CC BY
49
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2019. № 2 (22). С. 24-34. УДК 940.2
DOI 10.25513/2312-1300.2019.2.24-34
Ю. А. Сорокин
ПОРЯДКИ В РУССКОЙ АРМИИ В ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XVIII в.
(ПО ЗАПИСКАМ Л. Н. ЭНГЕЛЬГАРДТА)
Реформы в русской армии, предпринятые Екатериной II и Павлом I, всегда вызывали заметный интерес в отечественной исторической науке. Рассуждая об отношении современников-офицеров к этим преобразованиям, историки ориентировались на отдельные высказывания мемуаристов, но не на весь комплекс источников личного происхождения. Изучение записок Л. Н. Энгельгардта позволяет существенно скорректировать выводы, сделанные в историографии. Они зачастую не доказаны, но лишь приняты на веру.
Ключевые слова: Екатерина II; Павел I; армейские будни; мемуары офицеров; Л. Н. Энгель-гардт.
Yu. A. Sorokin
ORDERS IN THE RUSSIAN ARMY IN THE LAST THIRD OF THE 18th CENTURY
(BY L. N. ENGELGARDT'S NOTE)
The reforms in the Russian army, undertaken by Catherine II and Pavel I, always evoked a noticeable interest in the national historical science. Speaking about the attitude of contemporaries-officers to these transformations, historians focused on individual statements of memoirists, but not on the whole complex of sources of personal origin. Study notes L. N. Engelgardt allows you to significantly adjust the conclusions made in historiography. They are often not proven, but only taken for granted.
Keywords: Catherine II; Pavel I; army everyday life; memoirs of officers; L. N. Engelgardt.
Лев Николаевич Энгельгардт прожил жизнь заурядную, в которой не было ни подвигов на поле брани, ни актов гражданского мужества, ни, хотя бы, решительных, с большими последствиями, поступков. Он родился 10 февраля 1766 г. Родитель его, Николай Богданович, был человеком скромного происхождения и скромного достатка, имел лишь 80 душ крепостных, но удачная женитьба (супруга в качестве приданого принесла мужу 700 душ) и беспорочная служба (вершина его карьеры - должность вице-губернатора в Могилёве) позволили
© Сорокин Ю. А., 2019
ему обеспечить Льву необходимые условия для «карьеры и фортуны». Впрочем, до восьми лет мальчик жил у бабушки, Н. Ф. Бутурлиной. Она и обеспечила внуку отменное телесное здоровье, не напрягая его учением. По признанию Льва Николаевича, она сама едва ли владела грамотой.
Возвращённый к отцу, мальчик был отдан в учение дьячку униатской церкви, затем отставному поручику, усилия которых пропали втуне «по тупоумию и лености ученика», т. е. самого Л. Н. Энгельгардта. Мемуарист вообще был нелестного мнения о своих
талантах и успехах в детстве [1, с. 17-18]. Если пытаться провести литературные аналогии (приём не нов в историографии), то юный Лев соединял в себе качества бессмертного фонвизинского Митрофанушки и пушкинского Петруши Гринёва. Правда, на год его поместили в пансион Эллерта в Смоленске. Эллерт прививал воспитанникам не столько знания, сколько послушание. За малейшие проступки дворянских недорослей секли без всякой пощады и розгами, и плетью, и деревянными лопатками, ставили на колени на три или четыре часа и проч. Юного Энгельгардта наказывали едва ли не ежедневно. Учение и воспитание, основанные на побоях, неожиданно принесли результат. Мальчик овладел арифметикой и геометрией, отличался в фехтовании, был успешен на уроках французского, преуспел в танцах, что позволило ему стать желанным кавалером на уездных балах и поражать всех своей учёностью, т. е. умением бойко говорить обо всём («как попугай», уточнил мемуарист), при этом ничего не понимая и быстро всё забывая. Между тем, год обучения в пансионе Эллерта стоил родителям 100 руб. В конце жизни, при написании мемуаров, Энгель-гардт благословил своё учение и воспитание, пропев осанну телесным наказаниям. Главное их достоинство, по мысли автора, есть приноровленность к жизни. Воистину, в эпоху поборницы просвещения Екатерины II никто и не ждал другого качества в образовании дворянина. Такого рода воспитание в глазах Энгельгардта имело ещё одно весомое достоинство - дети «с юности попривыкали даже к несправедливостям» [1, с. 19].
Итак, юный Лев готов к службе. В тринадцать лет он назначается аудитором, то есть чиновником с военно-судебными функциями, в Белорусский гусарский полк, что предполагало офицерский чин. С этого и началась армейская карьера Л. Н. Энгельгардта. Однако ему повезло - полк под своё командование принял В. В. Энгельгардт, которому Лев доводился внучатым племянником, а сам Василий Васильевич почитался племянником светлейшего князя Г. А. Потёмкина. Родственные связи обеспечили Льву перевод в гвардейский Преображенский полк сержантом, причём в числе служащих, а не недорослей.
