CC BY
111
\
Лабиринт \ № 1/2_2016
Журнал социально-гуманитарных исследований
Кафедра
В. Л. Каганский
Каганский Владимир Леопольдович (Москва, Россия) — кандидат географических наук, старший научный сотрудник Института географии РАН; Email: [email protected]
постмодерн. ландшафт. россия
Констатация вступления в новую большую культурную эпоху — постмодерн (не путать с постмодернизмом). Представление о культурном статусе ландшафта в эпохи модерна и постмодерна. Характеристика изменения места ландшафта в культуре и его растущей ценности; длинный перечень симптомов новой тенденции. Представление о новой морфологии нового ландшафта. Сюжет «ландшафт постмодерна» для ландшафта России.
Ключевые слова: большинство, культурный ландшафт, ландшафт, меньшинство, модерн, полисеть, постмодерн, постмодернизм, пространство, Россия, сеть, форма ландшафта, эпоха.
V.L. Kagansky
Vladimir Leonidovich Kagansky (Moscow, Russia) - PhD in Geographical Sciences, Senior Scientific Associate of the Institute of Geography of the Russian Academy of Sciences; Email: [email protected]
landscape. Russia. post-modernity
The author ascertains entering in a new large cultural epoch - post-modernity (no to be confused with post-modernism); presents his understanding of the cultural status of a landscape in the epochs of modernity and post-modernity; characterizes the change of a landscape's role in the culture and its growing importance, and shows a long list of symptoms of a new trend. The paper demonstrates the vision of a new morphology of a new landscape and the "post-modernity landscape" image for the Russian landscape.
Keywords: cultural landscape, landscape, modern, post-modernity, post-modernism, Russia, form of landscape, epoch.
два главных события современности
Моя уже довольно долгая жизнь — только научным трудам более сорока лет — вмещается в два крупнейших исторических события. Два события, и они, верно, взаимосвязаны.
Но как же мне удалось их обнаружить — вернее: осознать? Мой способ работы с любым доступным мне (как исследователю и эксперту) феноменом основан, прежде всего (но не исключительно), на «входе» в его пространство и представление феномена пространственно, точнее — ландшафтно1; в сфере своих исследований и размышлений я работаю, прежде всего, как пространствовед/ланд-
1. Культурный ландшафт: 1) обитаемое пространство поверхности Земли, 2) сопряженные природные и культурные компоненты, 3) единство пространственных тел, форм, функций и смыслов; 4) освоен утилитарно, ценностно и символически, 5) среда полноценной телесной, душевной и духовной (т.е. общественной и государственной) жизни сообществ, 6) сформирован деятельностью людей на природной основе, но не сводим к её антропогенной трансформации,
7) закономерная пространственная структура, 8) во многом предопределяет размещение, хозяйственное и культурное состояние и функции природных комплексов и нагрузки на них, 9) органичная рамка для работы с экологическими ситуациями, 10) «чтение» культуры по ландшафту — См.: Каганский В.Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. — М.: НЛО, 2001; Исследование российского культурного ландшафта как целого и некоторые его результаты // http://www.culturalresearch.ru/ru/archives/76-2011geography. 2011. Культурная география.
шафтовед. После такого рода пространственной интерпретации/реконструкции мне удается «ухватить» или хотя бы заметить сам феномен, само явление, и потом его описать, проанализировать etc. Подобным образом мне удавалось работать с довольно разными образованиями — наукой и системой научных дисциплин (пространством науки), логикой собирательных систем (районирование пространства), классификационным поведением (следование логике районирования), советской системой (реконструкция логики советского пространства и его трансформации), экологическим кризисом и экологизмом (особые состояния и проявления ландшафта), современной российской культурой (состояние вмещающего ландшафта) etc. Ограничения несомненны, а эвристичность такого пути, может быть, станет яснее ниже.
Первое, очевидное событие — кризис, крах и распад крупнейшей за всю человеческую историю империи, крупнейшего искусственного сооружения (воплощенного именно как реализация явного проекта) — СССР — универсальной, планетарной по размеру, размаху, действиям, замыслу и последствиям державы. Мы все еще живем в мире рушащихся, распадающихся, разлагающихся, комбинирующихся, воссоединяющихся обломков этой конструкции — и это очень надолго2.
Редко (говорю осторожно) крах советской империи, «Большого СССР», видится осуществлением знаменитого пророчества П.Я. Чаадаева. «Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру» (Первое письмо). Так может быть, урок-то дан.... Усвоен ли ...
Второе, пока неочевидное событие: наступление новой большой культурной эпохи — постмодерна3. Не следует ее путать и смешивать с постмодернизмом! — лишь стилем жизни, дискурсов, искусств, опережающе-заостренно маркирующим начало этой эпохи в культурном предчувствии и яркой карикатурности. Постмодернизм — иллюстрация известного эволюционного правила филогенетического предварения признаков, появления вначале опережающей эволюционной карикатуры на будущее явление, новый большой оригинальный таксон4.
Наша страна уже вступила в эру постмодерна5.
Связь же с «Закатом Европы» Шпенглера — тема особая.
