CC BY
229
Чэнь Ц.
Поставторитарная модернизация: проблематизация понятия на примерах стран конфуцианской цивилизации
Чэнь Цзя-вэй — стажер, факультет государственного управления, МГУ имени М.В. Ломоносова, Москва, РФ. E-mail: sh [email protected]
Аннотация
В статье рассматривается специфика современных модернизационных процессов в странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. Работа построена на анализе теоретических наработок текущей западной политологической мысли, в которых разбираются особенности модернизации в незападных обществах, и их сопоставлении с эмпирическим материалом, относящимся к странам так называемой конфуцианской цивилизации — Китаю, Тайваню, Сингапуру, Южной Корее. Учитывая, что до сих пор опыт трансформаций в этих странах не получил адекватного теоретического обобщения, проблематика статьи представляется актуальной. И особенно перспективной в этом смысле представляется предпринятая в статье попытка охарактеризовать феномен поставторитарной модернизации на примере опыта политических преобразований на Тайване и в Южной Корее с учетом концептуальных наработок современной транзитологии.
Структурно статья разделена на три части. В первой части рассматриваются основные направления осмысления модернизации в современной политологической мысли. На основании представленного спектра мнений делается вывод о том, что несмотря на определенный схематизм и привязку к опыту Запада, многие из приведенных концептов могут быть использованы для характеристики феномена поставторитарной модернизации на Востоке. Во второй части статьи приводится краткая история перерастания авторитарной модернизации на Тайване в поставторитарную. На конкретных примерах из политической жизни этой страны, а также Южной Кореи показывается, каким образом в политической практике перемен новая демократическая политическая культура может сочетаться с элементами авторитарных практик. В третьей части выводы об особенностях сочетаний демократических и авторитарных элементов в реальной политической жизни стран конфуцианской цивилизации вновь соотносятся с изложенными в начале статьи концепциями современных западных исследователей, и делается вывод о необходимости обогащения теории модернизации опытом конфуцианской цивилизации.
Ключевые слова
Конфуцианская цивилизация, модернизация, демократия, авторитаризм, Тайвань.
Феномен модернизации давно и подробно изучается различными социогуманитарными дисциплинами. В фокусе внимания исследователей оказываются различные модели модернизации, в том числе и существенно отличающиеся от модели, которую можно условно считать классической, описывающей тот способ развития, которым общества и государства Западной Европы и Северной Америки следовали начиная с Нового времени и которого в целом продолжают придерживаться до настоящего времени. В частности, отдельным направлением исследований стало рассмотрение модернизационных моделей, основывающихся не на демократической политической традиции, а на авторитарных началах, — так называемой авторитарной
модернизации. Вместе с тем до сих пор не получила своего сколько-либо развернутого объяснения модель модернизации, которую можно условно назвать поставторитарной1, то есть такой, которая была начата как авторитарная, но затем — после демократизации политического режима — трансформировалась, стала в основном соответствовать эталонной западной модели, но при этом сохранила определенный набор характеристик (правда, уже не системообразующих и в известной мере второстепенных), присущих авторитарной модернизации.
Именно такая — поставторитарная — модернизация происходит в современной Китайской Республике на Тайване. Тайвань во многих отношениях представляет собой особый случай в ареале дальневосточной цивилизации, поскольку его новейшая история является уникальным примером успешного превращения жесткого авторитарного режима, при котором началось форсированное развитие страны, в устойчивое, динамично развивающееся демократическое общество, сохраняющее, тем не менее, некоторые авторитарные черты. Во многом аналогичную модернизацию переживает сегодня Южная Корея, а вот Япония — еще один сосед Тайваня по дальневосточной цивилизации — уже прошла в своем развитии этап поставторитарной модернизации. У двух других соседей острова — Китая и Сингапура — продолжается авторитарная модернизация, благодаря которой им удалось добиться впечатляющих результатов в своем развитии.
При этом Тайвань, Китай, Сингапур и во многом Южная Корея в культурном отношении исключительно близки друг к другу — их объединяет принадлежность к единой конфуцианской цивилизации в рамках более крупного объединения — цивилизации дальневосточной. Конфуцианская традиция обусловливает исключительно устойчивую самобытность принадлежащих к ней сообществ. Так, американская исследовательница китайского происхождения Л. Янг утверждает, что китайская традиция создала очень самобытный, совсем непохожий на западный культурный мир, где «соотнесенность ценится выше самостоятельности, взаимозависимость — выше способности», а личность понимается в ней скорее как «личность-в-сообществе, личность-в-контексте, член чего-то большего, чем она сама».
1 Данный термин был употреблен — правда, вскользь, без необходимого разъяснения — Т.Л. Карл и Ф. Шмиттером. Исследователи указывали, что при анализе «поставторитарных транзитов» сложно разобраться в том, когда перед нами «смена режимов», то есть «переход от автократии к некой форме демократии», а когда — «внутреннее изменение», или «переход от одного типа автократии к другому». См.: Карл Т.Л., Шмиттер Ф. Демократизация: концепты, постулаты, гипотезы (Размышления по поводу применимости транзитологической парадигмы при изучении посткоммунистических трансформаций) // Полис. 2004. № 4. С. 10.
Китайской культуре, добавляет она, свойственно внимание к «отсутствующей цельности» бытия, чему нет аналогов в европейской мысли2.
Вместе с тем культурные и лингвистические особенности, конечно, не могут быть непреодолимой преградой для общения и понимания. Тайваньские, а теперь и китайские исследователи, получившие образование на Западе, прекрасно ориентируются в терминологии западных гуманитарных наук и способны описывать и оценивать культурные традиции Азии в западных терминах. Многие из них убеждены в том, что наследие конфуцианства способно сыграть важную положительную роль в модернизации азиатских стран. Это убеждение сегодня лежит в основе официальной политики в КНР и Сингапуре. Более того, все больше западных ученых находят в культурных традициях дальневосточной цивилизации хорошую основу для эффективной демократии, даже если эта демократия не соответствует стандартам западного либерализма. Например, известный американский политолог Д. Белл и ряд других ученых, разрабатывающих модель «нелиберальной» демократии, считают вполне дееспособной китайскую модель демократии, когда власть в соответствии с традиционными принципами общественного устройства делегируется тем, кто выдержал авторитетный общегосударственный конкурс3.
То есть очевидна востребованность тщательного изучения реального опыта развития обществ и государств за пределами Запада, и концепт поставторитарной модернизации способен оказаться той исследовательской оптикой, которая существенно облегчит выполнение названной задачи.
Чтобы точнее разглядеть, как само понятие модернизации соотносится с историей обществ конфуцианской цивилизации, следует сначала обратиться к его теоретическим истокам. Проблема модернизации, поставленная в ее классической для западной науки формулировке в XIX веке и получившая наиболее полное оформление в работах известного немецкого социолога М. Вебера, на первых порах отражала европейский взгляд на мировую историю: она подразумевала резкое противопоставление «традиционных» и «современных» обществ и неизбежность превращения первых во вторые. В сущности, представления о модернизации явились составной частью теории исторического прогресса — секуляризированной версии
2 Yang L. Cross-Talk and Culture in Sino-American Communication. Cambridge: Cambridge University Press, 1994. P. 131.
3 Bell D.A. Beyond Liberal Democracy. Political Thinking for an East Asian Context. Princeton: Princeton University Press, 2006. P. 153-179.
