CC BY
193
Г.Я. МИНЕНКОВ
ПОЛИТИКА ИДЕНТИЧНОСТИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ТЕОРИИ
В последние десятилетия социальная теория столкнулась с серьезными вызовами, связанными с политическими и социальными трансформациями, и пытается выявить смысл этих изменений. Выход на передний план общественной жизни множества прежде маргинальных и подавленных социальных групп, феминистские движения, мультикульту-рализм, привели к актуализации проблематики идентичности, поскольку множество индивидов и групп вынуждены искать новое место в быстро меняющемся социальном мире. Данные процессы, естественно, сразу же приобрели политическое измерение, породили новую форму политической жизни, получившую название «политики идентичности». Социальная теория предложила ряд концепций для анализа этого явления. Некоторые из них стали предметом рассмотрения в данной статье.
* * *
Интерес социальной теории к проблеме идентичности является давним, но особенно широко он распространился во второй половине ХХ в.29, преимущественно под влиянием постструктуралистской
29 Здесь нет возможности подробно остановиться на концептуальных спорах вокруг понятия «идентичность», включая выводы некоторых авторов о необходимости вообще отказаться от данного концепта как аналитической категории в силу тех политических опасностей, к которым может привести и часто ведет реификация идентичности. См. подр.: Малахов В.С. Неудобства с идентичностью // Вопр. философии. -
философии. Важно иметь в виду, что проблему идентичности мы не можем «прописать» по ведомству какой-то одной науки. Мы оказываемся в междисциплинарном поле; и необходимо прежде всего учитывать тот «культурный поворот», который произошел в социальном и гуманитарном знании в последние десятилетия и в основе которого лежит все более распространяющееся представление о Модерне как концепте социальной и культурной теории, выявляющем смысл социальной трансформации не в обособленности, а в единстве ее институционального и культурного измерений30. В аспекте нашей темы это значит, что, говоря о политике идентичности, мы ведем речь о комплексной проблеме, выдвигая на передний план в зависимости от решаемых аналитических задач те или иные ее аспекты. Рассуждение о политике идентичности - это не рассуждение о политике только, но, скорее, о культурном измерении политики.
Согласно М. Кастельсу, идентичность представляет собой «процесс конструирования смысла на основе определенного культурного свойства или соответствующей совокупности культурных свойств, которые обладают приоритетом по отношению к другим источникам смысла»31. Дискурс идентичности как таковой является в самой своей основе модерным дискурсом, который, однако, приобретает на этапе позднего Модерна качественно иные черты, подрывающие его модерный фундамент. За этим скрыто изначально присущее Модерну противоречие между автономией и фрагментацией, выражающееся в том, что, как показывает Д. Диленти, с одной стороны, Модерн как культурный проект обращен к автономии субъекта, отстаиванию самостью своих прав, а с другой - влечет за собой опыт фрагментации, в том смысле, что Модерн как социальный проект разрушает собственные культурные основания. Сегодня это противо-
Продолжение сноски со стр. 21
М., 1998. - N 2; Balibar E. Culture and identity (working notes) // The identity in question / Ed. by Rajchman J. - N.Y.: Routledge, 1995; Brubaker R. Cooper F. Beyond "identity" // Theory a. society. - Dordrecht, 2000. - Vol. 29, №1; Cerulo K. Identity construction: New issues, new directions // Annu. rev. of sociology. - Palo Alto, 1997. - Vol. 23; Stets J. E., Burke P. J. Identity theory and social identity theory // Social psychology quart. - N.Y., 2000. - Vol. 63, N 3.
30 Delanty G. Social theory in a changing world: Conceptions of modernity. - Cambridge: Polity press: Blackwell, 1999. - P. 2.
31 Castells M. The power of identity. - Cambridge, Mass.: Blackwell, 1997. - P. 6.
речие между двумя ликами Модерна — его культурным импульсом и его социальным проектом — стало особенно явным. Именно поэтому обращение к идентичности вызвано не просто тем, что нас больше, чем наших предков, интересует, кто мы такие. Скорее, нам намного труднее ответить на этот вопрос и удовлетворительно удерживать нашу идентичность в рамках повседневной жизни, добиваясь при этом ее признания другими.
Политика идентичности формирует новое измерение проблемного поля социальной теории. И прежде всего речь идет о возможности построения жизнеспособных социологических концепций деятельности, которые не объясняли бы действие, «отклоняющееся» от «универсальных» предпосылок и концептов, сформировавших традиционные теоретические дискурсы, внешним принуждением. Поиск подобных объяснений порождает сомнения в универсализме модернистской социальной онтологии, поскольку последняя возможна только в случае игнорирования того, что, например, женщины и иные «другие» обладают собственной позицией. Соответственно, теоретический ответ должен не только выявить социально конкретный характер «всеобщего» модерного социального актора, но и предложить альтернативу, которая была бы в состоянии преобразовать отвергаемую «инаковость» в разработанный по-новому идеал самости
32
и нормативного социального действия32.
