CC BY
566
Н. В. Разуваев
ПОНЯТИЕ И ПРИЗНАКИ ТРАДИЦИОННОГО ГОСУДАРСТВА
51
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА
ТРАДИЦИОННОЕ ГОСУДАРСТВО, СОВРЕМЕННОЕ ГОСУДАРСТВО, ПУБЛИЧНО-ПРАВОВАЯ ПРИРОДА ГОСУДАРСТВА, СПЕЦИФИКА ВЛАСТВОВАНИЯ, ЧАСТНОЕ ПРАВО, ТИПЫ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
В статье анализируются понятия и признаки традиционного государства. Дается обоснованное и предельно общее определение данного термина. Подробно исследуются функции традиционного государства и специфика властвования. Автор проводит развернутый анализ основных сходств и различий между традиционным и современным государствами. В результате анализа делается общий вывод о том, что важнейшей особенностью современного государства является его публично-правовая природа, в то время как государства традиционного типа основаны на частном (имущественном) праве. Общим, как для традиционного, так и для современного государства, по мнению автора, является власть. В статье утверждается, что для более глубокого осмысления качественных различий между традиционным и современным типами государственности следует обратиться к философскому осмыслению самой категории государства.
Рассмотрение традиционного государства уместнее всего будет начать с его определения, причем такое определение наряду с
РАЗУВАЕВ
Николай Викторович — кандидат юридических наук, доцент кафедры гражданского и трудового права СевероЗападной академии государственной службы.
E-mail: [email protected]
KEY WORDS
TRADITIONAL STATE, MODERN STATE, PUBLIC NATURE OF STATE, SPECIFICITY OF POWER, INDIVIDUAL RIGHT, TYPES OF STATEHOOD
The concepts and attributes of the traditional state are analyzed in the article. Well grounded and utmost general definition of the term is given. Traditional state functions and specificity of power are investigated in detail. The author provides expand analysis of the main similarities and differences between modern and traditional states. Analysis results in the general conclusion, which states that the main feature of the modern state is its public nature, when the traditional states are founded on the individual (property) right. Common feature for both traditional, and modern states, from the author's point of view, is authority power. It is stated in the article that for the more deep understanding of the quality differences between traditional and modern types of statehood it is necessary to apply to the philosophical understanding of the statehood category itself.
универсальными признаками, присущими любому государству, должно включать в себя также такие признаки, которые характерны только для традиционного государства и выражают его историческую специфику. Между тем при более детальном изучении вопроса становится очевидным, что в научной литературе соответствующим образом дифференцированное определение отсутствует. В теоретико-правовой науке принята (при всех разногласиях, касающихся отдельных признаков) единая дефиниция, в соответствии с которой
и
й.
<
и
со <
^^ государство есть основанная на " публичном праве политическая организация общества, обладающая такими признаками, как территория, верховенство внутри страны и независимость во внешних делах (суверенитет), а также обособленный от всего остального общества аппарат управления. Сходные определения можно встретить также и в зарубежной юридической литературе1.
К сказанному некоторые авторы предлагают добавлять и иные признаки. Так, ряд ученых, вслед за Ф. Энгельсом, существенным признаком государства предлагают считать налоги. Между тем применимость подобного признака к традиционным государствам вызывает весьма и весьма значительные сомнения. В самом деле, если мы обратимся к соответствующему высказыванию Ф. Энгельса, то увидим, что, говоря о налогах, он использует своего рода риторическую фигуру. Налоги, пишет Энгельс, «были совершенно не известны родовому обществу. Но мы теперь их знаем достаточно хорошо»2. Из сказанного, однако, несовсем понятно, появляются ли налоги с переходом от родового общества к государственно-организованному или же они представ-
ляют собой относительно недавнее «изобретение». Иными словами, даже в марксистской литературе не было единого мнения по вопросу о том, применим ли данный признак ко всем историческим типам государства или лишь к более или менее зрелым. Предпринимались, например, попытки объявить своеобразными формами налога различного рода повинности, а именно: трудовые, военные и т. п. (такие повинности были широко распространены в Древней Месопотамии, а также в большинстве других ранних государств)3. С юридической точки зрения представляется очевидным, что повинности и налоги есть две самостоятельные разновидности публично-правовых обязанностей, да и к тому же далеко не во всех традиционных государствах существовала система повинностей (за исключением воинской). Хорошо известно, что сами основоположники марксизма наряду с понятием налогов использовали также другой термин, а именно рента (или рента-налог)4. В «эксплуататорских» обществах, по их мнению, рента является экономическим выражением собственности и неразрывно связана с отношениями господства — подчине-
1 См.: Fischer Lexicon Recht. — Frankfurt, 1987. S. 13-14.
Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. В связи с исследованиями Льюиса Г. Моргана. — М., 1989. С. 177.
См., например: История Древнего мира. Ранняя древность. — М., 1982. С. 35.
См., напр.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: В 50 т. Изд. 2. Т. 4. С. 170; Т. 25. Ч. 2. С. 264, 346, 356, 357, 362.
2
ния. Здесь, однако, следует иметь в виду, что, во-первых, по мнению К. Маркса и Ф. Энгельса (вполне, кстати говоря, справедливому), категория ренты все же шире категории налога и, во-вторых, по их же мнению, сами отношения ренты-налога присущи не любой формации, а прежде всего феодаль-ной5. Как будет показано далее, налоги — явление, нехарактерное для традиционных государств (или, во всяком случае, характерное далеко не для всех традиционных государств).
Еще один признак предлагает выделять Л. И. Спиридонов. По его мнению, «появление государства есть следствие замены кровнородственных связей обменными (рыночными) и превращения племенных отношений в общественные»6. Однако указанная точка зрения (мы не говорим уже о ее соответствии или несоответствии реальному положению вещей) также отнюдь не бесспорна. Так, необходимым условием и предпосылкой рыночных обменных отношений выступает наличие развитой частной собственности и значительного слоя собственников. Между тем в некоторые исторические периоды в ряде регионов мира, как показывают историки, частная собственность если не отсутствовала
вовсе, то характеризовалась как относительно слаборазвитый социальный институт. Так, в частности, на Древнем Востоке, как полагает Л. С. Васильев, «частная собственность и рынок заняли свое скромное второстепенное и зависимое от власти имущих место в общей системе народного хозяйства. Ни собственность, ни рынок на Востоке никогда не были в полном понимании этого слова сво-бодными»7. Таким образом, замечает Л. С. Васильев, «частных собственников как особого социального слоя... на традиционном Востоке никогда не было, ибо не было частной собственности как структурообразующего института. Существовали частные собственники как группа имущих, у которых всегда было что взять»8. Между тем государство на традиционном Востоке не только появилось (к тому же раньше, чем во всех остальных регионах мира), но и достигло значительного разнообразия своих конкретно-исторических видов и форм. Таким образом, указанный признак явно неприменим к традиционному восточному государству (а если брать шире, то и к традиционному государству вообще).
