CC BY
20
ПОЛИТИКА POLITICS
Известия Восточного института. 2023. № 1. С. 131-146. Oriental Institute Journal. 2023. No. 1. P. 131-146.
Научная статья УДК 32.019
https://doi.org/10.24866/2542-1611/2023-1/131-146
Политика памяти в Монголии в конце 2010-х - начале 2020-х гг.: участники, тематика и перспективы развития
Максим Валерьевич КИРЧАНОВ
Воронежский государственный университет, Воронеж, Россия, maksymkyrchanoff@gmail.com
Аннотация. Цель статьи - анализ политики памяти в современной Монголии начала 2020-х гг. Новизна исследования состоит в анализе политики памяти в современной Монголии. В статье проанализированы дис-курсивно-нарративные стратегии мемориальной культуры в контексте развития государственных нарративов в актуальном каноне коллективной памяти Монголии, юбилейные мероприятия как форма государственно контролируемой исторической политики, особенности политики памяти в ее институционализированных формах. Показан вклад исторической политики в консолидацию национальной идентичности через призму функционирования культуры памяти и мемориального канона в Монголии.
Ключевые слова: историческая память, политика памяти, мемориальный канон, образ Чингисхана, институты памяти
Для цитирования: Кирчанов М.В. Политика памяти в Монголии в конце 2010-х - начале 2020-х гг.: участники, тематика и перспективы развития // Известия Восточного института. 2023. № 1. С. 131-146. https://doi.org/10.24866/2542-1611/2023-1/131-146
Original article
https://doi.org/10.24866/2542-1611/2023-1/131-146
Mongolian politics of memory in the late 2010s and early 2020s: actors, topics and
development prospects
Maksym W. KYRCHANOFF
Voronezh State University, Voronezh, Russia, maksymkyrchanoff@gmail.com
Abstract. The purpose of the article is to analyze the politics of memory in modern Mongolia of the early 2020s. The article is based on the principles of the memorial turn and belong to the paradigm of intellectual history. The novelty of the study lies in the analysis of common and unique features and directions of historical politics as a politics of memory in modern Mongolia, because studies of non-European cultures of memory in international historiography develop in a lesser extent in comparison with the same processes in memorial cultures of Western societies. The article analyzes 1) discursive-narrative strategies of memorial culture in contexts of the development of state narratives in the actual canon of the collective memory of Mongolia, 2) anniversary events as a form of state-controlled historical politics, 3) features of the politics of memory in its institutionalized forms. The results of the study suggest that the political elites are among main actors of historical politics and the inspirers of memorial culture because they legitimize their status with the help of various memory tools, including discursive-narrative practices based on the mythologization of the past and its instrumental understanding and application in modern politics.
Keywords: historical memory, politics of memory, memorial canon, image of Genghis Khan, institutions of memory
For citation: Kyrchanoff M.W. Mongolian politics of memory in the late 2010s and early 2020s: actors, topics and development prospects // Oriental Institute Journal. 2023. № 1. P. 131-146. https://doi.org/10.24866/2542-1611/2023-1/131-146
Введение
История в современном мире используется как один из наиболее эффективных ресурсов для консолидации политических режимов, электоральных мобилизаций и легитимации правящих политических элит в большинстве государств. В такой ситуации история утрачивает характеристики научного знания, превращаясь в один из элементов воздействия властей на общество. Совокупность подобных практик к историографии известна как историческая политика [3] или политика памяти [6]. Политика памяти предусматривает активное вмешательство государства в определение приоритетных направлений развития исторического знания,
© Кирчанов М.В., 2023
манипуляцию фактами прошлого в политических целях, ограничение доступа к архивам, приоритетное направление одних направлений исследований в ущерб другим [14].
В современных обществах проявлениями исторической политики может быть создание специализированных институций, призванных формировать как определенный мемориальный канон, так и культуру памяти, которые соотносились бы с интересами элит. Перемещение исторических дискуссий из академической среды в средства массовой информации и активное участие общественных активистов в обсуждении прошлого с целью политизации истории являются признаками политики памяти.
Исторически политика, как институционализированная форма манипуляции с прошлым в интересах политических элит, возникла в Центральной Европе, где была призвана упростить процессы демократизации и декоммунизации, переоценки истории социалистических режимов. Тем не менее определенные практики воздействия и влияния на интеллектуалов, которые в 1990-е гг., стали известны под родовым именем "политика памяти" регулярно использовались на протяжении ХХ века как демократическими, так и авторитарными режимами, что делалось для большей актуализации одних событий в ущерб другим в условиях существования стабильной идеологической конъюнктуры, которая вынуждала историков соотносить свои выводы с интересами правящих элит. Тем не менее до 1990-х гг. такая практика не была институционализирована, проявляясь в цензуре, самоцензуре, приоритетном внимании одним сюжетам и сознательной маргинализации целых эпох в тех или иных национальных историографиях, существовавших, как правило, в рамках авторитарных режимов.
Если на протяжении 1990 - 2000-х гг. историческая политика оставалась преимущественно западным явлением, то в 2010-е гг. элиты и в других регионах осознали ее эффективность, что привело к появлению ее новых национальных версий. Элиты государств Азии, подобно правящим группам Запада, осознали важность идеологически мотивированного применения прошлого, что содействовало генезису и развитию новых форм политики памяти. Одним из таких государств оказалась Монголия, где сложились свои подходы к проведению исторической политики. Монгольская политика памяти свидетельствует о значительном уровне интеграции национальных интеллектуалов в международный контекст развития мемориальной культуры.
Историческая политика, проводимая монгольскими элитами, актуализирует общие и уникальные формы применения прошлого в сравнении с аналогичной активностью в странах Запада и Востока. Государство в современной Монголии стало основными заказчиком мемориального канона и играет одну из ведущих ролей в политике памяти. Политические элиты, как в других странах, формируют повестку дня исторической политики, содействуют принудительной ревиталили-зации или коллективной амнезии тех или иных моментов прошлого. Государство определяет набор тех исторических событий, которые следует интегрировать в мемориальный канон путем их социальной визуализации и более активного обсуждения в обществе.
Цель и задачи статьи
В центре авторского внимания в настоящей статье - проблемы политики памяти в современной Монголии. Целью статьи является анализ монгольской исторической политики через конструирование образов прошлого, обеспечивающих консолидацию общества и нации в конце 2010-х - начале 2020-х гг., что отличает актуальную модель мемориальной культуры от версии 1990-х гг., основанной на визуализации травматического опыта, связанного с комемморацией репрессий как коллективной травмы. Поэтому задачи статьи - изучение государственных нарративов в современной политике памяти, анализ особенностей и проявлений визуальных форм исторической политики, выяснение ее роли в функционировании мемориального канона и ревизии истории, выявление перспектив исторической политики в современной Монголии.
Методология и историография
Настоящая статья в сфере методологии основана на достижениях современной историографии, сфокусированной на изучении коллективной памяти [45]. Рост интереса историков к проблемам памяти привел к мемориальному повороту, изменив векторы развития исторического знания. Наряду с традиционными нарративными и дискурсивными формами науки о прошлом, формируемых социальными и этническими группами, в число приоритетных тем вошла коллективная память [54]. Мемориальный поворот привел к росту специализации историков, но среди приоритетных проблем оказались вопросы функционирования механизмов мемориальных культур в контекстах создания коллективного прошлого [4], большей актуализации одних его моментов в ущерб другим [31]. Эти проблемы пребывают в центре теоретических штудий, что существенно влияет на изучение исторической политики как формы функционирования памяти в национальных историографиях[8].
Современная историография памяти отличается рядом особенностей. Среди приоритетных направлений [8] изучения коллективной памяти - выяснение общих принципов ее функционирования в рамках культурной амнезии или попыток конструирования прошлого [35]. Историческая политика воспринимается в контекстах воображения сообществ или изобретения традиций. Для значительной части работ, посвященных политике памяти характерно стремление к ее четкой локализации в контекстах истории национализма или интеллектуальной истории [5]. Подавляющее большинство современных исследований, посвященных исторической политике, ограничивается анализом ее конкретных версий [1]. Современная историография исторической политики, несмотря на междисциплинарность, отличается тематической и географической неравномерностью в проведении исследований мемориальных культур [39]. Если европейская и американская политика памяти изучается системно [2], то проблемы мемориальных культур обществ Азии [36], включая монгольское [42], изучены в меньшей степени.
