CC BY
39
Д. А. Ланко
ПОПУЛИЗМ И ПОЛИТИЧЕСКОЕ УЧАСТИЕ: УЛИЧНЫЕ БЕСПОРЯДКИ В СТРАНАХ БАЛТИЙСКОГО РЕГИОНА В 2007-2009 гг.
В статье рассматривается взаимоотношение между популизмом и уличными беспорядками как формами профессионального и эпизодического политического участия соответственно. Данная гипотеза получает свое подтверждение на основе изучения Дании, Эстонии и Латвии, где имели место случаи как популизма в ходе избирательных кампаний, так и перерастания массовых акций протеста в уличные беспорядки. Делается вывод о необходимости проведения больших сравнительных политологических исследований политического участия в странах Северной и Южной Европы, в странах с развитой демократией и молодой демократией, а также случаев политического участия титульного населения и национальных меньшинств.
Ключевые слова: популизм, политическое участие, массовые акции протеста, уличные беспорядки, политические партии, Дания, Эстония, Латвия, сравнительная политология, политические институты.
Ни политические элиты стран Северной Европы, ни политологи, как представляется, оказались не готовы к уличным беспорядкам, прокатившимся по этим странам в 2007-2009 гг. Под уличными беспорядками здесь будет пониматься форма политического участия, когда во время массовых акций протеста имеет место применение насилия со стороны протестующих в отношении официальных и/или третьих лиц и/или причинение умышленного ущерба имуществу третьих лиц. Ярче всего эту неготовность к появлению в Латвии таких форм политического участия показал депутат Сейма — парламента страны — Я. Урбанович, по мнению которого в январе 2009 г. в «спокойную северную» Латвию «пришли традиции более южных европейских стран» (Урбанович, 2009). Однако даже беглый обзор массовых акций протеста, имевших место в европейских странах в указанные годы, показывает, что уличные беспорядки случаются в «северных» странах не реже, чем в «южных». Пальма первенства в этой статистике принадлежит Франции.
С одной стороны, во Франции уличные беспорядки имели место во время массовых акций протеста, большинство участников которых являлись этническими французами, и связаны они были с принятием так называемого закона первого найма, а также с избранием Н. Саркози президентом страны. С другой стороны, в уличные беспорядки превращались и акции протеста представителей этнических
© Д. А. Ланко, 2009
меньшинств, и предложение программы преодоления раскола в обществе между этническими французами и меньшинствами в конечном счете стало решающим фактором, позволившим Н. Саркози занять высший политический пост в своем государстве. Из других южноевропейских стран уличные беспорядки имели место в Венгрии, где в сентябре 2006 г. отдельные общественные организации потребовали отставки премьер-министра Ф. Дюрчаня. Эти события попали в хронологические рамки этой статьи, поскольку новые беспорядки по тому же поводу прошли и в марте 2007 г. Наконец, в третьей южноевропейской стране — Греции уличные беспорядки имели место в декабре 2008 г.: на этот раз участники акций потребовали отставки премьер-министра К. Карманлиса.
В поддержку греческим беспорядкам аналогичные акции состоялись не только в «южной» Испании, но и в «северной» Дании. Однако если в декабрьских 2008 г. событиях в Дании приняло участие лишь несколько десятков человек и назвать их массовыми не представляется возможным, то в марте 2007 г. акции протеста, в ходе которых использовались насильственные действия, в этой стране уже имели массовый характер. Тогда представители неформальных молодежных объединений протестовали против приватизации здания театра в Копенгагене, которое использовалось ранее этими организациями в качестве места проживания для созданных их участниками «коммун». Через месяц после этих событий уличные беспорядки имели место в другой «северной» стране — Эстонии, где представители преимущественно русскоязычной молодежи протестовали против переноса из центра Таллина памятника советскому воину-освободителю. А в январе 2009 г. настал черед третьей «северной» страны в исследуемой выборке — Латвии: здесь участники уличных беспорядков потребовали роспуска Сейма и назначения досрочных парламентских выборов.
На первый взгляд в этих случаях больше различий, чем общих характеристик. О географических различиях уже говорилось выше: если для «южных» стран Европы уличные беспорядки являются частым явлением, то в «северных» странах такое случается едва ли не впервые. Другим отличием является международный характер одних случаев и сугубо национальный — других. Как было сказано выше, беспорядки в Греции в декабре 2008 г. были поддержаны аналогичными акциями в Испании и Дании. Для участия в беспорядках в Дании в марте 2007 г. собрались представители неформальных молодежных организаций из разных стран Европы. Правительству Дании пришлось пойти на беспрецедентный в условиях действия Шенгенского режима шаг — ограничить въезд иностранцев в Данию из других стран-участниц Шенгенских соглашений. В
случаях же Франции, Венгрии, Эстонии и Латвии акции протеста имели исключительно национальный характер.
Различаются и причины проведения массовых акций протеста, перерастающих в уличные беспорядки. Это различие стремятся всячески подчеркивать сами организаторы массовых акций протеста, в первую очередь в Эстонии и Латвии. В Эстонии, по их мнению, речь идет о национальном конфликте, в ходе которого представители русскоязычного населения страны пытались путем массовых акций протеста предотвратить перенос «русской святыни», который был запланирован правительством страны при молчаливой, а иногда и открытой поддержке большинства населения, являющихся этническими эстонцами. В этом, по мнению Д. Линтера, одного из организаторов массовых акций протеста в Таллине в апреле 2007 г., заключается главное отличие эстонских от латвийских событий. Ведь в Латвии, по его мнению, массовые акции протеста «носят отчетливо выраженный социальный характер», в то время как в Эстонии они «наложились на национально-мировоззренческий контекст» (Линтер, 2009).
К слову, прокуратура Эстонии предъявила Д. Линтеру обвинение в том, что организованные им массовые акции протеста переросли в уличные беспорядки. Он был оправдан Таллинским городским судом за отсутствием в его действиях состава преступления лишь за десять дней до начала массовых акций протеста в Латвии, где подобные обвинения никому не были предъявлены. Таким образом, вопрос о том, почему массовые акции протеста в Таллине в апреле 2007 г. и в Риге в январе 2009 г. переросли в уличные беспорядки, остается открытым. Версия эстонской прокуратуры о том, что акции были организованы группой лиц, не получила подтверждения. Аналогично о причинах перерастания массовых акций протеста в уличные беспорядки во Франции, Венгрии, Дании и Греции у социологов пока нет единого мнения. Представляется, что принять участие в этой дискуссии могут и политологи, отталкиваясь от предположения о существовании взаимосвязи между формами политического участия.