Итак, можно выделить три признака применительно ко всем
5 См. подробнее: История Востока: В 6 т. Т. 2. Восток в Средние века. — М., 2002. С. 610.
6 Спиридонов Л. И. Теория государства и права. — М., 2001. С. 24.
7 Васильев Л. С. Всеобщая история: В 6 т. Т. 1. Древний Восток и античность. — М.,
2007. С. 250. Там же. С. 252.
и
й.
<
т,
>
и
со <
й.
^^ историческим типам государственности — территория, суверенная власть и управленческий аппарат. В данной связи, однако, возникает вопрос: есть ли основания полагать, что указанные признаки действительно присущи традиционному государству? Начнем с территориальной организации. Как известно, территория выступает в качестве неотъемлемого признака современного государства, задавая его географические пределы. Она включает в себя сухопутное, водное и воздушное пространство, а также объекты, приравненные к государственной территории (посольства, консульства и торговые представительства данного государства за рубежом, а также морские, воздушные и некоторые иные объекты). Важнейшей характеристикой территории следует считать то, что она представляет собой единое пространство, на которое распространяется государственный суверенитет и где действуют законы данного государства. Соответственно не является государством в современном смысле несуверенное территориальное образование. Территория, кроме того, нераздельна, что проявляется в соотношении данной категории с понятием земли как объекта имущественных прав частных лиц. Последняя может принадлежать (и действительно принадлежит) множеству субъектов на праве собственности,
однако в современных условиях это не приводит к дроблению суверенитета между собственниками. Таким образом, территория как публично-правовая категория противопоставляется земле, рассматриваемой в качестве объекта гражданского права, являясь, в отличие от последней, понятием в значительной мере абстрактным и статичным. Указанные категории не могут выделяться одновременно, поскольку они указывают на совершенно разные, отличные друг от друга типы государственности.
Одним из наиболее существенных свойств территориальной организации страны выступает административное деление. Рассуждая логически, всякая территория, как бы мала она ни была, предполагает наличие тех или иных административных единиц, будь то округа, департаменты, штаты и т. п. Следовательно, напрашивается вывод, что административно-территориальное деление возникает одновременно с появлением государства. Однако исторические факты вступают в явное противоречие с подобным умозаключением. Так, например, применительно к античному полису едва ли возможно вести речь о наличии какого-либо административно-территориального устройства. Именно такой точки зрения придерживаются некоторые исследователи, в частности
См.: Стародубский Б. А. Формы территориально-политического устройства государства с точки зрения историка права // Вопросы территориально-политического устройства государства в развитии политической системы общества: Межвуз. сб. науч. трудов. — Свердловск, 1990. С. 5.
9
Б. А. Стародубский9. Данное утверждение может на первый взгляд показаться весьма спорным. Достаточно вспомнить, что уже в VII-VI вв. до н. э. в рамках некоторых полисов действительно начинают оформляться территориальные единицы, обладающие известным административным статусом (таковы навкрарии, а позднее — филы и демы в Аттике, а также трибы в Риме).
Вместе с тем далеко не для всех полисов можно с достоверностью констатировать наличие подобных единиц. В частности, в Спарте в течение всего времени ее существования как независимого полиса сохранилось традиционное для дорийцев деление по племенам. То же касается и других античных полисов, большинство которых были, по-видимому, организованы не по территориальному, а по племенному признаку. Собственно, даже и там, где по ряду причин сформировалось деление на округа (трибы в Риме), само название последних восходит к слову, обозначающему племя, так что едва ли следует переоценивать степень и глубину тех сдвигов, которые произошли с заменой племенного деления территориальным. Во всяком случае, есть все основания полагать, что современники не проводили четкой грани между племенем и округом, считая указанные категории настолько сходными, что это даже
не получило сколько-нибудь адекватного отображения в языке. Отсюда следует, что античное полисное государство распространяло свою власть на граждан (членов гражданской общины), а не на территорию как таковую.
Вообще следует согласиться с высказанным еще в XIX в. мнением, согласно которому в античности государство было «приурочено только к гражданам, а не к территории, и так как права гражданина обусловлены его принадлежностью к родовому союзу, то государство связано с существованием этих родов, а не с территорией, которую они населяют»10. Соответственно и после разложения племенных объединений с характерными для них формами организации сочленов на смену приходит отнюдь не территориальное государство (как это нередко представляется исследователям), а иные, зачастую весьма своеобразные способы (такие, скажем, как военная организация по центуриям в Римской республике). Возможно, именно указанное обстоятельство дало историкам основание сравнивать греческий полис с пиратским кораблем, а римскую общину — с военным лагерем11. При этом не может быть никаких сомнений в том, что как тот, так и другая менее всего мыслятся привязанными к какой-то территории, которая бы составляла основу государственности, ее,
10 Еллинек Г. Общее учение о государстве. — СПб., 2004. С. 312.
11 ШтаерманЕ. М. Человек и общество в античности // Человек и общество в античном мире / Под ред. Л. П. Маринович. — М., 1998. С. 5.
и
й.
<
и
со <
^^ если угодно, устойчивый субстрат. 1 И если современные теоретики вполне справедливо отмечают, что не существует государства, не имеющего территории12, а утратив территорию, оно перестает быть таковым13, то, согласно античным представлениям, полис неуничтожим, ибо находится там, где в данный момент пребывают его граждане. Таким образом, для античного менталитета было в высшей степени характерно представление о государстве как объединении граждан, не привязанном к определенной территории.