Остановимся на этом эпизоде в военной службе 13-летнего Энгельгардта. Быть в числе служащих и быть в числе недорослей на службе - разница колоссальная. Сам мемуарист объяснял её так: все дворяне мечтали записать своих отпрысков в гвардию, но, если не было надлежащих связей, дитятю в гвардейский полк записывали недорослем. Это означало, что они не получали жалованья, им не шли чины, награды и прочие отличия - они именно числились. Записанные же, подобно Льву Николаевичу, в службу, также реально не служа, всё это получали, начиная с чина капрала, унтер-офицера или сержанта. «Гвардии сержант» даже в пушкинскую эпоху выступает как великосветский повеса. Матушка пушкинской Татьяны Лариной была в девичестве влюблена в такового: «Сей Грандисон был славный франт. Игрок и гвардии сержант». По признанию Льва Николаевича, в одном Преображенском полку таких сержантов было более тысячи человек, а недорослям не было и счёту [1, с. 20]. Другой мемуарист, А. Т. Болотов, полагал, что таких мнимых сержантов, «набившихся в гвардию», было не менее 20 тыс. человек.
Сержант гвардии, подобный Л. Н. Эн-гельгардту, получал паспорт, т. е. увольнительную от службы, считался в отпуске для окончания наук. Юный Лев учился в кадетском корпусе, учреждённом в Шклове экс-фаворитом Екатерины II генерал-майором С. Г. Зоричем, целый год, а потом отдан был в учение обер-квартирмейстеру М. М. Ще-лину в Оршу для обучения «практической геометрии и геодезии». На этом, по признанию мемуариста, закончились его воспитание и образование.
С июля 1783 г. началась служба Л. Н. Энгельгардта в различных армейских полках, что позволило ему узнать и понять военную службу до тонкостей, до нюансов. Он, что называется, тянул лямку, но вот понюхать пороху Энгельгардту удавалось редко. Он если и был в действующей армии, непосредственно в сражениях участия фактически не принимал, подобно толстовским Бергу или Друбецкому. Он дослужился до чина премьер-майора да получил «одобрительный лист». Лишь за взятие Варшавы ему, наряду с прочими, пожаловали золотую шпа-
гу, орден и чин подполковника. Ключевое понятие здесь - «наряду со всеми», то есть все получили, и он получил - не за подвиг, не за отличие, а за участие. Настоящие чины пошли с Павла. 13 ноября 1799 г. он вышел по прошению в отставку с правом ношения мундира и приличной пенсии. Жил на Москве и в подмосковном имении частным образом, счастливо женился, нажил в браке сына и четырёх дочерей. Одна из них, Анастасия, - супруга поэта Е. А. Баратынского; другая, Софья, стала женой известного в своё время литератора Н. В. Путяты, председателя Общества любителей русской словесности при Московском университете и сотрудника журнала «Русский вестник».
В подмосковном имении Энгельгардта Мураново бывали Гоголь, Ростопчина, Майков, Полонский, Тютчев, Давыдов, Аксаковы - так что на закате своей жизни Лев Николаевич оказался в среде, совершенно ему непривычной и незнакомой. Ей нужно было соответствовать. Лев Николаевич и начал писать мемуары, работая над ними в 18261835 гг. Родственники отнеслись к его литературному труду настолько снисходительно, что, после кончины Л. Н. Энгельгардта в 1836 г., его записки просто потеряли. Они случайно были обнаружены Н. В. Путятой лишь в 1858 г. Он и опубликовал их год спустя в своём журнале «Русский вестник». Оказалось, что текст, написанный лояльней-шим Л. Н. Энгельгардтом, несмотря на все купюры первого издания, содержат такой критический заряд, что фрагменты из них опубликовал в Лондоне А. И. Герцен (1861 г.). С наибольшей полнотой до революции записки Л. Н. Энгельгардта изданы в журнале «Русский архив», а фрагменты из них вообще публиковались очень широко в целом ряде изданий, например в журнале «Исторический вестник» в 1911 г.
Первое издание мемуаров в СССР приходится на 1988 г. [2, с. 205-308], со вступительной статьёй и примечаниями И. И. Подольской и биографической справкой В. В. Кукина и И. И. Подольской. Текст мемуаров сокращён очень заметно, опущена целая глава, касающаяся александровского царствования. По мнению этих авторов, записки «отличаются редкой искренностью и чистосердечием, но прежде всего литератур-
ным мастерством» [2, с. 215]. В целом с такой высокой оценкой следует согласится. Наиболее полное издание записок было осуществлено издательством «Новое литературное обозрение» в 1997 г., со вступительной статьёй и качественными примечаниями И. И. Федюкина [1]. По мнению учёного, сам факт написания записок должно увязывать с литературными и культурными контактами Энгельгардта в последние годы жизни [3, с. 10]. Окружённый литераторами, Лев Николаевич восхотел отдать дань литературному труду. Тесть не пожелал отставать от своих зятьёв.
И. И. Федюкин справедливо отметил, что мемуарист при подготовке своего текста опирался прежде всего на память, там же, где память ему изменяла, он привлекал письма из семейного архива и военные реляции, опубликованные в газетах. В последнем случае мемуарист не стеснялся воспроизводить в своих мемуарах максимально близко к тексту газетные публикации, особенно в тех случаях, когда сообщал о событиях, которым он не был ни очевидцем, ни участником. В этом случае историк, желающий использовать записки Л. Н. Энгельгардта как исторический источник, должен быть особо внимателен.