Суммируя достижения историографии, сфокусированной на политически и идеологически мотивированных формах применения истории, во внимание следует принимать ряд факторов, которые, как полагает автор, влияют на выработку и функционирование версий и проявлений мемориальной культуры в Монголии. В научной литературе сложилась тенденция последовательного разграничения категорий "историография" и "историческая политика" как нетождественных и выполняющих различные функции. Это вовсе не означает, что профессиональные историки из академических институтов и университетов не могут быть вынужденными или добровольными участниками исторической политики, а профессиональные политики могут иметь историческое образования, используя факты прошлого, превратно ими трактуемые, для достижения собственных политических целей. Монгольский случай исторической политики интересен в том плане, что в отличие от других (преимущественно европейских) обществ демонстрирует солидарность политического класса и академического сообщества в опросах использования истории как формы идеологической легитимации существующего политического режима. Поэтому если оппозиция "академические интеллектуалы" / "профессиональные политики" вполне применима для анализа и описания проявлений и особенностей исторической политики в европейских обществах, то для характеристики мемориальной культуры в монгольском обществе она применима в меньшей степени.
"Институты памяти" в исторической политике современной Монголии.
Монгольское общество к проблемам памяти обращается периодически, что связано с ее вторичностью в инструментарии политических элит. Исторически для монгольского общества не было характерно западное отношение к историческому времени как прогрессу, что позволило в ХХ веке европейским интеллектуалам, по мнению французского историка Максима Раймона-Дюфура, превратить прошлое в предмет идеологических манипуляций [50]. Кроме этого в Монголии, подобно некоторым другим обществам, до начала процессов демократизации "не
менялись содержательные, методологические и терминологические модели интерпретации истории" [10, с. 21].
Эти модели оставались в основном позитивистскими по своей методологии, формируя особый тип нарратива, основанный на воспроизводстве линейной, преимущественно социально-экономической и политической истории, адаптированный под запросы того или иного, как правило, модернизирующегося общества, что позволяло ограничено учитывать и актуализировать его национальные и этнические особенности. Монгольская элита обратилась к применению западных методов восприятия прошлого вынужденно и позднее, чем это начали делать европейские общества. Вторичность монгольской исторической политики в этом контексте становится заметной в случае ее активного использования, которое, как правило, связано с решением внутриполитических задач, стоящих перед элитами.
Важную роль в функционировании монгольской политики памяти играют юбилейные даты, внутренние политические процессы, связанные с предвыборной мобилизацией электората. Кроме этого, во внимание следует принимать и то, что основным участником политики памяти в Монголии является государство, которое в 2019 г. инициировало попытку консолидации коллективной памяти в рамках музеефикации сложившегося к тому времени мемориального канона. В качестве инструмента укрепления культуры исторической памяти была использована универсальная тактика, которая применялась и в других странах, где политические элиты активно использовали прошлое в качестве мобилизационного и легитимационного ресурса. В 2019 г. по инициативе властей был организован музей "Чингисхан", который позиционировался в качестве инструмента актуализации в обществе идеи, что монголы - "народ с древней государственной историей и богатым культурным наследием" [17]. Музейный комплекс, построенный в Улан-Баторе, был призван также историзировать город, актуализируя его коллективную память, что вызывало определенные затруднения, связанные с "вписыванием" памяти о Чингисхане в городские пространства архитектурно постсоветского города, хотя с проблемами синтеза исторической памяти и урбанизации сталкиваются не только монгольские участники исторической политики [55].
В 2020 г. премьер-министр У Хурэлсух в связи со строительством музея указывал на то, что он призван консолидировать историческую память: "это будет уникальный памятник культуры, унаследованный от наших предков, великое историко-культурное интеллектуальное наследие, связанное с историей монголов... тем самым мы передаем нашу историю нашим детям" [23]. Директор музея Сампил-дондов Чулуун указывал на его уникальную роль в развитии и сохранении исторической памяти, подчеркивая, что это - "не музей Чингисхана, а национальный музей его имени" [17]. Среди основных задач музея - консолидация исторической памяти на основе государственного нарратива, центральная роль в котором отводится именно Чингисхану. Обращение именно к образу Чингисхана, который стал центральным в современной политике памяти Монголии, не является случайным. По мнению американо-российского историка Н. Копосова, обращение к прошлому как источнику "объединяющих мифов, особенно после того, как ожидания на будущее не оправдались, явление универсальное и отнюдь не уникальное" [44]. Похожие тенденции характерны и для политики памяти Монголии, правящие элиты которой стремятся обеспечить политическую консолидацию режима, обращаясь к символически значимым ресурсам истории.
Одна из первых выставок была приурочена 859-летию со дня рождения Чингисхана и Дню монгольской гордости, получив символическое название "Монгол-чуудын дурсамж: Чингис Хаан" ("Воспоминания монголов: Чингисхан" [13]), что было призвано подчеркнуть системное значение образа хана для современного мемориального канона Монголии. Целью выставки стала демонстрация образов Чингисхана в монгольской исторической памяти через призму "национальной монгольской гордости" [19]. Поэтому С. Чулуун позиционирует музей не только как структуру, которая внесёт "ценный вклад в восстановление монгольской гордости, патриотизма и национализма" [17], но и организацию, способную пред-
ставить консолидированную память монголов как политической нации, которая включала бы хуннских правителей, политическую элиту Монгольской империи и Золотой Орды. Решению именно таких задач подчинена структура музея, включающая Зал древних монгольских государств, Большой монгольский зал, Зал Монгольской империи, Монгольский зал ХУ-ХХ вв., Зал гордости монголов [25]. В этой ситуации примечательно и то, что этот музей, как институт памяти, практически с самого начала функционирует, сочетая режимы виртуальности и аналоговости, что в целом соотносится с общими тенденциями развития коллективной памяти. В связи с этим американская исследовательница Г. Адамс подчеркивает, что если "цифровая коммуникация представляет будущее политики, то цифровые записи, которые остаются - это также будущее, определяющее траекторию культурной памяти" [30]. Поэтому Музей практически с самого начала активно использует виртуальные ресурсы как каналы активизации коллективной исторической памяти.
Перед Музеем была поставлена задача визуализации неразрывности государственной традиции и исторической памяти от хуннских предков до современной Монголии. Подобная миссия в целом вписывается в логику развития музеев как мест актуализации коллективной памяти. По мнению Ф. Бодегштейн, в современных обществах "музейные дискурсы обычно относятся к числу средств, позволяющих заставить посетителя почувствовать себя участником, а не пассивным наблюдателем своей "собственной" истории" [33]. В случае с Музеем Чингисхана перед ним ставились сходные задачи, хотя история и память в значительной степени были подвергнуты персонификации вокруг фигуры одного правителя. Поэтому центральной идеей актуальной политики памяти становится не просто концепция континуитета, но и мифологема, согласно которой "современная Монголия - это наследие Чингисхана" [17]. Таким образом, хотя Монголия не имеет специальных институтов памяти, аналогичных по своим функциям тем, которые существуют в Европе, музей "Чингисхан" фактически играет очень близкую роль, став институцией, ответственной за формирование мемориального канона, способного консолидировать общество. Превращению Музея Чингисхана в монгольский аналог институтов памяти содействует присоединение к нему в 2022 г. Монгольского государственного исторического музея [24]. Подобные меры были направлены на унификацию коллективной памяти, а музей, как государственная институция, увеличивал свою видимость в проведении исторической политики. Появление Музея Чингисхана было подчинено решению задач исторической политики и превращению истории в символический ресурс для легитимации элит и упрощения идеологической мобилизации населения через большую визуализацию нарративов древней истории. Поэтому, вероятно, права американская исследовательница мемориальной культуры Кэролайн Э. Джэнни, которая полагает, что "память о прошлом - это всегда память о настоящем, память о применении прошлого для утверждения социальных, культурных и политических идеалов" [41]. Подобная логика определяет и механизмы функционирования исторической политики в современной Монголии, где прошлое, редуцируемое до образов великих деятелей монгольской истории, является не более чем символическим ресурсом, используемым для консолидации общества.