Взгляды античных авторов оказали большое влияние и на западную науку XIX в., в частности на Г. Еллинека, писавшего: «Значение территориального элемента государства в древности не сознавалось... Поэтому разрушенное неприятелем государство продолжает существовать в лице находящихся в изгнании граждан, если их имеется достаточное количество, и тотчас же вновь оживает, как только какие-либо перемены влекут за собой его восстановление»14. Позднее данный вопрос не раз обсуж-
дался в литературе15. В частности, было обращено внимание на то небезынтересное обстоятельство, что отряд греческих наемников под командой Ксенофонта во время своего знаменитого анабасиса по Малой Азии в 401 г. до н. э. буквально воспроизводил полисную организацию, а потому может рассматриваться в качестве своеобразного полиса без территории16. В античной истории встречались и другие случаи миграции полисов и их возрождения на новом месте в ситуации, когда какие-то неблагоприятные условия не позволяли полису занимать прежнюю территорию.
Все сказанное, на наш взгляд, свидетельствует о том, что полис едва ли можно считать некоей жесткой структурой. Скорее он представляет собой «силовое поле», организующее членов гражданской общины в единое социальное, правовое и политическое целое. Вот почему не территория как абстрактное географическое пространство, а народ (populus, demos), граждане как совокупность собственников земли, равно как и сама эта земля, принадлежавшая на праве
12 См.: Чиркин В. Е. Современное государство. — М., 2001. С. 86.
13 См.: Спиридонов Л. И. // Указ. соч. С. 22.
14 Еллинек Г. Указ. соч. С. 312.
15 См.: HampfF. Poleis ohne Territorium // Klio. 1939. T. 32. № 1. S. 1; Nussbaum G. The Thousand. A Study in Social Organization and Action in Xenophotfs Anabasis. — Leiden, 1967.
16 См.: МариновичЛ. П. Греческое наемничество IV в. до н. э. и кризис полиса. — М., 1975. С. 174. Маринович Л. П., правда, указывает на экстраординарность подобной ситуации, однако принципиально это ничего не меняет, поскольку показательна уже сама возможность такой организации, тем более что и в обычных условиях гражданская община представляла собой не что иное, как военную организацию.
собственности членам общины, имели для полиса конституирующее значение17. Собственно, для того чтобы уничтожить полис как таковой, необходимо было уничтожить его граждан. Отсюда и столь широкое в древности распространение таких карательных мер, как полное истребление и продажа в рабство населения захваченных городов. Эти меры были приняты как в Греции, так и на Ближнем Востоке. Таким образом, мы видим, что занимаемая древним государством территория не мыслилась как нечто для него существенное. Но отсюда следует, что о суверенитете применительно к полису также вести речь бессмысленно. А коль скоро это так, то напрашивается и еще один важный для нас вывод, а именно: механизм государства в полисе если и существовал, то был качественно отличен от современного государственного аппарата.
Приведенные выше факты, как нам кажется, касаются не одних только полисных государств античного Средиземноморья, которые при всех особенностях своей организации типологически мало чем отличаются от иных разновидно-
стей традиционной государствен- 57 ности. Следовательно, все ранее1 сказанное может быть отнесено и к другим видам государств Древнего мира и Средних веков, в частности — к древним (азиатским) деспотиям, для которых также было характерно отсутствие прочной связи между механизмом государства и его территориальной основой (т. е. между субстанциональным и институциональным аспектами государственности). Вследствие этого нередкими были ситуации, когда гибель государства приводила к полной депопуляции занимаемой им территории, сопровождающейся к тому же утратой населением в той или иной мере ранее достигнутых культурных навыков. Одним из наиболее ярких примеров подобного рода считается гибель классической цивилизации американских индейцев майя (типологически соответствовавшей древневосточным цивилизациям Старого Света18) в середине IX в. н. э., по-видимому, в результате нашествия более примитивных племен. Падение классических государств майя привело, по словам американского историка М. Д. Ко,
17 Аналогичным образом и средневековое феодальное государство складывалось, по замечанию А. Я. Гуревича, «из людей и земель», т. е. имело принципиально иную субстанциональную основу, чем государство современного типа с его населением и территорией. См.: ГуревичА. Я. Категории средневековой культуры // ГуревичА. Я. Избр. труды: В 4 т. Т. 2. Средневековой мир. — М.; СПб., 1999. С. 76.
18 См. об этом: Кнорозов Ю. В. «Сообщение о делах в Юкатане» Диэго де Ланда как историко-этнографический источник // Ланда Диэго де. Сообщение о делах в Юкатане. — М.; Л., 1955. С. 37-38; КнорозовЮ. В. Письменность индейцев майя. — М.; Л., 1963; Гуляев В. И. Типология древних государств: Месопотамия и Мезоаме-рика // Древние цивилизации Востока: Материалы II советско-американского симпозиума. — Ташкент, 1986. С. 81-85.
и
й.
<
т,
>
и
со <
й.
к тому, «что только очень немногие 1 из майя продолжали после этого жить на своей исконной территории. Среди разрушенных "городов" бродили лишь разрозненные группы людей, чей образ жизни уже нисколько не напоминал образ жизни цивилизованных людей»19. Аналогичные последствия повлекла за собой и гибель под ударами дорийцев крито-микенских государств бассейна Эгейского моря в XIII в. дон. э. Как пишет Г. Ф. Полякова, «в тех районах, которые были центрами микенской цивилизации, .. .многие населенные пункты оказались покинутыми... некоторые области так никогда и не оправились от постигшей их катастрофы»20. Сходная участь постигла общество и государство хеттов в XII в. до н. э.21
Впрочем, в ряде случаев наблюдается и обратный феномен, когда утрата традиционным государством своей территории в результате завоевания не приводила к утрате им качества государственности. Наиболее значительным и ярким примером сказанному может считаться древнееврейское государство. Как известно, древнееврейское государство сформировалось в XIII в. до н. э. и первоначально ничем не отличалось от
других восточных государств того времени. Как и везде на Востоке, сакральным центром Израиля, вокруг которого сосредоточивались социальные, политические и иные структуры общества, был иерусалимский Храм, возведение которого завершилось в XI в. до н. э. С этого момента само государство стало мыслиться существующим постольку, поскольку существовал Храм. Не случайно возрождение независимого Иудейского царства в 142 г. до н. э. сопровождалось восстановлением Храма и, напротив, разрушение последнего римлянами в 70 г. н. э. воспринималось большинством современников как гибель самого государства (которое, напомним, к тому моменту уже более ста лет как утратило свою независимость, войдя в состав Римской республики). Однако, по словам А. Тойн-би, «разрушение Храма вместе со всем Иерусалимом. было огромным несчастьем для всего еврейского народа, но в истории иудаизма как религии прекращение храмового ритуала не стало катастрофой. К этому моменту кровь иудаизма текла по другим жилам»22.