Следует также принять во внимание, что записки написаны славным человеком, что называется, добрым малым. В. В. Кукин и И. И. Подольская подчёркивают выдающиеся качества личности Льва Николаевича даже несколько назойливо: «предельно честный, взыскательный к себе»; «терпимый, умный и широкий во взглядах на жизнь»; «нравственный, добрый, с твёрдым характером, со скромностью и сдержанностью» [2, с. 207-208]. И. И. Федюкин оценивает личные качества мемуариста куда более сдержанно, удачно сравнив его с московскими старичками «времён очаковских и покоренья Крыма», над которыми трунил ещё грибое-довский Чацкий. Для такого сопоставления есть все основания. Во всяком случае, для мемуариста век Екатерины II (и это его осознанная, с точки зрения И. И. Федюкина, позиция) гораздо живее и памятнее современности. Это воистину золотой век, век славы России и гордости россиян. С нашей точки зрения, если уж проводить аналогии между
Л. Н. Энгельгардтом и литературными героями, то есть основания сопоставить его с полковником Скалозубом Сергеем Сергеевичем, ещё одним героем великой комедии А. С. Грибоедова. У них действительно много общего. И тот, и другой страстно мечтали стать генералами, оба получали чины и ордена не за пролитую кровь и даже не за храбрость в сражениях. Скалозуб, если отвлечься от школьных прописей, вовсе не глуп, может слыть хорошим товарищем и проч. Аналогия, конечно, рискованная, но ведь «всякое сравнение хромает».
Следует согласиться с И. И. Федюки-ным и в другом. В век Екатерины Льву Николаевичу не удалось ни выслужиться, ни реализовать себя в военном деле. Он не участвовал ни в штурме Очакова и Измаила, не был под Фокшанами и Рымником, упустил свои шансы под Варшавой. На страницах своих мемуаров он берёт своеобразный реванш у судьбы. Итак, Л. Н. Энгельгард служил в частях, принимавших участие в боевых действиях, но сам в боях де-факто не участвовал. Эти лавры приписаны ему в современной литературе совершенно незаслуженно. Так, он поименован в словаре русских генералов, участников боевых действий против армий Наполеона Бонапарта [4]. Включение его фамилии в подобное издание не только несправедливо, но и нелепо, ибо, по его собственному признанию, зафиксированному в мемуарах, в 1812 г. он обретался в казанском имении жены. В этом же издании сообщено, что чин подполковника и орден Св. Владимира 4-й ст. он получил за участие в сражениях под Фокшанами и Рым-ником, а чин генерал-майора ему присвоен в 1799 г. за участие в боевых действиях против горцев на Кавказе, чего просто не могло быть. Оставляем подобные штудии без комментариев.
Таким образом, армейская карьера Л. Н. Энгельгардта, его служба в вооружённых силах России в 1783-1799 гг. сами по себе яркая иллюстрация к армейским порядкам в Российской империи в указанный период. В своих мемуарах Лев Николаевич сумел расцветить этот в общем будничный процесс яркими подробностями. Остановимся на некоторых применительно к веку Екатерины.
Энгельгардт свидетельствует, что многие русские офицеры, да и командный состав русской армии, в частности, фельдмаршал граф П. А. Румянцев-Задунайский, с чьим именем связаны самые громкие победы русского оружия в турецкой войне, «был обворожён военным и государственным гением» Фридриха II. Во время посещения Берлина Румянцев, если верить мемуаристу, свёл короткие знакомства «со всеми славными прусскими генералами» и искренне восхищался прусской армией. Л. Н. Энгельгардт также почитает прусскую армию «лучшей в свете» на тот момент [1, с. 29]. Таким образом, мемуарист подтвердил тезис, который всё ещё не стал общим местом в отечественной историографии: Павел I, желая реформировать русскую армию по прусским военным образцам, в этом стремлении был не одинок. Со стороны государя это не прихоть и не каприз, а реальное стремление усовершенствовать русскую военную машину. Такой корифей отечественного военного искусства, как фельдмаршал П. А. Румянцев, вполне это намерение разделял.
В литературе высказано мнение, согласно которому русское национальное военное искусство по определению выше прусского. Реформы, которые во вверенных ему частях проводил князь Г. А. Потёмкин, по сути и по духу противостояли прусским началам. Но вот как оценивал преобразования светлейшего князя бывший недолгое время его адъютантом Л. Н. Энгельгардт. Он «преобразил армию в новую одежду» (утверждённую указом Екатерины II весной 1783 г.). Букли, длинные косы, пудра, старинные гренадёрские шапки, шляпы для мушкетёрских, кавалерийских и артиллерийских полков, длинные зимние мундиры и красные камзолы с длинными рукавами летом отменялись. Для нижних чинов по «введённой реформе» полагалось стричь волосы в кружок; они получили лёгкие каски с плюмажем из шерсти, белыми или жёлтыми в зависимости от рода войск, и латунными вставками; вместо длинных мундиров короткие куртки, вместо коротких штанов - чикчиры (то есть узкие штаны, украшенные разноцветными шнурками, и с кожаными вставками) на шести медных пуговицах поверх сапог. Летом полагались кители из тонкого холста (так назы-
ваемого фламского полотна) и широкие шаровары. При этом генералитет, штаб- и обер-офицеры, а также гвардия сохранили прежние свои мундиры и причёски. Одновременно Потёмкин распустил слободские гусарские полки и на их основе сформировал 10 легкоконных полков по 6 эскадронов в каждом [1, с. 47]. Новое обмундирование солдат, подчеркнём это особо, вводилось не во всей армии, а только в Новороссии, то есть в частях и подразделениях, подчинённых лично Потемкину. Общепризнано, что потёмкинский мундир для солдата много покойнее прежнего. Сам принцип, декларированный Потёмкиным, «солдатский наряд должен быть таков: что встал, то и готов», совершенно правилен. Но трактовать эти начала Потемкина как успешные военные реформы, с которыми начнёт бороться Павел, став императором, записки армейского офицера Энгельгардта не дают никаких оснований, хотя такого рода утверждения - общее место в советской исторической литературе.