В наших целях полезно также учитывать предложенную Кас-тельсом33 классификацию форм и источников строительства идентичности, а именно: 1) легитимирующая идентичность — вводится господствующими институтами общества для расширения и рационализации своего господства над социальными акторами; 2) идентичность сопротивления — формируется акторами, которые находятся в ситуации их недооценки и/или стигматизации логикой господства; 3) проективная идентичность — социальные акторы на основе доступного им культурного материала строят новую идентичность, которая переопределяет их положение в обществе и направлена на преобразование всей социальной структуры.
32 Somers M. R., Gibson G. D. Reclaiming the epistemological "other": Narrative and the social constitution of identity // Social theory and the politics of identity / Ed. by Calhoun C. - Oxford: Blackwell, 1994. - P. 53- 54.
33 Castells M. Op.cit. - P. 8.
Становится очевидным, почему мы говорим именно о политике. Дело в том, что устремления, охватываемые «политикой идентичности», являются коллективными и публичными, а не только индивидуальными и приватными. Это — борьба, теоретическая и социально-политическая, связанная с разрушением прежних легитимаций и поиском признания и легитимности. Политика идентичности является политикой и потому, что она включает отрицание или замену тех идентичностей, которые другие, часто в форме различного рода ярлыков, хотели бы навязать от имени «всеобщего» борющимся за признание индивидам. Ярким выражением этого является теоретическое и проективное переосмысление в последние десятилетия расовой, гендерной и сексуальной идентичностей. В качестве примера, скажем, в феминистской теории, можно сослаться на исследования К.Гиллиган34. Гиллиган прежде всего обращается к деконструкции того факта, что многие годы исследователи размышляли над будто бы неразрешимым вопросом о том, почему женщины не достигают «высших» ступеней развития, якобы достигнутых мужчинами, т.е. почему женщины «не соответствуют норме», не обретают той степени индивидуальности и автономности, которая характерна для мужчин. Гиллиган полагает, что нужно не предлагать еще одно объяснение того, в чем причины «отклонения» женщин, но вообще отказаться от подобной постановки вопроса. Необходимы конкретные компаративные исследования женского поведения, оцениваемого на его собственном языке. Эти исследования преобразуют женское отклонение и «другость» в разновидность и «различие» — но различие, свободное от нормативной недооценки, прежде к нему применяемой, что позволяет четко теоретически и политически обозначать женскую идентичность как таковую. Практически такая же логика характерна и для других направлений политики идентичности. Тем самым проясняется вопрос о том, как политическим измерением опосредуется знание, а также о пределах такого опосредования. Дело в том, что политика идентичности предполагает обращение к одному конкретному социальному актору. Включаясь в реальный политический процесс, такой актор вынужден упрощать интересующие его вопросы, отвлекаясь от того, что не все в обществе является политическим. Если же все сто-
34 Gilligan C. In a different voice: Psychological theory and women's development. -Cambridge (MA): Harvard univ. press, 1982.
роны идентичности переводятся исключительно на политический уровень, то неизбежно стремление к сектантству, т.е. осмыслению себя в качестве единственного «правильного» (причем часто викти-мизированного) социального актора. Это значит, что ради целей коллективного действия необходимо четко определять концепцию «мы», но это определение не устанавливается раз и навсегда: оно развивается в процессах согласования. В противном случае политика идентичности будет опасной не только для общества, но и для самой себя35.
В контексте сказанного становится понятным, почему для выявления смысла нынешних социальных трансформаций и их влияния на индивидов формируются новые теории деятельности, или теории «политики идентичности», сдвигающие объяснение действий с «интересов» и «норм» к идентичностям и солидарностям, с понятия универсального социального агента к партикулярным категориям конкретных личностей. Исходя из предпосылки, что индивиды, принадлежащие к схожим социальным категориям и с похожим жизненным опытом (гендерным, расовым, поколенческим, сексуальным и т.д.), будут и действовать на основании общих признаков, теории политики идентичности обычно обосновывают позицию, что «я действую, исходя из того, кто я есть», а не из рационального интереса или совокупности усвоенных ценностей. В подобной установке и заключены основные трудности теории и практики политики идентичности.
Прежде всего особое значение приобретает вопрос о том, как конструируется субъект политической идентичности в ситуации полной децентрированности социального субъекта, идентичность которого оказывается лишь изменчивой артикуляцией непрерывно изменяющихся положений36. Представляется, что ответить на этот вопрос может теория радикальной демократии и конструирования политической идентичности в обществе позднего Модерна Ш.Муфф и Э.Лакло37. В частности, важным является тезис Муфф о том, что «социальный агент конституируется набором "субъективных позиций", которые никогда не могут быть зафиксированы в закрытой системе различий. Он конструируется разнообразием дискурсов, в рамках ко-
35 Melucci A. Challenging codes: Collective action in the information age. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1996. - P. 188- 190.