Дискуссию о существовании взаимосвязи между формами политического участия, характерными для тех, кто пассивно участвует в избирательном процессе и профессионально занимается политикой, и тех, чье политическое участие лишь эпизодично (выборы, отдельные политические акции, неправительственные организации), начал еще А. де Токвиль. Именно он в своем исследовании американской демократии сделал вывод о том, что эффективно функционирующая демократия невозможна без так называемого духа граж-
данственности. Иначе говоря, чем больше граждане участвуют в работе неправительственных организаций, пусть и не связанных напрямую с политикой, например в кружках хорового пения, тем лучше работает демократия. Вывод А. де Токвиля о взаимосвязи между «эпизодическим» и «профессиональным» политическим участием был подтвержден и конкретизирован американскими политологами в 1970-1990 гг., когда были изданы научные труды по политическому участию, считающиеся сегодня классическими (см.: Verba, Nie, 1972; Verba, Schlozman, Brady, 1995).
В работах, опубликованных в 1990-х годах, высказывается гипотеза, что трансформация политического участия на «эпизодическом» уровне может привести к изменениям и на «профессиональном» уровне; в конечном счете эти изменения могут представлять угрозу для демократии.На наш взгляд, между различными формами политического участия существует и обратная взаимосвязь. А именно: трансформация «профессионального» политического участия оказывает влияние на изменение «эпизодического» политического участия. И тот факт, что в рамках второго типа появляются формы политического участия, которых раньше не существовало, является следствием изменений в первом типе политического участия. То, что в Северных странах Европы массовые акции протеста все чаще превращаются в уличные беспорядки, является следствием увеличения числа случаев популизма в «профессиональных» формах политического участия. Цель настоящей работы — продемонстрировать эту взаимосвязь на примерах Дании, Эстонии и Латвии. При этом само понятие «популизм», активно разрабатываемое в 1960-1970 гг., в настоящее время мало используется в политологической литературе, а потому заслуживает отдельного рассмотрения.
Понятие «популизм»
Эта категория, определяемая как борьба за власть путем повышения популярности отдельного лидера или политической организации с использованием необоснованных обещаний и демагогических лозунгов, широко использовалось в политической науке в 1960-1970-х годах (см.: lonescu, Gellner, 1969; Linz, Stepan, 1978). Чаще всего в качестве популистских рассматривались политические партии, чья программа опиралась на идеологию национализма. В самом деле, предположение о том, что уровень социально-экономического развития того или иного государства может существенно вырасти в случае ограничения в правах той или иной группы населения, определенной по этническому или расовому признаку, можно считать примером необоснованного обещания. В некоторых работах была сделана попытка представить в качестве популистских
политические партии, программы которых опираются на радикальный вариант социалистической идеологии. Действительно, «взять все и поделить» является хорошим примером демагогического лозунга.
Вместе с тем в 1980-х годах понятие «популизм» практически исчезает из политологической литературы. Можно назвать несколько причин этого. Главной среди них является размытость понятий «необоснованное обещание» и «демагогический лозунг». Если предположить, что необоснованным является то обещание, которое нельзя выполнить, то получается, что любое предвыборное обещание, оставшееся невыполненным после получения искомой выборной должности, является популистским. Такое определение популизма делает само это понятие абсурдным, поскольку едва ли можно найти на практике политическую партию, которой после победы на выборах удается реализовать все без исключения пункты своей избирательной платформы. Получается, что, исходя из такого определения популизма, любая партия может быть названа популистской. И здесь в действие вступает вторая причина невнимательности политологической литературы к понятию популизма в 1980-е годы — его негативная коннотация.
Во второй половине 1980-х годов одной из основных тенденций мировой политики стало падение авторитарных режимов во всех регионах мира, позже получившее название «третья волна» или «третий этап», демократизации1. И если в странах «третьего мира» одним из факторов демократизации стала «победа видеомагнитофона», как охарактеризовал ее Ф. Фукуяма (Фукуяма, 2004, с. 162-177), т. е. успехи в экономической сфере привели к демократизации политического режима, то в странах «второго мира» одной из причин демократизации стали, напротив, экономические неудачи советского правительства. Политические элиты новых независимых государств Центральной и Восточной Европы, а также Балтии захватывали власть в этих странах, обещая, что демократизация приведет к быстрому улучшению экономических показателей. При этом доминирующим подходом к изучению демократизации в 1980-1990 гг. был подход, согласно которому демократизация и уровень экономического развития государства никак не связаны между собой2.
1 С. Хантингтон и Р. Даль предлагают различную периодизацию демократизации политических систем, однако в обоих случаях события 1980-1990-х годов характеризуются как «третья волна», или «третий этап» (Хантингтон, 2003; Dahl, 1999).
2 Этот подход доминировал в западной литературе по проблемам демократизации в 1990-х годах, однако он не является единственным. Так, зависимость между демократизацией и уровнем экономического развития государства продемонстрировал в 1950-х годах
_ 213
В частности, на этом подходе основывалась вышеупомянутая работа С. Хантингтона (Хантингтон, 2003). Получалось, что политические элиты новых независимых государств Центральной и Восточной Европы, а также Балтии, в соответствии с доминировавшим тогда подходом к демократизации, пришли к власти на волне популизма. Ведь их обещания о быстром улучшении экономических показателей этих стран в связи с демократизацией не соответствуют научным выводам и являются, таким образом, необоснованными. Признавать этого политическая элита и академическое сообщество стран Запада не хотело из-за негативной коннотации понятия «популизм». Но и отказываться от доминировавшего тогда подхода к демократизации они не хотели, поскольку это поставило бы под вопрос достижения демократизации в тех странах, чьи экономические показатели после падения авторитарных режимов резко ухудшились. Единственным выходом стало предание забвению некогда популярного понятия «популизм», что и произошло.
Вновь понятие «популизм» в значении как правый, так и левый популизм появилось в политологической литературе США в начале XXI в. (см.: Cohen, 2001). Под правым популизмом в данном случае понимался рост поддержки избирателями так называемых третьих кандидатов на президентских выборах в США. Невозможность дать другое объяснение относительно большому числу голосов, поданных за Р. Надера на выборах 2000 г., заставило американских политологов объяснить его успех на выборах правым популизмом. Под левым популизмом понималось увеличение социальной базы так называемого левого антиглобалистского или альтерглобалистского движения. Ведь, согласно доминировавшим тогда среди американской политической элиты представлениям, экономическим подъемом 1990-х годов США были обязаны именно транснациональным корпорациям. И другого объяснения, почему в это же время в США росла социальная база протеста против деятельности транснациональных корпораций, кроме левого популизма, американские политологи не имели.
