CC BY
77
ФИЛОСОФИЯ
УДК 008
ПОСТМОДЕРНИЗМ КАК НЕОГНОСТИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ: ОПЫТ ФИЛОСОФСКОЙ ДЕКОНСТРУКЦИИ
А.А. Трунов
Белгородский университет кооперации экономики и права e-mail: trunovv2013@yandex.ru
В статье с опорой на методы герменевтики, принципы системности и историзма осуществлена деконструкция основных содержательных аспектов философии постмодернизма, показано её влияние на существующую практику производства и трансляции смыслов в массовом информационном обществе. Это позволило выделить главные альтернативы современности: контрмодерн, который связан с погружением человечества в зловещий мрак тоталитаризма, и сверхмодерн, который ориентирован на создание нового общества и нового человека. Выявлена генетическая связь постмодернизма с древним учением гностиков, в основу которого положены дуализм и представление об изначальном несовершенстве мира. Основная цель постмодернизма как неогностического проекта нам видится в интеллектуальной легитимации принципиальной невозможности развития, что является гораздо более дерзкой попыткой дискредитации ценностей свободы, прогресса и гуманизма, нежели любое прямое их отрицание.
Ключевые слова: модерн, постмодерн, контрмодерн, сверхмодерн, постмодернизм, герменевтика, гностицизм, деконструкция, философия, идеология, общество, культура, свобода, прогресс, гуманизм.
Введение
На рубеже XX-XXI вв. исследователями были предприняты попытки междисциплинарного изучения состояния постмодерна в контексте его радикального противопоставления модерну. Сторонниками
постмодерна были поставлены под сомнение история и рациональность, эпистемология и аксиология, свобода и прогресс, возможности и перспективы формационного и культурно-цивилизационного развития на основе ценностей классического гуманизма и императива благого восхождения человека. Не менее острой оказалась постмодернистская критика случайного и закономерного, порядка и хаоса, революционного и эволюционного, реального и виртуального, природного и социального с позиций описанного П. Слотердайком цинического разума [27], а также последовавшие вслед за этим инверсия «верха» и «низа», реанимация маргинальных тем и сюжетов, озадачивших или шокировавших многих представителей академической науки.
Впрочем, научная программа постмодернизма, обусловленная необходимостью формирования более адекватной картины мира, так и не была осуществлена в полном объёме. Специфический нарратив постмодернистских прописей, их нарочито провокационный и полемически заострённый стиль критики, основанный на сенсационной проблематизации очевидного [13], сбили с толку многих отечественных и зарубежных учёных. Отвлекаясь на дискуссии по частностям и фактам, философы, социологи и культурологи, представлявшие респектабельный мейнстрим, завязли в бесконечных спорах, языковых играх и попытках доказать, что модерн скорее жив, чем мёртв, что истина всегда конкретна, а критерием её проверки является практика. Между тем постмодеристский подход перестал быть интеллектуальной экзотикой и превратился в весьма популярный критический дискурс, который сегодня соотносится с классическими гуманитарными и социальными науками как их диалектическое отрицание и дальнейшее развитие, но уже через парадоксальность, эпатаж, деконструкцию и смысловой разрыв.
По словам видного американского исследователя Ф. Джеймисона, «мы настолько ограничены рамками культуры постмодернизма, что его легковесное отвержение является настолько же невозможным, насколько его не менее легковесное превозношение - самодовольным и испорченным». Всё это происходит по той причине, что «идеологическое суждение о постмодернизме сегодня обязательно предполагает суждение о нас самих» [7, с. 186]. Следуя рекомендациям Ф. Джеймисона, мы попытаемся далее проанализировать проблему культурно-цивилизационного вызова постмодернизма как деструктивного
неогностического проекта, стараясь абстрагироваться от двух крайностей: 1) не клеймить постмодернизм как «некий окончательный симптом декаданса»; 2) не восхвалять его как «предвестие» новой технологической или технократической утопии.
Цель данной статьи заключается в том, чтобы на основе методов герменевтики, принципов системности и историзма осуществить деконструкцию основных положений философии постмодернизма, показав их влияние на практику производства и трансляции смыслов в современном массовом обществе. В рассуждениях о постмодернизме мы лишь отчасти затронем феномен идеологии, уделив основное внимание характеристике сложившейся инфраструктуры поддержания массового общества в состоянии некоего дискурсивного «гипноза», который не только исключает его полноценное и благое развитие, но и постепенно разрушает ржавеющую институциональность модерна.
Важнейшие аспекты постмодернизма рассматривались в наших предыдущих работах, написанных в соавторстве с близкими по духу исследователями [23, с. 93-108; 34, с. 129-182; 33, с. 214-225]. Несмотря на то, что со времени их первой публикации прошло определённое количество лет, основные мысли, изложенные ранее, не только не устарели, но приобрели особую актуальность. Многое из того, что было всего лишь неявной тенденцией культурного и социального развития каких-нибудь десять или пятнадцать лет назад, к сожалению, стало тревожной реальностью нашего интенсивного настоящего. Нам меньше всего хотелось бы впадать в своеобразное псевдофилософское юродство, однако кто не слеп, тот видит: мы живём в очень тревожное время. «Нынешний кризис истории чреват масштабной смутой и борьбой за доминантный образ будущего, предвещая цивилизации непростые времена» [18, с. 152]. Цитируя не только работы ведущих экспертов, но и фрагменты наших прежних публикаций, мы хотели бы серьёзно обсудить феномен постмодернизма, вскрыв его тёмное гностическое нутро.
Своеобразие данной статьи заключается в том, что при изложении материала мы отойдём от привычного академизма, предполагающего нейтральную позицию наблюдателя, и будем давать далёкие от тривиальности оценки, используя постмодернистский стиль изложения с характерными для него метафоричностью, эклектизмом, категоричностью и провокационностью, то есть попытаемся повернуть
против нашего интеллектуального «врага» его же собственное концептуальное оружие.
Модерн и его альтернативы
На рубеже Средневековья и Нового времени произошёл крах привычной картины мира. В результате секуляризации, то есть «процесса утраты религией своей социальной значимости» [36, с. 11], была осуществлена радикальная трансформация всей христианской антропологии. Человек перестал мечтать о потусторонем блаженстве и думать о «потерянном рае», занявшись делами мирскими и суетными, которые из вспомогательных стали основными. Постсредневековые христиане, обратившись к моральному авторитету Книги, не ставили задачу создания нового общества, но в результате их коллективных действий оно было построено ценой длительных войн, разобщений, большой крови «своих» и «чужих». Уже в XVII в. некоторым наиболее прозорливым и социально ответственным мыслителям (например, Т. Гоббсу) стало ясно, что локус контроля должен быть вынесен за пределы человеческой личности и обусловлен не религией, которая в новых условиях стала частным делом каждого, а светскими институтами, включая государство, которое удерживает человека в определённых границах социальности, опираясь на принуждение, страх смерти или законы.
Т. Гоббс исходил из того, что в своём «естественном состоянии» человек человеку волк [5, с. 271]. Пусть даже он облачён в превосходно выделанную овечью шкуру. Воспитание и нравственное развитие отдельных индивидов здесь абсолютно ничего не меняют, поскольку «из-за злых и дурных людей даже людям порядочным, если они хотят сохранить своё существование, приходится прибегать к силе и хитрости, то есть к звериной жестокости» [5, с. 271]. Государство при этом у Т. Гоббса выступало как репрезентативное лицо, надзирающий и карающий «смертный бог» [6, с. 6, 133]. Оно «вытаскивало» человека из «естественного состояния» войны всех против всех и насильно же «затаскивало» его в «искусственное состояние» социально-одобряемого поведения. При этом свои сущностные черты, которые были зафиксированы Т. Гоббсом, природа человека даже в этом искусственном
состоянии свирепого государственно-полицейского контроля практически не меняла (а если и меняла, то очень незначительно).