36 Лаклау Э. Невозможность общества // Логос. - М., 2003. - № 4-5. - С. 57.
37 Глинос Дж. Радикальный демократический этос, или Что такое подлинное политическое действие? // Логос. - М., 2003. - № 4/5.
торых имеют место не некие необходимые отношения, но постоянное движение переопределения и замещения»38. А это значит, что в проблемном поле политики идентичности мы неминуемо вступаем в сферу столкновения принципов конструктивизма и эссенциализма.
Социальный конструктивизм отвергает эссенциалистскую идею, что идентичности, как индивидуальная, так и коллективная, даются «естественным образом», что они создаются исключительно актами индивидуальной воли и могут быть беспроблемными и гармоническими39. Однако, как отмечает Кэлхун, не следует упрощать эс-сенциалистский подход40. Как правило, и это весьма важно для анализа политики идентичности, эссенциалистское обращение к расам, нациям, гендеру, классам, личностям и множеству других идентично-стей сохраняется в повседневном дискурсе во всех культурах. Необходимо поэтому описание конкретных социальных и культурных историй, конструирующих идентичности. Но этого может оказаться недостаточно, чтобы объяснить, почему к эссенциалистским идентич-ностям продолжают обращаться и глубоко их ощущать. Деконструкция эссенциализма должна быть тщательно обоснованной. И понятно почему: мы выходим здесь в политическое пространство реальных социальных отношений.
Иными словами, противостояние эссенциализму, характерное для политики идентичности, выявляет ряд новых концептуальных трудностей. Так, вполне закономерен вопрос о том, не создают ли теории политики идентичности новые «тотализирующие фикции», в которых одна категория опыта, скажем гендерного, однозначно детерминирует любые другие различия. Цветные феминистки, например, выдвигают обвинение, что феминистские теории идентичности крайне упрощают положение цветных женщин, поскольку гендер
38 Mouffe Ch. Democratic politics and the question of identity // The identity in question... - P. 33.
39 Термин «эссенциализм» используется в качестве общего наименования аргументов, которые позиционируют устойчивые основополагающие источники идентичности, или эссенции, сущности. Однако сами эти аргументы во многом различны - от утверждений о биологическом устроении гендера, расы или других групп до постулатов, опирающихся на психологию, социальную структуру, теологию или моральные предписания.
40 Calhoun C. Critical social theory: Culture, history and challenge of difference. -Oxford: Blackwell, 1995. - P. 198- 199.
есть только один из ряда фундаментальных аспектов идентичности и различия, таких, например, как бедность, классовая принадлежность, этничность, раса, сексуальные предпочтения, возраст41. Стоит упомянуть в этой связи и Д. Харавей, которая убедительно показывает, что навешивание противоположным взглядам ярлыка «эссенциализ-ма» не вносит содержания в споры об идентичности. Более того, оппозиция между эссенциализмом и конструктивизмом часто используется таким образом, что она усиливает разделение природы и культуры вместо того, чтобы деконструировать его42. Вот почему, полагает Кэлхун, существенно не столько противопоставлять эссенциализм и конструктивизм, сколько видеть поле возможных стратегий анализа проблематики идентичности с помощью многообразных теоретических и практических инструментов. Скажем, при определенных обстоятельствах, прежде всего политических, там, где конкретная идентичность подавляется или недооценивается господствующими дискурсами, могут быть полезными самокритичные притязания на сильную, фундаментальную и общую идентичность. А потому неправильно было бы рассматривать эссенциализм как простую историческую ступень, как если бы он был ошибкой мышления XVIII—XIX вв., от которой мы теперь освободились. Борьба, связанная с политикой идентичности, это не просто борьба между теми, кто претендует на различные идентичности, но и борьба внутри каждого субъекта, поскольку многочисленные и конкурирующие дискурсы нашей эпохи оказываются вызовом любым усилиям достичь устойчивого самосознания и внутренне согласованной субъективности43. Проблема в том,
41 Hooks bell. Feminist theory: From Margin to Center. - Boston: South end press, 1984. Аргументация хукс согласуется с критикой "принудительной гетеросексуально-сти" А. Рич, выявляющей, каким образом социальные нормы связаны с имплицитным допущением, что все представители одного пола должны иметь определенный уровень сексуальности по отношению ко всем представителям другого пола (Rich A. Compulsory heterosexuality and lesbian existence // Powers of desire / Ed. by Snitow A. et al.- N.Y.: Monthly rev. press, 1983). Близкая аргументация представлена И. Сэджвик и Д. Фусс (Sedgwick E. Between men: English literature and male homosexual desire. - N.Y.: Columbia univ. press, 1985; Fuss D. Essentially speaking: feminism, nature and difference. - N.Y.: Routledge, 1989).