То же можно сказать и о евреях как государственно-организованной общности. В то время, ког-
Ко М. Д. Майя. Исчезнувшая цивилизация: легенды и факты. — М., 2001. С. 150.
Полякова Г. Ф. От микенских дворцов к полису // Античная Греция. Проблемы развития полиса: В 2 т. Т. 1. Возникновение и развитие полиса. — М., 1983. С. 94; см. также:Mylonas G. Mycenae and Mycenaen Age. — Princeton, 1966. P. 219; Desborough V. The Last Mycenaeans and Their Successors. — Oxford, 1964. P. 222; CarpenterR. Discontinuity in Greek Civilisation. — Cambridge, 1966 и др.
См.: История Востока: В 6 т. Т. 1. Восток в древности. — М., 2002. С. 120.
Тойнби А. Цивилизация перед судом истории. — М., 2003. С. 176.
19
20
21
22
да для любого древневосточного государства разрушение главного культового центра означало полную утрату независимости23, евреи оказались в состоянии приспособиться к изменившимся условиям, сохранив религиозную, этническую и даже в какой-то мере политическую идентичность в период Рассеяния. Роль Храма для иудеев в это время начинает выполнять синагога, вокруг которой теперь группируется община верующих. Синагога представляет собой своего рода орган самоуправления общины, позволяющий ей осознавать себя своеобразным подобием независимого древнееврейского царства. Следует отметить, что, по мнению ряда исследователей (хотя в литературе встречается и иная точка зрения), последнее уже в Ветхозаветный период было организовано не столько по территориальному, сколько по религиозному принципу24. Точно так же и возникшее во II в. до н. э. государство Хасмонеев официально именовалось «общности иудеев»25, что также указывает на его религиозный, а не территориальный характер.
Разумеется, было бы едва ли 59 оправданно говорить, что еврей-1 ские общины — диаспоры, рассеянные по различным частям света, где-либо имели собственную «территорию» в том смысле, в каком этот термин понимается применительно к государству. Тем не менее указанное обстоятельство нисколько не мешало им представлять собой достаточно изолированные, самодостаточные целостности, в повседневной жизни подчиняющиеся собственному, неофициальному праву, нормы которого были изложены в Торе, переосмысленной и приспособленной к изменившемся историческим условиям, а также в иных источниках (Талмуд, Гемара, религиозные традиции и обычаи)26. Естественно, что неофициальное право внешним образом применялось лишь постольку, поскольку не противоречило официальному праву того государства, на территории которого находилась община. Так, вплоть до ХХ в. законодательство ряда стран, в частности Российской империи, устанавливало для евреев запрет на приобретение в собственность
23 См., например: История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации: Ч. I. Месопотамия. — М., 1983. С. 452.
24 См. Guthrie H. God and History in the Old Testament. — Greenwich (Conn.), 1960. P. 97-100; Buchellati G. Cities and National of Ancient Syria. — Rome, 1967. P. 13; Renckens H. The Religion of Israel. — L.; Melbourne, 1967. P. 179; Malamat A. Das davidische und salomonische Konigreich und seine Beziehungen zu Aegypten und Syrien. — Wien, 1983. P. 11-17 и др.
25 См.: Вейнберг И. П. Рождение истории. Историческая мысль на Ближнем Востоке середины I тысячелетия до н. э. — М., 1993. С. 175.
26 См.: Марченко М. Н. Курс сравнительного правоведения. — М., 2002. С. 934.
и
й.
<
т,
>
и
со <
й.
60 землю27, и соответственно в данном 1 отношении нормы иудейского права следовали официальному запрету. Но это, скорее, касалось взаимоотношения общины как целого с третьими лицами, тогда как внутри самой общины действовал установленный ею правопорядок, уподоблявший ее (по крайней мере, в глазах собственных членов) утраченному некогда государству.
Учитывая все вышесказанное, можно сделать вывод, что приуроченность к определенной территории вовсе не является отличительной чертой государственной власти, в особенности когда речь идет о государстве традиционного типа. Вот почему многие ученые добавляют к отмеченному выше признаку еще два других, а именно: верховенство (суверенитет) и публичный характер. Однако такое верховенство (суверенитет) государственная власть приобрела, да и то не сразу, лишь в эпоху Нового времени, когда начинает складываться государство современного типа. Иначе обстояло дело в Средние века, особенно в Западной Европе, где ни одно государство не обладало полным и безусловным верховенством на своей территории, но вместе с тем могло одновременно претендовать на верховенство за ее пределами. Подобная ситуация была связана с характерным для средневекового европейского
права партикуляризмом и отношениями вассалитета — сюзеренитета, существовавшими не только внутри государств (между королем и феодалами), но и в межгосударственных отношениях. Яркой иллюстрацией сказанному служит Священная Римская империя. Как известно, германские императоры, выступая в формально-юридическом плане правопреемниками Римской империи и империи Карла Великого, претендовали на верховенство по отношению к другим западноевропейским монархам. В этом смысле все западноевропейские королевства, в том числе и не входившие в состав Священной Римской империи, рассматривались как ее «диоцезы», а их правители — как наместники (викарии), назначавшиеся императором. В то же время на территории самой империи власть последнего была чисто номинальной и осуществлялась лишь постольку, поскольку не ущемляла властных прерогатив крупнейших феодалов (курфюрстов).
Примечательно, что властные прерогативы императоров были обусловлены их имущественными правами. Так, именно императору принадлежало право собственности на «объекты общего пользования, такие как крепости, дороги и реки»28. Именно указанное обстоятельство, а не обладание верховной политической властью, ко-
27 См.: Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права. — М., 1995. С. 78-88; Гражданское право: Ч. 1. — М., 2001. С. 97.
28 Кревельд М. ван. Расцвет и упадок государства. — М., 2006. С. 102.
29
торая, как известно, после смерти Фридриха II становится все более и более призрачной, делало императоров Священной Римской империи верховными сюзеренами германских земель. Напротив, за пределами собственно империи (т. е. на территории Англии, Франции и некоторых других стран), где император правами собственника не располагал, его сюзеренитет зачастую не признавался, как свидетельствуют многочис ленные исторические примеры Таким образом, в средневековой Западной Европе суверенитет государей (даже если предполагать, что таковой имел место, ибо, как известно, сама категория суверенитета была введена впервые лишь в XVI в. французским юристом Ж. Боденом30) имел весьма эфемерный характер и, что примечательно, базировался на имущественных (собственнических) правах последних.