В отечественной историографии сложился ещё один стереотип: служить в гвардии легко и престижно, служить же в армейских полках, особенно приближенных к театру военных действий, в век Екатерины и трудно, и не почётно. Свидетельства Л. Н. Энгельгардта заставляют усомниться в истинности такого суждения. Офицер в России, по свидетельству другого мемуариста, А. Ф. Ланжерона, под командой которого Энгельгардт одно время обретался, мог служить, где ему угодно, и свободно переходить из одного полка в другой. Если один полковой командир слишком строг, если офицеру не нравится место дислокации его полка, если есть любая другая причина, то он подаёт прошение в Военную коллегию, и его безотказно переводят служить в тот полк, который он себе сам и выберет. Полковой командир, получив назначение в новый полк, берёт с собой всех офицеров прежнего полка и служит далее с ними. Проштрафившийся офицер просто переходил из одного полка в другой без порухи чести и без ущерба для карьеры [1, с. 211].
Качество боевой подготовки полка напрямую зависело от качеств его командира. Одно время Энгельгардт служил под командованием князя В. В. Долгорукого, «которого
команда была очень для молодых людей приятна, ибо вместо строгих смотров желал он только в лагере праздников, забавляя тем свою жену, на которой тогда только что женился. Всех заранее извещали, когда который полк будут смотреть, и для того полковники приготовляли праздники, иллюминации и фейерверки, и один другого хотели перещеголять» [1, с. 52-53]. Естественно, что в таком полку, выведенному в лагерь на учения, времени на само учение оставалось мало [1, с. 53]. Офицерский состав полков в этих условиях, по слову Павла I, неминуемо «развращался». Сам Энгельгардт, служа под началом Долгорукого, сильнейшим образом «пристрастился к пуншу» и от этой пагубной привычки отстал с трудом.
Зять Энгельгардта, С. К. Вязьмитинов, сделанный командиром Вологодского пехотного полка, предложил Льву Николаевичу перейти к нему в полк на том основании, что надобно же учиться службе. «Какое несчастье быть майором и не знать службы, начальники не уважают, подчинённые презирают», - резюмирует мемуарист [1, с. 52]. Л. Н. Энгельгардт и перешёл. Он вместе с полком жил в лагере с 15 мая по 15 августа, был зачислен в первую роту прапорщиком сверх комплекта (то есть начал узнавать службу с самых азов). «Нёс всю службу простого офицера, ходил в караулы, дежурил... Я вскоре узнал всю фрунтовую службу; при исходе из лагеря, я при полку исправлял майорскую должность и мог уже без стыда быть определён в полк и с честью удерживать своё звание» [1, с. 52].
Нам представляется, что служба под началом князя В. В. Долгорукого и служба под началом С. К. Вязьмитинова есть два полюса, между которыми протекала реальная служба офицера в армейских полках. Такая ситуация открывает широкие перспективы для разнообразных научных интерпретаций. Историк, в зависимости от своих целей, ориентировался на свидетельства мемуаристов из армейских офицеров, описывающих свою службу либо под началом командира, подобного Долгорукому, либо под началом командира, подобного Вязьмитинову, что позволяло им делать различные, зачастую противоположные, выводы о порядках в русской армии. Но, по крайней мере в 1786 г., если прини-
мать данные Энгельгардта, имело место превращение армейской службы и в праздники, и в будни одновременно. Офицер же мог выбрать, что ему ближе.
К чести Льва Николаевича скажем, что ему ближе порядки, заведённые Вязьмитино-вым. Его полку мемуарист сложил настоящий панегирик: «зять мой вёл службу, как должно бы наблюдать каждому; во-первых, военная дисциплина строго хранилась, чин чина почитал, но благородная связь была между корпусом офицеров; порядок канцелярии в отчётах сумм жалованья, амуниции, провианта и фуража приведены были в точность, обоз был исправный; полковые лошади были добрые, полк учился превосходно, в эволюциях офицеры были намётаны, солдаты без изнурения выправлены, одеты без лишней вытяжки, хорошо. Во время похода в России и Польше ни одной подводы ни под каким видом никто не смел взять, солдаты несли на себе все тяготы и даже шанцевый инструмент» [1, с. 62]. Поэтому в полку, «по навыкам к трудам», на марше «ни одного отсталого не было». В других же полках солдаты отставали сотнями. Картины жизни таких полков весьма нелицеприятные, например, в полку князя П. М. Дашкова, что Эн-гельгард также выписал очень ярко: «Солдаты во много претерпевали нужды, для продовольствия, провианта и фуража [он] принимал деньгами и задерживал их; то же случалось и с жалованием; хотя чрез некоторое время оно и отдавалось, но не в своё время, лошади худо были накормлены, отчего в переходах в Польше бралось множество подвод, почему беспрестанно на полк были жалобы, а во время кампании к полковому обозу наряжались солдаты, чтобы в трудных местах пособлять взвозить на горы. Чтобы нижние чины не роптали, князь дал поползновение к воровству, чем, по времени, Сибирский полк получил дурную молву; полковник имел пристрастие к некоторым офицерам, зато другие были в загоне и претерпевали разные несправедливости» [1, с. 62].