христианской телеологии и родственных христианству религиозных традиций. Главным критерием модернизации обычно считается уровень рационализации экономического, социального и политического строя, что выражается в подъеме общественного благосостояния, прогрессе в разделении труда, благодаря чему общественная жизнь становится более сложной и более интегрированной. В ряду наиболее существенных аспектов модернизации можно выделить следующие:
- ускоренное развитие науки и техники, которые становятся главной движущей силой экономики и общественной эволюции;
- индустриализация, основанная на машинном производстве;
- складывание мирового капиталистического рынка;
- структурная дифференциация и специализация в общественной жизни;
- рост миграции населения и социальной мобильности;
- секуляризация социальных институтов;
- демократизация образования и распространение массовой культуры;
- появление новых форм материальной и символической коммуникации, претендующих на общечеловеческую значимость.
С точки зрения социальных институтов модернизацию принято связывать, прежде всего, с распространением светского высшего образования, благодаря которому формируется социальная база для науки и техники. Другим институтом модернизации следует считать ориентированный на рынок промышленный капитализм. Третий признак поступательного развития процесса модернизации — национальное государство, которое стоит на принципах индивидуализма и национального единства. В политическом отношении модернизация главным образом означает вовлечение широких масс населения в политику и легитимацию государственной власти, которая устанавливает всесторонний контроль над территорией государства и его населением, а также монополию на насилие. Негативные последствия модернизации были хорошо видны уже в XIX веке. К. Маркс предлагал устранить их с помощью социалистической революции. М. Вебер видел главную угрозу в бюрократической рационализации государственных институтов, которая подавляет свободы личности и демократию. Эти мрачные прогнозы ученого сбылись в тоталитарных режимах первой половины XX века — фашистском и коммунистическом. В западной литературе принято считать их «извращением» модернизационного процесса и даже «ложной», «фиктивной» модернизацией, поскольку в них только «имитируются» демократические свободы, а
элементы современного общественного устройства смешаны с пережитками традиционных укладов4.
В западной литературе сложилось устойчивое представление об исторических фазах процесса модернизации. Пожалуй, наибольшей популярностью пользуется работа американского ученого У. Ростоу «Стадии экономического роста». У. Ростоу выделяет пять стадий: 1) традиционное общество; 2) предпосылки для взлета; 3) взлет; 4) достижение зрелости и 5) эпоха массового потребления5.
Основываясь на подходе У. Ростоу, другой американский ученый, А. Органски, разработал схему модернизации, которая интересна тем, что в ней основное внимание обращается как раз на политическую модернизацию. А. Органски выделяет следующие этапы модернизации в политической сфере: 1) «первичное объединение», то есть обеспечение контроля государства над территорией и населением; 2) индустриализация; 3) политика государства благосостояния, что означает адаптацию политики к интересам широких слоев общества; 4) политика в обществе изобилия6.
Отталкиваясь от этой схемы, другой американский исследователь, А. Мартинелли, предложил рассматривать политическую модернизацию в свете определенной последовательности «политических кризисов»: во-первых, кризис идентичности, сопутствующий возникновению нации и национального государства; во-вторых, кризис легитимации, связанный с установлением всестороннего государственного контроля над территорией государства и обществом; в-третьих, кризис проникновения (имеется в виду включение в политику всего населения); в-четвертых, кризис участия в политике, связанный с признанием властью интересов новых общественных групп; в-пятых, кризис интеграции, связанный с созданием политической системы, объединяющей все ветви власти и общественные институты; в-шестых, кризис распределения, связанный с необходимостью перераспределения общественных благ7.
В последнее время в западной политической мысли получила развитие система представлений и теоретических обобщений, названная транзитологией. Транзитология может рассматриваться как непосредственное продолжение теории модернизации, однако это продолжение в данном случае оказывается существенно суженным и
4 Sztompka P. Dilemmas of the Great Transition / Harvard Center for European Studies Working Paper No 19. Cambridge, Mass, 1992. Р. 21-23.
5 Rostow W. The Stages of Economic Growth. 3rd edition. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. Р. 12.
6 Organski A.F.K. The Stages of Political Development. New York: Free Press, 1965. P. 35-67.
7Martinelli A. Global Modernization. London: Sage Publications, 2005. P. 44-46.
© Факультет государственного управления МГУ имени М.В.Ломоносова, 2015 111
сводится фактически к единственной проблеме — переходу от авторитаризма к демократии, что как раз и имеет самое непосредственное отношение к поставторитарной модернизации. Точнее, для проблематизации поставторитарной модернизации представляют интерес не закономерности и общие правила, фиксируемые транзитологией, но исключения, частные случаи, особенности и специфические проявления демократического транзита, то есть все те политические феномены, которые проявляются главным образом в ареалах незападных политических культур. Следует отметить, что и сами основоположники транзитологии исключительно внимательно относятся к любого рода нетипичным казусам, причем даже в рамках классического западного пути демократического транзита. Так, Ф. Шмиттер считает, что «полезно учитывать "врожденные пороки" процесса демократизации, обусловленные не только характерными для данного общества структурными особенностями, но и сопутствующими обстоятельствами, возникающими непосредственно в момент смены режима»8.
Тем не менее транзитологический подход применим для изучения модернизационных процессов на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии лишь с определенными оговорками. Можно указать две причины подобной ситуации.
Во-первых, транзитология изначально — можно даже сказать, инструментально — настроена на восприятие некоего временного переходного состояния с априорно обозначенными начальной и финальной точками движения. Понятно, что подобная переходность может оказаться и довольно продолжительной по времени. Но очевидная предзаданность, сводящаяся к тому, что неизбежный набор перемен в любом случае будет иметь место и эти перемены приведут к более или менее прогнозируемому результату, может существенно воспрепятствовать пониманию самого состояния транзита — особенно в тех случаях, когда такой транзит принимает как бы «затвердевшие» формы. В этом смысле симптоматично пессимистическое замечание Д. Растоу: «Явная неудача при разрешении какого-то животрепещущего политического вопроса ставит под удар будущее демократии. Когда же нечто подобное происходит в начале стадии привыкания, последствия могут оказаться роковыми»9.
Во-вторых, типология транзитных состояний — например, четыре модели транзитов Т.Л. Карл и Ф. Шмиттера («пактовые», «навязанные», «революционные»,
8 Шмиттер Ф. Размышления о «транзитологии»: раньше и теперь // Отечественные записки. 2013. № 6 (57). С. 14.
9 РастоуД.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис. 1996. № 5. С. 12.
© Факультет государственного управления МГУ имени М.В.Ломоносова, 2015 112
«реформистские»)10 — выглядит слишком отвлеченной и малопригодной для описания специфических состояний транзитов на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии.