При этом следует подчеркнуть, что в условиях традиционного общества речь не шла, да и не могла идти, о верховенстве власти государства как такового. Если правитель (германский император, король Англии или Франции и т. п.) претендовал на верховенство за пределами его домениальных владений, то это было его личное вер-
ховенство, прекращавшееся в момент его смерти и возобновлявшееся лишь в том случае, если правители соответствующих территорий соглашались принести присягу верности его наследнику (хотя бы такая присяга-оммаж и имела чисто номинальный характер). При этом ничто не препятствовало впоследствии правителю, принесшему оммаж, начать позднее войну со своим формальным сюзереном. Так, в 1328 г. король Англии Эдуард III принес присягу верности от имени своего личного герцогства Гиени французскому королю Филиппу VI, однако уже в 1336 г. он развязал войну за французский престол (причем его присяга как таковая, по-видимому, оставалась в силе).
Еще большей эфемерностью обладало понятие «суверенитета» на традиционном (в частности, средневековом) Востоке. Так, согласно очень верному замечанию Л. Б. Алаева, называть властные прерогативы восточных правителей суверенитетом «можно только сознательно игнорируя данные источников. "Суверенитет" и исторически и цивилизационно имеет весьма различное содержание. Отнюдь не всегда в него входит право на сбор налога, не говоря уже о других... правах... В этих условиях "государственный суверенитет" или
29 См., например: UrsinJ. des. Histoire des Charles VI. — Paris, 1890. P. 530; Durchardt H. Imperium und Regna im Zeitalter Ludwigs XVI // Historischer Zeitschrift. 1981. Bd. 23. № 3. S. 555-581; Guennee B. States and Rulers in Later Medieval Europe. — Oxford, 1985. P. 8-9.
30 См.: Кистяковский Б. А. Сущность государственной власти // Кистяковский Б. А. Философия и социология права. — СПб., 1998. С. 265-266.
и
о.
<
и
CÛ <
"государственное верховенство " над всей территорией государства" и "верховная собственность государства на землю" практически неразличимы»31. Таким образом, мы видим, что как минимум в очень многих (если не во всех) традиционных государствах публичная политическая власть и ее верховенство базировалась на имущественных собственнических правах на землю, носителем которых выступал правитель или — если речь идет о республиках — гражданский коллектив. При этом верховенство власти правителя в традиционном государстве имело достаточно своеобразный характер: оно проистекало из того обстоятельства, что государство и домен монарха в территориальном отношении долгое время не совпадали. И если над своим доменом монарх обладал прямыми собственническими правами, что переводило его власть в сугубо частноправовую плоскость, то на всей остальной территории он выступал лишь в качестве верховного собственника — сюзерена. Последнее обстоятельство, как нам представляется, создавало объективные (хотя в конкретно-исторических условиях традиционного правопорядка
и нереализуемые) предпосылки для оформления публично-правового властвования. Таким образом, мы видим, что, по терминологии римского права, власть — imperium и власть — dominium в значительной степени совпадали.
В данной связи кажется чрезвычайно показательным и тот факт, что в трудах цивилистов (в особенности XIX в.) право собственности трактовалось в тех же терминах, в каких позднее государствоведы станут говорить о публичной власти. Так, по определению К. Ф. Са-виньи, вещное право «представляется нам, прежде всего, как принадлежащая отдельному лицу власть (Macht): область, в которой господствует его воля и притом господствует с нашего согласия (выделено нами. — Н. Р.). Эту власть мы называем правом данного лица, что равнозначаще с правомочием. Некоторые называют его правом в субъективном смысле»32. Сходными представлениями руководствовался и Б. Виндшайд, писавший: «Право есть представленная правопорядком власть воли и господство воли (Willensmacht oder Willen-sherrschaft)»33. Аналогичные суждения можно встретить у таких видных цивилистов, как О. Гирке, А. Тур и Р. Салейль34. Наконец, и
История Востока: В 6 т. Т. 2. Восток в Средние века. — М., 2002. С. 619.
Savigny F. K. System des heitigen Roemischen Rechts. — B., Bd. I. 1840. S. 7.
Windscheid B. Lehrbuch der Pandekten. — Berlin, Bd. I. 1909. S. 156.
См.: Gierke O. Deutsche Privatrecht. — Wien, 1895. Bd. I. S. 253-254; ThurA. Der Allgemeine Teil des Deutschen Bürgerlichen Recht. — Berlin, Bd. I. 1910. S. 55-56; Saleilles R. De la personnalite juridique. Histoire et theories. — Paris, 1910. P. 372-373.
31
52
33
34
Г. Еллинек также рассматривает всякое субъективное право как «признанную и защищенную правопорядком власть человеческой воли, направленную на какое-либо благо или интерес»35.
Если абстрагироваться от некоторых отдельных различий, то во всех приведенных дефинициях обращает на себя внимание то обстоятельство, что всякое субъективное право (в том числе, разумеется, и право собственности, понимаемое в субъективном смысле) раскрывается через три взаимосвязанных аспекта: а) осуществление господства своей волей, б) наличие общественного признания этого господства и в) опора на правопорядок. Отсюда явствует, что по своей юридической природе власть государства представляет собой совокупность принадлежащих ему правомочий, ничем в принципе не отличающихся от правомочий, возникающих в гражданско-правовой сфере. Таким образом, власть традиционного государства, подобно власти собственника, реализуется сходным образом в тех же отношениях и имеет по существу, пользуясь современной терминологией, не публично-правовой, а частноправовой характер. Объясняется это, на наш взгляд, своеобразием исторических условий, предопределивших социаль-
ное назначение традиционного государства.
В самом деле, для традиционного общества (будь то общество древнее, античное или средневековое) характерно наличие прочных и устойчивых негосударственных структур, в состав которых был интегрирован человек в своей повседневной жизни. В качестве таких структур выступали прежде всего семья (которую, как мы видели, для древних вполне естественно было соотносить с государством), а также сельская община, профессиональные объединения, цеха и корпорации, наконец, церковь. Эти институты, каждый из которых, в свою очередь, выступал в виде коллективного субъекта, обладающего на праве собственности землей и иным имуще-ством36, призваны были обеспечивать удовлетворение важнейших жизненных потребностей своих членов, что они с достаточным успехом и делали. В такой ситуации социальное назначение традиционного государства имело достаточно узкие, ограниченные пределы. Для правильного понимания функций традиционного государства следует иметь в виду, что оно, прежде всего, являлось верховным собственником земельного фонда, непосредственно распределенного между индивидуальными и коллективными
35 Ellinek G. System der subjektiven offenlichen Rechte. — Berlin, 1905. S. 44.
36 См.: Кошеленко Г. А. Древнегреческий полис // Античная Греция. Проблемы развития полиса: В 2 т. Т. 1. Становление и развитие полиса. — М., 1983. С. 30.