Начавшаяся в 1791 г. очередная русско-турецкая война позволила Л. Н. Энгельгардту дать несколько очень интересных зарисовок.
О том, что война есть золотое дно для командования, известно было всегда. Лев Николаевич оставил любопытное свидетель-
ство на этот счёт. Императрица прислала генералу М. Ф. Каменскому в подарок 5 тыс. руб. золотом. Он счёл сумму ничтожной. Чтобы продемонстрировать государыне своё недовольство, Каменский устраивал в Летнем саду завтраки с возлияниями для каждого встречного, пока деньги не кончились. А. В. Суворов, получив те же 5 тыс. руб. золотом, которые принёс ему камер-лакей, надорвал пакет, достал золотой империал, отдал его слуге с просьбой передать государыне, что на её службе он сделался очень богат, поэтому возвращает деньги. Екатерина всё поняла и прислала ему 30 тыс. руб. золотом -«эту сумму он принял безоговорочно» [1, с. 59].
Л. Н. Энгельгардт засвидетельствовал также, что военная добыча оставалась существенным аспектом войны. «Убитые турки раздеты были донага, и у нас в пехотном авангарде сделалась ярмонка: оружие всякого рода, конские богатые уборы и лошади продавались за ничто» [1, с. 80]. Эти военные традиции мемуарист не осуждает, он относится к ним как к должному.
Быть в действующей армии не значило воевать. Как о чём-то совершенно обыденном, рутинном сообщает Энгельгардт о том, что в те самые дни, когда А. В. Суворов штурмовал Измаил, его непосредственный начальник князь Потёмкин в действующей армии развлекал свою новую пассию - княгиню Долгорукову. Для неё было сделана «землянка», поддержанная несколькими колоннами и убранная бархатными диванами и «всем тем, что только роскошь может выдумать». «Из великолепной сей подземной залы» был сделан проход в особый будуар, куда входили только по приглашению светлейшего. Однажды вокруг «землянки» были построены в каре два полка (Екатеринослав-ский и Конно-гренадёрский), имея ружья, заряженные холостыми патронами, и в сумках по 40 патронов на каждого человека; рядом расположилась батарея из 100 пушек; обоих полков барабанщики выстраивались отдельной командой. Потёмкин вышел из «землянки» с кубком вина и приказал барабанщикам ударить тревогу, после которой и полки, и 100 пушек дали залп, чем праздник и кончился [1, с. 88]. Суворов штурмовал Измаил с 30-тысячным гарнизоном, имея и
войск, и пушек меньше, чем турки. Пока их товарищи развлекали «бесстыдного Потёмкина с его очередной любовью», русские демонстрировали под Измаилом чудеса мужества. Полоцкий полк после гибели командира, подполковника Яцунского, побежал было, но полковой священник, подняв свой крест, закричал, указывая на крест: «Стой, ребята! Вот ваш командир». Он лично повёл полк в атаку, и полк пошёл за ним, одним из первых ворвавшись на стену. Весьма характерно, что имени этого героя мемуарист даже не знает [1, с. 89]. Между тем, именно Потёмкин официально был назван «завоевателем Измаила»; он устроил пышный праздник в честь этого события, с верноподданническим восторгом описанный Г. Р. Державиным.
Отечественные историки уже третий век упрекают Павла I за его борьбу с «потёмкинским духом» и «потёмкинскими порядками» в русской армии, полагая, что они и составляют сердцевину русского военного искусства в это время. Остаётся невыясненным, какие у них были основания для подобной критики.
Сам Энгельгардт не был ни в лагере Потемкина в Бендерах, ни у Суворова под Измаилом. Но он совершил свой подвиг - возглавил штыковую атаку на высоту, предположительно занятую турками. Он мужественно взошёл на неё и нашёл только брошенную отступившими турками пушку. За это деяние ему не вышло ни чина, ни ордена, а только «одобрительный лист» за подписью князя Репнина. Энгельгардт за свой счёт ездил в Санкт-Петербург хлопотать о награде, имел даже встречу с Репниным. Тот прямо заявил Энгельгардту, что за свой подвиг он получил заслуженную награду, укорив: «Вы хотите быть вывеской вашей храбрости» [1, с. 107]. В русской армии награждали не по заслугам - вот печальный вывод мемуариста. Полковой священник в ознаменование своего подвига получил право отслужить благодарственный молебен за взятие Измаила [1, с. 215]. Три гвардейских офицера, присланные лично Екатериной в действующую армию, чтобы кровью смыть свой позор за трусость в столкновении со шведами, получили за кампанию георгиевские кресты, не участвуя в боях [1, с. 87-88]. С Энгельгардтом, на наш взгляд, поступили справедливо - увы, редкий случай в русской армии.
