CC BY
249
Список литературы
Мереминская Е. Индекс счастья россиян упал до минимума с 2013 года // Ведомости. - 2020. - 30 января. - Режим доступа: https://www.vedomosti.ru/econo mics/articles/2020/01/30/821892-indeks-schastya (Дата обращения: 20.05.2020.)
World Happiness Report 2020 / ed. by J.F. Helliwell, R. Layard, J. Sachs, J.-E. De Neve. - N.Y.: Sustainable Development Solutions Network, 2020. - 151 p.
УДК 304.2
2020.03.002. ДОЛГОВ А.Ю. ПОНЯТИЕ СЧАСТЬЯ В СОЦИАЛЬНОЙ ТЕОРИИ: КЛАССИЧЕСКИЕ И СОВРЕМЕННЫЕ ПОДХОДЫ К КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ. (Обзор).
DOLGOV A.Yu. Concept of happiness in social theory: Classical and contemporary approaches to its conceptualisation. (Review). - DOI: 10.31249/rsoc/2020.03.02
Аннотация. В обзоре рассматриваются подходы к концептуализации счастья; обсуждается проблема эмпирических «эквивалентов», возникших для его операционализации; описываются исторические и лингвистические аспекты трансформации понятия «счастье». Несмотря на проблематичность перевода понятия счастья с языка повседневного использования на язык науки, отмечается, что обращение к социальной теории позволяет найти теоретические рамки, которые могут быть применены в современных исследованиях счастья.
Abstract. The review examines approaches to the conceptualisation of happiness; the problem of empirical «equivalents» that developed for its operationalisation is discussed; the historical and linguistic aspects of the transformation of the concept of «happiness» are described. Despite the problematic nature of translating the concept of happiness from the language of everyday use into the language of science, it is noted that the appeal to social theory makes it possible to find a theoretical framework that can be applied in contemporary happiness studies.
Ключевые слова: счастье; субъективное благополучие; эмоции; социальная теория; классическая социология.
Keywords: happiness; subjective well-being; emotions; social theory; classical sociology.
На вопросы «Что такое счастье?» и «Как его достичь?» можно найти огромное количество ответов в научно-популярной литературе, которая выстраивает на этих темах свою медиаиндустрию. Широкой популярностью сегодня пользуется постижение национальных «философий» или «искусств» счастья: скандинавских хюгге, люкке, лагом и сису; японских икигай, итиго итиэ и ваби-саби; корейского нунчи; шотландского coorie; итальянского bella figura; французского joie de vivre и т.д.
Стремление к счастью как право человека и цель человечества зафиксировано во многих политических документах: от Декларации независимости США 1776 г. до резолюций ООН. В нескольких странах даже учреждены министерства счастья (Бутан, ОАЭ, Венесуэла, на уровне штата - в Индии). Для российских политиков счастье тоже становится ориентиром развития страны. Так, глава Счетной палаты Алексей Кудрин в конце 2018 г. заявил, что при расчетах ВВП необходимо учитывать и измерять показатели, влияющие на уровень счастья российских граждан1, а в начале 2019 г. Председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко предложила «замерять», как государственные решения влияют на уровень счастья людей2.
Между тем в социальных и гуманитарных науках понятие счастья до сих пор остается размытым и проблематичным. И одним из доказательств этого тезиса можно считать возникновение большого количества близких по смыслу эквивалентов, заменяющих понятие «счастье». Пожалуй, до сих пор успешнее всего «счастье» получается использовать в психологии (особенно после возникновения позитивной психологии благодаря М. Чиксентмихайи, М. Селигману, К. Петерсону и др.). Долгое время счастье было, прежде всего, концептом экономической науки, где оно понималось как материальное благополучие. Но в 1970-е годы экономисты были вынуждены пересмотреть понимание счастья из-за так называемого «парадокса Истерлина»: в исследовании американ-
1 Кудрин считает, что в ВВП необходимо добавить индекс ощущения счастья у граждан // Коммерсантъ. - 2018. - 12 декабря. - Режим доступа: https://www.kommersant.ru/doc/3825935 (Дата обращения: 20.04.2020.)
2 Матвиенко предложила измерять влияние действий власти на счастье россиян // РБК. - 2019. - 5 марта. - Режим доступа: https://www.rbc.ru/society/05/ 03/2019/5c7e53f99a7947dcc6456c22 (Дата обращения: 20.04.2020.)
ского экономиста Ричарда Истерлина было показано, что не существует устойчивой корреляции между ростом доходов и уровнем счастья людей, т.е. уровень богатства страны не влияет на количество людей, считающих себя счастливыми. Тем не менее «экономика счастья» только выиграла от этого, превратившись в одно из новых направлений экономической науки.
Под влиянием экономических исследований в социальных науках в целом счастье стали изучать как субъективное благополучие, благосостояние, показатель качества жизни. Хотя некоторые исследователи критикуют подход, приравнивающий счастье к субъективному благополучию [см., например: Raibley, 2012], именно этот «заменитель» счастья стал наиболее востребованным в социологических исследованиях (хотя само «субъективное благополучие» тоже не получило общепринятого определения [Алма-каева, Гашенина, 2020]).
Один из наиболее известных международных исследовательских проектов, в рамках которого изучается уровень счастья в разных странах - «Всемирное исследование ценностей» (World Values Survey)1. Ведущий специалист этого проекта американский социолог и политолог Рональд Инглхарт считает, что в целом счастье - это состояние благополучия [Иглхарт, Титова, 2015]. Но тут же он уточняет, что для описания счастья необходимо измерить два показателя: «Первый - удовлетворенность (satisfaction), которая определяется как рациональное ощущение того, что происходящее соответствует ожиданиям. И второе - счастье как эмоциональное состояние» [там же]. Измерение второго показателя связано с множеством теоретических и методологических проблем, поскольку речь идет о «трудноуловимых» человеческих чувствах. При этом, добавляет Р. Инглхарт, счастье и удовлетворение не одно и то же, хотя они всегда взаимосвязаны. «Счастье - ощущение конкретного момента, например гордость за страну, а удовлетворенность больше связана с такими понятиями, как доход и общее экономическое благосостояние», - заключает Инглхарт.
