных. В этой связи история опыта жертв, негативная история оказываются тем пространством исторической культуры, не замечать которые государство как
субъект политики памяти просто не может.
Таким образом, появление новых форм идентичности, трактуемых как «постнациональные», и их дальнейшее развитие требуют трансформации концептуальных оснований официальной политики памяти, которая в новом тысячелетии вряд ли сможет быть монистичной, а также вряд ли будет основана на линейном «единственно верном» национальном нарративе. Скорее, речь необходимо вести об ее открытом характере, проявляющемся в готовности к конструктивному диалогу с другими акторами коммеморатив-ного пространства внутри и за пределами страны. Такая позиция будет способствовать пониманию национальной истории как череды разрывов, как череды упущенных возможностей, не встраиваемых в монистическую версию национального нарратива памяти и входящих в исторический опыт человечества в целом.
Список литературы
1. Аникин Д.А. Стратегии политики памяти на постимперском пространстве // Известия Саратовского университета. 2012. Т.12. Сер. Философия. Психология. Педагогика. Вып.2. С. 34-41.
2. Аникин Д.А. Топология социальной памяти: методологические основания и стратегии репрезентации. - Саратов, Изд-во СГУ, 2014. - 172 с.
3. Ассман А. Длинная тень прошлого: мемориальная культура и историческая политика. - М.:НЛО, 2014. - 328 с.
4. Бордюгов Г.А. «Войны памяти» на постсоветском пространстве. - М.: АИРО-XXI, 2011. - 256 с.
5. Дженкинс P. Глобализация и идентичность: теоретический обзор // Человек. Сообщество. Управление. 2007. № 4. С. 81-94.
6. Дьекофф А., Филлипова Е.И. Переосмысление «нации» в постнациональную эпоху // Этнографическое обозрение Online. 2014. №1. С. 193-199.
7. Линченко А.А., Сыров В.Н., Головашина О.В. Проблема постнациональной идентичности: к историографии вопроса // Вестник Томского государственного университета. 2017. № 419. С. 79-85.
8. Малинова О.Ю. Использование прошлого в российской официальной символической политике (на примере анализа ежегодных президентских посланий) // Историческая политика в XXI веке / под ред. А. Миллера, М. Липман. - М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 368-396.
9. Миллер А.И. Историческая политика в Восточной Европе начала XXI века // Историческая политика в XXI веке / под ред. А. Миллера, М. Липман. - М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 7-33.
10. Хелл Д. и др. Глобальные трансформации: политика, экономика, культура. - М.: Праксис, 2004. - 576 с.
11. Danilova N. The Politics of War Commemoration in the UK and Russia. L., Palgrave Macmillan, 2015. - 255 pp.
12. Fein E. Geschichtspolitik in Russland. Chancen und Schwierigkeiten einer demokratisierenden Aufarbeitung der sowjetischen Vergangenheit am Beispiel der Tätigkeit der Gesellschaft MEMORIAL. Hamburg: LIT, 2000. - 271 s.
13. Smith K.E. Mythmaking in the New Russia. Politics and Memory during the Yeltsin Era. Ithaca; London: CornellUniversityPress, 2002. - 223 pp.
References
1. Anikin D.A. Strategii politiki pamjati na postimperskom prostranstve // Izvestija Saratovskogo uni-versiteta. 2012. T.12. Ser. Filosofija. Psihologija. Pedagogika. Vyp.2. S.34-41.
2. Anikin D.A. Topologija social'noj pamjati: metodologicheskie osnovanija i strategii reprezentacii.
- Saratov, Izd-vo SGU, 2014. - 172 s.
3. Assman A. Dlinnaja ten' proshlogo: memorial'naja kul'tura i istoricheskaja politika. - M.:NLO, 2014.
- 328 s.
4. Bordjugov G.A. «Vojny pamjati» na postsovetskom prostranstve. - M.: AIRO-XXI, 2011. - 256 s.
5. Dzhenkins P. Globalizacija i identichnost': teoreticheskij obzor // Chelovek. Soobshhestvo. Uprav-lenie. 2007. № 4. S. 81-94.
6. D'ekoff A., Fillipova E.I. Pereosmyslenie «nacii» v postnacional'nuju jepohu // Jetnograficheskoe obozrenie Online. 2014. №1. S. 193-199.
7. Linchenko A.A., Syrov V.N., Golovashina O.V. Problema postnacional'noj identichnosti: k istorio-grafii voprosa // Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. 2017. № 419. S. 79-85.
8. Malinova O.Ju. Ispol'zovanie proshlogo v rossijskoj oficial'noj simvolicheskoj politike (na primere analiza ezhegodnyh prezidentskih poslanij) // Istoricheskaja politika v XXI veke / pod red. A. Millera, M. Lipman. - M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2012. S. 368-396.
9. Miller A.I. Istoricheskaja politika v Vostochnoj Evrope nachala XXI veka // Istoricheskaja politika v XXI veke / pod red. A. Millera, M. Lipman. - M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2012. S. 7-33.
10. Hell D. i dr. Global'nye transformacii: politika, jekonomika, kul'tura. M.: Praksis, 2004. - 576 s.
11. Danilova N. The Politics of War Commemoration in the UK and Russia. - L., Palgrave Macmillan, 2015. - 255 pp.
12. Fein E. Geschichtspolitik in Russland. Chancen und Schwierigkeiten einer demokratisierenden Aufarbeitung der sowjetischen Vergangenheit am Beispiel der Tätigkeit der Gesellschaft MEMORIAL. Hamburg: LIT, 2000. - 271 s.
13. Smith K.E. Mythmaking in the New Russia. Politics and Memory during the Yeltsin Era. Ithaca; London: CornellUniversityPress, 2002. - 223 pp.