Сущностной характеристикой модерна является «постоянное обновление обновляемого, в ходе которого трансформируются не только несущие конструкции жизненного мира отдельного индивида, но и системные характеристики общества в целом» [32, с. 40]. Эта же узурпированная им презумпция перманентной новизны позволяет модерну полностью игнорировать любую критику, «списывая» геноцид, этнические чистки и другие социоантропологические катастрофы [14] на нелепости, предрассудки, рецидивы архаичного мышления, а также на издержки восторженного профетизма или глупости наивного прогрессизма, которые «не отменяют» изначальной «правильности» и «гуманности» данного геокультурного проекта.
Зафиксируем в этой связи главный парадокс модерна, который состоит в следующем: эмансипация человека, индивидуализм, возрастающая свобода, верховенство закона и права, стремительное развитие науки и техники, господство над природой, широкие возможности для индивидуального и социального творчества сопровождаются параллельными процессами становления новой институциональности, которая «загоняет» человека в ситуацию тщательно регламентированного дисциплинарного контроля. Иначе говоря, «есть светлая и тёмная стороны модерна, причём тёмная сторона часто невидима» [39], а потому и зловеща. Отсюда - фундаментальный конфликт частного и общественного, приватного и публичного, реального и идеального, который сопровождается постоянным усилием «освободить» и «построить» досовременного человека, научить его «правильно» жить.
В середине XIX - начале XX вв. многим мыслящим людям стало понятно, что в таком расчеловеченном и очень сильно оволченном («гоббсовском») мире даже минимально необходимое поддержание социальности требует значительных усилий со стороны государства и его учреждений: полиции, судебной и пенитенциарной систем, армии, спецслужб, что вовсе не гарантирует гармонии, спокойствия или социального мира. Фрустрированная личность, загнанная в «клетку» институциональности и тотального полицейско-государственного контроля, поставленная перед необходимостью постоянных усилий,
направленных на то, чтобы не умереть от голода, холода, нищеты или болезней, оказалась способной не только на бессмысленный бунт, но и на осмысленное организованное сопротивление сформировшейся репрессивной системе модерна.
Проблема заключалась в том, чем ей руководствоваться и куда идти? Волей к власти и обречённо строить тоталитаризм нацистско-фашистского (гностического) типа [21] с доведённой до совершенства машинерией циничной государственной пропаганды, тотальной мобилизацией и перманентной подготовкой к войне, изощрённым спецслужбистским контролем, заведомой иерархичностью и социальной несправедливостью, подавлением любого инакомыслия, «присвоением права превосходства и права насилия одних людей над другими» [1, с. 29] или же созидать нечто принципиально иное, благое по отношению к человеку, например, свободное общество, способствующее его восхождению и всестороннему развитию, обретению бессмертия через творчество, в том числе - социальное. Погружение в зловещий мрак тоталитаризма, сочетающий развитие военных и социальных технологий с недоразвитым, тёмным, вторично архаизированным массовым человеком, влекомым волей к власти, насилию или к смерти, или же социализм / коммунизм как нечто созидательное, конструктивное, справедливое и гуманное, - таковы главные (контрмодерн и сверхмодерн) альтернативы модерну, понимаемого не темпорально, а антропологически, культурно и социально.
Согласно К. Марксу, история человечества представляет собой «совершенно материальное, эмпирически устанавливаемое дело, такое дело, доказательством которого служит каждый индивид, каков он есть в жизни, как он ест, пьёт и одевается» [15, с. 63]. Поэтому подлинно человеческое, то есть разумное и свободное бытие начнётся лишь тогда, когда люди смогут таким образом сознательно организовать свою жизнь, что в ней не будет собственности, разделения на классы, государства (то есть будет окончательно преодолена институциональность, которая предписывает людям как социальным индивидам определённые способы действий). «Коммунизм для нас не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние» [15, с. 34].
«Человеческое общество, в котором нет ограничивающих свободу структур, - полагает Д.В. Иванов, - возможно лишь при условии, что людям больше нет нужды бороться друг с другом из-за материальных благ, то есть сначала должна быть достигнута возможность изобилия для всех, а затем уже может быть ликвидирована традиционная институциональность. Это и будет истинный коммунизм, тождественный гуманизму, и здесь-то начнётся подлинная история человечества» [9, с. 84]. Пока до этого благостного состояния подлинной человеческой Истории очень далеко. Возможно, что оно так никогда и не наступит, «споткнушись» о сущностные особенности природы человека, зафиксированные Т. Гоббсом и подобными ему скептиками.
Смысловая катастрофа модерна
Британский социолог З. Бауман пишет о «текучей современности» по аналогии со свойствами жидкостей или газов [2]. Эту метафору «текучести» З. Бауман использует для того, чтобы адекватно постичь характер нового этапа развития современного массового общества, которое столкнулось с вызовом постмодернизма. Сходных позиций придерживается и Ф. Джеймисон, который глубоко и всесторонне исследует культурную логику позднего капитализма и также пишет о сингулярности модерна [7].
Безусловно, мы живём в переходное время. Настоящее становится прошлым, в котором присутствуют как позитивные, так и негативные тенденции будущего. Под влиянием этого «смыслосфера утрачивает обретённый ею некогда универсализм и вновь дробится на мозаику автономных, региональных, групповых или клановых смыслов. Неоархаизация социума вкупе с деградацией культурного ландшафта стали набирать очень быстрые темпы» [33, с. 214]. Возрастают информационные и мобилизационные возможности масс и параллельно с этим происходит своеобразное «восстание» управляющих ими элит, которые стараются отказаться от принятых ими ранее социальных обязательств. Также наблюдается стремительное возрождение нацизма и фашизма как наиболее зримых и зловещих воплощений контрмодерна [1].
«На плечах нового века рвётся и расползается пиджак современности», - афористично замечает в этой связи А.И. Неклесса [18,
с. 150], полагая, что новая реальность требует совершенно другого языка описания сложных турбулентных процессов, под влиянием которых происходит стремительная трансформация социокосмоса, нежели тот, который может предложить научный мейнстрим. Это касается не только радикального обновления методологии активного представления будущего, но и использования соответствующих концептов, например, той же глобализации, о которой представители академического истеблишмента предпочитают даже не вспоминать. И хотя провинциальные компиляторы что-то привычно бормочут о глобализации как «объективном процессе» (который якобы не имеет альтернативы) их более статусные коллеги из ведущих университетов и исследовательских центров воспринимают подобные сентенции как банальность, которая не заслуживает внимания.
В значительной степени этому способствует и существующая парадигма постмодернизма, которая «рассматривается нами в качестве специфической духовно-мировоззренческой платформы,
ориентированной на уничтожение ценностно-смысловых основ сначала модерна, а затем - любой другой парадигмы, которая является теоретическим обоснованием практики развития» [33, с. 214] как более или менее жизнеспособной альтернативы нашему гламурно-трэшевому интенсивному настоящему [10]. Полагаем, что основная цель постмодернизма - «это не просто когнитивный хаос, вносимый в умы людей, а интеллектуальная легитимация принципиальной невозможности развития, деконструкция любых субъектов, способных обеспечить его динамику в исторической перспективе». Вследствие этого значительной части человечества навязывается контрмодерн как идеология и практика «вторичного упрощения и уплощения, одичания, инволюционного нисхождения, социоантропологического регресса» [33, с. 214-215].
