CC BY
20
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 6
Д.Д. Черепанов
ПОСТАНОВКА ВОПРОСА «РЕЛИГИОЗНОГО ОТРЕЧЕНИЯ» В РАННЕМ РОМАНЕ Й. ФОН ЭЙХЕНДОРФА
В статье анализируется роман Й. фон Эйхендорфа «Предчувствие и действительность». Своеобразие трактовки «религиозного отречения» (В.М. Жирмунский) у Эйхендорфа исследуется в сравнении с романом А. фон Арнима «Нищета, богатство, вина и покаяние графини Долорес». Эволюция героя в романе Эйхендорфа рассматривается с точки зрения переосмысления художественного опыта йенского романтизма.
Ключевые слова: романтизм, Эйхендорф, Арним, религиозное отречение.
This article analyzes J. von Eichendorffs novel "Ahnung und Gegenwart". Eichendorffs vision of "religious self-denial" (V.M. Zhirmunsky) is clarified through comparison with A. von Arnim's novel "Armut, Reichtum, Schuld und Buße der Gräfin Dolores". The evolution of Eichendorff's hero shows how the author rethinks the esthetic experience of Jena romantics.
Key words: Romanticism, Eichendorff, Arnim, religious self-denial.
Г.А. Корф (1882-1963), известный исследователь пространной «эпохи Гёте», выделил три основные черты «зрелого романтизма», составившие к началу ХХ в. одну из традиций культуры: тягу к религиозности, тягу к национальному и осознанный историзм1. В основе единства, которое они образуют, по мысли ученого, лежит историзм — признак того, что само это единство претендует сохраниться в качестве традиционного выражения национального, «германского» характера. Из него рождается «коренная» ("wurzelecht"), подлинно немецкая поэзия, представляющая «творческое продолжение народной традиции»2.
Одним из ярких примеров того, какую роль сыграли выделенные Корфом три тенденции, можно считать романы Й. фон Эйхендорфа3. В них налицо возрастающее внимание к религиозному началу и все более взвешенное отношение к исторической действительности, что влечет за собой изменения в творческой установке писателя. В его
1 Korff H.A. Geist der Goethezeit. Bd. 4. Leipzig, 1953. S. 2-6.
2 Ibid. S. 11.
3 Lämmert E. Eichendorffs Wandel unter den Deutschen: Überlegungen zur Wirkungsgeschichte seiner Dichtung // Die deutsche Romantik. Göttingen, 1967. S. 219-252.
первом романе «Предчувствие и действительность» (завершен в 1812, опубликован в 1815 г.) отводится место характерному для гейдель-бергского романтизма слиянию двух начал — национального и религиозного. При этом можно согласиться с В.М. Жирмунским, который находит, что «"народная нужда", призыв к борьбе за национальную независимость — вот руководящая национальная идея Эйхендорфа и его героя»4. Но уже в этом раннем произведении заложено основание для той перестановки акцентов, какая произойдет у его автора в следующие десятилетия. То, что простой победы над внешним врагом недостаточно, поэт почувствовал уже в конце 1814 г.: французы изгнаны, но до настоящего мира еще далеко. «Нынешнее время является и должно было бы быть второй частью моего романа»5, — пишет он на полях письма от Лёбена о сохраняющемся чувстве внутренней неудовлетворенности. В 1815 г. Эйхендорф с иронией пишет другу о «припадке патриотизма», от которого он излечился после «недавнего похода» против Наполеона: вместо ожидаемой полноты жизни ему пришлось подвергнуться «ужасной муштре» и «основательно поесть и попить» в нескольких французских городах6. Вопрос молодого поэта, на каких основаниях строить дальнейшую жизнь, относился не только национальной судьбе, но и к судьбе личности. В такой момент поиска своего места в мире должно было приобрести значимость религиозно-философское понятие «центра» (Mittelpunkt)7, которое Эйхендорф мог уловить из идей Ф. Шлегеля8.
В романе «Предчувствие и действительность» обретение «центра» венчает путь главного героя, графа Фридриха. Последний завершает свои поиски в стенах монастыря, и это «религиозное отречение» представлено писателем в первую очередь как реакция на духовную атмосферу, в которой и национально-освободительная борьба, и всякая «непосредственная деятельность» личности оказываются бессмысленными из-за отсутствия единомышленников. Религиозное возрождение, которое представляет уход Фридриха в монастырь, должно подготовить и основание для национальной борьбы: "... wenn die Gemüter auf solche Weise von den göttlichen Wahrheiten der Religion lange vorbereitet ... und wahrhaft durchdrungen würden ... dann erst wird es Zeit sein, unmittelbar zu handeln, und das alte Recht, die alte Freiheit, Ehre und Ruhm in das wiedereroberte Reich zurückzuführen"9. Для героя
4 Жирмунский В.М. Религиозное отречение в истории романтизма: Материалы для характеристики Клеменса Брентано и гейдельбергских романтиков. М., 1919. С. 61.