Однако в некоторых аспектах транзитологические наработки представляются исключительно точными и помогают объяснить специфику демократического перехода в рассматриваемом мегарегионе. Так, Т.Л. Карл и Ф. Шмиттер увязывают успешность демократического перехода со своего рода чистотой, или гомогенностью, политической повестки. Если главный конфликт фокусируется на проблеме демократизации, то сценарий транзита выглядит, как правило, предсказуемым. Но ситуация заметно осложняется, когда «разделение на сторонников и противников старого режима происходит не по "классовому" признаку», а когда во главу угла ставятся этническая проблематика или «вопросы идентичности»11.
Также на эмпирическом материале модернизационных моделей Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии видно, что именно транзитология позволяет описать феномен переходного — или гибридного, сочетающего в себе элементы авторитарной и демократической политических культур — режима как динамической системы.
Вместе с тем приведенные схемы, как нетрудно заметить, являются продуктом европейской — телеологической по своим историческим истокам — концепции исторического процесса и имеют целый ряд врожденных недостатков. Главный из них заключается в нежизненности и исторической тупиковости самой идеи модернизации ради модернизации. Гибельность модернизации, ищущей основание в собственных формальных принципах, со всей наглядностью проявилась в тоталитарных режимах XX века. В то же время попытки объявить их «ложными», «имитационными» формами модернизации нельзя назвать убедительными уже хотя бы потому, что они не позволяют определить, где проходит грань между «истинной» и «ложной» модернизациями. В конце концов, не существует строгих критериев даже для различения «действительных» и «фиктивных» выборов. До сегодняшнего дня природа и исторический смысл модернизации остаются предметом острых дискуссий. В Европе концепция модернизации в последней четверти XX века подверглась резкой критике со стороны представителей постструктурализма, или постмодернизма (Ж.-Ф. Лиотар, Ж. Бодрийяр, Ж. Липовецки, З. Бауман и др.). Эти ученые трактуют постмодерн как принципиально новую или, точнее, постисторическую фазу человеческой цивилизации
10 Карл Т.Л., Шмиттер Ф. Указ. соч. С. 13.
11 Там же. С. 19.
эпохи глобального капитализма, в которой преодолены предметное знание, оппозиция субъекта и объекта и само понятие личной или общественной идентичности. Постмодерн существует в особом дематериализированном пространстве знаков, которые ничего не обозначают и имеют симулятивную природу. Противники постмодернистских теорий в большинстве своем разделяют тезис о «незавершенности» модернизации в ее классическом толковании и говорят о возможности дальнейшей рационализации жизни, то есть ее переустройства на разумных началах. Новые средства массовой коммуникации, по их мнению, могут способствовать такому развитию. Эту точки зрения с особенной полнотой развил немецкий философ Ю. Хабермас12.
Таким образом, дискуссии вокруг понятия модернизации, как и сам этот процесс, еще далеки от завершения. Поэтому постановка проблемы о специфике протекания модернизации на Востоке — и, в частности, о поставторитарной модернизации как одной из возможных ее форм — является правомерной. Определенные закономерности такой модернизации выявляются при сравнении ее конкретных сценариев в разных странах этого ареала.
Так, если в Южной Корее решающая роль в подготовке модернизационного рывка принадлежала военным (имевшим также свою партию власти), то на Тайване начальная модернизация была осуществлена правящей партией Гоминьдан и тесно сросшейся с ней государственной бюрократией. До 80-х годов XX века Тайвань в политическом отношении представлял собой типичный — правда, постепенно либерализировавшийся — авторитарный режим. При Чан Кайши Гоминьдан полностью контролировал политическую, общественную и экономическую жизнь на острове. Парламент, правительство и армия были фактически подразделениями Гоминьдана, сама партия была построена в соответствии с ленинским принципом демократического централизма и имела свои организации во всех учреждениях и на всех предприятиях. Управленческие кадры были продуктом внутрипартийного отбора. В армии существовал институт партийных комиссаров. В стране действовала разветвленная служба государственной безопасности, возглавляемая сыном Чан Кайши Цзян Цзинго. Экономическое развитие регулировалось посредством четырехлетних планов, утверждавшихся на съездах Гоминьдана. Официальной идеологией Гоминьдана были «три народных принципа» Сунь Ятсена, одним из которых, тем не
12Хабермас Ю. Модерн — незавершенный проект // Вопросы философии. 1992. № 4. С. 40-52.
менее, была демократия. А вот личная мораль членов партии зиждилась в основном на заповедях конфуцианства.
В 50-60-х годах XX века Тайвань был бедной аграрной страной. Благоприятные условия для модернизации Тайваня, как и для модернизации Южной Кореи, были созданы иностранными инвестициями, прежде всего американскими и японскими. Иностранный капитал привлекали на Тайване, как и вообще в аналогичных случаях, дешевизна рабочей силы и сырья, выгодные условия налогообложения. Быстрый рост промышленного производства приводил к повышению уровня общественного благосостояния и, соответственно, развитию общественной инфраструктуры, образования и — со временем — к появлению начатков гражданского общества. И все же главные предпосылки модернизации и в Южной Корее, и на Тайване лежат за пределами собственно экономических процессов. Они коренятся в глубинных основаниях общественного сознания. На самом деле Гоминьдан лишь формально напоминал коммунистические партии СССР и КНР, создавшие так называемую административно-командную систему. «Три народных принципа» Сунь Ятсена включали в себя и принцип «народного благосостояния», и целью экономической политики Чан Кайши всегда было достижение «малого процветания» (сяо кан, кит.) — понятие, заимствованное из конфуцианских канонов. Это обстоятельство во многом обусловило внимание правящих верхов Тайваня к развитию малого и среднего бизнеса, составляющего основу среднего класса. Примечательно, что когда видный тайваньский экономист Ли Годин перечисляет факторы, обеспечившие успех тайваньской модернизации, он ставит «компетентность правительства» на последнее место и вовсе не упоминает четырехлетние экономические планы. На первое место он помещает опору на частный капитал и рыночную экономику, а также тщательную разработку экономических проектов13. Между тем Ли Годин умалчивает об еще одном важном, но редко упоминаемом факторе модернизации: развитие капиталистического предпринимательства было весьма выгодным делом и для верхушки Гоминьдана, создавшей сеть корпораций со смешанным государственным и частным капиталом. К тому же общественная атмосфера на острове, несмотря на острые противоречия политического и даже этнического характера, всегда характеризовалась всеобщим уважением к частной собственности и продуктам чужого труда, а также прививаемыми конфуцианской моралью уступчивостью, сдерживанием
13 Li K.T. The Evolution of Policy Behind Taiwan's Development Success. New Haven: Yale University Press, 1988. P. 54.
субъективных желаний и чувством справедливости. Нельзя забывать и об общей для стран этого мегарегиона этике самоотверженного труда.