Репрезентативная и проектная культура модерна предлагала иные мировоззренческие ориентиры. Любой человек представлял из себя нечто ценное как сам по себе, так и потому, что был способен к благому восхождению за счёт подключения к идеальному. Религиозная интерпретация этого благого восхождения могла соседствовать с нерелигиозной. Ведь в каждом из этих случаев рассматривалась возможность выхода человека за пределы убогого мещанского быта к сверхценному бытию, полагаемому смыслом существования. В целом же
жажда смысла рассматривалась как нечто не менее важное, чем жажда хлеба [40]. Отказ от такой ориентации на благое восхождение означает не просто своеобразное «растворение» вечного в бренном, трансцендентного в имманентном, бытия в быте, но и отказ от основных достижений репрезентативной и проектной культуры модерна, включая ценности свободы, прогресса и гуманизма.
Мы полагаем, что постмодернистская философия - это именно интеллектуальный декаданс, направленный на радикальный разрыв не только с классической философией модерна, но и со всей гуманистической традицией в целом. Постмодернистская философия представляет собой эффективное концептуальное оружие, с помощью которого ведётся особая психоисторическая война, направленная на уничтожение смыслов и создание ситуации перманентной когнитивной невменяемости.
«Обилия, нагромождения всевозможных смыслов, интерпретаций, позиций, - отмечает в этой связи Г.Л. Тульчинский, - чреваты ускользанием автора и зрителя, читателя, слушателя в невменяемость, а в какой-то момент именно невменяемость становится самоценностью. Знание, мастерство, эрудиция, нравственные принципы, идеалы оказываются бесполезными, не дают достоверных ориентиров в мире и культуре. Человек выпадает, выламывается из этой культуры, не может найти себя в этом двоящемся, троящемся, распадающемся, калейдоскопически меняющем смысл и образ мире, найти дом своей души» [35, с. 33-34]. Алогичность, шизофреничность и какая-то нарочитая «расхлябанность» мысли порождает отсутствие обязательности при её понимании, то есть ложное сознание оборачивается ложным бытием.
Постмодернисты активно используют понятие «языковой игры» как наиболее репрезентативной (как они считают) формы интеллектуальных коммуникаций. Не будем забывать, что языковые игры также произвольны, как эмоциональные переживания человека. Но ведь эти «игры» касаются не только языка. По существу, всё бытие в обществе постмодерна подчинено своеобразным законам Игры, которая выступает неравноценной заменой Истории. «Игра некогда отсылала к детям, которые в прежнем обществе выступали заместителем более далёких представителей природы вроде дикаря. Но когда детей самих взяли за
руку и организовали, включили в потребительское общество, детство, скорее всего, утратило свою способность обозначать или проецировать такие идеи, как игра, которые, как считалось, должны говорить о свободе в движении как форме активного самоизобретения и самоопределения» [7, с. 325-326]. Как следствие - вывод о том, что «человек никогда не может быть тождественным самому себе», поскольку он всегда есть непрерывный поток становления и изменения в коммуникации с другими людьми [29].
Постмодернисты очень часто используют маски утомлённых жизнью циников, которые давно перестали во что-либо верить и чему-нибудь удивляться. «Цинизм, - поясняет Д.В. Иванов, - это усилие освободиться от модернистских ценностей, овеществлённых в социальных институтах, посредством модернистских же социальных технологий. Такого рода цинизм и демонстрируют постмодернистские практики с их ироничным эклектизмом. Эклектизм нарушает институционально устанавливаемые эстетические, этические, политические и иные иерархии и границы. Но постмодернисты не столько отрицают, сколько симулируют социальную активность в модернистском, нормативном её толковании» [8, с. 67-68]. Постмодернизм можно рассматривать как пародию / симуляцию, которая бесконечно пародирует / симулирует не только модерн, но и саму себя.
Что бы ни говорили учёные, которые стремятся к ясности и понятийной определённости, но популярный термин «постмодернизм», как убедительно доказывает Ф. Джеймисон, не может иметь строгого научного определения [7, с. 173-193], поскольку основан на заведомом отрицании и фиксации некоего трудно определимого «после»: после модерна, после религии, после истории, после науки, после культуры, после искусства, после правды, после человека. Ряд подобных негативных определений можно продолжать до бесконечности. В целом же постмодернизм ориентирован на то, чтобы уничтожить потребность в твёрдой интеллектуальной «пище», свойственной тем людям, «у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла» (Евр. 5:14). Разрушая традицию и модерн, постмодернизм также уничтожает способность к различению красивого и безобразного, прошлого и настоящего. «Будущее в постмодернистской перспективе - это постоянное клонирование того, что уже было» [34, с. 150]. Итогом всего
этого становится деконструкция Человека как субъекта исторического развития. Полагаем, что известный тезис о «смерти человека» должен настораживать, а не вызывать умиление.
Постмодернизм и параполитика
Безусловно, «исследование той или иной черты постмодернизма, проведённое хоть сколько-нибудь строго, в итоге скажет не так уж много о самом постмодернизме, но многое - вопреки собственной воле и совершенно ненамеренно - о модерне» [7, с. 193]. Конечно, больше всего - о том модерне, который мы уже потеряли.
По всей видимости, «постмодернизм так бы и остался маргинальным, ироничным и до крайности экзотическим мировоззрением, маркирующим философско-филологические дискурсы интеллектуалов, принципиально не чувствительных (вслед за своим кумиром Донасьёном Альфонсом Франсуа де Садом, 1740-1814 гг.) к нравственным проблемам бытия, если бы не востребованный некоторыми политиками огромный разрушительный потенциал, который содержится в нём. Соединившись с потребностями политической прагматики и интересами правящих элит, кровно заинтересованных в ускоренном сворачивании модерна, постмодернизм превратился в эффективный инструмент не прояснения, а уничтожения смыслов» [33, с. 217]. Тень перестала знать своё место. И не сама по себе, а по призыву той части буржуазного истеблишмента, который начал тотальную войну с Историей.
«В аффективно нагруженный и прямо-таки в политический боевой клич слово "постмодернизм" превратилось лишь с тех пор, как в 1970-е гг. его усвоили два противоположных лагеря: с одной стороны, неоконсерваторы, которые хотели избавиться от мнимо подрывного содержания "враждебной культуры" в пользу воскрешения традиций; с другой же стороны, те радикальные критики роста, для кого новое строительство стало символом учинённого модернизацией разрушения» [43, с. 33-34].
Так был оформлен ранее немыслимый альянс, с одной стороны, неоконсервативных элит, не желавших уступать своё место рвущейся к «рычагам управления» меритократии и навсегда оказаться в статусе политических пенсионеров, а с другой стороны - левацки настроенных
постмодернистов, получивших уникальный исторический шанс быть наконец-то услышанными и востребованными.
Это имело очень важные практические последствия: сначала под видом радикальной критики модерна произошла легитимация постмодерна, а затем неоконсерваторы и левацки настроенные интеллектуалы-постмодернисты перешли к деятельному сотрудничеству с представителями контрмодерна (теми самыми «радикальными критиками роста» и приверженцами искусственно сконструированной оккультно-гностической Традиции), которые были умело использованы ими для войны не только с репрессивной институциональностью модерна, но и с христианской составляющей классического гуманизма. Конечно, подобные лево-правые альянсы кому-то могут показаться абсурдом. Но это лишь в том случае, если мыслить в духе политической философии модерна, для которой действительно характерно чёткое размежевание конкурирующих идейно-смысловых комплексов и антогонистично настроенных по отношению друг к другу и перманентно конфликтующих макросоциальных групп.
В эпоху постмодерна любые крайности буквально «притягиваются» друг к другу. Возможны ситуации, когда неонацисты выступают одним фронтом с так называемыми «леваками» и начинают организовывать «майданы», а неадекватные времени тезисы о необходимости «классовой борьбы», подхваченные выживающей из ума буржуазной богемой и слившейся с ней в экстазе маргинальной «улицей», уничтожают остатки суверенитета и открывают дорогу транснациональным корпорациям и надгосударственным финансовым структурам, которые грабят страну гораздо успешнее, чем любые местные эксплуататоры, погрязшие в коррупции и аморальном фамильизме.