Другим государственным учреждением, вовлеченным в реализацию исторической политики, является "Чингис хааны ев, соёлын хYрээлэн" (Институт наследия и культуры Чингисхана), созданный в 2019 г. В рамках официальной версии коллективной памяти Чингисхан позиционируется как "гений второго тысячелетия, основавший Великую Монголию и положивший начало золотому веку монгольской истории" [27]. В этом контексте политика памяти в Монголии повторяет ошибки, допущенные элитами в других странах, когда, по мнению М. Синхи, "национальное примирение или строительство нации" становилось результатом "забвения" моментов истории [53], которые воспринимались как идеологически неудобные. В число задач Института входит "прославление роли Чингисхана в монгольской и мировой истории, разработка единой политики и программы, направленных на
распространение и популяризацию наследия и культуры Монгольской империи за рубежом, проведение фундаментальных исследований по установлению норм и созданию правовой среды использования обрядов, почестей и имен, связанных с Чингисханом, в общественных отношениях" [28]. В 2021 г. Институт оказался среди основных участников политики памяти, активно организовывая коммемора-тивные мероприятия, связанные с 860-летием со дня рождения Чингисхана [16], чем содействовал еще большей мифологизации его роли и придания ему системообразующего значения в современной мемориальной культуре Монголии.
В 2022 г. Институт начал применять стратегии "проработки прошлого", характерные для "институтов памяти" в Европе. Использование западного опыта выразилось в популяризации официального мемориального канона путем его большей актуализации в общественных пространствах. Например, 30 марта 2022 г. Институт провел презентацию "Чингис хааны байгуулсан дэлхий ертенц" ("Мир, основанный Чингисханом") для воспитателей и сотрудников детского сада № 187 Налайхского района "с целью прославления роли Чингисхана" [25]. Институт оказался не только одним из реализаторов политики памяти в современной Монголии. На него были возложены обязанности организации коммеморативных мероприятий, призванных консолидировать мемориальный канон коллективной памяти фактически путем "изобретения традиций". Таким образом, Институт был призван не только проводить академические исследования, но и формировать позитивный образ Чингисхана, то есть фактически участвовать в воспроизводстве идеологических мифологем.
Трансформации образа Чингисхана в современной монгольской модели культуры памяти, рассмотренные нами выше, отражают общие тенденции развития национальной идентичности. Кристофер Каплонски, комментируя трансформацию его образа в национальной идентичности монголов в ХХ веке в условиях авторитарной модернизации, подчеркивает, что "Чингисхан вовсе не был фигурой умолчания в социалистической Монголии. На самом деле ограничены были лишь рамки возможной интерпретации и оценки значения этого исторического деятеля" [43], что не мешало локализовать его фигуру в коллективной исторической памяти. Процессы демократизации, начавшиеся в 1990-е гг., привели в замене социально-экономической доминанты в историографии национально ориентированными интерпретациями. Поэтому образ Чингисхана оказался не только чрезвычайно привлекательным для историков, но и крайне удобным для новой волны идеологически мотивированных интерпретаций.
Склонность историков к поиску консолидирующих символов, которые способны объединить нацию, привела к тому, что Чингисхан стал ассоциироваться с подлинной и реальной монгольской исторической памятью и идентичностью, которые в социалистический период, если не были подавлены, то получали жестко детерминированные преимущественно социально-экономические и идеологически мотивированные интерпретации. Таким образом, Институт наследия и культуры Чингисхана фактически легитимирует и закрепляет те тенденции в функционировании исторической памяти, которые были запущены в результате формирования новой мемориальной культуры в 1990-е гг., когда в ее основу были положены не идеологические, а национальные мотивы.
В связи с этим представители профессионального сообщества историков от формирования самой концепции музея оказались отстранены, что стало причиной критики проекта с их стороны. Определенное неприятие такой версии исторической политики стало следствием понимания того, что "историей можно злоупотреблять" [52]. Подобные некорректные применения прошлого, как правило, инициируются элитами, которые действуют не в интересах истории как науки, но стремятся интегрировать ее в политическую культуру. Актуальный опыт монгольской политики памяти актуализирует ее универсальные закономерности и расхождения с академической наукой, так как, по мнению Дэвида В. Блайта, "память часто кому-то принадлежит в то время как история интерпретируется, память передается из поколения в поколение, а история пересматривается" [32]. По-
этому попытки политизации истории, ее интеграции в механизмы политической легитимации могут вызывать как непонимание, так и отторжение со стороны представителей научного сообщества.
Ситуация неприятия исторической политики как формы манипуляции с прошлым со стороны научного сообщества не уникальна для современной Монголии. По мнению американского историка Джэймса Гроссмана, следует различать "историю, связанную с политикой, и историю, движимую политикой" [38]. Если современные монгольские интеллектуалы различают две эти формы функционирования истории в обществе, то они неизбежно оказываются критиками политики памяти, так как она строится на подчинении истории как науки и актуализации ее сервилизма относительно элит. Д. Анхбаяр, профессор МонГУ указывал на то, что историков не привлекали ни в каком качестве для сотрудничества с администрацией музея [23]. Непонимание академических интеллектуалов вызвала и структура музея: "истории Чингисхана и Монгольской империи были отведены только пятый и шестой этажи. Третий и четвертый этажи посвящены истории древних государств во главе с хуннами, а пятый и шестой этажи - истории Чингисхана и Монгольской империи... седьмой и восьмой этажи будут посвящены маньчжурскому периоду и Богдовскому ханству Монголии. Так какая же необходимость называть этот музей имени Чингисхана?" [22].
Другие представители академического сообщества также высказывали критические замечания. Например, Ж. Гэрэлбадрах указывал на нелогичность и непродуманность общей логики позиционирования коллективной памяти в Музее Чингисхана, подчеркивая, что фигура самого правителя потеснена в экспозиции моментами, которые актуализируют более поздние этапы монгольского прошлого [23]. Подобная ситуация, по мнению Н. Копосова, не может быть признана уникальной и исключительной, так как "историки теряют контроль над исторической памятью во всем мире" [43]. Поэтому проведение политики памяти современными монгольскими элитами в условиях минимального учета мнения академического сообщества только подчеркивает универсальность ситуации.
Несогласие части представителей интеллектуального сообщества с государственной моделью исторической памяти актуализирует ее родовые особенности, которые в монгольском случае ограничиваются мифологизацией прошлого вокруг одной фигуры, воображаемой в качестве отца нации; преимущественно государственным формированием исторической политики и воспроизводимой в ее рамках мемориальной культуры и, как следствие, традиционной направленностью функционирования мемориального канона, который является маскулинным [34], что автоматически исключает альтернативные версии проведения коммемо-ративной политики.
Критика официальной политики памяти со стороны представителей академического сообщества фактически осталась неуслышанной, так как историография и историческая политика в современных обществах развиваются не параллельно, но разнонаправленно. Если историческая наука опиралась на принципы гуманитарной эпистемологии, воспринимая прошлое как познаваемую категорию, то политика памяти, по мнению турецкого историка Нурана Ишика, представленная "официальными дискурсами прошлого", всегда опиралась на "использование символических форм легитимации, включая прославление, мистификацию, риту-ализацию, воспринимаемых как модусы власти в понимании истории" [40]. Таким образом, расхождение академического сообщества и участников политики памяти подчеркивают универсальность фрагментации обществ, элиты которых ее активно практикуют. Поэтому в Монголии, как и других странах, историческая политика актуализирует свой сервилистский и ситуативный характер.
Историческая политика в Монголии в начале 2020-х гг.
Рост интереса к коллективной памяти, как правило, связан с электоральными циклами (например - с парламентскими выборами 2020 г.) или с проведениями юбилейных мероприятий, используемых для консолидации мемориального канона и продвижения определённых представлений о прошлом.
