CC BY
12М.В. Ильин
ПОЛТОРА ВЕКА РУССКОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ В КОСМОПОЛИТИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ
Сразу начну с заголовка. Слово русское, а не российское, освобождение употреблено, чтобы подчеркнуть специфичность исторического импульса, совершенного полтора столетия назад, а не сужать смысловое поле до нынешних границ Российской Федерации. Это слово, вероятно, предпочло бы большинство участников Великих реформ второй половины XIX столетия. Выражение космополитическая перспектива прямо воспроизводит формулу Ульриха Бека cosmopolitan perspective [Beck, 2000] и опосредованно - формулу Иммануила Канта weltbürgerlicher Absicht [Kant, 1784] (всемирно-гражданское отношение, как обычно переводят, и космополитический взгляд, как можно еще понять1). Таким образом речь в статье пойдет о связях между полуторавековыми усилиями наших предков и современников обрести и укоренить свободу на русской почве, а также о соотношении этих усилий с мировыми процессами политической эмансипации, модернизации и демократизации. Разумеется, при этом придется расширять поле зрения, чтобы разглядеть логику большой длительности (long duree), в которой процессы отдельных реформ и контрреформ, революций и контрреволюций приобретают смысл далеко выходящий за пределы оценок отдельных поколений, а тем более злобы дня политических контроверз и партийных пристрастий.
Другое важное предуведомление состоит в том, что политические решения зимы и весны 1861 г. далеко выходят за рамки крестьянской реформы и пресловутого «освобождения крестьян». В данной статье утверждается, что от крепостной зависимости освободились не только крепостные, но и образованные русские люди, которые вольно или невольно занимали положение крепостников. Импульс освобождения так или иначе затронул все русское общество - и мещан, и государственных крестьян, и служивых людей от чиновников до солдат, и особенно разночинцев. Не менее важно и то, что Великие реформы были историческим свершением
1 Об интерпретации формулы И. Канта см. [Ильин, 1995, с. 103-104].
в ряду практически современных ему и сходных процессов. Тут можно вспомнить не только напрашивающуюся аналогию с ликвидацией рабства в США, но и другие процессы уничтожения рабства в разных частях мира, социального и политического освобождения сословных и социальных групп в Европе и за ее пределами, общего умножения свободы и свобод в мире. Наконец, рискну утверждать, что дальнейшее умножение свободы и свобод со всеми подъемами и спадами этого мирового, космополитического процесса было не просто контекстом и условием нашей политической истории, но и во многих важных аспектах испытывало воздействие нашей страны, соответствующих событий и решений, усилий наших соотечественников.
Мы сами, вне всякого сомнения, несем ответственность за свои действия, за свою историю, за то, насколько нам удалось укоренить свободу и свободы на собственной почве. Однако от нас во многом зависело и зависит сейчас, как мы, русские люди, включались и включаемся в мировое освобождение, в чем помогаем, а в чем мешаем ему.
Как себя вы назовете ...
Большинство читателей с детства помнит железное правило капитана Врунгеля: «Как вы лодку назовете, так она и поплывет!» Можно ли быть свободным, если тебя зовут рабом, если ты откликаешься и ведешь себя, как раб? Достаточно ли провозгласить себя вольным человеком, казаком 1? Ответы, конечно, будут отрицательные. А если назвать себя вслед за Чеховым человеком, по капле выдавливающим из себя раба, то это возможная подсказка освобождения для того, кто находится под гнетом внешних сил (вражды) или обстоятельств (нужды)2.
Могут возразить, что одного называния мало. Соглашусь, если понимать под называнием только произнесение соответствующих слов. Возражу, поскольку я вместе с языковедами считаю сам процесс называния куда более широким и сложным. Это не один акт произнесения звуков, но и то, что предшествует ему и следует за ним в психике, что происходит между людьми, понимающими речь и реагирующими на высказывания. Назвать себя свободным значит не только произнести соответствующие звуки, но и осуществить так называемый перформатив. Это отличный от типичного для школьных учебников, но не жизни, нарратива называния того, что человек одновременно совершает. Тут сливаются и произнесен-
1 Наиболее убедительная этимология этого самоназвания, как и этнонима казах связана с тюркским корнем, обозначающим волю, свободу передвижения.
2 Реконструкция индоевропейской концептуализации свободы, точнее, условий человеческого существования, показывает, что ей противостояли разрушающие человека активная сила вражды и инактивная стихия нужды. См. [Ильин, 2001].
ные слова и осуществляемые с их помощью дела. Так люди «творят дела словами» (do things with words) [Austin, 1962; Остин, 1986].
Перформативы отличает от нарративов и еще ряд обстоятельств. Если последние в идеале стремятся к констатации положения дел, уже совершенных фактов, то первые указывают на осуществляемое намерение, на только возникающие или даже могущие возникнуть факты. Нарративы основаны на истинности и оцениваются с ее помощью. Перформативы основаны на воле и оцениваются ее действенностью, эффективностью использования власти1. Перформативы типичны для политики как сферы целедостижения. Конечно, они приобретают смысл только в сочетании с теми делами, которые они включают и которые их продолжают. Однако и слова важны. Вспомним вновь правило Врунгеля. Тем более слова людей, которые в силу своего положения обладают большой властью. Когда председатель парламента, например, называет своею страну, ее политический строй, это отнюдь не равнозначно констатации выученного из книжки факта учеником в классе. Это политический факт.