Постмодернизм как неогностицизм
Проницательные исследователи давно заметили, что существует связь между философией постмодернизма и очень древними, гностическими идеями. Если коротко, то они состоят в следующем:
- «утверждается особый статус материального мира как области произвольного и случайного. Творец дистанцируется от чуждого ему
творения, трансформируясь, по сути дела, всего лишь в Перводвижитель»;
- постулируется глубокий изначальный дуализм, который предопределяет появление представлений о двух жёстко разделённых слоях человечества: «избранных» и «отверженных»;
- манифестируются эзотеризм, эволюция степеней посвящения, практика создания конспирологических / параполитических структур орденского или сетевого типа, анонимной «тайной власти», действующей «параллельно официальной, но практически неуязвимой для неё»;
- «формируется специфическое системное мышление, которое стремится к проектированию новых, упорядоченных, но крайне безблагодатных миров» [33, с. 218];
- происходит абсолютизация роли зла, презумпция отдалённости и неучастия «сил света» в земных делах при несомненной близости и активном соучастии в них «сил тьмы» [45, с. 193-194]. Например, в гностической и очень близкой к ней манихейской традиции термины «творение», «творить» никогда не применяются к светлым божествам, поэтому творение - это исключительно прерогатива тёмного, хтонического начала. «Сотворёнными могут быть или силы мрака, или явления материального мира» [28, с. 377].
В сочетании с интересами элит гедонизма, осуществляющих цивилизационный регресс ради оргиастического пикника на обочине навсегда остановившейся Истории, постмодернизм выступает в качестве мощного деструктора, который весьма эффективно уничтожает смысловые и институциональные основы человеческого бытия. Одной из них является государство, призванное со времён Платона (427-347 гг. до н.э.) поддерживать более или менее справедливый порядок в обществе [20, с. 79-420].
Речь идёт, конечно же, не только о радикальной критике всевозможных изъянов реально существующего государства. Такая критика всегда уместна. Однако дело здесь совершенно в ином: в уничтожении государства как такового, в переводе человечества в состояние «нового мирового беспорядка» [42]. А это - прямая дорога к «ярусной системе жизнеустройства», в которой России и русским едва ли найдётся достойное место.
Дело в том, что в обществе постмодерна нацизм и фашизм выступают под совершенно другими масками. Пока ещё нацизм и фашизм действуют осторожно, тщательно скрывают от неосведомлённых людей своё тёмное гностическое нутро, но при этом ведут ежедневную подрывную работу. Категориальная сущность нацизма и фашизма от этой «конспирации» не меняется. Утверждение превосходства одних людей над другими и присвоение ими права насилия, а также оккультные идеи ликвидационного гностицизма, включая культ смерти и ритуальные практики поклонения небытию - таково смысловое ядро нацизма и фашизма как олицетворения того абсолютного зла, которое было побеждено в мае 1945 г., но так и не было уничтожено до конца [12].
Если абстрагироваться от всей этой мрачной метафизики Чёрного солнца, включая и её вроде бы обнадёживающие психоаналитические версии [11], то нетрудно заметить, что стратегической целью нацизма и фашизма в обществе постмодерна является создание «ярусной системы жизнеустройства», которая неизбежно возникает там, где происходит: 1) формирование античеловека и сверхчеловека как двух взаимоисключающих базовых типов; 2) легитимация права насилия одних людей над другими, которая базируется на приватизированной презумпции антропологического неравенства. «Создаётся корпоративная идеология, обосновывающая избранничество меньшинства, а отсюда -его право жить по принципам, противоположным тем, которые предписываются большинству. Формируется ярусная система жизнеустройства, в которой для разных ярусов предлагаются разные ценности и смыслы. Для нижних ярусов - толпы - устанавливаются нормы жизни биологического стада. Для верхних ярусов - элиты -легитимизируется превосходство и право на насилие и присвоение» [1, с. 32].
Пока всё это существует только лишь как некий зловещий неогностический проект, но его практическая реализация может стать делом ближайшего будущего, особенно в ситуации, когда большинство людей погрязло в проблемах интенсивного настоящего. «Мы часто не замечаем присутствие будущего. Причин - немало. Это и наши приукрашенные представления о будущем, избавленные от негатива не позволяющие узнать его поступь здесь и сейчас, особенно если лик его неприятен или просто безобразен; и замыленный взгляд; и
невнимательность; и ориентация на выведение настоящего из прошлого по цепочкам причинно-следственных связей; и тот факт, что будущее нередко является в образах прошлого» [41, с. 10]. Поэтому мы должны уметь распознавать черты будущего в настоящем и делать всё для того, чтобы его возможные ужасы так и не стали реальностью.
Безусловно, гуру постмодернизма недаром ели свой хлеб. Они не только верно зафиксировали многие негативные аспекты модерна, но и создали ситуацию, когда стало довольно трудно разобраться с тем, что же реально происходит здесь и сейчас. Как пишет Ж. Бодрийяр, «провести расчёты в терминах прекрасного или безобразного, истинного или ложного, доброго или злого также невозможно, как вычислить одновременно скорость частицы и её положение в пространстве. Добро не располагается более по ту сторону зла, ничто не имеет определённого положения в системе абсцисс и ординат. Каждая частица движется в направлении, заданном её собственным импульсом, каждая ценность или часть её лишь мгновение сверкает на небосклоне лицедейства, а затем исчезает в пустоте, перемещаясь вдоль ломанной линии, редко соприкасающейся с траекторией других ценностей. Такова схема дробления - нынешняя схема нашей культуры» [3, с. 11].
Философия постмодернизма тем самым приглашает человечество к решительной и безоговорочной капитуляции перед силами, воплощающими отрицательную энергию мира, к принятию их как единственных агентов глобальной динамики. Между тем весь опыт мировой истории свидетельствует об обратном [33, с. 219]. Сущее и должное, добро и зло, красота и уродство, - это важнейшие координаты полноценной жизни человека. Зло импотентно, поскольку не способно к творчеству и творению. Постмодернизм уничтожает красоту, упраздняет нравственность, выступает мощнейшим интеллектуальным деструктором, который сначала поставил под радикальное сомнение очевидные ценности и достижения геокультуры модерна (классический гуманизм, свободу, прогресс, доктрину прав, науку, образование, искусство), а затем превратил их в симулякры (от лат. simulo, «делать вид, притворяться» - копия, лишённая оригинала; знак, не имеющий оригинала в реальности; фантазмы, химеры, фантомы, призраки, галлюцинации) [19, с. 542-544].
Постмодернизм и новое варварство
Если говорить философским языком, то постмодернизм снял с себя ответственность за «варвара» и стал своеобразным «варваром-в-себе». Однако тот, кто раньше был функциональным «варваром», теперь превращается в конкурента и соперника в борьбе за будущее. Но соперником в таком фундаментальном вопросе может быть только субъект, свободный в своём выборе, а, следовательно, - потенциально чужой, неконтролируемый и опасный. Поэтому классический «варвар» больше не нужен. Его умело «расчеловечивают», чтобы затем победить в «холодных» и «горячих» войнах или так «модернизировать», что он либо окажется в состоянии неандертальца, либо его не будет вообще. «Деградировавшая личность не в состоянии улавливать ритмы истории, создавать целостное и долгосрочное целеполагание, она блюдёт шкурные или клановые интересы, искренне понимая под политикой интригу, в результате проигрывая игрокам с длинной волей, иным жизненным горизонтом, стратегией» [45, с. 241].