новое время: репрессированный ландшафт
В эпоху модерна — то есть в новое время — ландшафт существовал довольно мощно, но в сугубо негативной модальности: он служил предметом, ресурсом, ограничением, преградой, препятствием творения освоенного цивилизованного пространства; место ландшафта в культуре эпохи занимало пространство6. Ландшафт был симптомом и вместилищем разрушаемой традиционности. Пространство как вместилище тел — будь то физических или социальных — триумф и примат количества над качеством, мир редукции форм к формулам; ландшафт же — скорее качественно-оформленное аристотелианское пространство7. Ландшафт существовал в Новое время лишь пода-вляясь, уничтожаясь и трансформируясь; иной модальности существования для ландшафта, иной культурной ниши для него не было. Культурный ландшафт в Новое время был культурно репресси-
2. См. указ. соч.
3. Козловски П. Культура постмодерна. Пер. с нем. — М.: Республика, 1997. - Но в книге мы нет ни слова о ландшафте и пространстве. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. — М., 2000.
4. http://refdb.ru/look/1871396-p20.html.
5. Каганский В.Л. Идеологемы российского неосоветского пространства // Куда идет Россия? II. — М.: 1995, с. 471: «Использование любых идеологических концептов и их фрагментов, инструментальность априорно ценностно фундированного, произвол комбинаций, склонность к инверсии символических позиций (инверсии ролей Центра и регионов и пр.) и мн. др. делают регионализм «идеологией» постмодерна. Впрочем, в мировых культурных координатах ^ иначе и не определить хронотоп современной России». ^
6. Различение ландшафта и пространства. (См.: Каганский В.Л. Пространство в теоретической географии школы Б.Б. » Родомана // Известия РАН, сер. Геогр. 2009, № 2). Я
7. Визгин В.П. Генезис и структура квалитативизма Аристотеля. — М.: Наука, 1982. »
со
рован, унижен, изгнан на периферию культуры (ландшафтофорами, носителями самого феномена и смысла ландшафта, были архаичные архаизируемые мистифицируемые и даже отчасти демони-зируемые социальные группы — поместное дворянство и крестьянство). Там и тогда, где и когда экспансия цивилизации «недорабатывала» — существовал ландшафт. Ландшафт существовал как предмет сопротивления, смысловая лакуна, ощутимая (немногим) происходящая потеря.
Новое время как эпоха хорошо известна, ей было присуще пространство в терминологически точном смысле, вернее говоря, идеалом эпохи в этой сфере была полная переработка ландшафта в пространство — она не завершилась и не удалась. Если в Новое время и существовали элементы и фрагменты ландшафта, то они не имели нормального статуса культурной повседневности и занимали прямо противоположные по социальному и культурному статусу изолированные, оторванные друг от друга полюсы. То были архаичные реликты (отмирающая деревня и вообще традиционная сельская местность) или специально сконструированные культурные презентации (напр., парковые ансамбли); полноценная жизнь местных сообществ — это атрибут культурного ландшафта — там существовать и протекать не могла. Как феномен, как то, что само себя воспроизводит и являет, ландшафт не существовал; разумеется, это огрубление. О судьбе ландшафта в Новое время стоит подумать еще и еще, хотя бы и потому, что все учение о ландшафте (научная география и не только) — дитя именно этого времени, несмотря на свои древние, еще античные корни.
Разумеется, это и такое пространство было еще и на периферии Нового времени как эпохи временной, темпоральной. Бедность пространства (представлений о пространстве) и его периферийно-маргинальное положение — не две разных характеристики, но разные аспекты одной и той же.
о культурной матрице постмодерна
Напомню лишь некоторые общие места, существенные для избранного сюжета.
Постмодерн — отнюдь не только и не столько размывание и расплывание единого пространства культурных, поведенческих, социальных, методологических, проектных, эстетических etc норм, ценностей, культурных и иных институтов etc — сколько смена парадигмы единой единственной нормы в любой ситуации на парадигму множественности норм во всех названных ситуациях и аспектах; не распад единого общества на хаотически-соотнесенные группы — но становление «общества частных сообществ». Научная рациональность и методология, институты общества (напр. брак), типы экономик, модели поведения, иерархия ценностей, жанровая определенность искусства и литературы и т.п. отнюдь не отменяются, не исчезают, не сменяются хаосом — что числят хулительно или восторженно атрибутом постмодернизма — замещаются множественностью форм, норм, институтов etc.
Культурная матрица постмодерна: ниша для ландшафта
Для культурного универсума постмодерна существование культурного ландшафта двусмысленно и даже амбивалентно. С одной стороны, постмодерн как большая культурная эпоха означает сосуществование всего того, что существовало прежде и вообще может существовать — в особых формах и модусах. Ландшафт вправе существовать в цивилизации постмодерна так же, как существуют в ней все иные феномены. Дело еще в том, что постмодерн — как представляется — не знает иерархии ценностей (но ценности знает!) и потому ландшафт — реальность первой величины, ничему «не подчиненная», не субординированная; что, однако, отнюдь не значит, что самодостаточная. Иное дело, что ландшафту «трудно» жить формами цитаты, аллюзии, игры, контаминации, произвольного совмещения со всем, что есть не-ландшафт — то есть «трудно» жить в расхоже-сниженном предваряющем образе постмодерна — постмодернизме, к каковому постмодерн ни в коей мере ни сводится; но и такая жизнь ландшафта не может не быть творчески-креативной и чрезвычайно выразительной. ^
и
Ь г
ГО »
н
Кг
Культурная, смысловая ниша для ландшафта в постмодерне есть хотя бы потому, что постмодерн — открытое и потенциально бесконечное множество мест и смысловых ниш и в нем есть ниши абсолютно для всего. Открытое, принципиально открытое пространство феноменов... Существование ландшафта разрешено культурной матрицей постмодерна, но — и это существенно — никак ею не гарантировано: разрешенное негарантированное существование.