Вольфганг Глатцер из Франкфуртского университета имени Иоганна Вольфганга Гёте (Германия), рассмотрев результаты меж-
1 См. сайт проекта: World Values Survey. - Mode of access: http://www. world valuessurvey.org (Accessed: 20.04.2020.)
дународных эмпирических исследований счастья и классические подходы к определению счастья у Конта, Дюркгейма и Зиммеля, сформулировал несколько основных принципов, с помощью которых можно охарактеризовать традицию эмпирического изучения счастья, сложившуюся к 2000-м годам [ОМЕег, 2000].
1. «Счастье» понимается как субъективное благополучие. В узком смысле оно рассматривается как один из компонентов субъективного благополучия, а именно как общая оценка жизни в целом. Благополучие состоит из специфических удовлетворенно-стей и удовольствий. Субъективное благополучие амбивалентно в том смысле, что для многих людей позитивные и негативные аспекты счастья могут присутствовать одновременно. Некоторые люди могут быть удовлетворены, но при этом страдать.
2. Общее счастье во многом зависит от удовлетворенности в разных сферах жизни. Существует довольно устойчивая иерархия уровней удовлетворенности, в которой личные сферы жизни, например брак, находятся в верхней части, а публичные, например защита окружающей среды, находятся в нижней части. Изменения степени удовлетворенности в этих сферах сигнализируют о том, что улучшилось или ухудшилось в стране. Важным компонентом счастья является то, что люди видят перспективы в будущем. Эти перспективы весьма «чувствительны» и более чутко реагируют на изменения в обществе по сравнению с измерением актуального уровня счастья.
3. Счастье можно достаточно достоверно измерить с помощью самоотчетов людей.
4. Одним из неожиданных результатов исследований счастья стало то, что среднее счастье в странах довольно стабильно на протяжении времени. В течение десятилетий нации почти не отличаются по своим показателям счастья, а драматические события или резкие социальные перемены оказывают на них лишь незначительное влияние.
5. На всеобщее счастье влияет множество факторов, и поиск его детерминант продолжается. В теоретической аргументации есть две разные линии рассуждения. Первая линия берет за основу уровень жизни (в среднем, но не в каждом отдельном случае, можно обнаружить, что лучший уровень жизни соответствует более высоким уровням благополучия). Вторая линия фокусируется
на социальных сравнениях (известно, что люди сравнивают свои жизненные условия с другими, чтобы оценить их) [Glatzer, 2000, p. 508-510].
В понимании счастья весьма важную роль играют лингвистические и исторические исследования, показывающие, как трансформировались представления людей о счастье и с чем это было связано. Например, слово «счастье» буквально переводится с пра-славянского как «хорошая часть», «хорошая доля»1. Культурным и историческим различиям в понимании счастья посвящено большое исследование Шигехиро Ойоши из Университета Вирджинии (г. Шарлотсвилл, США) и его коллег [Concepts of happiness.., 2013]. Первая часть исследования состояла в анализе определений счастья, которые даются в толковых словарях 30 стран мира; ученые рассмотрели международные сходства и различия в понимании счастья. Вторая часть исследования заключалась в анализе определений счастья, которые давались в изданиях словаря Уэбстера («Американского словаря английского языка»), выходивших с 1850 г. до нашего времени. Так исследователи хотели понять исторические изменения понятия счастья в американском варианте английского языка. На третьем этапе исследователи проанализировали обращения «О положении страны» (State of the Union), с которыми ежегодно выступает президент США (за период 1790-2010-х годов). Наконец, исследователи с помощью Google NgramViewer2 проанализировали использование словосочетаний «счастливая нация» (happy nation) и «счастливый человек» (happy person) в публикациях, вышедших в США с 1800 по 2008 г.
Как отмечают исследователи, большинство философов и историков сходятся во мнении, что концепт счастья в древности сводился к везению (luck) и удаче / удачной судьбе fortune), в то время как современные американцы рассматривают счастье как что-
1 Русское слово «счастье», таким образом, можно рассмотреть как близкое по смыслу к «судьбе» - понятию, у которого есть сложившаяся традиция изучения в классической социологии. См.: Вахштайн В.С. «Сообщество судьбы»: К военной истории идей // Социология власти. - 2019. - Т. 31, № 4. - C. 12-52.
2 Google Ngram Viewer, или Google Books Ngram Viewer, - поисковый он-лайн-сервис компании Google, позволяющий строить графики частотности языковых единиц на основе огромного количества печатных источников, опубликованных с XVI в. и собранных в сервис Google Books.
то, что они могут контролировать и к чему они могут активно стремиться. Однако в Древней Греции, например, преобладал взгляд на счастье, как на то, что не зависит от человека и контролируется в основном удачей и богами [Concepts of happiness.., 2013, p. 560]. Таким образом, представление о счастье трансформировалось из неагентного в агентное, из внешнего во внутреннее. Изменения происходили постепенно, и их пик связан с эпохой Просвещения. Так, святой Августин в своем сочинении «О граде Божьем» (426) утверждал, что «земное стремление к счастью обречено» и что в земной жизни счастье недостижимо. Но Фома Ак-винский в XIII в. уточнил, что частично земное счастье всё-таки достижимо благодаря добродетелям, милосердию, надежде и вере. Так фиксируется постепенный отказ от античного понимания достижения счастья, где оно было доступно лишь самым удачливым и талантливым. Теперь же достижение счастья зависело от самого верующего. Еще более радикально этот момент выразил Мартин Лютер, заявив, что быть счастливым не грех и христиане должны радоваться жизни и воспринимать мир как «сад удовольствий для души» [ibid., p. 560-561].