В политическом плане приверженность Гоминьдана ценностям демократии как одному из «трех народных принципов» Сунь Ятсена объективно работала против монопольного господства этой партии и фактически лишала законности авторитарный режим, делала его как бы исключением из правила, следствием чрезвычайного положения, по определению временного. По крайней мере, формально Гоминьдан оставался верен принципу «конституционной законности». Когда в 1960 году закончились два президентских срока, отведенных Чан Кайши конституцией страны, он ввел «временные установления», продлевавшие его полномочия на период «коммунистического мятежа», но не стал менять конституцию. Ситуация в Южной Корее была во многом сходной с тайваньской, причем конфуцианские моральные нормы оказывали там, пожалуй, еще большее воздействие на политическую жизнь.
Если же говорить о развитии демократических свобод в эпоху Гоминьдана, то следует заметить, что проводившиеся режимом репрессии касались лишь небольших групп переселенцев с материка, которых могли подозревать в сочувствии к коммунистам, и представителей местной интеллигенции, которых власти обвиняли в провоцировании сепаратистских настроений. К 70-м годам XX века эти репрессии практически прекратились. Более того, даже в 50-х годах могли существовать легальные периодические издания, которые критиковали правительство Чан Кайши за авторитарные методы управления. Лозунги демократической оппозиции были хорошо известны широким слоям общества и, главное, допускались властями уже потому, что соответствовали принципам конституции Китайской Республики. Один показательный пример относится к 1956 году. Тогда в ответ на призыв Чан Кайши высказывать предложения о развитии острова журнал «Цхыю чжунго» («Свободный Китай») опубликовал программу либерализации общественной жизни из 16 пунктов. Эта программа подверглась ожесточенной критике в официальной печати, но никто из редакции журнала не пострадал. Тогда же Мао Цзэдун выступил со своим знаменитым призывом «Пусть расцветают сто цветов» — призывом, который тоже привел к многочисленным выступлениям в поддержку демократических свобод, — но в итоге 400-500 тыс. человек подверглись жестоким гонениям вплоть до тюремного заключения и отправки в исправительно-трудовые лагеря.
В дальнейшем и в Южной Корее, и на Тайване модернизация была результатом комбинации, чаще всего спонтанной, объективных и субъективных факторов. С одной стороны, к середине 80-х годов в обеих странах сложился многочисленный средний класс, составлявший до двух третей взрослого населения, а на Тайване прежние различия между этническими группами потеряли свою остроту. С другой стороны, руководящие органы Гоминьдана пополнились молодыми политиками тайваньского происхождения, которые были настроены на демократические реформы. Уже к 1983 году более 70% членов Гоминьдана были уроженцами Тайваня14. Особо следует отметить повышенное внимание гоминьдановского правительства к системе образования, что явилось одним из следствий преданности правящих верхов страны конфуцианской традиции. В годы правления Гоминьдана расходы на образование уступали только расходам на оборону и в целом выросли с 9% в 1950 году до 19% бюджета в 1994 году15.
В конце 70-х годов на Тайване сложилось широкое оппозиционное движение «внепартийных» (данвай, кит.) общественных деятелей. Представители движения могли принимать участие в выборах на разных уровнях, многие из них одерживали победы и становились членами законодательных юаней. Уже в 1977 году «внепартийные» кандидаты имели 21 место из 77 в Законодательном юане провинции Тайвань. В таких условиях Гоминьдан поневоле был вынужден соблюдать демократические процедуры и даже с готовностью шел на демократические преобразования. Эту тенденцию не могли переломить гонения на отдельных активистов, которые приводили порой к эмиграции оппозиционеров и даже к актам самосожжения в знак протеста против полицейских репрессий. Впрочем, самоубийства оппозиционных активистов только ускоряли процесс демократизации. Этому же способствовала усиливавшаяся изоляция Китайской Республики на мировой арене и взятый властями Китайской Народной Республики курс на радикальные экономические реформы, которые заметно улучшили имидж континентального Китая в глазах мира. В таких условиях движение в сторону демократии было едва ли не единственным способом для Тайваня сохранить благосклонность и уважение международного сообщества.
14 Ping-lung Jiang, Wen-cheng Wu. The Changing Role of the KMT in Taiwan's Political System // Political Change in Taiwan / Ed. by T.J. Chang and S. Haggard. Boulder: Lynne Rienner, 1992. P. 81.
15 The Republic of China Yearbook. 1994. Taipei: Kwang Hwa, 1995. P. 336.
Переломный момент наступил в 1986 году, когда сын и наследник Чан Кайши Цзян Цзинго, занимавший тогда пост президента Китайской Республики, отменил закон о чрезвычайном положении, что означало восстановление основных демократических свобод. Примечательно, что это решение последовало почти сразу после незаконного создания оппозиционной Демократической прогрессивной партии. Это был прежде всего личный выбор Цзян Цзинго, понимавшего бесперспективность дальнейшего сохранения диктатуры Гоминьдана. Вместе с тем решение Цзян Цзинго избавило Тайвань от назревавшей конфронтации между оппозицией и правительством и открыло путь мирной демократизации тайваньского общества.
Период после 1986 года можно считать новой — как раз поставторитарной — фазой модернизации Тайваня. Она характеризуется устранением всех институциональных и юридических обломков авторитарного режима Гоминьдана, созданием многопартийной системы и системы выборов, соответствующих стандартам современной демократии, полной либерализацией экономики и перемещения граждан, постепенным отделением предпринимательства от государственной администрации, значительным усилением роли СМИ в деле общественного контроля над властью, введением законов, охраняющих права женщин и этнических меньшинств, и другими демократическими преобразованиями. Остались лишь некоторые особенности, которые, собственно, и увязывают сегодняшний этап модернизации на Тайване с этапом авторитарным, хотя и с приставкой «пост».
Так, публичным политикам (причем даже руководителям возникшей в качестве оппозиционной Гоминьдану Демократической прогрессивной партии) и уж тем более чиновничьим кругам до сих пор свойственны авторитарные приемы руководства, несмотря на утвердившуюся в стране общую демократическую атмосферу16.
На поставторитарный, транзитный, характеризующийся определенными нестыковками и сбоями в функционировании характер тайваньского режима в настоящее время указывает и явная неготовность его властной системы к острой межпартийной борьбе. Так, президентские выборы 2000 года, впервые в истории Тайваня принесшие победу кандидату от Демократической прогрессивной партии Чэнь Шуйбяню, привели к патовой ситуации в политической жизни. По своей конституции Тайвань является президентской — или, по крайней мере, полупрезидентской — республикой, где основные властные полномочия
16 Чэнь Цзя-вэй. Социальная база Демократической прогрессивной партии Тайваня // Клио. 2013. № 1 (73). С. 36.
сосредоточены в руках главы государства. Однако в Законодательном юане Демократическая прогрессивная партия имела лишь немногим более трети мест, тогда как большинством в нем прочно располагал альянс Гоминьдана и Народной партии. Президент не имел возможности проводить нужные ему законы, но обладал правом вето в отношении законов, принимавшихся парламентским большинством. В результате выработка решений по важнейшим вопросам государственной политики была фактически заблокирована, и тайваньцам пришлось на собственном опыте убедиться, что демократия может обернуться параличом власти17.
