CC BY
16Научная статья УДК 34
ПОСТКЛАССИЧЕСКОЕ ИЗМЕРЕНИЕ ПРАВОВОЙ СИСТЕМЫ
Илья Львович ЧЕСТНОВ
Санкт-Петербургский юридический институт (филиал) Университета прокуратуры Российской Федерации, Санкт-Петербург, Россия, [email protected]
Аннотация. Автор статьи показывает историю формирования концепта «правовая система общества» в нашей стране. Отмечается зависимость понимания правовой системы от господствующей в обществе картины мира. Раскрываются характеристики правовой системы с позиций постклассической методологии: ее многогранность, сконструированность, контекстуальность.
Ключевые слова: правовая система, постклассическая картина мира, постклассическая теория правовой системы
Для цитирования: Честнов И. Л. Постклассическое измерение правовой системы // Криминалистъ. 2023. № 1 (42). С. 119-124.
Original article
POST-CLASSICAL DIMENSION OF THE LEGAL SYSTEM Ilja L. CHESTNOV
St. Petersburg Law Institute (branch) of the University of prosecutor's office of the Russian Federation, St. Petersburg, Russia, [email protected]
Abstract. The author shows the history of development of the concept «legal system of society» in our country. It is noted that understanding of the legal system depends on the dominant world view in the society. The characteristics of the legal system from the viewpoint of post-classical methodology are revealed: its versatility, constructibility, contextuality.
Keywords: legal system, post-classical world view, post-classical theory of the legal system
For citation: Chestnov I. L. Post-classical dimension of the legal system // Criminalist. 2023;1(42):119-124. (In Russ.).
Концепт «правовая система» возник в нашей стране на рубеже 70 — 80-х годов ХХ века и постепенно превратился в общепризнанную (по крайней мере, в СССР и на постсоветском пространстве) теорию. Полагаю, что возникновение концепта «правовая система» было обусловлено неудовлетворенностью таких авторов, как В. Н. Кудрявцев, А. М. Васильев, С. С. Алексеев, Н. И. Мату-зов, Ю. А. Тихомиров, Л. Б. Тиунова и др.,
© Честнов И. Л., 2023
позитивистским (нормативистским) содержанием понятия «система права». Система права преимущественно сводилась к системе законодательства и олицетворяла догматизм советской юриспруденции. Очевидно, что такой подход не позволяет не только оценить действующее законодательство (систему права), но и предложить пути его совершенствования. По большому счету, нормативизм ХХ века в лице его основоположника Г. Кельзена как раз и настаивает на том, что юрист (как практик, так и теоретик)
должен иметь дело с существующим правом. Вопросы: почему такая система законодательства (система права) существует, как она возникла, насколько она эффективна и справедлива, нуждается ли она в изменениях — выходят за рамки предмета юриспруденции и относятся к философии, социологии, политике права1. Если для практика с этим еще можно согласиться (и то, если речь не идет, например, о практике конституционного или верховного суда соответствующего государства), то применительно к теории права такое положение дел недопустимо. Кто, как не юрист, должен озаботиться тем, чтобы предлагать пути совершенствования правовой системы?
С другой стороны, многим ученым того времени было понятно, что правовая реальность не охватывается исключительно законодательством, что для изучения права (даже если отождествлять его с формами внешнего выражения нормативности права) необходим анализ его социальных предпосылок и эффективности правового регулирования общественных отношений.
Интересно, что параллельно с изменением интереса юристов к широкому правопо-ниманию и концепту «правовая система» в философии приблизительно в это же время (в сер. — конце 80-х годов ХХ века) усилиями В. С. Стёпина разрабатывается теория постнеклассической науки, рациональности и соответствующей картины мира. Наука и ее осмысление в науковедении (эпистемологии), по мысли В. С. Стёпина, в новейшее время проходит три стадии: классическая наука, неклассическая и постнеклассическая. Классическая наука, парадигмальным примером которой является ньютонова физика, призвана исследовать относительно простые
1 Отсюда недалеко до утверждения, что даже деспотическое государство представляет собой законный порядок. Наивно отказывать ему в законности. То, что воспринимается за произвольность самодержца, есть прерогатива суверена присваивать себе право принимать все решения, определять действия всех подчиненных ему органов, аннулировать или изменять любые установленные нормы. Это и есть законный порядок [1, s. 335 — 336].