Как это по-русски?
В конце апреля 2011 г. по средствам массовой информации прошелестела новость. Спикер российского парламента, он же Председатель Государственной думы Б.В. Грызлов, перевел-таки на русский язык выражение суверенная демократия. Выступая 27 апреля 2011 г. на международной конференции в Санкт-Петербурге, посвященной 105-летию парламентаризма в России, он сказал: «Именно самодержавное народовластие, или, если перевести это с русского языка на иностранный, суверенная демократия, есть самая исторически свойственная вещь для России» [Грызлов, 2011]. Сами эти слова, да и большая часть всего приветственного слова Грызлова буквально воспроизводят - без какой-либо ссылки - основные положения выступления депутата Государственной думы В.Р. Мединского на парламентском заседании 22 апреля [Стенограмма... 2011], т.е. за пять дней до выступления Грызлова. Впрочем, само выражение самодержавное народовластие сам Мединский ввел куда раньше. Можно сослаться, например, на его слова во время дискуссии в прямом эфире радиостанции «Эхо Москвы» 27 ноября 2006 г. 2 Он согласился с ведущей радиопередачи К. Лариной, что термин суверенная демократия приватизирован его авторами, и заметил, что в этом нет ничего удивительного. Но при этом доба-
1 Перформатив воплощает исходное единство воли и власти, которое также отражено в их общем происхождении от индоевропейского этимона *ие1 - [Ильин, 1997, с. 94].
2 Впрочем, приоритет Мединского может быть оспорен. Чуть раньше, 9 ноября 2006 г., в ЖЖ блоггер по имени Джагг осуществил перевод не только отдельного выражения «суверенная демократия» как «самодержавное народовластие», но целого официозного текста об этом понятии [Джагг, 2006].
вил: «Слишком мало мы вдумываемся в содержание. Если перевести это на русский язык, то это самодержавное народовластие» [Кара-Мурза, 2006].
Оставим, однако, вопросы первенства и наличие признаков плагиата в выступлении Грызлова. Куда интересней смысл согласованного, надеюсь, мнения представителей «Единой России» в Государственной думе. При беглом упоминании вечевой практики фактическое начало отечественной демократии относится к эпохе Ивана Грозного и к последующему столетию сословно-представительной монархии. При этом Грызлов сослался на то, что «иностранные послы и путешественники сравнивали тогда российские соборы с английской палатой общин, а Боярские думы, с которых впоследствии и было взято название для российского парламента, - с Палатой лордов» [Грызлов, 2011]. Замечание странное, ибо в мировой политической науке сословное представительство отнюдь не считается современной демократией или даже несовременной ее формой. Сошлюсь на яркое суждение классика обществоведения и политологии Чарльза Тилли. В своей книге о соперничестве и демократии с 1650 по 2000 г. он предлагает вооружиться «поисковиком демократии XXI века» и отправиться в век XVII. Что мы обнаружим, высадившись в 1650 г.? «Обилие революций и войн, но считаные признаки демократии», - отвечает Тилли [Tilly, 2003, p. 43]. Даже отдельные признаки единичны - и это в мире, где, по оценке Тилли, уже существуют около двух сотен режимов. Демократий как политических систем не видно вообще, да и не скоро они появятся. При самых мягких критериях полиархии лишь только положение, связанное с выборами 1848 г. в США, можно оценить как демократическое, а фактически об американской полиархии, да и то с оговорками, можно говорить только после Гражданской войны. Вообще же за немногими исключениями (США, Швейцария, некоторые британские колонии и доминионы) история демократий начинается только в XX в. Даже старые демократии фактически очень молоды. Как отмечает Роберт Даль, в Западной Европе «до 1900 г. только во Франции, Италии и Швейцарии были кабинеты или премьеры, полностью подотчетные избираемому законодательному органу». Это, замечу, отнюдь не признак демократии, а всего лишь одно из его условий, возникающих еще в рамках соревновательной олигархии1. «Конечно, - продолжает американский политолог, - в Великобритании зависимость премьер-министра и кабинета не от монарха, а от
1 Это, впрочем, справедливо и по отношению к подавляющему большинству других пресловутых признаков демократии, включая честные и справедливые соревновательные выборы. Большинство институтов, традиционно характеризуемых как демократические, на деле эволюционно старше. Это додемократические «придумки», используемые демократическим образом. Для нынешнего зачаточного этапа развития современной демократии характерно сочетание додемократических институтов и демократических практик. Формирование собственно демократических институтов только начинается, например, новых институтов вертикальной и горизонтальной подотчетности (accountability) - см. [Schmitter, 1991; Behn, 2001; Schmitter, 2004; Accessing... 2005].
парламентского большинства утвердилась в качестве конституционного принципа уже к концу XVIII в.; но до 1911 г. праву Палаты лордов изменять, продлевать и препятствовать законодательству в сущности так и не был положен конец» [Даль, 2003, с. 360-361]. Вообще же, замечу, по формальным критериям полиархии Великобритания превратилась из соревновательной олигархии в демократию только после Первой мировой войны. На мой взгляд, символическим рубежом можно считать политический кризис 1931 г. и трансформацию британской партийной системы, когда политический истеблишмент не на словах, а на деле согласился на участие во власти лейбористской партии, основанной на массовом (демократическом) членстве в отличие от элитного (олигархического) членства либеральной и консервативной партий.