Наконец, о незрелости тайваньской демократии, для которой нормой остаются сомнительные способы политической борьбы, свидетельствует и сопровождающая все избирательные кампании жесткая война компроматов. Судебные иски и взаимные обвинения в коррупции и аморальном поведении стали обязательной частью выборных спектаклей, а после 2004 года — и повседневной политики18. При этом и сам первый президент Тайваня от оппозиции Чэнь Шуйбянь после окончания его второй легислатуры был обвинен в коррупции и приговорен вместе с другими функционерами Демократической прогрессивной партии к тюремному заключению19. В этом смысле можно сказать, что Тайвань последовал в русле традиции, ярко проявившейся в Южной Корее, где бывшие руководители страны часто преследуются в судебном порядке за коррупцию или превышение служебных полномочий.
И вместе с тем Тайвань в настоящее время превратился в крупнейшего инвестора для континентального Китая и стран Юго-Восточной Азии, что дало свежий импульс модернизационным процессам в тайваньском обществе. Тайваньская экономика заняла важное место на глобальном рынке: Тайвань стал одним из мировых лидеров в области электроники, биотехнологий, производства светодиодов и проч. В итоге Тайвань вместе с Японией, Южной Кореей и Сингапуром вошел в число наиболее развитых стран мира, хотя его будущее на фоне экономических достижений и быстрого роста военной мощи континентального Китая не выглядит безоблачным.
Попробуем теперь сопоставить опыт модернизации Тайваня и Южной Кореи с процессом успешной модернизации тех стран мегарегиона, где политический строй характеризуется явным креном в сторону авторитарных методов управления, — с
17 Малявин В.В., Чэнь Цзя-вэй. Демократическая прогрессивная партия и особенности политического строя на Тайване // Проблемы Дальнего Востока. 2012. № 6. С. 124.
18 Там же. С. 127.
19 Чэнь Цзя-вэй. Политический стиль тайваньского президента Чэнь Шуйбяня: символика и действительность (2000-2008) // Клио. 2013. № 5 (77). С. 119.
Сингапуром и КНР. Конечно, по своим геополитическим характеристикам, да и историческому опыту эти страны представляют собой полярные противоположности, так что призыв нынешнего китайского руководства «учиться у Сингапура» можно считать просто пропагандистским приемом. Но одно важное и притом редко замечаемое сходство между этими государствами все же имеется: и огромный Китай, и крошечный Сингапур являются многонациональными странами, причем Сингапур в прошлом становился ареной массовых столкновений на этнической почве. В этом смысле Сингапур можно назвать миниатюрной империей.
Кроме того, необходимо учитывать неоднозначность самого понятия авторитаризм. Некоторые исследователи обоснованно предлагают различать авторитаризм «консервативный», или «традиционалистский», стремящийся законсервировать отсталые формы хозяйства и общественной жизни, и авторитаризм модернизационный, который ставит своей целью экономическое и социальное развитие страны20. Еще один важный фактор — взаимодействие власти с обществом, способность модернизирующей силы опереться на социальные группы, которые могли бы стать движущей силой модернизации и придать ей необратимый характер. При этом авторитарная власть, требующая крупных капиталовложений в экономику и налагающая строгую дисциплину на своих граждан вплоть до почти запретительного налога на импорт предметов роскоши (порядок, до сих пор сохраняющийся на Тайване), должна опираться на широкий общественный консенсус. Многое зависит и от того, насколько страна чувствует себя защищенной и способна открыться не только иностранным инвестициям, но и иностранным идеологическим и культурным веяниям. Например, модернизация на Тайване едва ли была бы столь успешной, если бы переход к ее зрелой фазе в середине 80-х годов XX века не совпал с резким падением напряженности в отношениях с континентальным Китаем, что убедило тайваньских предпринимателей в возможности вкладывать капиталы в китайскую экономику. Справедливости ради надо сказать, что тайваньское правительство не одобряло эту тенденцию, но уже было неспособно остановить ее. Аналогичным образом полномасштабная модернизация Южной Кореи стала возможной, лишь после того как в южнокорейском обществе были изжиты страхи перед вторжением с севера. Поэтому даже имевшее место в последнее время усиление напряженности по обе стороны от 38 -
20 Krasilschikov V. From Authoritarianism to Democracy Along the Paths of Modernization // Democracy versus Modernization / Ed. by V. Inozemtsev and Piotr Dutkewicz. New York: Routledge, 2013. P. 170-172.
й параллели никак не повлияло на ту модель, в соответствии с которой развивается Южная Корея.
Что же касается Китая, то важнейший факт, требующий самого тщательного осмысления, состоит в особого рода незавершенности его модернизации. Речь идет не просто о неравномерности и неоднородности развития страны в географическом, социальном и этническом отношениях. Незавершенность модернизационных процессов в Китае проявляется в определенной двойственности, неоднозначности сложившегося в современном Китае общественного строя. С одной стороны, в Китае создана жизнеспособная рыночная экономика, появился многочисленный средний класс, хорошо сознающий свою силу и интересы, допускается значительная степень хозяйственной автономии. С другой стороны, КПК сохраняет монополию на власть и идеологию в обществе, причем ее идеологический контроль в последние годы даже усиливается. Хотя китайские лидеры заявляют о своей приверженности демократии, они скептически относятся к либеральной демократии западного образца и понимают под демократией прежде всего идейное и культурное единство общества на основе идеологических принципов КПК. По примеру Тайваня они считают ближайшей целью развития страны достижение «малого процветания», но высшей целью для них остается наращивание «совокупной мощи государства». Соответственно, демократия в Китае осуществляется преимущественно в формах «консультаций» органов власти с широкими слоями общества. И надо признать, что правящие верхи КНР имеют эффективные каналы связи с общественным мнением и в большинстве случаев своевременно корректируют политический курс, чтобы избежать народного протеста. Эта особенность политической жизни Китая, характерная и для Сингапура, тоже является составной частью китайской политической традиции. Однако и китайская, и сингапурская модернизационные модели нельзя считать поставторитарными, поскольку базовые, фундаментальные принципы развития обоих государств не являются демократическими. В данном случае мы имеем дело с авторитарной модернизацией — разве что, может быть, в ее более мягкой форме.
В полном соответствии с «консультативным» характером демократии в КНР с началом проведения реформ всевозрастающую роль в политике Китая и, прежде всего, в области принятия политических решений играют разного рода мозговые тресты21.
21 Наиболее полное, но уже несколько устаревшее исследование деятельности мозговых трестов в Китае в области международных отношений до начала нынешнего столетия принадлежит Д. Шембоу:
Эти организации предоставляют властям информацию, экспертные оценки и прогнозы по широкому спектру вопросов, касающихся внешней и внутренней политики правительства, экономического и социального развития, государственной обороны и безопасности. Естественно, возникает вопрос: насколько свободны эти мозговые тресты в своих оценках и рекомендациях? Нетрудно предвидеть, что экспертное сообщество не может ставить под сомнение руководящую роль КПК и ее исключительное право принимать политические решения. Кроме того, в Китае практически нет независимых центров экспертизы по экономическим, социальным и политическим вопросам. Почти все мозговые центры страны действуют при правительственных учреждениях, фактически являясь их подразделениями. Из этого не следует, что мозговые центры Китая призваны только создавать видимость общественной санкции уже готовых правительственных решений. Китайское экспертное сообщество обладает практически неограниченной свободой обсуждения конкретных вопросов государственной политики, и выработка решений, как правило, сопровождается острыми дискуссиями. В большинстве случаев мозговые тресты
способны указывать альтернативы правительственной политике, что существенно
-22
расширяет само поле принятия решений .