Реформация в XVI в. обосновала возможность достижения земного счастья, но понимание счастья оставалось сугубо религиозным. В эпоху Просвещения в XVIII в. религиозная проблематика спасения сменилась светским вопросом о возможности достижения личного счастья. Важным историческим событием стало включение Томасом Джефферсоном в Декларацию независимости США (1776) права на стремление к счастью - такого же неотъемлемого, как права на жизнь и свободу. Возникшее тогда представление о счастье, в котором акцент делался на активных действиях для его достижения, контрастировал с более пассивными концепциями счастья как везения / удачной судьбы / фатума. В США представление о счастье как о том, чего можно достичь посредством накопления богатства, стало идеей, которая привлекла многих иммигрантов [ibid., p. 561].
Анализ определений счастья, полученных из 30 стран (в том числе из России), ожидаемо показал, что в большинстве из них, по крайней мере, частично присутствовали «везение» (luck) или «удача» (fortune) (24 страны, т.е. 80% определений). «Везение» или «удача» полностью отсутствовали в определениях, полученных
только из США, Испании, Аргентины, Эквадора, Индии и Кении [Concepts of happiness.., 2013, p. 563].
Интересно, что в ранних версиях словаря Уэбстера в определении американского счастья содержались слова «везение» или «удача», но в современных определениях этих слов нет. Это изменение впервые отражено в издании 1961 г., где дается следующее определение счастья: «а) состояние благополучия, характеризующееся относительным постоянством, преобладанием приятных эмоций, начиная от простого удовлетворения и заканчивая глубокой и интенсивной радостью жизни и естественным стремлением к продлению этого ощущения; б) приятный или доставляющий удовольствие опыт» [ibid., p. 569]. Кроме того, анализ обращений президентов США показал, что раньше они чаще использовали слова «счастье» и «счастливый» и имели в виду везение, удачную судьбу, процветание [ibid., p. 568; 570]. Причина, по которой определение, содержавшее случайную «удачу», стало неактуальным, может заключаться в том, что по мере того, как США экономически усиливались, осознание людьми личного контроля над своей жизнью также возрастало [ibid., p. 571]. Что касается анализа частоты использования слов «счастливая нация» и «счастливый человек» в книгах, изданных в Соединенных Штатах с 1800 г., то по мере роста потребления и экономического благосостояния страны, «нация» использовалась всё реже, а «человек» всё чаще, что говорит об усилении более индивидуалистически-ориентированных стратегий счастья.
Психолог Д.А. Леонтьев (НИУ ВШЭ, г. Москва) в номере журнала «Мониторинг общественного мнения», посвященном исследованиям счастья, фиксирует два основных расхождения в понимании счастья, которые сложились в античной философии и сохранились в современных социологических и психологических работах [Леонтьев, 2020]. В первом расхождении счастье, с одной стороны, можно было определить объективно, с позиции внешнего наблюдателя (например, сегодня на таком понимании основаны исследования качества жизни). То есть сторонний наблюдатель, опираясь на собственные критерии, мог установить, что тот или иной человек счастлив, поскольку он обладает неким набором благ (причем понимание этого набора благ могло быть разным у разных наблюдателей). С другой стороны, стоики предлагали более субъ-
ективистский взгляд на счастье. В частности, Марк Аврелий полагал, что счастье, в первую очередь, связано с мыслями самого человека, и счастлив только тот, кто сам себя считает счастливым. Первый взгляд на счастье доминировал в Античности, второй усилился только в Новое время [Леонтьев, 2020, с. 17-18].
Второе расхождение связано с отождествлением счастья с максимальным удовольствием, удовлетворением и минимумом страдания (например, у киренаиков и эпикурейцев) и более сложным пониманием «подлинного счастья» у Аристотеля, связанного с деятельностью души, добродетелью и участием в жизни [там же, с. 18]. То есть речь идет о противопоставлении гедонистического и эвдемонистического счастья.
Д.А. Леонтьев отмечает, что вне зависимости от того, как понимается счастье (как объективное благо или как субъективное переживание), особенностью счастья всегда выступает его абсолютный характер: «Счастье не может быть умеренным, половинчатым; оно всегда рассматривается как предельное состояние, которое не может быть большим или меньшим; количественно измерять можно только длительность или устойчивость его проявления в жизни человека» [там же]. Ссылаясь на известное лингвистическое исследование А. Вежбицкой [Wierzbicka, 2004], он подкрепляет свой тезис тем, что выражение этой «абсолютности» зафиксировано в языке - «существительное "счастье" (happiness, Glück, bonheur, felicita) во всех европейских языках обозначает исключительное состояние, близкое к абсолюту» [там же].
Понятно, что при описании счастья нельзя игнорировать степень удовлетворения потребностей, но и одно лишь осуществление элементарных желаний не может быть полноценным критерием состояния счастья. Этот момент, в частности, отражается в исследованиях счастья сквозь призму экономического благополучия. Суть в том, что на какой-то точке полноты удовлетворения базовых потребностей счастье перестает зависеть от максимизации внешних благ - «это уже счастье-максимум, связанное с индивидуальными стратегиями, смыслом, деятельностью и добродетелью; именно к нему применимо понятие эвдемонии» [Wierzbicka, 2004, с. 28]. Для исследований счастья Д. А. Леонтьев предлагает использовать многомерную модель «эвдемонии 3D», которая включает в себя не только субъективное благополучие как обоб-
щенную меру удовлетворенности имеющихся потребностей и преобладания положительных эмоций над отрицательными, но и успешность, которая понимается как контроль над результатами действий или связь усилий с результатом, и осмысленность [там же, с. 31-32].