Еще поразительней молодость устоявшихся демократий в Нидерландах и Скандинавии. Даль пишет: «В Нидерландах подотчетность была достигнута в первой декаде века, в то время как в Скандинавских странах парламент получил от монарха контроль над правительством лишь после острых и продолжительных конституционных кризисов: Норвегия в 1884 г., хотя она не обрела независимости от Швеции и шведской короны вплоть до 1905 г., Дания - в 1901 г., а Швеция - только в 1918 г.» [Даль, 2003, с. 361].
На этом фоне датировать начало отечественной демократии XVI веком (!), т.е. за три столетия до того, как современная демократия или полиархия вообще возникла в мире, по меньшей мере удивительно. Данное утверждение будет трудно понять и принять гражданам немногих самых старых демократий, возникших только в конце XIX или в начале XX в., или гражданам основной массы демократий, возникших вчера (конец 70-х годов) или позавчера (после Второй мировой войны)1. Оно звучит просто абсурдно для специалиста-политолога. На чем же основаны подобные опрометчивые оценки? На прямом отождествлении типа правления, где присутствовали Земские соборы, и типа правления, где функционирует нынешняя Государственная дума. Раз можно найти какой-то признак демократии, например выборы или публичные дебаты, то это демократия и есть без оглядки на то, куда этот признак встроен, в каких условиях, в какую историческую эпоху обнаруживается.
Впрочем, подобные отождествления отнюдь не последовательны и систематичны. С одной стороны, благожелательно принимаются весьма сомнительные мнения западных путешественников о сходстве наших соборов с парламентом, а Боярской думы с палатой лордов. А с другой - через пару строк отвергаются. Руководящие представители всенародно избираемой палаты противопоставляют выделяемую ими схему самодержавного
1 В начале 90-х годов отечественная демократия выглядела крайне молодой на фоне на порядок более старых демократий Португалии и Испании, сейчас она едва ли вдвое моложе. Через поколение (20-30 лет) все они станут выглядеть почти одногодками.
народовластия действительной традиции формирования и консолидации самостоятельных представительных органов власти: «Наши соборы не противостояли царской власти, как сеймы и ландтаги на Западе, а дополняли ее своими властными полномочиями» [Грызлов, 2011; Стенограмма. 2011]. Не вполне ясно, откуда эти полномочия в логике Грызлова и Мединского возникали. Если всего лишь октроировались монархической властью для разыгрывания ритуалов ее поддержки, то совершенно не ясно, как могли дополнять. Если формировались на основе диалога власти с представителями подданных и возникавших в результате договоренностей двух партнеров, двух субъектов политики - хотя бы только по вопросу о сборе налогов - то это как раз то, что характеризуется лидерами «Единой России» в Государственной думе как противостояние. Фактически, как у нас, так и в Европе, можно найти множество конкретных вариантов, которые в ходе истории постепенно закрепляли поворот либо к одной, либо к другой крайности. Либо к соправлению короля и парламента (юридическая формула английской конституции King in Parliament - суверен полномочен лишь «в парламенте», в согласии с ним, а парламент только тогда, когда суверен «входит в его состав») в результате «Славной революции» 1688 г., либо к чисто ритуальной роли всеодобрятеля последних Земских соборов при ранних Романовых.
При всей конъюнктурности и выборочности исторических сопоставлений одно принципиально и неизменно. Это полное отождествление Грызловым нынешнего политического строя и порядков 400-летней давности: «Я уже говорил о системе конструктивного взаимодействия меж-ду органами законодательной и исполнительной власти, которую удалось выстроить в сегодняшней Государственной думе. Наши предки нашли и освоили этот путь еще 400 лет назад, и в этом - уникальность русской демократии, русская придумка» [Грызлов, 2011]. Фактически нынешнее положение с разделением властей, не только декларированное конституцией, но и подкрепляемое политической практикой, - пусть даже противоречиво и непоследовательно, совершенно безосновательно отождествляется с не-разделенностью или симфонией законодательных и исполнительных полномочий интегральной власти русского царства или самодержавия 400-летней давности. Странно слышать такие резкие обвинения нынешнего режима в несовременности от руководителей «Единой России» в Государственной думе. Отчетливое уподобление суверенной демократии самодержавному народовластию, понятому как согласие ветвей власти, а фактически как подчинение народного представительства интегральной, неразделяемой суверенной власти, несправедливо по отношению к нынешней российской форме правления. Мы живем отнюдь не во времена Ивана Грозного и Жана Бодена, когда власть суверена мыслилась как неделимая ни в принципе, ни на деле. Дело не только в формальной стороне: российская конституция провозглашает разделение властей, достаточно ясно очерчивает полномочия как президентской, так и прочих властей, включая ис-
полнительную и законодательную. И фактическая конституция вполне учитывает наличие у представительных органов определенных законодательных и контрольных полномочий. Так что отождествление нынешней российской власти с боденовской моделью, а тем более ивановской практикой является грубым анахронизмом и принижением достижений отечественной демократии, какими бы ограниченными они ни были в глазах критиков. Собственно, Борис Грызлов и Владимир Мединский оказываются не просто критиками, а крайне радикальными критиками нашей отечественной демократии, способными дать сто очков любым «злопыхателям России».
