CC BY
151ПРОСТРАНСТВО
Поселенческая и расселенческая структура сельской России: изменения последних десятилетий
Дмитрий Лухманов
Два радикальных и практически исключающих друг друга призыва звучат время от времени с трибун различных совещаний и конференций, со страниц газет и журналов. Раздаются они, как правило, из уст людей, не являющихся специалистами в области расселения и демографии. В чем суть этих призывов? Очень обобщая и огрубляя их содержание, можно сказать, что за первым из них стоит ностальгическое стремление увидеть сельскую Россию такой, какой она была лет 90 назад (в три-четыре раза большее, чем сейчас, количество деревень с крестьянскими семьями из пяти-восьми человек); за вторым — давно отвергнутая жизнью утопическая идея сплошной урбанизации сельской местности (строительство многоэтажных агрогородов, “стирание границ между городом и деревней” и т.п.).
Все эти мечты разбиваются о суровую действительность, предопределенную предшествующим развитием российской деревни и особенно ее развитием в советское время. В самом деле, простое сопоставление данных о количестве деревень в разные годы, числе их жителей, размере крестьянского двора (то есть о числе людей, приходящихся в среднем на один такой двор), о возрастном составе сельского населения и о региональных различиях в заселенности и населенности сельской России приводит нас к одному выводу: путь, пройденный российской деревней в последние десятилетия, совершенно изменил ее облик. И качественно (по составу населения), и по количественным показателям (число деревень, численность населяющих их жителей) современная сельская местность резко отличается от тех представлений об идеальном типе сельского расселения, которые прочно держатся в головах ревнителей идеи ее переустройства.
Дмитрий Николаевич Лухманов, старший научный сотрудник Института географии Российской академии наук, г. Москва.
Напомним некоторые цифры. По данным всесоюзных переписей, в 1959 году сельское население России составляло около 55 млн. человек, проживали они в 294 тыс. населенных пунктов. В 1970 году сельских жителей насчитывалось 49 млн. человек, сельских поселений — 217 тыс. К 1979 году число сельских жителей сократилось до 42 млн. человек, деревень — до 177 тыс. А переписью 1989 года зафиксировано 39 млн. сельских жителей и 153 тыс. сельских населенных пунктов. При этом существенно изменилось не только количество сельских поселений, но и их распределение на мельчайшие (с числом жителей менее 10 человек), малые (от 10 до 100 человек), средние (100—500 человек) и крупные (более 500 человек). Удельный вес первой группы в общем числе сельских поселений за 30 лет вырос с 14,1 до 19,8 процента, второй — сократился с 47,2 до 41,0 процента, третьей также упал с 30,6 до 26,2 процента, а четвертой — увеличился с 8,1 до 13,0 процента1.
Очевидно, что выросла доля крайних по числу жителей, то есть мельчайших и крупных сельских населенных пунктов. В то же время при общем уменьшении сельского населения на :/3, в 1,5 раза увеличилось число жителей наиболее крупных поселений. В целом уменьшение количества деревень за 30 межпереписных лет сопровождалось изменением самого рисунка расселения и заселенности: произошло то, что специалисты называют концентрацией и поляризацией населения и расселения.
Что понимают под этими терминами? Концентрация — это все увеличивающееся сосредоточение жителей в сравнительно немногочисленных (в нашем случае — наиболее крупных и жизнеспособных) поселениях. Концентрация проявляется как в структурном отношении, когда заметно возрастает значение поселений определенного типа, так и в территориальном, когда все более выраженной становится очаговость сельского расселения. В староосвоенных регионах Европейской России следствием структурной концентрации является поляризация демографического и расселенческого ландшафта, то есть увеличение доли мельчайших и крупных населенных пунктов и одновременно провал в зоне средних.