Аналогично в российской политологической литературе понятие «популизм» едва ли можно отнести к часто используемым. В 1990-х годах место для него нашлось в некоторых справочных изданиях (см.: Аверьянов, 1993, с. 306), в том числе переводных (см.: Гудин, Клингеманн, 1999, с. 75, 373). В начале XXI в. это понятие начинает использоваться российскими политологами значительно реже, и опять-таки из-за его негативной коннотации. Как отметил
С. Липсет, позднее эту гипотезу подтвердили Х. Линц и А. Степан (Lipset, 1959; Linz, Stepan, 1996).
214 _
Н. А. Баранов, «политика популизма в условиях зарождающихся демократических институтов... губительна для демократии»: ведь реализация такой политики чревата ситуацией, когда «страна скатывается к авторитаризму с последующим возможным переходом к тоталитарному режиму» (Баранов, 2006, с. 57). Таким образом, политический режим, существующий в России на протяжении последнего десятилетия, фактически признается популистским, а не всякий российский политолог готов к этому. Другое дело — признавать существование популизма за рубежом. Например, заявлять о «популизме снизу» в контексте трансформации политического режима в Украине (О дискуссии..., 2007, с. 44).
В 1996 г. А. Зиновьев назвал «безответственным обещанием ... сулить российскому народу превратить Россию в мощную, богатую, красивую и т. п. страну в ближайшие годы» (Зиновьев, 1996, с. 351). Десять лет спустя У. Бек сформировал свой список заявлений теперь уже западноевропейских политических элит, которые он охарактеризовал как «издевательство над людьми» (Бек, 2007, с. 7). Любопытно, что А. Зиновьев охарактеризовал обещания сделать Россию великой державой практически в тех же терминах — он назвал это «глумлением над народом». В список У. Бека попали и провозглашение идеалов полной занятости, и утверждения, что доходам большинства населения ничего не угрожает, и превознесение глобализации, и проповедование мультикультурной любви к чужим, и заявления, что техника и индустрия способны решать ими же порождаемые проблемы. Важно, что все заявления из списка У. Бека являются элементами политических программ практически всех крупных политических партий в западноевропейских странах.
Аналогично «безответственное», по мнению А. Зиновьева, обещание сделать Россию великой державой являлось в середине 1990-х годов и является сегодня элементом политических программ всех без исключения крупных политических партий России. Разница состоит лишь в том, что для одних парламентских партий страны «великая Россия» — это констатация (например, для «Единой России»), а для других — все еще обещание, но вполне выполнимое (например, для КПРФ). Таким образом, эти заявления едва ли можно охарактеризовать как популистские. В сегодняшних США и Европе, в том числе и в России, популистскими называются не те заявления, которые являются составными частями доминирующего политического дискурса, какими бы нереалистичными они ни были на деле, но те, которые нарушают устанавливаемые доминирующим политическим дискурсом табу. О популизме как о «нарушении табу» говорит и У. Бек (Бек, 2007, с. 8). Таким образом, признаком попу_ 215
ЛОЛИТЭКС. 2009. Том 5. № 2
лизма являются не «безответственные обещания» — термин, который крайне трудно определить, но обещания, которые в доминирующем политическом дискурсе не принято делать.
Например, в доминирующем политическом дискурсе в США, Европе и в России внешняя политика представляется неотъемлемым элементом деятельности государства. Разница заключается лишь в том, что в России, США и ряде европейских государств ставка делается на «жесткую силу», а в других европейских странах провозглашается примат «мягкой силы». Однако важность внешней политики является неотъемлемым элементом политического дискурса этих стран. Утверждается даже, что без внешней политики нет государства. Утверждать обратное — табу. Нарушение этого табу является признаком популизма. Именно поэтому датскую «Партию прогресса», занявшую второе место на парламентских выборах 1973 г., нельзя назвать никак иначе, кроме как популистской. Ведь в ее программе говорилось об отказе от внешней и оборонной политики, предполагалось закрыть министерство иностранных дел, а вместо разведывательных и оборонных ведомств завести автоответчик, который отвечал бы всем позвонившим «Мы сдаёмся» на русском языке (см.: Lodenius, Larssen, 1991, р. 216).
Популизм в Дании
Датская «Партия прогресса» отвечала вышеприведенному определению популизма и в период своего становления, и на более поздних этапах. Основатель партии — М. Глиструп является эксцентричным миллионером, который, как и большинство богатых людей (впрочем, как и бедных), всегда стремился уменьшить свои налоговые отчисления. Однако в рамках доминировавшего в Дании в 1970-х годах (и доминирующего поныне) политического дискурса это стремление не принято афишировать, более того, крупные корпорации и экономическая элита стремятся всеми силами привлечь внимание общественного мнения к финансируемым ими социальным и другим благотворительным программам. Таким образом, на заявления о ненужности уплаты налогов в доминирующем политическом дискурсе наложено табу. Это характерно для большинства стран Запада, где существует культ благотворительности и неофициальный запрет на демонстрацию богатства, однако в первую очередь это характерно для Северных стран, в которых неотъемлемым элементом политической системы является собственная модель государства благосостояния — предмет гордости для большинства населения этих стран, позволяющий им ощущать собственную исключительность (см.: Lawler, 1997, р. 566).
На заявления, отрицающие значение благотворительности и
уплаты налогов, в доминирующем политическом дискурсе в Северных странах и в Дании в частности наложено табу. И именно это табу нарушил М. Глиструп, когда не только создал сеть коммерческих предприятий с целью уменьшить свои налоговые выплаты, но и открыто заявил об этом. Более того, в 1972 г. он создал «Партию прогресса», программа которой тогда основывалась на критике социал-демократии с элементами идеологии анархизма, и тезис о ненужности уплаты налогов стал одним из ключевых элементов платформы этой партии на парламентских выборах 1973 г. На тех выборах, как уже указывалось, партия заняла второе место после социал-демократов, набрав почти 16% голосов.
В 1980-х годах исследователи крайне правых политических организаций в Западной Европе причислили датскую «Партию прогресса» к крайне правым партиям. Вместе с тем изначально программа и избирательные платформы этой партии основывались на идеологии не национализма, а анархизма. Правда, отдельные представители партии, в том числе и ее лидер М. Глиструп, неоднократно выступали с националистическими лозунгами, однако официально элементы идеологии национализма попадают в программу «Партии прогресса» лишь в 1980-х годах. Идеологию анархизма едва ли можно отнести к правым: несмотря на попытки, сделанные еще в XIX в., сделать анархизм самостоятельной идеологией не удалось. К концу ХХ в. в Западной Европе он превратился в неотъемлемый элемент критики социал-демократии, точно так же как коммунитаризм является неотъемлемым элементом критики либерализма (см.: Walzer, 1990, p. 6). Таким образом, в современной Европе анархизм следует рассматривать как элемент левого фланга политического спектра.