Означает ли это, что предложенный В.Р. Мединским еще в 2006 г. перевод выражения суверенная демократия как самодержавное народовластие неверен? Отнюдь нет. Напротив, это очень суггестивная (подсказывающая) находка, во многих отношениях удачная и точная. Если оставить в стороне прямолинейные и анахроничные отождествления, этот перевод позволяет акцентировать важные связи между современными институтами демократии и различными историческими обычаями и практиками, которые внесли вклад в формирование отечественной традиции. Не только у нас, но и повсюду демократия как «свободное правление» (так нередко характеризовали демократию политические мыслители раннего Модерна на Западе) в основном строится из «сора» недемократических институтов. Выборы, конституции, признание верховенства законов, иммунитета народных представителей и т.п. возникли задолго до того, как в конце XIX и в начале XX столетия в некоторых странах начали формироваться современные демократические системы. Эти многочисленные открытия и создания, возникшие еще в недемократические времена, после своего включения в демократический ансамбль практик и институтов приобретают новые демократические функции и начинают трактоваться как демократические (выборы, конституции, институты, организации).
Это общее правило наследования справедливо и для отечественной демократии. Без знания и понимания превратностей и исторических превращений свободы и участия народа в отправлении власти трудно, если вообще возможно, строить институты современной демократии на русской почве.
С этой точки зрения идейные построения Бориса Грызлова, как и склонность нынешней властной элиты к «однозначности» и к прямолинейным упрощениям фактически мешают институциональному строительству, использованию даже тех элементарных возможностей, которые оказались зафиксированными в российской конституции и конституционном законодательстве. Тем более мешают они действительно крайне тяжелой и трудной работе по обновлению отечественных традиций, их вписыванию в мировое развитие. Действительно, можно все усилия поколений, начиная с освобождения Московской Руси от ордынского ига, осмыслить как этапы освобождения, перемежающиеся ошибками и неуда-
чами, но ведущие в конечном счете к накоплению потенциала свободы. Тогда появятся возможности для более эффективного использования существующих институтов, их совершенствования и создания новых. А можно оглядываться на четыре, а то и на пять столетий назад в поисках образца. Тогда существующие институты обернутся всего лишь подспорьем для осуществления воли самодержца - пусть даже такого великого, как Иван III. Боденовская логика должна быть адекватно усвоена в необходимой для нас «исторической школе»1, однако в своем чистом виде она не подходит для решения проблем конкурентоспособности в глобализую-щемся мире, которая так волнует В. Суркова, - да и не только его. Отбрасывать ее нельзя. Но нужно многое надрастить. Это возможности сознательного и самостоятельного действия как можно большего числа сограждан, их организаций, включая государство и его ведомства. Это вертикальная и горизонтальная подотчетность, Это действительное, а не декларативное освобождение, обретение действительной автономности политических суждений, решений и действий. Это, наконец, переход от начального момента освобождения, от тотальной свободы вообще к ее закреплению в конкретных свободах, которые могут использоваться для тех или иных целей в тех или иных условиях.
Превратности русского освобождения
На своем жизненном пути каждый человек, каждый народ на свой лад реализует общие устремления к свободе, благополучию и счастью. Превратности русского политического освобождения не исключение. Соблазнительно проследить перипетии нашего освобождения с момента образования великоросской политии в конце XV столетия2, подлинно современная, вписанная в мировое развитие эмансипация началась полтора столетия назад. Действительно, Россия является таким же членом глобального сообщества государств, как и другие. В настоящее время члены этого сообщества используют диаметрально противоположные абстрактные модели отношений между населением и властью, причудливым образом смешивая их на практике. Одна из моделей предполагает одностороннее подчинение людей власти, другая - взаимодействие между ними, включая подотчетность властных кругов. Безусловно, в любом государстве можно обнаружить институты и практики как подчинения, так и взаимодействия и подотчетности. Вопрос состоит в том, какие из них доминируют и формируют политический порядок. Те, в которых преимущество принадлежит принципам подчинения, являются менее современными и более автократическими. Те, в которых победили принципы взаимодействия и подотчетности - более современные и демократические. Во многих
1 См. [Ильин, 2010].
2 См. [Ilyin Democracy..; Ilyin Russian..; Ильин Как.].
случаях мы становимся свидетелями сложного процесса, в рамках которого происходит значительное ослабление влияния принципов подчинения за счет их вытеснения выступающей на передний план моделью подотчетности.
Включение в международную систему государств заставляло Россию изменяться. С конца XVII в. Российское государство последовательно подвергалось европеизации. С эпохи Великих реформ, начатых в 1860-е годы Александром II Освободителем, страна вступила на путь модернизации. В результате к нынешним временам в России развились институты, претендующие на то, чтобы называться и быть современными. Формирование этих институтов, культур и обычаев повлияло на появление демократических черт Российского государства. Важно понять, каким образом в России проходил процесс вытеснения несовременных принципов подчинения новыми и зачастую неизведанными начинаниями по оценке действий властей и отклика на них. Можно выделить хорошо укоренившуюся традицию централизованной вертикали власти, которая противостоит принципам партнерства и взаимности контрактных отношений. Однако в равной степени необходимо признать наличие у русских врожденной склонности к воле, к утверждению собственного достоинства и независимости. Своеобразные повороты российской истории породили массу комбинаций идей и практик, в которых соединились подобные противоречивые устремления.