Лев Николаевич участвовал и в польской кампании, где не смог отличиться, поэтому он так ревнив к её героям, в частности к графу Моркову. Мемуарист, между прочим, очень благожелателен к польским инсургентам, тепло отзываясь и о Тадеуше Костюшко: «был мужественен и опытом научен в военном искусстве» [1, с. 108]. Эн-гельгардт наблюдал и за штурмом Варшавы, последствиям которого ужаснулся: «До самой Вислы на всяком шагу видны были всякого звание умерщвлённые, а на берегу оной навалены были груды тел, убитых и умирающих: воинов, жителей, жидов, монахов, женщин и ребят. При виде всего того сердце человека замирает, а взоры мерзятся таким позорищем» [1, с. 132]. По данным Энгель-гардта, поляки потеряли 13 тыс. человек, из которых «третья часть была цвет юношества варшавского», более 2 тыс. утонуло в Висле; около 800 человек из гарнизона уцелело, перейдя на другую сторону реки; 14 680 взяты в плен; «умерщвлённых жителей было несчётно» [1, с. 133].
За эти подвиги всем русским офицерам вышла щедрая награда - именно всем, по факту участия в кампании. Наконец-то и Эн-гельгардт после семи лет службы в чине премьер-майора стал подполковником, получил орден и золотую шпагу за храбрость. Победа списала всё - и жертвы, и казнокрадство, и преступления.
Важной особенностью записок Энгель-гардта являются яркие, образные и иногда очень злые характеристики его начальников, прежде всего П. А. Румянцева, Г. А. Потёмкина, но особенно А. В. Суворова. Нелицеприятные его оценки последнего резко диссонируют с теми постными благостными характеристиками, которые доминируют в отечественной историографии, и которые все представлены в дивном стихотворении Г. Р. Державина «Снигирь» (см. подробнее: [1, с. 136138]). Лев Николаевич готов признавать военный гений Суворова, но многие его нелицеприятные качества, вовсе неизмысленные мемуаристом, фактически перечёркивают в его глазах и глазах его читателей все высокие свойства Суворова как полководца.
Поскольку С. К. Вязьмитинов был сделан генерал-губернатором Уфимской и Симбирской губерний и командиром Оренбург-
ского корпуса, Л. Н. Энгельгардт счёл за благо перебраться под крыло зятя и принял приглашение возглавить третий Оренбургский пехотный батальон. Там, на «задворках великой империи», он и получил известие о кончине Екатерины и воцарении Павла. И в бытовании русской армии, и в жизни Энгель-гардта начиналась новая пора.
Есть обстоятельства, которые делают записки Л. Н. Энгельгардта весьма ценным и информативным источником для изучения армейских будней в правление Павла. Укажем на некоторые. Мемуарист, во-первых, прожил жизнь, лишённую особого блеска, любых крайностей. Он всегда стремился к середине, он из большинства. В сочинении Л. Н. Энгельгардта это большинство обрело голос. Он изложил банальные, привычные, общепринятые суждения, что делает его воззрения и оценки типичными для русского офицерского корпуса, для провинциального русского офицера. Он выразил именно общее мнение. Во-вторых, служа в провинции, Эн-гельгардт вместе с вверенным ему подразделением оказался в Казани, куда прибыл и император Павел I, устраивая смотр войскам данной военной инспекции. В литературе давно стало общим местом рассуждение о парадомании и мундиромании Павла Петровича, но как реализовалось на практике кредо монарха «Полки учить, а государю смотреть», сообщил своим читателям прежде всего Л. Н. Энгельгардт. Других свидетельств на этот счёт в корпусе русских мемуарных памятников, по большому счёту, нет. В-третьих, благонамеренный и лояльней-ший Л. Н. Энгельгардт смог в своих текстах дать такой критический разбор порядков русской армии, что даже А. И. Герцен публиковал выдержки из них в «Вольной русской типографии». Этот критический заряд мемуаров всё ещё не востребован в исторической науке.
Общее впечатление мемуариста об эпохе Павла и его качествах как государя чрезвычайно негативно (см. подробнее: [1, с. 204]). Это общее место у многих и многих мемуаристов, это могучая мемуарная традиция. Но мемуарист, переходя к частным сюжетам, всё более смягчается. Возникает коллизия, хорошо описанная в литературе: итоговые, именно общие оценки всего сделанного Пав-
лом трактуются авторами однозначно негативно, но его конкретные начала принимаются даже с восторгом.
В заслугу Павлу мемуарист ставит прежде всего следующее. Государь «осматривал войска», и не только войска столичного гарнизона и гвардию, но и «ежегодно разъезжал в разные части государства» [1, с. 204]. Сравнивая армейские порядки при Екатерине и Павле (ещё один приём, часто практиковавшийся русскими мемуаристами), Л. Н. Энгельгардт безусловно отдаёт пальму первенства матери. Он признает, разумеется, что «и при ней были несправедливости, но они были чрезвычайно редки, и претерпевали их частные лица, но не всё целое», т. е. не весь офицерский корпус, как было при Павле [1, с. 149]. Таким образом, мемуарист поучаствовал в создании ещё одной мемуарной традиции - об ущемлении общедворянских интересов Павлом I. Ни его самого, ни его последующих интерпретаторов совершенно не смутило разительное несоответствие этой общей установки и жизненных коллизий скромного армейского офицера. Обратимся к последним.