Элементы национализма появились в программе «Партии прогресса» лишь в конце 1980-х годов, и связано это было в первую очередь с ростом числа иммигрантов, постоянно проживающих в Дании. Здесь следует обратить внимание и на их общую численность (в 1982 г. в Дании постоянно проживало менее 20 тысяч выходцев из Азии и Африки, а в 1991 г. — более 40 тысяч), и на структуру иммиграции. Если в 1970-х годах большинство выходцев из стран Азии и Африки были трудовыми мигрантами, что не вызывало протестов со стороны большинства датчан, то к началу 1990-х годов резко увеличилось число беженцев — с менее одной тысячи человек в 1983 г. до почти 10 тысяч в 1987 г. (см.: Betz, 1993, p. 417). Это дало возможность части простых датчан, а также лидерам «Партии прогресса» заявить о том, что иммигранты приезжают в Данию не работать, а получать пособия, что не могло способство-
вать росту толерантности в стране. При этом именно включение элементов национализма в программу «Партии прогресса» стало причиной раскола в партийной элите.
Так, в 1983 г. М. Глиструп был приговорен к тюремному сроку за уклонение от уплаты налогов, а на парламентских выборах 1984 г. депутатом фолькетинга — парламента Дании — была избрана П. Кьеркегор, которая не только возглавила парламентскую фракцию «Партии прогресса», но фактически начала руководить партией в отсутствие ее лидера и основателя. Когда после освобождения из тюрьмы в 1986 г. М. Глиструп попытался вернуться к руководству партией и выступил с предложением включить в ее программу ряд резких тезисов националистического характера, т. е. вторично нарушить табу, налагаемое доминирующим политическим дискурсом, П. Кьеркегор не поддержала этого предложения. В результате возникшего конфликта в руководстве партии М. Глиструп был исключен из ее рядов в 1990 г. Правда, в руководящих органах партии у него осталось немало сторонников, которые продолжали настаивать на включении в программу партии откровенно националистических лозунгов.
В результате в 1995 г. П. Кьеркегор была вынуждена покинуть «Партию прогресса» вместе с группой своих сторонников и основать датскую «Народную партию», которую нельзя причислить к популистским в соответствии с данным выше определением популизма: в ее программе нет заявлений, направленных против иммигрантов, хотя критике подвергается политика Датского государства по вопросам миграции. Иначе говоря, в программе «Народной партии» нет нарушений табу, установленных доминирующим в стране политическим дискурсом. Такие нарушения имели место во второй половине 1990-х годов в программе «Партии прогресса», которая продолжала свою работу уже в отсутствие М. Глиструпа и П. Кьеркегор, а также в программе «Партии процветания», созданной М. Глиструпом после выхода из рядов «Партии прогресса». Однако если в 1970-х годов нарушение табу принесло М. Глиструпу успех на выборах, то в 1990-х годах оно не помогло ни «Партии прогресса», ни «Партии процветания».
Уже на выборах 1998 г. «Народная партия» опередила обе эти партии, а на выборах 2001 г., где «Партия прогресса» не набрала и одного процента голосов, а «Партия процветания» вообще не принимала участия, «Народная партия» заняла третье место после либералов и социал-демократов и вошла в правительственную коалицию с либералами. На выборах 2005 и 2007 гг. число мест, завоеванных этой партией в парламенте Дании, постоянно росло, а правительственная коалиция, составленная из либералов и представи-
телей «Народной партии», продолжала оставаться у власти. Таким образом, некогда популистская партия, завоевавшая значительное число голосов в парламенте посредством нарушения табу, наложенного доминирующим политическим дискурсом, и позиционировавшая себя как оппозиционная не только существующему правительству, но и политической системе в целом, в процессе своего развития отказалась от нарушений табу, оппозиции политической системе и даже вошла в состав правительственной коалиции.
Можно выделить следующие следствия появления «Народной партии» в политической системе Датского Королевства.
Во-первых, в Дании усилилась межпартийная конкуренция.
Во-вторых, изменился доминирующий политический дискурс. При переходе из «Партии прогресса» в «Народную партию» произошел не только отказ П. Кьеркегор и ее сторонников от нарушений табу. Изменилось и само понятие «табу». И сегодня доминирующий политический дискурс в Дании позволяет говорить, например, об «исламской угрозе», что представлялось совершенно неприемлемым в 1970-х годах. Тезис об «исламской угрозе» в доминирующем в Дании политическом дискурсе связан не только с участием страны в деятельности НАТО, включая антитеррористическую коалицию и войну в Афганистане, но и с событиями 2006 г., связанными с публикацией в газете «Jyllandsposten» карикатур на пророка Мухаммеда.
В-третьих, в качестве гипотезы выскажем предположение, что демонстрация того, как определенная часть политической элиты реализовала свои цели через нарушения табу, привела к легитимации нарушений табу в глазах определенной части датского населения. Это, в свою очередь, привело к возникновению тех форм политического участия, появление которых и стало причиной написания этой статьи. Ведь если массовые акции протеста как форма политического участия были характерны для Дании на протяжении всей послевоенной истории страны, то трансформация таких акций протеста в уличные беспорядки происходит только в последние годы. Причем не имеет значения, прибегают ли к нарушениям дискурсивных табу, т. е. к популизму, правые или левые партии; аналогично не имеет значения, трансформируются ли массовые акции протеста в уличные беспорядки под левыми либо правыми лозунгами.
Популизм в Эстонии
Об отношении постсоветских политических элит к понятию «популизм» уже говорилось выше. Пользуясь определением популизма, используемым в этой статье, нельзя не указать на то, что пост_ 219
ЛОЛИТЭКС. 2009. Том 5. № 2
советские элиты в странах Балтии, а также многие лидеры других постсоветских государств пришли к власти именно под лозунгами необходимости разрушения Советского Союза, что как раз и является нарушением дискурсивного табу, существовавшего в СССР. Причем дискурсивным табу оно являлось как в рамках дискурса политической элиты Советского Союза, так и в рамках дискурса, существовавшего в среде так называемых диссидентов. Ведь последние вплоть до самого распада Советского Союза продолжали утверждать, что введение в СССР элементов демократии, признание принципа уважения прав человека, а также возникновение элементов рыночных отношений в экономике приведут не к распаду Советского Союза, но, напротив, усилят советскую систему как в политическом, так и в экономическом отношении.