С другой стороны, постмодерн — еще и метамодерн, его преодоление и снятие в философском смысле, реабилитирующий реальность, в том числе и реальность ландшафта. Но в реальности модерна ландшафта просто не было — там существовало пространство; вернее говоря, ландшафт мог существовать там исключительно как чужеродный фрагмент, как заток иных эпох и цивилизаций, как реликт, как особо сконструированный частный фрагмент, в целом не предназначенный для жизни как таковой. Постмодерн — культурная реабилитация ландшафта, ландшафта как такового, и значит — и ландшафта культурного. Ландшафт в постмодерне может существовать, ему дозволено существовать. Это — очень много.
По-видимому, ситуация ландшафта в этой эпохе парадоксальна. Экспансии в сферу ландшафта нет, разрушения и «переработки» ландшафта в пространство в целом нет; в определенном упрощении постмодерн — это еще и постпространство. (Однако и тут ловушка: постмодерн суть равноправие групп, а некоторые из них которых конститурируют и конструируют именно демокра-тически-формализованное институционально гомогенное пространство — тогда налицо сосуществование и ландшафта, и пространства; налицо и ландшафтофобные группы). Однако если уничтоженный ландшафт имеет потенциал, витальную силу возрождаться именно там и так, где он был, казалось бы совсем уничтожен, то тотальное безразличное безосновное перемешивание опаснее ландшафту. Постмодерн — опасность для ландшафта.
Но и тут все не так просто. Постмодерн санкционирует и даже предполагает разнообразие, разнообразие абсолютно всего как ценность — и это атрибут новой эпохи, ее смысл и стилеобра-зующее начало; может быть, эта ценность даже чрезмерна, поскольку ценности живут в системах ценностей, традиционной формой каковых является их иерархия, каковой нет (не будет?) в постмодерне. Но ландшафт — такой феномен, что разнообразие — его атрибут; культурный ландшафт невозможен без собственного разнообразия и для своего полноценного развертывания требует общественной и культурной среды и эпохи, где бы ценилось и требовалось именно разнообразие. Культурный ландшафт предполагает полиморфизм и гетерогенность ковра мест на земной поверхности, разнообразие мест любого рода, специфику и значимые различия самих масштабных уровней, диверсификацию и множественность существенных направлений etc.
Именно и только поэтому «советский ландшафт» — в своей унифицирующей эпохе и пара-культуре — не мог быть полноценным ландшафтом; в жестком смысле советское пространство было лишено полноценного культурного ландшафта8. Иное дело, что немногочисленным небольшим группам для хотя бы относительно полноценной жизни нужно было выстраивать из фрагментов, растить свой культурный ландшафт. Одна из реальных практик и стратегий времени СССР — проживать части жизни в центрах старых городов (и непременно в собственно европейских городах, что были на территории СССР), в традиционной сельской местности (пусть и в руинах) и в достаточно сохранном природном ландшафте. Элитарный самодеятельный туризм — для него это было атрибутом — это не только (не столько?) эскапизм, сколько способ вмонтировать фрагменты полноценного ландшафта в жизнь, компенсируя антиландшафтную убогость советской пространственной повседневности. Аналогичное, хотя бы и более свободное выстраивание имело место везде в Новое время.
Ландшафт и постмодерн конгениальны. Постмодерн предполагает ценность разнообразия эпох, культур и субкультур; постмодерн не то, что означает стирание граней между культурой и субкультурой, он вообще запрещает проводить такое различение, поскольку запрещает (точнее — исключает) социальную, культурную и методологическую универсализацию единственной группы и значит — единственной позиции. Названное разнообразие, как и разнообразие, стилей, жанров,
Ь
г
ГО »
я
С1 «
К
8. См. сноску 1.
личностей, групп, организаций и типов организаций, социумов и социальных взаимодействий и институтов — но тогда постмодерн тем самым не просто предполагает, но требует и разнообразия мест, где и будут размещаться, разворачиваться, пребывать и жить все эти феномены. Тогда постмодерн отнюдь не просто терпимо-равнодушен к ландшафту, как нам показалось в начале. Постмодерн для развертывания своего цветущего разнообразия требует (скорее — потребует) огромного, невиданного разнообразия мест, требует именно ландшафта. Требует «много ландшафта» — но это будет совсем иной во многих (или даже во всех?) существенных отношениях культурный ландшафт; возможно, это будет нечто иное, нежели ландшафт — но это не будет и пространство.
Но если традиционное общество знало ландшафт и все его составляющие были так или иначе
— хотя и в разной мере, с разной интенсивностью — укоренены в ландшафте, то наступающее общество постмодерна как раз в силу характера эпохи будет предельно разнообразным и разнородным именно в отношении ландшафта. Вместе с ландшафтофильными (топофилия), ландшафтоцентри-рованными группами будут (может быть, совмещаясь в одних и тех же местах) группы ландшаф-тофобные, аландшафтные (даже антиландшафтные), безместные, экстерриториальные... Трудно судить о соотношении тех и иных групп. Однако важно то, что интенсивно проживающие свою специфику и идентичность группы имеют тягу к территориальной совместности безотносительно их отношений с ландшафтом — и одной только этой совместностью жизни своего сообщества могут формировать собственные культурные ландшафты, хотя бы предельно экзотические; впрочем, в Кремниевой долине (Калифорния, США) ландшафт вполне полноценный в обычном смысле (частные сообщения экспертов).