объекты их описанием и объяснением на основе выявления законов функционирования2. Неклассическая физика — квантовая механика — оперирует сложными объектами, в описание которых с необходимостью вторгается позиция наблюдателя, включающая способы их измерения. Такого рода объекты характеризуются неопределенностью (по В. Гейзенбергу) и принципом дополнительности Н. Бора. В конце ХХ века наука обнаружила сверхсложность в описании некоторых объектов, их принципиальную стохастичность и непредсказуемость. Это так называемые синергетические объекты, для описания которых необходимо включение процесса познания в социокультурный контекст. При этом важно подчеркнуть, что В. С. Стёпин не утверждает стадиальность и смену типов научной рациональности. По его мнению, и сегодня все три вида объектов и способы их измерения сосуществуют. Некоторые задачи, по его мнению, вполне успешно решаются на основе положений классической рациональности, тогда как для других требуется неклассический или постнеклассический подход. Последний необходим для описания и объяснения человекоразмерных систем, «наделенных синергетическими характеристиками» и основанных на «кооперативных эффектах» [2, с. 18, 19].
Полагаю, что различие неклассической и постнеклассической рациональности не так уж и принципиально и они могут быть объединены понятием «постклассическая рациональность». Последняя не только постулирует ограниченность наших знаний о непрозрачном, стохастическом мире, в котором царит неопределенность, но и предполагает включенность человека, социали-
2 Классическая рациональность ориентирована на объективность как безличностность (или бессубъектность, когда субъективное объявляется ненаучным, а значит, нерациональным), разумность, целесообразность и универсальность. Ее, как полагает В. Н. Порус, можно назвать «абсолютистской». Она предполагает наличие «единой и единственной системы критериев рациональности, применение которых не ограничено никакими конкретными условиями» [3, с. 13].
зированного в соответствующей культуре, в процесс познания (шире — восприятия, номинации, классификации и категоризации мира, его освоения) и контекстуальность, как историческую, так и ценностную, социокультурную. Поэтому постклассическая рациональность включает в свое измерение интенции, цели и ценности акторов, «населяющих мир». Одновременно постклассическая рациональность заявляет релятивизм как онтологический и одновременно гносеологический принцип — относительность контекста, предусматривающего позицию наблюдателя в бытии и его восприятие. Важнейшей характеристикой постклассической рациональности является ее антиэссенциа-лизм: рациональность — это не объективная или объектная данность, а свойство, приписываемое актором и/или наблюдателем действиям человека или социальным явлениям, процессам. В этом смысле не существует рациональных институтов как онтических феноменов, но процедуре их конструирования и их функционированию может быть атрибутировано свойство рациональности. Более того, такого рода рациональность не может быть содержательно определима. Как указывал В. С. Швырев, идея открытой (неклассической и/или постклассической) рациональности не может быть выражена «в виде какого-то нормативного, объективированного в жесткой логико-методологической форме критерия» [4, с. 20].
Постклассическая картина мира как совокупность господствующих констант культуры данного социума трансформируется в соответствующую научную картину мира и детерминирует научную деятельность, в том числе и юридическую. Изменения картины мира приводят к изменениям господствующих представлений о праве, его месте в обществе, что не может не сказываться на юридических теориях «среднего» уровня (норма права, правоотношение, правонарушение и т. п.). Хотя об этом много написано за последние двадцать лет, позволю себе краткое изложение основных положений постклассической картины правовой реальности [5; 6;
7; 8; 9]. Юридическая реальность — это многомерный феномен, включающий субъектов права и их взаимодействия — практики как конструирования юридической реальности, так и ее воспроизводства, знаково-менталь-ное, ценностное опосредование внешнего (поведенческого) проявления правовой реальности в системе социальных значений и личностных смыслов, образующих «субъективную картину мира», а также систему законодательства, социокультурный и исторический контекст.
Главными проблемами постклассической теории правовой системы как реальности, на которые она притязает дать свои ответы, на мой взгляд, являются следующие: соотношение знака (значения и смысла) и поведения, нормы и активности, структуры и практики; контекста и его актуализации; роли внешних факторов и их интериоризации (в терминологии историко-культурной теории Л. С. Выгодского); конструирования и результата правовой реальности (распредмечивания/ опредмечивания), включая оценку результата с позиций актора и внешнего наблюдателя. Все это, несомненно, относится к правовой системе, которая может быть отождествлена с правовой реальностью с точки зрения системного свойства, приписываемого последней1.
Достаточно важным вопросом применительно к правовой системе (как и к любой системе) является вопрос о ее «границах». Различение системы и среды считал важнейшим конституирующим систему моментом Н. Луман. Сложность ответа на этот вопрос обусловлена тем, что право с позиций постклассического подхода связано со всеми иными социальными и «природными» (физическими в широком смысле слова, включая технику и технологии) явлениями и процессами. В этом смысле право — потенциально неисчерпаемый в своих внешних проявлениях феномен. Относятся ли к правовой си-
1 Системность — это не онтическое свойство чего-либо, в том числе права, а приписывание такового свойства как методологический прием [8, с. 9].