В социальной теории XVIII-XIX вв. возникали концептуализации понятия «счастье» как основания социального порядка. Социолог О. О. Гончарова отмечает, что для создания таких концеп-туализаций счастье должно рассматриваться как всеобщее (или счастье для всех), поэтому одной из главных теоретических проблем того времени стала проблема синхронизация благ и личных интересов отдельных индивидов [Гончарова, 2019, с. 187].
О. О. Гончарова отмечает, что концептуализация счастья как категории социального порядка возникла в эпоху Просвещения, а своего расцвета она достигла в экономической теории. Первую известную концепцию всеобщего счастья предложил немецкий философ, один из главных представителей камерализма Иоганн Генрих Готлиб Юсти (1717-1771). Для Юсти счастье - это «соединение благополучия, безопасности и свободы как отдельных домо-хозяйств, так и общества в целом, жестко регулируемое государством» [там же, с. 191].
Слабость модели Юсти состояла в том, что сохранение и преумножение счастья подразумевало постоянную работу искусственных механизмов и инструментов поддержания социального порядка (судов, полиции, учреждений цензуры и т.д.). Например, у Лейбница этот вопрос решался благодаря действию закона предустановленной гармонии, и никакие дополнительные надзорные и контролирующие институты были не нужны. Существование постоянного «надсмотрщика» противоречило принципу свободы, который был одним из трех главных оснований счастья, согласно Юсти. Великая французская революция обозначила сдвиг приоритетов от идеи общего блага и важности роли государства к свободе и интересам отдельных индивидов. Теория Юсти оказалась забыта [Гончарова, 2019, с. 194-195].
Элементы возрождения идей Юсти О.О. Гончарова обнаруживает в трудах английского философа Иеремии Бентама, провозгласившего в 1776 г. принцип «наибольшего счастья для наибольшего числа людей» (greatest happiness for the greatest number) [там
же, с. 195]. Для Бентама счастье - это предельная этическая категория, к которой должны стремиться все индивиды, а правительство должно всячески поддерживать это стремление. Проблема в теории всеобщего счастья Бентама возникает из-за отсутствия фундаментального механизма соединения счастья индивидов и из-за того, что реализация принципа счастья не была защищена от вмешательства частных интересов [там же, с. 196-197].
Затем приоритет блага отдельных индивидов возникает в «Басне о пчелах» (1714) Бернарда Мандевиля, в полемике с которым английский философ Адам Смит формулирует собственную концепцию всеобщего счастья. Согласно Смиту, если каждый будет следовать личным интересам, то социальный порядок будет поддерживаться благодаря добродетели, чувствам долга и справедливости, заложенным в индивидах. Все эти элементы также регулируются божественным участием [там же, с. 199-200]. В экономической теории категория блага (счастья) была приравнена к прибыли и доходам, но в социальной теории идеи Смита о всеобщем счастье не получили продолжения. Гегель переосмыслил сми-товскую идею государства индивидов, описав ее в контексте достижения полного равенства, которое станет возможно в совершенном государстве в «конце истории», но понятию всеобщего счастья это не помогло закрепиться в социальных науках, а скорее помешало [там же, с. 202-203].
Важность изучения концепций всеобщего счастья связана с тем, что сегодня они вновь используются и находят воплощение в правительственных программах и политической риторике. Например, теория английского экономиста Ричарда Лэйарда [Лэйард, 2012] нашла отражение в политике британского правительства в 2000-е годы. Согласно Лэйарду, индивидуализм не позволяет достигать общих целей в долгосрочной перспективе, поэтому он должен быть дополнен сильным нравственным чувством, которое, в свою очередь, должно стимулироваться государством [Гончарова, 2019, с. 204].
В своей книге «Счастье: Уроки новой науки» (2005) Лэйард соединяет выводы разных наук (экономики, «новой психологии счастья», философии, социологии, нейронаук), чтобы создать новое представление о том, как люди могут улучшить свою жизнь. Он рассматривает семь факторов, влияющих на счастье индиви-
дов: семейные отношения, финансовая ситуация, работа, общество и друзья, личная свобода, личные ценности. В его незамысловатом определении счастье - это «чувство того, что вам хорошо: вы радуетесь жизни и хотите сохранить это чувство». Несчастье в свою очередь - это «чувство того, что вам плохо и что вы хотите, чтобы все было иначе» [Лэйард, 2012]. Вместе с коллегами и единомышленниками он даже основал движение «За счастье» («Action for happiness»), полагая, что действия по увеличению счастья и уменьшению несчастья на уровне индивидуальных действий и государственной политики приведут к созданию более счастливого общества.
Идеи достижения счастья с помощью правильно организованных действий можно найти также у Огюста Конта. Бернхард Пле из Университета Байройта (Германия), реконструировав понятие счастья в работах французского мыслителя, сделал вывод, что счастье понимается Контом как результат конвергенции (консенсуса) трех компонентов: научной концепции мира, чувств любви и уважения и разумно организованных действий [Ple, 2000]. Создавая свою «социальную физику», или «социологию», Конт полагал, что ее развитие в будущем будет связано с позитивной моралью, под которой он понимал особое интеллектуальное и психическое состояние, способное производить гармонию между знанием об окружающей среде и нашей реакцией на эту среду [ibid., p. 424]. Однако перед этим человечеству необходимо преодолеть состояние кризиса. За социологией, согласно Конту, в этом процессе будет последнее слово, поскольку именно она позволит человечеству совершить итоговый шаг в понимании социальных законов.
Для Конта стремление к счастью должно было стать новой религией, которая институционализировалась бы в том, что он назвал «позитивизмом». Счастье основано на тех же чувствах, что и достоинство человека. Общее для этих чувств - стремление к истине. Когда разум и чувства приходят к консенсусу и жизнь человека согласуется с истинными условиями их деятельности, тогда, по Конту, наступает заключительная стадия счастья [Ple, 2000, p. 428].