42 Haraway D. Simians, cyborgs and women. - L. : Free assoc. books , 1991.
43 Calhoun C. Social theory and the politics of identity // Social theory and the politics of identity... - P. 202-204.
как сочетать наши индивидуальные идентичности с правилами и нормами гражданского поведения.
Закономерно, что проблема идентичности в современной социальной теории во многом ставится как проблема различия, что ведет к соответствующим практическим выводам — движению от политики идентичности к политике различия. По словам У. Конноли, «идентичность формируется по отношению к серии различий, которые социально осознаются. Эти различия существенны для ее существования. Если они не сосуществуют как различия, идентичность не существует в своей отличительности и устойчивости»44. Соответственно возникает потребность в нормах, регулирующих подобные отношения, что выявляет фундаментальную функцию власти. Дело в том, что, притязая на роль единственно правильной, сильная идентичность будет склонна определять различия как некое внутреннее зло, иррациональность, ненормальность и т.п., иными словами, как опасность, от которой следует защищаться с помощью власти. Таким образом, нельзя просто утверждать, что различие — это всегда хорошо, нужен конкретный его анализ при учете того, что культурное различие есть, в первую очередь, установление границы.
Однако такой анализ требует действительно нового языка и новых подходов. Во многом подобная новизна достигается в современной социальной теории посредством обращения к принципу концептуальной нарративности, смысл которой — в выявлении генеалогии категорий идентификации, их исторической, темпоральной и культурной специфики, что и позволяет нам ввести концепт нарративной идентичности. Согласно Сомерс и Гибсон, значение данного концепта заключается в том, что он дает возможность «развивать концепт идентичности и одновременно трансцендировать его устойчивость», поскольку «соединение нарративности с идентичностью вводит время, пространство и аналитическую реляционность, исключаемые при безусловном или «эссенциалистском» подходе к идентичности». Принцип нарративной идентичности закрепляет акторов внутри отношений и рассказов, которые движутся во времени и пространстве, и тем самым препятствуют безусловной стабильности действия, чем подчеркивается реляционный
44 Connolly W. E. Identity \ Difference: Democratic negotiations of political paradox. - Ithaca: Cornell univ. press, 1991. - P. 64.
и процессуальный характер идентичности45. Соответственно обнаруживается, что идентичность есть паттерн принадлежности, поиск комфорта, подход к сообществу, когда чувство принадлежности является одновременно и защитой, и нападением, способом преодоления исключения и умолчания. Не случайно, что здесь мы часто сталкиваемся с натурализацией и реификацией идентичностей, с идеей, что социальные группы обладают сущностной идентичностью. В этом и выражается тот факт, что идентичности создаются не в лабораториях или аудиториях, но конструируются в конкретных социальных практиках, что делает как сами эти практики, так и знание о них политическим, ибо они всегда являются взаимодействием смыслов, которые мы вкла-
46
дываем в социальные действия46.
Именно поэтому в современной социальной теории придается столь большое значение культурному измерению политики идентичности47. Но это требует, согласно А. Аппадураи, и более тонкого подхода к самой культуре: «Мало пользы в рассмотрении культуры как субстанции, ее лучше рассматривать как измерение определенных феноменов, измерение, которое связано с размещенным в ситуации и материализованным различием. Подчеркивание димензиональности, а не субстанциальности культуры позволяет нашему мышлению о культуре меньше быть свойством индивидов или групп и больше — эвристическим приемом, который мы можем использовать, ведя речь о различии»48. В данном контексте весьма важна для нашей темы предпринятая Аппадураи критика того, что он называет культурализмом. Культурализм, утверждает Аппадураи, есть «политика идентичности, мобилизованная на уровне нации-государства», «форма, которую склонны принимать культурные различия в эру масс-медиа, миграции и глобализации»49. Акцент на культуралистской мобилизации как раз и выявляет опасные, экслюзивные тенденции политики идентичности.
45 Somers M. R., Gibson G. D. Op.cit. - P. 65.
46 Gitlin T. From universality to difference: Notes of the fragmentation of the idea of the left // Social theory and the politics of identity... - P. 150- 174; Scott J. W. Multicultural-ism and politics of identity // The identity in question... - P. 3-12.
47 Balibar E. Culture and identity (working notes) // The identity in question.. -P. 173- 196.
48 Appadurai A. Modernity at large: Cultural dimensions of globalization. - Minneapolis: Univ. of Minnesota press, 1996. - P. 12- 13.