и
й.
<
т,
>
и
со <
й.
субъектами37. В этом своем качестве оно играло роль арбитра при разрешении различного рода споров, возникающих между ними. Но самой важной задачей традиционного государства была защита принадлежащего ему (и его членам) имущества от насильственных посягательств, в том числе и со стороны других государств.
Сказанным объясняется и специфика властвования в традиционном государстве. Она, подобно власти любого иного собственника, имеет сугубо личный характер, исходя от конкретного субъекта (правителя) либо от гражданского коллектива. При этом, как правило, отсутствовали специальные органы, осуществлявшие властные полномочия от имени государства как института. Реализация властных функций была возложена на частных лиц, обязанных суверену личной преданностью и связанных с ним комплексом разного рода имущественных и обязательственных (т. е. опять же частноправовых) отношений, на основе которых осуществлялось публичное господство.
С наступлением Нового времени сначала в Западной Европе, а затем постепенно и во всем остальном мире наблюдается изменение социальных и духовных условий, положивших конец традиционному типу государственности. Речь,
впрочем, идет даже не столько о самих условиях как таковых, сколько о кардинальных изменениях в человеческой личности, ее раскрепощении, переоценке роли и места человека в мире, выработке новой ментальности и — как следствие — об изменении системы потребностей и интересов. Под влиянием целого ряда обстоятельств происходит эмансипация человека, обособление его от тех социальных структур (семьи, общины, церкви и т. п.), которые ранее определяли его повседневную жизнь, выполняли жизнеобеспечивающую функцию, взамен подчиняя субъекта своей патриархальной власти и авторитету. К тому же сами такого рода структуры со временем приходят в упадок и либо перестают существовать, либо существенно суживают пределы своего влияния на индивида и общество в целом38. Тем самым складываются предпосылки для своего рода отчуждения социальности, что приводит к распаду общества на множество самостоятельных субъектов, нередко связанных друг с другом лишь внешним образом. Способом преодоления подобной атомизации становится гражданское общество, в котором, по знаменитому утверждению Гегеля, «каждый для себя — цель, все остальное для него ничто. Однако без со-
37 См.: Венедиктов А. В. Государственная социалистическая собственность // Венедиктов А. В. Избранные труды по гражданскому праву: В 2 т. Т. 2. — М., 2004. С. 56-57.
38 См. подробнее: Дюркгейм Э. Об общественном разделении труда. — М., 1996. С. 34, 182.
отношения с другими он не может достигнуть своих целей во всем их объеме: эти другие суть поэтому средства для цели особенного»39. Именно гражданское общество, являвшееся социальной основой современного государства, выступает в качестве сферы сосредоточения различного рода частных, прежде всего имущественных, интересов субъектов.
Вместе с тем у членов современного общества возникают и иные потребности, несводимые исключительно к материальным запросам. В числе прочего появляется потребность в безопасном и гигиеничном труде, нормированном отдыхе, в образовании, социальном обеспечении, охране здоровья, безопасной окружающей среде и т. п. Указанные потребности не могут быть самостоятельно удовлетворены ни самим человеком, ни даже гражданским обществом и его институтами (в силу специфичной природы последних). Причем совершенно ясно, что подобные интересы имеют не столько индивидуальное, сколько общесоциальное значение, поскольку их обеспечение является важным фактором стабильности в обществе. Соответственно, в эпоху Нового времени возникает особый публичный интерес, более или менее отчетливо противостоящий многообразным частным интересам, по-прежнему сохраняющим имущественный в своей основе характер.
Изменение общественных условий и появление публичного интереса влечет за собой переосмысление социального назначения государства и появление новых, ранее не присущих ему функций, что в свою очередь повлияло на изменение характера публичной власти. Последняя все более начинает отличаться от частноправового (хозяйственного) господства, господства своей волей и в своем интересе. Публичная власть в современном государстве реализуется уже не в интересе самого государства, а в интересах всего общества в целом и каждого из его членов в отдельности. Это обусловлено тем, что основной целью функционирования современного государства является именно удовлетворение публичных нужд. Здесь можно видеть ту основу, на которой происходит легитимация современного государства.
В то же время и воля государства современного типа представляет собой известную фикцию. Связано это с появлением третьего признака современного государства, а именно деперсонифицирован-ного государственного аппарата, выполняющего публично-властные функции. В самом деле, когда мы говорили о власти в традиционном государстве, мы видели, что всегда можно установить конкретного субъекта, которому она принадлежит. Именно его воля и является волей самого государства.
Гегель Г. В. Ф. Философия права. - М., 1990. С. 228.
39
и
а.
<
и
CÛ <
66 Между тем власть современного государства имеет не просто универсальный, распространяющийся на все общество в целом, но и обезличенный характер, она исходит не от конкретного лица, а от государства как такового, понимаемого при этом как организация.
Подводя итог, мы в состоянии теперь ответить на вопрос о том, какое свойство может быть обнаружено у любых исторических типов государственности, что, собственно, и позволяет говорить не только о качественном своеобразии, но и о внутреннем единстве различных типов одного и того же явления. Нам представляется, что таким универсальным признаком следует считать связь с правопорядком. В самом деле, всякое государство, как традиционное, так и современное, есть институциональное выражение существующего в обществе правопорядка. Оно представляет собою не что иное, как продукт правопорядка, отражающий наиболее существенные и характерные черты последнего. Думается, не правы ученые, пытающиеся отрицать данное обстоятельство на том, в частности, основании, что «государство господствует в процессе создания и санкционирования права»40. Действительно, то, что государство играет ведущую роль в создании права (и к тому же не права как такового, а только закона), в установлении и санкционировании правил поведения, вовсе не означает, будто само оно
в свою очередь не обусловлено правопорядком. Если бы это было не так, нельзя было бы констатировать принципиальных различий между традиционным и современным типами государственности. Однако мы имели возможность при первом приближении убедиться в том, что важнейшей особенностью современного государства является его публично-правовая природа, в то время как государства традиционного типа основаны на частном (имущественном) праве. Указанная черта предопределяет также и все прочие свойства и признаки государства, закономерно вытекающие из особенностей правопорядка, существующего в данном обществе и в данную историческую эпоху.