Согласованное состояние разума и чувств станет возможным благодаря конвергенции трех компонентов. Первая основа конвергенции - доктрина, или система научных верований, которую с
помощью позитивизма человек должен усвоить для понимания многообразия управляющих им законов. Второй основой станут «правильные чувства», связывающие духовную жизнь человека с порядком природного и социального мира. Позитивизм, стимулируя и воспроизводя чувства любви и уважения, сформированные в монотеистических религиях, способен объединить научные верования с религиозными переживаниями. Третьей составляющей счастья станет разумная упорядоченность деятельности человека. Таким образом, на языке Конта под счастьем подразумевается «синтез», или полностью интегрированная система (état pleinement synthétique) [ibid., p. 428-429]. Достижение этого синтеза на практике приведет к обеспечению общественного и индивидуального счастья, и не последнюю роль в этом должна сыграть социология как инструмент в руках правящих групп и граждан.
Герхард Вовинкель (Университет Бундесвера, г. Гамбург, Германия) описывает, как Эмиль Дюркгейм продолжил развивать «позитивную философию» в части обоснования принципов морали. Дюркгейм вслед за Контом был нацелен на создание максимально «сильного» объяснения, дающего морали авторитет высшей реальности. Разница была лишь в том, что у Дюркгейма в секуляризированном мышлении место Бога занимает Общество [Vowinckel, 2000, p. 451]. Один из описанных Дюркгеймом видов самоубийств (аномическое) связан с уменьшением уровня счастья в обществе. Аномия - состояние, при котором, согласно Дюркгей-му, разрушаются обязательные социальные стандарты, на которые люди могли бы ориентироваться в своих индивидуальных жизнях и которые они могли бы принять в качестве критериев счастья и удовлетворенности [ibid., p. 451]. Таким образом, состояние общества как моральной силы напрямую связано с уровнем счастья его членов.
В книге II, главе I работы «О разделении общественного труда» (1893) Дюркгейм критикует классические политэкономиче-ские объяснения, согласно которым «причина разделения труда коренится исключительно в непрерывно растущем стремлении к счастью, присущем человеку» [Дюркгейм, 1996, с. 238] и «именно потребность в счастье заставляет индивида всё более специализироваться» [там же, с. 239]. Дюркгейм пишет, что если бы разделение труда зависело только от счастья, то оно давно бы достигло
своего пика и развитие человечества бы остановилось. Умеренный экономический рост обеспечил бы индивидам удовлетворение основных потребностей, и возникло бы состояние равновесия, при котором дальнейший прогресс в разделении труда стал бы не нужен. Но счастье человека, полагает Дюркгейм, ограничено «самим устройством человека в определенный исторический момент», и на каждом этапе человеческого развития в силу сформировавшихся пределов «существует максимум счастья, как и максимум деятельности, которые он не может переступить» [там же, с. 243]. Если человек живет в согласии со своей природой и условиями своего существования, то он счастлив. Напротив, изменения условий существования, т.е. то, что вызывает состояние аномии (в том числе быстрый рост экономики и трансформация трудовых отношений), приводят к тому, что человек теряет прежние представления о счастье и страдает из-за этого. Даже несмотря на прогресс, людям свойственно цепляться за прошлое, жить, ориентируясь на сложившиеся привычки, поэтому любое изменение, подготовленное или внезапное, вызывает состояние кризиса. Кроме того, Дюркгейм пишет о такой абстрактной величине, как «среднее счастье», которое могут испытывать члены общества в среднем: «Так как они находятся в одинаковых условиях существования, поскольку подвержены действию одной и той же социальной и физической среды, то непременно существует известный общий для них способ существования и, следовательно, общий способ быть счастливыми» [там же, с. 254].
Обращаясь к этим размышлениям Дюркгейма, канадский исследователь Карлос Невес рассмотрел взаимосвязь счастья с оптимизмом, пессимизмом и надеждой [Neves, 2003]. Он отмечает, что с помощью изучения феномена самоубийства Дюркгейм опровергает доминирующую утилитарную концепцию прогресса, обещающую постоянное увеличение счастья. Иными словами, Дюрк-гейм отрицает оптимизм по поводу того, что врожденное стремление к счастью ведет к прогрессу в разделении труда, а этот прогресс порождает еще большее счастье [Neves, 2003, p. 171]. Но Дюркгейм не согласен и с пессимистическими настроениями, согласно которым жизнь как таковая вообще не может быть «хорошей» и от полного отчаяния и самоубийств людей спасает только иллюзия надежды на то, что будущее исправит ситуацию. Здесь
Дюркгейм добавляет, что надежда «не свалилась с неба» и, как и всякое чувство, она возникла под действием социальных фактов [Дюркгейм, 1996, с. 251]. То есть для Дюркгейма надежда - это не пустое обещание компенсации за прошлые разочарования и страдания, а сложившийся в ходе социальной жизни феномен, играющий роль в возникновении инстинкта самосохранения [Neves, 2003]. К. Невес отмечает, что Дюркгейм не развивает тему значения надежды в условиях аномии, фокусируясь скорее на инстинкте самосохранения. Но именно надежда, а не биологический инстинкт позволяет преодолеть отчаяние. Надежда, подчеркивает канадский исследователь, это форма счастья, которая избавляет от отчаяния, и метод его преодоления [ibid., p. 177]. Поэтому пока счастье остается идеалом для человека, надежда должна поддерживаться и познаваться, а не игнорироваться, как нечто малозначимое [ibid., p. 178].