Наблюдается ранее немыслимый и по-своему парадоксальный процесс: рафинированные интеллектуалы, отчуждённые от ценностей гуманизма, свободы и прогресса, лишённые каких-либо духовных и нравственных ограничений, обладающие уникальными знаниями и значительными информационными возможностями, осознанно делают ставку на упрощение и системный регресс, используя разрушительный потенциал «варваров» эпохи постмодерна для уничтожения институциональности модерна [33, с. 220].
Естественными союзниками всех этих обнаглевших элитных деструкторов выступают: криминалитет, коррумпированная бюрократия, превратившиеся в глобальные бизнес-структуры спецслужбы и «псы войны», над которыми дряхлеющее государство практически утратило свой организационный и идеологический контроль. Что же касается контрмодерна, акторами которого выступают «криминальные политии, неотрайбализм, экстремизм, спонтанный и системно организуемый терроризм» [18, с. 152], то он выступает удобным интерфейсом глобальной постмодернистской Игры и востребован только в этом качестве.
Не будем забывать, что контрмодерн необходим лишь для того, чтобы успешно бороться с модерном. Но, как показывают
многочисленные примеры (типа запрещённого в России террористического «Исламского государства» или захвативших власть преступников-необандеровцев на Украине), - всё это очень опасная Игра с непредсказуемыми последствиями. Контрмодерн быстро выходит из-под контроля и практически не поддаётся «приручению» («синдром Франкенштейна»). Туман перманентной гибридной войны накрывает планету.
Постмодернизм и мутация демократии
Другое фундаментальное направление политической трансформации в современном массовом обществе может быть обозначено как мутация демократии.
В довольно близком приближении к идеалу «режим можно признать демократическим, если политические отношения между гражданами и государством выражены широкими, равноправными, защищёнными и взаимообязывающими процедурами обсуждения <...> Демократия означает общие подвижки в сторону более широкого по охвату, более равноправного по сути, более защищённого и более обязательного к исполнению согласования по поводу назначений на политические посты и принятия политических решений» [30, с. 29].
Однако в обществе постмодерна демократия сталкивается с вызовом популизма. «Популисты утверждают, - отмечает в этой связи Я.-В. Мюллер, - что они - и только они - являются истинными представителями народа» [16, с. 38].
Популизм ни в коем случае нельзя рассматривать как нечто, что тождественно традиционным народным или революционно-освободительным движениям. Популизм - это «тень» демократии, которая также стала забывать своё место. Популизм очень часто заимствует «народно-освободительную» риторику, стилистику и символику, но направлен он главным образом на то, чтобы заменить демократию демагогией, репрезентативное народное представительство -протестующей «улицей», которая реализует тот или иной вариант «майдана», когда «улицей» управляет недовольная часть расколотой элиты, а ею (уже в свою очередь) ловко манипулирует надгосударственный или какой-то иной внешнеполитический субъект, заинтересованный в социальном хаосе и крахе суверенного государства.
Здесь популизм выступает как стратегия и тактика контроля над большинством со стороны протестующего или радикально настроенного меньшинства, которое выступает от его имени, спекулирует на его проблемах, апеллирует к общественному мнению, но делает это исключительно в собственных прагматических целях. Конечно, бывают случаи, когда народное движение в силу своей внутренней слабости или зависимости от внешнего субъекта управления плавно переходит в популизм, но всё-таки популизм и демократия - это совершенно разные категориальные сущности.
Если обратиться к анализу «цветных революций» конца XX -начала XXI вв., то практически повсеместно мы наблюдаем одну и ту же картину.
Популистская риторика антисистемных сил или протестных движений обычно декларирует как очевидное тезис о том, что общество включает в себя две конфликтующие гомогенные группы: с одной стороны, это «бедствующее» большинство (Народ, понимаемый как макросоциальный субъект, который страдает от гнусности, деспотизма, аморального фамильизма и крайней социальной неэффективности правящей элиты); с другой стороны, это «коррумпированное» меньшинство (Власть, которая имеет сомнительную легитимность, поскольку сконструирована путём сфальсифицированных выборов или с помощью иных манипуляций, например, путём специфической негативной селекции правящей элиты). Далее ставится задача «натравить» Народ на Власть, точнее - снести Власть с помощью радикально настроенной «улицы» при полном или частичном попустительстве со стороны внезапно оказавшихся «гуманными» полиции и спецслужб. При таком раскладе Власть свергает не Народ, а «улица», которая присваивает себе исключительное право называться Народом, который превращается в беснующуюся Толпу.
«Чтобы популизм превратился из движения в форму управления государственной властью, ему нужны органическая поляризующая идеология и лидер, который желает превратить народное недовольство и протесты в стратегию мобилизации масс ради завоевания демократического правительства» [37, с. 251]. Отсюда - такие хорошо известные феномены, как «видеократические формы народной идентификации, упрощённая поляризация общественного мнения в
замкнутых нишах догм, ссылающихся исключительно на самих себя, прямолинейная радикализация политических идеологий и, наконец, поиски лидера, способного выиграть в эпоху публичности» [37, с. 256].
Популизм, таким образом, мы можем охарактеризовать как стратегию и тактику присвоения народного представительства со стороны «улицы», а также каких-либо антисисистемных сил или протестных движений, которые выступают от имени Народа и пытаются решать его дальнейшую судьбу. Популизм базируется на укоренённых в сознании людей представлениях о том, что именно массовое общество является главным источником легитимности Власти, а также о необходимости периодического обновления современной политической системы. В целом же в обществах постмодерна популизм не создаёт демократию, а весьма эффективно её разрушает.
Постмодернизм и эпоха публичности
Наряду с этой очевидной атакой популизма на демократию существует и нечто гораздо более важное. Дело в том, что «направленное воздействие на массовое сознание, его заведомое кодирование и программирование стали органическими элементами механизма социального управления» [33, с. 221], обусловленного процессами общественного разделения труда. Собственно, ещё К. Маркс охарактеризовал идеологию как часть существующего механизма «производства сознания». По его словам, «производство идей, представлений, сознания непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей, в язык реальной жизни. Образование представлений, мышление, духовное общение людей являются здесь ещё непосредственным порождением материального отношения людей. То же самое относится к духовному производству, как оно проявляется в языке политики, законов, морали, религии, метафизики того или другого народа. Люди являются производителями своих представлений, идей, - но речь идёт о действительных, действующих людях, обусловленных определённым развитием их производительных сил и - соответствующим этому развитию - общением, вплоть до его отдалённейших форм» [15, с. 24-25].
В обществе постмодерна этот механизм приобретает технологически опосредованный характер. На каждого из нас
обрушивается такой лавинообразный поток информации, направленной на внушение, убеждение, поощрение к действиям в желаемом для коммуникатора направлении, что пора говорить уже о «производстве бессознательного», точнее - об актуализации тех архетипов, которые воспаряют из бессознательных ментальных глубин и оформляются в виде символов, иконических знаков и мифов, которые мешают нам адекватно оценивать обстановку, «привязывают» нас к тем или иным социальным ролям, не дают нам адекватно понять то, как осуществляется производство и воспроизводство действительной жизни. Нынешнее распространение мифологического и магического мышления, массовая вера в порчу, астрологию, нумерологию, экстрасенсов и колдунов - это не пресловутое «возвращение к истокам», а симптом очень серьёзной культурной деградации российского общества, которая носит отнюдь не спонтанный, а управляемый характер. Подобные процессы, кстати, происходят не только в России.