Современная форма Российского государства представляет собой промежуточный итог долгого и двусмысленного политического высвобождения, отмеченного повторением трагических моментов, когда торжество освобождения вело к попятным движениям - к самим себе навязанным ограничениям и к подчинению. Появление в конце XV в. Великого княжества Московского ознаменовало освобождение от трехвекового внешнего господства. Этот великий акт решительного освобождения тут же обернулся полным подчинением самодержавному государю. Данной перипетии было дано затем неоднократно повторяться в дальнейшей истории страны. Так, к середине XVII в. после Смуты и победы над польскими и шведскими агрессорами консолидировалась в высшей степени централизованная политическая власть первых представителей династии Романовых, была закреплена жесткая система обязательной личной повинности всех без исключения царю, была введена наиболее радикальная форма крепостного права.
Отечественная война 1812 г. была блестящим актом отражения иностранной агрессии. Страна вновь пробудилась как суверенная автократическая держава, которой суждено было сохранить политический и нравственный порядок в постнаполеоновской Европе, как Александр I Благословенный торжественно объявил на Венском конгрессе. Это был еще один акт полного освобождения от иностранной оккупации, превратившийся в укрепление власти самодержавного правителя.
Следующий этап освобождения - отмена крепостного права в 1861 г. - казался многим радикалам довольно скромным. Однако на самом деле этот период был периодом подлинной модернизации, где за мягким поворотом к свободе (точнее и важнее институционально закрепляемым свободам) последовал также отнюдь не жесткий поворот к консолидации власти имперского центра.
В начале XX в. накопившиеся противоречия модернизации огромной и гетерогенной страны привели к великой освободительной революции, охватившей переод от Кровавого воскресенья до конца Гражданской войны и создания СССР. И снова всеобъемлющий акт полного высвобождения обернулся открытой диктатурой.
Великая Отечественная война 1941-1945 гг. воссоздала образец отечественной войны 1812 г. с очень похожими результатами. Освободительная борьба с фашизмом привела к доминированию супердержав на международной арене и новому виду автократического режима внутри страны. Бремя амбициозных притязаний СССР вызвало кризис. Казалось, выход из сложившегося положения открыла очередная, на этот раз демократическая трансформация. Распад СССР в декабре 1991 г. подготовил почву для образования новых государств, каждое из которых претендовало на статус демократического. В каждом случае масштабный акт высвобождения привел к особым конфигурациям политических институтов и практик. В большинстве своем эти конфигурации были и продолжают быть чрезвычайно неоднозначными, сочетая в себе демократические и автократические черты.
В современной России это противоречие отчетливо выражено. Соблазн достичь радикального прорыва к безупречному и полному единству власти и народа (намного более давний, чем сама история российской демократизации) привел к возобновлению попыток объединения России сверху вниз с помощью властной вертикали. Невозможно понять переплетение противоречащих друг другу тенденций и осуществлять выбор политических альтернатив, если игнорировать влияние исторического наследия на современную российскую политику - в том числе и грызловского синдрома самодержавного народовластия. Нельзя оценить нынешнее состояние отечественной политики, нынешние возможности нашей демократии без учета трагической истории борьбы за свободу. Для понимания наших возможностей и ограничений желательно по возможности учесть взаимосвязь основных моментов всей нашей политической традиции. При этом необходимо понимать, что последние полтора столетия действительной модернизации России фактически являются нашим сегодняшним днем. Великие реформы - это лишь одна из сторон процесса осовременивания нашей страны. Другой важной стороной стала идея народа как самостоятельной политической силы.
Суверенитет самодержавного народа
В сочинениях А.И. Герцена, а затем и Н.Г. Чернышевского и его сподвижников самодержавие царей было противопоставлено самодержавию народа (еще одна «русская придумка»?). Произошел качественный сдвиг в мышлении о политике. Его подготовило появление в отечественном политическом дискурсе сначала отдельного от царя-батюшки понятия Отечества (примерно за пять-шесть поколений в обращении Петра I к войску перед Полтавой), затем за два-три поколения выражения «сыны Отечества», наконец, за поколение до Великих реформ идеи народности - и в уваровской, и в пушкинской версиях, и в интерпретации последней В.Г. Белинским. Свою роль сыграло, конечно, возникновение идеи суверенитета народа в Европе, попытки ее реализации и в Европе, и в Америках. Как бы то ни было, к середине XIX в. в образованных кругах русского общества народ уже мыслится как самостоятельный деятель, способный взять на себя основную традиционную функцию политики: «держание всех вместе», обретение всеми единой свободы. В национальную традицию вносится новый взгляд на вещи. Единство и целостность в свободе оставались непререкаемым приоритетом, однако они могли быть обеспечены именно народом как истинным сувереном или самодержцем.
Первые русские демократы, если демократами называть тех, кто отдавал приоритет народному участию и народной перспективе в политике, чрезвычайно оптимистически смотрели на будущее крестьянской демократии или даже социализма в России. В 1862 г. радикальными демократами была создана революционная организация «Земля и воля». Название этой организации дает ясное понимание ее целей, состоявших в расширении скромных рамок освобождения крепостных и в намерении добиться намного более радикальных изменений в процессе перераспределения земли вкупе с обеспечением разного рода личных свобод. Это рискованное начинание быстро сошло на нет. Оно было жестоко подавлено уже через год, когда после польского восстания по всей стране прокатилась волна суровых репрессий.