Какой же именно ландшафт сформируется / формируется в новой эпохе? Атрибут «желанного и должного» ландшафта всех предшествующих эпох и стилей (до чего же неразработана не то что тема, но даже идея, постановка проблемы стиля культурного ландшафта) — его единство; модерн
— опять-таки не как стиль, а как эпоха — отрицающий и репрессирующий ландшафт и подменяющий и вытесняющий его пространством — и он требовал тотального единства своего пространства. «Отказ» от единства пространства — следствие и проекция «отказа» от единства общества; признание единства пространства немыслимо без единого единственного общества. Ландшафт постмодерна обретает свободу от этого единства — и это, несомненно, для нас, чей вкусовой стиль сформирован предшествующей эпохой — утрата (или это лишь до тех пор, пока у нас не сменится смысловая и эстетическая оптика?): разве дурны ландшафты (тут есть различения с пейзажами, но сейчас оставим их за рамками) великолепных целостных старых городов (не новых — ни в безобрАзном безобразном фрагментарном Тольятти, ни в царственном и эстетически-великолепном едином Санкт-Петербурге (собственно городе) нет никакого ландшафта) или больших дворцово-парковых и просто парковых ансамблей. Ландшафт новой эпохи будет полиморфен и полистилистичен, а вот будет ли вкус (да и что будет в новой эпохе вкусом?) в тонком монтаже разностильных предметов, помещений, квартир, жилищ, домов, кварталов, городских и сельских урочищ — Бог весть.
Но дело не только в том, что отдельные места «обретут свободу», как и занимающие их группы / сообщества. Уже налицо, идут и усиливаются новые значимые для ландшафта процессы, совершенно реальные безотносительно оценок постмодерна, даже безотносительно самого признания эпохи. Налицо чрезвычайно значительный ряд новых важных тенденций (хотя они на первый взгляд во многом сами по себе безразличны к ландшафту), и они ведут к актуализации ценности ландшафта и ландшафта как ценности. Это, прежде всего (список трудно ранжировать, как и трудно было линеаризировать; дать же к нему библиографические ссылки невозможно просто из-за Л объема): К
• типологический поворот в науке (и культуре!) последней трети ХХ века, |
• становление общенаучного учения о многообразиях — диатропики; |
Актуализация ценности ландшафта и ландшафта как ценности
к
Кг
\
Лабиринт \ № 1/2_2016
Журнал социально-гуманитарных исследований
• революция средств коммуникаций, раскрепляющая связки «жилье — работа» и предоставляющая бОльшие возможности выбора мест для них;
• вторичная доместикация («одомашнивание») рабочих мест;
• рост требования к повседневной среде, ее полноценности, оформленности и осмысленности, разнообразию и креативности;
• бум горизонтально-сетевых социокультурных, технологических, экономических и т.п. структур — актуализация сложности ландшафтных и фазовых пространств;
• миниатюризация производства и бизнеса, его локализация;
• появление и осознание креативной экономики и креативных сообществ;
• резкий рост общего жизненного уровня населения;
• увеличение транспортной и финансовой доступности большей части Земли;
• резкая дифференциация избирательности населения к разным типам мест;
• (постепенное и неполное) понимание креативности как важнейшего атрибута и ресурса ландшафта;
• рост ценности и престижа здоровья и жизни в «здоровых местах»;
• рост престижа неутилитарного землевладения, требующего именно ландшафта; хотя каким-то персонам и группам потребен не-ландшафт и даже анти-ландшафт;
• нарастание полицентризма и поликультурности жителей Земли вне зависимости от признания глобализации и отношения к ней;
• творческое (?) преодоление европоцентризма;
• «мультикультурализм»,
• выход на культурную арену меньшинств,
• новые жанры средовых искусств, такие как land-art; рост гибких, зависящих от локальных условий технологий, чувствительных к «качеству ме- р -|
ста»;
ч
О I
уяснение важности образовательной среды в образовании;
осознание ландшафта как существенного компонента образовательной и воспитательной среды;
уяснение нетривиальных невещественных ресурсов ландшафтов — замещающие ресурсы, экосистемные / геосистемные услуги;
• становление ландшафтного планирования как компонента и атрибута планирования;
• появление концепта и практики «устойчивого развития»,
• рост объема и важности путешествий — и в обычно-массовом и в строгом смысле и их престижа;
• взрывной бум рост экологического / ландшафтного — туризма;
• диверсификация туризма;
• становление массового образовательного туризма;
• совершенствование технологий, делающих доступными все большее разнообразие мест;
• деколонизация и деимпериализация;
• осознание ландшафта как креативной среды;
• бум паломничества как жизненной и культурной практики;
• «культурное» и «экологическое паломничество»,
• экологический бум;
• исчезновение многих видов ландшафтов и их компонентов,
• стереотипизация массовых сред обитания,
• рост важности и размаха сети особо охраняемых природных территорий вплоть до единой мировой сети эконета (есопе!:);
• феномен природного и культурного наследия и рост соответствующих территорий, охрана которого — актуализация и витализация — но парадоксально и музеефикация — определенных ландшафтов;
&
Ь
г
ГО »
я
С1 «
К
Кг
• визуализация культуры в самых разных формах, включая нарастание ценности визуализаций ландшафта;
• быстро растущие возможности IT-технологий работы с иконически-визуальными семиотическими средствами — презентациями ландшафта и пространства, включая полимасштабные карты, фото- и аэрокосмические снимки, соответствующие мультимедиа etc;
• геоинформационные системы;
• актуализация в компьютерных визуализациях и играх ландшафта и путешествия;