5 Eickendorf J. v. Sämtliche Werke. Bd. 13. Regensburg, 1911. S. 59.
6 Eickendorff J. v. Sämtliche Werke. Bd. 12. Regensburg, 1910. S. 14.
7 Eickendorff J. v. Werke. Bd. 2. München, 1978. S. 286.
8 Жирмунский В.М. Указ. соч. С. 61.
9 Eickendorff J. v. Ibid.
главной ценностью остается деятельная, наполненная жизнь, а «мир в Боге», обретенный им и другими персонажами романа — это только «перемирие душ», как отметил сам Эйхендорф на полях письма от графа Лёбена10. По его замыслу, роман должен был дать образ внутренне неудовлетворенного поколения, у которого жажда жизни не может вылиться в «непосредственную деятельность». Именно поэтому Фридрих и Леонтин, его двойник, оказываются вытолкнутыми из жизни и внешне (их имущество конфисковано за участие в восстании, а сами они находятся в розыске), и внутренне, так как оба отказались от «света», от его поверхностного существования. Найти себя они могут лишь в утопии — каждый по-своему, в зависимости от характера: Леонтин, «от природы бурный» (ungestüm), чувствует призвание «непосредственно вмешаться» в ход времени — его ждет Америка; более созерцательный Фридрих обретает свой идеал в жизни исключительно внутренней, духовной. Но и в словах Фридриха: "Wenn das Geschlecht vorderhand einmal alle seine irdischen Sorgen ... vergessen ... wollte, wenn die Gemüter ... erweitert ... würden" (Курсив мой. — Д.Чер.) — чувствуется сослагательное наклонение. Жизнь монастырская, полностью подчиненная религиозному началу, выглядит лишь одним из утопических вариантов идеала целостной жизни; для самого же автора наиболее близким вариантом остается национально-освободительная борьба.
Эйхендорф — в традициях иенского романтизма—полемизирует с романом Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера», где Лотарио и Ярно утверждают ценность активной деятельности в повседневной действительности ("Hier oder nirgend ist Amerika!")11. В своем романе Гёте, уже осмысливший критически пафос «бури и натиска», ставит на первое место классический идеал разума, правильного построения жизни. Человеку лишь кажется, что он «здесь» менее деятелен, чем «там», он просто перестает чувствовать, что совершает «необычайное». «Небо на земле» предпочтительнее религиозного «отречения»: "Selten sind unsere Aufopferungen tätig, wir tun gleich Verzicht auf das, was wir weggeben. Nicht entschlossen, sondern verzweifelt entsagen wir dem, was wir besitzen"12. Подлинное отречение состоит в том, чтобы освободиться от забот о своей душе и, заняв определенную позицию в обществе, заботиться о благополучии своего узкого круга: "Hier oder nirgend ist Herrnhut!"
Эйхендорф же, в отличие от Гёте и, например, Арнима в романе «Бедность, богатство, вина и покаяние графини Долорес», подчеркну-
10 Eichendorff J. v. Sämtliche Werke. Bd. 13. S. 59.
11 Goethe W. v. Goethes Werke. Bd. 7. Hamburg, 1950. S. 431.
12 Ibid. S. 432.
то предпочитает идеал действительности, смыкаясь в этом с иенски-ми романтиками. Он повторяет эсхатологические чаяния Новалиса ("Wunder werden zuletzt geschehen, um der Gerechten willen ..."), но меняет тональность: наступает время, когда нужен человек нового типа, не мечтатель и не светский деятель, а миссионер, избравший «крест вместо меча»13.