В скором времени, в конце 60-70-х годов, возникло более широкое движение народников. Если угодно, это был перевод слова демократ с иностранного на русский, еще одна «русская придумка». Однако на деле народники оставалось страшно далеко от крестьянских масс, мыслившихся основными носителями идеи народности и демократических инстинктов общины.
Трудная работа освобождения в основном продвигалась в рамках земского движения. Земство стало одним из самых главных достижений Великих реформ. В 1864 г. Александр II создал органы самоуправления в ряде провинций и областей. Их число и полномочия поэтапно увеличивались. К концу 70-х годов они были созданы в 34 наиболее населенных губерниях европейской части империи. К 1914 г. их число достигло
42 земских губерний, где проживало почти 90% населения. За пределами европейской части была еще одна земская губерния, а во всем населении империи доля земств составляла почти 65%. При этом в Финляндии было свое самоуправление - фактически она была демократией внутри Российской империи. Свое самоуправление было в областях казачьих войск, а также среди ряда этнических общностей.
Земства руководили работой образовательных и медицинских учреждений, разрабатывали разного рода проекты, связанные с инфраструктурой, и т.д. Особенно важным было то, что они проводили выборы в представительные органы, земские собрания и определяли состав исполнительных органов, земских управ. Для России это был бесценный демократический опыт.
Гласность и перестройка стали важными девизами Великих реформ. С точки зрения накопления потенциала демократии и свободы особенно существенна гласность. Она подразумевала подотчетность власти и важность общественного мнения при выработке реформ.
С точки зрения формирования институтов самоуправления и демократии особенно важным было развитие уже упоминавшегося Великого княжества Финляндского. Клятве верности, данной Александру I четырьмя сословиями (дворянство, духовенство, горожане, крестьянство) на Борго-ском сейме 29 марта 1809 г., предшествовало официальное вступление княжества в состав Российской империи на основе личной унии. Во время своих коронаций цари обещали сохранять в Финляндии особый статус ее коренных законов, т.е. фактически конституции. В самом деле, постепенно они превратились в конституционных монархов Финляндии, хотя там формально и не было официальной конституции, в отличие от Польши, получившей конституцию в ноябре 1815 г. Свое преимущество поляки довольно быстро растеряли. Из-за конфликтов, заговоров и мятежей польская конституция все больше и больше выхолащивалась, пока не была ликвидирована. Иной была динамика в Финляндии. С 1809 г. Финляндией управлял от имени царя генерал-губернатор. С 1816 г. он осуществлял эти полномочия совместно с Сенатом Финляндии (и Кабинет, и Верховный суд), в состав которого могли входить исключительно финские подданные.
Финский сейм созывался регулярно с 1863 г. Символичен тот факт, что в этом же году разразилось польское восстание, и были окончательно ликвидированы все остатки польской автономии. С 1872 г. финские выборы в палату горожан и крестьян проводились на партийной основе. В 1906 г., на пике первой русской революции, сейм был заменен современным парламентом. Финляндия одной из первых ввела всеобщее избирательное право, предоставив его и женщинам, и лицам, не владеющим землей. Кроме того, Финляндия вторая после Бельгии ввела принцип пропорционального представительства.
Несмотря на огромное значение, которое имели местные и автономные органы самоуправления отдельных территорий, вопреки фактическо-
му продвижению дела освобождения и демократии (подотчетности, гласности) в малых масштабах, так называемых «малых дел», и в сознании общества, и в политической мысли по-прежнему преобладал миф «всеобщей воли», воли всего народа. Несмотря на растущее разнообразие политического и интеллектуального ландшафта постреформенной России, мысли и чувства образованного и необразованных классов были сосредоточены на идеях политического единства. Одним из самых ярких тому примеров следует считать понятие самодержавной республики, предложенное отцом-основателем русского либерализма К. Д. Кавелиным (1818— 1885). Его отправной точкой было органическое единство власти и народа. Исходя из этого, он придумал следующую формулу: «Так как народ, без сомнения, по самому существу своему самодержавен, то и единая с ним власть, eo ipso должна быть самодержавной» [Кавелин, 1989, с. 439]. Далее Кавелин продолжает: «Царь есть единственный и самый верный оплот крестьянства против аристократических или мещанских конституций; он и в будущем лучшая гарантия против возникновения всяких привилегированных правящих классов. И нет сомнения, что всею массой своей, дружно и уверенно Россия может идти только за самодержавным, т.е. свободным царем, не зависящим ни от бояр, ни от плутократов. Сама история заставляет нас создать новый, небывалый своеобразный политический строй, для которого не подыщешь другого названия, как - самодержавной республики» [Кавелин, 1989, с. 436].
Если попытаться найти альтернативные словесные выражения самодержавной республики Кавелина, то это были бы суверенная демократия Суркова и самодержавное народовластие Грызлова-Мединского. Как это ни покажется странным, именно русское революционное движение, а не монархия, двинуло вперед кавелинский проект по объединению народных масс снизу и популистской власти сверху против плутократической буржуазии. Для этого потребовалась победа Октябрьской революции 1917 г. Однако словесно проект был оформлен иначе. Задолго до этого еще в 1905 г. Ленин начал говорить о советской власти как о прямой демократии суверенных масс. Так что советская власть Ленина - это еще одна «русская придумка», еще один синоним все того же самодержавного народовластия.