Вместе с тем по сравнению со странами Запада, Японией или тем же Тайванем в КНР почти нет кадровых перемещений между правительственными и партийными органами с одной стороны и интеллектуальным сообществом с другой стороны даже в его высших эшелонах. Строго соблюдается разделение между «внутренним кругом» (нэй цюань, кит.), то есть органами, принимающими решения, и «внешним кругом» (вай цюань, кит.) — интеллектуалами и экспертами, которые являются советниками власти и нередко оказывают ей пропагандистскую поддержку23. Тем не менее создание мозговых трестов является эффективным способом привлечения профессионалов к сотрудничеству с властью и тем самым — осуществления «руководящей роли» КПК в обществе. В широком же смысле отношения партийного руководства и экспертного сообщества соответствуют природе традиционного для Китая ритуального социума, в
Shambaugh D. China's International Relations Think Tanks: Evolving Structure and Process // The China Quarterly. 2002. № 171. P. 575-596.
22 Quansheng Zhao. Moving Between the Inner and the Outer Circle. Think Tanks and Policy Making in China // Elites and Governance in China / Ed. by Xiaowei Zang and Chien-wen Kou. New York: Routledge, 2013. P. 69.
23 Данное разделение введено китайским ученым Сунь Чжэ, но в действительности воспроизводит базовую установку традиционного китайского политического мировоззрения. См.: Quansheng Zhao. Op. cit. P. 58.
котором единство его членов выражается через их разделение, а коммуникация имеет символический характер. Или, как говорят в Китае, истина передается «без слов», «от сердца к сердцу».
Мозговые тресты Тайваня действуют в парадигме аналогичной политической культуры, что является дополнительным аргументом в пользу правомерности определения тайваньской модернизации именно как поставторитарной, то есть испытывающей на себе влияние авторитарного прошлого и еще пока не совпадающей с классической западной моделью. Как отмечает российский исследователь вопроса Е.В. Журбей, они функционируют в соответствии с «конфуцианской общекультурной традицией», когда неформальные каналы коммуникаций оказываются гораздо более значимыми, нежели каналы формальные и, тем более, официальные. Кроме того, в современном Тайване налицо и тенденция к определенной формализации подобных неформальных коммуникационных практик, когда мозговые тресты выстраивают собственные контакты с теми или иными политическими фигурами или структурами посредством опять-таки налаживания личных связей с экспертной обслугой или административными аппаратами этих политических персон и институций. Автор отмечает, что «непринужденность таких взаимоотношений положительным образом влияет на эффективность» функционирования тайваньских мозговых трестов, вместе с тем «данные личные связи весьма трудны для обнаружения сторонними наблюдателями», а значит, тяжело объективируются для рассмотрения и аналитического описания24.
Отчасти политика КПК объясняется незавершенностью процесса интеграции и консолидации общества, который всеми теоретиками модернизации признается ключевым. Китай — слишком большая и неоднородная страна, чтобы ее единство можно было легко достичь с помощью западных рецептов экономического процветания. Косвенным, но достаточно убедительным свидетельством отсутствия того уровня интеграции, который свойственен развитым странам Запада, можно считать акцент китайских властей на специфической идентичности Китая, которая является идентичностью не национальной, а скорее наднациональной, цивилизационной и потому способной вместить «весь Китай» — от отсталых внутренних районов до Гонконга и даже Тайваня. За эту всеобъятность китайского единства руководству Китая приходится платить некоторой расплывчатостью,
24 Журбей Е.В. «Мозговые центры» Тайваня: история вопроса // Известия Восточного института. 2012. № 1. С. 31, 37-38.
двусмысленностью своего идеала. Уже Дэн Сяопин провозгласил построение в Китае «социализма с китайской спецификой». В 2002 году Цзян Цзэминь определил Китай как особую «политическую цивилизацию». Его преемник Ху Цзиньтао объявил всеобщей задачей построение «социалистического общества гармонии». Нынешний же лидер Си Цзиньпин развернул кампанию по пропаганде «китайской мечты», которая станет воплощением основных «китайских ценностей». Важнейшей чертой всех этих идеалов Китая, которые представляют собой по-разному сформулированную цель именно модернизации страны, является их нормативный характер и непрозрачность для критической рефлексии и западной идеологии. Эти идеалы суть нечто всегда иное по отношению к тому, что принимается за общечеловеческие ценности на Западе. Им нужно доверяться и их нужно «постигать сердцем». В общественной жизни они выступают, в сущности, помехой, преградой для коммуникации на уровне объективированных, предметных смыслов. Поэтому они косвенно оправдывают господство и насилие, составляющие сердцевину любого авторитарного режима.
Центральный вопрос политической эволюции и, в частности, демократического транзита в странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии — это связь модернизации с политическим процессом. Налицо две модели модернизации: в авторитарном режиме разной степени жесткости и в условиях расширения демократии — то есть в поставторитарном режиме. Как соотносятся между собой эти модели? Насколько жизнеспособен сложившийся в современном Китае гибридный и, как можно предположить, сущностно переходный уклад? Неизбежно ли торжество, как принято считать в западной литературе, демократии западного образца, или в Китае возможно сращивание элементов демократии и авторитаризма и появление того, что некоторые ученые на Западе называют «нелиберальной демократией», «постдемократическим обществом», а в Китае — «Поднебесным миром»?25 Ответы на эти вопросы зависят от слишком многих факторов — как объективных, так и субъективных. Отчасти возможную судьбу Китая проясняет пример Сингапура, где сохраняются важные признаки авторитаризма (например, формирование правящей элиты через каналы партии власти), но налицо довольно прочный общественный консенсус в поддержку правительственной политики. Китайские власти тоже предпринимают много усилий для укрепления смычки КПК и широких слоев общества, а на низовом уровне допускаются даже свободные выборы. Очевидно также, что власти
25 См.: BellD.A. Op. cit. Р. 35-42.
Сингапура и Китая будут иметь прочную поддержку в обществе, до тех пор пока они будут обеспечивать быстрые темпы развития. С уверенностью можно сказать только, что китайские власти успешно переводят экономические успехи страны в идеологию китайской «иноидентичности», и эта операция пока находит поддержку в обществе.