стеме неправовые явления и процессы? Если да, то не размывает ли это (такой подход) границы юриспруденции, «выхолащивая» ее предмет, превращая в раздел социологии или экономики?
Сегодня очевидно, что предмет любой науки не является объективной данностью, а конструируется исследователем в соответствии с его представлениями об актуальности той или иной стороны соответствующего объекта научного познания и научными предпочтениями, методами, используемыми в исследовании. С другой стороны, одной из важнейших тенденций науковедения со второй половины ХХ века является меж-или полидисциплинарность (некоторые говорят даже о трансдисциплинарности). В то же время взаимосвязь социальных явлений друг с другом и с «несоциальными» процессами сегодня не нуждается в доказательстве. В этом смысле не существует «чисто» правовых явлений, которые не были бы одновременно культуральными, психическими, некоторые из них — политическими (например, конституционно-правовые), экономическими (гражданско-правовые) и т. д. Но не существует и «чисто» экономических, политических и т. д. процессов. Все они взаимопересекаются. И это не ставит под сомнение самостоятельность экономической науки или политологии. Так почему же юристы бьют тревогу по поводу автономности юридической науки? Возможно, дело в том, что более активно развивающиеся социальные дисциплины — экономика или политология — подсознательно формируют «комплекс неполноценности» у юристов? На мой взгляд, такие опасения беспочвенны. Можно ли, например, утверждать, что экономический анализ права судьи апелляционного суда США и по совместительству теоретика права Р. Познера расшатывает юридическую науку, ставит под вопрос ее автономность? Ни в коей мере, так как этот подход, называемый некоторыми учеными «экспансией экономики», не отрицает, а дополняет догматику права измерением практической целесообразности и эффек-
тивности правовых институтов, рассчитываемых на основе принципа «полезности» (не вдаваясь в детали по поводу того, насколько такой подход обоснован).
Взгляд «со стороны», с позиций иной науки, высвечивает порой неожиданные стороны, моменты права, на которые юристы не обращали свое внимание. Такой подход необходим в том числе в отраслевых юридических науках при анализе новых общественных отношений, регулируемых законодательно. Например, новые поколения прав человека требуют от конституционалиста новых знаний, которых не было до их появления; новые вицы гражданских правовых договоров, новые способы фиксации доказательственной информации в криминалистике и т. п. — все это свидетельствует о необходимости включения в предмет юриспруденции «неюридических» знаний. Различие же с иными науками, на мой взгляд, проходит по цели изучения этих знаний: если они изучаются не сами по себе, но для выявления того, как они влияют на право, — то это предмет юридической науки. В противном случае — это предмет иной научной дисциплины.
В аналогичном ключе рассуждает известный московский теоретик Ю. А. Веденеев. «Право, — пишет ученый, — сложная, то есть многоэлементная, многосоставная и многоуровневая категория. Право — функция социального, политического, культурного общения, взаимодействия и коммуникации, а значит, комплексный, одновременно социальный, политический и социокультурный институт. Отсюда логично вытекает понимание феномена права как комплексного предмета социальной, политической и юридической науки, поскольку в составе суждений о праве органично сосуществуют, наряду с юридическими суждениями, также политические, антропологические и социологические суждения» [6, с. 279]. И продолжает: «Право, как универсальная форма социального общения, не существует само по себе. Оно функция и переменная социального, политического и культурного
общения и его контекста» [6, с. 6]. «Право не существует само по себе. Оно нагружено историей возникновения, становления и генезиса регулятивных и когнитивных оснований своего существования и воспроизводства в условиях постоянно меняющейся социальной и культурной среды обитания, органичной частью которой оно и является в различных аспектах и формах собственного нормативного выражения и манифестации» [6, с. 20].
Такое представление о праве и, соответственно, о границах правовой системы, характерно именно для постклассической юридической науки. «В логике своего развития, — заявляет Ю. А. Веденеев, — категориальная и понятийная дорожная карта постюриспруденции неисчерпаема в определениях явления права. Право при всем разнообразии исторических форм своего институционального и концептуального выражения, видимо, в своей сущности непостижимо, поскольку новая юриспруденция, исследуя право, постоянно меняет и аналитические, и предметные границы явления права. Понятие права существует не само по себе. Оно — составная часть концептуальной реальности, т. е. реальности не фактов и отношений, а пространства образов и представлений о фактах и отношениях. Оно расширяется и сужается; живет одновременно и как категория, и как представление, и как институт; в нем воспроизводится новое право и его понятия; смена гештальта, или неизвестное в известном, что открывает бесконечную перспективу в развитии юридической науки, поскольку никто не знает, что такое право в собственном значении своего видимого явления и скрытого понятия» [2, с. 269 — 270].