Советский эксперимент заслуживает отдельного рассмотрения. Данная краткая статья не позволяет этого сделать. Необходимо, однако, признать, что освободительный момент Великих реформ был на свой лад, во многих отношениях зеркально (ср.: коллективизация как второе издание крепостного права) продолжен. Советский Союз предложил альтернативный проект модернизации, который решительно повлиял на весь ход мирового развития. Однако реализация этого проекта показала, что прямое и прямолинейное соединение доктринальных моделей (диктатура пролетариата, отмирание государства, советская власть и т.п.) с прагматикой политического успеха здесь и сейчас (ленинское «кто кого») вкупе с отказом
от наследства («От какого наследства мы отказываемся?») существенно подорвали начатый полтора столетия назад модернизационный процесс. Решусь заметить, что успехи нашей страны в XX в. были достигнуты скорее вопреки руководящей роли партии (тем более всевластию вождей), но во многом благодаря сохранению динамического момента отечественной модернизации. Трудно, если вообще возможно, адекватно оценить нынешний уровень нашего освобождения и нашей современности. Действительность слишком многомерна. В каждом ее измерении свой счет и свои оценки. Куда важнее хотя бы поставить вопрос, на какие горизонты может вывести нашу страну ее включение в мировые процессы обретения все большей и большей свободы.
Что на горизонте? И за горизонтом...
Наш горизонт освобождения вполне естественно является общим для всего мира. Наше собственное приближение к нему раздвигает этот общий горизонт. Наши, как и иные, пробуксовки и откаты сжимают его. Горизонт - это не доктринально заданная точка абстрактного идеала. Горизонт окружает нас и остальные народы со всех сторон. Продвигаться к нему, а значит, расширять его, не только можно, но и должно разными путями. Эти пути подсказываются и в этом смысле отчасти «предопределяются» традициями тех или иных народов, их «придумками». Может ли одна выхваченная из традиции и содержательно упрощенная «придумка» стать волшебным средством на все случаи и на все времена? Такой ход мысли чреват опасными просчетами. Не только отдельно взятую историческую «придумку», но и куда более содержательную интерпретацию национальной традиции нельзя превращать в руководство к действию. Наше собственное историческое самосознание следует дополнять и насыщать путем очень трудной и интенсивной работы, многократной доделки и переделки. Только после этого на исторической развилке можно приступать к выбору: сохранять ли олигархию - пусть даже соревновательную с честными и справедливыми выборами - или выходить на новый уровень сложности организации власти со все более сложными и совершенными способами ее подотчетности, т.е. к современной демократии.
Что нужно для эффективного выбора? Во-первых, адекватно назвать то, к чему стремишься, критически оценив изменчивость и многозначность слов. Во-вторых, уяснить, чего не хватает, что не было сделано предыдущими поколениями, что нужно сделать, чтобы компенсировать недостачу. В-третьих, понять, какой груз оставлен в наследство. Его предстоит тащить (это и есть смысл латинского слова traditio) и переделывать по пути. В-четвертых, наконец, действовать в возвышающей логике развития или ароморфоза: как если бы ты можешь стать лучше, чем есть сейчас. Весьма вероятно, хотя и не гарантировано, что многое из желаемого удастся достичь.
Можно, конечно, поступить ровно противоположным образом. Действовать в логике катаморфоза: как если бы тебе приходится быть хуже, чем ты есть сейчас. Типичный пример: пока придется смириться с обстоятельствами, временно согласиться и т.п. Совсем уж плохо: куда нам, русским, это нам не по плечу... Потом пуститься тянуть лямку даже не удосужившись понять, что же приходится тащить. Далее не задуматься о нехватке важных вещей - авось и так сойдет. Наконец, найти словечко -или иностранное, или «переведенное с иностранного», - которое чудесным образом все объяснит, которое успокоит сердце, озарив его простой и однозначной «придумкой». Однако такая радость скорее всего будет омрачена. Придется вздыхать: хотели как лучше, а получилось как всегда.
В первом случае взгляд обращен к тому, что предстоит сделать, но попутно внимательно озирает свое наследие. Это взгляд трезвого, критичного и в то же время знающего себе цену человека.
Во втором случае взгляд обращен в чудесное далеко (за 400 лет или за океан). Он скользит мимо накопленного предками богатства и растрат, мимо опыта соседей. Это взгляд наивного, несведущего, но непомерно самоуверенного человека.
Еще хуже, когда политики полагают, что у нас уже есть ровно та демократия, которая нам нужна и которой мы достойны. Когда они уверены, что она уже была придумана четыре столетия тому назад. Когда они полагают, что самое надежное - двигаться к чистому идеалу, когда народ и партия, сиречь начальство, едины.