• бум конструирования виртуальных ландшафтов;
• бум литературы / искусства fantasy — выращивание новых миров и пространств;
• растущий интерес к сюжетам локального текста, гения мест etc;
• новые «визуальные дисциплины» — социология, антропология, этнология etc;
• появление и развитие геопоэтики;
• пространственный поворот социогуманитарных дисциплин, «методологическое откровение» пространства / ландшафта;
• растущий интерес к теории и практике невербальной семиотики;
• когнитивная графика, концептуальная пространственная визуальность;
• становление «когнитивных наук» (психологии, лингвистики, социологии etc);
• создание концептуально-визуального языка картоидов (Б.Б.Родоман);
• становление культурологии как дисциплины;
• новые интеллектуальные технологии, где «мощность» человека тесно связана с его включенностью в конкретные места;
• новое уяснение терапевтической ценности ландшафта,
• вытеснение «культурой экрана» «культуры текста»;
• все большая значимость синхронических (и ускромнение диахронических) подходов в гуманитарных дисциплинах и практиках;
• крах или кризис плоско-одномерного эволюционизма и историзма;
• вытеснение линейности во всех смыслах (от текста до одновекторно-линейных моделей истории и развития и т.п.) пространственностью;
• становление междисциплинарной теории классификации (классиологии);
• уяснения наличия четырех принцпиально различных типов множеств: разделительные — собирательные — популятивные — вещественные (С.В. Чебанов);
• выявление самостоятельности районирования относительно классификации;
• установление для многих многообразий прямой связи объема и содержания понятия;
• культурная и методологическая реабилитация и витализация всех четырех аристотелевых причин;
• становление учения о времени как многомерном полиморфном полимасштабном многооб-
разии;
• становление (восстановление) биоцентризма и витацентризма,
• бум «гео-наук» — геополитики, геоэкономики, геокультурологии, становление геопоэтики, геософии; начало геогерменевтики, геосемиотики (и семиотика пространства), геориторики;
• развитие пространственной экономики и социологии пространства etc;
• формирование теоретической географии,
• формирование общей и географической лимологии,
• растущий интерес к маргинальности,
• Border studies
• обобщение представление о тексте, семиотических системах и средствах,
• осознание / открытие культурного ландшафте в науке и культуре. Л Все это «выйдет на поверхность» культуры, станет фоном самосознания культурной среды К
и актом культурной рефлексии, когда и если когда ландшафт манифестирует себя культурно — и | одновременно культура манифестирует себя ландшафтно, признаков чего пока немного. Однако |
к
Кг
они все же есть — так, налицо бум исследований ландшафта во многих разнообразных дисциплинах (хотя единое поле постижения ландшафта не сформировалось) или аналогичный интерес к перемещениям / движениям / путешествиям. Не исключено, что первый шаг в культурном признании ландшафта — стремительное распространение т.н. «ландшафтных работ», пока еще только в виде ландшафтного дизайна охватывающих лишь небольшие землевладения (по крайней мере, в нашей стране — напр. журнал «Ландшафтный дизайн»).
Ландшафт — пока не осознаваясь как таковой — становится все более ценным культурно, социально, персонально, аксиологически, дискурсивно, терапевтически, технологически, экономически, коммуникативно, когнитивно, методологически etc. Все перечисленные тенденции носят выражено избирательный (даже аристократический) характер, ориентируясь на невозможность одномерно-линейного выравнивания мест, людей, благ, ресурсов, технологий и знаний — но и собственно ландшафт отвечает не демократизму=равенству, но органическому неравенству мест.
Ландшафт постмодерна: активная форма
Новый ландшафт будет парциальным, будет иметь сложную полисетевую форму; это будет ландшафт меньшинств (миноритарных групп и сред), где не будет доминирующих (мажоритарных) компонентов. Все симптомы этого уже налицо, явлены, даны — но пока не осознаны. Рассмотрю их подробнее.
Парциальный ландшафт — сложный комплекс ландшафтов, составляющих постмодерный социум групп. Частные — именно парциальные — пространства будут всеобъемлющими. Свои собственные ландшафтные пространства будут иметь самые разные, может быть любые группы — этнические (хотя характер и презентации этничности и самой этничности быстро и существенно меняется), культурные, социальные, социопрофессиональные etc. В точном смысле не стоит утверждать, что это будут группы меньшинств (миноритарные группы), поскольку в постмодерне само различение «большинство — меньшинство» не только обесценивается, но и обессмысливается. Явно идет и вторичная территориализация практически всех групп (хотя остаются и мигрирующие, и экстерриториальные группы), вторичное «приземление» за счет как совместности, так и формирования «пригнанных» к этим группам культурных ландшафтов. Расселение в некоторых мировых городах — наиболее известен Нью-Йорк — уже являет сложную коалицию локализованных (по преимуществу) групп (меньшинств в старом смысле), структурирующих пространство одновременно на основе совместности и своих собственных требований к среде. Очевидным следствием для ландшафта будет его полицентричность, причем сами центры будут разнотипными, разнофункци-ональными и специализированными; очевидно, что институциональные (административно-государственные), индустриально-производственные, логистические, финансовые, инновационно-креативные, культурные, образовательные и т.д. и т.п. центры могут быть разными (пример чего уже дает пространство Северной Америки).