Как структурная, так и территориальная концентрация стимулирует относительное возрастание роли местных центров, умножение и усложнение их функций. В результате сосредоточения в таких центрах и в зонах их повседневного сильного влияния основной деятельности “привязанного” к ним населения меняется сам характер хозяйственно-производственного давления на территорию. Образуются, с одной стороны, хорошо выраженные локальные очаги антропогенного воз-
действия, с другой — куда менее интенсивно используемые межцен-тровые пространства. В них происходит в лучшем случае смена типа землепользования, в худшем — нерегулируемая и в нынешних условиях практически неизбежная хозяйственная деградация.
Первый вариант изменений характерен для сельских районов, тяготеющих к крупным городам. Здесь уже давно одной из типичных форм расселения было расселение рекреационное или дачное. В течение многих лет дачные поселки оставались атрибутом образа жизни, присущего довольно узким слоям населения, занимавшим верхушку социальной пирамиды российского общества. Но с конца 40-х — начала 50-х годов XX века слой людей, желавших и имевших возможность приобрести “летнее жилище”, стал довольно быстро расширяться. Вместе с убыстряющимся ростом числа личных автомобилей и совершенствованием пригородных сообщений это привело к значительному удлинению радиуса рекреации. И дело не ограничилось территориальной экспансией садово-огородных участков. В зонах сельского расселения, расположенных в часе-двух езды от столиц, стал формироваться рынок относительно дешевого деревенского жилья, вполне пригодного для летнего отдыха. Возник совершенно новый тип сельского расселения с резко различной сезонной плотностью населения (максимальной летом и минимальной зимой).
Во многих районах, тяготеющих к большим городам, только наиболее крупные сельские поселения сохранили свою прежнюю сельскохозяйственную функцию. “Неперспективные” деревни, напротив, стали по преимуществу местами отдыха горожан, иногда даже полностью перешли во владение последних. Сельские жители, оставшиеся в такого рода “перепрофилированных” поселениях, занялись обслуживанием дачников, что позволило им не только сохранить личное подсобное хозяйство, но и сделать его товарным. В настоящие дачные поселки или, как минимум, места размещения разрозненных “вторых домов” горожан превращается часть полностью заброшенных деревень, а некоторые растущие сельские поселения становятся по существу поселками-спальнями для людей, работающих в близлежащих городах и крупных сельских центрах. Получается, что притянув сначала значительную часть сельского населения и послужив таким образом одной из главных причин запустения деревни, крупные города со временем сделались источником репопуляции сельской местности, правда, с совершенно иным качественным содержанием.
Второй вариант изменений характерен для куда большего числа сельских районов, а свое наиболее яркое, бросающееся в глаза выражение он получает в депопуляции.
Депопуляция деформировала типичные формы и структуры расселения: интенсивный миграционный отток сопровождался почти по-
всеместным изменением сети сельских поселений и исчезновением значительной их части. Депопуляция затронула (правда, в разной степени) и малые, и средние, и крупные сельские поселения. Более того, начавшись в сельской местности, она захватила уже и многие малые российские города.
Депопуляции имеет как количественную, так и качественную сторону. Количественная сторона депопуляции — это сокращение численности сельского населения, глубокие нарушения естественного хода воспроизводства демографических структур, прежде всего выражающиеся в том, что смертность начинает превышать рождаемость. Пример Европейской России хорошо это показывает. Еще в 1980—1988 годах только пять ее областей — Псковскую, Рязанскую, Тверскую, Тульскую и Тамбовскую — целиком можно было отнести к регионам, в которых смертность выше рождаемости. За 1989—1990 годы к ним добавились еще 12 областей Нечерноземной и Черноземной зоны, а в 1991 году процесс естественной убыли населения захватил Предуралье и некоторые районы традиционно благополучного Юга. В 1992 году смертность превысила рождаемость уже в целом по России как в городах, так и в сельской местности2. В центральной части России сформировался крупный регион, в котором темпы оттока сельского населения опережают средние по стране. Правда, в самые последние годы в наиболее быстро терявших население областях Центра, а также Севера и Северо-Запада убыль сельского населения несколько сократилась. Однако за одним исключением, речь о котором пойдет ниже, это говорит не о каких-то положительных сдвигах, а лишь о том, что процесс депопуляции здесь как бы разветвился. На одной его ветви за счет резкого превышения смертности над рождаемостью и при практически полном исчерпании миграционного потенциала завершился переход в наиболее острую фазу депопуляции. Он сопровождался повсеместным превышением смертности над рождаемостью, увеличением доли мелких деревень, резким постарением населения в населенных пунктах всех типов. На другой же ветви обозначились компенсационные изменения. Смысл их в том, что естественная убыль населения совмещается с миграционным его притоком в отдельные районы областей, в целом образующих блок депопули-рующих территорий.