В 1795 г., как мы уже указывали, зять Энгельгардта С. К. Вязьмитинов был назначен генерал-губернатором Уфимской и Симбирской губерний и командиром Оренбургского корпуса. Лев Николаевич счёл за благо принять приглашение родственника (под благовидным предлогом «быть вместе с моей сестрой») возглавить третий Оренбургский полевой батальон и отправился служить в «столь отдалённый край», где и встретил известие о воцарении Павла. Довольно скоро в провинции почувствовали павловские военные новации: бывшие шесть Оренбургских полевых батальона, соединив по два, сделали полками, генерал-аншефы переименовывались в генералов от инфантерии и генералов от кавалерии, а генерал-поручики стали генерал-лейтенантами, были учреждены военные инспекции и проч. Л. Н. Энгельгардт нейтрален в оценках этих преобразований. Но одно павловское начало - укрепление воинской дисциплины - мемуарист расцветил интересными подробностями.
В батальоне Л. Н. Энгельгардта недоставало одного (!) солдата в сравнении со списочным составом. По этому поводу раз-
вернулась пространная переписка между Львом Николаевичем и инспектором И. А. Игельстромом. Батальонному командиру грозили серьёзные неприятности. Он ожидал «понести строгое наказание и, может быть, даже быть разжалованным» [1, с. 151]. Какой разительный контраст с веком Екатерины, когда списочный состав армейского полка был, по данным крупного русского историка Д. Петрушевского, на 40 % больше реального, и целые рекрутские наборы разворовывались.
Граф А. Ф. Ланжерон, командир полка, в котором служил мемуарист, по делам службы имел потребность встретиться с инспектором И. А. Игельстромом, но без письменного позволения государя командир не имел права покинуть место дислокации своего подразделения. Игельстром, в свою очередь, имея нужду во встрече с Ланжероном, уведомил графа, что дать ему позволения приехать к нему в Оренбург не смеет, а пусть Ланжерон приедет к нему инкогнито [1, с. 151]. Такой порядок вещей немыслим в век Екатерины, когда офицерский корпус наслаждался свободой в службе.
При Павле во все инспекции были разосланы генералы и штаб-офицеры, прошедшие подготовку в гатчинских батальонах и, следовательно, хорошо знакомых с требованиями новых воинских уставов, чтобы учить офицеров на местах «обряду, порядку и фрунтовой службе». В Оренбург прибыл майор Ф. Ф. Эртель, будущий генерал-лейтенант и герой 1812 г. Из его пояснений старые, поседевшие в службе офицеры, ничего не поняли. Ланжерон и Энгельгардт, не удовлетворившись словесными толкованиями, сформировали сводный батальон и потребовали, «чтобы он показал всё сказанное в уставе, что должен замечать батальонный командир во всяком обороте, то же и офицеры, и порядок каждого движения» на плацу. Эртель показал. Энгельгардт с удивлением обнаружил, что «эволюции были просты, требовалась только одна точность и мелочи удобопонятные» [1, с. 151-152]. Мемуариста, таким образом, перестали раздражать эти павловские новации. В итоге Уфимский полк «был выучен как нельзя лучше по новому уставу». Соседний Рыльский полк, которым командовал сам Игельстром, новых уставов
не принял и не учился, что аукнулось уже в следующем, 1798 г.
В феврале сего года полк получил повеление идти на «ревю» в Казань, куда с инспекцией должен был прибыть Павел и куда стягивались все пехотные полки инспекций. Уфимский полк передислоцировался в крупное торговое село Алексеевское на берегу Камы, в 100 вёрстах от Казани. Тут полк простоял всю весну, отдыхая и учась, чтобы во всей исправности предстать перед императором. В Рыльском полку, расквартированному здесь же, такого усердия в службе не выказывали или, лучше сказать, Игельст-ром свой полк измучил беспрестанным «учением парикмахеров», требуя правильно завивать солдатские парики. Не будучи знакомым с новыми уставами, ориентируясь лишь на традицию и слухи, но почитая себя правым, Игельстром пытался взыскивать на правах инспектора и с Ланжерона, и с Энгель-гардта. Все нервничали и суетились.
3 июня в Казань прибыл Павел с Александром и Константином. На следующий день был назначен торжественный вход полков в город. Уфимский полк Ланжерона и Екатеринбургский полк гатчинца генерал-майора Певцова отличились. В приказе им объявлено спасибо. Полк Игельстрома оконфузился. 5 июня был смотр на Арском поле; полки прошли после построения церемониальным маршем. Уфимцам вновь объявлена благодарность.
6 июня начались собственно учения. Полки должны были показать своё умение маневрировать на поле боя «плутонгами, полудивизионами и дивизионами». Затем -боевые стрельбы. Произошёл инцидент: 2-й батальон Рыльского полка не сумел вовремя зарядить ружья, а батальон Энгель-гардта должен был стрелять после него. Возникла заминка, чего Павел не любил чрезвычайно. Великий князь Александр, спасая ситуацию, подскакал к Энгельгардту и потребовал открыть огонь, но Лев Николаевич, зная службу, выполнить приказ отказался. Четырежды Александр Павлович со всё большей суровостью отдавал приказание стрелять, но, сообщает Энгельгардт, «я не спешил, выжидая, и выстрелил в своё время, когда был должен». Залп получился очень удачным. Государь заметил, что батальон-
ный командир Энгельгардт не выполнил прямого приказания наследника. Возможно было ожидать любой реакции на такое нарушение субординации, но Павел «был доволен моей исправностью», т. е. знанием службы [1, с. 156]. По окончанию учения император ласково с Энгельгардтом поговорил, потрепал по плечу и публично назвал «мастером своего дела». Это мастерство, т. е. искусность в делах, умение Павел Петрович в офицерах ценил чрезвычайно.
