Половецкие ханы и половецкий этнос за кулисами исторического повествования Анны Комниной Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ХРИСТИАНСКОЕ ЧТЕНИЕ

Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви

№ 1 2024

А. Ю. Митрофанов

Половецкие ханы и половецкий этнос за кулисами исторического повествования Анны Комниной

УДК 94(495)+94(=512.1)"10/12" DOI 10.47132/1814-5574_2024_1_190 EDN OKZHUO

Аннотация: Статья посвящена исследованию взаимоотношений Византийской империи и половецких ханов, представленных в сочинении принцессы Анны Комниной «Алексиада». Автор рассматривает проблему происхождения половцев и приходит к выводу, что половецкие ханы Боняк и Тугоркан, которые упомянуты принцессой Анной, играли важную роль в политическом становлении самозванцев Лже-Диогенов на северном византийском приграничье в южнорусских степях на рубеже XI-XII вв.

Ключевые слова: половцы, куманы, кимаки, печенеги, Анна Комнина, Боняк, Тугоркан. Об авторе: Андрей Юрьевич Митрофанов

Доктор исторических наук, доктор истории, искусств и археологии Лувенского Католического Университета, профессор кафедры церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии, действительный член Общества изучения церковного права им. Т. В. Барсова Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви («Барсовское общество»). E-mail: non-recuso-laborem@yandex.ru ORCID: https://orcid.org/0000-0001-5365-1577

Для цитирования: Митрофанов А. Ю. Половецкие ханы и половецкий этнос за кулисами исторического повествования Анны Комниной // Христианское чтение. 2024. № 1. С. 190-214.

Статья поступила в редакцию 17.08.2023; одобрена после рецензирования 20.09.2023; принята к публикации 18.10.2023.

KHRISTIANSKOYE CHTENIYE [Christian Reading]

Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church

No. 1 2024

Andrey Yu. Mitrofanov

Polovtsian Khans and Polovtsian Ethnos behind the Scenes of Anna Komnina's Historical Narrative

UDK 94(495)+94(=512.1)"10/12" DOI 10.47132/1814-5574_2024_1_190 EDN OKZHUO

Abstract: The article speaks about the study of the relationship between the Byzantine Empire and Polovtsian Khans as presented in the work "The Alexiad" by Princess Anna Komnena. The problem of the origin of Polovtsians is examined, and the conclusion is made that the Polovtsian Khans Bonyak and Tugorkan who were mentioned by Princess Anna play an important role in the political formation of False Diogenes the Impostors in the area of the northern Byzantine frontier in the southern Russian steppes at the turn of the 11lh-12lh centuries.

Keywords: Polovtsians, Cumans, Kimaks, Pechenegs, Anna Komnina, Bonyak, Tugorkan. About the author: Andrey Yurievich Mitrofanov

Doctor of Historical Sciences, Doctor of History, Archeology and Arts at Louvain Catholic University, Professor of the Department of Church History at St. Petersburg Theological Academy; Full Member of the Barsov Society for the Study of Church Law of St. Petersburg Theological Academy of the Russian Orthodox Church.

E-mail: non-recuso-laborem@yandex.ru ORCID: https://orcid.org/0000-0001-5365-1577

For citation: Mitrofanov A. Yu. Polovtsian Khans and Polovtsian Ethnos behind the Scenes of Anna Komnina's Historical Narrative. Khristianskoye Chteniye, 2024, no. 1, pp. 190-214.

The article was submitted 17.08.2023; approved after reviewing 20.09.2023; accepted for publication 18.10.2023.

Анна Комнина (1083-1153/1154), византийская принцесса, бывшая дочерью императора Алексея I (1081-1118) и сестрой императора Иоанна II (1118-1143), парадоксальным образом стала первым византийским историком, который оставил нам в 1147-1149гг. чрезвычайно подробные сведения о половецких ханах [Buckley, 2014, 168-194, 192-193; Neville, 2016, 61-115; Buckler, 1929]. Половцы, названные в византийских и латинских источниках куманами, а в арабо-персидских — кипчаками, представляли собой кочевой народ тюркского происхождения, который господствовал в западной части евразийского степного пояса с сер. XI в. и вплоть до западного похода Батыя, или же, иначе говоря, вплоть до монгольского завоевания Северного Причерноморья в 1238-1241 гг. Подобно кочевникам античной эпохи — скифам и сарматам, половцы даже дали название степному ареалу своего обитания, простиравшемуся от Придунавья до Семиречья и Джунгарии и обозначенному в арабо-персидской литературе особым географическим термином «Дешт-и-Кыпчак». Сложные перипетии взаимоотношений между половецкими ханами и русскими князьями были подробно описаны уже русскими историками XVIII-XIX вв., в частности В.Н. Татищевым (1686-1750), Н.М. Карамзиным (1766-1826), С. М. Соловьевым (1820-1879), В. О. Ключевским (1841-1911). В связи с этим на протяжении довольно длительного времени половцы рассматривались исключительно в контексте внутренних событий русской истории. Лишь В. Г. Васильевский (1838-1899) обратил внимание на ту важную роль, которую половцы сыграли в истории Византийской империи в связи с ее борьбой против других тюркских кочевников — грозных печенегов. Этногенез половцев, их социальный строй и контуры политической истории привлекали большое внимание в первую очередь русских исследователей-востоковедов, среди которых нужно отметить В. В. Бартольда (18691930), Д. А. Расовского (1902-1941), Л. Н. Гумилева (1912-1992), С. А. Плетневу (19262008), М. В. Бибикова. Отдельные проблемы, связанные с половецкой историей, рассматривались в работах специалистов по истории Монгольской державы и Золотой Орды, к каковым следует отнести Н. И. Веселовского (1848-1918), Б. Я. Владимирцова (1884-1931), М. В. Горелика (1946-2015).

Половцы, или куманы, представляли собой очередную волну тюркских кочевников, которая начала захват западной части евразийского степного пояса в сер. XI в. [Голден, 2003, 458-480; Голден, 2004, 103-134]. Половцы пришли из степей Средней Азии, разгромили огузские племена в Северном Прикаспии, потеснили печенегов и узов в Северном Причерноморье и распространили в степях свой диалект тюркского языка — будущий кипчакский язык. Известный ориенталист Йозеф Маркварт полагал, что ранние волны половецких миграций на Запад в 1-й пол. XI в. осуществляли преимущественно монгольские племена кимаков, обитатели знаменитого Кимакского каганата, а позднее племена кунов; они-то и получили в византийских и латинских источниках собирательное наименование куманов. В 1120 г. эти племена подверглись завоеванию новой группировкой кочевников — кипчаков, также имевшей в своей основе сильный монгольский или даже маньчжурский суперстрат, растворившийся затем в доминирующем тюркском субстрате. Кунская ханская династия в результате уступила власть над Дешт-и-Кипчаком новому кипчакскому роду [Markwart, 1914, 25-238]. Разбирая проблему происхождения половцев, Л. Н. Гумилев утверждал, что кимаки (первые половецкие племена) являлись потомками среднеазиатских хунну объединения алты чуб, которые еще во II в. образовали кочевое государство Юэбань [Гумилев, 1993, 404]. В.В. Бартольд в целом признавал гипотезу Йозефа Маркварта и предполагал также, что куны представляли собой одно из монгольских племен, которое подверглось культурно-языковому отюре-чиванию в процессе миграции по степям на Запад [Бартольд, 1968, 392-408]. Изначально они представляли собой объединения монгольских родов и сформировались в районах, лежащих южнее озера Байкал, а затем, по мере наступления на Запад, вбирали в себя тюркские кочевые племена и быстро ассимилировались [Бибиков, 2001, 199-264; Арабаев, Ильясов, 1963, 78; Евстигнеев, 2005, 23].

Однако Д. А. Расовский раскритиковал теорию Й. Маркварта и, напротив, подчеркнул этнические и антропологические отличия половцев от монголов, зафиксированные преимущественно в арабо-персидской, грузинской и древнерусской исторической традиции. Исследователь, в частности, акцентировал внимание на изысканной и грациозной красоте попадавших в гаремы египетских султанов половецких (кипчакских) женщин, стройных, рыжеволосых и белокурых, которая противопоставлялась современниками облику низкорослых и коренастых монголок с приплюснутыми носами. О «красных девках половецких», плененных русскими князьями, сообщает нам также и «Слово о полку Игореве» [Расовский, 2012, 126-127]. С нашей точки зрения, отмеченные Д. А. Расовским антропологические характеристики представительниц половецкого этноса могут служить свидетельством того, что монгольский аристократический суперстрат в половецких ордах был достаточно быстро (через одно-два поколения в течение 2-й пол. XI в.) ассимилирован под влиянием более древнего субстрата, который был тюркским под языку, но который, в отличие от позднейших «татарских» племен золотоордынской эпохи, сохранял устойчивый антропологический след дотюркского, возможно, сакского или тохарского кочевого населения степей Центральной Азии [Golden, 2022, 39-89].

По справедливому наблюдению С. А. Плетневой, в отличие от общественного уклада «татарских» племен позднего Средневековья, «женщины в половецком обществе пользовались большой свободой и почитались наравне с мужчинами. Женщинам-предкам сооружались святилища. Многие женщины вынуждены были в отсутствие своих мужей, постоянно уходивших в далекие походы (и погибавших там), брать на себя заботы по сложному хозяйству кочевий и по их обороне. Так и возникал в степях институт „амазонок", женщин-воительниц, сначала запечатленных в степном эпосе, песнях и изобразительном искусстве, а оттуда перешедших в русский фольклор» [Плетнева, 1990, 68]. Не исключено, что эпические предания о женщинах-воительницах в половецком кочевом обществе в значительной степени были обязаны своим происхождением древнеиранской эпической традиции, сохранявшейся в устной форме у саков и гуннов, а затем унаследованной тюркскими кочевниками в раннее Средневековье. Присутствие в половецком обществе элементов гинекократии может свидетельствовать о пережитках общественной организации, унаследованной древними тюрками и монголами у древних иранских кочевых народов (саки, сарматы).

Как отмечает И. В. Пьянков, в составе древней священной книги зороастрий-цев — Авесты, сохранились следы еще более древнего иранского эпоса, благодаря которым можно сделать вывод о том, что враги зороастрийских племен, упомянутые в Авесте под именем Xiiaona, не были ираноязычными кочевниками, но были носителями иной культуры [Пьянков, 2013a, 402-428; Пьянков, 2012, 602-605]. В частности, вождь туранцев Fragrasyan (Афрасиаб) произносит заклинания на неизвестном неиранском наречии. И. В. Пьянков связывает подобное явление с миграциями древних кочевников из Центральной Азии на Запад в XII-VIII вв. до Р. Х., о которых свидетельствует смена ряда археологических культур в Южной Сибири и Средней Азии и которые отчасти совпадают с рассказами древнегреческого путешественника Аристея Проконесского (VII в. до Р. Х.). Главными участниками этих миграций были прототибетские (и протоенисейские) племена, обозначенные в китайских источниках как жуны и ди, а у Аристея Проконесского как аримаспы и амазонки. Эти племена серьезно повлияли на развитие ираноязычных кочевых племен Южной Сибири и Приуралья, в частности на развитие исседонов, а также савроматов Придонья. Вначале на запад двинулись жуны, а позднее ди, которые представляли собой племена, принадлежавшие к прототибетской и родственной протоенисейской общности. Следствием появления прототибетцев и протоенисейцев в среде иранских кочевников стало распространение у скифской аристократии «звериного стиля», также других элементов т. н. скифской триады, акинаков и особого конского снаряжения и, наконец, утверждение у саков и савроматов гинекократии. Последнее обстоятельство объясняет

появление древнегреческой традиции, повествующей об амазонках. При этом савро-матская гинекократия, возможно, представляла собой не столько банальный стадиальный пережиток матриархата у этого народа, как полагал Б. Н. Граков [Граков, 1947, 100-121], сколько результат утверждения в ираноязычной кочевой среде прототибет-ского суперстрата (жуны) и протоенисейского суперстрата (ди). Именно поэтому ги-некократия существовала не только у савроматов, но также у азиатских саков, что зафиксировано в древнейшем иранском эпосе о сакских царицах Зарине (Ctes. Fragm. 7. 8a) и Спаретре (Ctes. Fragm. 9. 3), пересказанном Ктесием и Харесом Митиленским [Пьянков, 2013б, 512-513; Бартольд, 1915, 2-4]. В процессе культурной ассимиляции иранских кочевых племен в гуннскую эпоху (IV-V вв.) гунны, а затем их исторические преемники — авары и древние тюрки (в VI в.), унаследовали некоторые иранские кочевые традиции [Altheim, 1962, 5. 225-261; Гумилев, 1967, 21-25], в том числе титулы сакского происхождения и, возможно, институт гинекократии, которые позднее передали кимакам и половцам. Например, И. П. Засецкая связывает распространение в южнорусских степях с сер. IV в. погребального обряда трупосожжения именно с вторжением в южнорусские степи гуннов, которых она определяет как западную ветвь тюрко-монгольских племен хунну, подчинившую аланов и сарматов [Засецкая, 1994, 12-22]. Добавим, что вторжение гуннов/хунну в южнорусские степи, датируемое И. П. Засецкой на основании археологических данных сер. — 2-й пол. IV в. (340-370 гг.), хронологически совпадает с упомянутой в сочинении римского историка Аммиана Марцеллина экспансией кочевников хионитов, геланов и сегестанов (Amm. Marc. XVII. 5. 1; XIX. 2. 3) в Туркестане и Восточном Прикаспии (350-е гг.), т.е. на тех территориях, которые в XI в., с точки зрения арабских путешественников, войдут в состав Дешт-и-Кипчак. Кимаки и половцы были, таким образом, наследниками сложных форм кочевой общественной организации, связанных с гуннами и древними тюрками. Они продолжали развитие кочевых социально-политических институтов, зарождавшихся у более древних кочевников Центральной Азии: тохаров, саков юэчжи, кангюй-цев, затем у азиатских гуннов и древних тюрков [Корнилов, 1903, 3-4].