Внутри этого блока выделяются Новгородская, Псковская и Тверская области3. В них сильнее всего сказалось влияние на сельское население двух исторических столиц России с их почти неограниченным спросом на рабочую силу. Здесь депопуляция сельского населения началась еще в конце XIX — начале XX века; здесь основные кризисные характеристики сельских поселений получили к настоящему времени наиболее яркое выражение, распространившись
и на малые города; наконец, здесь лучше всего видно, как накапливавшиеся долгое время частные количественные изменения в конце концов преобразовались в качественные.
Тут следует заметить, что самих по себе данных об изменении численности населения еще недостаточно для того, чтобы разобраться в существе происходящих процессов. То же самое можно сказать и о показателях перераспределения удельных весов сельского и городского населения во всем населении. В трудоизбыточных сельских районах убыль населения до некоторого рубежа работает на полезную, зачастую просто необходимую разгрузку деревни. Поэтому одни и те же по темпам и “знаку” (прирост или убыль) изменения численности населения могут кардинально различаться по своему качественному содержанию. В одних случаях эти изменения будут означать общее увеличение/уменьшение численности при пропорциональном изменении всех возрастных категорий, в других — нарушение сложившегося прежде соотношения между разными возрастными категориями населения, разбухание доли одной-двух категорий.
В наиболее концентрированном виде качественная сторона процесса депопуляции выражается в динамике семейного состава. К началу 90-х годов во многих административных районах трех областей средний размер крестьянских дворов уменьшился до 2,1—2,3 человек. (Напомним, что в конце прошлого века даже в самых неблагополучных нечерноземных губерниях на один двор приходилось более 5 человек.) Ныне здесь распространены семьи двух видов: пары пенсионного возраста и одинокие матери с детьми, часто нетрудоспособными по инвалидности.
Далеко зашедшая качественная депопуляция привела к тому, что сельская и городская семья как бы поменялись местами. Раньше первая превосходила вторую по числу трудоспособных и детей и потому считалась более благополучной. Сейчас картина коренным образом изменилась. В 1989 году средний размер семьи в Новгородской и Тверской областях составлял: в городе — 3,1 человека, в деревне — 2,9. Более подробные данные можно привести по Новгородской области, где автор проводил специальное исследование. Здесь в том же 1989 году доля семей из двух человек в городских поселениях была 37 процентов, в сельских — 48 процентов; семей, имеющих детей в возрасте до 18 лет, — 53 процента в городах и 43 процента в сельской местности; семей с двумя и более детьми соответственно 25,5 и 24,1 процента. В Псковской области семьи только из лиц старше трудоспособного возраста, а также пенсионеры-одиночки составляли в населенных пунктах с числом жителей до 10 человек почти 100 процентов всех семей, в поселениях с числом от 10 до 25 — 60 процентов, от 25 до 100 человек — 50 процентов и только в более крупных — около :/3. В то же время
молодые брачные пары и семьи, включающие такие пары, составляли в общей сложности лишь 7 процентов семей в пунктах с населением более 100 человек, жалкие 4 процента — в пунктах с числом жителей от 25 до 100 человек и полностью отсутствовали в более мелких поселениях. Между тем удельный вес последних в общем количестве сельских поселений области превышал 60 процентов, а на долю проживавшего в них населения приходилось 17,5 процента всего населения Псковской области.