Пора понять, что словом «демократия» называются разные явления, что «прилагательные» при нем существенны, даже когда опускаются из-за самоочевидности. Пожалуй, первое и самое важное «прилагательное» или принципиальная характеристика - это современность, модерность демократии. Понятно, что участие людей в решении существенных вопросов, касающихся их жизни, так или иначе проявлялось всегда, начиная с первобытных времен. Эту спонтанную демократичность Гакстгаузен разглядел в крестьянской общине. Ее можно найти у купцов, монахов, бояр, мещан, решавших значимые вопросы внутри своего круга. Порой некоторые из этих кругов могли собирать представителей на сеймах, парламентах, думах, соборах. Но это все были несовременные формы обсуждения вопросов, согласования решений, установления подотчетности за их осуществление или неосуществление. Они, конечно, важны. Отдельные «придумки» могли обогащать традицию. Однако только в современных условиях возникает запрос на систематическое и последовательное согласование решений и на всеобщую подотчетность соответствующих действий уже не в рамках отдельного малого круга своих, а в масштабах формирующихся наций и территориальных государств-состояний. Этот запрос определяется необходимостью формировать и осуществлять приемлемые для больших масс людей политические курсы, связанные существованием в условиях развития. Современная политика - это не воспро-
изведение раз и навсегда заданных образцов или одной 400-летней давности «придумки», а принятие решений в непрестанном потоке изменений. Нужно находить просчеты, исправлять их, выстраивать планы с учетом различных условий и направлений развития. Как раз для этого и нужны институты и практики, которые условно можно объединить под общим рамочным названием современной демократии.
Подобное понимание демократии предполагает отсутствие единого «сущностного» набора нормативов и принципов, а уж тем более следование одной-единственной «придумке».
Как интерпретировать в этом контексте грызловскую идею следования «придумке» 400-летней давности? Надеюсь, это не слишком удачное упражнение в политической риторике. Если его понимать буквально, а тем более превращать в практические действия, то это чревато не просто выхолащиванием важных положений нынешней российской конституции, но демодернизацией нашего государства и общества. Отвечающее мировым императивам развитие связано не с редукцией современных форм правления к их средневековым прототипам, а с насыщением традиций современным содержанием, их развитием и преумножением. При таком подходе мы, граждане новой демократической России, сможем не только найти движущие вперед имена сегодняшнего и завтрашнего политического порядка, но и предложить миру действительно привлекательные способы организации власти со все более сложными и совершенными способами ее подотчетности, т.е. демократию и свободу по-русски.
Литература
Грызлов Б. Нашему поколению парламентариев разных стран необходимо активнее работать вместе. - 20.04.2011. - Режим доступа: http://tyumen. er. ru/? news=3574 Даль Р. Демократия и ее критики. - М.: РОССПЭН, 2003.
Джагг. Ipse Dixit - Ещё раз о русском языке. - 9.11.2006. - Режим доступа: http://17ur.
livejournal. com/173 823. html Ильин М.В. Как растут свобода и демократия на российской почве // Пшеворский А. и др.
Реально существующие демократии. Демократия в российском зеркале. - (В печати) Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. Проблемы и возможности типологического анализа эволюционных форм политических систем. - М.: МГИМО, 1995. Ильин М.В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. - М.: РОССПЭН, 1997.
Ильин М.В. Фундаментальная идея человечности, ее понятийные и контрпонятийные выражения в индоевропейской культурной традиции // Концептуализация политики и сопряженных аспектов человеческой деятельности / Ильин М.В. (ред.) - М.: МОНФ, 2001. -С. 32-40.
Ильин М.В., Пивоваров Ю.С. Изучение самих себя - задача с бесконечным числом неизвестных // МЕТОД: Московский ежегодник трудов из обществоведческих дисциплин. -М.: ИНИОН РАН, 2010. - Вып. 1. - С. 8-29.
Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. -М.: Правда, 1989.
Кара-Мурза А. Алексей Кара-Мурза: Мифы о России (продолжение). - 27.11.2006. - Режим доступа: http://www. sps. ru/? id=217 458
Остин Дж.Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. - М.: Прогресс, 1986. - Вып. XVII. - С. 22-150.
Стенограмма заседания 22 апреля 2011 г. / Государственная дума Федерального собрания Российской Федерации. - Режим доступа: http://transcript. duma. gov. ru/node/3427/
Accessing the quality of democracy / Dimond L. & Morlino L. (eds.). - Baltimore: John Hopkins univ. press, 2005.
Austin J. How to do things with words: the William James lectures delivered at Harvard University in 1955. - Oxford: Clarendon, 1962.
Beck U. The cosmopolitan perspective. sociology for the second age of modernity // British journal of sociology. - L., 2000. - Vol. 51. - P. 79-106.
Behn R.D. Rethinking democratic accountability. - Wash: Brookings Institution, 2001.
IlyinM. Democracy: Russian perspective // International political encyclopedia. (Forthcoming)
Ilyin M. Russian perspectives on democracy, political emancipation and integrity // Przeworski A. [et al.] Really existing democracies: democracy in a Russian mirror. - (Forthcoming).
Kant I. Idee zu einer allgemeinen Geschichte in weltburgerlicher Absicht // Berlinische Monatsschrift. - Berlin, 1784. - November. - S. 385-411.
SchmitterPh.C., Karl T.L. What democracy is... and is not // Journal of democracy. - Baltimore, 1991. - Vol. 2. N 3. Summer 1991. - P. 39-52.
Schmitter Ph. The ambiguous virtues of accountability // Journal of democracy. - Baltimore, 2004. - Vol. 15, issue 4. - P. 47-60.
Tilly Ch. Contention and democracy in Europe, 1650-2000. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2003.