Последняя крупная волна активизации исторической политики имела место перед выборами 2020 г., когда международная общественная организация "Сэргэ-лэн Интернэйшнал Экспедишн" выступила с призывом 'Тндэсний ой санамжийг хамтаар сэрээе" ("Разбудим нашу национальную память вместе"). С. Сэргэлэн, руководитель организации, подчеркивая важность исторической памяти для монгольского общества, указывал на то, что "национальная память - это сложное понятие, которое состоит из общего языка, истории, культуры, общих обычаев и устремлений нашей памяти. Люди с общей памятью называются нацией. Нам необходимо всегда быть свободными от памяти других народов - это неприкосновенность существования этого народа" [18]. По мнению французской исследовательницы политической памяти Д. Наполи, "взаимосвязь между историографическим производством, процедурами политической и социальной памятей, показывает, в какой степени память нуждается в истории, но последняя с трудом ищет средства собственной репрезентации прошлого перед угрозой ассимиляции или кризиса традиционных ориентиров историографического дискурса" [35]. Поэтому, если история как наука не в состоянии артикулировать себя и свою роль в современном обществе, она оказывается в ситуации институционализированной зависимости от элит, что стимулирует редукцию истории из формы знания в политику памяти как элемент политической режима.
Монгольская версия исторической политики направлена на активизацию национальной памяти как элемента управления и укрепления государства. По мнению С. Сэргэлэна, политика памяти является основой эффективной государственности. Поэтому примерами проведения эффективной исторической политики, по его мнению, следовало признать КНР и РФ. Возможность использования зарубежного опыта политики памяти он связывал исключительно с монгольскими национальными интересами, указывая на то, что именно стратегии развития и укрепления исторической памяти могут стать основой последующего существования монгольской нации. Другой монгольский политик Д. Эрдэнэбаатар, в начале 2020-х гг. указывал на важность внешних неблагоприятных факторов в развитии монгольской исторической памяти. Д. Эрдэнэбаатар продвигал преимущественно государство-центричные нарративы в политике памяти, подчеркивая, что Монголия, как современное государство, возникло относительно поздно, в 1911 г., что, по его мнению, не отменяло более древние традиции государственности.
Поэтому, внешние факторы оценивались им негативно, так как глобализация воспринималась как угроза сохранению монгольской коллективной памяти. Именно поэтому Д. Эрдэнэбаатар в 2020 г. призывал "защитить историю нашей страны от иностранной агрессии", указывая на необходимость на выборах поддерживать кандидатов, которые "дорожат своим языком и культурой, уделяя первостепенное внимание безопасности своей нации" [18]. Подобные нарративы актуализировали сервилизм исторической политики как метода решения задач консолидации, которые периодически становятся актуальными для элит, особенно - в период проведения выборов. Именно в рамках выборов монгольская политика памяти актуализировала нарративы древней государственности, "2300-летней истории", воспринимаемой утилитарно в качестве одного из символических ресурсов для решения задач накануне парламентских выборов, что призвано визуализировать то, как у "каждого монгола формируется национальная память и патриотизм" [18].
Историческая политика в Монголии в 2020 г. в преддверье выборов актуализировала неразрывность исторического процесса и регионального пространства, воображаемого как монгольское. Поэтому общественные активисты, вовлеченные в политику "проработки прошлого", особо подчёркивали то, что "сегодняшние монголы - это народ с очень древней историей, насчитывающей около 2300 лет. Мы, монголы, народ, никуда не ушедший из бассейнов рек Орхон, Селенга, Туул, Хануй и Хунуй" [20]. Именно в этих пределах активисты исторической политики в Монголии инициируют учет памятников материального наследия [14], что воспринимается как одна из возможностей визуализации монгольской исторической памяти и непрерывности присутствия монголов в регионе.
В 2021 г. Монголия отмечала столетие революции, что вынудило внести коррективы в мемориальный канон. Акторами коммеморативных мероприятий стали представители политических элит и интеллектуалы, призванные консолидировать коллективную память путем интеграции исторического и актуального опыта монгольской государственности. С этой целью в декабре 2021 г. в Улан-Баторе прошла конференция "1921 оны Ардын хувьсгал - 100 жил, тYYх ба орчин Yе" ("100 лет Народной революции 1921 года, история и современность"). 1921 г., конструируемый в мемориальном пространстве Монголии в категориях "революции", занимает особое место в современной культуре памяти, воспринимаясь как начало модернового государственного проекта, что в некоторой степени сближает монгольские стратегии "проработки прошлого" с аналогичными манипуляциями историей со стороны европейских элит [51]. В большинстве современных обществ работа практикующих историков "не может быть сведена к производству эмпирических исследований" [47], что превращает их в агентов государственной политики памяти.
Поэтому Д. Рэгдэл, Президент Монгольской академии наук, в 2021г. подчеркивал, что "век назад монгольский народ с помощью своего северного соседа, Советской России, освободил свою страну от иностранной агрессии, что позволило произойти глубоким изменениям. Национально-демократическая революция 1921 г. открыла новую эру в истории независимости и развития страны" [12]. Монгольский мемориальный канон актуализировал свой гетерогенный и синтетический характер, что проявилось в признании внешнего фактора в истории событий 1921 г. и их преимущественно положительном восприятии в то время как другие страны [50] моменты собственного революционного опыта в современных культура памяти подвергли ревизии.
Функционирование образов 1921 г. и их производных, связанных в первую очередь с историей МНР, отражает основные тенденции современной коллективной памяти в Монголии. К началу 2020-х гг. монгольское общество утратило интерес к критике и ревизии исторического опыта МНР [37], предпочтя сосредоточиться на мифологизации более отдаленного с хронологической точки зрения. Поэтому, не деятели МНР [48], но средневековые правители, оказались боле подходящими фигурами для мифологизации и приданию им центрального статуса в мемориальном каноне. В этой ситуации попытки актуализации памяти именно о средневековой истории, воображаемой в героической системе координат, носят в современной политике памяти системный и регулярный характер. Обращение к историческому наследию МНР, наоборот, стало ситуативным, представляя в большей степени не обязательный, а факультативный, дополнительный элемент актуальной монгольской исторической политике и формируемой в ее рамках коллективной памяти.
Признание прогрессивной роли Советской России указывает на то, что мемориальная культура Монголии не знала процессов декоммунизации в объемах сравнимыми с изменениями исторических памятей в Европе. Монгольские интеллектуалы указывали на незавершенность оформления мемориального канона, признавая и то, что "еще предстоит дальнейшее изучение истории этой революции, выявление новых источников, изучение наиболее спорных и сложных вопросов, достижение общего понимания" [12]. В этой ситуации современные монгольские интеллектуалы оказываются вынужденными или добровольными (в значимости от ситуации и политической конъюнктуры) агентами политики памяти в силу того, что "мемориальная революция, придавая памяти большую ценность по сравнению с историей ставит под сомнение социальную функцию историков" [47] как форматоров и хранителей коллективной памяти в обществах. Эта трансформация стала возможной в силу того, что манипуляции с прошлым были монополизированы политическими элитами. Поэтому политика памяти превращает мемориальную культуру в набор нарративов, которые пересматриваются, и чья интерпретация зависит от идеологической конъюнктуры и предпочтений правящих элит.
Историческая политика в Монголии решает несколько задач, связанных с консолидацией этничности и идентичности монголов как гражданской политической нации. Подобная многовекторность не только актуализировала сервилизм интеллектуалов в отношении элит, но и указывала на определённый уровень консолидации общества, склонного применять политику памяти для актуализации как образов Другости, так и для продвижения концептов Самости. В целом государственная политика памяти имеет различные проявления, включая в себя ком-меморативные практики, связанные с разного рода юбилеями. Например, в 2022 г. Монголия отмечала не только 50-летие установления дипломатических отношений с Японией, но общественные активисты связали эту дату с 700-летием монголо-японского сотрудничества [20], что актуализирует манипулятивный характер политики памяти.
Визуализация политики памяти в начале 2020-х гг.