Среди выдвинутых в западной литературе концепций особенностей модернизационного транзита в Китае обращает на себя внимание подход к проблеме видного американского специалиста по проблемам развития Д. Эптера. Он определяет существующий в Китае строй как «неокорпоратизм» и «менеджерский социализм». Этот строй, как указывает Д. Эптер, обеспечивает большую устойчивость смычки публичного и частного секторов в экономике, благодаря чему становится возможным «мягкий» вариант авторитаризма в современном Китае — такой же, каким он был несколько десятилетий тому назад на Тайване. В сущности, он наиболее подходит для партийного руководства, которое не приемлет капитализма в чистом виде, но готово пользоваться выгодами рыночной экономики. В рамках «неокорпоратизма» социализм может существовать лишь как «моральный кодекс», а свобода остается чисто функциональной, то есть ограниченной интересами того или иного лица или социальной группы, и предполагает, по сути, не либерализацию, а единичные «послабления». По мнению Д. Эптера, такое положение вещей объясняется нерешенностью вопроса национальной идентичности и может существовать неопределенно долго, хотя и не бесконечно: под влиянием различных — непредсказуемых сейчас — обстоятельств внутриполитического или внешнеполитического характера китайские власти могут сделать выбор либо в пользу тайваньского и южнокорейского варианта, либо в пользу авторитарного государства имперского типа26.
В связи с замечанием Д. Эптера о роли национальной идентичности в модернизационной политике КПК следует отметить, что для Тайваня и в меньшей степени для Южной Кореи проблема идентичности остается весьма болезненной в силу того, что в обоих случаях налицо феномен разделенного народа, который должен сделать слишком трудный выбор между принадлежностью к «единой нации» или учреждением новой нации. Но вместе с тем, несмотря на заигрывание различных сил с идеей «великого государства» в Южной Корее или тайваньской нации на Тайване, в целом проблема нации занимает маргинальное место в политической борьбе в этих странах.
26 Apter D. China and Vietnam: Viable Socialism in a Market Economy // State Capacity in East Asia / Ed. by K.E. Brodgaard and S. Young. Oxford: Oxford University Press, 2000. P. 285-286, 300-302.
В схеме Д. Эптера, как и в подавляющем большинстве работ западных ученых, отсутствует цивилизационный фактор. Эту лакуну отчасти восполняет высказанное российским исследователем В.В. Малявиным предположение, что в основе китайской цивилизации лежит представление о реальности как превращении, поэтому основа китайского социума — это не индивид, а совместность, общение и обмен, предстающие образом высшего, символического по сути всеединства. Апелляция китайского руководства к «китайской специфике», «китайской мечте», цивилизационной «иноидентичности» воспроизводит присущую китайской традиции ориентацию на эту всегда отсутствующую, но все вмещающую в себя совместность. Последняя не поддается регулированию собственно политическими средствами и относится к области, так сказать, метаполитики, или «сердечной сообщительности». Капиталистический уклад с его товарным обменом находится на нижнем этаже этого метаполитического пространства, тогда как всевластие КПК, предполагающее «сердечное общение» обитателей китайской «Поднебесной», представляет символический порядок обмена, который предваряет и делает возможным обмен материальный27. В таком случае гибридный характер китайского уклада является не аномалией, а в своем роде нормой. В сущности, он воспроизводит основополагающие принципы китайской цивилизации.
Как видно из сказанного, в настоящее время еще нет возможности дать однозначную оценку перспективам политической модернизации в странах Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии, как, впрочем, и вывести некую усредненную — хотя бы для этого мегарегиона — модель поставторитарной модернизации. Очевидно, что рассмотренный многообразный конкретный опыт стран, входящих в данный мегарегион, обнажает малоизвестные или вовсе неизвестные измерения человеческой природы, которые, возможно, заставят и западных ученых пересмотреть теоретические основы их представлений о модернизации. Но мы все-таки можем соотнести некоторые из приведенных выше наработок исследователей с описанной эмпирикой поставторитарных модернизаций на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии. Так, поставторитарная модернизация в Южное Корее и на Тайване соотносится с третьим или четвертым этапами модернизации по классификации А. Органски. Еще более адекватными для описания феномена поставторитарной модернизации в этих странах являются приводимые А. Мартинелли дефиниции «политических кризисов» — в
27Малявин В.В. Евразия и всемирность. Новый взгляд на природу Евразии. М.: Рипол-Классик, 2015. С. 314-329.
частности, кризисы идентичности, проникновения, участия в политике и интеграции. Представляется продуктивной и научная легитимация гибридного характера транзитных режимов, особенно в свете признания Т.Л. Карл и Ф. Шмиттера о заметном осложнении и застопоривании переходного состояния в ситуации, когда политическая повестка сводится к идентификационным вызовам, что особенно характерно для современного Тайваня. Перспективной для понимания феномена поставторитарной модернизации выглядит и концепция Ю. Хабермаса о «незавершенности» классической западной модели модернизации и о возможности преодоления такой «незавершенности» путем рационализации, которая — разовьем здесь ученого — может в большей или меньшей степени учитывать местную специфику, а также темпы и содержание преобразований. Интересен и концепт «неокорпоратизма» Д. Эптера, причем обоснование осторожности проводимых «сверху» перемен сложностью идентификационной проблематики — как у Т.Л. Карл и Ф. Шмиттера — делает приведенное мнение актуальным не только для Китая, но и для Тайваня, хотя и с оговорками, что модернизация на острове уже поставторитарная, а на континенте — все еще авторитарная. Наконец, взгляд на идентичность сквозь призму концепции В.В. Малявина о процессуальной совместности китайской цивилизации может объяснить и особенности сегодняшней партийно-политической борьбы на Тайване, в которой сохраняется еще немало черт от эпохи прежней — авторитарной — модернизации. То есть инвентаризация наработок современной политологической мысли и их переоценка и переосмысление в контексте богатого эмпирического опыта современного Востока могут в свою очередь способствовать и развитию теоретических концепций, объясняющих многообразные формы сегодняшнего мироустройства.
Список литературы:
1. Журбей Е.В. «Мозговые центры» Тайваня: история вопроса // Известия Восточного института. 2012. № 1. С. 29-41.
2. Карл Т.Л., Шмиттер Ф. Демократизация: концепты, постулаты, гипотезы (Размышления по поводу применимости транзитологической парадигмы при изучении посткоммунистических трансформаций) // Полис. 2004. № 4. С. 6-27.
3. Малявин В.В. Евразия и всемирность. Новый взгляд на природу Евразии. М.: Рипол-Классик, 2015.
4. Малявин В.В., Чэнь Цзя-вэй. Демократическая прогрессивная партия и особенности политического строя на Тайване // Проблемы Дальнего Востока. 2012. № 6. С. 118-129.
5. РастоуД.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис. 1996. № 5. С. 5-15.
6. Хабермас Ю. Модерн — незавершенный проект // Вопросы философии. 1992. № 4. С. 40-52.
7. Чэнь Цзя-вэй. Политический стиль тайваньского президента Чэнь Шуйбяня: символика и действительность (2000-2008) // Клио. 2013. № 5 (77). С. 115-119.
8. Чэнь Цзя-вэй. Социальная база Демократической прогрессивной партии Тайваня // Клио. 2013. № 1 (73). С. 35-40.