Сказанное выше касается, в принципе, любого государства. Однако применительно к традиционному государству истинность выдвинутого положения подтверждается не только логически, но и исторически, поскольку именно такого представления о традиционном государстве придерживались его современники — крупнейшие политические мыслители древности, Средних веков и раннего Нового времени. Даже самый беглый взгляд на их сочинения позволяет убедиться в правильности сказанного. Так, по уже приписываемым Платону «Определениям» (созданным, вероятно, кем-то из последователей Платона в рамках его школы), государство представляет собой «общность множества людей, до-
De Bechillion P. Qu'est d'une regle de droit. — Paris, 1997. P. 96.
40
статочно сильную для процветания; узаконенное сообщество многих людей»41. Причем, несмотря на неаутентичность данного фрагмента, есть все основания полагать, что он более или менее адекватно отражает взгляды самого Платона, как то явствует из ряда диалогов последнего («Государство», «Политик», «Законы» и некоторые другие).
Еще более последовательно развивает указанную мысль Аристотель. В своем трактате «Политика» он пишет: «Государство не есть общность местожительства (т. е. территориальный признак Аристотель не считал существенной характеристикой государства! — Н. Р.), оно не создается в целях предотвращения взаимных обид или ради удобств обмена... оно появляется лишь тогда, когда образуется общение между семьями и родами ради благой жизни в целях современного и самодовлеющего существования. Государство. есть общение подобных друг другу людей ради достижения возможно лучшей жизни»42. Дальнейшее развитие рассматриваемые идеи получают у Цицерона, который дает классическую для своей эпохи трактовку государства43.
По его словам: «Государство есть достояние народа, а народ не любое соединение людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соединение многих людей, связанных между собой согласием в вопросах права и общностью интересов»44.
Во всех приведенных определениях обращает на себя внимание ряд следующих обстоятельств. Во-первых, ни один из приводимых в настоящее время признаков государства не считался древними авторами существенным. Лишь Аристотель, говоря о государстве, делает оговорку, что оно «есть известная организация обитателей государства»45. Однако, как явствует из дальнейшего изложения, эта характеристика относится не столько к государству как таковому, сколько к качественному состоянию общества, т. е. тому, что мы в настоящее время обозначаем термином «государственность». Данное обстоятельство, на наш взгляд, подчеркивается последовательно проводимой Стагиритом терминологической дихотомией пО^ — поЯгте1а. Во-вторых, и на это следует обратить особое внимание, при ответе на вопрос «что есть государство»
41 Платон. Диалоги. - М., 1998. С. 431.
42 Аристотель. Политика // Аристотель. Сочинения: В 4 т. Т. 4. — М., 1983. С. 461.
43 Не случайно некоторые специалист считают Цицерона основоположником юридической концепции государства и одним из предшественников теории правового государства. См.: История политических и правовых учений. Древний мир. - М., 1985. С. 279.
44 ЦицеронМ. Т. О государстве. О законах. О старости. О дружбе. Об обязанностях. Речи. Письма. - М., 1999. С. 64.
45 Аристотель. Политика // Там же. С. 444.
и
й.
<
и
со <
^ для всех рассмотренных авторов определяющее значение имеет цель, ради которой последнее существует, т. е., говоря современным языком, социальное назначение государства. И, наконец, в-третьих, одним из наиболее существенных признаков во всех вышеприведенных дефинициях выступает право как онтологическая (бытийная) основа государства. Все это, как представляется, проливает свет на специфику традиционного государства и позволяет лучше понять отличие последнего от государства современного типа.
Впрочем, говоря о традиционном государстве, мы не можем избежать ряда терминологических трудностей, важнейшим из которых является отсутствие соответствующего понятия в лексиконе человека традиционного общества. Не случайно все термины, используемые в древних языках для обозначения государства (греч. ябАгд лат. civitas, res publica) не могут быть адекватно переведены ни на один из современных языков. Что же касается европейских аналогов слову «государство» (фр. etat, нем. Staat, англ. state, итал. lo stato, исп. estado), то они восходят не к res publica, a к лат. status, исходно обозначавшему юридическое состояние лица и имевшему частноправовое значение (не случайно в
римских юридических источниках, где употребляется это слово, оно никогда не применялось к коллективным, т. е. «публичным», образованиям, а лишь к частным лицам). Лишь в XIII в., в условиях формирования сословий и сословного представительства, слово status начинает приобретать новое значение, а именно «сословие» и одновременно «род занятий», поскольку в иерархичном средневековом обществе за каждым сословием закреплялся только ему присущий род деятельности. При этом, хотя в средневековой латыни status и вытесняет семантические аналоги, такие как ordo («порядок») и con-ditio («положение»)46, это слово в семантическом отношении продолжает связываться с ними в едином синонимическом ряду. Не случайно немецкий проповедник XIII в. Бертольд Регенсбургский, предпочитавший использовать слово ordo, неизменно придавая ему значение status, связывая с такими понятиями, как officium (обязанности) и Amt (служба, род занятий)47. Основная причина рассмотренных выше лексических сдвигов состоит отнюдь не в укреплении роли государства, как это представляется некоторым авторам, а лишь в усложнении сословной структуры средневекового общества. Так, если в XI-XII вв. насчитывалось всего три ordines —
46
См.:ЛеГоффЖ. Цивилизация средневекового Запада. — Екатеринбург, 2004. С. 318
См. подробнее: Гуревич А. Я. Культура безмолвствующего большинства // Гуре-вич А. Я. Избр. труды: В 4 т. Т. 2. Средневековой мир. — М.; СПб., 1999. С. 400-403.
47
aratores, bellatores и laudatores, т. е. крестьянство, рыцари и духовенство, то в XIII в. выделяли до двадцати восьми etats.