Современная политика памяти в Монголии активно использует визуальные ресурсы, связанные с массовой культурой. Стратегии визуализации исторической памяти разнообразны. Одной из форм визуализации памяти является публикация фотографических источников по новейшей истории Монголии [29], что актуализирует гетерогенность коллективной памяти, в которой представлены проблемы социальной и культурной модернизации, которые содействовали размыванию и эрозии традиционной идентичности, миграции памяти в содержательно и культурно иные пространства в условиях урбанизации. Визуализация памяти активно используется в рамках празднования юбилеев монгольских аймаков. В 2022 г. коммеморативные мероприятия в Архангайском аймаке стали попыткой реакту-ализации коллективной исторической памяти на национальном и региональном уровнях одновременно, что выразилось в издании специализированного фотоальбома, призванного визуализировать основные моменты монгольской памяти ХХ века [15]. Дундговский аймак в 2022 г. отметил свое 80-летие, что привело к активизации политики памяти на региональном уровне и проявилось в инициативе местных властей и общественности издать книгу [11], которая систематизировала бы основные моменты в регионализированной версии монгольской исторической памяти, содействуя визуализации наследия и сложившейся мемориальной культуры. Особенностью политики памяти на региональном уровне стало то, что власти Дундговского аймака инициировали через средства массовой информации сбор личных фотографий и свидетельств истории Монголии во второй половине ХХ века, что актуализировало не только официальные государственные формы исторической памяти, но и низовые формы мемориальной культуры.
Участниками исторической политики стали лидеры монгольской поп-культуры. Среди последних - рок-группа "Ни", культивирующая "хуннский" стиль в современной монгольской музыке, что фактически представляет пример "изобретения традиций". Участники группы видят ее миссию в сохранении и ревита-лизации исторической коллективной памяти путем популяризации традиционных музыкальных инструментов, включая моринхур и топшуур, и продвижения монгольской этнической музыки в мире, что, по их мнению, является "отличным способом подчеркнуть уникальность жанра хуннского рока", позволяющим интегрировать в современное искусство "традиционные ценности, унаследованные от наших предков сотни лет назад" [21].
Визуализация исторических образов прошлого стала важным элементом актуальной политики памяти, приводимой современными монгольскими элитами и интеллектуальными сообществами. Развитию визуальных форм политики памяти содействовало и постепенное "перетекание" образов национального прошлого из исключительно политической в культурную сферу. Визуальные версии последней оказались не менее эффективными в процессах консолидации общества и распространении идеологически значимых для элит нарративов, связанных, например, с древними государственными традициями монголов или их героической борьбой за независимость и сохранение собственной идентичности.
Особенности монгольской модели исторической политики
Анализируя монгольскую версию исторической политики, исходя в методологическом плане от той модели анализа мемориальных культур, которая применяется для изучения аналогичных явлений в европейском контексте, мы можем выделить основные характеристики политики памяти в Монголии.
Во-первых, на современном этапе проведения политики памяти в ее официальной версии в Монголии центральное место занимает продвижение государственных нарративов, что преследует несколько целей. Превращение государства в основного героя истории, которая пишется как национальная, призвано одновременно содействовать консолидации идентичности монголов как политической и гражданской нации, укреплять официально санкционированный элитами мемориальный канон.
Во-вторых, актуализация государственных нарративов в политике памяти подчеркивает решимость элит актуализировать континуитет со своими предшественниками, воображаемыми "великими предками". Центральной фигурой в современном мемориальном каноне становится Чингисхан. Организации, которые воспроизводят функции европейских "институтов памяти" сфокусированы на изучении наследия и роли хана в коллективной памяти, что содействует легитимации режима.
В-третьих, подобные нарративы в исторической политике имеют прикладное значение, подчеркивая непрерывность в развитии монгольских государственных традиций. Классической формой мемориальных практик стало обращение к образам государств прошлого, воображаемых как монгольские, что ведет к их интеграции в обобщающие схемы истории, написанные в линейной системе координат.
В-четвертых, превращение государственности в основного "героя" исторической политики в Монголии призвано укрепить взаимосвязь между категориями "государство" и "нация". Поэтому образы государственности связываются с образами Чинхисхана, актуализируя героическую мифологему политики памяти, которая представляет собой систему идеологически мотивированных манипуляций прошлым.
В-пятых, историческая политика в Монголии в отличие от Европы институционализирована в меньшей степени, в стране не созданы специальные "институты памяти", что позволяет ей выполнять задачи, связанные с легитимацией элит и консолидацией идентичности.
Выводы
Таким образом, в современной Монголии мемориальный канон формируется как один из результатов проводимой элитами исторической политики, в рамках которой особое место занимает концепт "государственность", соотносимая с категорией "монгольскости". В этом отношении актуальная историческая политика отличается от той, которая проводилась элитами в 1990-е гг. путем актуализации травматических моментов коллективного прошлого, что содействовало определенной фрагментации общества. На актуальном этапе политика памяти элитами используется для консолидации социума. Поэтому, центральными "героями" исторической политики становятся монгольская нация и монгольская государственность, воспринимаемые не как модернистские конструкты, но как исторически существовавшие данности, в идентичности и тождественности которых на политическом и академическом уровне в условиях доминирования этноцентричных интерпретаций истории не принято сомневаться.
Современная версия политики памяти, реализуемая в Монголии, представляет собой набор динамично развивающихся мемориальных практик, активно реализуемых, используемых и применяемых политическими элитами и связанными с ними интеллектуальными сообществами.
Основными чертами исторической политики являются 1) замедленный характер развития и применения исторической политики, так как к институционализированному ресурсу манипуляции историей монгольские политические элиты обратились позже, чем его начали использовать правящие группы в Центральной
Европе, 2) доминирование нарративно-дискурсивных практик, 3) возрастание роли применения визуальных образов как ресурса коллективной памяти. Европейской опыт свидетельствует о возрастании роли визуальности в функционировании коллективной памяти.
Что касается возможных тенденций дальнейшего функционирования политики памяти, то в этом контексте 1) не представляется возможным исключать, что монгольские политические элиты актуализируют визуальные уровни мемориальной культуры в ближайшей хронологической перспективе в большей степени, чем они делают это на современном этапе, 2) развитие монгольской коллективной памяти будет актуализировать общие тенденции функционирования мнемонических пространств транзитных обществ в целом и национальные особенности монгольского социума в частности, 3) другие исторические нарративы, связанные с образами второй мировой войны и национальной модели авторитаризма, будут актуализироваться ситуативно в зависимости от идеологической конъюнктуры, 4) поэтому утилитарный характер прошлого может стать более выраженным, так как оно, являясь символическим ресурсом, будет применяться и активно использоваться элитами для консолидации монгольского общества..
Литература
1. Воронова О.Е. Историческая политика Российской Федерации // Вопросы истории. 2021. № 11-3. С. 282-287.
2. Голотина А.И. Молодежь и историческая политика в Германии (на примере юбилеев Освободительной войны 1813-1815 гг.) // Вопросы всеобщей истории. 2020. № 23. С. 320-326.
3. Желдыбаева А.Т. Политика памяти и культурный имидж Республики Казахстан // Дневник Алтайской школы политических исследований. 2019. № 35. С. 108-112.
4. Крамаренко М.Б. Историческая политика как инструмент внешнего воздействия на идентичность // Постсоветские исследования. 2021. Т. 4. № 1. С. 33-42.
5. Кирчанов М.В. "Они сражались за родину?", или как "патриотические предатели" стали героями массовой культуры в незападных политиках памяти // Новое прошлое / The New Past. 2020. № 2. С. 164179.
6. Лескинен М.В. Историческая политика и национальная мифология: "постправда" и наука на государевой службе // Новое прошлое / The New Past. 2021. № 2. С. 66-82.
7. Миллер А. Россия: власть и история // Pro et contra. 2009. № 3-4. С. 6-24.
8. Наумов Д.И. Историческая политика: теоретические, институциональные и социокультурные основы // Вестник Белорусского государственного экономического университета. 2021. № 1 (144). С. 105-113.