Арнольд Цингерле (Университет Байройта, Германия) проанализировал, как в своих работах 1890-1918 гг. понятие счастья использовал Георг Зиммель [Zingerle, 2000]. Счастье не было центральной темой в творчестве Зиммеля, и Цингерле находит только одну работу в библиографии немецкого социолога, в которой «счастье» вынесено в название: «Учение Канта о долге и счастье» («Die Lehre Kants von Pflicht und Glück», 1903). Цингерле фиксирует одну примечательную деталь: поздний Зиммель использовал слово Glück, в то время как в ранний период творчества он предпочитал слово Lust (можно перевести как «вожделение», «желание», «наслаждение»). Цингерле объясняет это приверженностью раннего Зиммеля более старой традиции литературного письма, идущей от Гёте к немецкому романтизму. В ней Glück было синонимом Lust в смысле «блаженства» (felicity) [ibid., p. 465].
А. Цингерле пытается разобраться с тем, почему Зиммель в разных работах по-разному определяет счастье. В «Философии денег» («Philosophie des Geldes», 1900), не давая концептуальных уточнений, он пишет об «этическом» различии между чувственным и духовным, эпикурейским и аскетическим, эгоистическим и эмпатическим счастьем. Там же он описывает счастье как «вершину чувства жизни» (Aufgipfelung des Lebensgefühls) и «возвышение себя». В работе о Гете он определяет счастье как «общее состояние разума» (Totalstimmung), характеризующее личность поэта. Во
«Взгляде на жизнь» («Lebensanschauung», 1918) счастье понимается Зиммелем довольно психологически как «обратное отражение субъектом своих действий» (Reflex des Tuns rückwärts in das Subjekt hinein). Еще одну версию этого определения можно найти в работе «Шопенгауэр и Ницше» («Schopenhauer und Nietzsche», 1907), в которой Зиммель, перефразируя Ницше, говорит о счастье как о «рефлексе продолжающегося движения жизни, которое возвращается к субъекту». Повороты в творчестве Зиммеля Цингерле объясняет влиянием на немецкого социолога «философии жизни» (Lebensphilosophie) [Zingerle, 2000, p. 466].
Несмотря на различие в формулировках, Зиммель, по мнению А. Цингерле, последовательно ориентировался на один принцип: он дистанцировался от традиционных взглядов на счастье как цель действий и открывал другую перспективу - счастья как качества действий и состояния разума, с помощью которых человек способен достигать определенного отношения к себе. Негативное отношение Зиммеля к счастью как к цели, которое берет начало в этическом различении счастья и морали у Канта, стало предпосылкой для измерения «счастья» как следствия отношения к собственному Я, которую Зиммель развивает под влиянием Ницше и «философии жизни» [ibid., p. 467].
Формулу отношения к себе А. Цингерле находит в работе Зиммеля «Спасение души» («Das Heil der Seele», 1902): человек должен «полностью быть (или: стать) самим собой». Согласно Зиммелю, разнонаправленность внешних ориентаций и эгоцентричных установок, желаний и стремлений выводит наш разум из сущностного внутренне ориентированного состояния [ibid.]. «Быть самими собой», резюмирует А. Цингерле, это процесс, т.е. наше становление теми, кем мы сущностно были с самого начала [Zingerle, 2000, p. 468].
Понятие трансценденции Зиммеля в качестве теоретического решения исследовательского вопроса своей работы использовал Джордан Маккензи (Университет Вуллонгонга, Австралия). Он рассмотрел концептуализацию счастья через темпоральность и память [McKenzie, 2018]. Для понимания роли времени в ощущении счастья он проанализировал работы Теодора Адорно, Ханны Арендт и Джорджа Герберта Мида. Дж. Маккензи отмечает, что «счастье в настоящем» (призывы жить сегодняшним днем и не ос-
танавливаться на прошлом) стало девизом современных популярных нарративов о счастье [ibid., p. 155]. Но возможно ли «счастье в настоящем», и какие ответы на этот вопрос дает социальная теория, в которой понятия времени и памяти часто игнорируются?
Счастье как эмоциональное состояние - это не только само переживание, но и последующие размышления и воспоминания об этом переживании. Причем на размышление об этом переживании люди тратят намного больше времени, чем на само переживание. Из-за разрыва между осознанием эмоции и ощущением эмоции концепция «счастье в настоящем» становится проблематичной и потенциально может вводить в заблуждение, считает Маккензи [ibid., p. 156].
Взгляд Адорно на счастье в целом довольно циничный и пессимистичный. Для Адорно счастье не может существовать в настоящем, оно хранится в памяти или возникает в надежде на будущее. Оно возникает в рефлексии, а рефлексия находится в промежутках между эмоциональным опытом настоящего. Счастье -«лишь способ категоризации или организации позитивных мыслей об эмоциональном опыте» [ibid., p. 155]. Дж. Маккензи полагает, что в модели Адорно счастье выполняет две особые функции: с одной стороны, оно отвлекает людей от более насущных проблем, с другой - мотивирует их смотреть в будущее сквозь призму иллюзорной надежды на лучшую жизнь [ibid., p. 157]. Для Адорно «счастье в настоящем» не более чем миф, манипулятивно навязываемый людям гомогенизированной и рационализированной массовой культурой для ограничения их автономии и интеллектуальной свободы. «Счастье - морковка, висящая перед ослом и убеждающая его продолжать идти, в то время как знание о палке, которая ударит его сзади, зарыто в его сознании под слоем потребительских желаний», - едко формулирует позицию Адорно Мак-кензи [McKenzie, 2018, p. 159].
Ханна Арендт также довольно критически смотрела на возможность «счастья в настоящем», хотя у них с Адорно были значимые расхождения во взглядах (в частности, в понимании Маркса, идеологии и Просвещения). Согласно Арендт, позиция переживания опыта сводится к настоящему - пространству между прошлым и будущим; опыт лежит между памятью и предчувствием, между сожалением и надеждой, между историей и будущим [ibid.].