49 Ibid. - P. 15-16.
Обращение к культурному измерению политики идентичности — это во многом обращение, говоря языком Аппадураи, к «работе воображения» как конститутивной черте модерной субъективности. В отличие от прошлого, воображение сегодня, показывает Аппадураи, уже не простая фантазия или побег от реальности; «воображение становится полем социальных практик, формой работы (в смысле труда и культурно организованных практик) и формой согласования между сторонами деятельности (индивидами) и глобально определенными полями возможностей. ... Воображение сейчас в центре всех форм деятельности и как таковое является социальным фактом и ключевым компонентом нового глобального порядка»50. В основе практик воображения лежит движение индивидов по многообразным ландшафтам (скейпам), которые, согласно Аппадураи, являются «строительными блоками» того, что он (расширяя понятие Б. Андерсона) предпочитает называть «воображенными мирами», которые «формируются исторически размещенным воображением личностей и групп, рассеянных по земному шару». Использование концепта «ландшафт» как раз и позволяет подчеркнуть текучесть и изменчивость тех пространств, в которых живут нынешние люди. В свое время Б. Андерсон показал, какую роль играет печать в практиках воображения и конструирования наций. Схожая связь, полагает Аппадураи, может быть найдена между работой воображения и возникновением постнационального политического мира. Ведущая роль в этом принадлежит электронным масс-медиа, связывающим аудитории через границы. Эпоха, когда публичные сферы и политика идентичности имели почти исключительно национальный характер, завершается. Политика идентичности становится медийной: с помощью электронных СМИ формируются «новые содружества», приобретающие транснациональный характер и создающие возможности для транслокальных социальных и политических действий, которые в ином случае было бы трудно вообразить.
Как известно, неотъемлемой частью политики идентичности является «борьба за признание» (Ч. Тейлор, А. Хоннет, Н. Фрейзер), что особенно значимо в ситуации нынешнего социального плюрализма, миграционных потоков, диаспор, фрагментации общества. Наглядно об этом свидетельствует развитие в последней трети ХХ в. новых социальных движений (НСД), ставших одним из ключевых объ-
50 Appadurai A. Modernity at large: Cultural dimensions of globalization. - Minneapolis: Univ. of Minnesota press, 1996. - P. 31.
ектов социального анализа. Коллективный поиск идентичности является важным аспектом формирования движения. Можно назвать, по крайней мере, три направления концептуализации идентичности в литературе об НСД51. Во-первых, в основе своей эссенциалистская трактовка идентичностей как продуктов объективных биологических, психологических или социальных структур. Во-вторых, концептуализация идентичности как отражения макросоциальных изменений, в частности, вступления индустриальных обществ в новую историческую эпоху, что ведет к преодолению традиционных классовых делений и соответствующих им форм борьбы. В-третьих, конструктивистская трактовка идентичности как результата взаимодействия: дискурс идентичности в этом случае понимается как риторика, сконструированная в соответствии со специфическими для группы руководящими принципами и непрерывно по-новому определяемая в свете нового опыта. Очевидно в этом контексте, что связь НСД и политики идентичности состоит в том, что, вырастая из повседневной жизни, движения в своей борьбе за признание всегда стремятся использовать публичную сферу с тем, чтобы подвергать сомнению существующие структуры или выдвигать новые возможности в сферах религии, сексуальных отношений, отношения людей к природе, жизни сообщества, труда и экономики и т.д. Индивиды ищут новых коллективов и создают «новые социальные пространства», где могут испытываться и определяться новые стили жизни и социальные идентичности.
Очевидно, что применительно к НСД и политике идентично -сти особое значение имеют модели идентичности сопротивления и проективной идентичности, наиболее явно актуализирующие практики социального воображения. Согласно Кастельсу, идентичности сопротивления, вероятно, являются наиболее важным типом строительства идентичности сегодня, конструируя формы коллективного противодействия уже невыносимому угнетению, причем обычно на основе эссенциализированных образов идентичности. Проективная же идентичность формирует субъекта, что означает, если следовать А. Турену, желание индивидов быть, создавать персонифицированную историю, наделять смыслом всю область опыта индивидуальной
51 Hunt S.A., Benford R.D. Snow D.A. Identity fields: Processes and social construction of movement identities // New social movements: From ideology to identity / Ed. by Larana E., Johnston H., Gusfield J.R. - Philadelphia: Temple univ. press, 1994.
жизни. Строительство идентичности становится проектом иной жизни, возможно, на основе подавленной идентичности, но расширенным в направлении трансформации общества, как, например, в том же феминистском движении.