Учитывая сложность формирования половецкого этноса под влиянием древне-тюркских и иранских кочевых традиций, очевидно также и то, что непосредственные причины как средневекового тюрко-монгольского симбиоза у половцев (в XI-XII вв.), так и начала половецких миграций в западную часть евразийского степного пояса необходимо искать в той истребительной экспансии, которую осуществляли в XI в. как императоры (гурханы), так и вдовствующие императрицы Киданьской империи Ляо (Е Лун-Ли, 1979, 225-240); [Горелик, 2002, 6-13; Lin Hang, 2020, 585-602].

Как полагала С. А. Плетнева, в авангарде нового наступления кочевников на Запад в сер. XI в. шли дикие племена, известные из источников под названием куманы (в узком смысле этого слова) [Плетнева, 1990, 24-69]. Они первыми переправились на правый берег Днепра и растеклись по степям в направлении Днестра. Натиск куманов заставил печенегов и узов в массовом порядке отступать через Днестр на юг и усиливать натиск на дунайскую границу Византийской империи. Восточнее куманов, на левом берегу Днепра, кочевали шедшие в арьергарде шары, которые, попав в новую для себя географическую среду Северного Причерноморья, столкнувшись с чуждыми кочевыми народами — в первую очередь с аланами и печенегами, — через одно-два поколения трансформировались в новый этнос. Этим этносом и стали половцы в собственном смысле слова, которые разделились на несколько достаточно крупных племенных союзов, таких как куны или токсобичи. Важным признаком, позволяющим исследовательнице отделять куманов от половцев, является слабое присутствие к западу от Днепра стел — «каменных баб», которые усеяли степи Южной России восточнее Днепра и стали своеобразным символом половецкой культуры. Впрочем, точка зрения С. А. Плетневой в настоящее время разделяется не всеми специалистами в связи с тем, что в письменных источниках византийский термин «куманы» и древнерусский термин «половцы» очевидным образом употребляются для обозначения одного народа, а ханы куманов Боняк и Тугоркан, упоминаемые

Анной Комниной в «Алексиаде» под несколько искаженными именами, в русских летописях однозначно признаются половецкими ханами.

Как отмечает Питер Голден, в следующем, XII столетии известная из древнерусских летописей субконфедерация «диких половцев» играла наиболее заметную роль в борьбе против русских князей. Новые кипчакские племена — олберлик и токсоба (токсобичи) — стали самым сильным племенным объединением кочевников восточнее Днепра, причем в историографии существует точка зрения, исходя из которой токсоба еще и в XII в. сохраняли в своем составе сильный монгольский суперстрат, преимущественно в виде военной знати. Как предполагает исследователь, боняки-ды (потомки Боняка) могли быть вождями олберликов, в то время как шаруканиды (потомки Шарукана) возглавляли токсоба [Голден, 2004, 107]. Возможно, именно сохранение монгольских племенных традиций половецкой знатью со временем позволило уцелевшим представителям кипчакской элиты найти свое место в созданной чингизидами Монгольской империи [Голден, 2003, 480; Горелик, 2010, 127-186]. И хотя активная замена тюркской племенной номенклатуры в Золотой Орде монгольской номенклатурой говорит о том, что половецкий элемент, в основном потерявший свою аристократию в ходе монгольского террора, быстро утратил свое этно-политическое своеобразие и растворился в общеордынской массе подвластных чингизидам кочевых племен [Горелик, 2015, 38-52], вместе с тем представляется очевидным, что столь быстрое поглощение половецких племен монгольскими завоевателями в эпоху Чингисхана (1205-1227) и его преемников было связано не только с масштабами террора, но также и с тем, что характерный для половцев тюрко-монгольский симбиоз уже подготовил почву для торжества чингизидов в степях Дешт-и-Кипчак задолго до появления Темучжина на вершине политического олимпа [Гумилев, 1977, 484-502]. Об этом, в частности, свидетельствует важный эпизод, связанный с кавказским походом Субедея и Джебэ в 1222 г. [Богданова, 2005, 30-33]. Как сообщают источники, в частности сочинение арабского историка Ибн-эль Асира (1160-1233/1234), первоначально аланы и половцы выступили против монгольских тумэнов Субедея и Джебэ сообща, и лишь после переговоров с Субедеем половецкие ханы предали своих союзников, за что вскоре жестоко поплатились. В ходе переговоров с половцами Субедей подчеркивал общность происхождения и родство монголов и половецких ханов, противопоставляя последних аланам (Тизенгаузен, 1884, 25-27).

Победа чжурчжэней над киданями в 1125 г. спровоцировала массовую миграцию киданей в Среднюю Азию во 2-й четв. XII в.; это обстоятельство привело к серьезным перестановкам кочевых племен в западной части евразийского степного пояса и отразилось в половецкой среде в виде очередного усиления монгольского кочевого элемента, бежавшего на запад от агрессивных киданей. В Дешт-и-Кипчак распространялись известия о разгроме сельджукского султана Санджара (1118-1153), разбитого киданьским гурханом Елюй Даши (1124-1142) в 1141 г. в битве при Катване

(недалеко от Самарканда). По сообщению киданьской хроники, дошедшей до наших дней в переводе на маньчжурский язык, тела сельджукских воинов, павших в битве, покрывали пространство в несколько десятков ли (т.е. не менее чем 11,43 км) (История Железной империи, 2007, 132). В отличие от печенегов Тираха или от сельджуков Тогрул-Бека (1038-1063), вставших на путь исламизации еще в 1-й пол. XI столетия, половцы точно так же, как позднее монголы, последовательно придерживались принципа веротерпимости. Половецкий хан Боняк был шаманистом (ПСРЛ II, 1908, 245), хан найманов Кучлук был несторианином, а затем под влиянием жены обратился в буддизм, чингизид Сартак был христианином несторианского толка [Бар-тольд, 1964а; Бартольд, 1964б], принятие ислама чингизидами Берке и Ногаем (Тизенгаузен, 1941, 16-19) оставалось личным делом этих ханов и ничего не изменило в религиозно-политических традициях веротерпимости в Золотой Орде. С этой точки зрения можно говорить о том, что половецкие ханы в своих завоевательных походах на Запад выступали в качестве культурных и политических предшественников чингизидов. В лице половецких ханов Боняка и Тугоркана византийский император

Алексей I Комнин (1081-1118) столкнулся с авангардом тюрко-монгольской экспансии, которая уже через век с небольшим навсегда изменит культурно-исторический облик Восточной Европы и Передней Азии.

Как доказал еще В. Г. Васильевский, Анна Комнина впервые упоминает половецких ханов Боняка и Тугоркана как союзников в рассказе о событиях военных кампаний своего отца, императора Алексея I, против печенегов [Васильевский, 1872, 116-165, 243-332]. Но прежде чем обратиться к этим событиям, рассмотрим кратко тот период русско-половецких войн, в котором принимали участие ханы Боняк, Тугоркан и другие воинственные мужи (о Тоуортак, о MaviaK ка! етероь avSpeg цах^ытатоь), упомянутые Анной Комниной на страницах «Алексиады» (Anna Comnena, 2001, I. 243). Первый половецкий набег на Русь состоялся в 1061 г. и закончился поражением князя Всеволода Ярославича (1030-1093) (ПСРЛ IV. 1. 1, 1915, 120-121). В 1068 г. половцы во главе с ханом Шаруканом Старым нанесли сокрушительное поражение дружинам русских князей Ярославичей в битве на реке Альте (ПСРЛ IV. 1. 1, 1915, 124). Половцы вторглись в Черниговское княжество, однако были сами разгромлены 1 ноября 1068 г. черниговским князем Святославом Ярославичем в битве на реке Снове, а хан Шару-кан попал в плен к русскому князю: «а князя их яша рукама» (ПСРЛ IV. 1. 1, 1915, 125). В 1070-х гг. половцы уже принимали активное участие в междоусобной войне русских князей, известной как борьба за черниговское наследство или продолжение усобицы Ярославичей. В частности, в 1078 г. князья Олег и Борис Святославичи, управлявшие Тмутараканским княжеством, соединились с половцами и разбили дружину Всеволода Ярославича, князя Черниговского, в битве на реке Сожице. Вероятно, половцы принимали также участие в битве на Нежатиной ниве 3 октября 1078 г., где погибли великий князь Изяслав Ярославич (1024-1078) и тмутараканский князь Борис Вячеславич (1054-1078) (ПСРЛ IV. 1. 1, 1915, 133-134).

Борьба русских князей с половцами составляет отдельную яркую страницу в русской истории домонгольской эпохи. А. А. Васильев в своей фундаментальной «Истории Византийской империи» приводит справедливое высказывание В. О. Ключевского об историческом значении этой борьбы: «Эта почти двухвековая борьба Руси с половцами имеет свое значение в европейской истории. В то время как Западная Европа крестовыми походами предприняла наступательную борьбу на азиатский Восток, когда и на Пиренейском полуострове началось такое же движение против мавров, Русь своей степной борьбой прикрывала левый фланг европейского наступления. Но эта историческая заслуга Руси стоила ей очень дорого: борьба сдвинула ее с насиженных днепровских мест и круто изменила направление ее дальнейшей жизни». «Таким образом, — развивает тезис В. О. Ключевского А. А. Васильев, — Русь участвовала в общем западноевропейском крестоносном движении, защищая себя и в то же время Европу от варваров-язычников (infideles)» [Васильев, 1998, II. 39-40; Ключевский, 1987, I. 284-285]. Однако Л.Н. Гумилев неоднократно критиковал подобную постановку вопроса и связывал аналогичные взгляды А. С. Пушкина на неудачную борьбу русских князей против Батыя с влиянием популярных предубеждений в отношении кочевников как таковых, порожденных эпохой Просвещения.

Активное участие половцев в усобицах русских князей повышало престиж половецких воинов и авторитет половецких ханов. По этой причине русско-половецкие войны не мешали русским князьям и половецким ханам заключать между собой союзы, что, по всей вероятности, и произошло в апреле 1091 г., когда Боняк и Тугор-кан выступили против печенегов на стороне византийского императора Алексея I Комнина (1081-1118) и приняли участие в разгроме печенегов в битве при Леву-нионе 29 апреля того же года. Как полагает С. А. Плетнева, Боняк был ханом половецких племен, контролировавших значительные степные территории первоначально на правом, а с течением времени и на левом берегу Днепра. Эти племена были объединены в орду Бурчевичей, тотемом которой был волк, что можно расценивать как интерпретацию древнетюркского генеалогического мифа [Гумилев, 1967, 21-25]. Боняк был не только ханом, т.е. военным вождем этой орды, но также и шаманом,

волхвом, который периодически занимался камланием в степи. «И яко бысть полунощи и встав Боняк отъеха от рати и поча выти волчьски и отвыся ему волк и начата мнози волци выти», — так описывает религиозные практики Боняка древнерусский (галицко-волынский) летописец (ПСРЛ II, 1908, 245). Боняку было суждено стать одним из наиболее ярких представителей половецкой кочевой знати, прожившим чрезвычайно долго (до 90 лет) вопреки своему образу жизни и сумевшим бросить серьезный военный вызов князьям Южной Руси в последующие десятилетия [Плетнева, 1978, 174-180; Плетнева, 2010, 52-77].