В староевропейских языках слово etat также первоначально было полностью тождественно латинскому status, но при этом в корне отличалось от ordines . Как замечает Ж. Ле Гофф, это слово появляется лишь в начале XIII в., знаменуя собой определенные сдвиги не только в социальной структуре общества, но и в мироощущении48. Впрочем, значение данного термина этим отнюдь не исчерпывается. Примечательно, что в средневерхненемецком stat может означать также земельный участок либо иное имущество. Именно в таком значении stat используется в Саксонском зерцале (XIII в.), где оно ставится в один ряд с такими словами, как gut и lant49. Именно к этому последнему значению ближе всего стоит польское слово panstvo, болгарское — господар-ство, а также русское — государство. Иначе говоря, в славянских языках в понятие государства исходно вкладывался смысл частного властвования (может быть, под влиянием византийского автокрана,
калькированного на старославянский язык, а через него вошедшего в другие славянские языки)50. Поэтому нам кажется весьма сомнительной этимология В. А. Четвер-нина, по утверждению которого «термин "государство" этимологически является родственным слову суд»51. На самом деле родство этих слов весьма обманчиво, поскольку в действительности государство связано со словом господин (лат. dominus) и восходит к индоевропейской основе potis52. Заметим, что от этой же основы происходит и лат. potestas «отеческая, господская власть», ничего общего не имеющее с судебными полномочиями (каковыми в Риме обладали лишь магистраты, наделенные империем), но зато выражающее идею обладания имуществом в собственности.
Лишь с появлением в европейских языках понятия государства (совпадающим по времени с возникновением государства современного типа) в трудах мыслителей появляются те признаки, которые мы теперь выделяем, говоря о государстве. Так, в частности, Ж. Боден в «Шести книгах о государстве» определяет его через
48 Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. — Екатеринбург, 2004. С. 319-320.
49 См.: Венедиктов А. В. Государственная социалистическая собственность // Там же. С. 106.
50 На тесную связь между византийским (среднегреческим) и древними славянскими языками, особенно в сфере общественно-политической лексики указывает Р. О. Якобсон. См: Якобсон Р. О. Работы по поэтике. — М., 1987. С. 61.
51
Проблемы общей теории права и государства. — М., 2001. С. 533.
Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. — М., 1986. Т. 1. С. 446.
и
й.
<
т,
>
и
со <
й.
понятие суверенитета53. Вместе с 'тем имеет смысл заметить, что Боден не рассматривает государство как публично-правовое образование. Не случайно он считает возможным распоряжение суверенитетом, причем такое распоряжение в принципе ничем не будет отличаться от распоряжения частным имуществом. По словам Ж. Бодена, «народ или властители государства могут без каких-либо условий отдать суверенную и вечную власть какому-либо лицу, с тем чтобы он по своему усмотрению распоряжался имуществом [государства], лицами и всем государством, а затем передавал все это кому захочет совершенно так же, как собственник может без всяких условий отдать свое имущество единственно лишь по причине своей щедрости, что представляет собой подлинный дар, который не обставлен никакими условиями»54. Верховенство власти в качестве одного из наиболее существенных признаков государства выделяли также Г. Гроций, Т. Гоббс, Б. Спиноза, Дж. Локк и И. Кант55. Обобщая данную тради-
цию, Г. В. Гегель писал: «В Новое время идея государства отличается той особенностью, что государство есть осуществление свободы не по субъективному произволу, а согласно понятию воли (выделено нами. — Н. Р.)... Несовершенные государства — те, в которых идея государства еще скрыта и где ее особенные определения еще не достигли свободной самостоятельности»56. Есть все основания предполагать, что под «несовершенными государствами» немецкий философ имел в виду государства традиционного типа, в которых не проявляют себя признаки, присущие современному государству.
Таким образом, единственным признаком, общим как для традиционного, так и для современного государства, является власть. Однако и здесь мы можем констатировать существенные различия, поскольку власть традиционного государства базируется на верховенстве права поземельной собственности, тогда как власть современного государства ни в какой степени не зависит от его имуще-
53 См.: Боден Ж. Шесть книг о государстве // Антология мировой философии: В 4 т. Т. 2. Европейская философия от эпохи Возрождения по эпоху Просвещения. — М., 1970. С. 144.
54 Боден Ж. Шесть книг о государстве// Там же. С. 145-146.
55 См.: ГроцийГ. Оправе войны и мира. — М., 1994. С. 127; ГоббсТ. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Гоббс Т. Сочинения: В 2 т. Т. 2. — М., 1991. С. 133; Спиноза Б. Политический трактат // Спиноза Б. Трактаты. — М., 1998. С. 275; ЛоккДж. Два трактата о правлении //ЛоккДж. Сочинения: В 3 т. Т. 3. — М., 1988. С. 338; Кант И. Метафизика нравов // Кант И. Критика практического разума. — СПб., 1995. С. 354.
56 Гегель Г. В. Ф. Философия права. — М., 1990. С. 286.
ственных прав на землю. Исходя из всего вышесказанного, мы можем дать следующее определение традиционного государства. Под традиционным государством мы понимаем власть одного лица или группы лиц (коллектива), имеющую имущественно-правовой характер и вытекающую из принадлежащего данному лицу (лицам) права верховной собственности на землю. Эта власть распространяется на всех субъектов, проживающих на данной земле и являющихся ее вторичными (производными) собственниками. Такое определение государства имеет предельно общий характер и нуждается в дальнейшей конкретизации. Исходя из него, мы должны говорить скорее не столько о государстве традиционного типа, сколько о традиционной государственности в самом широком смысле данного понятия. Причем, рассматривая категорию государственности, мы в целом полагаем, что она не синонимична понятию государства. В данном отношении, пожалуй, можно согласиться с мнением В. Е. Чиркина, по словам которого «государственность — гораздо более широкое и иное понятие, чем государство. Образования с элементами государственности существовали в про-
шлом в ходе длительного процесса возникновения государства из1 недр родового общества. Есть и другие явления этого рода (например. военно-политические образования, возникавшие в условиях национально-освободительной борьбы), но наряду с государствами главными системообразующими факторами для создания обобщающего понятия государственности служат государственные образования»57.
Таким образом, качественные различия традиционного и современного типов государственности проявляются уже на понятийном уровне, а именно в нетождественности лексических обозначений государства в древних и современных языках, а также в принципиальном различии обозначений соответствующих понятий. Вместе с тем выявление специфики традиционного государства не может сводиться лишь к сопоставлению понятий. Для того чтобы дать развернутую типологическую характеристику государства, необходимо обратиться к его глубинным, сущностным характеристикам, что, помимо всего прочего, предполагает философское осмысление категории государства.
57 Чиркин В. Е. Современное государство. — М., 2001. С. 13.