Маккензи отмечает, что хотя опыт и действие могут происходить «в этот момент», понимание этого момента, согласно Арендт, возможно только после произошедшего. Следовательно, осознание счастья - это подтверждение ощущения счастья в тот момент, а не само ощущение в этот момент. Кроме того, поскольку опыт и знание тесно связаны друг с другом, опыт становится возможным только тогда, когда применяется знание и, в конечном счете, рефлексия. То есть у нас уже должно быть знание об ощущении счастья, чтобы распознать его, когда оно возникает. Без этого знания мы бы не могли испытывать счастье как таковое. Неизбежно то, что надежды на будущее счастье привязаны к нашему ограниченному знанию прошлого, и счастье - это, скорее, основание для рефлексии, чем опыт в настоящем [ibid., p. 159-160]. Таким образом, для Адорно и Арендт счастье - это особая эмоция, которая отличается от радости, испытываемой в определенный момент, и которая вместо этого является формой позитивной рефлексии [ibid., p. 157].
Аргументация Джорджа Герберта Мида контрастирует с утверждениями Адорно и Арендт. Для Мида реальность существует в настоящем, и любое осмысление - будь то в форме воспоминаний о прошлом или надежд на будущее - локализовано в настоящем [ibid., p. 161]. Согласно Миду, ход времени от одного блока опыта к другому возможен только потому, что человек способен понять себя как объект, отличающийся от других Я и других объектов. Мид проводит различение между непосредственным опытом восприятия объектов и реконструкцией опыта по памяти, которая также происходит в непосредственном опыте. Знание о себе как об объекте является неотъемлемой частью обоих видов опыта [McKenzie, 2018, p. 162]. Таким образом, в логике Мида, нет другого места, кроме настоящего, где могло бы находиться счастье. Маккензи отмечает, что Мид недооценивает разрыв между осознанием и ощущением, но это не значит, что его подход нужно отбросить.
Ответ на вопрос «Существует ли счастье в настоящем?», резюмирует Маккензи, зависит от того, как мы определяем счастье. Он формулирует утверждение, согласно которому счастье как радость (joy) существует только в настоящем, а счастье как удовлетворение (contentment) или чувство полноты (fulfilment), прежде
всего, возникает в рефлексии. Поэтому Адорно прав, если мы понимаем счастье как насыщение (enrichment), которое создает «хорошую жизнь». Мид прав, если мы описываем счастье как радость. Арендт права, если мы определяем счастье как способ отношения к миру и существования в нем, как точку на карте, исходя из которой мы можем ориентироваться в насыщенной сложности жизни [ibid., p. 163-164].
Критические подходы Адорно и Арендт к пониманию счастья в настоящем способны изменить современный дискурс вокруг счастья, поскольку представления о том, что к счастью необходимо стремиться и даже бороться за него здесь и сейчас, противоречит тезису о том, что чувство полноты воплощается лишь в кон-текстуализированном и рефлексивном акте запоминания. Но тогда возникает вопрос: если счастье возможно где-то в будущем и только в позиции наблюдателя, зачем тогда заботиться об интересах воплощенного Я, которое существует в настоящем? В этом случае помогает подход Мида, ориентированный на приоритет настоящего [ibid., p. 164].
Маккензи предлагает реинтегрировать подходы Адорно, Арендт и Мида с помощью понятия трансценденции Зиммеля. По Зиммелю, настоящее требует, чтобы прошлого «больше не было», а будущего «еще не было» - это и будет пространством, где осуществляется опыт. При этом в настоящем содержатся «кусочки» прошлого и будущего, что не предоставляет возможности четко разделить время на тогда, сейчас и потом. Следовательно, для Зиммеля нет проблемы в том, где локализовано счастье. Социальный опыт у Зиммеля характеризуется феноменами жизни, существующими среди бесконечного количества всевозможных границ: «над нами», «под нами», справа и слева, больших и малых, крепких и слабых. Осознание этих границ свидетельствует о способности субъекта преодолевать их. Таким образом, в проблеме разрыва между счастьем в настоящем и счастьем в рефлексии на первый план выходят осознание противоречия темпорального аспекта счастья и подтверждение возможности трансценденции собственного Я. Зиммель также утверждает, что воспоминания о прошлом и надежды на будущее придают смысл опыту настоящего. Это значит, что действия, которые совершает человек для достижения будущих целей, формируют источник счастья, так как они контекстуа-лизированы тем, что еще не произошло [McKenzie, 2018, p. 165].
В другой своей статье Джордан Маккензи в соавторстве с Мэри Холмс из Университета Эдинбурга (Великобритания) в стилистике «критической социологии» разрабатывает модель реляционного счастья, чтобы противопоставить ее популярным индивидуалистическим определениям счастья [Holmes, McKenzie, 2019]. Такая модель, как представляют авторы, способна внести вклад в социологический анализ неравенства.
Реляционный подход предполагает понимание счастья как интерсубъективного, культурно переживаемого комплекса эмоций, ориентированного на получение удовольствия от жизни. Причем эмоции могут ощущаться как индивидуально, так и интерсубъективно [ibid., p. 440]. В контексте проблемы неравенства Холмс и Маккензи определяют счастье как реляционное достижение, которое зависит от действий, направленных на уважение других и перераспределение материальных и эмоциональны благ [ibid.].
Хотя сегодня преобладают индивидуально-ориентированные стратегии анализа счастья, они в недостаточной степени раскрывают его социологические аспекты, поскольку счастье всегда существует в контексте определенных социальных отношений (как структурных, так и межличностных), которые состоят из отношений с другими агентами, включая нечеловеческих агентов, природные среды и объекты. Таким образом, анализ счастья должен учитывать то, как люди создают эмоциональные сценарии в рамках этих отношений, а также привносят и изменяют эмоциональные диспозиции, сформировавшиеся в рамках их биографий [ibid., p. 443]. Для обсуждения этой проблематики Холмс и Маккензи использовали дебаты немецкого философа, представителя Франкфуртской школы Акселя Хоннета (род. 1949) с американским философом, теоретиком феминизма Нэнси Фрейзер (род. 1947).