Хан Тугоркан был не менее знаменит, чем Боняк, в первую очередь своими военными авантюрами, которые и предопределили в итоге его короткий век. Два года спустя после битвы при Левунионе, в 1093 г., Тугоркан уже воевал вместе с Боняком против киевского князя Святополка Изяславича. Половцы нанесли сокрушительное поражение русским князьям в битве на реке Стугне 26 мая 1093 г. (ПСРЛ II, 1908, 211). Затем Святополк был снова дважды разбит половцами — 23 июля 1093 г. на реке Желани, где полегло две трети жителей Киева, а затем под Халепом, после чего в 1094 г. заключил с ними договор и женился на дочери Тугоркана. «Поя жену, дщерь Тугорканю, князя половецкого», — сообщает древнерусский (галицко-волынский) летописец (ПСРЛ II, 1908, 216). А.В. Назаренко, рассматривая миф о Варваре Комниной и доказывая, что Варвара Комнина — персонаж легенды, связанной с традицией почитания на Руси мощей великомученицы Варвары, установил порядок бракосочетаний Святополка Изяславича. Первым браком Святополк был женат на чешской княжне, дочери Спытигнева II (1055-1061), и затем, вторым браком, на Елене Тугоркановне, княжне из половецкого рода Тертер-Оба, дочери уже знакомого нам половецкого хана Тугоркана. Вероятно, в период между двумя браками Святополк состоял в романтических отношениях с неизвестной наложницей, от которой имел сына Мстислава [Назаренко, 2001, 570-577].

В 1094-1095 гг. Тугоркан и Боняк, окрыленные победами над русскими князьями, атаковали Византийскую империю. Как сообщают новгородский и галицко-волынский летописцы, «В лето 6603 идоша Половци на Грекы с Девегениевецем и воева Грекы, а царь Девигенивеца я слепы и» (ПСРЛ IV. 1. 1, 1915, 137; ПСРЛ II, 1908, 217). Половецкие ханы поддерживали мятеж самозванца Лже-Диогена I, выдававшего себя за сына покойного императора Романа IV (1067-1071) (возможно, за Константина Диогена). Однако, как мы увидим дальше, император Алексей посредством удачно спланированной интриги сумел захватить самозванца, и половцы потерпели сокрушительное поражение. Как отмечает Анна Комнина, под Адрианополем сам хан Тугоркан едва не был убит византийским стратигом по имени Мариан, который галопом устремился на него, потрясая длинным копьем. Тугоркан спасся только благодаря подоспевшим телохранителям (Anna Comnena, 2001, I. 289-290). Примерно год спустя, в мае 1096 г., Тугоркан вторгся в русские земли, осадил Переяславль и через полтора месяца, 19 июля 1096 г., погиб вместе с сыном в битве на реке Трубеж (ПСРЛ II, 1908, 222).

Благодаря сведениям Анны Комниной нам известно, что половцы вступили в первые контакты с Византийской империей вскоре после захвата власти императором Алексеем I Комнином весной 1081 г. Контакты эти были связаны с вмешательством половецких ханов в длительную византийско-печенежскую войну, продолжавшуюся с перерывами на протяжении нескольких десятилетий.

Печенежская опасность впервые проявила себя с угрожающей убедительностью в исторической жизни Византийской империи еще в 1040-е гг., в то самое время, когда на восточных границах империи появились сельджуки Тогрул Бека (1038-1063) [Spinei, 2009, 103-123; Мохов, 2005, 15-26]. Несколько позднее, в 1060-е гг., к печенегам прибавились кочевники узы [Мохов, 1999, 158-168]. Синхронность набегов печенегов и позднее узов на Дунае и наступления сельджуков в Анатолии впервые была отмечена В. Г. Васильевским в знаменитой работе «Византия и печенеги» [Васильевский, 1872, 116-165, 243-332]. Исследователь справедливо констатировал, что предпосылки Первого Крестового похода необходимо искать не столько в истории сельджукского

завоевания Передней Азии, сколько в отчаянном положении Константинополя, который ежегодно ожидал нападения тюркских кочевников с севера. С этой точки зрения стратегическое положение Византийской империи в первые годы правления Алексея I Комнина во многом напоминало положение Восточной Римской империи в первые годы царствования императора Ираклия (610-641), который воевал против персов на Кавказе в то самое время, когда летом 626 г. войска Опсикия (obsequium) [Haldon, 1984, 143-145; 173-177] под предводительством цезаря Константина Ираклия упорно обороняли Константинополь от аваров и славян [Васильевский, 1896, 83-95]. По мнению исследователя, завоевание Первого Болгарского царства при Василии II (976-1025) и последующая подготовка этого императора к походу в Сицилию привели к полному разрушению системы политического равновесия, сложившегося на Дунае в эпоху Константина VII Багрянородного (945-959). Если раньше, в X столетии, ромеи уверенно противостояли агрессии болгарских царей и росов, каждый раз приводя в движение висевший над Дунаем и Днепром дамоклов меч печенежской опасности, то после покорения Болгарии войсками Василия II исчез заслон, который отделял Византийскую империю от степей Северного Причерноморья, где эти же печенеги безраздельно господствовали. Действительно, при Константине Багрянородном и его ближайших преемниках печенеги были отделены от империи могущественной Болгарией и, в целом, рассматривались как союзники — достаточно вспомнить эпизод, связанный с убийством печенегами в 972 г. (по заказу императора Иоанна I Цимис-хия (969-976)) киевского князя Святослава, из черепа которого хан Куря изготовил чашу, — а имена печенежских ханов вместе с названиями областей, на территории которых располагались кочевья печенегов, специально упоминались Константином Багрянородным в трактате «Об управлении империей» [Тохтасьев, 2018, 96-510]. Но после 1018 г. печенеги были отделены от Константинополя лишь разоренной местностью и грудами развалин, в которые Василий II превратил Фракию и Македонию.

По мнению исследователей, впечатляющие военные успехи Василия II были связаны с тем, что этот император довел византийскую регулярную военную систему и военную идеологию до максимального развития, что способствовало превращению византийской армии в наиболее эффективную вооруженную силу своего времени [Holmes, 2005, 448-544; Strassle, 2006, 214-446; Мохов, Капсалыкова, 2019, 160-176]. Но после того как все боеспособные подразделения армии Василия II — тагмы, варяги, русские, аланские наемники, македонские и армянские катафракты — были сконцентрированы в южной Италии, где им удалось разбить французских норманнов в битве при Каннах, на Балканах сложилась та же самая ситуация, которая повторится после 1045 г. в Армении. Новая, достаточно протяженная граница Византийской империи была теперь лишена заслона, а войска постоянной боевой готовности после завершения завоевания Болгарии были выведены из зоны прежней ответственности [Мохов, 2016, 134-147; Мохов, Капсалыкова, 2019, 160-177]. Болгарские славяне ненавидели византийское правительство даже больше, чем армяне, и не горели желанием защищать Константинополь от печенегов. Таким образом, вскоре после завоевания Болгарии Василием II в 1018 г. на Балканах сложились идеальные условия для широкомасштабного вторжения тюркских кочевников, среди которых были не только печенеги, но и родственные им узы. Первые нападения печенегов на балканские фемы Византийской империи начались практически сразу же после смерти Василия II (в декабре 1025 г.).

Анна Комнина начинает рассказ о печенежской войне своего отца сразу же после завершения повествования о «комниновской революции». Этот факт, несомненно, свидетельствует в пользу того, что печенеги, укрепившиеся на Балканах, представляли собой в начале 1080-х гг. наиболее грозную опасность для империи в условиях, когда западные фемы ожидали вторжения Роберта Гвискара, а вся Малая Азия была фактически завоевана сельджуками.

Как сообщает Анна, в этот период печенеги периодически заключали союзы с валашскими и славянскими князьками, контролировавшими придунайские поселения, и вторгались на византийскую территорию. В начале 1080-х гг. Травл, один

из предводителей павликиан (манихеев), часто нанимавшихся на службу то Михаилу VII Дуке, то Никифору III Вотаниату, женился на дочери печенежского хана и установил контроль над горой Белятово.

Специфика происхождения манихейства в III в. во многом объясняет устойчивость этого религиозного явления в Армении и Анатолии на протяжении многих столетий. Как известно, основатель манихейства пророк Мани (216-274) принадлежал к высшей парфянской аристократии и родился в Ктесифоне, столице Парфянского царства. Отцом Мани был знатный парфянский азат Патик, принадлежавший к царскому роду Аршакидов, а мать по имени Мариам была отпрыском парфянского аристократического рода Карен-Пехлевидов. В связи с этим неслучайно, что после падения Парфянского царства в 224 г. и окончательного утверждения ортодоксального зороастризма в Сасанидском Иране парфяне на протяжении многих веков придерживались манихейства на периферии Сасанидской империи, как в самой Парфии, так в Закавказье и Согдиане. Парфянский язык с течением времени превратился в литургический язык манихейских общин Турфана, которые создали серьезную литературу на этом языке тогда, когда он уже перестал быть разговорным, а сами парфяне растворились в местной тюркской и согдийской среде. Об этом свидетельствуют манихейские рукописи на парфянском языке, обнаруженные в Турфанском оазисе (Восточный Туркестан) и датированные периодом VIII-X вв. [Чунакова, 2011, 11-92; Чунакова, 2015, 59-64]. После того как последний парфянский царь Артабан V пал 28 апреля 224 г. в битве с Арташиром Папаканом, основателем сасанидской династии, Аршакиды до 284 г. еще сохраняли власть в Иберии, а также в Армении — до 428 г., в Кавказской Албании — примерно до 510 г., и, возможно, в Систане — на протяжении нескольких десятилетий. Армяно-парфянская знать, связанная с царской династией Аршакидов, из поколения в поколение передавала учение Мани, которое подвергалось преследованиям в Сасанидском Иране, до принятия армянами христианства в начале IV в. Нет ничего удивительного в том, что по прошествии нескольких веков в этой среде, связанной происхождением и культурной традицией с парфянской аристократией, распространились новые варианты манихейства, одним из которых, вероятно, было павликианство, возникшее в 650-680-х гг. в Малой Азии. Принцесса Анна не упоминает о том, что уже в середине IX в. павликиане смогли создать самостоятельное княжество в Анатолии с центром в Тефрике (Дивриги), вступили в союзнические отношения с Аббасидским халифатом и постоянно угрожали малоазийским фемам Византийской империи. И хотя взятие Тефрики войсками императора Василия I (867-886), находившимися под непосредственным командованием знаменитого доместика схол Христофора, а также ликвидация предводителя павликиан Хрисохи-ра в 872 г. нейтрализовали военную угрозу со стороны павликиан и арабов на этом направлении [Vogt, 1908, 322-325; Norman, 1970, 189-199], но блистательные победы Василия I не привели к искоренению секты. По мнению Пауля Шпека, политическая идеология т. н. Македонского возрождения была тесно связана с политическими воззрениями партии иконопочитателей времен императрицы Ирины (780-802), которые рассматривали войны империи с внешними врагами лишь как оборону, необходимую для соблюдения мира и защиты того, что еще оставалось от Римской ойкумены [Speck, 1981, 237-241; Speck, 1984, 175-210]. Поэтому павликиане, перестав быть серьезной угрозой после походов Василия I, по-видимому, на некоторое время были предоставлены сами себе. Как следует из рассказа Анны Комниной, павликиане спокойно дожили на своих землях в Армении и Анатолии до времен правления Иоанна I Ци-мисхия (969-976), который и переселил их во Фракию в качестве военных поселенцев.