С другой стороны, право, как и любую систему, невозможно обосновать «изнутри». Для этого требуется выход в метасистему — общество. Только с позиций социальности, той роли, которую право играет в воспроизводстве общественных отношений, обнаруживается назначение права (впрочем, как и любого другого социального феномена).
Именно такой — социолого-правовой — подход позволяет прояснить, во-первых, социальные предпосылки правовой системы общества, во-вторых, влияние права на общественные отношения. Через социальные опосредования проявляются свойства правовой системы общества как многогранного явления. Полагаю, такая постклассическая перспектива является наиболее адекватным постсовременности способом измерения правовой системы общества.
Если дать краткую характеристику постсовременной правовой системы с позиций реализма постклассической методологии, что требует отдельного подробного анализа, то уместно акцентировать внимание на следующем. Правовая система — это не данность, вытекающая из «природы вещей», а социальный конструкт. Социальное конструирование правовой системы производит власть во взаимодействии, зачастую в конкурентной борьбе, с представителями основных социальных групп общества. Опосредуется этот процесс правовой культурой как механизмом означивания, приписывания юридических значений тем социальным явлениям и процессам, которые, по мнению власти и основных референтных групп, нуждаются в такой категоризации и квалификации. При этом и те и другие (власть и референтные группы) апеллируют к общественному мнению, формируя его основные интенции. Следует иметь в виду, что правовая культура, прежде всего правовые социальные представления, не поддается механическому конструированию: невозможно сконструировать «все что угодно». Инерция господствующих стереотипов и «сопротивление структуры» (воспроизводимой общественным сознанием реальности) преодолеваются, но медленно и с трудом. В то же время «инварианты выживания» не являются предзаданными: они наполняются в том числе юридическим содержанием всегда ситуативно и вариабельно. Так, реагирование на пандемию может выражаться в жестких уголовно-правовых запретах, в административных (управленче-
ских) организационных нормах права или в относительно мягких рекомендательных правилах поведения. В силу неоднозначности результата элита вместе с референтными группами «селектирует» один из нескольких вариантов реагирования (включая юридическое) на «вызов» пандемии. Все это говорит о сложности, неоднозначности процесса конструирования правовой системы общества.
Сконструированность правовой системы выражается в правопорядке, складываю-
щемся из практик (правоотношений и простых форм реализации права) людей — носителей статуса субъектов права. Поэтому при изучении правовой системы недостаточно анализа действующего законодательства или тенденции юридифика-ции, характерной для всех стран глобального мира, но необходимо эксплицировать специфику правовой культуры данного социума и фактического правопорядка. Все это — задача будущих исследований правовой системы.
Список источников
1. Kelsen H. Algemeine Staatslehre. Berlin : J. Springer, 1925. XVI, 433, [1] s.
2. Стёпин В. С. Научим рациональность в техногенной культуре: типы и историческая эволюция // Рациональность и ее границы : материалы междунар. науч. конф. «Рациональность и ее границы» в рамках заседания Международного института философии в Москве (15 — 18 сентября 2011 г.) / Рос. акад. наук, Ин-т философии ; отв. ред. А. А. Гугейнов, В. А. Лекторский. Москва : ИФРАН, 2012. С. 7—20.
3. Порус В. Н. Рациональная коммуникация как проблема эпистемологии // Коммуникативная рациональность: эпистемологический подход / Рос. акад. наук, Ин-т философии ; отв. ред. И. Т. Ка-савин, В. Н. Порус. Москва : ИФРАН, 2009. С. 11 — 25.
4. Швырев В. С. Рациональность в спектре ее возможностей // Исторические типы рациональности // Рос. акад. наук, Ин-т философии ; отв. ред. В. А. Лекторский. Москва : ИФРАН, 1995. Т. 1. С. 7—30.
5. Веденеев Ю. А. Грамматика правопорядка : монография / науч. ред. В. В. Лазарев. Москва : Проспект, 2018. 230 с.
6. Веденеев Ю. А. Юриспруденция: явление и понятие. Введение в генеалогию языка концептуальных парадигм. Москва : Проспект, 2022. 328 с.
7. Честнов И. Л. Мифы и магия в правовой постсовременной реальности // История государства и права. 2021. № 8. С. 34—39.
8. Честнов И. Л. Система права с позиций постклассической эпистемологии // Системность права: история, теория и практика : коллективная монография / М. В. Антонов, Л. И. Глухарева, Л. А. Голу-бева [и др.]. Санкт-Петербург : СПб ИВЭСЭП, 2016. С. 5—42.
9. Юридическое мышление: классическая и постклассическая парадигмы : монография / под ред. Е. Н. Тонкова, И. Л. Честнова. Санкт-Петербург : Алетейя, 2020. 464 с.
Информация об авторе
И. Л. Честнов - доктор юридических наук, профессор.
Information about the author
I. L. Chestnov - Doctor of Science (Law), Professor.