Такого рода метаморфозы в составе населения происходят по достижении некоторых, предельных для данной территории и данного времени, порогов. Тогда восстановление деградирующей системы расселения оказывается маловероятным (по крайней мере — при существующих условиях и схемах управления территорией) либо требует объема мероприятий, несопоставимого с ранее возможным и достаточным. Можно, конечно, рассчитывать на то, что увеличение доли работников на земле, ощущающих себя ее непосредственными владельцами, а также юридическое закрепление чувства хозяина будут способствовать спонтанному возникновению новых точек экономического и демографического роста. Причем произойти это может даже в тех местах, которые в настоящее время находятся в наихудшем положении по причине продолжающейся депопуляции. В действительности же в значительной части старозаселенных районов России депопуляции перешла черту, за которой уже невозможны ни стихийное возвратное движение в сторону роста населения, ни прекращение “самоликвидации” сельских трудовых ресурсов с помощью относительно простого набора стимулирующих мер. Поэтому совершенно необходима целенаправленная государственная политика в области сельского расселения. Однако вероятность ее скорой выработки и претворения в жизнь остается под большим вопросом, и вот почему.
Во-первых, до сих пор отсутствует регионально сбалансированная концепция использования сельскохозяйственных земель. Неясно, сколько и для чего их нужно. Нет и сколько-нибудь достоверных представлений о необходимых и достаточных трудовых ресурсах, за счет привлечения которых можно было бы обеспечить оптимальное использование наличного потенциала территории. Равным образом нет четких представлений о том, как микрогеографические характеристики территории влияют на динамику ее заселенности, на особенности развития местной экологической ситуации.
Во-вторых, даже те меры, которые представляются очевидными, — например, приоритетное развитие производственной и непроизводственной инфраструктуры в сельских районах — не осуществляются либо осуществляются недостаточно эффективно.
В-третьих, во многих теоретических работах и в большинстве практических рекомендаций нет, к сожалению, четкого понимания того, что различия в местных условиях возрастают по мере детализации объекта исследования. Грубо говоря, межобластные различия в социальнодемографических процессах (особенно в том виде, в котором эти различия отражаются стандартными статистическими показателями) выражены куда менее четко, чем различия внутриобластные (на уровне административных районов) и уж тем более, чем внутрирайонные (на уровне бывших и сохраняющихся совхозов, колхозов и сельсоветов).
В то же время многообразие различий на каждом из трех уровней — на макроуровне областей, мезоуровне районов и микроуровне низовых систем расселения — далеко не бесконечно. На каждом уровне различия могут быть классифицированы. При этом оказывается, что у регионов, заметно различающихся между собой на мезо- и макроуровне, микротерриториальные процессы обладают рядом сходных черт.
Это объясняется тем, что состояние социальной инфраструктуры, наличие рабочих мест в сельских и городских поселениях и их транспортная доступность, демографическая ситуация, этнический состав местного населения, его традиции, то есть весь набор причин, определяющих динамику сельского расселения даже на таких внутренне неоднородных территориях, как территория России, относительно невелик. И в целом набор этот тем больше становится унифицированным, чем ближе к человеку масштаб исследования. Многие различия на макроуровне вообще элиминируются, различия в мезоположении приобретают более универсальный характер, тогда как микроособенности, выявляемые обычно на территориях в несколько десятков квадратных километров, укладываются в относительно простую схему. Причем основные элементы этой схемы легко оцениваются с позиций здравого смысла, с вполне “земной” и ясной точки зрения жителей данного поселения или небольшой группы поселений. Ибо обычно люди хорошо представляют, в чем заключаются плюсы и минусы условий их жизни по сравнению с условиями жизни ближайших соседей.
Возьмем нормальное по составу село, такое, в котором до 30 процентов населения составляют дети и подростки, до 50 — лица трудоспособного возраста, до 20 — пожилые люди и старики. В требованиях, предъявляемых его жителями к территории их проживания, безусловными являются два приоритета: разнообразие сферы приложения труда в их собственном селе, соседних крупных селах и ближайших городах и транспортная доступность всех этих мест возможной и реальной занятости.