И коммунистические элиты, и диссиденты стран Балтии не были в этом отношении исключением. И когда и первые, и вторые заявили о необходимости выхода из состава Советского Союза, это стало для них нарушением табу, существовавшего в рамках их собственных дискурсов. После распада Советского Союза именно эти две группы сформировали основу политических элит Эстонии, Латвии и Литвы. И десять лет спустя конфликт между этими двумя группами продолжал определять доминирующий политический дискурс в Эстонии, причем, в отличие от Латвии, представители эстонской политической элиты из числа этнических русских приняли непосредственное участие в этом конфликте (см.: Grofman, Mikkel, Таадерега, 2000). Чаще всего этнические русские участвуют в этом конфликте на стороне первых, гораздо реже — на стороне вторых. К партиям бывших коммунистических элит в современной Эстонии следует отнести «Центристскую партию» и «Народный союз», а также «Коалиционную партию», утратившую свое влияние к концу 1990-х годов.
К партиям бывших диссидентов следует отнести «Союз отечества» (участвовавший в выборах 2007 г. в коалиции с партией «Республика») и «Партию умеренных», которая после своего поражения на парламентских выборах 2003 г. (тогда она получила лишь шесть мест в рийгикогу (в парламенте Эстонии) против семнадцати в 1999 г.) сменила лидера и название на «Социал-демократическая партия». Промежуточное положение между двумя группами занимает «Партия реформ», оба лидера которой — С. Каллас (до 2004 г.) и А. Ансип (с 2004 г.) являются представителями бывшей коммунистической номенклатуры, однако среди партийной элиты есть и бывшие диссиденты. В основе доминировавшего в 1990-х годах в Эстонии политического дискурса лежал именно конфликт между этими двумя частями политической элиты (см.: Тоот1а, 1999, р. 324). Под влиянием советской пропаганды — а значительная часть эс-
тонской элиты, как было показано выше, принадлежит к бывшей советской номенклатуре — к началу 1990-х годов большинство населения Эстонии были уверены в том, что экономика и политическая система Советского Союза развиваются передовыми темпами. При этом под влиянием личного опыта поездок населения Эстонии по территории СССР, а также под влиянием той части эстонской политической элиты, которая принадлежала к бывшим диссидентам, большинство населения страны были также убеждены в том, что экономика и политическая система в Прибалтийских республиках развивалась быстрее, чем в остальном Советском Союзе. Следовательно, после провозглашения независимости Эстонии страна должна была начать развиваться еще быстрее. Ведь распад СССР, как были уверены большинство эстонцев, позволял их стране избавиться от тех факторов, которые «тормозили» развитие ее экономики и политической системы и которые были характерны для Советского Союза в целом, но никак не для «передовых» Прибалтийских республик. Экономические и политические успехи Эстонии после провозглашения независимости в формирующемся доминирующем дискурсе страны трактовались именно как следствие избавления от контроля со стороны СССР.
В качестве примера широко использовалось опережающее развитие Эстонии по сравнению с соседней Латвией. Ведь если Латвийская ССР опережала Эстонскую ССР по экономическим показателям, то после распада Советского Союза две республики поменялись местами. Об этом говорили и более высокие для Эстонии показатели ВВП на душу населения, и тот факт, что Эстония получила статус кандидата в члены Европейского Союза в 1996 г., в то время как Латвия — лишь в 1999 г. Обе части политической элиты страны делали все возможное для того, чтобы накануне очередных парламентских выборов приписать эти успехи своей деятельности, что на деле привело к становлению тезиса об опережающем развитии эстонской экономики и политической системы в качестве центрального элемента доминирующего в стране политического дискурса. Отрицание «эстонского чуда» стало для этого дискурса своеобразным табу, и именно его нарушение со стороны созданной накануне парламентских выборов 2003 г. партии «Республика» позволило этой партии добиться значительных успехов на тех выборах (см.: Ланко, 2007, с. 134).
По результатам выборов 2003 г. «Республика» получила 28 мест в рийгикогу — эстонском парламенте — столько же мест, сколько наиболее популярная до сих пор «Центристская партия», и именно лидер «Республики» Ю. Партс стал премьер-министром
страны. Однако в данном случае популизм позволил достичь значительных результатов лишь в краткосрочной перспективе. В 2005 г. правительство Ю. Партса было вынуждено уйти в отставку, а на выборах 2007 г. «Республике» пришлось блокироваться с «Союзом отечества», поскольку в противном случае ни одна из этих партий не имела бы возможности завоевать места в рийгикогу. По результатам парламентских выборов 2007 г. «Союз отечества и республики» получил 19 депутатских мандатов — почти столько же, сколько «Союз отечества» в одиночку в 1999 г. Таким образом, в отличие от Дании, в Эстонии популизм не привел к появлению новой политической партии. Представляется, что популярность «Союза отечества и республики» будет падать и в дальнейшем.
Аналогично, в отличие от Дании, возникновение партии «Республика» не привело к изменению в доминирующем политическом дискурсе. Тем более, что эта партия шла на выборы под лозунгом «Выбирай порядок!», подразумевая, таким образом, что в Эстонии порядка нет, а, напротив, существуют значительные проблемы, в первую очередь высокий уровень коррупции в органах государственной власти. Однако уже накануне выборов 2007 г. практически все политические партии Эстонии вновь говорили исключительно об успехах эстонской экономики, причем каждая партия строила свою избирательную кампанию на попытках продемонстрировать свою роль в достижении этих успехов. Даже партия «Республика», выступавшая на тех выборах в блоке с «Союзом отечества», не стала исключением. И это несмотря на то, что, судя по результатам выборов 2003 г., заявления о существовании значительных проблем в эстонской экономике вызвали значительный резонанс в обществе: в меньшей степени среди этнических эстонцев и в гораздо большей — среди русскоязычного меньшинства.
Для последних это привело к росту недоверия к политическим институтам Эстонской Республики в целом. Раньше русскоязычное меньшинство полагало, что хотя в Эстонии и существует его дискриминация по сравнению с этническими эстонцами, лучшей альтернативы все равно не существует: в России уровень преступности в целом и коррупции в частности значительно выше, чем в Эстонии, а уровень экономического развития значительно ниже. Теперь же, когда, с одной стороны, эстонская элита в лице партии «Республика» признала существование в стране значительных проблем, а с другой стороны, близость к Санкт-Петербургу, где уровень экономического развития в середине 2000-х годов достиг эстонского, продемонстрировала перспективы альтернативного пути развития, доверие русскоязычного населения Эстонии к политической системе страны резко упало.