7 июня манёвры продолжились. Государь разгневался на Рыльский полк за «худую стрельбу», а уфимцы вновь отличились, особенно батальон Энгельгардта. За это Павел целовал своего полковника в обе щеки в знак особой монаршей милости. 8 июня государь подводил итоги. Граф Ланжерон за подготовку полка был пожалован орденом Св. Анны 2-й степени. Получая орден из рук государя, благородный Ланжерон честно заявил, что качественной подготовкой, удовлетворившей государя, полк обязан Энгель-гардту. Реакция Павла: «Знаю!» Он тут же вручил Льву Николаевичу «золотую шпагу с аннинским крестом». Тогда же государь предложил Ланжерону занять место не справившегося Игельстрома, но граф отказался на том основании, что место не вакантно, да и Игельстром ему благодетельствовал. Государь «топнул ногой, пыхнул и скорыми большими шагами ушёл». Все присутствующие посчитали, что Ланжерон пропал. Через полчаса государь вернулся, ударил графа по плечу и заявил: «Ланжерон, вы добрый малый, всегда я буду помнить твой благородный поступок» [1, с. 158]. По мнению Эн-гельгардта, этот инцидент свидетельствует о благородстве души Павла и много добавляет ему чести. Увы, Игельстром таких качеств не продемонстрировал, устроив после отъезда государя полку Ланжерона разнос и налагая взыскания «с торжествующим видом». Чуть позже был объявлен приказ Павла об отставке Игельстрома, которую старик не смог встретить достойно. Энгельгардт даже подумал, что его хватил удар.
В следующем, 1799 г., Лев Николаевич счастливо женился, стал шефом Уфимского
полка, был пожалован в генерал-майоры, затем сделан командором ордена Св. Иоанна Иерусалимского, что приносило до 1 000 руб. дохода в год. К этим милостям Энгельгардт отнёсся с известными жалобами на судьбу. «Служа в турецкую войну и против поляков усердно и ревностно, был я в нескольких сражениях, лица от неприятеля не отворачивал и ничего не получил. А за шаржирование на Арском поле и удачные батальонные выстрелы получил два ордена» [1, с. 160]. Сетования Энгельгардта вряд ли справедливы. Он получил все пожалования за дело: за знание службы, за соответствующую подготовку своего батальона, каковая и была продемонстрирована в присутствии императора. Служба за Павлом не пропадала, и случай Энгельгардта это подтверждает. Даже испросив отставку в ноябре 1799 г., Энгельгардт получил её с правом ношения мундира, что почиталось большой милостью. Очевидно, при Екатерине и Потёмкине служба была другой.
Павел I остался для Энгельгардта фигурой трагической, сотканной из противоречий, из чёрного и белого. Но все коллизии службы Льва Николаевича заставляют усомниться в том, что царствование его было очень тяжело для всего офицерского корпуса. Для людей, подобных Игельстрому, - да. Для людей, подобных Ланжерону и Энгель-гардту, - нет.
Мы полагаем, что записки Л. Н. Энгель-гардта надлежит шире использовать в исследовательской практике при изучении истории вооружённых сил России в царствование Екатерины II и Павла I.
ЛИТЕРАТУРА
1. Энгельгардт Л. Н. Записки. - М. : Новое литературное обозрение, 1997. - 256 с.
2. Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век / сост., вступ. ст. и примеч. И. И. Подольской ; биогр. очерки В. В. Кунина и И. И. Подольской. - М. : Правда, 1988. - 560 с.
3. Федюкин И. И. «Век нынешний и век минувший» // Энгельгардт Л. Н. Записки. - М., 1997. - С. 5-12.
4. Энгельгардт Лев Николаевич // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. : альм. - М. : Студия ТРИТЭ : Рос. архив, 1996. - Т. VII. -С. 627-628.
Информация о статье
Дата поступления 14 марта 2019 г.
Дата принятия в печать 28 мая 2019 г.
Сведения об авторе
Сорокин Юрий Алексеевич - д-р ист. наук, профессор Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского (Омск, Россия) Адрес для корреспонденции: 644077, Россия, Омск, пр. Мира, 55а
E-mail: [email protected] Для цитирования
Сорокин Ю. А. Порядки в русской армии в последней трети XVIII в. (по запискам Л. Н. Эн-гельгардта) // Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2019. № 2(22). С. 24-34. DOI: 10.25513/2312-1300.2019.2.2434.
Article info
Received March 14, 2019
Accepted May 28, 2019
About the author
Yuri A. Sorokin - Doctor of Historical Sciences, Professor of Dostoevsky Omsk State University (Omsk, Russia)
Postal address: 55a, Mira pr., Omsk, 644077, Russia
E-mail: [email protected] For citations
Sorokin Yu.A. Orders in the Russian Army in the Last Third of the 18th Century (by L. N. Engel-gardt's Note). Herald of Omsk University. Series "Historical Studies", 2019, no. 2 (22), pp. 24-34. DOI: 10.25513/2312-1300.2019.2.24-34 (in Russian).