Доминирующих групп (групп большинства, мажоритарных) и основанных на доминировании привычных нам универсальных, сквозных районов практически уже не остается. Это будет — уже начинается — пространство автономныхрайонирований, взаимопронизывающих друг друга. Не од-на-единственная универсальная сеть районирования — сетка и клетка для всех групп, а сложное, пока не очень понятное множество частных, переплетенных сетей районов отдельных групп. Непривычно — несомненно; потенциально конфликтно — да, разумеется. Это тем более важно потому, что большинство как категория, феномен и особенно аргумент — максимально явленное в конце эпохи модерна — исчерпывается и преодолевается. Экспансирующая субкультура политкорректно-сти при всей ее агрессивности показывает нам опережающую карикатуру на «социум без большинства» как феномена и позиции. Каким образом будут взаимоувязываться эти группы меньшинств при отсутствии общего ценностного поля и самой иерархии ценности — покажет время. Можно только надеяться на контрактно-компромиссные стратегии совместности...
г
ГО »
я
С1 «
К
Кг
Лабиринт
Журнал социально-гуманитарных исследований
Но не будет ли это пространство, во-первых, клочкообразным, фрагментированным, разорванным, и, во-вторых, существенно сегрегированным. По-видимому, первое нет, хотя второе уже налицо — нарастает спонтанная добровольная сегрегация социокультурных групп — причем групп, что существенно, новых, а не традиционных (напр., программисты и сексуальные меньшинства хотят и начинают жить территориально совместно, обосабливаясь от иных групп; примеров много). Если общее пространство соткано частными пространствами и притом является единым — то реализовать эти требования совместно (они кажутся несовместимыми) можно лишь одним-един-ственным образом. Каждое из пространств будет сетевым, нетравмирующе пронизывающим все иные, также сетевые пространства. Пространство взаимопронизывающих частных сетей — полисеть.
Это будет не конфликтным соседством разностильных элементов. Напротив, само пространство полноценного культурного ландшафта предполагает сосуществование многих разнородных, трудносовместимых с невозможностью прямого соседства компонентов (напр. производственная зона и природный заповедник, приречная дюна и заболоченная пойма), но только если, во-первых, каждый из них имеет собственное пространство, и, во-вторых, наличествуют широкие спектры переходных зон. Такое возможно, если только это пространство не ареал, а автономная сеть с наросшей на нее плотью мест. Именно такие пространства отечественной теоретической географией хорошо изучены, описаны и концептуально-визуально выпукло представлены — картоиды Б.Б. Ро-домана9. Сети содержат автономные пространства, сами же сети сложным образом переплетаются, составляя новую композицию ландшафта, ковер ландшафтов. Если непрерывные целостные массивы природного ландшафта и урбанизированной среды совмещаются на каждой территории при минимуме пересечений в «поляризованном ландшафте» Б.Б. Родомана (двойственные сети), то, что мешает представить такую многомерную конструкцию для не менее сегрегированных, но уже социокультурных групп?
Реализация стратегий совместной сегрегированности потребует очень много идей и огромные усилия проектного ремесла. Сама конструкция автономных взаимопронизывающих сетей (малые страны Персидского залива уже организуют свое пространство для разделения потоков и локу-сов коренного населения, иностранных рабочих и пассажиров транзитных аэропортов) — мощный вызов и стимул для творчества.
Постмодерн и ландшафт России
Что же всё это значит для ландшафта России?
Острая, даже острейшая — но крайне мало осознанная — нужда в ревитализации, местами — просто «реанимации» культурного ландшафта на всей территории России / Северной Евразии в целом (во всей глубине и полноте данная лишь крайне немногочисленной разрозненной подлинной элите) несомненна: нельзя полноценно жить в руинах советского пространства... Нельзя (полноценно) жить и в коммерционализированно-гламурной упаковке этих руин. Но если эта острая нужда примет (уже вовсю принимает) форму исключительно реставрации и музеефикации, где ландшафт видится и трактуется исключительно вместилищем «природных и историко-культурных памятников», объектов природного и культурного наследия, даже сакральных мест, лишь среда, фон для них, обеспечивающий ресурс, то она окажется в целом культурно нерелевантной. Это неадекватная, охранительно-реакционная стратегия, тогда как более осмысленной представляется консервативно-креативная стратегия. Сказанное не означает, что нужно утратить шедевры и ценную рядовую городскую среду (сельский ландшафт в основном уже утрачен10) — отнюдь нет; равно нужно и развертывание огромной сети особо охраняемых территорий всех типов. Экологи-
9. Родоман Б.Б. Территориальные ареалы и сети. Очерки теоретической географии. — Смоленск: Ойкумена. 1999. ^
10. Такова тяга интеллигенции на «Русский Север», где этот ландшафт местами сохранен - но эта тяга осознается как
с
«светское паломничество» к природному ландшафту или руинам культурного ландшафта; сейчас это «паломничество» Я
вливается в паломничество без кавычек. й
ческая специализация — огромный, исторически чуть не последний шанс для России11, это еще и ответ на вызов постмодерна, в тривиальной частности — постиндустриальной эпохи.