Неудивительно, что представляющая интересы русскоязычного населения страны «Конституционная партия» попыталась построить свою избирательную кампанию в 2007 г. на заявлениях о существовании значительных проблем в эстонской экономике, впрочем, безуспешно. Однако нарушение дискурсивного табу партией «Республика» стало одним из факторов легитимации в глазах русскоязычного населения страны нарушения табу на уличные беспорядки, возникшие после неудачной попытки свержения Совета министров Эстонской СССР в 1990 г. силами так называемого «Интердвижения», состоявшего преимущественно из представителей русскоязычного населения. Разумеется, это было лишь одним из факторов. Другим важным фактором является, например, смена поколений в политически наиболее активной части населения Эстонии. Однако и случай Эстонии не позволяет преуменьшать значение фактора популизма для легитимации ранее табуированных форм политического участия.
Популизм в Латвии
Применительно к задачам настоящей статьи Латвия является показательным в том смысле, что он демонстрирует отсутствие взаимосвязи между возникновением популизма в политике и сменой поколений в политической элите страны. В Эстонии эти два фактора совпали: удача партии «Республика» на парламентских выборах 2003 г. ввела в эстонскую политическую элиту целый ряд политиков в возрасте от тридцати до сорока лет. И именно эта партия использовала популизм как средство реализации своих политических амбиций. В Латвии примером смены поколений в политической элите страны можно считать создание накануне парламентских выборов 1998 г. «Народной партии», которая получила по результатам тех выборов 24 места в Сейме — парламенте страны, причем многие из этих мест были заняты политиками именно указанного возраста. Однако «Народная партия» Латвии не использовала популизм как инструмент для реализации своих политических целей, ее избирательная платформа ни в 1998 г., ни позднее не содержала нарушений табу, установленных доминирующим политическим дискурсом в стране (см.: Clements, 2001, p. 67).
И хотя между 1998 г., когда «Народная партия» впервые одержала значимую победу на выборах, и 2004 г., когда ее представитель А. Калвитис возглавил правительство страны, прошло шесть лет, все эти годы «Народная партия» участвовала в работе различных правительственных коалиций, способствуя развитию доминирующего политического дискурса. В Латвии, как и в Эстонии, доми-
нирующий политический дискурс развивался под влиянием конфликта между двумя частями политической элиты, между некогда представителями коммунистической элиты и бывшими диссидентами. К первым относится, например, блок партий «Латвийский путь» и «Первая партия», лидер которого И. Годманис, занимавший пост премьер-министра страны в 2007-2009 гг., по аналогии со своим коллегой из Эстонии Э. Сависааром — ныне лидером «Центристской партии», возглавлял в 1990-1991 гг. Совет министров Латвийской ССР. Ко вторым относится правая партия «Отечеству и свободе», политическую программу которой можно сравнить с программой эстонской партии «Союз отечества».
Из рядов сторонников партии «Отечеству и свободе» выдвинулся Э. Репше, премьер-министр Латвии в 2002-2003 гг., характер прихода которого к власти позволяет говорить о популизме в латвийской политике. Молодой участник латвийского движения диссидентов, в 1988 г. он стал одним из основателей «Латвийского национального движения за независимость» (ЛНДН), по настоящий день входящего в избирательный блок с партией «Отечеству и свободе». После восстановления независимости Латвийской Республики десять лет проработал на посту председателя Банка Латвии, однако в 2001 г. вышел из состава ЛНДН и основал партию «Новое время». В ходе избирательной кампании 2002 г. партия «Новое время», по сути, пошла по тому же пути, что и партия «Республика» в Эстонии полгода спустя. Как и в Эстонии, в Латвии до 2002 г. доминирующий политический дискурс опирался на тезис о «латвийском экономическом чуде» и о правильности выбранного пути развития, включая вступление в ЕС и НАТО (см.: Таадерега, 2002).
В основе избирательной платформы партии «Новое время» лежал тезис о существовании значительного числа проблем в политической системе страны, главной из которых якобы является коррупция. Борьбу с коррупцией, в первую очередь в правоохранительных органах, предполагалось начать с резкого увеличения заработной платы их сотрудников, у которых таким образом появилась бы возможность прокормить свои семьи без злоупотреблений служебным положением, что открыло бы дорогу для борьбы с коррупцией в Латвии уже в более широких масштабах. Такая избирательная платформа позволила партии «Новое время» получить по итогам выборов 26 депутатских мандатов в латвийском Сейме, а Э. Репше — стать премьер-министром страны. Помимо партии «Новое время», в состав правительственной коалиции вошли «Первая партия» Латвии, «Союз зеленых и крестьян» и партия «Отечеству и свободе». Эти партии согласились с предложенной Э. Репше программой нового кабинета, основывающейся на борьбе с коррупцией.
Любопытно, что именно в сфере борьбы с коррупцией результаты деятельности нового кабинета оказались наиболее скромными. Гораздо лучших результатов кабинет Э. Репше добился в области борьбы с уклонением от уплаты налогов и сокращения государственных расходов. Так, доходы бюджета республики от уплаты акцизов на топливо за первый год пребывания этого правительства у власти выросли на треть, а дефицит бюджета сократился более чем вдвое, что позволило Латвии выполнить свои обязательства перед Европейским Союзом, к которому страна присоединилась в 2003 г. Однако существенных результатов в борьбе с коррупцией достичь не удалось. Более того, примерно в это же время американский политолог латышского происхождения Р. Карклинс доказала невозможность преодоления коррупции в правоохранительных органах Латвии таким путем при существующих условиях (Кагк!^, 2005). Наконец, в 2004 г. Э. Репше сам оказался вовлеченным в коррупционный скандал.
В начале 2004 г. конфликт между партией «Новое время» и «Первой партией» Латвии привел к распаду правительственной коалиции, некоторое время Э. Репше возглавлял правительство меньшинства, а в начале 2004 г. ушел в отставку с поста премьер-министра. В конце того же года, когда сформировалось первое правительство А. Калвитиса, партия «Новое время» вновь вошла в состав правительственной коалиции. В новом правительстве Э. Репше занимал пост министра обороны. Именно тогда он оказался вовлечен в коррупционный скандал, в результате чего ему пришлось не только оставить министерский пост, но и передать руководство партией Д. Закису. Депутат Европейского парламента от партии «Новое время» В. Домбровскис возглавил правительство Латвии весной 2009 г., когда в результате экономического кризиса в стране в отставку ушли последовательно второе правительство А. Калвитиса и кабинет И. Годманиса. Программа нового кабинета была направлена на преодоление последствий экономического кризиса.