Наличие надежной павликианской базы на территории северных фем Византийской империи спровоцировало новый набег печенегов. В это время Алексей Комнин был целиком занят войной с норманнами, для участия в которой привлек на Балканы крупную сельджукскую армию в 7000 конных воинов под командованием Камира. Император не мог отправиться во Фракию лично. Он направил против печенегов войска балканских фем под командованием своего друга, доместика схол

Запада Григория Бакуриани и Враны. Знатный аристократ Бакуриани имел опыт войн с сельджуками — еще в 1064 г. он принимал участие в обороне Ани от орд Алп-Арслана (1063-1072). Получив за воинскую доблесть замки и имения в Македонии, Бакуриани прославился тем, что основал знаменитый Бачковский монастырь, создав там общину грузинских монахов и составив лично «типик» — устав этого монастыря. Как сообщает принцесса Анна, Бакуриани хотел осмотреться на местности и придерживаться тактики рейдовой войны против кочевников, однако Врана настоял на необходимости атаковать печенегов и павликиан у Белятово, дабы дать неприятелю полноценное сражение. В результате павликиане и печенеги разгромили войско ромеев. Врана и Бакуриани пали в бою. Узнав о поражении, император Алексей назначил нового командующего — крещеного сельджука Татикия. Татикий был сыном турка, захваченного Иоанном Комнином во время войн в Анатолии, и воспитывался в доме Комнинов вместе с Алексеем. Василевс знал этого человека с детства и бесконечно доверял ему. Татикий вместе с покойным Бакуриани в октябре 1081г. принимал участие в битве при Диррахии, в которой ромеи потерпели поражение от норманнских рыцарей Роберта Гвискара. Теперь Татикий получил приказ императора для прикрытия столицы расположиться в Адрианополе, выдать солдатам годовое жалованье вперед и собирать отовсюду войска. Татикий командовал под Охридом отрядом сельджуков-мусульман, которые воевали против норманнов. Очевидно, этот отряд прибыл вместе с ним в Адрианополь. На помощь Татикию император направил рыцаря Умбертопу-ла, который был командиром тагмы франкских рыцарей, квартировавших в Кизике, недалеко от границы с т.н. румийскими сельджуками (так назывались сельджукские отряды, признавшие власть Сулеймана ибн-Кутулмыша). Прибытие Умбертопула воодушевило Татикия, и византийская армия вскоре выступила на север, навстречу печенежской орде. Датировка описанной военной кампании неясна, однако исходя из сопоставления рассказа Анны с другими событиями можно сделать вывод о том, что боевые действия против печенегов и павликиан Травла развернулись осенью 1085 — весной 1086 гг., примерно через полгода после смерти Роберта Гвискара и капитуляции норманнов в Диррахии и приблизительно через несколько месяцев после гибели Григория Бакуриани и его армии.

Татикий и Умбертопул вышли к деревне Блисн на берегу реки Сазлийки, левого притока Гебра (Марицы). Рядом чуть к западу расположен древний Филиппополь. Организовав — вероятно, при помощи сельджукских воинов — разведку, Татикий заметил, что к Гебру двигается отряд печенегов, возвращающийся из набега и обремененный как захваченными пленниками, так и повозками с награбленным добром. Стратиг проследил маршрут отряда до тех пор, пока печенеги не вышли к берегу Гебра и не соединились с главными силами. Тогда Татикий и Умбертопул разделили свои войска на два отряда. Очевидно, что в отряде Татикия были сельджуки, а в отряде Умбертопула — рыцари-франки. Затем они стремительно атаковали печенегов. Орда была полностью разгромлена. Большую часть печенегов византийцы положили на месте, остальные были рассеяны, добычу же отбили.

Разведка сообщила Татикию о том, что главные силы печенегов и павликиан концентрируются в районе Белятово. Стратиг двинулся вперед, форсировал Гебр и построил войско «по отрядам», т.е. в два полка — сельджукский и франкский. Печенеги и павликиане также приготовились к битве. Как рассказывает Анна — наш единственный источник, подробно описывающий обстоятельства войны с печенегами и павликианами, — два дня подряд ромеи и «скифы» выстраивались для битвы, и каждый раз разъезжались в нерешительности. Печенеги были потрясены великолепием византийской армии, прежде всего доспехами ромеев, сияющими подобно звездам. По-видимому, на кочевников произвели яркое впечатление византийские ла-меллярные доспехи «клибанионы», подробно описанные императором Никифором II Фокой (963-969) в его военно-теоретическом трактате и известные благодаря таким изображениям, как, например, портрет императора Василия II из Венецианской Псалтири (1-я пол. XI в.) или фреска с образом Иисуса Навина из монастыря Осиос-Лукас

(XП-XШ вв.). Франки же первыми рвались в атаку и, распаляясь гневом, точили свое оружие. В итоге на третье утро печенеги и павликиане отступили из Белято-во, быстро прошли «Железные ворота» и оторвались от преследования. Татикий возвратился в Адрианополь, оставил в городе франкских рыцарей Умбертопула, а сельджуков распустил на зиму.

Весной следующего, 1087 г. война возобновилась с новой силой. Печенеги и узы под командованием хана Челгу вторглись на территорию византийской Фракии, наступая крупными массами конницы. По древней традиции Анна именует первых «скифами», а вторых «савроматами». В войске Челгу также находилась конная дружина венгров («даков» по терминологии Анны) во главе с изгнанным венгерским королем Шаламоном (1052-1087), женатым первым браком на Юдифи, сестре германского императора Генриха IV (с 1054 г. король, с 1084 г. и до 1105 г. император Священной Римской империи). После своего очередного изгнания из Венгрии Шаламон, отвергнутый супругой, бежал в степи, где вторично женился на печенежской княжне — дочери хана Кетешка, и с тех пор связал с печенегами свою дальнейшую судьбу.

Печенеги, узы и венгры прорвались в южную Фракию и дошли до Хариополя, где были разгромлены ромеями под командованием Николая Маврокатакалона и Вебециота. Хан Челгу, мужественно, согласно известиям Анны, сражавшийся во главе своей дружины, пал в бою. По свидетельству немецкого хрониста Бер-нольда Констанцского, в битве погиб также и венгерский король Шаламон, отступивший в цитадель Хариополя и уничтоженный там ромеями вместе со своими телохранителями-венграми. В хронике саксонского анналиста сказано, что Шала-мон был убит своими. В Хорватии вплоть до XV в. жила легенда, согласно которой король сумел вырваться из схватки и стал странником, а умер как монах в одном из приморских городов на берегу Адриатического моря.

Однако печенеги не ушли из Византийской империи. Они намеревались перезимовать на правом берегу Дуная, опустошая многострадальные земли фемы Паристри-он. Было очевидно, что печенежские ханы, подобно сельджукам в Анатолии, планируют остаться здесь навсегда. Алексей собрал две армии и начал наступление против кочевников, по-видимому, летом того же 1087 г. Дальнейшая кампания достаточно подробно описана Анной, которая, впрочем, жертвует четкой последовательностью в описании боевых операций ради разного рода тактических деталей, демонстрирующих личную доблесть ее отца. В штабе Алексея важную роль играли Никифор и Лев, сыновья императора Романа IV Диогена (1067-1071) и императрицы Евдокии Макрем-волитиссы, рожденные в Порфире, т. е. в специальном зале Большого императорского дворца, облицованном пурпурным мрамором, привезенным из Рима в эпоху правления династии Константина Великого (306-337). Кроме того, в походе против печенегов участвовали Георгий Палеолог, Николай Маврокатакалон и Григорий Маврокатака-лон, Никифор Мелиссин, сельджук Татикий и исландец Намбит, командир варяжской гвардии, выживший в мясорубке под Диррахием, Уза и Караца — ханы узов, ставшие союзниками империи.

Боевые действия начались после упомянутого Анной солнечного затмения, которое современные исследователи на основании астрономических расчетов датируют 1 августа 1087 г. После затмения Алексей отверг условия печенежских послов и выступил в поход. Несмотря на большую численность войск и присутствие талантливых и опытных стратигов в армии Алексея, в битве под Дристрой в августе 1087 г. император потерпел тяжелое поражение. Лев Диоген, командовавший отрядом катафрактов, нарвался на печенежский вагенбург и был убит в бою. Адриан Комнин, младший брат императора, командовал отрядом франкских рыцарей. Этот отряд ринулся в самоубийственную атаку на вагенбург печенегов, был разбит, а сам Адриан едва спасся, благодаря коню, вместе с семью рыцарями. Чудом вырвался из окружения Георгий Палеолог, проявивший недюжинную отвагу. Никифор Мелиссин попал в плен к кочевникам. Печенеги получили помощь во время битвы под Дристрой со стороны хана Татуша — возможно, также печенега по происхождению, — давно кочевавшего

со своей ордой вдоль Дуная и привлекшего на сторону печенегов группировки новых воинственных номадов — уже известных нам половцев или же куманов.

После поражения под Дристрой император Алексей заключил мир с печенегами, дабы хоть как-то попытаться предотвратить новые набеги. Об этом событии в праздник Богоявления, 6 января 1088 г., произнес торжественную речь Феофилакт, архиепископ Охридский, выдавая вынужденный мирный договор за победу императора над варварами. После подписания мира Алексей стал активно выкупать пленников, захваченных печенегами. Появление византийских золотых номисм, иперпиев, серебряных арабских дирхемов в кибитках печенегов вызвало зависть и ярость половецких ханов, которые до этого оказывали определенное содействие печенегам и теперь требовали награды. Альянс печенегов и половцев распался и уступил место новому этапу лютой вражды, которая, с объективной точки зрения, была только на руку императору Алексею. Как рассказывает Анна Комнина, половцы атаковали печенегов, разбили их, отбросили в район Озолимны, а затем ушли за Дунай.

Хронология войны с печенегами, о которой идет речь, была восстановлена Я. Н. Любарским на основании сопоставления сведений Анны о солнечном затмении 1 августа 1087 г. с результатами современных астрономических расчетов. Работая в 1960-е гг. над разработкой хронологии войны императора Алексея с печенегами, Я. Н. Любарский пользовался консультацией специалистов, в частности Т. Н. Полозовой, научного сотрудника Института теоретической астрономии (Санкт-Петербург) [Любарский, 1996, 532, 542-543]. В частности, как показывает исследователь, две точно известные даты — 1 августа 1087 г. (солнечное затмение) и 29 апреля 1091 г. (битва при Левунионе) — образуют хронологические рамки войны с печенегами, указанные Анной. Между этими рамками можно распределить события войны, описанные Анной достаточно сумбурно, в частности, поражение Алексея на Дристре (конец августа 1087 г.), конфликт половцев с печенегами и бой между ними под Озолимной (осень 1087 г.), первый мирный договор с печенегами (декабрь 1087 г. — начало января 1088 г.), заключенный через Синесия, и отклонение Алексеем союза с половцами, прибытие к императору Алексею графа Роберта Фризского и принесение Робертом оммажа Алексею (зима 1089-1090 гг.). Вероятно, захват печенегами Филиппополя, второй мирный договор Алексея с печенегами, нарушение договора и захват печенегами Таврокома следует поместить между первым мирным договором и прибытием Роберта Фризского в Константинополь (зима 1087-1088-1089-1090гг.). Весной 1090 г. печенеги выступили из Таврокома и атаковали Хариополь. Фемы Паристрион и Македония были уже в глубоком тылу кочевников, их территории были разорены, население перебито, угнано в рабство или рассеяно по горам Фракии.

Анна Комнина в подробном рассказе о кампаниях своего отца против печенегов, в частности, в повествовании о кампании 1090 г., упоминает специальные конные подразделения византийской армии под именем «архонтопулов» (t&v àpxovxonouÀwv xày^a) и «отроков» (t&v àyoupwv) (Anna Comnena, 2001, I. 220-221). Под Хариополем печенеги разгромили конный отряд «архонтопулов» — подразделение, сформированное наспех из молодых сыновей и младших братьев офицеров византийской армии, которые полегли в предшествующих боях. До трехсот «архонтопулов» было убито печенегами.

Однако Алексей и здесь не растерялся. Он направил против печенегов отряд Тати-кия, состоявший из «отроков» и всех «латинян», который сумел истребить несколько команд печенежских фуражиров. По-видимому, отряд Татикия представлял собой последний стратегический резерв Алексея, поскольку включал в себя отборные части конницы, в первую очередь тяжеловооруженных «латинян», т.е. тагмы немецких рыцарей Гилпракта, франкских и норманнских рыцарей Умбертопула и, по всей вероятности, варяжскую гвардию Намбита.