9. Новак Ю.В. Историческая политика как предмет социально-философского анализа // Журнал Белорусского государственного университета. Социология. 2020. № 1. С. 60-66.
10. ЛЫднер Р. Нязменнасць i змены у постсавецкай пстарыяграфм Беларус // Кантакты i дыялоп. 1996. № 3. С. 20-25.
11. Алтантогос Д. Аймгийн 80 жилийн ойн тYYх, ев соёлын гэрэл зургийн архив YYсгэнэ (Создать фотоархив к 80-летию истории и наследия аймака) // Монцамэ. 2018. Хоёрдугаар сарын 17. URL: https:// montsame.mn/mn/read/290035 (дата обращения: 24.04.2022).
12. Балор Ж. Ардын хувьсгалын тYYхийг цаашид гYнзгийрYYлэн судлах шаардлагатайг онцлов (Подчеркнем необходимость дальнейшего углубленного изучения истории Народной революции) // Монцамэ. 2021. Арванхоёрдугаар сарын 10. URL: https://montsame.mn/mn/read/283756 (дата обращения: 24.04.2022).
13. Батболдоос Н. Чингис Хаан Музей анхны цахим Yзэсгэлэнгээ енеедер нээнэ (Музей Чингисхана открывает сегодня свою первую онлайн-выставку) // Улаанбаатар хотын мэдээ. 2021. Арваннэ^гээр сарын 23. URL: https://ubmedee.mn/index.php?view=article&type=item&val=14265 (дата обращения: 24.04.2022)
14. Гантуяа Б. ТYYх соёлын Yл хедлех дурсгалын тооллого 50 хувьтай Yргэлжилж байна (Инвентаризация недвижимых памятников истории и культуры продвинулась на 50 процентов) // Монцамэ. 2022. ДеревдYгээр сарын 8. URL: https://montsame.mn/mn/read/294333 (дата обращения: 24.04.2022)
15. Гэрэлт-Од Б. "Архангайн зуун зураг, зуун тYYх" цомог, гэрэл зургийн Yзэсгэлэн нээнэ (Подготовлен альбом и фотовыставка "Архангайские сто фотографий, сто историй") // Монцамэ. 2018. Хоёрдугаар сарын 2. URL: https://montsame.mn/mn/read/290674 (дата обращения: 24.04.2022)
16. Дэлхийн ев-Бурхан Халдун, Чингис хаантай холбогдох соёлын дурсгалт газрын хадгалалт, хамгаалалт хэлэлцуулэг зохион байгуулав (Всемирное наследие - сохранение и защита памятников истории и культуры, связанных с богом Халдуном и Чингисханом). URL: https://chinggisinstitute.gov.mn/ mn/content/delkhiyn-v-burkhan-khaldun-chingis-khaantay-kholbogdokh-tkh-soelyn-dursgalt-gazryn-khadgalalt-khamgaalalt-kheleltsleg-zokhion-bayguulav (дата обращения: 24.04.2022)
17. Менхбаатар С. Сампилдондов Чулуун: "Чингис хаан" музей бол Монголын эзэнт ^рний тYYхийн тев (Сампилдондов Чулуун: Музей Чингисхана - исторический центр Монгольской империи) // Монцамэ. 2021. ДеревдYгээр сарын 11. URL: https://montsame.mn/mn/read/280157 (дата обращения: 24.04.2022)
18. Нандинцэцэг Л. "Тндэснийхээ ой санамжийг хамтаар сэрээе" уриалга дэвшYYллээ ("Разбудим нашу национальную память вместе") // Монцамэ. 2020. Тавдугаар сарын 12. URL: https://montsame.mn/ mn/read/225094 (дата обращения: 24.04.2022)
19. Оргил Э. Чингис Хаан Музей анхны цахим Yзэсгэлэнгээ (В музее Чингисхана открылась первая онлайн-выставка) // Gogo.mn. 2021. Тавдугаар сарын 11. URL: https://gogo.mn/r/0ym6y (дата обращения: 24.04.2022).
20. блзийсайхан Д. Япон, Монголын архивын баримтад тYшиглэн 700 гаруй жилийн харилцааны тYYхийг дэлгэлээ (На основе архивных документов раскрыта история более чем 700-летних отношений Японии и Монголии.) // Монцамэ. 2022. Хоёрдугаар сарын 25. URL: https://montsame.mn/mn/read/290821 (дата обращения: 24.04.2022).
21. Хулан Э. "Phoenix New Times": "Xy" Монголын уламжлалт хегжмийг Финикст авчирч байна ("Phoenix New Times": "Hu" приносит в Феникс традиционную монгольскую музыку) // Монцамэ. 2022. ДеревдYгээр сарын 4. URL: https://montsame.mn/mn/read/295159 (дата обращения: 24.04.2022).
22. Цэцэг Б. Чингис хаан музейн барилгын ажилд саад гарах^й (Строительство музея Чингисхана не будет остановлено) // News.mn. 2020. Хоёрдугаар сарын 4. URL: https://news.mn/r/2282208/ (дата обращения: 24.04.2022).
23. Цэцэг Б. Чингисийн музей барих шийдвэр замхрав уу, зальдав уу? (Решение построить музей Чингисхана провалилось?) // News.mn. 2021. ДеревдYгээр сарын 20. URL: https://news.mn/r/2289512/ (дата обращения: 24.04.2022).
24. ЦээсYрэн А. Монгол терийн тYYхийн музейг "Чингис хаан" музейтэй нэгтгэнэ (Монгольский государственный исторический музей будет объединен с Музеем Чингисхана) // News.mn. 2021. Аравдугаар сарын 27. URL: https://news.mn/r/2489737/ (дата обращения: 24.04.2022)
25. Чингис хаан музей. Танхим (Музей Чингисхана. Залы). URL: https://www.chinggismuseum.org/hall/ (дата обращения: 24.04.2022).
26. Чингис хаан мэндэлсний 860 жилийн ойн хYрээнд (К 860-летию со дня рождения Чингисхана). URL: https://chinggisinstitute.gov.mn/mn/content/chingis-khaan-mendelsniy-860-zhiliyn-oyn-khreend (дата обращения: 24.04.2022).
27. Чингис хааны ев, соёлын хYрээлэн: Мэндчилгээ (Институт наследия и культуры Чингисхана: Приветствие). URL: https://chinggisinstitute.gov.mn/mn/page/mendchilgee-7 (дата обращения: 24.04.2022).
28. Чингис хааны ев, соёлын хYрээлэн: Танилцуулга (Институт наследия и культуры Чингисхана: Введение). URL: https://chinggisinstitute.gov.mn/mn/page/taniltsuulga-8 (дата обращения: 24.04.2022).
29. Эрдэнэбулган X. "ТYYхэн дурсамжууд" гэрэл зургийн цомгоо хэвлYYллээ (Издан фотоальбом "Исторические воспоминания") // Монцамэ. 2018. Арваннэ^гээр сарын 23. URL: https://montsame.mn/mn/ read/172246 (дата обращения: 24.04.2022).
30. Adams G. The digital revolution and teaching about memory and political history // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2011. May 1. URL: https://www.historians.org/ publications-and-directories/perspectives-on-history/may-2011/the-digital-revolution-and-teaching-about-memory-and-political-history (дата обращения: 24.04.2022).
31. Barash J.A. Collective Memory and the Historical Past. Chicago: University of Chicago Press, 2020. 280 p.
32. Blight D.W. Historians and "memory" // Common Placa. The Journal of early American life. 2003. Vol. 2. No 3. URL: http://commonplace.online/article/historians-and-memory/ (дата обращения: 24.04.2022).
33. Bodenstein F. The Emotional Museum. Thoughts on the "Secular Relics" of Nineteenth-Century History Museums in Paris and their Posterity // Conserveries memorielles. 2011. No 9. URL: https://journals.openedition. org/cm/834 (дата обращения: 24.04.2022).
34. Bos B.A. Historical Memory and the Representation of History: Forging Connections Between National Historic Sites and Gender History // Conserveries memorielles. 2011. No 9. URL: https://journals.openedition. org/cm/836 (дата обращения: 24.04.2022).