Интеллектуал эпохи постмодерна, выступающий в качестве публичного транслятора содержательной точки зрения, экспертной оценки или собственного мнения, имеет своим контрагентом уже не просто «тёмную» массу (предоставленную самой себе), но массу, существенным образом сформированную телевидением или Интернетом; массу, которая значительное время подвергается целенаправленной психо-идеологической обработке. «Он встречается с аудиторией, предрассудки которой сконцентрированы, а рассудок дезорганизован, ослаблен, дестимулирован. Более того, его контакт с этой аудиторией всегда уже опосредован, и опосредован именно тем социальным инструментом, с помощью которого осуществляется сам процесс катализации и накопления массовых предрассудков. По реальным условиям трансляции знания и любых других духовных продуктов читатель, слушатель, зритель противостоит ему как аудитория, завербованная массовыми коммуникациями, а сам он вынужден обращаться к ней в формах и терминах этих же коммуникаций» [38, с. 61]. Поэтому чаще всего читатели, слушатели, зрители или активные пользователи сетей публичности противостоят интеллектуалам эпохи постмодерна даже не как представители целевой общественности, а как потребители информационного контента, за удержание внимания которых нужно бороться.
Перед нами - разветвлённая «культуриндустрия», которая обеспечивает хорошо заметное смещение акцентов с информирования и убеждения на манипулирование и внушение целевым аудиториям определённых мыслей, ценностей и установок. Её главная задача состоит в том, чтобы «рождать и умело отбирать смыслы, генерировать образы» [45, с. 139], «искусно и ловко тешить народ надеждами» [4, с. 384], но уже на гораздо более продвинутом уровне технических и технологических возможностей. Если для институтов духовного производства общества модерна характерно «производство сознания», то «культуриндустрия» постмодерна ориентированна на «производство бессознательного». Зачем людей в чём-то стараться убеждать, если с помощью телевизора или Интернета их можно легко «подсадить» на «наркотик» информационной зависимости?
Виртуальная политика и симулякры идеологии
По словам М. Фридена, идеология - это способ «превратить неизбежное разнообразие вариантов в монолитную определённость, которая является обязательным качеством политического решения и основанием для выплавки политической идентичности» [46, с. 76-77]. Всё это действительно так. Однако в XX в. идентичность консерватизма, либерализма, социализма как конкурирующих версий тримодальной идеологии модерна притерпела весьма существенную смысловую и ценностную трансформацию. Как отмечалось в одной из наших работ: «Мы наблюдаем процесс виртуализации идеологии, в ходе которого происходит определённая трансформация её смыслового содержания. Наряду с этим появляются новые возможности как публичной трансляции, так и нейтрализации её базовых смыслов, которые позволяют говорить о том, что в обществе постмодерна идеология не исчезает, а играет вполне определённую роль, связанную с наполнением публичного дискурса цитатами из политических текстов модерна, адаптированных для решения актуальных прагматических задач и реализации модных PR-проектов» [31, с. 239].
В обществе постмодерна форматирование политических предложений граждан действительно качественным образом отличается от идеологической презентации, характерной для предыдущего периода истории. «Политический процесс покинул заседания партийных и
правительственных комитетов, составляющих программы реформ, распределяющих функции и контролирующих их выполнение. Покинул он межфракционные переговоры и партийные митинги. Политика ныне творится в PR-агентствах, в телестудиях и на концертных площадках» [8, с. 104]. Если же (по тем или иным причинам) акторы лишены серьёзных финансовых и медийных ресурсов, то их шансы закрепиться на политическом Олимпе практически равны нулю. Они просто обречены быть аутсайдерами, поскольку не в состоянии придать своим претензиям на власть сколько-нибудь обоснованный публичный статус. Однако в условиях постмодерна им на помощь приходят сети публичности, которые в России совершенно необоснованно называются «социальными сетями». Они-то и создают дополнительные возможности, позволяющие стать известными тем субъектам, о которых ещё недавно никто ничего не знал. Динамично развивающиеся сети публичности, позволяющие аккумулировать доверие и реализовывать различные политические проекты, превратились в своеобразные испытательные полигоны, на которых происходит не только реанимация классических версий консерватизма, либерализма или социализма, но и зарождение их весьма двусмысленных клонов.
Только теперь основными субъектами производства идеологий являются не столько интегрированные в те или иные общественные движения и политические партии «яйцеголовые» интеллектуалы, сколько постоянно подчёркивающие свою автономию и зачастую весьма сомнительные (скрывающиеся под аватарками) блогеры, обретающие право на публичное высказывание через практики репрезентации интересов значимых для их функционирования сегментов целевой общественности. Право блогера на идентичность сегодня означает также его право говорить от имени гражданского общества, например, ставить перед властью острые вопросы, инициировать публичные дискуссии, превращая в политические те проблемы, которые объединяют или разъединяют людей.
В основе политической деятельности блогеров в сетях публичности лежит простейшая концептуальная схема: мы/они = правые/неправые = хорошие/плохие. Эти бинарные оппозиции вполне репрезентативно отражают суть такого понимания политического, которое базируется на
фундаментальном различении «друга» и «врага», которое наиболее чётко и последовательно зафиксировал К. Шмитт.
«Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения и разделения; ассоциации и диссоциации; это различение может существовать теоретически и практически <.> Пусть политический враг не будет морально зол, пусть не будет он эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться хозяйственным конкурентом, а может быть, даже обнаружится, что с ним выгодно вести дела. Он есть именно иной, чужой, а для существа его довольно и того, что он в особенно интенсивном смысле есть нечто иное и чужое» [44, с. 302]. При этом К. Шмитт специально оговаривает, что речь не идёт о личных врагах, которых кто-то, возможно, люто ненавидит или презирает. Враг в его понимании - это «борющаяся совокупность людей, противостоящая точно такой же совокупности» [44, с. 304].
Блогер вооружён ноутбуком или смартфоном. Листая новостную ленту, он не только «переваривает» огромные объёмы самой разнообразной информации, но и активно создаёт доступный для массового потребителя медийный контент, формирует открытые и закрытые группы, комментирует события, выступает в качестве лидера общественного мнения или транслятора политических мифов. При этом многие полемические тексты, ставшие популярными в сетях публичности, составляются не на языке рациональных аргументов или логически выстроенных суждений, «но в форме резких обвинений, предельно жёстких идейных и нравственных инвектив» [25, с. 48]. Господствует установка не на диалог или поиски объединяющих смыслов, а на троллинг, хейтерстов и сомнительную «победу» любой ценой.
При этом традиционные медиа (пресса, радио, телевидение) теряют свои лидирующие позиции. Люди устают от пиара, рекламы и пропаганды. Интеллектуалы уходят в подполье сетей публичности, противопоставляя экзистенциальное недоверие экспансии фейков, манипуляции и полуправды. И чем агрессивнее власть использует маркетинговые стратегии для продвижения собственных PR-проектов, чем сознательнее она преврашает публичную политику в сферу «говорящие головы», тем критичнее и яростнее ей оппонируют блогеры.
Реидеологизация российского общества идёт не только сверху, но и снизу. Инициативы власти, связанные с декоммунизацией, заигрыванием с клерикальной версией патриотизма, бесплодными поисками национальной идеи или «духовных скреп», обернулись смысловым и культурным регрессом. Постепенно в обществе оформился фундаментальный конфликт между традиционалистским большинством, которому ментально близок советский вариант общественного развития, и неолиберальным меньшинством, которое готово осуществлять дальнейшую интеграцию в мир глобального постмодерна. При таком раскладе большинство неизбежно будет апеллировать к смыслам советского прошлого, которые в условиях беспроектности и интеллектуальной вторичности будут сакрализироваться.