9. Шмиттер Ф. Размышления о «транзитологии»: раньше и теперь // Отечественные записки. 2013. № 6 (57). С. 8-25.
10. Apter D. China and Vietnam: Viable Socialism in a Market Economy // State Capacity in East Asia / Ed. by K.E. Brodgaard and S. Young. Oxford: Oxford University Press, 2000. P. 269-306.
11. Bell D.A. Beyond Liberal Democracy. Political Thinking for an East Asian Context. Princeton: Princeton University Press, 2006.
12. Krasilschikov К From Authoritarianism to Democracy Along the Paths of Modernization // Democracy versus Modernization / Ed. by V. Inozemtsev and Piotr Dutkewicz. New York: Routledge, 2013. P. 167-178.
13. LiK.T. The Evolution of Policy Behind Taiwan's Development Success. New Haven: Yale University Press, 1988.
14. Martinelli A. Global Modernization. London: Sage Publications, 2005.
15. Organski A.F.K. The Stages of Political Development. New York: Free Press, 1965.
16. Ping-lung Jiang, Wen-cheng Wu. The Changing Role of the KMT in Taiwan's Political System // Political Change in Taiwan / Ed. by T.J. Chang and S. Haggard. Boulder: Lynne Rienner, 1992. P. 75-94.
17. Quansheng Zhao. Moving Between the Inner and the Outer Circle. Think Tanks and Policy Making in China // Elites and Governance in China / Ed. by Xiaowei Zang and Chien-wen Kou. New York: Routledge, 2013. P. 54-72.
18. The Republic of China Yearbook. 1994. Taipei: Kwang Hwa, 1995.
rd
19. Rostow W. The Stages of Economic Growth. 3 edition. Cambridge: Cambridge University Press, 1991.
20. Shambaugh D. China's International Relations Think Tanks: Evolving Structure and Process // The China Quarterly. 2002. № 171. P. 575-596.
21. Sztompka P. Dilemmas of the Great Transition / Harvard Center for European Studies Working Paper No 19. Cambridge, Mass, 1992.
22. YangL. Cross-Talk and Culture in Sino-American Communication. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.
Chen Chia-wei
Post-authoritarian Modernization: The Meaning of the Concept in the Area of Confucian Civilization
Chen Chia-wei — intern, School of Public Administration, Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russian Federation. E-mail: sh [email protected]
Annotation
The article explores the specific features of contemporary modernization trends in the Far East and South-East Asia. It is based on the theoretical models of the current political thought concerning the modernization of non-western societies and empirical research related to the countries of the so-called Confucian civilization: mainland China, Taiwan, Singapore and Southern Korea. Since the historical transformation of the above-mentioned countries has not yet been studied sufficiently well, the need for such study seems quite urgent. The attempt to define the phenomenon of the post-authoritarian modernization in Taiwan and Southern Korea in light of contemporary transit studies is especially fruitful. The article has three parts. The first part deals with the main trends in the study of modernization in political theory. The author claims that, western influence notwithstanding, politics in the countries examined are closely connected to the post-authoritarian modernization. In the second part the author traces the transformation of the authoritarian modernization into a post-authoritarian one. In fact, the new democratic culture in those countries is often combined with an authoritarian legacy. In the third part the results of the historical research are evaluated in the light of the theoretical concepts of modern political science. The author argues that the inventory of modern political theory should include basic concepts of the Confucian civilization.
Keywords
Confucian civilization, modernization, democracy, authoritarianism, Taiwan.
References:
1. Zhurbei E.V. "Mozgovye tsentry" Taivania: istoriia voprosa. Izvestiia Vostochnogo instituta, 2012, 1, pp. 29-41.
2. Karl T.L., Shmitter F. Demokratizatsiia: kontsepty, postulaty, gipotezy (Razmyshleniia po povodu primenimosti tranzitologicheskoi paradigmy pri izuchenii postkommunisticheskikh transformatsii). Polis, 2004, 4, pp. 6-27.
3. Maliavin V.V. Evraziia i vsemirnost'. Novyi vzgliadnaprirodu Evrazii. Moscow: Ripol-Klassik, 2015.
4. Maliavin V.V., Chen' Tszia-vei. Demokraticheskaia progressivnaia partiia i osobennosti politicheskogo stroia na Taivane. Problemy Dal'nego Vostoka, 2012, 6, pp. 118-129.
5. Rastou D.A. Perekhody k demokratii: popytka dinamicheskoi modeli. Polis, 1996, 5, pp. 5-15.
6. Khabermas Iu. Modern — nezavershennyi proekt. Voprosy filosofii, 1992, 4, pp. 40-52.
7. Chen' Tszia-vei. Politicheskii stil' taivan'skogo prezidenta Chen' Shuibiania: simvolika i deistvitel'nost' (2000-2008). Klio, 2013, 5 (77), pp. 115-119.
8. Chen' Tszia-vei. Sotsial'naia baza Demokraticheskoi progressivnoi partii Taivania. Klio, 2013, 1 (73), pp. 35-40.
9. Shmitter F. Razmyshleniia o "tranzitologii": ran'she i teper'. Otechestvennye zapiski, 2013, 6 (57), pp. 8-25.
10. Apter D. China and Vietnam: Viable Socialism in a Market Economy. State Capacity in East Asia / Ed. by K.E. Brodgaard and S. Young. Oxford: Oxford University Press, 2000. Pp. 269-306.
11. Bell D.A. Beyond Liberal Democracy. Political Thinking for an East Asian Context. Princeton: Princeton University Press, 2006.
12. Krasilschikov V. From Authoritarianism to Democracy Along the Paths of Modernization. Democracy versus Modernization / Ed. by V. Inozemtsev and Piotr Dutkewicz. New York: Routledge, 2013. Pp. 167-178.
13. Li K.T. The Evolution of Policy Behind Taiwan's Development Success. New Haven: Yale University Press, 1988.
14. Martinelli A. Global Modernization. London: Sage Publications, 2005.
15. Organski A.F.K. The Stages of Political Development. New York: Free Press, 1965.
16. Ping-lung Jiang, Wen-cheng Wu. The Changing Role of the KMT in Taiwan's Political System. Political Change in Taiwan / Ed. by T.J. Chang and S. Haggard. Boulder: Lynne Rienner, 1992. Pp. 75-94.
17. Quansheng Zhao. Moving Between the Inner and the Outer Circle. Think Tanks and Policy Making in China. Elites and Governance in China / Ed. by Xiaowei Zang and Chien-wen Kou. New York: Routledge, 2013. Pp. 54-72.
18. The Republic of China Yearbook. 1994. Taipei: Kwang Hwa, 1995.
19. Rostow W. The Stages of Economic Growth. 3rd edition. Cambridge: Cambridge University Press, 1991.
20. Shambaugh D. China's International Relations Think Tanks: Evolving Structure and Process. The China Quarterly, 2002, 171, pp. 575-596.
21. Sztompka P. Dilemmas of the Great Transition / Harvard Center for European Studies Working Paper No 19. Cambridge, Mass, 1992.
22. Yang L. Cross-Talk and Culture in Sino-American Communication. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.