И действительно, исследования, проведенные автором в Курской области, показали, что периферийные части ее районов теряют население в 2—3 раза быстрее, чем те, которые непосредственно прилегают к райцентрам. Одновременно с помощью опросов удалось выяснить, что существует значительная разница в продажной стоимости домов одного и того же типа и главное, чем она определяется — это степень удаленности пункта с продаваемым домом от центров районов и главных дорог. Так, стоимость дома в деревне, расположенной в радиусе 15—20 км от Курска и на магистрали, в 2—3 раза превышала средства, затраченные на его строительство и на амортизацию; на расстоянии 40—50 км от Курска эта цена снижалась в 1,5—2 раза, а на не обеспеченной транспортом периферии за подобный же дом нельзя было выручить даже вложенные в него деньги. В то же время дом в ближайшем пригороде Курска оценивался выше, чем соответствующее жилье в самом городе. И тут нет ничего удивительного, так как в данном случае фактически оценивались земля и возможность ее сельскохозяйственного использования.
Очевидно, что на значительной части европейской России (кроме разве что ее южных областей и некоторых несельскохозяйственных регионов Севера) единое поле сельского расселения практически перестало существовать. Оно распалось на две части, резко отличающиеся одна от другой в демографическом и экономическом отношении и по совокупным культурно-бытовым характеристикам. Первая, относительно жизнеспособная часть представлена населенными пунктами, сохраняющими хозяйственно-организационные функции; вторая, деградирующая — “вспомогательными” поселениями, потерявшими или теряющими какой-либо потенциал демографического и экономического развития. Производственные связи между двумя частями сильно нарушены и, скорее всего, будут нарушаться и дальше вследствие происходящей в последнее время дезинтеграции крупных сельскохозяйственных предприятий.
Одним из важных следствий этого распада следует признать заметное ухудшение условий адаптации населения к самому процессу происходящих сдвигов в расселении. Дело в том, что скорость распада и соответственно перетекания населения из “умирающей” части в “живую” опережает те естественные темпы приспособления к меняю -щейся ситуации, которые доступны среднему человеку. Касается это как переселяющегося населения, так и остающегося (хотя положение последнего, вынужденного приспосабливаться к жизни в лишившихся активного населения деревнях, по-видимому, тяжелее).
Другое не очевидное, но важное следствие — это разрушение стереотипов поведения, характерных для поселений со сложившимися общностями. В целом же происходит поляризация поселений по потен-
циальным возможностям выживания и развития. Она хорошо заметна при сопоставлении центральных и периферийных ареалов расселения на всех территориальных уровнях: на уровне областей — между пригородными зонами областных центров и периферийными районами, на уровне районов — между центровыми и периферийными сельсоветами, на уровне сельсоветов — между охватываемыми ими “вспомогательными” или рядовыми поселениями и центральными4.
Еще один результат изменения населенческого и расселенческого поля — это социальная поляризация территорий. Она особенно заметна в тех областях поведения, где поведенческий выбор во многом обусловлен степенью информированности населения. Так, в своем электоральном поведении жители небольших и, главное, отдаленных от центра деревень оказываются, как правило, самыми большими конформистами: сильно зависят от “руководящих указаний” местного начальства, привержены традиционным, десятилетиями насаждавшимся образцам мышления. Они же плохо восприимчивы к любым инновациям, в особенности к тем, которые угрожают общинным стереотипам поведения. Отсюда почти полное повсеместное неприятие всяких “высовывающихся” (неважно в каком смысле люди “высовываются”: в экономическом, этническом, социальном или культурном).