При этом важно четко понимать смысл концепта коллективной идентичности. Стратегическая его роль, подчеркивает А. Мелуччи, заключается в выявлении значения в современной социальной теории культурного анализа, поскольку «мы живем в обществе, которое все больше формируется информацией и определяется культурными изме-рениями»52. Ставя вопросы о том, каким образом индивиды и группы производят и придают смысл своим действиям и как мы можем понять этот процесс, мы осуществляем сдвиг от монолитной и метафизической идеи коллективного актора к процессам становления коллективностей. Согласно Мелуччи, «коллективная идентичность является интерактивным общим определением, формируемым несколькими индивидами (или группами на более сложном уровне) и связанным с ориентациями действия и тем полем возможностей и ограничений, в котором эти действия имеют место»53. При этом очень важно избегать эссенциализации коллективной идентичности, поскольку весьма часто явно или неявно она трактуется как нечто существующее помимо составляющих определенный коллектив индивидов. Правда, за этим скрыты некие основания, важные с точки зрения реальной политики. Разделять ту или иную коллективную идентичность — значит не только участвовать в ее формировании, но и в определенных ситуациях «повиноваться» ее нормативным предписаниям, принимаемым в качестве «объективного» факта.
Многие социальные теоретики настаивают на необходимости дифференцированного подхода к политике идентичности. Согласно Ч.Тейлору54, следует проявлять осторожность по отношению к «мягкому релятивизму», придающему одинаковый вес всем притязаниям на признание. Тейлор полагает, что такой подход скорее является основанием для толерантности, но не для взаимного признания всего, что угодно. Как показывает, опираясь на Тейлора, Кэлхун, притязания на легитимность или признание есть нечто большее, чем притязания на толерантность. Это выражается в двух аспектах. Во-первых, значение идентично-
52 Melucci A. Op.cit. - P. 161.
53 Ibid. - P. 70.
54 Taylor C. The ethics of authenticity. - Cambridge: Harvard univ. press, 1992.
сти, являющейся предметом борьбы за признание, почти всегда утверждается не только в качестве противоположности другим идентично-стям, но и в пределах особого поля общей релевантности — например, политического устройства. Сторонники политики идентичности выдвигают притязания на обладание различием, признаваемым в качестве легитимного в пределах конкретного поля, например, сферы занятости или правового подхода, где люди с различными идентичностями выдвигают схожие притязания. Во-вторых, в пределах идентичностей, в пользу которых выдвигаются политические притязания, имеют место подгруппы. Чтобы политика идентичности работала, она должна скорее не акцентировать эти различия, а использовать общую структуру референции, в рамках которой станет очевидным единство подгрупп55.
Соответственно, это означает, продолжает Кэлхун, необходимость противостояния «безусловным идентичностям», притязания на которые часто скрываются за политикой идентичности. Рассуждения о категориях индивидов, которые предположительно разделяют общую идентичность, позволяют отвлечься от конкретного взаимодействия и социальных отношений, в рамках которых постоянно пересматриваются идентичности, причем одна идентичность может представляться более значимой, чем другие. А это порождает сдвиг к эссенциализму (так сказать, к борьбе за приобретение «козыря»), в чем и заключается основная опасность политики идентичности. Важно помнить, что, «будучи живой, идентичность всегда есть проект, а не завершенный результат, что указывает на ее неизбежно временной характер, на то, что мы в своей жизни облекаем себя идентичностями не статически, но ориентируясь на будущее и практическое действие»56.
Рассуждая о политике идентичности, мы неизбежно выходим к проблеме гражданства, занимающей весьма существенную роль в современной социальной теории. Обратимся в этой связи к критическому сопоставлению Ш. Муфф коммунитаристского и либерального проектов гражданства и идентичности57. Коммунитаристы, отмечает Муфф,
55 Calhoun C. Op.cit. - P. 219- 220.
56 Ibid. - P. 221-222.
57 Коммунитаризм в последние десятилетия приобрел значительное влияние именно в контексте политики идентичности, в реализации которой коммунитаристы (например, Ч.Тейлор или А. Этциони) активно сами участвуют. Влияние коммунитаризма прежде всего связано с его стремлением к восстановлению гражданских ценностей и коллектива, а также острой критикой издержек либерального индивидуализма.
приносят в жертву сообществу и гражданству индивидуальность, либералы же жертвуют формально понимаемым гражданством ради индивидуальности. Отчасти признавая справедливость коммунитаристской критики либерализма, Муфф тем не менее отказывается признать лежащую в ее основе трактовку сообщества как Оетв1тНаА, т.е. общности людей, сцементированной субстантивной идеей общего блага. Это — домодерная идея, несовместимая с конститутивным для модерной демократии принципом и практикой плюрализма, отказывающегося от субстантивного и однозначного видения общего блага58.
Политическое сообщество следует рассматривать не как некий эмпирический факт, но как дискурсивную формацию, исходящую из политического воображаемого, каковым обычно оказывается «общее благо», выполняющее функцию социального горизонта, который, будучи недостижимым, всегда, тем не менее, остается способом измерения реального дискурса. Но поскольку этот принцип открыт для множества конкурирующих интерпретаций, полностью инклюзивное политическое сообщество невозможно. Всегда будет существовать «конститутивный посторонний», нечто внешнее сообществу как условие самого его существования. А потому, подчеркивает Муфф, «жизненно важно понимать, что, поскольку конструирование «мы» с необходимостью означает различение с «они», а все формы согласия опираются на акты исключения, условие возможности политического сообщества является одновременно условием невозможности его полной реализации»59. Именно в этом смысл гражданства, представляющего собой «общую политическую идентичность личностей, у которых могут быть различные представления о благе, но которые признают свое подчинение определенным авторитетным правилам поведения. Эти правила являются не инструментом достижения общих целей — поскольку сегодня идея субстантивного общего блага отброшена, — но условиями, которые индивиды должны соблюдать при выборе и достижении своих личных целей»60.