Классические идеологии современности представляли собой конкурирующие системы регулятивных или проектных идей, выражавших отношение конкретных социальных субъектов к происходящим в обществе переменам. Все они были ориентированы на логику социальных изменений, которые воспринимались как данность, либо с негативной (консерватизм), либо с позитивной (либерализм, социализм / коммунизм) оценками. В эпоху постмодерна и развития сетей публичности символическое пространство политики наполнено цитатами из классических идеологий, которые востребованы лишь в качестве симулякров. Поэтому совершенно корректен Ж. Бодрийяр, когда утверждает, что «вещи, знаки, действия освобождаются от своих идей и концепций, от сущности и ценности, от происхождения и предназначения, они вступают на путь бесконечного самовоспроизводства. Всё сущее продолжает функционировать, тогда как смысл существования давно исчез» [3, с. 11-12]. Исходя из этой логики, массы «питаются» суррогатами идеологий, которые в значительной мере утратили свой проектный характер и больше никого никуда не ведут, а элиты уповают на могущество технологий, «подбрасывают» массам провокационные или отвлекающие темы, выстраивают информационную повестку дня и полностью контролируют телевидение.
Уникальность данной ситуации заключается в том, что в условиях постмодерна идеологии нет (или она как бы отсутствует) там, где мы чаще всего привыкли её видеть - «среди верховных атрибутов власти и всеобщих духовных обязательств граждан. Но если сколько-нибудь
внимательно проанализировать этот интегральный контент, то окажется, что наш так называемый идеологический вакуум набит идеями, обломками и суррогатами идеологических систем до отказа. В идеологической систематике страны собраны почти все виды, включая самые отвратительные, а то и просто не имеющие легальных прав на существование <...> Идейные комплексы в таких ситуациях работают как чисто мифологические, а их выбор определяется сиюминутными политическими интересами и социально-психологическими аффектами» [25, с. 47].
Благодаря влиянию идеологии как латентной, теневой или диффузной субстанции, «обладающей повышенной проникающей способностью» [25, с. 224] создаётся иллюзия целостного символического и культурного пространства огромной страны. И одновременно с этим (под воздействием эффекта двойной спирали молчания) обеспечивается «мягкое принуждение» населения к принятию существующего политического режима. Однако сети публичности развиваются автономно от государства, поэтому многочисленные сочинители и трансляторы популярного медийного контента стараются всячески подчеркнуть свою самостоятельность.
Конечно, правящая бюрократия пытается поставить сети публичности под свой контроль, используя для этого как «мягкую силу» в лице ботов, реальных или мифических «фабрик троллей», ангажированных блогеров, конструирующих официозный дискурс лояльности, так и с помощью более привычных административных и иных ресурсов, позволяющих привлекать к юридической ответственности тех. кто «распространяет фейки» (то есть заведомо ложную информацию) или проявляет «неуважение» к власти. (При этом некоторые её представители ведут себя так, что их слова и поступки вызывают абсолютно негативную реакцию общества. Например, фраза некой довольно глупой чиновницы о том, что «государство вам ничего не должно», обращённая к просившим о помощи многодетным матерям, стала не только популярным мемом, но и породила волну негодования).
Вследствие виртуализации публичной политики происходит «нейтрализация» основных идеологических смыслов модерна, поскольку: 1) «идеи, ранее являвшиеся смертельно опасными, подрывными или, по крайней мере, оскорбительными, теперь превращаются во множество
материальных означающих, по которым взгляд скользит, не задерживаясь на них»; 2) идеологии восстания, революции или негативной критики капитализма не просто интегрируются существующей властно-политической и экономической системой, но являются «её функциональным элементом» [7, с. 330, 418]. Это оказывает существенное влияние на практику идеологического и символического конструирования реальности. Наблюдается и обратный процесс: идеология, ещё не столь давно заклеймённая как наиболее деструктивная и опасная разновидность тоталитарного сознания [26], практически отовсюду «изгнанная» с глумлением и позором, сегодня снова возвращается в публичную политику и отнюдь не только «партизанскими тропами», но и вполне легитимным образом, наполняя её симулякрами высших смыслов [24]. И хотя идеи так и не смогли обрести свои полноценные логосы, они стали своеобразным «строительным материалом» для всевозможных имитаций и языковых игр, социальных мифологий и дискурсивных практик, где наблюдаются нарочитая эклектика и плюрализм, порождающие специфические политтехнологические проекты.
Всё это можно объяснить тем, что прагматичная элита, утратившая связь с идеальным, научилась легко обходиться и без внятно декларируемой идеологии. Програмные тексты политиков намеренно невнятны, мозаичны и многослойны. При этом каждый волен извлекать из них то, что отвечает его представлениям о действительности. То же, что подаётся и рассматривается в качестве виртуальной публичной политики, представляет собой довольно странную разновидность дешёвого спектакля, шоу-бизнеса, рекламистики, имиджмейкинга, эпатажа и популизма.
Заключение
Подведём итоги и сформулируем основные выводы данной статьи.
1. С опорой на продуктивные идеи Ф. Джеймисона и других современных исследователей мы попытались осуществить деконструкцию некоторых содержательных аспектов философии постмодернизма и показать их влияние на существующую практику производства и трансляции смыслов в массовом обществе. Именно постмодернизм позволяет не только наиболее адекватно понять
культурную логику позднего капитализма, но и «высветить» сущные особенности рассыпающейся на осколки геокультуры модерна. Это позволило нам зафиксировать главные альтернативы современности: контрмодерн, который связан с погружением человечества в зловещий мрак неогностического тоталитаризма (развитие военных и социальных технологий в сочитании с недоразвитым, тёмным, вторично архаизированным массовым человеком, влекомым волей к власти, насилию или к смерти), либо сверхмодерн, который ориентирован на создание нового общества на основе принципов нового гуманизма, предполагающих формирование нового человека.
2. Не занимаясь демонизацией постмодернизма, мы, тем не менее, зафиксировали его генетическую связь с древним учением гностиков и актуальными запросами неоконсервативных политических элит, которые вступили в парадоксальный альянс с левацки настроенными интеллектуалами, получившими уникальный шанс быть услышанными и востребованными. Исходя из этого, нами были проанализированы: соотношение постмодернизма и нового варварства; специфика современного популизма как оборотной стороны демократии; показана сущность информационно-технологического управления массовым обществом, погружённого в своеобразный дискурсивный «гипноз».
3. Также нами была выявлена определённая связь между виртуальной политикой и распространением симулякров идеологии. Если элиты утратили связь с идеальным и делают ставку на прагматику пропаганды и эффективную реализацию PR-проектов (для которых характерное избыточное производство «коллективного бессознательного»), то получившие новые возможности массы в большей мере ориентируются на присутствующие в политике симулякры классических идеологий модерна, то есть живут вчерашним днём и довольно плохо осознают политические возможности дня сегодняшнего. При этом становится очень трудно или почти невозможно отличить ложное сознание от ложного бытия.
Список литературы
1.Багдасарян, В.Э., Сулакшин, С.С. Современный фашизм: новые облики и проявления. - М. : Наука и политика, 2017. - 328 с.
2.Бауман, З. Текучая современность / пер. с англ. - СПб. : Питер, 2008. - 240 с.
3.Бодрийяр, Ж. Прозрачность Зла / пер. с фр. - М. : Добросвет, 2000. - 258 с.
4.Бэкон, Ф. Сочинения : в 2-х т. - М. : Мысль, 1972. - Т. 2. - 582 с.
5.Гоббс, Т. Сочинения : в 2-х т. / пер. с лат. и англ. - М. : Мысль, 1989. - Т. 1. - 622 с.
6.Гоббс, Т. Сочинения : в 2-х т. / пер. с лат. и англ. - М. : Мысль, 1991. - Т. 2. - 731 с.
7.Джеймисон, Ф. Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма / пер. с англ. - М. : Изд-во Института Гайдара, 2019. - 808 с.
8.Иванов, Д.В. Виртуализация общества. Версия 2.0. - СПб. : Петербургское Востоковедение, 2002. - 224 с.
9.Иванов, Д.В. Время Че: альтер-капитализм в XXI веке. - СПб. : Петербургское Востоковедение, 2012. - 352 с.