Хоннет переосмысливает свободу как социальный, а не индивидуально достигаемый или структурно гарантированный ресурс. Соответственно, счастье тоже не может быть достигнуто в отрыве от социальных связей через индивидуализацию. Если счастье отсутствует в комплексе социальных отношений, это значит, что нужно создавать их новые разнообразные виды. Социальное признание (recognition) позволяет создавать такие отношения, поскольку индивиды могут осмысленно развивать себя через коллективное участие, которое Хоннет называет взаимной самореализа-
цией. Признание для него - это не просто вопрос счастья (понимаемого как радость или удовольствие), оно обязательно включает в себя ощущения легитимности, достоинства, правоты и политического представительства в глазах других людей [Holmes, McKenzie, 2019, p. 444]. Критика Нэнси Фрейзер в адрес Акселя Хоннета связана с тем, что она указывает на неотделимость перераспределения материальных ресурсов от цели взаимного признания. Хон-нет, по мнению Фрейзер, недооценивает значение проблемы материального неравенства и ошибочно выводит на первый план идеал взаимного признания [ibid., p. 445]. Холмс и Маккензи считают, что при рассмотрении счастья как реляционного достижения именно материальный недостаток и отсутствие признания создают сочетание, которое разрушает способность социально незащищенных групп испытывать счастье [ibid., p. 447-448]. Следовательно, достижение счастья связано с коллективными усилиями, направленными на взаимное уважение и большее материальное равенство.
В заключение отметим, что, несмотря на многообразие подходов к определению счастья, в социальной теории так и не возник более или менее устойчивый язык описания этого феномена. Отчасти проблема счастья для социальной теории связана с тем, что это понятие из-за тянущегося за ним шлейфа повседневного использования и размытости создает предпосылки для превращения научной теории в разновидность моральной философии или этического учения. Для защиты от такого превращения в социальных науках были предложены эквиваленты термина «счастье», которые лучше поддавались операционализации и не несли с собой риска выхода за границы научного знания. Понятие счастья оказалось на периферии социальной теории, но не было полностью вычеркнуто из нее. Однако новые модели концептуализации счастья будут востребованы, хотя бы потому что сегодня понятие «счастье» активно используется в политическом и медийном дискурсах, и это может стать одним из стимулов к его изучению.
Список литературы
Алмакаева А.М., Гашенина Н.В. Субъективное благополучие: Концептуализация, измерение и российская специфика // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. - 2020. - № 1. - С. 4-13.
Гончарова О.О. Счастье для всех: Забытый концепт или новое основание социального порядка? // Социология власти. - 2019. - Т. 31, № 4. - C. 185-209.
Дюркгейм Э. О разделении общественного труда / пер. с фр. А.Б. Гофмана. -М.: Канон, 1996. - 432 с.
Инглхарт Р., Титова А. Человек и счастье: Рональд Инглхарт: «Очень хорошее будущее вполне вероятно» // Кот Шрёдингера. - 2015. - № 10. - Режим доступа: https://kot.sh/statya/775/chelovek-i-schaste (Дата обращения: 20.04.2020.)
Леонтьев Д.А. Счастье и субъективное благополучие: К конструированию понятийного поля // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. - 2020. - № 1. - С. 14-37.
Лэйард Р. Счастье: Уроки новой науки. - М.: Издательство Института Гайдара, 2012. - 416 с.
Concepts of happiness across time and cultures / Oishi Sh., Graham J., Kesebir S., Costa Galinha I. // Personality a. social psychology bull. - 2013. - Vol. 39, N 5. - P. 559-577.
Glatzer W. Happiness: Classic theory in the light of current research // J. of happiness studies. - 2000. - Vol. 1, N 4. - P. 501-511.
Holmes M., McKenzie J. Relational happiness through recognition and redistribution: Emotion and inequality // European j. of social theory. - 2019. - Vol. 22, N 4. - P. 439-457.
McKenzie J. Is there such a thing as happiness in the present? Happiness and temporality // J. of classical sociology. - 2018. - Vol. 18, N 2. - P. 154-168.
Neves C.M. Optimism, pessimism and hope in Durkheim // J. of happiness studies. - 2003. - Vol. 4, N 2. - P. 169-183.
Ple B. Auguste Comte on positivism and happiness // J. of happiness studies. -2000. - Vol. 1, N 4. - P. 423-445.
Raibley J.R. Happiness is not well-being // J. of happiness studies. - 2012. -Vol. 13, N 6. - P. 1105-1129.
Vowinckel G. Happiness in Durkheim's sociological policy of morals // J. of happiness studies. - 2000. - Vol. 1, N 4. - P. 447-464.
Wierzbicka A. «Happiness» in cross-linguistic & cross-cultural perspective // Daedalus. - 2004. - Vol. 133, N 2. - P. 34-43.
Zingerle A. Simmel on happiness // J. of happiness studies. - 2000. - Vol. 1, N 4. - P. 465-477.
УДК 304.2
2020.03.003. ТОРОТОЕВА А.М. НАУЧНЫЕ ПОДХОДЫ К ИЗУЧЕНИЮ ФЕНОМЕНА СЧАСТЬЯ: ПО РЕЗУЛЬТАТАМ ЛЕКЦИЙ СПИКЕРОВ КОНФЕРЕНЦИЙ TED. (Обзор). TOROTOEVA A.M. Scientific approaches to studying the phenomenon of happiness: Based on lectures of TED Conference speakers. (Review). - DOI: 10.31249/rsoc/2020.03.03