Кем же были «отроки», упомянутые Анной в «Алексиаде»? Термин «oi àyoûpoi», «отроки», встречается в византийской рыцарской поэме «Дигенис Акрит» (Gr. I, 47; VIII, 140) (Digenis Akritis, 1998, 4, 224), датировка которой колеблется от эпохи

императоров Романа II (959-963) и Никифора II Фоки (963-969) до периода правления Романа IV Диогена (1067-1071) и Никифора III Вотаниата (1078-1081). По мнению А. П. Каждана, популярность поэмы была при византийском дворе столь велика, что образ Дигениса Акрита стал своеобразным эталоном, в соответствии с которым выстраивалась репрезентация правящего императора от Алексея I Комнина до его внука Мануила I (1143-1180). Если мы принимаем более позднюю датировку и связываем происхождение поэмы «Дигенис Акрит» — по крайней мере, в ее окончательном виде — не с арабскими войнами X в., успешными для Византии, а с сельджукскими войнами 2-й пол. XI в., имевшими катастрофические последствия для империи [Бар-тикян, 1964, 148-166; Каждан, 2005, 118-121], то в этом случае мы можем допустить, что «отроки» из «Дигениса Акрита» и «отроки», упомянутые Анной в «Алексиаде», представляли собой какое-то особое подразделение, вероятно, конную тагму акритов восточных фем, отступавшую от Евфрата под ударами сельджуков в течение 1070-х гг. до самого Босфора, но при этом сумевшую сохранить кадровое ядро соединения. Как следует из текста Анны, эти «отроки» неслучайно не только получили права лейб-гвардии императора, но и играли роль императорской свиты. А. Я. Сыркин перевел выражение из поэмы «Дигенис Акрит» «toùç âyoùpouç тои xiÀiouç youÀa^iouç» следующим образом: «из тысячи гулабиев набрал себе он свиту» (Digenis Akritis, 1998, 4; Дигенис Акрит, 1994, 10). Гулабии — гулямы, тюркские воины-рабы, преимущественно из Хорасана, служившие арабским халифами и эмирам. Термин «oí áyoüpoi» (во мн. ч.) как «свита» удачен лишь в том случае, если понимать под этим словом вооруженный конный конвой. По-видимому, автор «Дигениса Акрита» смешивает в этом отрывке элементы арабской и византийской военной организации, существовавшей на арабо-византийской границе в Армении, Месопотамии и Сирии в эпоху Аббасидов и Фатимидов. «Гулям» — тюрко-арабский солдат халифата. «Отрок» — византийский солдат конвоя при императоре или стратиге, игравший роль, более-менее идентичную ранневизантийскому «букелларию».

Сразу же после описания успешных действий Татикия Анна сообщает о прибытии в Константинополь отряда в 500 рыцарей, вероятно, норманнских, обещанных графом Робертом I Фландрским, или же, иначе, Робертом Фризским (oí яара тои ФÀávтpa аяоатаА^тед inneïç) (Anna Comnena, 2001, I. 221). Из контекста изложения Анны Комниной следует, что этот рыцарский отряд усилил гвардейское подразделение «отроков». Вероятно, рыцари подошли летом 1090 г., снабдив Алексея 150 боевыми конями-декстрариями в качестве подарка и продав василевсу всех лишних коней сверх контракта. В более поздних источниках, в частности, в рыцарском романе Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль», лучшими боевыми конями считались «kastelân» — кастильские декстрарии (Parzival 121. 24). Учитывая то обстоятельство, что Роберт Фландрский ранее (ок. 1076 г.) воевал против мавров на территории Галисии, т.е. принимал участие в Испанской Реконкисте [Martin, 1855, III. 131-132], можно предположить, что его рыцари снабжались кастильскими декстрариями благодаря его старым испанским связям. В то же время в самой Византии, по свидетельству Анны Комниной, очень сильно ценились фессалийские и арабские боевые кони (Anna Comnena, 2001, I. 20). Подкрепления из Фландрии в сочетании с боевыми конями существенно восполнили боевые потери византийской армии, особенно в конском составе. Однако ситуация вновь осложнилась, и на сей раз — на восточном фронте, где с 1081 г., после переговоров Алексея с Сулейманом ибн Кутулмышем (1077-1086) и заключения договора на реке Драконт, царил относительный мир. Как справедливо отмечает Кэрол Хилленбранд, хотя сельджуки Хорасана впоследствии принимали лишь незначительное участие в борьбе против франков (и, добавим, также против ромеев), однако влияние военного искусства сельджуков и тюркских военных традиций в Леванте в XII и XIII вв. было исключительно сильным [Хилленбранд, 2008, 459-462]. Этому влиянию предшествовали завоевания победоносных сельджукских отрядов на широких пространствах от Сирии до Вифинии в последней четверти XI столетия, с которыми пришлось считаться Алексею Комнину.

Абуль Касим, сельджукский эмир Никеи, назначенный в этот важнейший город Вифинии Сулейманом ибн Кутулмышем, начал наступление на Никомедию. Потеря Никомедии — удобного порта, располагавшегося на восточном побережье Мраморного моря практически напротив Константинополя, означала, что следующей целью атаки сельджуков будет столица империи. Византийские солдаты и так уже имели возможность наблюдать тюркские разъезды на азиатском берегу Босфора. Поэтому Алексей незамедлительно отправил рыцарей Роберта Фризского на азиатский берег Мраморного моря защищать Никомедию. Кольцо вокруг Константинополя неуклонно сжималось, и ромеи ожидали повторения страшных событий арабских осад 674-678 и 717-718 гг. В это время печенеги вышли на дальние подступы к Константинополю и подошли к деревне Русий. Император завязал бой с кочевниками в авангарде, а тем временем к Русию подошло подкрепление — гвардейская этерия «маниа-катов». Так назывался отряд норманнских рыцарей, который сформировал еще стратиг-автократор Георгий Маниак для боевых действий против арабов на Сицилии (№серЫге Вгуепшо, 1975, 269). И хотя с момента гибели Георгия Маниака (1043) в бою с солдатами Константина IX Мономаха (1042-1055) прошло уже почти полвека, однако подразделение продолжало существовать в качестве своего рода «именного» полка. Подобного рода соединения, названные по имени первого командира, существовали и в армиях Нового времени, например в русской армии императора Петра Великого (1682-1725) или же в Добровольческой армии генералов Л. Г. Корнилова (1870-1918) и А. И. Деникина (1872-1947). Но подкреплений было недостаточно. Из-за предательства печенега Неанца кочевники получили преимущество и, вероятно, атаковали наиболее слабые участки византийской армии. Алексей потерпел новое поражение.

Выставив заслон под командованием Георгия Пирра, Алексей, охваченный лихорадкой, прискакал в Русий, где застал город, объятый паникой. Улицы были забиты телегами и скарбом эвакуирующихся; солдаты, отставшие от своих воинских частей, рыскали по конюшням, стремясь раздобыть хорошего коня и поскорее убраться подальше в тыл; мародеры врывались в частные дома и растаскивали брошенное беглецами имущество. Император сумел кое-как навести порядок, провел мобилизацию всех боеспособных жителей города и выступил на помощь Георгию Пирру. Одновременно Алексей отдал приказ командирам инородческих отрядов — а именно Узе и Монастру, которые, видимо, имели под своим командованием тагмы узов — предпринять рейд по тылам печенегов. Этот рейд, очевидно, принес некоторые результаты, дезорганизовав тыл неприятеля. Этим обстоятельством и воспользовался Алексей, который атаковал печенегов по всему фронту, лично возглавив атаку домашних слуг императора. Атаке содействовали наемные конные сельджуки, расстреливавшие печенегов из луков. Анна в описании сражения приписывает отцу приказ спешиться конным лучникам. Понимая всю бессмысленность подобного приказа в конном бою с кочевниками, оставим литературные гомеровские аллюзии Анны без комментариев. Вероятно, за этим эпизодом скрываются собственные представления Анны о тактике, воспринятые еще в юности благодаря чтению Илиады [Любарский, 1964, 105].

После сражения император отступил в Цурул, расположенный в восточной Фракии недалеко от северного побережья Мраморного моря, где был заблокирован печенегами. Анна приводит подробный рассказ о том, как отец приказал подвешивать к стенам города телеги, а потом, спровоцировав конную атаку печенегов, велел сбрасывать телеги со стен. Телеги неслись по склону вниз, нанося тяжкий ущерб неприятелю. Описание этого боя под Цурулом — достаточно малоправдоподобное. Вероятнее всего, Алексей сумел разбить передовые отряды печенегов около города и отбросить противника, а затем в начале декабря 1090 г. вернуться в Константинополь.

Печенеги оставались хозяевами Фракии и Македонии, которые они нещадно разоряли. В это время над Константинополем нависла новая опасность. Чака Бей, сельджукский атабек Смирны, соорудив флот в сорок боевых кораблей — вероятно, галерного типа, — и собрав также определенное количество грузовых судов для размещения десанта, задумал атаковать Константинополь. Чака Бей хотел нанести удар в самое

сердце империи и захватить столицу, воспользовавшись поражениями императора на европейском театре военных действий и, в сущности, крушением всего северного фронта византийской армии под натиском печенегов. К концу 1090 г. казалось, что ничто уже не спасет Византийскую империю, атакованную печенегами с севера, а сельджуками с востока и юга. Как предполагал В. Г. Василевский, между сельджуками и печенегами могла существовать регулярная связь, которую поддерживали посредством лазутчиков. Общность языка и культуры тех и других, а также синхронность боевых операций печенегов в Европе и сельджуков в Азии свидетельствуют в пользу существования подобной связи. В безвыходной ситуации Алексей решил прибегнуть к хитрости и дипломатии, о чем мы скажем в соответствующем месте.

По-видимому, вялые боевые действия в предместьях Константинополя, а именно в районе Хировакх (между Кючук-Чекмедже и Буюк-Чекмедже), начались еще в конце зимы 1091 г. Затем император, отправивший против сельджуков Чака Бея значительные силы, все-таки вступил при помощи Георгия Палеолога в переговоры с половецкими ханами Боняком и Тугорканом, предложения которых о союзе он ранее высокомерно отвергал.

В начале весны 1091 г. боевые действия в восточной Фракии — довольно успешные для Алексея, собравшего войска вокруг Константинополя, — увенчались общим наступлением ромеев и половцев на печенегов. Это наступление завершилось полным разгромом неприятеля. В апреле 1091 г. печенежские ханы, пользуясь наличием общего языка, вступили в тайные переговоры с половцами, и попытались перекупить часть воинов Боняка и Тугоркана. Половецкие ханы, видимо, не будучи уверены в своих людях, потребовали от Алексея скорейшего начала наступления, угрожая в противном случае атаковать печенегов в одиночку и забрать все трофеи. На помощь Алексею прибыл также конный отряд численностью до 5000 человек, состоявший, по словам Анны Комниной, из жителей горных областей. В. Г. Васильевский высказал предположение о том, что «жителями горных областей» являются не валахи или сербы, а дружина Василько Ростиславича (1066-1124), князя Теребовльского, который контролировал Карпаты, набирал там рати и периодически совершал дальние походы против поляков и венгров [Васильевский, 1872, 116-165, 243-332]. Однако участие Василько в кампании представляет собой дискуссионный вопрос. Как отмечает А. Е. Мусин, если 2-я пол. XI в. была завершающей эпохой активного участия княживших в Киеве викингов в европейской политике, то интересы Василько уже не распространялись за пределы его семейных владений [Мшш, 2016, 177-205].

29 апреля 1091 г. Алексей отдал приказ о наступлении и лично повел в атаку ромеев, используя, по словам Анны, серповидное построение конницы в стиле степных кочевников. Половцы атаковали печенегов со своей стороны. В результате печенеги были наголову разгромлены. Эта победа императора Алексея Комнина, став кульминацией всей печенежской войны, спасла империю от неминуемого краха. Ромеи и половцы захватили огромное количество пленных печенегов — до 30000 человек, включая стариков, женщин и детей, а также кибитки, шатры и огромное количество другого имущества. Разумеется, необходимо было выделить значительное число солдат для конвоирования пленных, поскольку расселить их во внутренних областях империи, как традиционно поступали византийские императоры с побежденными кочевниками, уже не представлялось возможным как по причине разорения балканских фем, так и в связи с начавшимся наступлением сельджуков на южном побережье Мраморного моря. Алексей, вероятно, опасался, что пленные печенеги смогут переманить половцев на свою сторону и вольются в их орду, после чего кочевники общими усилиями атакуют Константинополь или попытаются прорваться в западные районы Македонии. В следующую после сражения ночь византийские солдаты, как отмечает Анна, без ведома императора перебили всех 30 000 пленных печенегов, не пощадив ни женщин, ни детей. Трудно, конечно, представить себе, чтобы подобная этническая чистка была возможна в такие короткие сроки при отсутствии огнестрельного оружия, заранее подготовленных

похоронных команд и специальных полигонов. По всей видимости, Анна преувеличивает количество жертв и гиперболизирует последствия спонтанно возникшей резни, желая произвести впечатление на читателя и передать нравственную сущность произошедшего.