Представляется важным, что избирательная платформа партии «Новое время» в 2002 г. рассматривается здесь в качестве популистской не потому, что выполнить ее предвыборные обещания предлагаемыми способами было нереально, как полагает Р. Карклинс, и не потому, что выполнить эти обещания не в состоянии оказался именно Э. Репше, сам впоследствии уличенный в коррупции. Популистской она является потому, что эта платформа нарушала табу, установленные действовавшим в Латвии в то время доминирующим политическим дискурсом. Нарушение дискурсивного табу политической партией, одержавшей победу на выборах, способствовало ле-
гитимации ранее табуированных доминирующим политическим дискурсом форм политического участия. В результате в январе 2009 г. группа участников массовой акции протеста против антикризисной программы правительства И. Годманиса выбрала ранее табуиро-ванную форму политического участия, и мирная демонстрация превратилась в уличные беспорядки.
Случаи популизма в Эстонии и Латвии отличаются по целому ряду параметров. Во-первых, в отличие от эстонской партии «Республика», которая сумела сохраниться в качестве политической силы только благодаря созданию избирательного блока с правым «Союзом отечества», латвийская партия «Новое время» до сих пор остается самостоятельной политической силой. Во-вторых, в Эстонии тот факт, что часть политической элиты прибегла к популизму в качестве инструмента завоевания власти, способствовал легитимации уличных беспорядков лишь среди русскоязычного населения; среди этнических эстонцев такая форма политического участия до сих пор является табуированной. В Латвии же латыши и русские были представлены примерно равными группами среди участников уличных беспорядков. Вместе с тем в Эстонии, Латвии и Дании одним из факторов легитимации ранее табуированных форм политического участия являлся популизм.
* * *
Изучение ситуации в Дании, Эстонии и Латвии позволяет конкретизировать предложенное выше определение популизма, основывающееся на понятии дискурсивного табу, которые являются важными элементами любой политической системы. В ряде случаев такие табу, налагаемые доминирующим в конкретном государстве политическим дискурсом, превращаются в элементы правовой системы этих государств. Так, в некоторых государствах Западной Европы публичное отрицание холокоста является административным правонарушением, а иногда и уголовным преступлением. В 2009 г. о стремлении пойти по аналогичному пути заявила и Россия, когда некоторые политики выступили с инициативой законодательно закрепить запрет на публичное отрицание победы Советского Союза во Второй мировой войне. При этом в странах Западной Европы существуют политики, использующие публичное отрицание холокоста в качестве инструмента в борьбе за власть. Представляется, что после введения соответствующего запрета в нормативно-правовую базу, в России появятся политики, отрицающие победу СССР.
Не вызывает сомнений, что такие политики в Западной Европе, если они появятся в России, и в нашей стране будут названы популистами большинством средств массовой информации. Предлагаемое здесь определение популизма дает основание охарактери-226 _
зовать этих политиков как популистов и в научной литературе. Вместе с тем понятие дискурсивного табу значительно шире, чем законодательно закрепленные ограничения свободы слова. С точки зрения теории речевых актов использование дискурсивного табу — это перлокуция3, целью которой является прекращение дискуссии. Как показало изучение ситуации Дании, Эстонии и Латвии, успешное использование дискурсивного табу может при определенных условиях стать действенным инструментом завоевания политической власти. Традиционные политические партии этих стран полемизируют между собой, тем самым дискредитируя программы друг друга в глазах избирателей. Если бы популистские партии вступили в эту полемику, их программы также оказались бы дискредитированными.
Однако популистские партии, используя дискурсивные табу, заставляют традиционные политические партии прекратить дискуссию, уходят от полемики. Традиционные партии в своей предвыборной риторике критикуют не отдельные элементы программ популистских партий, а их методы политический борьбы. Программы же популистских партий не рассматриваются традиционными партиями в качестве «серьезных» интеллектуальных документов. В результате эти программы доходят до избирателей в том виде, в котором их подает сама популистская партия, без комментариев со стороны традиционных партий. И случается, что такие программы оказываются для избирателей более привлекательными, чем раскритикованные их оппонентами программы традиционных политических партий. Особенно часто это происходит в условиях, когда результаты работы правительства, находящегося у власти накануне выборов, оцениваются большинством населения негативно, а во главе популистской партии находится харизматический политический лидер.
Такая ситуация сложилась в России в 1993 г., когда победу на выборах одержала Либерально-демократическая партия России. В доминировавшем тогда политическом дискурсе существовало табу на использование националистической риторики в контексте перспектив развития русского народа. С одной стороны, это табу сформировалось под влиянием коммунистической идеологии, важным элементом которой была политическая ценность интернационализма. С другой стороны, сохранению этого дискурсивного табу способствовали и либералы, чья политическая риторика была пронизана чувством вины за преступления и ошибки советского режи-
3 Перлокуция — речевой акт, призванный вызвать определенную реакцию слушателя (см.: Остин, 1999, с. 90; Морозов, 2006, с. 14).
_ 227
ма, которые и у русских либералов, и у политических элит других народов бывшего Советского Союза прочно ассоциировались с русским народом. В. Жириновский в своей избирательной платформе и предвыборной риторике нарушил это табу, однако критика его и со стороны либералов, и со стороны коммунистов не касалась его платформы, а единственно его риторики.
В результате ЛДПР победила на парламентских выборах в России 1993 г. С тех пор доминирующий политический дискурс в стране изменился. В настоящее время на националистическую риторику не наложено табу, и ее активно используют и левые, и центристские партии. Это табу сохранилось лишь применительно к правым партиям, однако падение их популярности не позволяет говорить о том, что они продолжают оказывать существенное влияние на формирование доминирующего политического дискурса. В сегодняшней России существуют другие дискурсивные табу. Одно из них уже называлось — отрицание победы СССР во Второй мировой войне. Отрицание многонационального и многоконфессионального характера российского населения также является табу. Утверждения о величии России не являются табу. Поэтому обещания «сделать Россию великой державой», вне зависимости от того, является ли выполнение таких обещаний посильной задачей для сегодняшней политической элиты России, не являются популизмом, как пытался показать А. Зиновьев, чье высказывание цитировалось выше.
Напротив, примером популизма в рамках доминирующего в современной России политического дискурса следует считать обещание сделать Россию «маленькой уютной Швейцарией». В попытках предложить для России именно такой путь развития оппоненты обвиняли, например, А. Солженицына. И если бы он был сегодня жив и попытался создать политическую партию, предлагающую именно такую избирательную платформу, то такую попытку можно было бы классифицировать как популистскую. Однако в современной России нет партии, опирающейся в своей деятельности на подобную политическую программу. Предложить такую избирательную платформу могли бы стремительно теряющие популярность российские правые, однако до сих пор они не решились прибегнуть к популизму как средству завоевания власти. Пока их программы и платформы остаются в границах, определяемых доминирующим в стране политическим дискурсом.