В эстетических установках Эйхендорфа на момент создания первого романа намечается сдвиг: в 1809 г., в черновике письма Лё-бену Эйхендорф еще восстает против «господствующего представления о религии», затемняющего «первую любовь и живую религию жизни»14. Через год писатель уже приступает к роману, в котором, как показал В.М. Жирмунский, фиксируется путь героя от упоения весенней полнотой жизни к «отречению» ради над-индивидуального духовного мира15. Для графа Фридриха в первой части романа богатое мироощущение юности воплощается в любви к Розе, переходящей в новое, более острое переживание мира: "... es war, als deckten ihre Blicke plötzlich eine neue Welt von blühender Wunderpracht, uralten Erinnerungen und nie gekannten Wünschen in seinem Herzen auf"16. Действие происходит на фоне «зеленых гор и лесов» и открывается «великолепным» (prächtig) восходом солнца. Но подлинную полноту бытия Фридрих находит, лишь распознав тщету всего мирского: его отказ и от любви к Розе, и от деятельной борьбы символически завершается еще одним «пышным» восходом солнца: ощущение жизненной полноты преображено, а не утрачено.
Писатель рано осознает, что и эти новые образы быстро сотрутся. Именно поэтому в романе граф Фридрих обращается к участникам «эстетического чаепития», во время которого происходит обсуждение романа Арнима «Нищета, богатство, вина и искупление графини Долорес», со словами: «все равно всякое ваше слово опять станет всего лишь словом» ("in euch wird doch alles Wort nur wieder Wort")17.
Итак, художественное слово должно быть действенным. Как иллюстрацию этого положения Эйхендорф вводит в сюжет фигуру наивного читателя, у которого знакомство с искусством, а именно с этим романом Арнима, вызвало необычайное изменение всей жизни: это простой человек, который провел всю жизнь в своем поместье, занимаясь сельским хозяйством. Искусство, к которому тянулись его сыновья, он презирал как пустую трату времени. Впервые взять в руки книгу его побудила личная трагедия: разрыв с сыном. Лишь
13 Eickendorff J. v. Werke. Bd. 2. S. 291-292.
14 Eickendorff J. v. Sämtliche Werke. Bd. 12. S. 4-5.
15 Жирмунский В.М. Указ. соч. С. 55.
16 Eickendorff J. v. Werke. Bd. 2. S. 8.
17 Eickendorff J.v. Op. cit. S. 136.
благодаря роману Арнима отец смог ненадолго увидеть мир глазами художника: умершая возлюбленная сына стала казаться ему «самым прекрасным» существом на свете, а картины в вечернем свете как будто ожили. «Многие темные места» романа «все сильнее привлекали» его и «многое казалось правдивым, как собственное сокровенное мнение или давние, потерянные ... мысли». Филистер «впервые в жизни ощутил чудесную силу поэзии в самом себе»18.
Столь неожиданный, даже пугающий его перелом, тем не менее, избавляет от того, что прежде «давило». «Прилежное чтение» постепенно учит «принимать и разрешать многое из того, что раньше было непостижимо в самом себе, в окружающих людях и вещах». Рассказ помещика завершается словами, которые мог бы сказать о себе хронический больной, ощущающий близкое выздоровление: "Ich befinde mich jetzt viel wohler"19.
Эйхендорфа неслучайно привлекает именно этот роман Ар-нима. Он сразу же указывает на основную тему романа «Графиня Долорес», тему греха, который у Арнима всегда сопровождается каким-то ослеплением. Графиня Долорес не замечает двуличия соблазнителя, забывает про мужа, не слышит голоса совести, увлекшись вымышленной ролью участницы дипломатических игр, которую ей предложил соблазнитель. Лишь после своего падения она понимает, что жила в вымышленном мире. С еще большей тщательностью Арним показал, как разрушительно действует замкнутость на самого себя в истории княгини: "Seit ... die Fürstin sich ihrer Leidenschaft ... ganz hingegeben, war ihr der Geist in allen seinen Kreisen verwirrt und verfälscht; mit keiner Seele konnte sie sich eigentlich verständigen, in allen Wesen irrte sie sich"20. Княгиня, ложно истолковывает поступки и слова окружающих, подгоняя их под свои любовные мечты, что ведет к трагедии, к смерти трех человек. Так и в романе Эйхендорфа: светские литераторы и любители искусств, все «родственные души», связанные «вечной дружбой» и «священным союзом», на самом деле объединены «кое-как, тысячей тонких, почти невидимых нитей тщеславия, расточаемых похвал и похвал ответных... хотя они слишком уж охотно называют это любовной сетью»21. И подлинный талант, и подражатели, и заурядность замкнуты в самоослеплении. Одни из них критикуют Арнима, дабы заглушить голос собственной совести, другие слишком поглощены собственным тщеславием, чтобы посмотреть на себя со стороны.