Новая эпоха требует ландшафтного творчества в неслыханных размерах — на всем пространстве ландшафта, культурно, а со временем и социально дозволяя каждой группе творить собственный ландшафт, создавать собственные места, выращивать частные неуниверсальные системы мест, выстраивать свое парциальное сетевое пространство. Полнота и полноценность реализации культурной матрицы постмодерна означает именно то, что атрибутивно для культурного ландшафта — его всюдность и сплошность. Требуется «очень много» нового ландшафта при полной открытости и ненормативности этой новизны, хотя частной реализацией этой установки, несомненно, окажется и музеефицирующе-консервирующее сбережение телесных реликтов и даже руин, в которых для отдельных ныне влиятельных групп только и существует культурный ландшафт. (Радикальный пересмотр культурного статуса «музей» в постмодерне несомненен, но это особая тема. Для ландшафта бы стоило думать о парадоксальной витализирующее-креативной музеефикации).
Мало какая страна имеет для сотворения нового ландшафта вволю места. Дело отнюдь не только в физических размерах территории — ее вдосталь и в таких новых все еще осваиваемых странах как Австралия и Канада (как и малонаселенной Намибии), хотя и совершенно не ясно, как быть с ландшафтом аборигенов, ведь постмодерн явно проблематизирует такую базисную категорию Нового времени как «большинство», и не будет иметь никакого значения вопрос — кого же больше на этой территории. Дело в том, что в России налицо огромные массивы некогда культурно-освоенной, но ныне разреженной территории с гибнущим культурным ландшафтом, очень много забрасываемого культурного ландшафта со значительными «прорехами»; массовое зарастание былых сельскохозяйственных угодий лесами и гибель сельской местности — только симптом. Это преимущественно Внутренняя Периферия — чуть ли не половина Европейской России; начинается эта зона уже с Дальнего Подмосковья12.
При снижении численности населения России, его продолжающейся концентрации (по крайней мере — на уровне страны в целом, ее больших частей и подавляющего большинства регионов и «экономических микрорайонов») и стремительности забрасывания значительных массивов некогда освоенной сельской местности (началась стагнация и забрасывание и малых городов) в стране высвобождается множество мест для нового ландшафта — нашлись бы только активные креативные группы; новое освоение зоны уже началось, хотя еще малозаметно, поскольку немассово. Ну где еще на нашей планете в сотне километров, двух часах езды от полумиллионной или даже миллионной городской агломерации (иногда на основе старого города) небольшая активная (и располагающая иными ресурсами) группа может взять под социальный, экономический, культурный и эстетический контроль территорию размером в небольшую европейскую страну? Таково, например, Левобережье Волги в районе Нижнего Новгорода и ниже, пространство между Московской и Петербургской агломерациями, бОльшая часть Смоленской, Тверской, Псковской, Новгородской областей и др. — эта зона огромна. Это некогда освоенная во всех смыслах территория, что была полноценным культурным ландшафтом, а ныне приходит в запустение. Творческое же осуществление этого контроля разными группами в разных местах одновременно и означало бы санацию, комплексную социальную и даже экономическую ревитализацию культурного ландшафта. Ведь постмодерн по смыслу — в отличие от модерна — для ландшафтного творчества (как и для любого иного) нуждается в богатой основе, в уже данном ландшафте, пусть и в форме руин и реликтов — а не в чистом листе.
Это и будет осуществлением новой эпохи во всей ее полноте...
11. Родоман Б.Б. Экологическая специализация России в глобализирующемся мире // Общественные науки и ^ современность. 2006, № 2. а
12. Каганский В.Л. Внутренняя периферия — новая растущая зона культурного ландшафта России // Изв. РАН, н сер. Географ., 2012, № 6; сокращенная версия — Запустение в сердце России // Http://www.russ.ru/mirovaya-povestka/ Я 81га1е§1сЬезкауа-роуе81ка2. й
Постмодерн и учение о ландшафте (география, и не только)
Цивилизация Нового времени — общее место — цивилизация времени, цивилизация временнАя, хроноцентричная, темпоральная, даже топофобная. Таковы отнюдь не все культуры и эпохи. По-видимому, надвигающаяся является радикально иной, хороцентричной... Она будет культурой (цивилизацией? — да не будет ли в ней и ей снято эта дихотомия и периодизация?), реабилитирующей пространство; точнее — пространстве в модусе ландшафта. Приведенные характеристики постмодерна подтверждают этот радикальный тезис.
Отношения «ближе — дальше», соседство, удаленность и близость, расстояние, совместность, пересечение (наличие общих частей), пограничность, вообще ландшафтное положение, масштабирование, полимасштабность, маршрутность и полимаршрутность etc не подменят и не заменят отношение линейной временной последовательности (временной мономаршрутности) — они его оттеснят и уже оттесняют на второй план13. Но само это реабилитируемое пространство будет иным, нежели культурное пространство постренессансной цивилизации; по крайней мере, пространственные идеалы модерна и постмодерна резко разнятся.