Ситуации в Дании накануне парламентских выборов 1973 г., в Латвии перед выборами 2002 г. и в Эстонии - 2003 г. напоминают ситуацию в России накануне выборов 1993 г. Исследованные случаи отличаются друг от друга по ряду критериев. Так, в отличие от Дании и Латвии, где «Народная партия» и партия «Новое время»
соответственно сумели стать значимыми политическими силами не только в краткосрочной, но и в долгосрочной перспективе, эстонская партия «Республика» не смогла стать таковой. Кроме того, в отличие от Дании, где долгосрочное участие «Народной партии» в политике страны привело к изменению доминирующего политического дискурса в пользу меньшей толерантности в отношении исламского мира, в Эстонии и Латвии такого изменения не произошло. Даже сегодня, во время мирового экономического кризиса, в Эстонии все политические партии, кроме «Конституционной партии», продолжают настаивать на правильности выбранного политического и экономического пути, а в Латвии о грядущей катастрофе открыто заявляет лишь партия «Новое время».
Примеры Дании, Латвии и Эстонии схожи в том, что в каждом из них успешное нарушение дискурсивных табу отдельными политическими партиями привело к легитимации ранее табуированных форм политического участия — уличных беспорядков, которые имели место в Дании и Эстонии в 2007 г. и в Латвии в 2009 г. Изучение их дает основание предполагать существование взаимосвязи между этими двумя явлениями.
Представляется, что события 2009 г. и последующих годов в европейских государствах предоставят исследователям более обширный эмпирический материал для проверки этой гипотезы и для формирования новых гипотез, связанных с распространением популизма в качестве инструмента завоевания власти. Ведь Список У. Бека до сих пор сохраняет свою актуальность, многие элементы доминирующих в современных европейских государствах политических дискурсов можно охарактеризовать как «издевательство над людьми» и «глумление над народом», а значит, привлекательность нарушения налагаемых этими дискурсами табу сохраняется.
Литература
1. Аверьянов Ю. И. (ред.). Политология: Энциклопедический словарь. М.: Изд-во Моск. Коммерч. Ун-та, 1993.
2. Баранов Н. А. Современные трансформации демократии: выбор России // ПО-ЛИТЭКС. 2006. Т. 2. № 1. С. 53-61.
3. Бек У. Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма: новая всемирно-политическая экономия. М.: Прогресс-традиция, 2007.
4. Гудин Р., Клингеманн Х. Д. (ред.). Политическая наука: новые направления / Под ред. Е. Б. Шестопал. М.: Вече, 1999.
5. Зиновьев А. А. Посткоммунистическая Россия: публицистика 1991-1995 гг. М.: Республика, 1996.
6. Ланко Д. А. Страны Балтии после распада СССР // СССР после распада / Под ред. Д. Я. Травина, О. Л. Маргания. М.: Изд-во «АСТ», 2007. С. 103-160.
7. Линтер Д. Беспорядки в Риге не похожи на «бронзовую ночь» // ИА «Рос-балт». 2009. 14 января // http://www.rosbalt.ru/2009/01/14/609582.html (14.01.2009).
8. Морозов В. Е. Теория секьюритизации. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006.
9. О дискуссии вокруг понятия «суверенная демократия»: «круглые столы» семинара «Петербургская политологическая экспертиза» // ПОЛИТЭКС. 2007. Т. 3. № 3. С. 40-48.
10. Остин Дж. Как производить действия при помощи слов. Смысл и сенсиби-лии. М.: Идея-пресс, 1999.
11. Урбанович Я. В Латвию пришла «традиция погромов южных европейских стран» // ИА «Регнум», 14 января 2009 г. // http://www.regnum.ru/news/1110047.html (14.01.2009).
12. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: Изд-во «АСТ», 2004.
13. Хантингтон С. Третья волна: демократизация в конце ХХ века. М.: Росспэн, 2003.
14. Betz H. G. The New Politics of Resentment: Radical Right-Wing Populist Parties in Western Europe // Comparative Politics. 1993. Vol. 25. N 4. July. P. 413-427.
15. Clements W. C. Jr. The Baltic Transformed: Complexity Theory and European Security. New York: Rowman and Littlefield Publishers, 2001.
16. Cohen E. C. The Politics of Globalization in the United States. Washington: Georgetown University Press, 2001.
17. Dahl R. A. The Shifting Boundaries of Democratic Governments // Social Research. 1999. Vol. 66. N. 3. P. 915-931.
18. Grofman B., Mikkel E., Taagepera R. Fission and Fusion of Parties in Estonia: 1987-1999 // Journal of Baltic Studies. Vol. XXXI. N 1. Winter. 2000. P. 329-359.
19. Karklins R. The System Made Me Do It: Corruption in the Post-communist Region. New York: M.E. Sharpe, 2005.
20. Lawler P. Scandinavian Exceptionalism and European Union // Journal of Common Market Studies. 1997. Vol. 35. N 4. December. P. 565-594.
21. Linz J., Stepan A. (eds). The Breakdown of Democratic Regimes. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1978.
22. Linz J., Stepan A. Problems of Democratic Transition and Consolidation: Southern Europe, South America, and Post-Communist Europe. Baltimore; London: John Hopkins University Press, 1996.
23. Upset S. M. Some Social Requisites of Democracy: Economic Development and Political Legitimacy // American Political Science Review. 1959. Vol. 53. N 1. P. 69-105.
24. Lodenius A. L., Larsson S. Extremhogern. Stockholm: Tidens Forslag, 1991.
25. Lonescu G., Gellner E. (eds). Populism. London: Weidenfeld and Nicolson, 1969.
26. Taagepera R. Baltic Values and Corruption in Comparative Context // Journal of Baltic Studies. Vol. XXXIII. N 3 (Fal.). 2002. P. 243-258.
27. Toomla R. Eesti erakonnad. Tallinn: Eesti Entsyklopeediakirjastus, 1999.
28. Verba S., Nie N. Participation in America. New York: Harper and Row, 1972.
29. Verba S., Schlozman K., Brady H. Voice and Equality: Civic Voluntarism in American Politics. Cambridge: Harvard University Press, 1995.
30. Walzer M. The Communitarian Critique of Liberalism // Political Theory. 1990. Vol. 18. N 1. February. P. 6-23.