Однако количество жертв было, по всей вероятности, запредельным даже для видавших виды Боняка и Тугоркана, поскольку ромеи мстили печенегам за ужасы нашествия, длившегося уже полвека, и хотели навсегда обезопасить империю. Половецкие ханы под впечатлением от расправы над пленными печенегами приняли решение как можно скорее уходить за Дунай в степи. Как было отмечено выше, уже на следующий год половецкие ханы напали на Византию, положив начало новому этапу противостояния империи и степи, известному как византийско-половецкие войны. И хотя после битвы при Левунионе печенеги не исчезли и предпринимали впоследствии попытки новых вторжений на территорию Византийской империи — вероятно, теперь уже в союзе с половцами, — со временем именно половцы стали той военной силой, которая вплоть до нашествия монголов доминировала не только в степях Северного Причерноморья, но также в Болгарии и в Закавказье. Половцы составляли основу армии грузинского царя Давида Строителя (1073-1125) и его преемников [Golden, 1984, 45-87]. Половецкие отряды, принимавшие участие в нападении на Балканы в конце 1140-х гг., впоследствии были наняты императором Мануилом I Комнином (1143-1180) и принимали участие в итальянской кампании 1154-1158 гг. [Chalandon, 1912, 323-325]. С кон. XII в. половецкая военная знать играла ведущую роль в жизни Второго Болгарского царства [Майоров, 2011, 164-181].

Половецкие ханы, стремившиеся оказывать влияние на внутреннюю политику Византийской империи, поддержали выступление самозванца Лже-Диогена I, выдававшего себя за Констатина Диогена — сына императора Романа IV (1067-1071) [Chalandon, 1900, 151-154]. Настоящий Константин Диоген был женат на сестре императора Алексея I, Феодоре Комниной, но погиб в 1070-е гг. под Антиохией в бою с сельджуками [Neville, 2012, 77, 106; Cheynet, 1996; Mathieu, 1952, 133-150]. По мнению французского византиниста Жана-Клода Шейне, этот самозванец в действительности выдавал себя за Льва Диогена, другого сына императора Романа IV, который долго служил на дунайской границе и погиб в бою с печенегами в августе 1087 г. (Anna Comnena, 2001, I. 212). Самозванец безусловно был знаком с половецкими обычаями и знал половецкий язык, что выдает в нем бывшего стратиота, служившего под командованием Льва Диогена. История появления самозванца была тесно связана с половцами. Уже через три года после разгрома печенегов при Левунионе, примерно в 1094 г., в приднепровских степях объявился проходимец, который разъезжал по половецким таборам и объявлял себя порфирородным сыном законного государя императора Романа IV Диогена, преданного и ослепленного изменниками Дуками в 1072 г. Поскольку император Алексей был женат на представительнице рода Дук, императрице Ирине, тень соучастия в свержении Романа Диогена падала и на него. Алексей был объявлен узурпатором. Лже-Диоген был охотно принят в кибитках хана Тугоркана, бывшего еще совсем недавно союзником Алексея Комнина в борьбе против печенегов.

Потрясла ли Тугоркана жестокая расправа ромеев над пленными печенежскими семьями при Левунионе? Это маловероятно, учитывая образ жизни и характер войн, которые вели сами половцы. Или же Тугоркан, побывавший на территориях балканских фем империи в кампанию 1091 г., убедился в ее слабости и уверовал в возможность завоевания Константинополя подобно Чаке? Слышал ли Тугоркан о Лже-Михаиле — самозванце, выдававшем себя за свергнутого Михаила VII Дуку Парапинака (1071-1078), которого использовал Роберт Гвискар в начале своего похода на Византию в 1081 г.? Как бы там ни было, в результате хан решил оказать ЛжеДиогену помощь, снабдив его половецкой дружиной, во главе которой сам же и находился. Половцы вторглись в северные фемы Византийской империи через Зиг, получив помощь от местных валахов. Такие крепости, как Голоя и Диамболь, открывали

ворота самозванцу, облаченному в порфиру и пурпурные императорские сапоги. Стратиг Голои был выдан Лже-Диогену и закован в кандалы. По пути половцы грабили те немногочисленные деревни и города, которые еще не были опустошены печенегами. Новое вторжение кочевников, таившее серьезную политическую опасность, заставило Алексея действовать чрезвычайно энергично. Он сосредоточил лучшие войска и преградил путь противнику в районе Анхиала, в результате чего половцы повернули на Адрианополь. Самозванец уверял, что стратиг Адрианополя Никифор Вриенний, в свое время совершивший вместе с покойным императором Романом IV Диогеном чин братотворения, окажет помощь его сыну. Но Никифор отверг предложения Лже-Диогена и выдержал осаду города половцами в течение 48 суток. Затем половцы были отброшены от города ромеями, а самозванец ранен.

Однако наступление половцев на Адрианополь вновь создало угрозу Константинополю, а несчастная фема Македония, полностью разоренная в течение предшествующих войн с печенегами, из-за новых боевых действий не могла вернуться к нормальной хозяйственной жизни. Поэтому император Алексей решил прибегнуть к хитрости, о которой подробно рассказывает Анна Комнина. К ЛжеДиогену подослали лазутчика по имени Алакасей, который в свое время хорошо знал Романа IV Диогена. Одетый в рубище лазутчик просил сообщить самозванцу, что бежал от «узурпатора» Алексея, дабы поступить на службу законному государю вместе с комендантом крепости Пуца. По словам Алакасея, комендант был готов сдать крепость Лже-Диогену и ждал лишь его прибытия. Ни о чем не подозревавший Лже-Диоген отправился в Пуцу вместе с Алакасеем и небольшим половецким отрядом. В крепости устроили праздник и пир, а когда половецкие воины изрядно напились и уснули, то были без труда перебиты неожиданно нагрянувшими ро-меями. Лже-Диоген был арестован и ослеплен сельджуком по имени Камир по приказу Анны Далассины [Skoulatos, 1980, 20-24], матери императора, которая была известна своей властностью и в соответствии с хрисовулом своего сына управляла внутренними делами империи в период внешних войн с норманнами и печенегами [Мохов, Капсалыкова, 2017, 300-310]. После ослепления самозванец был отправлен в Константинополь в сопровождении Камира и евнуха Евстафия Киминиана. Тем временем войска Алексея атаковали главные силы половцев, которые рассыпались по окрестностям в поисках фуража для коней и ценностей в богатых деревнях. Ромеи без труда уничтожали отдельные группы кочевников, многие из которых занимались грабежом и не были готовы к битве. Хан Тугоркан потерпел жестокое поражение и был вынужден бежать со своей дружиной за Дунай. Эта победа императора Алексея на некоторое время обезопасила дунайскую границу империи и дала возможность навести порядок в разоренных войной балканских фемах.

Питер Франкопан выдвинул предположение о том, что Лже-Диоген I в действительности был настоящим сыном императора Романа IV — Львом Диогеном, который был предательски захвачен и ослеплен по приказу Анны Далассины и впоследствии оклеветан Анной Комниной [Frankopan, 2005, 147-166]. Учитывая определенную синхронность заговора порфирородного Никифора Диогена (1094) и выступления Лже-Диогена I (1094/1095) [Magdalino, 1993, 203, 244], подобное предположение было бы не лишено оснований, если бы не одно обстоятельство: претендент опирался исключительно на половецкую военную помощь и практически не имел сторонников среди византийской военной аристократии, что довольно странно для наследника императора-военачальника Романа IV, который к тому же имел собственный опыт военной службы.

Норманнский историк и монах Ордерик Виталий упоминает в своем произведении, известном под названием «Церковная история», еще одного самозванца, Лже-Диогена II, который воевал против ромеев вместе с норманнскими рыцарями Боэмунда Тарентского в 1105-1107 гг. («Filium Diogenis Augusti aliosque de graecis seu thracibus illustres secum habebat; quorum querela de Alexio imperatore qui per proditionem illis antecessorum stemmata suorum abstulerat magis ad iram contra eum feroces francos

incitabat» (Ordericus Vitalis, 1852, 4. 212); [Kazhdan, 1988/1989, 422])1. Анна Комнина об этом самозванце не упоминает, но не исключено, что он был норманнским рыцарем, некогда служившим императору Роману IV, а затем, после 1071 г., — Русселю де Байолю или Филарету Варажуни. По крайней мере, мы знаем о том, что норманны, служившие Филарету, после его падения в 1086 г. перешли на службу к сельджукам и таким образом дожили до прибытия крестоносцев, участников Первого Крестового похода (1096-1099). Как отмечает в своих исследованиях В. В. Прудников, норманны пытались закрепиться в Анатолии на протяжении всей 2-й пол. XI в. и участие норманнских рыцарей в Первом Крестовом походе, приведшее к основанию Антиохий-ского княжества, не было серией спонтанных территориальных захватов, но стало закономерным следствием многолетней норманнской экспансии [Прудников, 2019, 79-146; Прудников, 2016, 88-141]. С этой точки зрения появление очередного самозванца Лже-Диогена в войсках Боэмунда Тарентского в период второй войны Алексея I Комнина с норманнами не представляет собой ничего невероятного.

В конце правления императора Алексея, в 1116 г., в придунайских степях появился Лже-Диоген III, который объявил, что он тоже Лев, младший сын императора Романа Диогена, который в действительности погиб в бою с печенегами в 1087 г. Этот самозванец известен из русских летописей как Девгеневич. Он сумел привлечь на свою сторону половцев и получил военную помощь от Киевского великого князя Владимира Мономаха (1113-1125). Союз Девгеневича и Владимира Мономаха был скреплен браком самозванца и дочери Мономаха по имени Мария (Марица) (f1146). Войска Девгеневича форсировали Дунай, вторглись на территорию фемы Паристрион и овладели Доростолом. В этом городе самозванец разместил свой двор, раздавая окрестные города и села своим половецким и русским наемникам, но вскоре был убит подосланными Алексеем Комнином наемными убийцами — «сарацинами», т.е., очевидно, арабами или сельджуками на имперской службе: «В се же лето иде Леонь царевичь зять Володимерь на куръ отъ Олексия царя и вдася городовъ ему Дунаискыхъ неколко и в Дельстре городе лестию оубиста и два Сорочинина посланая царемъ» (ПСРЛ II, 1908, 283). После того как известия об этих событиях достигли Киева, Владимир Мономах отправил на Дунай войско под командованием воеводы Ивана Войтишича, который, по словам древнерусского летописца, «посажа посадники по Дунаю» (ПСРЛ II, 1908, 284). На основании этих кратких летописных сведений можно сделать вывод о том, что Владимир Мономах попытался удержать завоевания на Дунае даже после убийства самозванца византийскими агентами.

Как полагает ряд ученых, в частности Г. Г. Литаврин, а также современный исследователь А. Н. Слядзь в своей нашумевшей книге о взаимоотношениях Византии и Руси в Крыму и Приазовье в XI-XII вв. [Литаврин, 1999, 496-517; Литаврин, 2000, 277299; Слядзь, 2017, 193-215; Степаненко, 2015, 567-580; Чхеидзе, 2017, 28-30], помощь Владимира Мономаха Девгеневичу была обусловлена затаенной местью великого князя Киевского императору Алексею за то, что император еще в 1080-е гг. поддержал Тмутараканского князя Олега Святославича в борьбе против Киева. Князь Олег, изгнанный киевлянами из Тмутаракани, бежал в Византию и был сослан Никифором III Вотаниатом (1078-1081) на остров Родос. После комниновского переворота князь Олег нашел пристанище в Константинополе и, согласно старой гипотезе Х. М. Лопарева, женился на знатной византийской даме по имени Феофано из знаменитого рода Му-залон, причем этот брак был заключен благодаря посредничеству императора Алексея [Лопарев, 1894, 159-166]. Затем Олег вернулся на Таманский полуостров и утвердился там, очевидно, при помощи византийской армии, а также половецких наемников.

1 Французский издатель «Церковной истории» Ордерика Виталия, Огюст Ле Прево, ошибочно отождествляет этого самозванца с Лже-Михаилом (Ректором) — самозванцем времен экспедиции Роберта Гвискара (1081-1082). Соответствующий том более позднего английского издания «Церковной истории» Ордерика Виталия, опубликованного трудами Марджори Чибналл, к сожалению, оказался нам недоступен. См.: The Ecclesiastical History of Orderic Vitalis. Edited and translated by Marjorie Chibnall. Oxford, 1978. Vol. 6.