В целом процесс депопуляции сельской местности в России может быть с большой степенью условности разделен на три стадии: стадию оттока, стадию неустойчивого разрушения поселенческой структуры и стадию ее устойчивого разрушения. Первая стадия характеризуется уменьшением среднего размера семьи как из-за общей тенденции к разделению сложных семей, так и по причине отъезда молодежи; вторая — уменьшением населения в трудоспособном возрасте и общим постарением населения; третья — резким снижением доли детей и подростков и, как следствие, началом депопуляции. При переходе каждой предыдущей стадии в последующую на первое место всякий раз выдвигаются те факторы депопуляции, которые придают ей все более необратимый характер. Смена же ведущих факторов является естественным результатом последовательного исчерпания тех ресурсов, которые могли бы удерживать ситуацию хотя бы в состоянии неустойчивого равновесия. С уменьшением демографических ресурсов происходит и ухудшение расселенческой ситуации. При общем для ареала депопуляции сужении хозяйственных и инфраструктурных функций сельских поселений возрастает поляризация расселения, и все большее число поселений превращается в нефункциональные придатки местного административно-хозяйственного центра.
В пространственном отношении территория сельской России может быть разделена на три группы областей, каждую из которых отличает свой тип динамики населения и расселения.
Сильнее всего (и раньше всего) депопуляционные процессы проявились в регионах с наибольшей долей мельчайших деревень, там, где привлекательность городов как мест приложения труда была особенно велика, и в ареалах с самым неудачным географическим положением, например, на периферии межстоличного региона и в зонах влияния бурно развивавшихся промышленных центров Сибири и Урала. В этой группе областей среднее звено расселения уже настолько размыто, что практически остались только два вида поселений, резко различающиеся между собой по качеству населения: немногочисленные относительно крупные центры сельсоветов и сельхозпредприятий и масса мелких поселений с числом жителей меньше 25 человек (среди них преобладают мельчайшие деревни, в которых “доживают” по 5—10 человек). Первые, в развитие которых в свое время были вложены немалые средства, пока еще способны функционировать в качестве опорных точек расселения; судьба вторых вряд ли может измениться к лучшему, если ничто не изменится в условиях их существования.
Вторую группу образуют ареалы расселения с достаточно четким преобладанием средних для данного региона населенных пунктов. Это Черноземный центр, равнинные области Северного Кавказа, Поволжья. В отношении этих регионов нельзя говорить о массовом исчезновении поселений. Здесь сохраняется общая устойчивость расселения, велика доля населенных пунктов, которые имеют функции сельскохозяйственного центра либо, будучи по своей природе несельскохозяйственными, обладают функцией освоения и эксплуатации территории (что обязательно для сохранения ее производственного потенциала в целом). Однако генеральная тенденция последних лет такова, что и здесь возможна потеря структурной устойчивости, переход к ускоренной концентрации жителей в крупных сельских поселениях при общем уменьшении численности населения. И в отдельных черноземных районах это уже произошло.
Третий тип эволюционной динамики присущ некоторым регионам Севера и Дальнего Востока (особенно Камчатке). Он характеризуется повсеместной и довольно быстрой концентрацией населения только в крупных поселениях. Причем в данном случае мы имеем дело в первую очередь с качественной стороной процесса депопуляции — результатом предельной поляризации населения: в крупных
центральных поселках средний размер сельского двора, доля детей и трудоспособных вдвое выше, а доля пожилых людей — в 1,5—2 раза ниже, чем в рядовых поселениях. Последние же превращаются или
уже превратились в места проживания одних стариков или стариков с детьми, чьи родители живут в городах или центральных усадьбах хозяйств, где благодаря разнообразию функций поселений им легче найти работу по специальности и/или более высокооплачиваемую.
Особняком стоят пока еще довольно редкие “перезаселенные” деревни, то есть те совершенно было опустевшие поселения, в которых сохранились дома и в последние годы снова появилось население. Это либо вернувшиеся старожилы, либо выходцы из других мест, приобретающие брошенное жилье. В демографическом отношении такие деревни резко отличаются от соседних. Их население, как правило, образуют полные, хотя обычно и небольшие (по 3—4 человека), семьи.