35. Cohen A.J. War Monuments, Public Patriotism, and Bereavement in Russia, 1905-2015. Lanham, Maryland: Lexington Books, 2020. 271 p.
36. Denton K.A. The Landscape of Historical Memory: The Politics of Museums and Memorial Culture in Post-Martial Law Taiwan. Hong Kong: Hong Kong University Press, 2021. 284 p.
37. Dierkes J. Historical Memories: Contemporary Perspectives on Choibalsan // Mongolia Focus. 2020. May 14. URL: http://blogs.ubc.ca/mongolia/2020/choibalsan-vergangenheitsbewaeltigung-commemoration/ (дата обращения: 24.04.2022).
38. Grossman J. Tragedy, memory, history // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2012. October 1. URL: https://www.historians.org/publications-and-directories/perspectives-on-history/october-2012/tragedy-memory-history (дата обращения: 24.04.2022).
39. Gruenewald T. Curating America's Painful Past: Memory, Museums, and the National Imagination.
Lawrence: University Press of Kansas, 2021. 281 p.
40. Isik N.E. Politics of Counter-Memory in Turkey: Docudramatizing the Past as a Panacea for Official Discourses? // Conserveries mémorielles. 2011. No 9. URL: https://journals.openedition.org/cm/830 (дата обращения: 24.04.2022).
41. Janney C.E. Can we right the past? Memory and the Present // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2018. April 12. URL: https://www.historians.org/publications-and-directories/ perspectives-on-history/april-2018/can-we-right-the-past-memory-and-the-present (дата обращения: 24.04.2022).
42. Kaplonski Ch. Truth, History and Politics in Mongolia: Memory of Heroes. L. - NY.: Routledge, 2014. 248
p.
43. Kaplonski Ch. The Case of the Disappearing Chinggis Khaan: Dismembering the Remembering // Ab Imperio. 2005. No 4. P. 147-173.
44. Koposov N. "The armored train of memory": the politics of history in post-Soviet Russia // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2011. January 1. URL: https://www.historians.org/ publications-and-directories/perspectives-on-history/january-2011/the-armored-train-of-memory-the-politics-of-history-in-post-soviet-russia (дата обращения: 24.04.2022).
45. Mitchell P. Imperial nostalgia: How the British conquered themselves. Manchester: Manchester University Press, 2021. 244 p.
46. Napoli D. L'historiographie ou la "comédie de l'identité". Une contribution à l'étude du concept de représentation en histoire à partir des réflexions de Michel de Certeau // Conserveries mémorielles. 2011. No 9. URL: https://journals.openedition.org/cm/826 (дата обращения: 24.04.2022).
47. Noël P.-M. Entre histoire de la mémoire et mémoire de l'histoire : esquisse de la réponse épistémo-logique des historiens au défi mémoriel en France // Conserveries mémorielles. 2011. No 9. URL: https:// journals.openedition.org/cm/820 (дата обращения: 24.04.2022).
48. Radchenko S. Choibalsan's Great Mongolia Dream // Inner Asia. 2009. Vol. 11. No 2. P. 231 - 258.
49. Raymond-Dufour M. Les trajectoires dans le temps: réflexion sur le concept de "régime d'historicité" // Conserveries mémorielles. 2014. No 15. URL: https://journals.openedition.org/cm/1835 (дата обращения: 24.04.2022).
50. Rendle M., Lively А. The Antirevolutionary Commemoration: The Centenary of 1917 in Russia // History and Memory. 2021. Vol. 33. No 2. P. 3 - 45.
51. Richter J. Taming the Revolution: The Politics of Memory One Hundred Years after October // History and Memory. 2019. Vol. 31. No 2. P. 45 - 77.
52. Rieff D. The cult of memory: when history does more harm than good // The Guardian. 2016. March 2. URL: https://www.theguardian.com/education/2016/mar/02/cult-of-memory-when-history-does-more-harm-than-good (дата обращения: 24.04.2022).
53. Sinha M. Memory as history, memory as activism // Common Placa. The Journal of early American life. 2014. Vol. 14. No 2. URL: http://commonplace.online/article/memory-as-history-memory-as-activism/ (дата обращения: 24.04.2022).
54. Sodaro A. Exhibiting Atrocity: Memorial Museums and the Politics of Past Violence. New Brunswick: Rutgers University Press, 2018. 226 p.
55. Strauss J. Contested Site or Reclaimed Space? Re-membering but Not Honoring the Past on the Empty Pedestal // History and Memory. 2020. Vol. 32. No 1. P. 131-151.
References
1. Voronova OE Historical policy of the Russian Federation // Questions of history. 2021. № 11/3. P. 282287. (In Russ.).
2. Golotina A.I. Youth and historical policy in Germany (on the example of the anniversaries of the Liberation War of 1813-1815) // Questions of general history. 2020. No 23. P. 320-326. (In Russ.).
3. Zheldybaeva AT Politics of memory and cultural image of the Republic of Kazakhstan // Diary of Altai schools of political research. 2019. No 35. P. 108-112. (In Russ.).
4. Kramarenko M.B. Historical policy as an instrument of foreign influence on identity // Post-Soviet research. 2021. Vol. 4. No 1. P. 33-42. (In Russ.).
5. Kirchanov M.V. "They fought for the homeland?", Or as "patriotic traitors" became heroes of mass culture in non-Western politics in memory // The New Past. 2020. No 2. P. 164-179. (In Russ.).
6. Leskinen M.V. Historical politics and national mythology: "truth" and science in the civil service // The New Past. 2021. No 2. P. 66-82. (In Russ.).
7. Miller A. Russia: power and history // Pro et contra. 2009. No 3-4. P. 6-24. (In Russ.).
8. Naumov D.I. Historical politics: theoretical, institutional and socio-cultural foundations // Bulletin of the Belarusian State Economic University. 2021. No. 1 (144). P. 105-113. (In Russ.).
9. Novak Yu.V. Historical politics as a subject of socio-philosophical analysis // Journal of the Belarusian State University. Sociology. 2020. No. 1. P. 60-66. (In Russ.).
10. Lindner R. Invariance and change in post-Soviet historiography of Belarus // Contacts and dialogues.
1996. No 3. P. 20-25. (In Belarus.).
11. Altantogos D. Create a photo archive for the 80th anniversary of the history and heritage of the region // Montsame. 2018. February 17. URL:https://montsame.mn/mn/read/290035 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
12. Balor J. Emphasize the need for further study of the history of the People's Revolution // Montsame. 2021. December 10. URL:https://montsame.mn/mn/read/283756 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
13. Batboldoos N. Chinggis Khaan Museum opens its first online exhibition today // Ulaanbaatar city news. 2021. November 23. URL:https://ubmedee.mn/index.php?view=article&type=item&val=14265 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
14. Gantuyaa B. Inventory of immovable monuments of history and culture has advanced by 50 percent // Montsame. 2022. April 8.. URL: https://montsame.mn/mn/read/294333 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
15. Gerelt-Od B. Prepared album and photo exhibition "Arkhangai Hundred Photographs, Hundred Stories" // Montsame. 2018. February 2. URL:https://montsame.mn/mn/read/290674 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
16. Organized a discussion on the preservation and protection of historical and cultural monuments related to the World Heritage-God Khaldun and Genghis Khan. URL:https://chinggisinstitute.gov.mn/mn/content/delkhiyn-v-burkhan-khaldun-chingis-khaantay-kholbogdokh-tkh-soelyn-dursgalt-gazryn-khadgalalt-khamgaalalt-kheleltsleg-zokhion-bayguulav (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
17. Munkhbaatar S. Sampildondov Chuluun: The Chinggis Khan Museum is the historical center of the Mongol Empire) // Montsame. 2021. April 11. URL:https://montsame.mn/mn/read/280157 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
18. Nandintsetseg L. "Let's wake up the memory of our nation together" // Montsame. 2020. May 12. URL:https://montsame.mn/mn/read/225094 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
19. Orgil E. The Chinggis Khaan Museum opened its first online exhibition // Gogo.mn. 2021. May 11. URL:https://gogo.mn/r/0ym6y (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
20. Ulziisaikhan D. On the basis of archival documents, the history of more than 700 years of relations between Japan and Mongolia is revealed. // Montsame. 2022. February 25. URL:https://montsame.mn/mn/ read/290821 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
21. Hulan E. "Phoenix New Times": "Hu" brings traditional Mongolian music to Phoenix // Montsame. 2022. April 4. URL: https://montsame.mn/mn/read/295159 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
22. Tsetseg B. There will be no obstacles to the construction of the Chinggis Khaan Museum // News.mn. 2020. February 4. URL:https://news.mn/r/2282208/ (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
23. Tsetseg B. Has the decision to build a Chinggis museum failed? // News.mn. 2021. April 20. URL: https:// news.mn/r/2289512/ (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
24. Tseesuren A. Mongolian State Historical Museum will be united with the Chinggis Khan Museum // News. mn. 2021. October 27. URL:https://news.mn/r/2489737/ (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
25. Genghis Khan Museum. Hall. URL:https://www.chinggismuseum.org/hall/ (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
26. To the 860th anniversary of the birth of Genghis Khan. URL: https://chinggisinstitute.gov.mn/mn/content/ chingis-khaan-mendelsniy-860-zhiliyn-oyn-khreend (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
27. Chinggis Khaan Heritage and Cultural Institute: Greetings. URL: https://chinggisinstitute.gov.mn/mn/ page/mendchilgee-7 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
28. Genghis Khan Institute of Heritage and Culture: Introduction. URL: https://chinggisinstitute.gov.mn/mn/ page/taniltsuulga-8 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
29. Erdenebulgan Kh. Published a photo album "Historical Memories" // Montsame. 2018. November 23. URL:https://montsame.mn/mn/read/172246 (accessed 24.04.2022) (In Mong.).