Можно сказать, что именно гражданская идентичность позволяет процессуально снимать противоречие между политикой идентичности и
58 Mouffe Ch. Op.cit. - P. 36. Подробный и весьма теоретически и практически перспективный анализ проблемы гражданства см.: Isin E. I., Wood P. K. Citizenship and identity. - L.: Sage, 1999.
59 Mouffe Ch. Op.cit. - P. 36.
60 Ibid. - P. 37.
политикой различия: не отрицая различий, она ищет формы их согласования на основе принципа приверженности равенству и свободе. Гражданство, отмечает Муфф, это не одна идентичность среди многих, как в либерализме, и не господствующая идентичность, не принимающая во внимание другие, как в коммунитаризме. Это — принцип артикуляции идентичностей, влияющий на различные субъективные позиции социальных агентов и допускающий при этом множественность конкретных лояльностей и уважение индивидуальной свободы61. Те, кто (в частности, Ю. Хабермас) трактует плюрализм модерной демократии в плане наличия у нее единственного ограничения — соглашения о процедурах, не учитывают того, что не бывает процедурных правил без ссылки на нормативные основания62. Нельзя представлять демократическое общество как совершенную гармонию социальных отношений и тем самым всех и всяческих различий. Коль скоро есть власть, есть и борьба, и подчинение. Это означает, что отношения между социальными агентами будут более демократическими лишь постольку, поскольку они признают партикулярность и ограниченность своих притязаний, в чем выражается конститутивное значение плюрализма для модерной демократии, как и его неотделимость от власти и антагонизма63. Таким образом, демократия как логика идентичности вступает в противоречие с логикой плюрализма и различия, препятствующей установлению тотальной системы идентификаций. Однако, подчеркивает Муфф, именно наличие подобного противоречия является «лучшей гарантией против окончательного прекращения обсуждений или тотального рассеивания, которые стали бы следствием исключительного господства одной из двух логик. ... Располагаясь между проектом полного паритета и противоположным проектом полного различия, опыт модерной демократии состоит в осознании существования этих двух противоречащих друг другу логик, а также в необходимости их артикуляции: артикуляции, которая постоянно должна вновь осуществляться и обсуждаться, поскольку нет никакой конечной точки равновесия, где была бы достигнута конечная гармония. Плюралистическая демократия может существо -вать лишь в этом «промежуточном» пространстве64. Такой паритет будет
61 Mouffe Ch. Op.cit. - P. 38.
62 Муфф Ш. Витгенштейн, политическая теория и демократия // Логос. - M., 2003. - № 4-5. - C. 158- 159.
63 Mouffe Ch. Op.cit. - P. 41-42.
64 Ibid. - P. 43. См. также: Муфф Ш. Карл Шмитт и парадокс либеральной демократии // Логос. - М., 2004. - № 6.
снимать крайности политики идентичности, формируя плюралистически ориентированные практики политического воображения, что особенно важно в условиях глобализации.
В этой связи остановимся на работе французского социального теоретика А. Турена «Можем ли мы жить вместе ?», центральная проблема которой — формирование новой субъективности в условиях распадающегося и фрагментированного мира. Анализируя социальные и политические изменения в условиях глобализации, Турен приходит к выводу, что сегодня разрушается то, что прежде мы называли обществом. Этот процесс, с одной стороны, сопряжен с утратой традиционных идентичностей, а с другой — порождает стремление к восстановлению закрытых сообществ и столь же закрытых идентичностей. Общества превращаются в совокупность сообществ, тесно объединяющих культуру, политику и власть на территориях, руководимых религиозными, культурными, этническими и политическими авторитетами, выводящими свою легитимность не из суверенитета народа, экономической эффективности или хотя бы военного завоевания, но из богов, мифов или традиций сообщества. Главным для практик политики идентичности становится исключение. Выход из данного положения, по мнению Турена, — в новой постановке проблемы субъекта65. Субъект есть не что иное, как потребность и желание сопротивляться его исключению из меняющегося мира, в котором нет ни порядка, ни равновесия; он есть утверждение свободы, противостояние власти и всякого рода идеологиям. При этом утверждение такого субъекта предполагает, во-первых, межкультурную коммуникацию и взаимное признание индивидов и сообществ, во-вторых, конкретные институциональные гарантии. Это означает, что мы должны заменить старую идею демократии, определяемую как участие в общей воле, новой идеей институтов, которые гарантируют свободу субъекта и допускают коммуникацию между субъектами. Турен называет этот подход «политикой субъекта», которая должна сменить «политику идентичности», и подчеркивает особую роль образования в этом процессе.