Однако гипотеза Г. Г. Литаврина и А. Н. Слядзя достаточно уязвима в свете современных комплексных исследований рассматриваемой проблематики. По мнению А. Е. Мусина, Таманский полуостров представлял собой территорию, находившуюся в непосредственной зависимости от Константинополя, а представления о существовании Тмутараканского княжества как самоуправляемой территории являются историографическим мифом. Известно, что император Алексей I смог защитить византийские территории Северного Причерноморья не только от степняков половцев, но также и от сельджуков Данишмендидов, создав постоянную угрозу сельджукским владениям в Анатолии [Kazhdan, 1988/1989, 414-415; Beihammer, 2017, 358-385]. С этой точки зрения очевидно, что предполагаемая византийская жена князя Олега в действительности была «архонтиссой Росии»; об этом свидетельствует ее печать. Сам же Олег мог приехать на Тамань только в качестве «архонта Тамани / Матархи, Зихии и Хазарии», то есть в качестве византийского чиновника более низкого ранга [Мусин, 2018, 183206]. При этом возможно, что Киев первоначально не признавал Алексея Комнина василевсом и хранил верность свергнутому Никифору III Вотаниату, но это непризнание никак не могло быть следствием равноправных отношений между Константинополем и Киевом. С точки зрения иерархии «византийского содружества» Киев был лишь военной базой норманнов, контролировавших торговые речные маршруты. Эти норманны, как отмечает А. Е. Мусин, были признаны Византийской империей в качестве «архонтов» [Мусин, 2018, 196], но Киев в глазах византийцев не представлял собой полноценной столицы, которая обладала бы для империи тем же статусом, каким обладали Багдад, Исфахан или Париж.

Император Алексей был заинтересован в контроле Византийской империи над территорией Таманского полуострова и Приазовья по двум принципиальным причинам. Во-первых, василевс не мог допустить распространения экономического и политического влияния сельджукских эмиров Данишмендидов на этой территории. Во-вторых, контроль Византии за Тмутараканью обеспечивал регулярные и бесперебойные поставки в Константинополь сырой нефти, необходимой для приготовления «греческого огня». Византийские амфоры с остатками сырой нефти находят на Тамани в большом количестве в культурном слое, датируемом XII в. (Примечательно, что «греческий огонь» использовали в это время не только на византийском флоте. Эта горючая смесь была известна также половцам, которые применяли ее при осаде крепостей, забрасывая за стены глиняные емкости, наполненные воспламеняющейся жидкостью, при помощи требушетов.) Олег Святославич получил от императора Алексея титул архонта Хазарии и, вероятно, обеспечивал стратегические поставки сырья в Константинополь, что только усилило недовольство киевских князей и подтолкнуло Владимира Мономаха к войне. Вероятно, Владимир Мономах не признавал Алексея Комнина в качестве законного императора до самого конца его правления, что и позволило киевскому князю поддержать Девгеневича войсками и даже организовать брак самозванца с собственной дочерью [Литаврин, 1999, 496-517].

После убийства Девгеневича византийскими агентами в 1116 г. Владимир Мономах перенес свои благодеяния на его маленького сына (и собственного внука) лжецаревича Василько Леоновича. Права Василько на Дунае защищала новая дружина, присланная киевским великим князем, под командованием князя Вячеслава Владимировича, сына Владимира Мономаха, а также воеводы Фомы Ратиборовича (ПСРЛ II, 1908, 284). Русская дружина безуспешно осаждала Доростол, так как император Алексей, очевидно, успел вернуть город после убийства Девгеневича, а затем ушла на Дон воевать с половцами, торками и печенегами: «Томъ же лете ходи Вячеславъ на Дунаи с Фомою Ратиборичемъ и пришедъ къ Дърьсту и не въспевше ничто же воротишася в се же лето бишася с Половци и с Торкы и с Печенегы у Дона и секошася два дни и две нощи». Впоследствии лжецаревич Василько Леонович подрос и принимал участие в усобице Мономаховичей; он погиб в битве на реке Супое 8 августа 1135 г., в ходе которой киевская дружина была разгромлена черниговским князем Всеволодом Ольговичем и половцами [Насонов, 1969, 88-89]: «Тогда же Василка Леонович

царевичь убиенъ бысть, и бысть брань люта», — сообщает древнерусский (галицко-волынский) летописец (ПСРЛ II, 1908, 298).

Анна Комнина об этих событиях не упоминает, так как, вероятно, они не оказали никакого влияния на стратегическое положение Византийской империи на исходе царствования императора Алексея. Уже в 1123 г. император Иоанн II Комнин (11181143) и Владимир Мономах заключили мир, который был скреплен браком между Алексеем Комнином, старшим сыном императора Иоанна II, и великой княжной Мстиславной (Зоей), дочерью Мстислава Великого, будущего Киевского великого князя, и Христины Ингесдоттер (ПСРЛ II, 1908, 286); [Лопарев, 1902, 418-445]. Хотя этот брак означал прекращение борьбы за Дунай, однако, как показал еще Г. Г. Литаврин, византийско-русские отношения в 1-й четв. XII в. переживали очевидный кризис, связанный с комплексом причин. С одной стороны, нашествие половцев еще во 2-й пол. XI в. привело к захвату кочевниками Северного Причерноморья и к разрыву регулярного торгового сообщения между Киевом и Константинополем. Половцы вклинились между Южной Русью и Таврией, овладели степным поясом в низовьях Днепра, установили контроль за некоторыми крымскими портами, собирая там дань и продавая рабов. Захват половцами долины Днестра и левого берега Дуная прервал непосредственную торговую связь между Византией и Галицким княжеством. Однако политическое значение Девгеневича было столь велико, что Владимир Мономах продолжил оказывать военную помощь его сторонникам, а также малолетнему сыну Девгеневича и Марицы Владимировны — лжецаревичу Василько Леоновичу. Активная роль Владимира Мономаха и половецких ханов в борьбе Девгеневича за власть, вероятно, могла способствовать определенной легализации самозванчества и его идеологической рецепции в русской политической традиции в более позднее время.

В заключение остается признать, что политическая биография лжецаревича Ва-силько Леоновича и его родителя — самозванца Лже-Диогена, рассмотренная в контексте истории взаимоотношений половецких ханов с Византийской империей, определялась не только поддержкой Владимира Мономаха, но в значительной степени стала возможной благодаря изначальной помощи тех же половецких ханов. Это обстоятельство позволяет нам поставить вопрос как о степных половецких истоках политической реанимации византийского самозванчества на рубеже XI-XII вв., так и о сохранении этого феномена в кочевой среде в последующий период.

Источники и литература

Источники

1. Дигенис Акрит (1994) — Дигенис Акрит / Пер. с др.-греч. и комм. А.Я. Сыркина. М.: Ладомир-Наука, 1994.

2. Е Лун-Ли (1979) — Е Лун-Ли. История государства киданей (Цидань го джи) / Пер. с кит., введ., комм. и прил. В. С. Таскина. М.: Наука, 1979.

3. История Железной империи (2007) — История Железной империи / Пер. с маньчж. и комм. Л. В. Тюрюминой, отв. ред. В. Е. Ларичев. Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2007.

4. ПСРЛ II (1908) — Полное собрание русских летописей. Т. II: Ипатьевская летопись / Под ред. А. А. Шахматова. СПб., 1908.

5. ПСРЛ IV. 1. 1 (1915) — Полное собрание русских летописей. Т.ГУ. Ч. 1. Вып. 1: Новгородская 4-я летопись / Под ред. Ф. И. Покровского и А. А. Шахматова. Пг., 1915.

6. Тизенгаузен (1884) — Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. I: Извлечения из сочинений арабских. СПб.: Издано иждивением графа Строганова, 1884.

7. Тизенгаузен (1941) — Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. II: Извлечения из персидских сочинений, собранные В. Г. Тизенгаузеном и обработанные А. А. Ромаскевичем и С. Л. Волиным. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941.

8. Anna Comnena (2001) — Annae Comnenae Alexias / Hrsg. von D.R. Reinsch. A. Kambylis. Berlin; New York, 2001. Bd. I.

9. Digenis Akritis (1998) — Digenis Akritis: The Grottaferrata and Escorial Versions / Ed. by E. Jeffreys. Cambridge, 1998.

10. Nicéphore Bryennio (1975) — Nicéphore Bryennio. Histoire / Par Paul Gautier. Bruxelles: Byzantion, 1975.

11. Ordericus Vitalis (1845) — Orderici Vitalis Historiae Ecclesiasticae Libri tredecim. / Éd. par A. Le Prevost. Paris, 1852. Vol. 4.

12. Parzival (2017) — Wolfram von Eschenbach. Parzival / Nach der Ausgabe K. Lachmanns übertragen von D. Kühn. 5. Aufl. Frankfurt am Main, 2017. Bd. I, II.

Литература

13. Арабаев, Ильясов (1963) — Арабаев Е. И., Ильясов С. И. Материалы по истории и экономике Киргизии. Изд-во АН Киргизской ССР, 1963.

14. Бартикян (1964) — Бартикян P.M. Заметки о византийском эпосе о Дигенисе Акрите // Византийский временник. 1964. Т. 25 (50). С. 148-166.

15. Бартольд (1915) — Бартольд В. В. К истории персидского эпоса. Пг.: Изд-во Императорской Академии Наук, 1915.

16. Бартольд (1964а) — Бартольд В.В. К вопросу о Чингизидах-христианах // Бартольд В. В. Сочинения. Т. II. Ч. 2: Работы по отдельным проблемам истории Средней Азии. М.: Наука, 1964. С. 417-418.

17. Бартольд (1964б) — Бартольд В.В. Мусульманские известия о Чингизидах-христианах // Бартольд В.В. Сочинения. Т. II. Ч.2: Работы по отдельным проблемам истории Средней Азии. М.: Наука, 1964. С. 263-264.

18. Бартольд (1968) — Бартольд В. В. Новый труд о половцах // Бартольд В. В. Сочинения. XV: Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. М.: Наука, 1968. С. 392-408.

19. Бибиков (2001) — Бибиков М.В. Византийские источники по истории древней Руси и Кавказа. СПб., 2001.

20. Богданова (2005) — Богданова Ю.В. Последствия похода Джебе и Субедея (12201223 гг.) на Кавказ и в половецкие степи // Известия Вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 2005. С. 30-33.

21. Васильев (1998) — Васильев A.A. История Византийской империи. От начала крестовых походов до падения Константинополя. СПб., 1998. Т. II.

22. Васильевский (1872) — Васильевский В.Г. Византия и печенеги (1048-1094) // ЖМНП. 1872. Ч. 164. Отд. II. С. 116-165, 243-332.

23. Васильевский (1896) — Васильевский В.Г. Авары, а не русские, Феодор, а не Георгий: Замечания на статью Х. М. Лопарева // Византийский Временник. 1896. Т. 3. С. 83-95.

24. Голден (2003) — Голден П. Формирование куман-кипчаков и их мира // Материалы по истории, археологии и этнографии Таврии. Симферополь, 2003. Вып. 10. С. 458-480.

25. Голден (2004) — Голден П. Кипчаки средневековой Евразии: пример негосударственной адаптации в степи // Монгольская империя и кочевой мир. Улан-Удэ, 2004. С. 103-134.

26. Горелик (2002) — Горелик М. В. Армии монголо-татар X-XIV вв. Воинское искусство, оружие, снаряжение. М., 2002.

27. Горелик (2010) — Горелик М.В. Половецкая знать на золотоордынской военной службе // Роль номадов евразийских степей в развитии мирового военного искусства. Научные чтения памяти Н. Э. Масанова. Алматы, 2010. С. 127-186.

28. Горелик (2015) — Горелик М.В. Вооружение и военная организация войск Монгольской империи (первая половина XIII века) // Золотоордынская цивилизация. 2015. №8. С. 38-52.

29. Граков (1947) — ГраковБ.Н ruvaiKOKpaxoüpevoi: пережитки матриархата у сарматов // Вестник древней истории. 1947. № 3. С. 100-121.

30. Гумилев (1967) — Гумилев Л.Н. Древние тюрки. М.: Наука, 1967.

31. Гумилев (1977) — Гумилев Л.Н. «Тайная» и «явная» история монголов XII-XIII вв. // Татаро-монголы в Азии и Европе. М.: Наука, 1977. С. 484-502.