18 Ibid. S. 138.
19 Ibid.
20 Arnim A. v. Sämtliche Romane und Erzählungen. München, 1962. Bd. 1. S. 489490.
21 Eichendorff J. v. Op. cit. S. 139.
Причина нравственного выздоровления «наивного читателя», «порядочного и трудолюбивого земледельца», — прозрение относительно и самого себя, и той духовной стороны реальности, которая раньше совершенно ускользала от его внимания. На него «давила» прежде всего неправда «в самом себе», закрытость по отношению к близким и ближним, своеволие, от которого бежал его сын. Недаром первым его шагом преодоления «слепоты» стала поездка к сыну в «далекий город», желание проникнуть в жизнь другого. То, что Эй-хендорф думает именно об исправлении внутренней «неправды», подтверждает параллелизм рассказов о покаянии легкомысленной подруги художника и его отца. Давят на человека и внешние события. Имея в виду, что роман был задуман как «образ ... эпохи ожидания, тоски и скорби»22, можно усматривать в его содержании и отражение человеческого страха перед лицом непостижимых и зачастую болезненных исторических перемен; не случайно здесь фигурирует представитель того сельского дворянства, исчезновение которого болезненно переживал сам автор. Примирить человека с историей может лишь взгляд на окружающую ситуацию извне, сверху, чувство освобождения от себя и своих желаний. Эту возможность выйти за пределы собственной индивидуальности Эйхендорф считает дарованной свыше, литература же, по угадываемому его мнению, призвана подготовить читателя к такой встрече с миром и самим собой.
В своем первом романе Эйхендорф, действительно полноправный (хотя самый «молодой») представитель гейдельбергского романтизма, предлагает собственный вариант «религиозного отречения», все еще считая образцом для себя как писателя то чувство «жизни в избытке», которое он находит в произведениях Тика и Новалиса. В то же время ему хочется представлять искусство как силу, которая, пусть и в утопическом будущем, может изменить реальный мир, начиная с жизни отдельного человека.
При этом, в отличие от «Графини Долорес», «подлинной» и «поучительной» истории, как утверждает подзаголовок романа Ар-нима, Эйхендорфу изначально ближе позиция «парящей» романтической иронии, чем какая-либо дидактика. Финал «Предчувствия и действительности» дает целостный пространственный образ: граф Фридрих из монастырского сада видит, как с одной стороны между небом и землей скрывается парус корабля, увозящего Леонтина и Юлию, а по другую сторону от него «меж потоками, виноградниками и цветущими садами» скачет поэт-поденщик Фабер, стремящийся вернуться в «блестящую» мирскую жизнь. Критически изображаемый на всем протяжении романа, Фабер вдруг оказывается не менее
22 Eickendorff J. v. Sämtliche Werke. Bd. 12. S. 9.
важен для художественного целого, чем пришедший к «покаянию» Леонтин: без него точка зрения Фридриха уже не означала бы «центр», открывающий две крайности — уход в утопию и суетную, но по-своему прекрасную жизнь. Примечательно, что Доротея Шлегель, редактировавшая роман, предлагала убрать фигуру Фабера из финала: по всей видимости, на ее взгляд такое появление поэта-подражателя противоречило замыслу произведения, которое должно было создать еще один вариант романтически-выдающейся личности. Тем не менее Эйхендорф по совету Фуке оставил в финале этот художественно оправданный образ.
В позднем романе «Поэты и их подмастерья» (1834) писатель обнаружит итоги переосмысления своего гейдельбергского этапа.
Список литературы
Arnim A. v. Sämtliche Romane und Erzählungen. Bd. 1. München, 1962. Eichendorff J. v. Sämtliche Werke. Bd. 12. Regensburg, 1910. Eichendorff J. v. Sämtliche Werke. Bd. 13. Regensburg, 1911. Eichendorff J. v. Werke. In 5 Bdn. Bd. 2. München, 1978. Goethe W. v. Goethes Werke. Bd. 7. Hamburg, 1950. KorffH.A. Geist der Goethezeit. Bd. 4. Leipzig, 1953.
Lämmert E. Eichendorffs Wandel unter den Deutschen: Überlegungen zur Wirkungsgeschichte seiner Dichtung // Die deutsche Romantik. Göttingen, 1967. S. 219-252.
Жирмунский В.М. Религиозное отречение в истории романтизма. М., 1919.
Сведения об авторе: Черепанов Даниил Дмитриевич, аспирант кафедры истории зарубежной литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