Число таких деревень еще очень невелико: единицы, максимум — один-два десятка на область. Но само явление, совершенно новое для России, обнадеживает. Оно явно связано с новыми тенденциями в миграционном поведении россиян. Переломными в этом отношении были 1990—1991 годы. В 1990 году на Северо-Западе и на Северном Кавказе количество прибывших впервые за многие десятилетия превысило количество убывших. В 1991 году положительное сальдо миграции в сельскую местность было отмечено уже в пяти крупных экономических районах, а в целом по стране российское село впервые за всю его послевоенную историю получило за счет миграции около 60 тыс. новых жителей5. Вызывает оптимизм и качество новоселов: доля молодых и семейных трудоспособных в их составе постоянно растет.
На динамику сельского населения существенное влияние оказывают различные административные и организационно-хозяйственные преобразования. Стоит напомнить, что только районные границы в большинстве областей России за 1959—1986 годы менялись трижды. Совершенно очевидно, что такого рода преобразования прерывают естественное саморегулирование территорий и тем самым расшатывают их расселенческую и демографическую структуры.
Перемена хозяина, кто бы ни выступал в его роли, — районный центр или центр хозяйства — всегда чревата временным расстройством сложившейся системы внутритерриториальных связей как хозяйственных, так и бытовых. При изменении административных границ возникают зоны “ничейного” расселения (уже не наше и еще не наше). А при преобразовании колхозов и совхозов в артели, товарищества, кооперативные объединения бывшие центры хозяйств или их подразделений утрачивают прежние организующие, отчасти и хозяйственные функции, внезапно выталкиваются в разряд сельских поселений, представляющих собой первоочередное поле количественной и качественной депопуляции.
* * *
В настоящее время главным признаком расселенческой структуры сельской России стало ее кольцевое строение. При общем оттоке сельского населения четко выражена его относительная концентрация вокруг точек роста разного масштаба: районы тяготеют к областной “столице”, сельсоветы — к районному центру, рядовые населенные пункты — к низовому хозяйственному центру. Этот главный признак с его различными вариациями, определяемыми местными природными и социально-экономическими условиями, должен обязательно учитываться при разработке любых схем и методов оптимизации демографической и расселенческой ситуации в регионах.
В то же время многолетние наблюдения автора убедили его в том, что за редким исключением любое сельское поселение, если оно не имеет минимального набора учреждений, придающих ему социальнобытовую самостоятельность, обречено на экстенсивное использование земель в непосредственной зоне его влияния или даже на их потерю и на умирание. Поэтому наивным было бы считать, что переход на новые способы землевладения и землепользования или возврат к забытым старым, например, к долгосрочной аренде или частной собственности на землю окажется достаточным для лечения “больного” сельского расселения. В действительности спектр необходимых мероприятий значительно шире и опираться он должен на хорошо продуманную и долговременную стратегию оптимизации всех уровней расселения — от крупнорегионального (объединяющего несколько областей) до низового.
При этом принципиально важно самое пристальное внимание обратить на реальные и повсеместно распространенные процессы, происходящие именно на низовом уровне. Это тот уровень, который часто выпадает из поля зрения, что приводит к появлению выводов и рекомендаций, хотя и правильно передающих общие тенденции, но не привязанных к заботам и нуждам конкретного объекта изучения и политики — человека.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Сельские населенные пункты РСФСР по данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. М., 1991. С. 5.
2 Народонаселение. Энциклопедический словарь. М., 1994. С. 402.
3 Здесь и далее при описании ситуации в этих областях использованы фактические данные и выводы, которые содержатся в следующих работах: Лухманов Д. Н. Динамика и устойчивость структур сельского расселения // Вопросы географии, № 132. С. 122—135; его же: Локальные особенности динамики сельского населения в районах ста-
рого заселения // Известия АН СССР, серия “География”, 1990, Й№ 2. С. 77—79; его же: Современные тенденции динамики сельского населения и расселения в пределах биполярной системы Москва — Санкт-Петербург // Биполярная территориальная система Москва — Санкт-Петербург. М., 1994. С. 145—156.
4 Лухманов Д. Н. Современные тенденции динамики сельского населения — конфликт “центр — периферия” // Методика и опыт изучения сельских поселений Нечерноземья. М., 1991. С. 21—23.
5 Народонаселение... С. 236.