Но как же быть с тезисом — «цивилизация Нового времени уже была пространственной»? Во-первых, она была пространственной лишь в том отношении, что она не была ландшафтной, была пространственной лишь относительно ландшафта. И, во-вторых, она была не пространственной, а непространственной в соотношении со временем, в этом модерн был цивилизацией чудовищно упрощенного времени. Да и само это пространство было несамостоятельным, это было пространство-время, и время уподабливалось пространству (связка сама по себе — яркий и явный продукт мышления модерна), пространство-вместилище, пространство-фон, пространство-ресурс. Цивилизация модерна обращалась к пространству исключительно в силу необходимости, необходимости крайней, когда иного выхода и иного ресурса уже не было; пространство же при этом понималось экстенсивно, как последний ресурс, как безвозвратно разрушаемая периферия цивилизации (пример чему — геополитика).
Реабилитируемое пространство в эпоху постмодерна — это иное пространство. Это скорее пространство взаимодействующих качественно специфичных мест общей сплошной неразрывной полимасштабной полисетевой ландшафтной ткани вплоть до уникальности мест — а не пространство атомов (их различия все же в пределе сводимы к количественным параметрам) и пустоты, хотя бы и пронизанной силовыми линиями, физическими или социальными.
Но что это все значит для темы «ландшафт и география» — не более и не менее, нежели огромный шанс для географии, шанс скорее культурный, нежели узко и собственно методологический. Культурнаяреабилитация такого пространства, которое есть по существу и в принципе пространство ландшафтное — это возможность культурной реабилитации географии... При этом географии неотрадиционной, творчески-консервативной, центрированной не просто по пространству, а по ландшафту, в том числе и особенно его культурному измерению. Для меня как тео-ретико-географа «российского разлива», география центрирована именно по ландшафту и учению о ландшафте. География оказалось рефугиумом качественного пространства, места, ландшафта, то-поса, практической топофилией, периферийным запущенным заповедников, почти уже отреклась от своего наследия — но все же.
Означает это и шанс создания широкого междисциплинарного поля с более значительной, нежели сейчас (ничтожно малой), ролью географии.
Жизнь — ландшафт — искусство
В эпоху постмодерна само понятие искусства претерпевает изменение. Мало сказать — изменения. Одно уже можно сказать с полной определенностью — ландшафт займет куда более важное место в искусстве надвигающейся эпохи, скромным примером чему — упомянутый лэнд-арт. ^
г
с
систематика, а учение о центрах, границах и сетях станет столь же культурно и методологически ценно, как систематика и
13. Так, районирование — учение о систематизации пространства — станет столь же важно, сколь периодизация или систематика, а учение о центрах, границах и сетях станет столь же культурно и методологически ценно, как систематика и/или представление о ключевых и переходных эпохах или «естественных классификациях». к
Отношение совместности, конституирующее и пространство, и ландшафт — а не временной последовательности — будет все более эстетизировано; говоря лингвистически, синтагматика сильно потеснит парадигматику.
Ландшафт постмодерна двояко соотносится с искусством.
Во-первых, ландшафт сам будет одним из новых предметов или сфер искусства, сюжетов, те-матизмов. Новое явление, охваченное новым искусством. Кстати говоря, живопись соответствующей тематики, предмета, аксиологии (пейзаж, отчасти натюрморт) и сама ландшафтная архитектура работала с несетевыми пространствами — ареально-кусочными — монтаж фрагментов (часто на плоскости), исходя из задаваемого проекцией (перспективой) единства. Сетей там не было и нет.
Во-вторых, в силу явной для постмодерна тотальности эстетического, ландшафт уже становится одним из тотально эстетизируемых предметов искусства. Ландшафт как таковой, весь, целиком становится произведением искусства... Налицо тотальная инверсия. Произведение искусства было лишь особой частной данностью, эстетизированным фрагментом жизни, крошечным локальным артефактом внутри огромной обволакивающей его жизни / культуры. Ныне же сама человеческая жизнь / культура начинает протекать внутри произведения искусства — ландшафта. Художественный текст был частью жизни; но сама жизнь — это лишь часть ландшафта. Различие ландшафта и романа, картины, вообще текста в этом аспекте разительны. Новая эстетика? Эстетическое нормирование ландшафта? Более того, эстетическое генерирование ландшафта? Но, учитывая плюрализм и полиморфизм обществ постмодерна, все это во множественном числе?
Эпохи не выбирают. Жить на переломе эпох — трюизм — трудно. Неизбежное следует принять? — этого мало, встретить творчески. Вызов музы истории Клио должна принять муза Нэта — муза подлунного мира. Ландшафта...
Автор считает приятной обязанностью выразить благодарность С.В. Чебанову за обсуждения сюжета на протяжении трех десятилетий
Я действительно веду путешествия в терминологически точном, строгом и узком смысле (не туристские, но с элементами туристической техники и оснащения)
профессиональные познавательные (но не экспедиции, не учебные, не «сбор материала») то есть с открытыми интерпретациями, «без задачи», не для сбора «материала
путешествия теоретика — одновременно шествую в концептуальном и земном мире генерируя эвристики и концепции практически в одиночку (бывает опасно) на свой страх и риск
по давно отработанной хорошо осознанной очень сложной и трудной технике по своей программе (не внешнему «заданию»): главное — репрезентативность всей серии мест, а не экзотика
опираясь на значительный аппарат интерпретации видимого
кое-что зная и заранее, но не попадая в плен клише
иногда многогранно и тоже профессионально общаясь
много пешком
подробно веду дневник
Требует много сил и огромной мобилизации
и сейчас заканчиваю книгу ПУТЕШЕСТВИЯ ТЕОРЕТИКА
г
ГО »
s
ri
s
S
Кг