Завершить анализ постановки современной социальной теорией проблемы политики идентичности я хотел бы обращением к вопросу о соотношения универсализма и партикуляризма, на мой взгляд, синтези-
65 Touraine A. Can we live together? Equality and difference. - Cambridge: Polity, 2000. - P. 13.
рующему суть многообразных практик политики идентичности. Представляется, что особенно глубоко этот вопрос раскрывается Э. Лакло.
Лакло выделяет несколько исторических форм осмысления отношений между универсальным и партикулярным, которые могут быть рассмотрены в качестве идеальных типов конструирования идентичности. Во-первых, модель, предложенная античной философией, исходящая из наличия четкой разделительной линии между универсальным и партикулярным и полной доступности универсального для постигающего разума. Во-вторых, христианская модель, исходящая из трактовки универсальности как точки зрения Бога, рационально непостижимой человеком. В-третьих, модель новоевропейской культуры, фактически ставшая секуляризированным воплощением христианской модели: логика привилегированного агента Истории, агента, партикулярное тело которого рассматривается как выражение универсальности, а функцию универсального гаранта вместо Бога выполняет Разум. В итоге утверждается единая и единственная коллективная (западноевропейская, по сути) идентичность, воплощающаяся в соответствующей политике.
Лакло приходит к выводу о непреодолимости пропасти между универсальным и партикулярным, в чем особенно убеждают нас социальные и политические практики 1990-х годов, связанные с расширением партикуляризма под именем политики идентичности, в то время как точка зрения универсальности все более отвергается как старомодная тоталитарная мечта. Но чистый партикуляризм также не является выходом и обречен на провал, ибо он приводит нас к неразрешимому парадоксу. Можно защищать права расовых и национальных меньшинств во имя партикуляризма; но если партикуляризм есть лишь принцип обоснования, то также должно допускать право на самоопределение любого рода реакционных групп. Даже более того: если требования различных групп неизбежно будут сталкиваться друг с другом, то мы должны будем обратиться — исключая постулирование своего рода предустановленной гармонии — к некоторым более общим принципам с тем, чтобы регулировать такие столкновения. И действительно, нет такого партикуляризма, который не использовал бы более общие принципы при конструировании своей идентичности. Иными словами, возникает проблема оснований регулирования отношений между различными коллективными идентичностями.
И здесь может быть выделена, полагает Лакло, четвертая модель отношений между универсализмом и партикуляризмом66, когда универсальное трактуется как часть моей идентичности, как ее открытый горизонт, символ отсутствия полноты, а партикулярное существует только в противоречивом движении одновременного провозглашения отличительной идентичности и ее устранения67. Парадокс при этом сохраняется, что и является предпосылкой самого существования демократии. Универсальное не имеет собственного конкретного содержания, но охватывает неопределенную цепь равнозначных требований; оно несовместимо с какой-либо партикулярностью и, тем не менее, не может существовать вне нее. «Если демократия возможна, то только потому, что у универсального нет никакого необходимого тела и никакого необходимого содержания; напротив, различные группы состязаются за темпоральность, которая наделила бы их партикуляризм функцией универсальной репрезентации. Общество создает целый словарь пустых означающих, темпоральные означаемые которых являются результатом политического состязания. Именно конечная неудача общества конституировать себя как общество — что одновременно есть неудача конституировать различие как различие — делает дистанцию между универсальным и партикулярным непреодолимой и одновременно обременяет конкретных социальных агентов той невозможной задачей, которая делает достижимым демократическое взаимо-действие»68. Представляется, что данная перспектива и есть путь реального выхода из постоянно возникающих в повседневной жизни противоречий политики идентичности, политики различия и борьбы за признание. Именно в этом пункте и должны быть прежде всего сосредоточены усилия современной социальной и политической теории, если она желает оказывать действенное влияние на реальную социальную жизнь.
66 В основе данного подхода лежит более широкая концепция «невозможности общества» Лакло, смысл которой четко выражается в следующей цитате: «Социальное - это не только бесконечная игра различий, но также попытка ограничить эту игру, приручить бесконечность, заключить ее в конечность порядка. Но этот порядок - или структура - больше не принимает форму основополагающей сущности социального; скорее это попытка - нетвердая и сомнительная по определению - охватить "социальное", установить гегемонию над ним» (Лаклау Э. Невозможность общества // Логос. - M., 2003. - № 4/5. - C. 55).
67 Laclau E. Universalism, particularism and the question of identity // The identity in question... - P. 101
68 Ibid. - P. 107.