10.Иванов, Д.В. Глэм-капитализм. - СПб. : Петербургское Востоковедение, 2008. -176 с.
11.Кристева, Ю. Чёрное солнце: Депрессия и меланхолия / пер. с фр. - М. : Когито-Центр, 2010. - 276 с.
12.Ли, М. Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и экстремистов / пер. англ. - М. : Кучково поле, 2017. - 512 с.
13.Лиотар, Ж.-Ф. Состояние постмодерна / пер. с фр. - М. : Институт экспериментальной социологии; СПб. : Алетейя, 1998. - 160 с.
14.Манн, М. Тёмная сторона демократии. Объяснение этнических чисток / пер. с англ.
- М. : Пятый Рим, 2016. - 928 с.
15.Маркс, К., Энгельс, Ф. Соч. 2-е изд. - М. : Госполитиздат, 1955. - Т. 3. - XIV. -616 с.
16.Мюллер, Я.-В. Что такое популизм? / пер. с англ. - М. : Изд. дом Высшей школы экономики, 2018. - 144 с.
17.Неклесса, А.И. Люди воздуха, или Кто строит мир? - М. : Ин-т экономических стратегий, 2005. - 224 с.
18.Неклесса, А.И. Мускулы войны и нервы мира: гибридная метамарфоза. Методологические и прогностические аспекты современного общежития // Полис. Политические исследования. - 2019. - № 4. - С. 149-164.
19.Новая философская энциклопедия : в 4-х т. / Ин-т философии РАН, Нац. общ.-научн. Фонд ; Научно-ред. совет: предс. В.С. Стёпин, заместители предс.: А.А. Гусейнов, Г.Ю. Семигин, уч. секр. А.П. Огурцов. - М. : Мысль, 2010. - Т. III. -692 с.
20. Платон. Собрание сочинений в 4 т. Т. 3. / пер. с древнегреч. - М. : Мысль, 1994. -652 с.
21.Римский, В.П. Демоны на перепутье: культурно-исторический образ тоталитаризма. - Белгород : Изд-во БелГУ : Везелица, 1997. - 200 с.
22.Римский, В.П. Тоталитарный Космос и человек. - Белгород : Изд-во БелГУ, 1998. -126 с.
23.Римский, В.П., Трунов, А.А. Мифология модерна и постмодерна в контексте христианского толкования истории // De die in diem: Памяти А.П. Пронштейна (19191998) / отв. ред. А.В. Лубский, В В. Черноус. - Ростов н/Д : Изд-во СКНЦ ВШ, 2004. -С. 93-108.
24.Россия в поисках идеологий: трансформация ценностных регуляторов современных обществ / под ред. В.С. Мартьянова, Л.Г. Фишмана. - М. : Политическая энциклопедия, 2016. - 334 с.
25.Рубцов, А.В., Любимова, Т.Б., Сыродеева, А.А. Практическая идеология. К аналитике идеологических процессов в политической и социокультурной реальности.
- М. : ИФ РАН, 2016. - 246 с.
26.Сёренсен, Э. Мечта о совершенном обществе. Феномен тоталитарной идеологии / пер. с норв. - М. : Прогресс-Традиция, 2014. - 232 с.
27.Слотердайк, П. Критика цинического разума / пер. с нем. - Екатеринбург : У-Фактория ; М. : АСТ, 2009. - 800 с.
28.Смагина, Е.Б. Манихейство: по ранним источникам. - М. : Вост. лит., 2011. - 519 с.
29.Субъект, познание, деятельность. - М. : Канон+ ОИ «Реабилитация», 2002. - 720 с.
30.Тилли, Ч. Демократия / пер. с англ. - М. : Институт общественного проектирования, 2007. - 263 с.
31.Трунов А.А. Идеология в обществах модерна и постмодерна: сравнительный анализ // Научные ведомости Белгородского государственного университета. - Серия: Философия. Социология. Право. - 2019. - Т. 44. № 2. - С. 234-243.
32.Трунов А.А. Идеология как феномен репрезентативной и проектной культуры модерна // Наука. Искусство. Культура : Научный рецензируемый журнал. - 2019. -№ 2 (22). - С. 34-44.
33.Трунов А.А., Черникова, Е.И. Российское государство перед деструктивным вызовом постмодерна // Нравственное государство как императив государственной эволюции : материалы Всеросс. науч. конф., 27 мая 2011 г., Москва / Центр пробл. анализа и гос.-упр. проект. - М. : Научный эксперт, 2011. - С. 214-225.
34.Трунов, А.А., Черникова, Е.И. Технологии «паблик рилейшнз» в трансформирующейся цивилизации модерна (опыт философско-культурологического исследования). - СПб. : Алетейя, 2007. - 264 с.
35.Тульчинский, Г.Л. Постчеловеческая персонология. Новые перспективы свободы и рациональности. - СПб. : Алетейя, 2002. - 677 с.
36.Узланер, Д. Конец религии? История теории секуляризации. - М. : Изд. дом Высшей школы экономики, 2019. - 240 с.
37.Урбинати, Н. Искажённая демократия: Мнение, истина и народ / пер. с англ. - М. : Изд-во Института Гайдара, 2016. - 448 с.
38.Философия в современном мире. Философия и наука. Критические очерки буржуазной философии / Л.Н. Митрохин, Э.Г. Юдин, Н.С. Юлина. - М. : Наука, 1972. - 424 с.
39.Философия и идеология: от Маркса до постмодерна / отв. ред. А.А. Гусейнов, А.В. Рубцов. - М. : Прогресс-Традиция, 2018. - 464 с.
40.Франкль, В. Страдания от бессмысленности жизни. - Новосибирск : Сиб. унив. изд-во, 2011. - 105 с.
41.Фурсов, А.И. Водораздел. Будущее, которое уже наступило. - М. : Книжный мир, 2018. - 352 с.
42.Хаас, Р. Мировой беспорядок / пер. с англ. - М. : Изд-во АСТ, 2019. - 320 с.
43.Хабермас, Ю. Политические работы / пер. с нем. - М. : Праксис, 2005. - 368 с.
44.Шмитт, К. Понятие политического / пер. с нем. - СПб. : Наука, 2016. - 568 с.
45.Эпоха Постмодерна и новый цивилизационный контекст : материалы научного семинара. - Вып. 1 (10). - М. : Научный эксперт 2008. - 277 с.
46.Freeden, M. Ideologies and Political Theory: A Conceptual Approach. - Oxford : Clarendon Press, 1996. - 603 p.
47.Jameson, F. A Singular Modernity: Essay on the Ontology of the Present. - London : New York : Verso, 2013. - 256 p.
POSTMODERNISM AS A NEOGNOSTIC PROJECT: EXPERIENCE OF PHILOSOPHICAL DECONSTRUCTION
A.A. Trunov
Belgorod University of Cooperation, Economics and Law e-mail: trunovv2013@yandex.ru
In the article, relying on the methods of hermeneutics, the principles of systemacity and historicism, the basic substantive aspects of the philosophy of postmodernism are deconstructed. The influence on the existing practice of production and translation of meanings is shown. This made it possible to single out the main alternatives to modernity: counter-modern, which is associated with the immersion of mankind in the ominous darkness of totalitarianism, and super-modern, which is focused on creating a new society and a new person. The genetic connection of postmodernism as a spiritual worldview platform with the ancient teachings of the Gnostics, based on dualism and the idea of the original imperfection of the world, is revealed. The author sees the main goal of postmodernism as a neognostic project in the intellectual legitimation of the fundamental impossibility of development, as well as in the deconstruction of any entities that can ensure its dynamics in a possible historical perspective.
Keywords: modern, postmodern, countermodern, supermodern, postmodernism, hermeneutics, Gnosticism, deconstruction, philosophy, ideology, society, culture.