32. Гумилев (1993) — Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. Легенда о «государстве пресвитера Иоанна». М.: Ди-Дик, 1993.

33. Евстигнеев (2005) — Евстигнеев Ю. А. Исчезнувшие этносы (краткий этно-историче-ский справочник). СПб., 2005.

34. Засецкая (1994) — Засецкая И.П. Культура кочевников южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец IV-V вв.). СПб., 1994.

35. Каждан (2005) — Каждан А.П. Никита Хониат и его время. СПб.: Дмитрий Буланин, 2005.

36. Ключевский (1987) — Ключевский В. О. Сочинения: в 9 т. Т. I: Курс русской истории. Ч. I. М., 1987.

37. Корнилов (1903) — Корнилов Л.Г. Кашгария или Восточный Туркестан. Опыт военно-статистического описания. Ташкент: Типография Штаба Туркестанского военного округа, 1903.

38. Литаврин (1999) — Литаврин Г. Г. Русь и Византия в XII веке // Литаврин Г.Г. Византия и славяне: Сб. статей. СПб., 1999. С. 496-517.

39. Литаврин (2000) — Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь (IX — начало XII в.). СПб., 2000. С. 277-299.

40. Лопарев (1894) — Лопарев Х. М. Византийская печать с именем русской княгини // Византийский временник. 1894. Т. I. С. 159-166.

41. Лопарев (1902) — Лопарев Х.М. Брак Мстиславны (1122 г.) // Византийский временник. 1902. Т. IX. Вып. 3-4. С. 418-445.

42. Любарский (1964) — Любарский Я.Н. Об источниках «Алексиады» Анны Комниной // Византийский временник. 1964. Т. 25 (50). С. 99-120.

43. Майоров (2011) — Майоров А.В. Рассказ Никиты Хониата о русско-византийском военном союзе в начале XIII века // Русские древности. 2011. С. 164-181.

44. Мохов (1999) — Мохов А.С. К административной структуре Византийской империи на Дунае в период войны с узами (1064-1065 гг.) // Античная древность и средние века. Екатеринбург, 1999. Вып. 30. С. 158-168.

45. Мохов (2005) — Мохов А. С. К вопросу о византийской военной организации в период войны с печенегами 1046-1053гг. // Известия Уральского государственного университета. 2005. №39. С. 15-26.

46. Мохов (2016) — Мохов А. С. Основные направления военной политики Василия II // Византийские очерки. СПб.: Алетейя, 2016. С. 134-147.

47. Мохов, Капсалыкова (2017) — Мохов А.С., Капсалыкова К.Р. «Стратегисса среди них во всем предстала блеске»: роль знатной женщины в византийской провинциальной военной семье // Вестник ВолГУ. Сер. 4: История. Регионоведение. Международные отношения. 2017. Т. 22. №5. С. 300-310.

48. Мохов, Капсалыкова (2019) — Мохов А. С., Капсалыкова К.Р. «Пусть другие рассказывают о выгоде и роскоши, что приносит война»: византийская полемологическая традиция X-XI веков. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2019.

49. Мусин (2018) — Мусин А.Е. Corpus fratrum или «союз архонтов»? Историко-археологический комментарий к моделям власти в Восточной Европе конца XI века // Stratum plus. 2018. № 5. С. 183-206.

50. Назаренко (2001) — НазаренкоА.В. Древняя Русь на международных путях. М.: Языки русской культуры, 2001.

51. Насонов (1969) — Насонов А.Н. История русского летописания XI — начала XVIII века. Очерки и исследования. М.: Наука, 1969.

52. Плетнева (1978) — Плетнева С. А. Хан Боняк и его время // Проблемы археологии. 1978. Вып. 2. С. 174-180.

53. Плетнева (1990) — Плетнева C.A. Половцы. М.: Наука, 1990 (переизд. 2010).

54. Прудников (2016) — Прудников В.В. Норманны в Малой Азии в XI-XII вв.: Дис. ... канд. ист. наук. М., 2016.

55. Прудников (2019) — Прудников В.В. Deus adiuva. Норманнские рыцари в Анатолии XI-XII вв. М., 2019.

56. Пьянков (2012) — Пьянков И.В. Иранцы и тюрки в евразийских степях скифского и предскифского времени // Степи Северной Евразии. Оренбург, 2012. С. 602-605.

57. Пьянков (2013a) — Пьянков И.В. Жуны и ди, аримаспы и амазонки // Средняя Азия и Евразийская степь в древности. СПб.: Петербургское лингвистическое общество, 2013. С. 416-417.

58. Пьянков (2013б) — Пьянков И.В. Саки // Средняя Азия и Евразийская степь в древности. СПб.: Петербургское лингвистическое общество, 2013. С. 512-513.

59. Расовский (2012) — Расовский Д.А. Половцы. Черные клобуки: печенеги, торки и берендеи на Руси и в Венгрии. (Работы разных лет). М.: ЦВОИ, 2012.

60. Слядзь (2017) — Слядзь A. Н. Ответ неофициальным оппонентам // Proslogion: Проблемы социальной истории и культуры Средних веков и раннего Нового времени. 2017. №3 (2). С. 193-215.

61. Степаненко (2015) — Степаненко В.П. Некоторые вопросы истории Северного Причерноморья конца X-XI вв. (по поводу книги А. Н. Слядзь «Византия и Русь. Опыт военно-политического взаимодействия в Крыму и Приазовье (XI — начало XII вв.)») // Материалы по археологии, истории и этнографии Таврии. 2015. № 20. С. 567-580.

62. Тохтасьев (2018) — Тохтасьев С.Р. Язык трактата Константина Багрянородного De Administrando Imperio и его иноязычная лексика. СПб.: Наука, 2018.

63. Хилленбранд (2008) — Хилленбранд К. Крестовые походы. Взгляд с Востока. Мусульманская перспектива. М.; СПб.: Диля, 2008.

64. Чхеидзе (2017) — Чхеидзе В.Н. Тмутаракань. Печальный опыт историографии начала XXI века. М., 2017. С. 28-30.

65. Чунакова (2011) — Чунакова О.М. Манихейские рукописи из Восточного Туркестана: среднеперсидские и парфянские фрагменты. М., 2011.

66. Чунакова (2015) — Чунакова О. М. Новый парфянский манихейский фрагмент // Письменные памятники Востока. 2015. № 2 (23). С. 59-64.

67. Altheim (1962) — Altheim F. Geschichte der Hunnen. B. 5: Niedergang und Nachfolge. Berlin: Walter De Gruyter, 1962.

68. Beihammer (2017) — Beihammer A.D. Byzantium and the Emergence of Muslim-Turkish Anatolia ca. 1040-1130. London; New York: Routledge, 2017.

69. Buckley (2014) — Buckley P. The Alexiad of Anna Komnene. Artistic Strategy in the Making of a Myth. Cambridge: Cambridge University Press, 2014.

70. Buckler (1929) — Buckler G. Anna Comnena. A Study. Oxford: Clarendon Press, 1929.

71. ^alandon (1900) — Chalandon F. Les Comnène. Études sur l'Empire Byzantin au XIe et au XIIe siècles. Vol. I: Essai sur le règne d'Alexis Ier Comnène (1081-1118). Paris, 1900.

72. Chalandon (1912) — Chalandon F. Les Comnène. Études sur l'Empire Byzantin au XIe et au XIIe siècles. Vol. II (1): Jean II Comnène (1118-1143) et Manuel I Comnène (1143-1180). Paris, 1912.

73. Cheynet (1996) — Cheynet J.-C. Pouvoir et Contestations à Byzance (963-1210). Paris: Publications de la Sorbonne, 1996.

74. Frankopan (2005) — Frankopan P. Unravelling the Alexiad: Who was 'Devgenevich' of the Russian Primary Chronicle and 'Pseudo-Diogenes' of the Greek sources? // Byzantine and Modern Greek Studies. Cambridge University Press, 2005. Vol. 29. Is. 2. Р. 147-166.

75. Golden (1984) — Golden P. B. Cumanica I: the qipcak in Georgia // Archivum Eurasiae medii aevii. 1984. Vol. IV. P. 45-87.

76. Golden (2022) — Golden P. The Kaepici [Каепичи] // Historical Linguistics and Philology of Central Asia. Essays in Turkic and Mongolic Studies / By Bayarma Khabtagaeva, Zsuzsanna Olach. Leiden; Boston: Brill, 2022. P. 39-89.

77. Haldon (1984) — Haldon J.F. Byzantine Praetorians. Bonn: Dr. Rudolf Habelt GMBH, 1984. Р. 143-145; 173-177. ПоькЛа BuÇavwa 3.

78. Holmes (2005) — Holmes C. Basile II and the Governance of Empire (976-1025). Oxford: Oxford University Press, 2005.

79. Kazhdan (1988/1989) — Kazhdan A. Rus'-Byzantine Princely Marriages in the Eleventh and Twelfths Centuries // Harvard Ukrainian Studies. Vol. 12/13. Proceedings of the International Congress Commemorating the Millennium of Christianity in Rus'-Ukraine (1988/1989). P. 414-429.

80. Lin Hang (2020) — Lin Hang. Empresses Dowagers on Horseback: Yingtian and Chengtian of the Khitan Liao (907-1125) // Acta Orientalia Hungarica. 2020. Vol. 73. No. 4. P. 585-602.

81. Magdalino (1993) — Magdalino P. The Empire of the Manuel I Komnenos, 1143-1180. Cambridge: University Press, 1993.

82. Markwart (1914) — Markwart J. Ueber das Volkstum der Komanen, Osttürkische Dialectstudien: Abh. Gesell. d. Wissensch. zu Goettingen, N.F. Berlin, 1914. No. 1. Bd. xiii. S. 25-238.1.

83. Martin (1853) — Martin H. Histoire de France, depuis les temps les plus reculés jusqu'en 1789. Paris, 1855. Vol. III.

84. Mathieu (1952) — Mathieu M. Les faux Diogènes // Byzantion. 1952. Vol. 22. P. 133-150.

85. Musin (2016) — Musin A. La formation de la politique matrimoniale et la «diaspora normande» en Europe au XIe siècle: l'exemple d'Anne de Kiev, dans 911-2011 // Penser les mondes normands medievaux / Éd. par D. Bates et P. Baudouin. Caen: PUC, 2016. P. 177-205.

86. Neville (2012) — Neville L. Heroes and Romans in Twelfth-Century Byzantium: The Material for History of Nikephoros Bryennios. Cambridge: University Press, 2012.

87. Neville (2016) — Neville L. Anna Komnene. The Life and Work of a Medieval Historian. Oxford: Oxford University Press, 2016.

88. Norman (1970) — Norman T. Basile I (867-886), the Founder of the Macedonian Dynasty: A Study of the Political and Military History of the Byzantine Empire in the Ninth century: PhD Thesis. New Brunswick, New Jersey, 1970.

89. Skoulatos (1980) — Skoulatos B. Les personnages byzantins de l'Alexiade: Analyse prosopographique et synthèse. Louvain-la-Neuve and Louvain: Bureau du Recueil Collège Érasme and Éditions Nauwelaerts, 1980.

90. Speck (1981) — Speck P. Versuch einer Charakterisierung der sogenannten Makedonischen Renaissance // Les Pays du Nord et Byzance (Scandinavie et Byzance): Actes du colloque nordique et international de byzantinologie tenu à Upsal 20-22 avril 1979 / Ed. by R. Zeitler. Uppsala, 1981. S. 237-241.

91. Speck (1984) — Speck P. Ikonoklasmus und die Anfänge der Makedonischen Renaissance // Varia I. Beiträge von Ralph-Johannes Lilie und Paul Speck. Bonn: Dr. Rudolf Habelt GMBH, 1984. S. 175-210. noiKiXa BuÇavxiva 4.

92. Spinei (2009) — Spinei V. The Romanians and the Turkic Nomads North of the Danube Delta from the Tenth to the Mid-Thirteenth Century / Trans. by F. Curta. Leiden; Boston: Brill, 2009.

93. Strässle (2006) — Strässle P. M. Krieg und Kriegführung in Byzanz: Die Kriege Kaiser Basileios' II. gegen die Bulgaren (976-1019). Köln; Weimar, 2006.

94. Vogt (1908) — Vogt A. Basile Ier Empereur de Byzance (867-886). La Civilisation byzantine à la fin du IXme siècle. Paris: Alphonse Picard, 1908.