30. Adams G. The digital revolution and teaching about memory and political history // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2011. May 1. URL: https://www.historians.org/ publications-and-directories/perspectives-on-history/may-2011/the-digital-revolution-and-teaching-about-memory-and-political-history (accessed 24.04.2022).
31. Barash J.A. Collective Memory and the Historical Past. Chicago: University of Chicago Press, 2020. 280 p.
32. Blight D.W. Historians and "memory" // Common Placa. The Journal of early American life. 2003. Vol. 2. No 3. URL: http://commonplace.online/article/historians-and-memory/ (accessed 24.04.2022).
33. Bodenstein F. The Emotional Museum. Thoughts on the "Secular Relics" of Nineteenth-Century History Museums in Paris and their Posterity // Conserveries memorielles. 2011. No 9. URL: https://journals.openedition. org/cm/834 (accessed 24.04.2022).
34. Bos B.A. Historical Memory and the Representation of History: Forging Connections Between National Historic Sites and Gender History // Conserveries memorielles. 2011. No 9. URL: https://journals.openedition. org/cm/836 (accessed 24.04.2022).
35. Cohen A.J. War Monuments, Public Patriotism, and Bereavement in Russia, 1905-2015. Lanham, Maryland: Lexington Books, 2020. 271 p.
36. Denton K.A. The Landscape of Historical Memory: The Politics of Museums and Memorial Culture in Post-Martial Law Taiwan. Hong Kong: Hong Kong University Press, 2021. 284 p.
37. Dierkes J. Historical Memories: Contemporary Perspectives on Choibalsan // Mongolia Focus. 2020. May 14. URL: http://blogs.ubc.ca/mongolia/2020/choibalsan-vergangenheitsbewaeltigung-commemoration/ (accessed 24.04.2022).
38. Grossman J. Tragedy, memory, history // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2012. October 1. URL: https://www.historians.org/publications-and-directories/perspectives-on-history/october-2012/tragedy-memory-history (accessed 24.04.2022).
39. Gruenewald T. Curating America's Painful Past: Memory, Museums, and the National Imagination. Lawrence: University Press of Kansas, 2021. 281 p.
40. Isik N.E. Politics of Counter-Memory in Turkey: Docudramatizing the Past as a Panacea for Official Discourses? // Conserveries mémorielles. 2011. No 9. URL: https://journals.openedition.org/cm/830 (accessed 24.04.2022).
41. Janney C.E. Can we right the past? Memory and the Present // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2018. April 12. URL: https://www.historians.org/publications-and-directories/ perspectives-on-history/april-2018/can-we-right-the-past-memory-and-the-present (accessed 24.04.2022).
42. Kaplonski Ch. Truth, History and Politics in Mongolia: Memory of Heroes. L. - NY.: Routledge, 2014. 248 p.
43. Kaplonski Ch. The Case of the Disappearing Chinggis Khaan: Dismembering the Remembering // Ab Imperio. 2005. No 4. P. 147-173.
44. Koposov N. "The armored train of memory": the politics of history in post-Soviet Russia // Perspectives on History. Newsmagazine of American Historical Association. 2011. January 1. URL: https://www.historians.org/ publications-and-directories/perspectives-on-history/january-2011/the-armored-train-of-memory-the-politics-of-history-in-post-soviet-russia (accessed 24.04.2022).
45. Mitchell P. Imperial nostalgia: How the British conquered themselves. Manchester: Manchester University Press, 2021. 244 p.
46. Napoli D. L'historiographie ou la "comédie de l'identité". Une contribution à l'étude du concept de représentation en histoire à partir des réflexions de Michel de Certeau // Conserveries mémorielles. 2011. No 9. URL: https://journals.openedition.org/cm/826 (accessed 24.04.2022).
47. Noël P.-M. Entre histoire de la mémoire et mémoire de l'histoire : esquisse de la réponse épistémo-logique des historiens au défi mémoriel en France // Conserveries mémorielles. 2011. No 9. URL: https:// journals.openedition.org/cm/820 (accessed 24.04.2022).
48. Radchenko S. Choibalsan's Great Mongolia Dream // Inner Asia. 2009. Vol. 11. No 2. P. 231-258.
49. Raymond-Dufour M. Les trajectoires dans le temps: réflexion sur le concept de "régime d'historicité" // Conserveries mémorielles. 2014. No 15. URL: https://journals.openedition.org/cm/1835 (accessed 24.04.2022).
50. Rendle M., Lively А. The Antirevolutionary Commemoration: The Centenary of 1917 in Russia // History and Memory. 2021. Vol. 33. No 2. P. 3-45.
51. Richter J. Taming the Revolution: The Politics of Memory One Hundred Years after October // History and Memory. 2019. Vol. 31. No 2. P. 45-77.
52. Rieff D. The cult of memory: when history does more harm than good // The Guardian. 2016. March 2. URL: https://www.theguardian.com/education/2016/mar/02/cult-of-memory-when-history-does-more-harm-than-good (accessed 24.04.2022).
53. Sinha M. Memory as history, memory as activism // Common Placa. The Journal of early American life. 2014. Vol. 14. No 2. URL: http://commonplace.online/article/memory-as-history-memory-as-activism/ (accessed 24.04.2022).
54. Sodaro A. Exhibiting Atrocity: Memorial Museums and the Politics of Past Violence. New Brunswick: Rutgers University Press, 2018. 226 p.
55. Strauss J. Contested Site or Reclaimed Space? Re-membering but Not Honoring the Past on the Empty Pedestal // History and Memory. 2020. Vol. 32. No 1. P. 131-151.
Максим Валерьевич КИРЧАНОВ, д-р. ист. наук, доцент кафедры регионоведения и экономики зарубежных стран, доцент кафедры истории зарубежных стран и востоковедения Воронежского государственного университета, г. Воронеж, Россия, e-mail: maksymkyrchanoff@gmail.com
Maksym W. KYRCHANOFF, Doctor of Historical Sciences, Associate Professor, Department of Regional Studies and Foreign Countries Economies, Associate Professor, Department of History of Foreign Countries and Oriental Studies, Voronezh State University, Voronezh, Russia, e-mail: maksymkyrchanoff@gmail.com
Поступила в редакцию Одобрена после рецензирования Принята к публикации
(Received) 29.04.2022 (Approved) 18.02.2023 (Accepted) 07.03.2023
